(Не) удавшийся бал

      Через неделю порешили сыграть свадьбу. Манилов все организовал, пригласил не слишком много людей, ибо он, как и невеста, не очень этого хотели. Но ведь без угощений и выпивки, свадьба не свадьба? За день до торжества Настасья уехала в свое родное поместье, как и подобает будущим супругам, не видеть друг друга до свадьбы день. В тот момент трепетала уже матушка, готовила платье ей, а Настасье было как-то все равно на всеобщую суматоху. Преспокойно собирала она вещи, дабы после свадьбы спокойно уехать в свой новый дом. Подняв бюст Наполеона, она стряхнула с него пылинки и мягко улыбнулась. Любила она этот бюст больше, чем родного отца.        — А вы поедете со мной, мисье... Без вас мои бредни будет слышать лишь тишина.       Она аккуратно убрала его в сумку и продолжила дальше. Как и всегда, она не позволяла своему переживанию захватить душу, дабы не разнервничаться и не психануть. А ведь она могла, ведь спокойствие было самовнушенным! Но зная себя, сдерживала она себя и была в принципе спокойна. Лишь подойдя к окну и раскрыв его на распашку, задумчиво смотрела она куда-то в даль: где-то там была уже такая родная и любимая Маниловка, такая ещё не готовая и невинная, словно ждала, когда хозяин приведет настоящую хозяйку. Но хотелось ей туда, чтобы увидеть любящие голубые глаза, такие аккуратные и трепещущие прикосновения, что убивали ее Ненависть. В ее кармане всегда был охотничий нож, но вооружен был только Манилов. Своей огромной любовью убивал он в ней всяко желание быть злой, укрощал грубую натуру и делал ее действительно маленькой девочкой, чьи зеленые глазки еще были способны на счастливый и озорной блеск. А пока стояла она у окна отцовской крепости, не было намека на радость. Только сейчас она понимала, как было ей здесь не уютно все это время, как душили эти громоздкие стены. Хотелось ей на волю, куда-нибудь подальше...        От размышлений о замужестве ее вырвал удар двери о стену. Нахмурившись, она тут же повернула голову. Было не удивительно, когда в комнату ввалился Ноздрев.        — Ба! Ты чего это не встречаешь, не потчуешь ничем?!        Кулакова хихикнула и подошла к нему, заключая своего медведя в крепкие объятия. Как всегда, по обычию, он сжал ее в своих руках так сильно, что дышать было нечем, но счастье зашкаливало. Всё-таки, было что-то родное в моменте, когда она могла спрятать свой носик в густых бакенбардах и отдать узды правления кому-то другому.        — Да я тут... собираюсь, вот и не услышала приезда твоего.        На этих словах сели они вместе на кровать.        — Был я кстати у Манилова.        — Как он? - она тут же схватила ладонью предплечье Ноздрева.        — Без тебя грустит. Мы с ним поговорили по поводу завтрашней свадьбы, он весь на иголках, ей Богу. Я ему говорю, успокойся, уж я за ее верность ручаюсь, а еще говорю, дескать, посмеешь ее хоть пальцем не так тронуть, я тебя на два метра под землю пущу.       Настасья тяжело вздохнула, но получила крепкий поцелуй в кудрявую макушку.        — Ну, не переживай ты, ей Богу. Я рядом буду. Если что, заберу тебя.       Он положил ладонь поверх ладони девушки и сжал. Кулакова не ответила. От чего-то ей было ужасно грустно. Настасья положила голову на крепкое плечо и потерлась виском о него.        — Все равно как-то тревожно мне... Я никогда не думала о замужестве... А тут все как-то быстро закрутилось. Да и я подумала, это ж получается, что с ребенком я одна останусь.        Ноздрев весь надулся и принялся трепать Кулакову по волосам, дабы она даже не думала о печалях.       — А ты с Маниловым общалась по этому поводу? Да и тем более... у тебя родители будут под боком всегда. Я с батюшкой твоим общался по этому поводу. Все будет хорошо, цветочек мой. Я тебе буду писать каждый божий день, а если сильно плохо будет, найду способ и приеду. Клянусь.        — Нет, не общалась... не хочу, чтобы мой отец хоть как-то проводил время с моим ребенком...       Ноздрев видел, что Кулакова совсем расквасилась: дыхание ее начинало сбиваться, а глаза налились слезами. Александр поджал губы и шумно вздохнул, желая успокоить ее и пригреть.        — Ну что ты, кудряшка, совсем загрустила? - он игриво ущипнул ее за носик. - Я тебе говорю, все будет отлично. Ты и моргнуть не успеешь, как мы вернемся, я тебе обещаю.        — Я ведь скучать буду...        Настасья совсем не сдержалась и заплакала, утыкаясь в плечо своего друга. Она выглядела как напряженный до невозможности комок нервов, который требовал, чтобы его успокоили и хорошенько отогрели. Александр аккуратно переместил ее к себе поближе и уложил кудрявую макушку к себе на грудь, заключая в крепкие объятия. Ноздрев и сам это все понимал, понимал, как будет тяжело ей. Хотелось ему облегчить хоть чуть-чуть свалившиюся тягость.        — Не успеешь заскучать, честно-честно... Ты же у меня сильная, ух, какая девчонка, тебе все по плечу. Ну-ка, посмотри на меня.        Ноздрев, не смотря на сопротивления Кулаковой, обхватил пухлое личико и принялся большими пальцами аккуратно убирать дорожки слез. Поймав мокрый зеленый взгляд, он улыбнулся.       — Ну что ты, кудряшка? Расстроилась чего-то, расплакалась, ты вот вспомни, как мы с тобой кутили. Вот пока ты в столицу не уедешь со своим муженьком, я тебя заберу, отдохнем с тобою у какого-нибудь Кувшинникова и все отлично будет.        Ласково потрепав щеки, Александр оставил пару поцелуев на носу Настасьи и прижался своим лбом к ее.       — Ты вот вспомни, как ты тогда цыганей отпинала. То-то не поверили они, что такая девчонка может так больно бить. Ты столько можешь, такая ты... идеальная. И красивая, а сильнющая какая!... А сейчас ты вот чего-то из-за глупости какой-то грустишь. Ну, родная, прекращай! Все образуется.        Под цоканье языком, Александр снова крепко обнял ее и печально вздохнул. Ведь понимал — ничего больше не будет, как раньше. Взгляд ее станет взрослым, не будет той кутильной наглости в ухмылке, будет она сдерживать свою прыть, будет она уже по истине женщиной. Чувствовал он себя так, словно отпускал ее куда-то очень далеко и навсегда, не верил он в то, что Настасья не изменится после венчания. От этого тоже ему хотелось пустить слезу, но по-мужски он держался.        — Да... Хорошо было. Я бы все отдал, чтобы это никогда не заканчивалось, каюсь. Мне твои наглые бровки и настырная ухмылка дороже всего на свете, цветочек мой. Оставалась бы ты всегда такой...        Ноздрев поджал губы, сдерживая всхлип и прижал девушку к себе поплотнее, дабы не видела она печали его. Всё-таки, пусть и не были они парой, чувствовал он себя мужчиной рядом с ней, а сейчас, когда плакала она от печали, свою грусть прятал он глубоко-глубоко. Но воспоминания, словно черти, специально лезли в его голову, и от того ему было грустно... Вспоминал он, как возвращались они домой под утро, а может и вовсе не возвращались, как даже дрались вместе, ведь девушку никто бить не будет, а она еще как будет. И пусть выходили они с опухшими лицами, но зато какими довольными! Александр хотел отдать все, свою душонку, свое поместье, лишь бы так было всегда, лишь бы было им всегда по двадцать лет и ничто не смогло их разлучить. Не появлялся никогда в жизни их Манилов, не заканчивалось юношеское самомнение, не взрослели они никогда... Ноздрев стиснул челюсти, но почувствовал, как дурацкая слезинка все же потекла по его щеке. Хотелось себя ударить. Сильно-сильно.        — Не печалься, Сашка... Я может и поумнею за это время, но останусь твоей сестрой.        Кулаковой не надо было поднимать глаз, чтобы знать о печали Ноздрева. Все у них чувствовалось. Все у них было обоюдно, эмоции в том числе.        — Конечно останешься... - начал мямлить Александр, то и дело всхлипывая. - Потому что я тебя не отдам, даже Манилову, он не любит тебя так сильно, как люблю я...        Это было последней каплей и темноволосый сначала спрятался в шею подруги своей, прежде чем позволил себе разрыдаться. Это были слезы обиды, такой жуткой горечи и в то же время ненависти. Он старался принять факт, что она уже принадлежит другому мужчине, но не получалось, все он видел в ней лишь свою любимую подругу. Настасья нежно гладила широкую спину и плечи, ласково целуя висок. Холод души потихоньку приходил к ней, когда узды правления снова кидались ей. Она не боялась ответственности, не боялась слез своего друга. Пусть он уже вырос, был уже практически по истине мужчиною, в глазах ее он оставался все тем же маленьким и пухленьким Сашкой. Маленьким плутишкой, таким родным, таким нужным, таким, какой он есть. И печаль его она делила ровно по полам, не пыталась упрекнуть его в слезах, как и он ее. Любой другой бы бабе он уже сказал утерется и успокоиться, но Настенька всегда будет особенной девушкой. Не будет она никогда "бабой", будет вечно молодою невестою. Вечно наглой, может и немного похабной и бестактной, но такой, какая она есть.        Через время потоки слез закончились у обоих. Стало им легче, порешили, что не смотря на всевозможные трудности — они будут вместе. А там уже как-нибудь само решится. Ноздрев помог Кулаковой собрать вещи, все аккуратненько прибрать, а после они потихоньку прошмыгнули к выходу. Так как свадьба назначалась на завтра, у них было еще куча времени, чтобы прогуляться и просто расслабиться от всех этих напастей.        Если же посмотреть на Манилова, то по одному испуганному взгляду можно было понять, что переживал он очень сильно. У него уже все было готово, но даже трубка с китайским табаком не давала расслабления — все он чувствовал себя отвратительно. Усидеть на одном месте у него не получалось совсем, получалось лишь упсиховаться. Короче говоря, этот день был очень тяжелым для Василия.        Уже следующим днём состоялась свадьба. Не смотря на то, что ни жених, ни невеста не желали кого-то видеть на своем мероприятии, Василий Кулаков пригласил всех подряд, ибо со всеми подряд был хорошо знаком. Была свадьбой обширной, громадной, со всеми почестями, балом, чего только не было! Только вот виновники схода сидели тихо, рядышком, тихо радовались происшествию недавнему и были оттого безумно счастливы, что теперь навсегда они вместе. Маниловы о чем-то шептали, нежились, и вообще не обращали внимания ни на конкурсы, ни на танцы, ни на прекрасный шлейф музыки. Лишь в моменте Настасья приоткрыла глаза, взглянула на пьяного, потрепанного Ноздрева и улыбнулась. Она знала, что Александр всем мешал, когда был пьяным, но строго настрого запретила его выгонять. Ведь он был на втором месте по важности человеком. А где-то даже и первым. На душе моей Настеньки было безмятежно, гулял там теплый летний ветер, взъерошивая волосы Любви. Не было там пустоты, были безграничные зеленые поля, солнце там всегда было на закате и лишь розовыми уходящими лучами освещало сочную траву. Были там длинные и добротные рыбою реки, были там деревья, вышиною до самых небес, жили там самые причудливые зверьки. Всё была душа Настеньки, не было там той серости и пустоты, где сидела на троне Ненависть, пуская когтистые руки свои по любому поводу и без в сердце девичье. Но даже когда произошла революция в сердце, никуда не ушла Ненависть. Жила она в этом чудном мирке, жила она в лесу, скиталась там, нападая на красивых и милых зверей, рвала и жрала их. Но и не было трона в этом мире, никто не стоял главным, никто не боролся за эту власть. Любовь лишь сидела в мягкой траве и улыбалась своими розовыми губами, наблюдая, как золотые колосья игрались под теплым ветерком. Все было забавно ей, любила она эти колосья, как волосы Василия, любила она глубокие голубые реки, как глаза Манилова. Все ей нравилось. Все ее забавило. Ничего более не мешало.        Так и сейчас, сверкали зеленые глазки, а губки были изогнуты в такой нежной улыбке, что не была похожа Настасья на себя. Все в ней было нежным сейчас, потому что был рядом главный виновник радости ее искренней. Муж сидел прямо, статно, держа руки своей новоиспечённой жены в своих, крепко и в то же время бережно. Обоим было так хорошо, так спокойно, не смотря на общий шум, оры и музыку. У них была общая музыка, своя. Если Настасья была громким и грубым барабаном, он был нежной гитарой, а это дуо всегда и везде будет сочетаться. Если была она громоздким и грубым маршем, всегда он будет Лунною Сонатой. Была у них своя волна, свои чувства, которые делили они, и были оттого безумно счастливы.        Голубые глаза приоткрылись, Василий с нежностью посмотрел на Настеньку.        — Могу ли я иметь честь пригласить такую обворожительную девушку на вальс?        Манилова приподняла голову и взглянула на него. После церемонии в церкви ей хотелось лишь одного — это никогда не отстраняться от мужа. Задумчиво приподняв бровку, она слегка кивнула. Почему бы и нет? Они поднялись, ушли в самую середину зала и полностью уйдя в тишину душ своих, закружились...        Александр сидел за огромным столом и губил уже незнамо какую по счету бутылку. Карие глаза из под густых бровей наблюдали за нежным танцем с какой-то злобой. Вроде он и смирился, вроде разум и говорит: "поздняк метаться!", но сердце то болит, ноет... плачет оно жутко, рвет самого себя. Не хотел он признавать этого, но представлял, что вместо Манилова он, и что девичья фамилия Настасьи сменилась на Ноздревскую. Опустив грузный взгляд, он налил себе еще какого-то питья, выхлебал его за один присест и утер лицо рукавом. "Обидно вышло как-то..."        Подняв снова взгляд, не увидел он уже Маниловых, ведь вокруг них танцевали другие пары, даже Кулаковы танцевали. А он сидел. Сидел и смотрел на это. Отвратно ему стало от этих всех людей. Оглядев стол, он никого не увидел, кроме какого-то помещика, который напихивал свой огромный живот бесплатной едою. Дернув бровями, оперся он подбородком о руку и стал смотреть на всеобщее веселье, чувствуя себя каким-то прибитым. Как из вечного весельчака может выйти такое? Александр об этом не думал, отдался он такой огромной и щемящей боли в сердце, что на позывы мозга стало ему плевать.        — М-да... Обидно вышло как-то...        Повторил он, снова налил себе и принялся рассматривать питье в бокале, задумавшись о своем жалком существовании и несправедливости судьбы. Думал он до тех пор, пока не почувствовал прикосновение к плечу, а после, как чьи-то пальцы принялись приводить его шевелюру в порядок.        — Ты решил себя окончательно алкоголем довести?        — Да, Александр, столько алкоголя очень вредит здоровью...        Обернувшись, Ноздрев увидел Маниловых и заулыбался во все свои белые зубы.        — Да и Бог с ним! Садитесь уже, вместе покумекаем.        Настасья села рядом с пьющим, а Василий с обратной стороны.        — Ну что вы, голубки, всем довольны?        — Конечно. - Маниловы переглянулись.        — Вот и отлично, а вот у меня знаете что? Сегодня будет очень тяжелая ночь.        Маниловы снова переглянулись, но взгляды их были уже другими. Думаю, дорогой мой читатель поймет и без описания, о чем были их мысли.        — От чего же? - хихикая, спросила Настасья.        — Да от стольких потчеваний уже возьня в желудке происходит. Суета... Вот, а завтра, как хочешь, цветочек мой, едем к Кувшинникову. У него бал намечается, в вист прогоним партейку, ну? Идем?        — Ну даже не знаю...        Настасья скрыла смущенную улыбку под ладонью, а Василий отвернул голову, многозначительно улыбаясь.        — Ну, Настенька, ну! Ну, ну! Ну, давай же!        Манилова потирала красное лицо ладонями, но абсолютно спокойным тоном ответила.        — Если самочувствие будет хорошим, то хорошо...        — А от чего же ему... - к Александру пришло осознание, он сначала выпучил глаза, а после разразился смехом. - Понял! Все, понял! Ну-ну, да-да! Хорошо! Променяла ты значит, походы наши на шиш!        Настасья хлопнула его по губам, а после эти двоя засмеялись, громко и искренне. Посмеиваясь, Ноздрев взял три рюмки и разлил по ним питье. Они запили, закусили, то и дело шутя и смеясь.        — А что там у Кувшинникова то?        — Бал от чего? Да черт знает. Он по просту их устроить может, без повода. А ты уже давно не была на балах!        Ноздрев аккуратно толкнул кулаком в плечо Маниловой, а та его задорно ущипнула за бок.        — Не женился ли случаем?        — Ой, он? Я тебя умоляю, такого скрягу никто не возьмёт!        — Ну тут бы я поспорила...        Ноздрев весь закипел, весь надулся от возмущения, наблюдая, как она игриво накручивала кудрявую прядку себе на пальчик. Ведь даже не подозревал бедный Сашка, что она открыто над ним издевалась и наслаждалась своей значимостью и этой ревностью.        — Не кипятись, я шучу.        — Я ему...       Манилова приложила палец к его губам и мягко улыбнулась, когда почувствовала град поцелуев. Трепетно, словно хрупкий дорогой камень, Ноздрев взял руку ее в свои ладони и принялся целовать от самых концов пальцев до плеча. Маниловы лишь хихикали с пьяного друга своего, Настасья потрепала темные кудряшки и заулыбалась.        Всё-таки был этот вечер по истине прекрасным. Манилова еще долго танцевала с Ноздревым, смеясь с похабных шуточек своего друга. Было ей плевать, с чего смеяться. Их дружба была такой долгой, что могла она себе позволить смеяться с самых пошлых, а может и запрещенных шуток. За тот вечер они выпили все вино, что вообще было в подвале Кулаковых, съели немерено еды, отрывались как могли. Пьяный Ноздрев, до того напившись, что пытался подкатить к девушке с картины "Прогулка в парке" под всеобщий смех. Но почему-то, этого у него не вышло, немая и бездвижная дама все не ответила бедному искателю женского тепла. Все молчала она, держа свой зонтик в руке...