***
— Я могу Вам помочь? — звонкий голос гостя раздаётся за спиной Юнги, когда спустя пару часов он стоит у плиты. Чимин подходит и заглядывает в кастрюлю, где уже почти готово рагу со свининой и сладким перцем. — Вы ждали момента, когда я всё приготовлю, чтобы предложить помощь? — без особого интереса спрашивает Юнги и достаёт из шкафа посуду. — Раскусили! — смеётся Чимин, прислоняется плечом к холодильнику и наблюдает за тем, как смотритель кладёт еду в тарелки. — Могу я попросить? — Мм? — вздёргивает подбородок Юнги. — Давайте перейдем на ты? — Чимин забирает из рук смотрителя тарелки с едой и относит их к столу. — Мы вроде одного возраста, и нам вместе жить десять дней. — Конечно, Чимин, без проблем, — легко соглашается Юнги, ставит на стол тарелочку с кимчи, подходит к холодильнику, откуда выуживает блюдечко с маринованной редькой и оливками. Спустя несколько минут они уже орудуют палочками, и Юнги, пережёвывая вкусный кусочек мяса и упав полностью в свои хаотичные мысли, неосознанно залипает на лице Чимина. Он настолько крепко задумывается, а лицо напротив настолько красивое, эстетичное, ладное какое-то, что даже не замечает, что Чимин замирает, не донеся палочки с кимчи до рта. Не замечает, как тот перестаёт есть и в удивлении вздёргивает брови. Не замечает, как начинает по-глупому улыбаться в ответ, когда пухлые губы Чимина вдруг растягиваются в широкой улыбке. — Настолько красивый? — насмешливый голос вырывает Юнги из его ступора, как острый крючок выдёргивает рыбу из гладкой воды. Резко, заставляя хлопать ртом, хватая воздух. — Я... Что? Прости, — хмурится Юнги под чужим насмешливым взглядом, уткнувшись в тарелку с намерением не поднимать глаз до самого конца трапезы. — Я задумался. — Не извиняйся, — Чимин снова тянется палочками к еде. — Я знаю, что я красивый. На меня все залипают. — Ну не мужики же, — бурчит Юнги и засовывает в рот очередной кусок мяса. Дальше ужин идёт под почти беспрерывный монолог Чимина, который, кажется, просто не умеет есть в тишине. Юнги не хочет вникать в подробности чужой жизни, но, наверное, инженер слишком хороший рассказчик, потому что ему всё же удаётся пару раз выбить из Юнги смех, пару раз — искренний заинтересованный взгляд, и пару раз — удивлённое «да ладно?». Позже, лёжа в своей кровати и пялясь в деревянный потолок, Юнги не может толком вспомнить, что именно вещал ему инженер. Что-то про свою весёлую жизнь в городе. И, кажется, про его ожидания от этого небольшого отпуска на острове. Всё это превратилось в какое-то большое цветастое пятно, размазанное и неразборчивое. Но было кое-что, застрявшее в избирательной памяти Юнги в первозданном, идеально чётком виде. Кое-что, воспроизводимое в голове снова и снова, пока мужчина наконец не проваливается в сон. Бархатный, ласкающий слух голос Чимина и его пухлые губы, которые заманчиво двигались, пока он говорил.***
— Что ты делаешь? — Юнги дёргается и зажмуривает глаза, ослеплённый неожиданной вспышкой фотоаппарата. — Ой, прости, — Чимин мимолётно касается чужого плеча рукой, выражая своё сожаление. — Я просто решил пофоткать немного на память. Окрестности. И тебя. Шёл четвертый день пребывания Чимина на Кадокто, и Юнги вынужден признать, что этот человек оказался очень комфортным. Не любящий чужих людей, не переносящий бессмысленную болтовню, предпочитающий любой компании одиночество, смотритель маяка Мин Юнги уже на исходе первых суток совместного проживания поймал себя на том, что сам ищет возможности побыть рядом с Чимином. Посмотреть на него. Он приходил на маяк и изображал интерес к чужой работе, хотя, на самом деле, просто хотел понаблюдать за инженером. За тем, как уверенно действуют его руки. Как задумчиво он записывает что-то в планшет. Как прикусывает губу, гоняя в голове какие-то мысли. Юнги старался не задерживаться, чтобы не показаться странным или прилипчивым. Десять-пятнадцать минут – и он возвращался к своим делам, чтобы спустя пару часов судорожно искать новый повод завалиться в сервисную, где инженер пропадал целый день. К счастью, Чимин тоже был рад компании Юнги. Он искренне улыбался и заводил дружеские беседы всякий раз, когда они встречались за трапезой. Юнги, конечно, больше слушал, чем говорил, но всё равно чувствовал себя прекрасно и впервые за долгие годы не тяготился чужим обществом. Даже больше — и это было неожиданно и даже немного тревожно — он этим обществом наслаждался. После ужина Чимин какое-то время торчал в гостиной, где Юнги заваривал им кардамоновый чай, а потом просил сопроводить на прогулку по пляжу. Звонкий смех Чимина, его босые ноги, оставляющие следы на сыром песке, пшеничные волосы, которые трепал лёгкий бриз, и такие красивые тёмные глаза — всё вызывало у Юнги неконтролируемую улыбку, которую он старательно прятал, не желая выглядеть глупо. Насколько удачными были эти попытки скрыть собственные странные чувства — Юнги не знал. На третье утро своего пребывания на Кадокто Чимин вызвался сам приготовить завтрак и стойко терпел издевательские подколки от смотрителя, который, прислонившись к холодильнику и скрестив руки на груди, как ястреб, наблюдал за каждым движением инженера. — Ты вообще умеешь готовить завтрак? Ты все яйца мне перебьёшь сейчас, — усмехнулся Юнги, склонив голову на бок. — В порядке будут твои яйца, спокойно! — Чимин достал яичную скорлупу из муки и добавил туда молока. — А вообще, знаешь, я редко готовлю. У меня через дорогу есть классная кафешка, я там обычно завтракаю. Или заказываю доставку. Удобно. — Ваа, — протянул Юнги с улыбкой, залипая на то, как сильная рука Чимина венчиком мешала тесто для блинов. — Вы, городские, такие ленивые. — А вы, островитяне, такие милые, — неожиданно произнёс Чимин, замерев с венчиком в руках. Он посмотрел на Юнги, который, ошарашенный чужими словами, медленно поднял взгляд на мужчину. Они смотрели друг на друга несколько долгих секунд, за которые — Юнги уверен — что-то произошло между ними, что-то вдруг изменилось. От пронзительного взгляда Чимина, который словно высматривал чужую реакцию, Юнги стало волнительно. Он почувствовал, как кожа рук покрывается маленькими восхитительными мурашками, а сердце пропускает удар за ударом, потому что глаза напротив смотрели непростительно нежно. — Отвисни, — Чимин улыбнулся и пальцем, перепачканным в муке, коснулся кончика носа Юнги. Юнги не двигался, не моргал, не дышал следующие секунд пять. «Странно», — подумал он. И странным было не то, что один мужчина в таком интимном жесте коснулся другого мужчины. Странным было то, что Юнги не считал это странным. Этот момент, этот взгляд, эта улыбка Чимина и последовавшее за ней лёгкое прикосновение — всё было таким естественным, таким правильным именно здесь, сейчас, именно между ними. И Юнги безумно хотел еще. Хотел взглядов. Прикосновений. Хотел мурашек этих потрясающих, которые будят его засохшее сердце. Бабочек, спазмов волнения внизу живота, нарастающего тепла в груди от того, как порой близко они находились друг к другу. И всё это было. За тем неловким, но восхитительным моментом на кухне последовали десятки новых. Юнги ловил пронзительные, долгие взгляды Чимина на себе, от которых горели щёки. Видел, что улыбка мужчины стала какой-то мечтательной, а прикосновения, казалось бы, случайные, длились дольше, чем нужно. Маленькие, едва уловимые, щекочущие нервы моменты, от которых в душе расцветала сакура. Нежная, хрупкая, непорочная. Которую беречь бы, чтобы не сломалась. Иногда Юнги казалось, что они с Чимином ходят по какому-то тонкому льду и нужен лишь небольшой толчок — какое-то слово, движение, жест — и лёд с оглушительным хрустом треснет, и они вместе провалятся, рухнут в неизведанные, тёплые воды, которые обнимут и накроют их с головой, спрятав от всего мира. Вдвоём. Но потом Юнги вдруг пугался того, что всё, что он видел, что напряжение, которое он чувствовал каждой клеточкой тела, вспыхнувшее так стремительно, жар, который пульсировал между ними – что всё это мираж. Иллюзия, которую он просто выдумал. Иллюзия, которой он позволил случиться, завладеть его мыслями, его сном, его жизнью. Иллюзия, от которой нужно скорее избавиться, иначе он заплатит за неё разбитым сердцем. От этой мысли становилось невыносимо тоскливо и больно. Юнги грустнел на глазах, отворачивался, пытаясь собрать себя из осколков, на которые только что рассыпался. Он чувствовал себя таким глупым — как можно было так быстро, за жалкие пару дней, потеряться в другом человеке? Чимин всегда моментально улавливал опасные изменения в настроении Юнги и пытался расшевелить его чем-нибудь. Например, как сейчас — неожиданно щёлкнув фотоаппаратом перед самым носом. Они сидят на качелях на вершине утёса, любуясь тем, как оранжевое солнце медленно спускается за горизонт. Юнги показал Чимину это место в первый же вечер, не надеясь, что городской мальчик оценит по достоинству то, что безумно дорого Юнги. Но тот удивил, заинтересованно впившись взглядом в морской пейзаж. Он прошептал тогда: «Так тихо, что даже немного страшно», а потом замолчал. Какое-то время смотрел вдаль, пытаясь, возможно, почувствовать, понять это место. А когда вновь заговорил, выдыхал слова медленно и вполголоса. Тот вечер был безумно уютным для Юнги. Второй и третий вечер они также провели на берегу, потому что погода, тёплая, летняя, настойчиво выгоняла их из дома. Они шатались по пляжу, Чимин босой бродил по воде, а позже поднимались на утёс, где не меньше часа разговаривали, сидя на деревянной качели. Сегодняшний день они тоже заканчивают здесь, и в голове Юнги даже мелькает болезненная мысль, что Чимину вот-вот надоест этот однообразный ежедневный променад. Ведь, судя по его рассказам, в обычной жизни этого парня нет места однообразию. Какие-то концерты, встречи с друзьями, киновечера, бары — Чимин активный, общительный, лёгкий на подъем. В нём не угасает энергия, живёт жар юношеского сердца и свойственное многим молодым людям стремление взять от жизни всё. Полная противоположность апатичному смотрителю маяка, который не любит шум, не любит компании, не любит лишних людей рядом с собой. — Зачем ты меня-то фотографируешь? — с притворным недовольством спрашивает Юнги. — Море вон фоткай, — он машет рукой в стороны воды. — Или маяк. Или пляж. На острове много всего красивого. — Самое красивое на острове — это ты, — без тени смущения проговаривает Чимин, и уголки его губ едва уловимо вздрагивают. Он сидит совсем рядом, так близко, что можно почувствовать аромат его парфюма. Поворачивает голову на Юнги, который, услышав эти слова, бросает на Чимина взволнованный взгляд, а потом спешно отворачивается к морю, чувствуя, как стремительно заливаются щёки румянцем. Он напрягается всем телом, стискивает пальцами край скамьи, смущённый чужим откровением, таким явным комплиментом в свой адрес. Чимин, без сомнения, улавливает эту неловкость, поэтому спешит снять напряжение, переведя тему. — Как давно ты живёшь на маяке? — Чимин наконец-то отводит взгляд от чужого профиля, и Юнги может тихонько выдохнуть лишний воздух сквозь зубы. — Четвертый год уже. — И тебе не бывает скучно? Юнги хмыкает от вопроса, который он слышал уже десятки раз. Обычно он не утруждает себя ответом, но отчего-то Чимину хочется объяснить. — Я люблю это место, Чимин, — Юнги по-прежнему смотрит вперёд на море. — Оно словно для меня создано. Оно тихое и этим прекрасное. Здесь нет ничего лишнего. И никого лишнего. И оно только моё. — Но ты ведь не будешь здесь жить всю жизнь? — Чимин следит за тем, как смотритель пинает ногой маленький камешек. — Почему нет? — Юнги оборачивается, в удивлении вздёрнув брови. — Буду. Здесь мой дом. Чимин, кажется, хочет спросить что-то ещё, распахивает губы, намереваясь вновь заговорить, но вопрос его так и остаётся неозвученным. — Я знаю, что многим такая жизнь не по душе, — голос Юнги спокойный, как море в самый безветренный день. — А для меня нет ничего лучше Кадокто. Но тебе, наверное, тут скучно. После города. На последних словах Юнги смотрит на Чимина, и хоть интонация была не вопросительной, смотритель очевидно ждёт какого-то ответа. — Мне не скучно. Правда, — тот спешит его дать. — Сейчас. Но да, мне сложно представить, как ты здесь живёшь годами. Юнги понимающе кивает головой, снова отдав своё внимание водной глади вдалеке, молвит негромко: — Ты не создан для одиночества. — Никто не создан для одиночества. Человеку нужен человек. И где-то есть твой человек, Юнги. Чимин замолкает, возможно, ожидая ответа, но Юнги лишь едва уловимо пожимает плечами, поэтому он продолжает: — И знаешь, необязательно жить на острове, чтобы почувствовать себя одиноким. — Мм? — У меня есть друзья. Близкие друзья, хорошие. И родители живут со мной в одном городе. Но этого не всегда достаточно. Мне хочется чего-то другого, знаешь, — Чимин пристально смотрит на мужчину перед собой, поймав его заинтересованный взгляд, на который отвечает столь же внимательным и глубоким. — Человека. Одного. Но чтобы он был совсем мой. — Совсем твой? — Юнги неосознанно скользит взглядом к чужим губам, приоткрытым, розовым и немного сухим от долгого разговора. В тот же миг пугается быть застуканным и спешно отворачивается, прикрывает глаза, позволяя ветру с побережья ласкать его лицо. — Да. Совсем мой. Весь, — после недолгой паузы отвечает Чимин. Он произносит эти слова как-то слишком серьёзно, как-то слишком интимно и как-то слишком близко к Юнги. Настолько близко, что тому кажется, что тёплое дыхание касается его щеки. Но проверить, распахнув глаза и повернув голову, Юнги не осмеливается.***
— Постой, а можно я с тобой? Юнги удивлённо вскидывает брови, глядя, как Чимин хватает куртку с крючка в сервисной, не дождавшись ответа. — Зачем? — звучит непонимающее от смотрителя, который заскочил на маяк, чтобы предупредить о своей отлучке. — Ты же работаешь. Да и я быстро вернусь. Доеду до деревни, за продуктами, да на рынок заскочу. Чимин, по всей видимости, решение уже принял, потому что застёгивает куртку и легко подталкивает Юнги к выходу. — Я хочу посмотреть деревню. Как там она называется? — Донгдумал. Деревня как деревня, ничего особенного, — Юнги чешет затылок, пока Чимин запирает дверь. — А ещё я не хочу оставаться один, — справившись с замком, Чимин шагает в сторону машины. — Почему же? — Юнги идёт рядом, не отстаёт. — А вдруг пираты нападут на остров. Кто меня будет спасать? — Чимин улыбается. — Я просто хочу с тобой, ладно? — А работа? — вяло сопротивляется Юнги, хотя в действительности безумно рад такой компании. — У меня большой запас времени, я всё успею. Дорога до Донгдумал занимает около двадцати минут. Закупка продуктами в магазине ещё полчаса. Потом Юнги идёт на рынок, где долго и внимательно выбирает овощи, фрукты и мясо. Чимин ходит по пятам, изредка задавая глупые вопросы, и безостановочно пялится. Вот только пялится он не на деревню, которую якобы хотел посмотреть, а на Юнги. На то, как он ловко торгуется с продавцом свинины. На то, как подносит к носу и затяжно вдыхает запах спелых яблок. На то, как смотритель натянуто улыбается одной симпатичной местной девушке, остановившей его в попытке втянуть в разговор. И Юнги чувствует это. Чувствует этот изучающий взгляд. Интерес нескрываемый. Вот только не сомневаться в том, что именно так привлекает Чимина, не может. Быть может, зря глупое сердце Юнги предательски трепещет? Быть может, Чимину просто интересен весь этот деревенский быт и уклад? Новое место, новые люди, новые обстоятельства. И разочарование, озарившее внезапно, снова втягивает Юнги в тоску. Лицо становится хмурым, взгляд потупленным, губы поджимаются. Он перехватывает тяжёлый пакет из рук Чимина, бурчит «поехали уже» и грузно вышагивает прочь с рынка. — А тут можно достать вино? Чимин, догнав его, шепчет в самое ухо, и Юнги позволяет себе думать, что внимательный инженер в очередной раз, ловко уловив внезапную хмурость смотрителя, заботливо пытается избавиться от неё. — Соджу есть в магазине. Пиво, — Юнги останавливается, смотрит с интересом. — Нет, хочу вино. Вино там есть? — Там нет. Но я знаю, где есть. Чимин улыбается как-то лукаво, подмигивает задорно и даже в совершенно бесстыдной манере облизывает кончиком языка губы. Юнги, проследив за этим движением, хочет провалиться сквозь землю от смущения. Они едут на окраину деревни, где живёт госпожа Ким, местный винодел, которая совершенно открыто продаёт местным домашнее вино и настойки. Чимин выбирает сливовый вкус и всю обратную дорогу до маяка любовно прижимает бутылку к себе.***
— Чимин, вылазь из воды! Она ведь остыла уже совсем! Юнги, приложив ко лбу ладонь, потому что закатное солнце сейчас светит ему прямо в лицо, кричит с утёса, куда поднялся с бутылкой домашнего вина, которое они купили сегодня днём. Чимин дурачится внизу, бегает по кромке воды босиком, раскидывает в стороны руки и смеётся. Смех его звонкий и чистый, как горный ручей, переливается и разносится по побережью. Юнги смотрит вниз, сжимая бутылку за горло, и чувствует, как собственное сводит спазмом от охватившего его чувства. Чувства, такого горячего, сильного, ясного. Оно прямо в этот момент раскрывается в груди Юнги прекрасным бутоном, который в течение нескольких дней набирал цвет, дозревал, креп, чтобы сейчас смело распустить лепестки и явить Юнги свою красоту, нежность, трепет, восхищение, желание. Явить любовь. — А бокалы есть? — спустя несколько минут Чимин поднимается на утёс и садится рядом с Юнги на качель. Юнги мотает головой в отрицании, подносит открытую бутылку к губам, делает глоток и протягивает вино Чимину. Сливовый напиток мягко спускается по горлу, вкус оседает на языке сладостью. Рядом раздаётся какое-то мычание удовольствия, и смотритель поворачивается, спрашивает: — Нравится? Чимин делает ещё один маленький глоток, запрокинув голову. Юнги наблюдает, как перекатывается кадык. Потом взглядом следит за бутылкой, которая, сжатая сильной рукой, опускается на скамью между ними. — Нравится, — раздаётся низкий голос Чимина, от которого мурашки непрошено рассыпаются по всему телу Юнги. — Очень нравится. Я без ума. Я влюблён. Юнги поднимает глаза и цепенеет, когда по взгляду напротив — взволнованному, молящему, нежному до безумства — понимает, что Чимин говорит не о вине. Дыхание перехватывает, а в груди словно вибрирует от волнения сердце, когда Чимин неуверенно накрывает его ладонь своей. Когда приближается медленно, словно ожидая отпора, но надеясь его не встретить. Когда скользит взглядом вниз и смотрит на губы Юнги. Когда прикасается в первом нерешительном поцелуе. Сердце останавливается. Жизнь останавливается. Мир останавливается в этот момент. Прекрасный настолько, что поверить сложно. Чимин немного смелеет, не получив сопротивления, чувственно сминает чужие губы, легко, ненастойчиво ласкает их. У Юнги дрожат пальцы под ладонью Чимина. Он приоткрывает рот и тут же чувствует тепло чужого проскользнувшего внутрь языка. Тихий робкий стон, который — Юнги понимает это не сразу — принадлежит ему самому, заставляет резко отстраниться. Он видит в глазах напротив лёгкий испуг, недоумение. — Ты же... ты же это не из-за вина? — шепчет Юнги, потупив взгляд. — Нет. Конечно, нет, — тихо, но взволнованно отвечает Чимин, ставит бутылку на землю, придвигается ближе. Большими ладонями трепетно накрывает щёки Юнги, слегка приподнимает, чтобы смотреть в глаза. — Я выпил всего два глотка. Смотрит так пронзительно, так нежно, так тепло, гладит большим пальцем горячую от смущения кожу. — А ты? Ты не из-за вина, Юнги? Он не может ответить, поэтому лишь уверенно качает головой в отрицании и прикрывает глаза, когда Чимин, улыбнувшись счастливо, целует его вновь. Юнги падает в сладкую негу, отдаётся этому порыву без остатка, позволяет целовать себя теперь уже горячо, настойчиво, страстно. Он недолго мнётся, но всё же решается, поднимает руки и обнимает Чимина за плечи, жмётся ближе. Кажется, их поцелуй длится вечность. По крайней мере, к моменту, когда они находят силы оторваться друг от друга, разлучить покрасневшие, истерзанные губы и покинуть утёс, солнце успевает полностью скрыться за горизонтом, и на Кадокто опускается ночь.***
— Тебе нужно помочь? Я могу. Чимин подкрадывается со спины, когда Юнги колдует над завтраком, уверенным движением обнимает его за талию, кладёт подбородок на плечо. Юнги замирает с ножом в руках, чувствуя, как тёплые, сильные руки окольцовывают его и ложатся на живот. — Что такое? Мне нельзя так делать? — Чимин, почувствовав напряжение, поднимает голову, обеспокоенно смотрит в зардевшееся лицо Юнги. — Я думал, что после вчерашнего... что я могу обнять тебя. Испугаться по-настоящему Чимин не успевает, потому что видит на чужом лице улыбку, которую старательно пытаются сдержать, но не могут. — Да, я просто... Так странно, да? — уголки губ Юнги всё-таки разъезжаются. — Всё это... — Конечно, странно, — Чимин прижимается ещё сильней, целует в висок, говорит вполголоса. — Никогда в жизни не влюблялся так быстро. Что ты сделал со мной, господин смотритель маяка? У Юнги нет ответа, он лишь коротко усмехается, разморённый ласковыми, тёплыми объятиями, идеальным запахом кожи и парфюма, бархатным голосом, который говорит такие откровенные вещи, сердечные признания. Он позволяет себе ненадолго прикрыть глаза, насладиться моментом, упасть в него, побыть беспробудно счастливым и бесконечно влюблённым. Потом легко толкает Чимина локтем в бок, заставляя отодвинуться: — Так, не мешайся. Я делаю кимпаб. А ты вари кофе пока. Это утро, первое совместное утро после поцелуя, после того, как они открыли друг другу сердца, признались, что почти с первого дня оба ощутили волнующее притяжение, Юнги будет помнить всю жизнь. Чимин почти каждую минуту тянется за поцелуем, пытаясь урвать как можно больше сладости чужих губ. Постоянно касается, совершенно не способный держать дистанцию, словно примагниченный к Юнги. Восхищённо разглядывает, жадно ловит взгляд, лёгким движением рук треплет волосы. Они завтракают не торопясь, и Чимин, не обращая внимания на вялые попытки сопротивления со стороны Юнги, пытается кормить его со своих палочек. — Это смешно, я сам могу есть, — уворачиваясь, сквозь улыбку ворчит Юнги, но весь его цветущий вид, горящий взгляд и румяные щёки голосят о том, как счастлив он в этот момент. И это всеобъемлющее, но внезапное счастье выглядит, как мираж, как фантазия, как самый сладкий сон. Просыпаться безумно не хочется. В этот день Чимин проводит на маяке не больше часа и объявляет, что он закончил всю работу. Схватив Юнги в медвежьи объятия, он тащит его шататься по пляжу, прихватив с собой фотоаппарат. Они гуляют вдоль берега, где Чимин уговорами и угрозами затолкать в воду заставляет Юнги позировать для пары фото на память. Потом сидят на утёсе, где Чимин облизывает Юнги, кажется, всё лицо. Когда солнце поднимается высоко над ними, возвращаются в береговой дом и готовят вместе обед под бархатный голос неумолкающего Чимина и напускное ворчание Юнги о том, что инженер ему только мешает и помощи с готовкой от него ноль. Минуты вместе сливаются в часы, а часы превращаются в уходящие сутки. Чимин почти не отходит от Юнги, чему второй рад так, что щемит сердце. Прикосновения Чимина трепетные, но невинные. Он прижимается горячим телом, целует в губы, в щёки, иногда робко и мимолётно спускаясь на шею. Берёт за руки, перебирает пальчики. Запускает ладони в волосы и ласково массирует голову. Проводит рукой по спине, не спускаясь ниже. Обнимает за плечи, за талию. И этого так много и так мало одновременно. Когда глубокой ночью они прощаются у дверей в спальню на первом этаже, зацелованные, занеженные, обласканные друг другом, Юнги хочется втянуть Чимина в свою комнату и попросить не уходить. Но он не решается этого сделать. И Чимин тоже не решается переступить чужой порог, хотя его глаза, горящие слишком ярко в полутьме гостиной, его участившееся дыхание и какой-то отчаянный, жадный поцелуй говорят о том, что он безумно этого хочет.***
Юнги осторожно наклоняет ручку и медленно толкает плечом дверь в комнату на мансардном этаже. Он хочет проникнуть тихо, как мышь, оставить кое-что на столе Чимина, пока тот спит, и незаметно выскользнуть обратно. План гениальный, но проваливается почти сразу, как только Юнги делает шаг вглубь комнаты, потому что деревянный пол предательски скрипит, а через секунду сонный Чимин приподнимает голову и смотрит в сторону двери. Юнги замирает и прижимает к себе букет алой мюленбергии. — Юнги? Чимин промаргивается и приподнимается на постели, отчего одеяло спадает, и Юнги замирает теперь не только внешне, но и внутренне — потому что спит инженер с голым торсом. Мысленно заклиная себя не пялиться слишком откровенно, Юнги поднимает букет выше и зарывается в него носом. — Это что... это мне? — Чимин, окончательно проснувшись, садится на постели и улыбается так широко, что, кажется, у него может треснуть лицо. — Это.... Да, я просто хотел... Цветы... То есть это не совсем цветы, — Юнги переминается с ноги на ногу, путается в словах, выдыхает: — Глупо, да? — Нисколько не глупо. Это мило! — уверенно восклицает Чимин и резко поднимается, представ перед своим неожиданным гостем в одним боксерах. Юнги отворачивается почти сразу, окончательно зарывшись в розовые веточки, однако даже секундного зрительного контакта ему хватило, чтобы выцепить взглядом сильные накачанные бёдра, округлые ягодицы, обтянутые чёрным бельем, подтянутый живот с тёмной полоской волос, убегающей под резинку трусов. Юнги чувствует волнение. — Ты смутился? — звучит заинтересованный голос Чимина. — С чего бы? — хрипит Юнги. — Мужиков я раздетых не видел? — Прости, я сейчас, — усмехается Чимин и оглядывается по сторонам в поисках одежды. Снимает со стула шорты и футболку, одевается, подходит к Юнги, который наконец-то выныривает из букета, демонстрируя покрасневшие щёки и лёгкую улыбку. — Если это мне, то отдай, — смеётся Чимин и тянет руки к аккуратному букету мюленбергии. — Спасибо. Где ты их взял? — Там, дальше, справа от дороги в деревню есть поле. — Мне нравится. Ты меня обхаживаешь что ли, Юнги? Чимин щурит глаза с усмешкой, а потом притягивает мужчину за талию, бегает по его лицу восхищённым взглядом, заставляя смущаться ещё сильнее. — Ты мне снишься? — Чимин зарывается носом в чужие волосы, вдыхает аромат. — Почему ты такой волшебный? Такой прекрасный... — Как слащаво-то, господи, — мурлыкает Юнги куда-то в тёплую шею Чимина, укладывая ладони на лопатки мужчины. — Но тебе же нравится? — Очень.***
Шёл седьмой день пребывания Пак Чимина на Кадокто, и Юнги смиренно признаётся сам себе в том, что влюблён. Это прекрасно и безумно одновременно. Он наслаждается минутами вместе и страшится будущего, которое неминуемо развёдет их. Юнги не из тех, кто умеет просто наслаждаться моментом, не думая о завтрашнем дне. Но сейчас, находясь в круговороте собственных чувств, эмоций, реакций тела и души на одного конкретного человека, он изо всех сил старается не предаваться унынию. Ведь он сможет сделать это и утопиться в своей тоске, когда Пак Чимин покинет Кадокто. А ещё, если признаться честно, Юнги, как любой влюблённый, позволяет себе призрачные надежды на то, что эта сказка, волшебная, сладкая, чарующая, как голос сирены, вдруг станет бесконечной. Что вдруг исчезнет весь мир, и останется только Юнги, Чимин и Кадокто. Навсегда. — О чём ты думаешь? — Чимин в уже ставшим привычным за пару дней жесте прижимается со спины, обнимает крепко, забирает Юнги в тёплые, оберегающие объятия. Они стоят на смотровой площадке маяка, смотрят вперёд, на морскую гладь, за которой, спрятавшись за горизонтом, за сотни километров находится Сеул. Тот самый Сеул, о жизни в котором только что рассказывал Чимин. Разговор зашёл об управлении навигации, о том, как они следят за маячными системами, а потом плавно вырулил к теме того, чем, кроме работы, занимает себя Чимин. Много чем. И много с кем. Его жизнь так отлична от той, что выбрал для себя Юнги, что даже странно, почему Чимин обратил на него внимание. Почему потянулся к молчаливому смотрителю маяка, который больше всего на свете любит тишину? — Ни о чём. Я просто наслаждаюсь моментом, — отвечает Юнги, накрывая ладони Чимина своими. — Я люблю здесь стоять. Это лучшее место для моей души. — М, звучит поэтично. — Просто жизненно. У каждого человека должно быть такое место. Вот у тебя оно есть? — Дай подумать, — Чимин водит носом по виску Юнги. — Лучшее место для моей души? Возможно, оно рядом с тобой? Юнги прикрывает глаза, чтобы остановить это мгновение. Сохранить его в памяти. Чтобы слова, которые попадают прямо в сердце, забираются в него и укладываются там покоиться, навсегда остались внутри. Как легко с уст Чимина слетают признания. Правдивы ли они? Не потеряют ли они всякий смысл для мужчины, когда он, избавившись от флёра романтики одинокого острова, вернётся в привычную жизнь? Быть может, он просто во власти морока, одурманен атмосферой, уединением, самобытностью этого места? Быть может, Чимин заколдован островом Кадокто, а вовсе не Юнги? Они целуются на высоте сорока метров, Чимин ласкает комплиментами и восхищёнными взглядами. Юнги пытается отвечать тем же, но всё еще смущается и осторожничает. Смотритель маяка предлагает съездить в деревню, чтобы хоть немного развлечь Чимина, разнообразить его островной досуг, но тот уверенно отказывается, говоря, что ему не нужно ничего, кроме Юнги. День вместе тянется медленно, но пролетает быстро. Перед сном Юнги отправляется в душ, намереваясь после подняться на мансардный этаж, чтобы снова целоваться до покраснения губ, шептаться о глупостях и уже потом отправиться спать. Он выходит из ванной комнаты в одном полотенце на бёдрах и сразу натыкается взглядом на Чимина, который сидит на его кровати. От неожиданности он вскидывает брови и хватается за узел полотенца, словно беспокоясь, что оно может упасть. — Привет, — хрипло здоровается Чимин, хотя расстались они всего двадцать минут назад. — Мне стало скучно. Юнги сказал бы, что чувствует себя голым под этим потяжелевшим взглядом, но факт в том, что он голый в буквальном смысле. Ему неловко, а ещё он несомненно возбуждается от понимания, что значит этот взгляд Чимина. От осознания, что его желают. — Мне надо одеться, — Юнги быстро подходит к шкафу, продолжая придерживать полотенце, чтобы оно его не предало, открывает дверцу и судорожно пытается решить, что вытащить с полки и надеть. — Мне нужно выйти? — неестественно низкий голос Чимина раздаётся вместе со скрипом кровати, за которым следуют тихие звуки шагов. Юнги замирает и, кажется, уже не видит, что лежит в этом чёртовом шкафу. Он дышит через раз, вцепляется в полотенце уже обеими руками и просто ждёт, потому что чувствует, что Чимин подходит. Волнение расходится волнами по телу, возбуждение стягивается внизу живота, а пальцы белеют от хватки на махровой ткани, когда Юнги чувствует лёгкий поцелуй где-то в районе седьмого позвонка. Руки, нежные, но властные опускаются ему на плечи, и Чимин разворачивает его к себе. Юнги встречается с его взглядом, таким горячим, таким жадным, безумным даже каким-то, и не может сказать ни слова. Ему очень хочется поцелуя, а ещё, наверное, чего-то больше. Какого-то особенного прикосновения, более жаркого, более интимного, более глубокого. Но он никогда об этом не скажет. Чимин смотрит в глаза и спускается руками по предплечьям дрожащего Юнги, проводит по ладоням и берёт их, чтобы убрать с полотенца. — Позволишь? — Чимин говорит вполголоса, и Юнги лишь кивает головой, хотя не понимает, на что именно он даёт согласие. Его руки отодвигают в стороны, узел на полотенце развязывают, и оно мягко падает на пол, полностью обнажая. Чимин позволяет себе опустить глаза вниз, посмотреть туда, где совершенно очевидна эрекция Юнги, возбуждённого происходящим, возбуждённого такой новой для них близостью, возбуждённого чужим взглядом, полным восхищения и желания обладать. Большая ладонь Чимина ложится на член, Юнги прикрывает глаза, дрожит. — Мой нежный, — шепчет Чимин прежде, чем поцеловать. Он впивается в губы с какой-то настороженной страстью, словно боится напугать, сдерживает свой порыв. Одной рукой аккуратно гладит член Юнги, а второй прижимает его за талию. — Я безумно хочу тебя... Юнги хватается за чужие широкие плечи, отвечает на поцелуй, тихо стонет от ласки, которую дарят ему внизу. Он чувствует странный, сумасшедший коктейль из чувств, в котором смешались желание, трепет и возбуждение, а ещё там совершенно точно есть страх. Ему страшно, ведь то, что может произойти с ними в этой комнате сейчас, будет для Юнги впервые. И, наверное, чуткость Чимина позже придётся наградить медалью, потому что он легко улавливает, что сквозь очевидное любовное волнение пробивается паника Юнги. Он останавливает свою ласку, заглядывает в глаза, спрашивает шёпотом: — У тебя же были мужчины? — Мне нравились мужчины и до тебя, — Юнги от напряжения слегка впивается ногтями в чужие плечи. Но то, что он говорит, правда. — Я не об этом, Юнги. У тебя был секс с мужчиной? В какой позиции ты был? — Я... Нет. Никогда, — он уводит взгляд вниз, смотрит куда-то в широкую грудь. — А с женщинами? — после паузы спрашивает Чимин, и Юнги готов поклясться, что слышит в чужом голосе разочарование. — Конечно, да! Не надо меня за девственника держать! — он делает резкий шаг назад и упирается в шкаф спиной. Не понимает сам, от чего именно сейчас так несдержанно попытался отстраниться. От чужого недоумения? От взгляда потерянного, которым сейчас смотрит на него Чимин, опустив руки по швам? От сожаления, с которым тот произносит следующие слова? — Прости. Прости, мне не стоило этого делать. Мы даже не обсуждали это. Я вижу, ты боишься. Не надо. Чимин наклоняется, поднимает полотенце, завязывает его вокруг бёдер Юнги, не целует, а как-то неловко мажет губами по щеке и отступает назад, улыбаясь натянуто. И каждый шаг его отступления к дверям отдаётся в сердце Юнги щемящей болью. Он смотрит во все глаза, как Чимин уходит, скрывается в темноте гостиной. Слышит быстрые шаги по лестнице. Слышит, как закрывается дверь на мансарде. Слышит, как в комнате наверху со скрипом распахивается окно. Единственное, чего он не слышит — это собственное дыхание, потому что, кажется, он перестал дышать, как только Чимин лишил его прикосновений.***
Юнги заходит без стука. Сейчас на нём уже надета длинная футболка, которая прикрывает пах, и бельё. Чимин стоит у окна, убрав руки в карманы шорт, и оборачивается на звук открывшейся двери. Прошло около получаса с тех пор, как он ушёл из комнаты на первом этаже, оставив Юнги наедине со своими растрёпанными чувствами. Впрочем, судя по опущенным плечам, по напряжённому выражению лица, по взъерошенным пшеничным волосам Чимина, его чувства потрепались не меньше. — Всё в порядке? — Чимин слегка хмурит брови, разворачивается, делает шаг вперед. Юнги подходит медленно, не отводя взгляда с чужого напряжённого лица, а, оказавшись рядом, решительно поднимает руки и кладёт их на плечи Чимина. — Я не хотел, чтобы ты уходил. И я хотел, чтобы ты продолжил. Чимин поднимает брови в удивлении, но выражение лица его разглаживается уже спустя пару мгновений. Он смотрит на мужчину прямо перед собой, ладонями нежно охватывает чужое лицо, пристально вглядывается в него, наверное, чтобы понять, решимость Юнги напускная или искренняя. — А я не хочу, чтобы ты пожалел. Ни о чём, что связано со мной. — Я не спал с мужчинами не потому, что не уверен в том, что я готов к такому. Просто не было мужчины, который вызвал бы это желание. Я живу на маяке, Чимин, — Юнги усмехается. — Сюда, знаешь, редко заезжают симпатичные геи. Чимин наклоняется ближе и оставляет лёгкий невинный поцелуй на губах смотрителя, который слегка сжимает пальцами чужие плечи. — Ты… у тебя какая позиция? — вполголоса спрашивает Юнги. — Хотя я почти уверен в ответе. — Активная. Всегда. — Мне подходит. Пожалуйста. Взгляд Чимина тяжелеет, мужчина ещё несколько секунд сомневается, оглаживая кончиками пальцев лицо Юнги. — Возьми меня… Я хочу, — Юнги подаётся вперёд, чтобы поцеловать, чтобы стереть остатки чужих сомнений, чтобы показать собственную решимость, уверенность, желание довериться и отдаться любви. И ему удаётся — Чимин отвечает на поцелуй, углубляя его, обхватывает руками за талию, прижимает к себе. На Юнги накатывает дрожь волнения, потому что понимает, что теперь всё точно случится. Нет назад дороги, и как прекрасно, что она ему и не нужна. — Нежный такой, — шепчет Чимин, спустившись губами на шею, которую мягко целует, вызывая табуны мурашек по телу Юнги, которые, кажется, не бегают, а уже просто скачут по его коже. Прикосновения, запах, властность рук, которые прижимают к себе так, словно никогда в жизни уже не отпустят, бархатный голос, который возбуждает тембром и вибрацией по коже — Юнги никогда в жизни не был так возбуждён, никогда не чувствовал такой силы трепет, желание такой силы, что хочется вжаться в другого человека, соприкасаться каждым сантиметром кожи, слиться в один неделимый силуэт. Чимин подталкивает его к постели у стены мансарды и разрывает поцелуй только, когда Юнги упирается в неё. Горячий жадный взгляд, который ловит смотритель, приоткрыв глаза, выбивает остатки воздуха из лёгких. В глазах Чимина такое необузданное желание, такое восхищение, страсть, что становится невыносимо сладко от предвкушения, а в животе разливается щекочущее тепло. Чимин хватает за края футболку Юнги и стягивает её, опускает взгляд вниз и вдруг улыбается, произносит с легким умилением: — У тебя бельё с морскими звёздами? Юнги не сразу понимает, о чём ему говорят, в непонимании качает головой и лишь потом, посмотрев вниз, вспоминает, какие боксеры он надел. Он смеётся, коротко, но громко, а Чимин ловит его смех своими губами. — Доверься мне, — шепчет тот, подцепляя пальцами резинку того самого белья со звёздами и медленно стягивая его вниз. И Юнги доверяет. Доверяет, когда Чимин укладывает его на узкую постель. Доверяет, когда целует шею, грудь и живот, заставляя дрожать и выгибаться от остроты наслаждения. Доверяет, когда мужчина отстраняется, достаёт из недр своей дорожной сумки презервативы и смазку и в ответ на удивлённый взгляд Юнги уверенно говорит, что это «просто набор джентльмена, всегда должен быть с собой». Доверяет, когда тяжесть чужих рук проходится по всему телу, оглаживает внутреннюю сторону бёдер, массирует член и яички, вызывая у Юнги короткие тихие стоны. Доверяет, когда Чимин, рассеивая внимание поцелуем, вставляет пальцы в его анус. Когда томительно, тщательно растягивает его, так долго, что в какой-то момент Юнги становится неловко, что Чимину приходится с ним столько возиться. Доверяет безоговорочно, когда спустя долгие минуты заботливой подготовки Чимин нависает над ним, шепчет что-то милое, подхватив за бёдра, и осторожно делает первый толчок, от которого Юнги стонет уже громче, впервые принимая в себя член. Доверяет, когда жмурится, потому что даже долгая растяжка не исключила полностью боли. Доверяет, когда первые минуты испытывает дикий дискомфорт от наполненности там, где не задумано природой. Дискомфорт, который компенсируется десятками поцелуев-бабочек, которыми Чимин осыпает его лицо и шею, стараясь облегчить неприятные ощущения. А потом доверяет, когда член уже входит без сопротивления, принося лишь волны удовольствия. Когда они стонут вместе с Чимином, вцепляясь друг в друга руками, смотря в глаза, слыша смущающие, но такие волнующие звуки соприкосновения двух влажных, горячих тел. Они занимаются любовью лицом к лицу, не меняя позы. Чимин безумно осторожен, безумно нежен, и Юнги видит, что тот усилием воли сдерживает себя, чтобы не навредить, не сделать больно, не взять грубо, за что мысленно благодарит его. Ближе к финалу, когда Юнги уже чувствует приближение оргазма, Чимин помогает достичь его при помощи рук – обхватывает член мужчины под собой и мелко, но уверенно дрочит, заставляя Юнги выгнуть спину в момент, когда сперма выходит из него. Проходит не больше минуты, и Чимин, толкающийся всё так же осторожно, но уверенно внутрь Юнги, кончает следом. Юнги кажется, что лицо Чимина на пике сексуального наслаждения — это самое прекрасное, что он когда-то либо видел в жизни. — Я люблю тебя, — сквозь сбитое, тяжёлое дыхание шепчет Чимин, прикасаясь своим лбом к чужому. — Знаю, звучит, как сумасшествие. И на него же похоже. Знаю, что ты вряд ли веришь мне, ведь я здесь всего семь дней. Но я люблю тебя, господин смотритель маяка. Я люблю тебя, Юнги. В эту ночь они спят вместе, на узкой, не предназначенной для двоих кровати на мансардном этаже. Попытка Юнги уйти спать к себе была остановлена властными объятиями, в которых Чимин прижимал его к себе, и уверенным голосом: «Я не отпущу тебя. Никогда». И несмотря на тесноту постели, в объятиях Чимина Юнги, привыкший спать исключительно один, очень быстро проваливается в сон и забывается в нём, как младенец.***
Восьмой день пребывания Чимина на Кадокто Юнги встречает с любовью в сердце и с ноющей болью в заднем проходе. Впрочем, забыть о втором совсем несложно, потому что Чимин вновь прижимается со спины, когда Юнги встаёт у кухонного стола, намереваясь заняться завтраком. — Пойдём сегодня купаться? Я на море, а за неделю ни разу не поплавал, — расслабленный, довольный голос Чимина звучит так сладко, что Юнги хочется зажмуриться от удовольствия. — Давай. А потом до деревни съездим за продуктами. Я хочу приготовить тебе кое-что особенное. — Ооо, — заинтересованно протягивает Чимин, заглядывая в лицо смотрителя. — Я наконец-то заслужил особого отношения? А что именно, м? Ответить Юнги не успевает — со второго этажа приглушённо раздаётся звонок мобильного телефона. Чимин замирает на мгновение, прислушиваясь, а потом хватает Юнги за руку. — Пошли, надо взять трубку, — он тянет его к лестнице. — Сам иди, меня-то зачем тащишь? — Юнги ворчит, но всё же послушно переставляет ноги. — Я не хочу расставаться даже не две минуты, — Чимин останавливается, чмокает в нос и снова тянет Юнги за руку, которую отпускает, только когда они уже оказываются на втором этаже. — Привет, Джун, что такое? — мужчина отвечает на звонок, не сводя взгляда с Юнги, который стоит прямо перед ним. — Так, и что? Выражение лица Чимина меняется слишком быстро. Слишком быстро, чтобы не понять, что ничего хорошего дальше не последует. Лёгкость утра испаряется вместе с тем, как на лицо Чимина набегает тень, как он хмурится, как отворачивается в сторону, хотя только что пристально и счастливо смотрел в глаза Юнги. — И через сколько? – мужчина запускает руку в свои волосы, зачёсывает их назад. И есть в этом движении что-то нервное, что-то болезненное. Юнги чувствует, как внутри ноет от предчувствия. Ему хочется выйти из комнаты, не дожидаясь окончания телефонного разговора, чтобы не знать, какие новости он им принёс. Но ноги предательски приросли к месту. — Чёрт, — выдыхает Чимин, бросив телефон на кровать. Он поворачивается к Юнги как-то неестественно грузно, что только усиливает тревогу смотрителя. Чимин отчего-то медлит, глядя на Юнги, не решаясь озвучить наверняка что-то безрадостное. Такое же безрадостное, каким было сейчас его выражение лица. — Торговое судно, которое через три дня должно было меня забрать, встало на ремонт в Инчхоне, — наконец говорит он, ни на мгновение не сводя глаз с Юнги. — Но управление договорилось с каким-то частником, который будет проходить мимо Кадокто. Они заберут меня. — Когда? — Через три часа. «Я не отпущу тебя. Никогда». Как легко обещания, сказанные под покровом ночи, может разрушить реальность. Юнги задерживает дыхание, потому что ему кажется, что из груди наружу хочет вырваться всхлип. Он облизывает сухие губы, глядя на Чимина, который выглядит таким же растерянным, как, наверное, и Юнги сейчас. — Я… я пойду готовить завтрак, — смотритель отводит взгляд на окно. — Ты собирай вещи, я… тебе надо покушать. Я приготовлю. Да. Юнги разворачивается резко, выскакивает в распахнутую дверь и сбегает по лестнице. Встав у кухонного стола, он оглядывает продукты перед собой, судорожно пытаясь вспомнить, что собирался готовить. Но мысли никак не хотят собираться вместе, разбегаясь, как тараканы от вдруг включенной лампы. У Юнги дрожат руки, и он сжимает их в кулаки, пытаясь остановить эту дрожь. Чимин уезжает через три часа. Слишком неожиданно. Юнги не успел подготовиться, не успел смириться, не успел сделать вид, что готов смириться. Он думал, у него есть ещё время. Время насладиться, создать много сокровенных воспоминаний, которые он будет потом годами хранить в сердце. Или годами пытаться вытравить из него. Думал, что «потом», то самое чудовищное «потом», когда нужно будет отпустить человека, которого отпускать не хочется, ещё где-то там, дальше, позже. Не сейчас. Очень больно. Тоска, такая слизкая, горячая, мерзкая, охватывает Юнги, внутри и снаружи, обвивает его, стягивает в узел, в колючий комок, который, возможно, уже никогда не случится распутать полностью. — Юнги! — Чимин сбегает по лестнице, быстро оказывается рядом и разворачивает к себе за плечи. Но смотритель упрямо отворачивается обратно к столу. — Мне нужно готовить, а то уедешь голодный, — он хватается за то, что лежит ближе всего — нож и сельдерей. — Да брось ты это, господи, — Чимин резко отбирает у Юнги всё, бросает на стол, вновь дёргает за плечи, заставляя смотреть на себя, нетерпеливо ловит чужой взгляд, говорит взволнованно: — Мы не закончим так, ладно? Я… Чёрт, я думал, у нас ещё есть время, и мы успеем всё нормально обсудить. Юнги смотрит в глаза Чимина, видит там тревогу, неуверенность. Чувствует, как требовательно сжимают его плечи. Не может отвести взгляда, но и сказать ничего не может. — Так, слушай, я… — Чимин запинается, словно пытаясь собраться с мыслями. — Поехали со мной. Да, заберу тебя в Сеул, давай? — Что? — недоверчиво выдыхает Юнги. — Ладно, не сейчас, — торопливо говорит Чимин, обводит взглядом кухню. — Я понимаю, тебе нужно тут со всем разобраться, уволиться, и, наверное… — Ты с ума сошёл? — резко прерывает его Юнги. Не верит, что Чимин предлагает такое всерьёз. Не верит, что в ситуации менее спонтанной тот вообще подумал бы о чём-то подобном. А ещё — абсолютно точно не верит, что для него, для Мин Юнги, смотрителя маяка острова Кадокто, где-то во всём мире есть место, кроме этого тихого уголка земли. — Хочешь, чтобы я бросил всё, свой дом ради города, где мы с тобой через месяц всё равно разойдёмся, как в море корабли, и я останусь один? — Юнги произносит, не обдумывая, но искренне. Выплёвывает мысли, что в голове воют, а затем чувствует, как слабеет хватка Чимина на его плечах, как тот опускает руки. Видит, как удивлённо распахиваются его глаза. — Что? Почему ты так говоришь? Разве мы не… Чимина прерывает громкий стук в дверь, которая сразу распахивается. — Юнги, доброе утро, — в дом без разрешения заваливается мужчина лет пятидесяти в нелепой соломенной шляпе и с огромной дорожной сумкой на плече. Юнги резко делает шаг назад, мимолётно ловит полный боли взгляд Чимина, но тут же отворачивается от него, пытаясь унять тремор рук, чтобы не выдать своё состояние перед посторонним. — Со Джуин? Доброе, что случилось? — он подходит ближе, оставляя за спиной замершего Чимина. — Сказали, корабль до Сеула будет, — басит Джуин в ответ. — Договорился, чтобы меня взяли. Уеду на несколько дней, к следующей поверке приеду. Мужчина косится на Чимина, ожидая, что их представят. Юнги не поворачивается полностью, но улавливает боковым зрением и чувствует кожей, что Чимин нетерпеливо смотрит на него, требует вернуть ему внимание, избавиться от нежеланного гостя и закончить разговор. — Это Пак Чимин из Сеульского управления, — не глядя на мужчину, представляет Юнги. — А это наш техник Со Джуин. У Юнги, кажется, начинает шуметь в ушах, а глаза застилает пелена. Он теряется в пространстве, ему нужно на воздух, а ещё лучше — на смотровую площадку, чтобы вдохнуть глубоко, прийти в себя. Но возможности сбежать ему не дают, потому что Джуин вдруг просит сходить с ним на маяк. — Я показания с датчиков сниму. Буду в управлении — вдруг запросят. — У меня всё есть! – недовольно восклицает Чимин и в два широких шага оказывается ближе. — Не надо никуда ходить! На мгновение Юнги кажется, что он сейчас схватит его за предплечье, обнаружив перед Джуином характер их взаимоотношений. Но тот лишь как-то неловко дёргает рукой, но сдерживается от этого порыва. — Пошли, я открою, — бросает Юнги технику и чувствует, как Чимин прожигает его взглядом, полным негодования. — Юнги, — звучит с укором, но смотритель даже взглядом ответить не может — бросается к дверям, чтобы сбежать на маяк. Взять передышку, ведь останься он сейчас с Чимином, продолжись их разговор, у Юнги сердце разорвётся на маленькие, кровавые куски — от отчаяния, от боли, от бессилия перед разлукой, которую он не знает, как избежать. Уехать с Чимином — невозможно. Слишком страшится Юнги неизвестности. Слишком чужда ему жизнь мегаполиса. А ещё — он боится стать глупой, нелепой ошибкой, которую городской мальчик притащит с собой с тихого острова, оказавшись во власти момента, романтики Кадокто, запутанный магией необычного места, которая рассеется, как туман над водой, как только Чимин окажется в привычных для себя условиях. Юнги плохо понимает, что вещает ему Джуин, пока они идут на маяк. Он почти уверен, что Чимин вышел за ними следом и стоит на крыльце, глядя вслед, пока они не скрылись в маяковой башне. Он торчит на маяке не меньше получаса, пока техник снимает показания, которые, честно говоря, никто у него в управлении никогда не спрашивал. Унять волнение полностью не удаётся, но Юнги хотя бы может снова смотреть в глаза Чимину, который ждёт его на улице, в нетерпении измеряя шагами периметр, когда они с техником возвращаются. Джуин заходит в дом, и Чимин, не теряя больше ни минуты, подхватывает Юнги под локоть и отводит немного в сторону, чтобы их было не видно из окна кухни. Смотрит пристально, жадно, словно ищет что-то во взгляде. — Ты со мной или нет? — спрашивает нетерпеливо, но Юнги не понимает, что имеет в виду Чимин. Со мной в Сеул или со мной по жизни? Поэтому просто молчит, засунув руки в карманы толстовки, внутри которой незаметно мнёт кончиками пальцев ткань. — Меня пугает твоё молчание, Юнги, — тревожный голос Чимина звучит тихо, но совсем близко. — Я вчера сказал, что люблю тебя, ты ничего не ответил. Сейчас опять просто молчишь. Что мне думать, а? Скажи хоть что-то. — Да зачем что-то говорить, если ты всё равно уезжаешь? — вполголоса отвечает Юнги, отводит взгляд в сторону, смотрит на море, такое тихое, спокойное сегодня — абсолютная противоположность тому, что сейчас происходит в его душе. — Это всё? — нервно усмехается Чимин. — Больше у тебя для меня ничего нет? «Ещё у меня для тебя есть моё сердце, — думает Юнги. — Моя любовь. Вся моя жизнь. Весь я. Но только здесь, на Кадокто, куда такие, как ты, могут приехать лишь на время, а после всегда возвращаются в мир, полный красок и событий». Юнги так тоскливо, так тошно от себя самого, что слёзы, преступные позорные слёзы подступают к глазам. Он часто моргает, прикусывает губу, и Чимин, конечно, видит всё это — прикасается к запястьям, гладит пальцами внутреннюю сторону. — Юнги… — говорит ласково, приближается ближе. — Юнги! — вываливается на крыльцо Со Джуин, отчего смотритель резко одёргивает руки и делает шаг назад. — Да что тебе надо?! — рычит Чимин. — Я хотел спросить, где сахар, — техник растеряно хлопает глазами, обводит взглядом мужчин. — Сам найду. Он исчезает в дверях уже в следующую секунду. Чимин смотрит на Юнги, который уже справился с подступающими слезами и теперь просто смотрит в сторону отрешенно. Инженер кивает головой собственным мыслям и, наверное, смиряется с тщетностью попыток достучаться сейчас до мужчины, достаёт из кармана шорт телефон. — Запиши свой номер, — протягивает трубку Юнги, который вопросительно смотрит исподлобья. — Я понимаю, всё слишком резко произошло, ты не готов сейчас что-то решать. Я позвоню тебе, ладно? У Юнги нет сил и желания спорить или сопротивляться, доказывать неизбежность их расставания, поэтому он устало вздыхает, берёт трубку и вбивает свой номер. Забирая телефон, Чимин перехватывает его руку, притягивает к себе, прижимает, обняв за талию, целует несдержанно, как-то отчаянно, словно боится, что этот поцелуй станет последним. Что никогда больше их губы не коснутся друг друга. И Юнги, чувствуя тепло чужого касания, думает, что так оно и есть.***
Прощаются скомкано и нелепо, потому что рядом постоянно Со Джуин. Юнги всё-таки готовит завтрак, пока Чимин собирает свои вещи наверху. Едят втроём под раздражающий трёп техника. Юнги и без того не любит бессмысленных разговоров, а в момент, когда голова взрывается от собственных тревожных мыслей, воспринимать чужую болтовню просто невозможно. Чимин почти безотрывно прожигает его взглядом, который то молит, то обвиняет, то кричит о чувствах. Им удаётся остаться наедине всего лишь один раз на несколько минут, когда Джуин уходит в уборную. Это короткое время Чимин использует, чтобы прижаться со спины, обнять двумя руками и шептать в шею: «Я не хочу покидать тебя». Юнги стойко проходит это испытание, хотя заплакать от тоски хочется безумно. Спустя полчаса он стоит на пристани и под чужими взглядами пожимает руку Чимина, прощаясь и чувствуя, как его пальцы сильно, настойчиво сжимают, словно в немой просьбе не забывать. Той ночью Юнги не спит. Чимин не обманул и действительно звонит — уже следующим вечером, когда, по всей видимости, добрался до дома. Юнги в это время сидит на утёсе, где всего несколько дней назад его впервые целовал мужчина, которому было суждено стать любимым странным, одиноким смотрителем маяка. Он смотрит на цифры, которые складываются на экране смартфона в незнакомый номер, а следом на сообщение с этого номера: «Привет, это Чимин. Ответь». Но Юнги не отвечает. Он собирает всю свою силу и решимость, чтобы не продлевать эту агонию, не оттягивать неизбежность, в которой Юнги всё равно предадут забвению. Он не хочет питать свои иллюзии о возможности когда-то быть с Чимином, которые просто высосут из него всю жизнь. Жизнь, которой без любимого в нём и так осталось чертовски мало. Юнги гладит сообщение на экране большим пальцем прежде, чем заблокировать номер, убрать телефон в карман и подняться на смотровую площадку. Этот вечер Юнги навсегда запомнит, как самый тоскливый в жизни, самый печальный и полный боли. Именно в этот вечер Юнги громче всего кричит в пустоту, колотит руками по бетонным стенам маяка, пытаясь выместить, выпустить хотя бы часть своего отчаяния, которое вгрызается зубами в его сердце, лёгкие, кажется, во все органы сразу. Он избивает бесчувственную холодную поверхность, пока ободранные руки не начинают болеть, он плачет так сильно, что уже не видит ничего перед собой. А после падает обессиленный на пол смотровой площадки, где пытается обнять себя, продолжая рыдать невозможно долго до тех пор, пока его крики не превращаются в едва слышный скулёж, а затем – в рваные бесшумные всхлипы. Тот вечер был единственным в его жизни, когда он всей душой ненавидел Кадокто.