(Не) удавшийся бал

"Что-то и Сашки сегодня нет. Скучно."        А где же был Ноздрев? А был этот плут на ярмарке, торговался за каждую крошку и искал новые знакомства. Для своей подруги он еще в самом начале купил кешью в шоколаде, зная, что за эти орехи она была готова и мать собственную продать. Да и прибыл он к воротам Настасьи вечером, пьяный в зюзю, но зато с гостинцем. Ввалившись в дом, а после пошаркав в ее комнату, он был на грани того, чтобы не свалиться и не уснуть прям на полу. Но, по удаче своей, он открыл дверь и вошел внутрь.       — Настенька...! - его буйная речь была прервано икотой.        Девушка обернулась и увидев пьяного своего темноволосого товарища, изогнула бровку. Заметив фиолетовый фингал на здоровом лице, она поинтересовалась:        — Это ты чего такой красивый?        — Да слышь, я вот торговался торговался... А этот фетюк, этот свинопас эдакий загнула цену в тридорога!        Настасья поднялась, закрыла дверь за Ноздревым и помогла ему сесть в кресло. Пока он рассказывал свою увлекательную историю про то, как он героически дрался сначала с десятью, а потом с двадцатью жидами, она лишь кивала, пока рассматривала подтверждение этих сказок под карим глазом. Положив тёплые ладони на румяные щёки, она слегка погладила его и тяжело вздохнула. Все же, ей было его жаль.        — Ой, что это я, запамятовал... - он протянул ей короб слегка подрагивающими руками. - Там твои любимые орешки, как увидел, сразу купил. Знаю же, что ты, цветочек мой, любишь их...        Настасья широко улыбнулась, увидев в коробке свои любимые кешью. Она посмотрела в его добрые глаза и оставила легкий поцелуй на лбу.        — Спасибо, бровястик. Но тебе стоит отоспаться, от тебя водкой разит невероятно.        — Я не я, если не вып... - он икнул. -...ю.        — Но не так сильно же. Печень посадишь и будешь до конца жизни чай пить, да кофе по праздникам. Дурачина ты, за здоровьем следить совсем не хочешь.        Так как она стояла справа от него, Ноздрев поддался пьяной любвеобильности своей и обнял девушку за талию, ложа голову ей на грудь.        — Не брани меня, цветочек, не гони... Люблю тебя беспамятно... - он поднял голову и положил подбородок ей на грудь, дабы взглянуть в зеленые глаза. - Знаешь как сильно? Я бы тебе всю Россию на колени пред тобой поставил, ей Богу поставил!        Настасья засмеялась, мягко гладя густые чёрные волосы мужчины. Конечно, она знала, что он ужасный плут, а когда выпьет, так вообще его остановить было нельзя. Но как друга она его все же любила и переживала.        — Плут ты эдакий, напился, так еще и за враньё взялся.        — Да какой же я плут, цветочек мой? Я самый честный, самый красивый, самый умный! А ты выбрала этого... Фетюка.        Услышав его слова, Настасья нахмурилась, ее взгляд тут же похолодел.        — Мы друзья, Ноздрев, и я тебе всегда об этом говорила. Девок вокруг тебя водится уйма и все будут тебе верными женами.        — Но нужна то мне ты, Настенька, маленькая моя...        Он уткнулся в нее носом, руками сжимая талию, пока она начинала горячится. Она чувствовала, как Ноздрев нежился об нее, гладил, а одна рука стала подозрительно ложится на пятую точку. Его тяжёлое дыхание окончательно подтвердило ее догадки и она довольно быстро вырвалась из его хватки.        — Так, все. Я тебя так уж и быть, провожу до комнаты. Пошли.        — А со мной останешься?        — Нет. Не маленький, сам уснешь.       Ноздрев надул свои пухлые губы и обиженно уставился на Настасью.        — Это все из-за этого придурка, да?        — Он не придурок, он мой будущий муж.        Этими словами Настасья Кулакова назначила себе смертный приговор. Ноздрев отрешенно смотрел ей в самые глаза, ощущая, как его сердце сжалось и от того так болело, так ныло, что его кулаки невольно сжались. Он не хотел ее ударить, нет, он не был таким кретином, Ноздрев хотел разорвать грудину и вырвать этот комок мышц, лишь бы оно не болело. От этих слов что-то в нём умерло. Что-то очень важное умерло прямо на глазах помещиков. Ему хотелось уйти очень далеко и просто разрыдаться. Мужчина невольно опустил голову и накрыл глаза ладонью.        — Скажи, что ты просто неудачно пошутила, девочка моя... Ты ведь знаешь, что я люблю только тебя, за что ты так со мной?        — Ноздрев, мы всегда были друзьями, не более. Ты очень хороший друг, действительно, я тебя тоже люблю как друга, но мы бы не смогли быть вместе. Мы слишком одинаковые.        Настасья присела на краешек стола и скрестила руки на груди. Ее глаза неподвижно наблюдали за Ноздревым, который утирал лицо, пытаясь делать вид, что оно чешется, но не учел того, что ладонь его блестела от слез при свету свеч.        — Прими тот факт, что я всегда буду твоим самым преданным другом и буду рядом. А уж с поисками жены у тебя проблем не будет — ты мужчина видный. Украдет тебя какая-нибудь, а я буду скучать.        Ноздрев утер лицо агрессивным движением руки и еле слышно шмыгнул. Пьяное тело поднялось и быстро встало перед девушкой. Две мощные руки уперлись в стол рядом с бедрами Настасьи, а взгляд красных глаз взгрызался в зеленые очи. Девушка видела, что он был очень расстроен и подбирал нужные слова. Где-то в глубине души ей было его очень жаль, ведь она искренне желала, чтобы ее верный друг был счастлив, но не с ней. Счастье Настасьи хранилось в голубых глазах, а не в карьих.        Они долго молчали, до тех пор, пока девушка не положила руки на пухлые румяные щеки, зарываясь пальцами в густые бакенбарды. Ноздрев, словно сорвавшись с ошейника, мощным движением сгреб ее и схватив, на силу прижал к себе. Ее подняли как какую-то пушинку, не смотря на то, что ее руки упирались, пьяному Ноздреву было плевать. Настасья вскрикнула, чувствуя, как ее положили на мягкую перину и придавили тяжелым телом. Тяжелые мысли о лишении женского достоинства ее же лучшим другом, которому она верила больше, чем родной матери, разрывало ее изнутри. Но сдаваться без боя не собиралась. Адреналин бил в голову, кроме дрожи всего тела и холода она не чувствовала ничего. Сильные руки отталкивали пьяное тело, локтем она специально била по нижней части затылка.        Но женский пол, это существа слабые по природе, им не дан тот потенциал силы, что дан мужчинам. Ноздрев ловко свернул ее руки и грубым движением перевернул на живот. Он навалился на нее всем телом, прижимаясь к паховой областью к аппетитной заднице, чувствуя, как с каждой секундой в штанах становилось тяжелее. Вид сопротивляющийся девушки распалял его тело лишь сильнее. От разума у него ничего не осталось, та выдержка, отсутствие нежных ласок со стороны женского пола пробуждали в нем старые садистские наклонности. Он давно метил на этот лакомый кусочек, так давно, что этот сучий Манилов даже не знал о ней! А тут, видели, оказалось, что у него чувства. "Ты, голубчик мой, опоздал малеха..."        В одежде было безумно тесно и жарко. Уткнувшись носом в теплую шею девушки, он прикусил ее за загривок, словно животное, готовясь воссоединится с ней. Он смаковал каждую секунду, пока дикое желание забирало его в свои смертные объятия. Кончиком языка он провел по кромке ушка, ласково облизывая, отчего девушка под ним вздрогнула и съёжилась.        Настасья чувствовала такой дикий прилив адреналина, она безумно брыкалась под ним, рычала и пыхтела, пыталась освободить руки, но все бестолку. Ноздрев был больше нее. Никаких больше средств не осталось. Она почувствовала себя такой разбитой и униженной, что просто обмякла, понимая, что ничего сделать не может.        — Одумайся, черт тебя побери... Ты ведь не такой, Саша! Не делай этого, прошу тебя...        Прошипела она, зарываясь носом в мокрую от пота постель. Попытки вырваться начались с новой силою, она никогда не принимала поражение.        — Ты ведь не хочешь сделать мне больно, верно?        Ноздрев встал в ступор. Его рука уже смогла раскрыть горячую волосатую грудь, но он остановился. "Хочу ли я сделать тебе больно?"       Он взглянул вниз, видя, как внушительный бугорок из брюк упирался в упругую попку. Но почему-то, мысль о том, что он может сделать больно человеку, которого любил, доставила ему отвращение. Сделать больно обычному человеку, это совсем другое, а любимому... "Не хочу я делать больно..."        — Нет... Не хочу...        — Тогда что ж ты делаешь?       Ноздрев посмотрел на вспотевшее лицо девушки под ним, видя взгляд, который был переполнен злобой и обидой. А ведь он был на грани того, чтобы лишить чести, лишить ее буквально всего, ведь тогда бы она была противна даже собственному отцу. Ноздрев сглотнул, понимая, что из-за своей дурьей пьяной башки чуть не совершил огромную ошибку.        Но пока тот был в ступоре, осознавая свою ошибку, девушка резко вырвалась из под массивного тела помещика. В зеленых глаза кишело отчаяние и безумное желание мести. Ее небольшой рост играл на руку: она забралась на Ноздрева и сильными руками сжала его шею в смертное кольцо. Ножки госпожи обвили тело, пока руки ни на миг не отпускали хрипящего Ноздрева. Мужские руки пытались сорвать эту бестию, но она словно клещ - вцепилась в него и была наполнена дикой ненависти. Ей было достаточно дать повод, она запомнит любую гадость, она будет ее помнить, бережно хранить в своей душе, а когда настанет час расплаты, будет больно жалить. Поэтому ей было совсем плевать и на его задыхающийся рев и на безрезультатные попытки скинуть ее с себя, она не отпустит, чисто из принципа.        Ноздрев чувствовал, что в голове помутнелось, черные искорки стали играться в глазах, словно бесы. Ноги подкосились и он упал на спину, придавив тело Настасьи, снова. Но теперь победа была за маленьким клещиком, за маленькой Настенькой. Поняв, что Ноздрев потерял сознание, она отпустила его. Убивать она его не хотела, в ней была унция сострадания и понимания. Она резко выбралась из под него, боясь, что он сейчас встанет и снова попытается ее натянуть на себя. Встав перед ним, она холодно осмотрела его тело. Рубашка была раскрыта, оголяя крепкую поросшую грудь и такой же живот. Он не был худым, но и не был толстым, золотая середина, так сказать, чем и был хорош. Все же, он действительно был красавцем, от него несло мужской силой. "И ты решил ее вынести на меня, пес."        Глянув ниже, она заметила, что некогда крепкий член опал. Видимо, когда Ноздрева душили, его это не так сильно и возбуждало. Эта мысль заставила Настасью ухмыльнуться, но на душе было очень гадко. Она доверяла ему все, свой дом, свое время, а главное — душу. А он буквально желал воспользоваться ее красотой, желал удовлетворения. Кулакова скривилась и отвернулась от крестом развалившегося Ноздрева. Глянув в зеркало, она фыркнула: волосы были встрепаны и походили на воронье гнездо. Приведя прическу в порядок, она села в кресло и уставилась на пьяницу. Ей было безумно больно, так обидно, так невыносимо... Она чувствовала себя такой одинокой в этот момент, все это мешалось с чувством омерзения. Взгляд Настеньки был пуст, зелёные глаза были тусклыми и покрыты стеклянной пеленой. Ей хотелось разрыдаться, честно, она пыталась выдавить из себя хотя бы слезинку, но ничего не вышло. Душа ревела, билась и извивалась от муки, но никаких слез. Девочка сгорбилась, взгляд проходил сквозь Ноздрева; была она погружена в свою печаль. Ей хотелось хоть как-то выгрузить все это, но по видимому, обойдется.       Этой ночью она не спала. Да и рассвет встречала с безжизненным взглядом на балкончике. Она наблюдала, как розовые лучи солнца накрывали своей нежностью траву и вкуснопахнущие цветы. Роса игралась всеми оттенками розового на растениях. Летний ветерок прыснул на каменную фигуру нашей героини. Это заставило ее лишь моргнуть, смочив высохшие глазные яблоки. Крепкая рука подпирала подбородок, а взгляд был устремлен на двести верст. Она все еще не оправилась от потрясения, все равно чувствовала желание разрыдаться, снова желала сделать себе больно, желала выгрызть себе вены, лишь бы не ощущать этого безумство боли в груди. Но ничего с собой она не сделала. Она не находила в себе сил даже банально двинутся и лечь спать, она была не подвижна, пусть все конечности и затекли. Казалось, она снова впала в то состояние, когда хотелось ничего, делалось ничего и было ничего. Она не могла принять того факта, что лучший друг, человек, что считала она своим братом, мог так подло поступить. Это было мощное потрясение, такой крысиный удар в спину. Но в какой-то момент ее внутренние дебаты пришли к окончанию. Каменная фигура ожила под оранжевыми лучами солнца. Все болело и кололо, но это никак не сравнивалось с болью в сердце. Настасья потянулась, кровь стала быстрее циркулировать по телу, приводя все конечности в норму. Зеленые глаза стали приобретать наполнение, пусть и чувства в них были невыражены.        — Все нормально, справлюсь. Это сделает меня сильнее.       Наконец, шепнула она себе и развернулась ко входу в свою комнату. Эта фраза постоянно была с ней, когда происходило что-то травмирующее, наполненное болью и неприязнью. При виде двери, ведущую в комнату, почему-то ей не хотелось туда возвращаться. Там были бесы, она чувствовала их. "Соберись, Боже."        Она подняла ладонь и сжала ее в кулак. Прикрыв глаза, она пребольно укусила свой кулак самыми клыками, оставляя следы от зубов. Это помогло ей справиться в эмоциями, и она спокойно вошла в свою комнату. Там она увидела сидящего на постели Ноздрева, что прятал лицо в обратном от нее плече. По-видимому, тот окончательно осознался и не мог удержать слез. Наглый плут ревел, шепча слова ненависти самому себе, порой ударяя кулаком по колени. Настасья была готова наблюдать за этим вечность, но дверь закрылась с характерным щелчком. Рыдания прекратились, повисло гробовое молчание. Опухшее от слез лицо Ноздрева повернулось и взглянуло на девушку. Мужчина дрожаще встал, ноги его не слушались совсем; тело направилось к ней. Он обнял девушку, крепко сжал ее, обмяк, сдерживая новый поток слез. Но не смог, поэтому прижался лбом к ее плечу и зарыдал пуще прежнего. Настасья смотрела на него отрешенным взглядом и сглотнула. Чувство жалости выставляло свою кандидатуру в сердце Настеньки. Почему? Да потому что она никогда не видела его в таком состоянии. Ноздрев был настолько горд и влюблен в себя, что рыдал только при рождении, когда вышел из своей матушки. А сейчас, еле как стоял, дрожал, как осиновый лист, и не мог прекратить рыдать. Она смотрела как могучая спина вся тряслась в сопровождении с ревом боли. "Повезло тебе. Ты-то хоть прорыдаться можешь."        Настасья скривилась и грубо оттолкнула его обмякшее тело. Ноздрев весь пробился дрожью и задрожал пуще прежнего. Девушка прошла к постели и села на нее, сложив голову на руку. "И что же мне с тобой делать?"       Она видела, что он уже был попросту истощен и не рыдал, а скорее дрожал, порой всхлипывая и царапая себе грудь. Жалость начинала заполнять ее сердце, от чего ей стало мерзко от самой себя.       — Ну и как, приятно было вчера?        Холод ее слов прорезался в сознание Ноздрева. Он поднял красный взгляд, смотря на нее таким слабым взглядом, да и ощущал он себя не сильнее слизняка. Он не мог вымолвить даже словечка, ком в горле и вечные всхлипы препятствовали этому. Но он стал яро отрицательно качать головой, а после задрожал сильнее.        — А мне, как думаешь, было приятно?        — Н... Нет...        Услышав слабый шепот, она дернула бровями и вздохнула. Она и так видела, что он чувствовал себя не просто отвратительно, а ужасно. Не могла она мучить ни себя, ни его. Настасья глубоко вздохнула и раскинула руки в немом приглашении в свои объятия. Ноздрев, весь дрожа, подошел к ней и упал пред ней, обнимая ее, складывая голову на ее бедра. Он все еще мощно всхлипывал и дрожал, не смотря на то, что Настасья принялась гладить его густую и мокрую от пота шевелюру, чувствуя себя немного лучше от этого. Ее доброе сердце ни раз ее губило, но без Ноздрева ей было бы отвратительно жить, как и ему без нее.        Так они и сидели, лишь через час мужчина смог успокоиться полностью, лишь порой пробивало его дрожью или вырывался всхлип. Александр поднял голову и посмотрел прямо в зеленые глаза.        — Прости меня, умоляю... Я, право, не знаю, что на меня, свинью такую, нашло... Клянусь не знаю, но я больше не буду, а то застрелюсь...       Настенька прожигала его взглядом, видя, что слова его искренни. Всё-таки он был для нее важен, как воздух, но месть должна была быть. У них был собственный ритуал, когда Ноздрев сильно был виноват: она подняла руку и со всей дури всекла ему пощечину. Ноздрев стойко ее выдержал и подставил вторую щеку. Еще одна буйная пощечина влетела в его красивое лицо. Кожа тут же покраснело и стало опухать, но зато оба чувствовали свободу; по крайней мере, им так казалось. Мужчина с надеждой смотрел в ее глаза.        — Можешь делать все, что угодно со мной, но прости меня, цветочек мой... Я не могу без тебя.        Она покачала головой и откинулась на спину. Это значило, что она прощала и приглашала его на более теплые объятия. Ноздрев тут же подлетел и крепко обнял свою Настеньку, чувствуя, как его душу разрывало от счастья. Были они незаменимы друг другу, такие похожие, такие нужные, идущие ногу в ногу. Мужские руки сжимали женское тело так крепко, так сильно, словно он хотел сломать ей позвоночник такими объятиями, но нет, он не мог нарадоваться, насытиться ею, ибо был уверен, что распрощается с нею навсегда. Это было бы его полной моральной кончиной. Настасья и сама была безумно рада. Она обнимала его за шею, зарываясь аккуратным носиком в густые и такие пушистые волосы. И в душу ее вселилась и радость, и удовольствия, и обычное ее состояние. Трава снова была снова была свежей, а солнце не таким уж и горячим.        И действительно, уже через час эта парочка по-тихому ела в столовой, то и дело смеясь с глупых шуток. Они понимали друг друга с полуслова, желали одного и того же, и Ноздрев наконец понял, что действительно, лучше эти отношения оставить дружескими, ведь нигде он не найдет себе компаньона лучше, чем Настасья. Теперь между ними воцарилось спокойствие и Кулакова перестала себя чувствовать виноватой из-за того, что мужчина любит ее. На часах было всего пять утра, она не спала, да и он толком тоже, они пережили такие эмоциональные качели, что сейчас желали просто спокойствия. Поэтому девушка быстренько наскребла записочку о том, что уезжает к Ноздреву погостить. Это уже было обыденное дело, и она могла и не оставлять записку, но все же решила это сделать, чтобы отец лишний раз не переживал. Они так быстро еще никогда не собирались, а после счастливые скакали по направлению к бричке. Они сами запрягли коней в нее, ибо будить слуг было жалко, но все же Ноздрев под конец растолкал своего бедного Ваньку и они весело поехали в поместье Александра. Солнце все ещё потихоньку занималось, освещая путь приятным нежным светом нашим путникам. Они же заливали веселые песни, шутили над всеми и каждым, к слову, заполняли тот ночной пропуск.        По приезде в поместье, они зашли внутрь. Для Настасьи не было удивлением, когда она увидела, что все было как всегда не убрано. Она не осуждала Ноздрева за это, ибо ей и самой было плевать на это. Она ощущала комфорт и уют, ведь каждая стена этого дома была ей уже как родной. Это был ее второй дом, куда она могла прийти в любой момент, стоило лишь захотеть. И сейчас, сев в кресло в гостиной, девушка наблюдала, как Ноздрев уходил за бутылкой виски. Глубоко вздохнув, она закрыла глаза и почувствовала неземное удовлетворение. Как же всё-таки было хорошо! Она знала, что теперь ей ничто не грозит, а поэтому довольно быстро провалилась в нежные объятия Морфея. И вовсе позабыла она обо всех своих тревогах и страхах.