(Не) удавшийся бал

       Известие о том, что Маниловы вернулись обратно, так еще и то, что Настасья беременна, разлетелось так быстро, что и недели не успело пройти. Все были этому очень рады, по истине счастливы, надеялись, что появление ребенка точно обуздает горячий характер Настеньки и, быть может, она станет женщиной, подобающей светскому обществу.       Только вот Манилова, в отличие от своего мужа, была не так счастлива. Конечно, она понимала, что это неизбежный процесс любых любящих друг друга людей, и это обязательно должно было случиться рано или поздно, но все же...        Чувствовала она себя не важно, токсикоз забирал все возможные силы, а настроения попросту не было. Ей хотелось лишиться всего этого бремени, уехать на бал, хорошенько покутить со своими товарищами и наконец почувствовать себя свободной, но такого удовольствия она была лишена на очень-очень долгое время, хотя бы потому, что ей было нельзя очень бурно активничать, считая даже эмоционально.        Настасья очень переживала по поводу своего состояния, ей казалось, что она стала всем противна от такого, что теперь она никому не нужна, но как же она ошибалась! Ноздрев, как только узнал о прекрасной новости, что скоро родится мальчишонка с мамкиным характером (никто не знает, с чего он это взял), тут же рванул в бричку, по пути хлеща бедного кучера по спине. Конечно, он то не понимал всю важность происходящего!        По приезде, он то ли вывалился из брички, то ли выпрыгнул, но в любом случае, погнал стремглав к Настасье. Та была в кабинете, занималась расчетами и документами, что, собственно, стало ее основным делом. Тяжелой атлетикой она заниматься теперь не могла, пить тоже, чем же теперь заниматься, кроме как читать да работать?        Александр вышиб дверь плечом, дикими от радости глазами смотря на удивленную девушку.        — Ба! Девочка моя, Господи помилуй!       Он метнулся к ней, да так мощно сжал в своих руках, что бедная Настенька аж стала попискивать, а лицо ее приняло скрупулезный вид. Но Александр ничего не видел, ничего не слышал, трепал ее как куклу и сжимал в своих сильных руках, словно желал сломать ребра.       — Радость то какая! - он смачно поцеловал маленький носик. - Теперь то будут маленькие шалунишки! Ей Богу шалунишки, я ставлю печатку и своих щенков, что они в тебя пойдут! Я хочу быть крестным этого ребенка!        Вместо ответа, Настасья несчастно пискнула, намекая, что ей было бы неплохо вдохнуть воздуха. Ноздрев все же опустил девушку и отряхнул ее плечи.        — По-моему, ты мне ребра сломал.        Настасья ощупала себя, проверяя, что все на месте после таких жестких действий. Слава Богу, ничего не отломалось, и Манилова выдохнула. Ноздрев же от радости аж переминался с ноги на ногу, все норовясь снова обнять ее, да как-нибудь эдак чмокнуть.        — Крестным ты будешь, это даже не обсуждается. - спокойно, может даже немного строго говорила она. - Только при одном условии.        Ноздрев аж глаза выпучил и подался вперед.       — Какие еще условия?!       — Что пить ты будешь меньше! Ты еще влететь не успел, а уже разило, как в камере какой-нибудь, ендовочник ты эдакий. Не стыдно?!        Она показала ему кулак, после поставила руки в боки, что Александр аж безвольно вытянулся в струнку. Когда Настасья не в настроении, страдали все, кроме Манилова, естественно, тот умел управляться с гневом своей жены. А пока его не было, она грубым взглядом осматривала его внешний вид.        — Эх ты, тартыга! - она грубо поправила его стоячие воротники. - Одеваться не учили?! Совсем уже с дуба рухнул, еще бы в халате ко мне приехал, чего хуже то!        — Ну Настень...        — Цыц! Пошел отсюда, поди освежись да приоденься, потом только позволю впустить!        Настроение ее стало очень изменчивым, что было заметно со временем.        В любом, как бы то ни было, как дни не казались ей полной печалью и отчуждённостью, каждый день кто-то к ней приезжал. И ведь приезжали все, от самых дальних, до самых близких. А когда в своем кабинете она увидела Собакевича, тогда она окончательно откинула все сомнения по поводу своей надобности в этой губернии.        Каждый ласкал слух приятным словом, а так же различными почестями, один Филатов чего собрал — со всей их весёлой компании собрал целые мешки вкусностей и полезностей. Давыдов же говорил, что будет молиться за здоровье ребенка, да и в целом за всю их новоиспечённую семью, что Бог дарует им счастье и долгую-долгую жизнь. В прочем, Настасья и не могла подумать, что ее личность была настолько подвешена на языке всеобщем, что письма приходили ото всех (кроме женского пола, естественно), считая и полицмейстера. От полицмейстера она ждала менее всего, ибо тот все еще любил пошутить над ней про то время, как она сидела у него несколько суток.        Так и шло время, довольно неплохо, если не считать, что животик становился все больше и больше. Причем это начинало очень напрягать Настасью, она чувствовала некоторый подвох; в тишине ото всех позвала Архипа. О своем самочувствии и переживаниях она никогда не врала, ибо врач ее, искренне старался облегчить ее прибывание в таком состоянии. Он провел детальный осмотр, вынес второй по счету не утешающий вердикт — будет двойня.        Манилова тогда с ужасом смотрела на худое лицо своего врача, язык ее онемел, она ничего не могла сказать от страха. Вроде бы, такое, право, счастье! Двойня, это всегда отлично, если случится что-то с одним ребенком, всегда есть второй, но Боже мой... Настенька не понимала, сможет ли перенести такие тяжёлые роды. Ведь один из малышей был довольно крупным, скорее всего мальчик, да и как не быть крупным, если отец детей был десятью вершков росту. Настасья же, по сравнению с мужем, была невысокой — всего шесть вершков. По обычаю же, сыновья всегда вырастают здоровее своих отцов, поэтому ей предстояло помимо того, чтобы вынести богатыря, так еще и вынести, скорее всего, девочку.        Врач, покачав худым длинным пальцем, обязал ее есть как можно больше, но не водки. От такого заявления, героиня наша, знатно погрустнела, но и в русой головушке стояла новая цель — с горем пополам, но родить крепких детишек.        В тот же день она рассказала обо всем мужу, что казалось, либо упадет в обморок, либо взлетит от радости. Василий был без ума от счастья, надо же, двойня разом! Кровь ударила ему в голову, у бедолаги закружилась голова и он плюхнулся на диванчик рядом со своей блаженной.        — Господи... Какое же счастье...        Он взглянул на улыбающуюся жену и тут же сжал в своих сильных руках. Манилов нещадно целовал ее, руками ближе и ближе прижимая к себе. В принципе, другой реакции Настасья и не ожидала, ведь Василий по истине был любящим и заботливым мужем, оттого и нельзя было ожидать от него какой-то неожиданности в виде неприятия еще одного ребенка.        Лишь через минут десять Настасья смогла выдохнуть — прилив буйной нежности закончился. Она спокойно покоилась на широкой груди возлюбленного, слегка улыбаясь и чувствуя себя немного полегче от свалившейся тяготы. Все же, его улыбка могла спасти в самые тяжелые моменты ее душевного состояния. Пока Василий, безумный от счастья, нежился об нее щекою, Настасья прикрыла глазки и слащаво улыбнулась. Жизнь не казалась такой тяжелой, когда рядом был любимый человек, что всегда мой пригреть и успокоить.       — Душенька, ты просто прелесть...        Такова была была реакция мужа ее.        Не смотря на то, что она вроде как смогла себя утешить, на следующий же день охватил страх нашу героиню за свои роды. В мозг лезли неприятные истории про то, как женщины умирали за родами или как их здоровье знатно подрывалось. Она не желала ни смерти, ни плохого здоровья в будущем, оттого на душе было вовсе не спокойно. Василий старался успокоить свою женщину, старался как можно больше облегчить ее бремя, всегда был рядом и не отходил ни на миг. Даже Ноздрев был рядом каждый день, старался что-то да сделать для нее, но все тщетно. Легче Настеньке не становилось, в одинокой минутке, когда все же все ее покидали, она плакала, горько плакала, вся эта тягость мысли была строптива для нее. С чего она вообще взяла, что это ее как-то коснётся? Одному Богу известно, но у беременных женщин всяк мысль очень тяжело переносится.        Не смотря на тягость мыслей, ходить с прилично округлившимся животиком становилось все тяжелее и тяжелее. По ночам уснуть становилось тяжелее, отчего частенько мучился и Василий.        Настасья все никак не могла подобрать себе позу для сна, ворочаясь и недовольно бурча себе под нос. Это бы продолжалось всю ночь, если бы наконец она не повернулась к полуспящему мужу и, хныча, не прошептала:        — Я не могу уснуть...        Манилов приоткрыл сонные глаза и взглянул на несчастную женщину. Он искренне переживал за нее, поэтому ну никак не мог злиться за то, что на часах было уже где-то два часа ночи, а он не спал ни минуты.       Василий приподнялся стал из одеяла сооружать "гнездо". Настасья любила спать на животе, это было ему еще давно известно, поэтому когда нехитрое сооружение было готово, он ласково взглянул на возлюбленную.        — Ложись, родная.        И только после десятиминутной возьни своего мужа, Настасья смогла спокойно выдохнуть. Василий же не спал. Сидя рядом с успокоившейся женой, он нежно гладил ее плечи и спину, чувствуя, как ее дыхание с каждой минутой становится все размереннее. Лишь когда тихое сопение тронуло белесые уши, Манилов лег рядышком и моментально уснул.        Таких ночей было очень много, но по утру, Василий никогда себе не позволял жаловаться на не высыпание и кричать из-за этого на свою Настеньку. Он знал, что сейчас она была очень уязвима, что переживала по поводу своего тела, по поводу его любви к ней, да по всяким разным поводам! На то была воля божья...        Все эти переживания продолжались до тех пор, пока срок не дошел до родов. Роды, не смотря на переживания Настасьи, прошли очень даже хорошо, она не потеряла слишком много крови. На свет родились мальчик и девочка, красивые и упитанные в меру малыши. На Манилову же наложили швы, дабы она восстановилась как можно скорее, и уже на следующее утро она чувствовала себя немного лучше. Василий не мог сидеть на месте до тех пор, пока не вышла акушерка. Женщина в годах, с довольными маленькими глазками сообщила о рождении хороших малышей. Манилов, оттого что неимоверное переживание схлестнулось с бешеной радостью, упал в обморок, так что акушерке еще пришлось приводить в порядок барина. Он бы долго так провалялся, если бы знахари не дали понюхать нашатыря, да и после он все никак не мог нормально дышать.        Настасья же после родов очень долго спала, ибо все силы были потрачены на тяжелое деторождение. Ее сон охранял Василий, что был все время рядом и очень сердечно переживал за ее состояние. Пусть он и старался верить врачам, но при виде бледных щек своей женщины, ему становилось дурно.        Уже через неделю Манилова чувствовала себя просто восхитительно. Она очень стремительно восстанавливалась, ела за троих и при этом не теряла своего бойцовского духа. Своих Маргариту и Станислава она приняла в первые же минуты, очень сильно любила малышей, как и их отец. При виде маленьких сопящих сверточков, Василий складывал руки на груди и так любовно дышал, его глаза были так слащаво сужены, от него так и веяло отцовской безумной любовью. Это радовало Настеньку, пусть хотя бы у ее детей будет хороший отец, что не боится показать свои эмоции и любовь.        Станислав и Маргарита с первых недель были похожи друг на друга лишь внешностью, мальчик же отличался строптивым характером, что был замечен родителями. Любил он повредничать, покричать, недовольно похмуриться, в отличие от всей сестрёнки. Маргарита была очень спокойной, бровки были всегда расслаблены, любила она о чем-то помечтать на своем детячьем языке, по истине была она девочкой. Родители проводили с ними максимум времени, Василий принимал активное участие в их воспитании, и когда же Настенька уставала, оставался с ними, давая своей возлюбленной хорошенько выспаться и набраться сил.        — Такие вы маленькие... хорошенькие такие...        Мужчина припал подбородком к деревянной стенке кроватки дочери.        — Я вас так люблю... и мама вас любит. Вас все будут очень-очень любить.        Василий расплылся в счастливой улыбке и с тяжком выдохнул. Голубые глаза не сводились с спящих лик. На все его слова был один ответ — дружное тихонькое сопение.       — Мои вы малютки... вы бы только знали, как я хочу вас обнять. Но мне все запрещают, говорят чуть обождать. Как тут подождать, если любишь? Вот и я не знаю... но когда-нибудь я обязательно вас обниму, как можно крепче.        Он тихо поднялся и наклонившись, обоих одарил еле чувствуемым отцовским поцелуем. Взяв подсвечник, Василий удалился с детской и закрыл дверь, дабы никто не помешал их покою. С рождением детей в поместье стало ужасно тихо, ибо всем было запрещено шуметь, а Настасья большую часть времени спала, может, оттого и было так тихо.        Василий свернул в господскую спальню, открыл дверь, и с улыбкою обнаружил, как тело под одеялом двигается. Настасья вытягивалась стрункой, разминая мышцы после долгого сна, а после в ослаблении уткнулась носиком в подушку. Лишь за этот сонный вид Манилов был готов отдать все, лишь за эти умиляющие движения он был готов умереть.        — Душенька моя, ты проснулась?        Он поставил подсвечник на тумбу и подойдя к кровати, сел у ее ног.        — Как ты себя чувствуешь? Ничего не болит?       Манилов нежно водил ладонью по одеялу, прощупывая под ним белые ножки. Зеленые глаза еще долго прятались под веками, не желая пробуждаться, но все же через время открылись. Взглянув на влюбленного блондина, Настасья слегка улыбнулась.        — Вроде ничего...        — Как спалось тебе?        — Право, сколько вопросов. У меня еще голова не работает толком.        Василий тихо засмеялся на ее недовольное ворчание и, склонившись, поцеловал ее ручку.        — Я очень переживаю, родная. Не брани меня за это.        Настасья обхватила белые щеки мужа и притянула его к себе ближе, заключая в свои крепкие объятия. Уткнувшись носом в грудь любимой, мужчина обмяк и расслабился окончательно, вдыхая теплый запах молока.        — Ты был у детей?        — Конечно, они спят...        Настасья удовлетворённо кивнула и поцеловала белую макушку, не прекращая гладить красивое лицо возлюбленного.       — Станислав очень похож на тебя, даже бровки хмурит так же...       — Это да... Ноздрев то же самое говорил. Высокий будет мальчишка, дай Бог, чтобы тебя не обогнал...       — Пусть...        — Куда ж это? Двенадцать вершков будет?        — А плохо разве? Высокий молодец, с характером... отчего же это плохо?        — Оттого что клыки будут точить многие девки. А он сначала должен отучиться, прежде чем за юбками бегать.        — Родная, он еще даже первых слов не связал...       Василий приподнял голову и взглянул в ее глаза, сложив брови домиком.        — Мне ужасно тебя не хватает. Я соскучился по ласке твоей сердечной...        Настасья ласково улыбнулась и притянула крепкое тело к себе ближе, обнимая голову и шею возлюбленного.        — Я знаю, любовь моя, но меня так ужасно клонит в сон. Как только я отойду, я непременно дам столько любви, что ты от меня убежишь.        Манилов хмыкнул и отрицательно покачал головой, но тут же получил любовный поцелуй в лоб. Настасья покрывала каждый миллиметр лица мужчины, зарываясь пальцами в белые кудри и ласково их оттягивая назад. Она очень сильно его любит, желает сделать его самым счастливым, что и делала. А пока Манилов весь слащаво зажмурился и стал ластиться щекою о ее руки, она не прекращала оставлять нежные поцелуи, прекрасно зная, что ему нужно не меньше ласки, сколько и детям. Его сильные руки прижимали ее за талию плотнее к себе, пока Настасья тихо хихикала из-за его счастливого выражения лица.        — Ужасно тебя люблю...       Она, по старой традиции, укусила его за щечку и тут же занежила красный след. Настасья не могла без укусов, не могла выразить по другому своей огромной любви к этому хорошенькому мальчику, что так требовательно жался к ней, ради хоть одной унции нежности.        Так бы счастливо шло время до окончании их дней, если бы не один случай.