how deep the bullet lies

Всё это начинало утомлять. Изо дня в день Аскеладд лежал на этой чёртовой кровати, пил суп и принимал лекарства, пока кто-то ещё кормил его, слушал дыхание Торфинна в углу и изнывал от своей нескончаемой скуки и разочарования. Кнуд не приходил навестить его, но через Дагни - пожилую женщину, каждый раз приносившую Торфинну еду (которая в большинстве своём оставалась несъеденной), когда приходила сменить его повязки - он узнал, что люди в Йорке уже начали называть Кнуда Его Величество. Чей-то чужой труп выдали за мужчину, убившего короля, и выставили на всеобщее обозрение. Тело уже было оклёвано воронами, изуродовавшими черты лица до неузнаваемости. Армия стала сплочаться, намереваясь сокрушить англичан раз и навсегда. Уэльс даже не был упомянут. Хорошо. По факту, единственная годная вещь, вышедшая из того, что они разыграли эту глупую маленькую постановку. Как и множество раз в своей жизни до этого, Аскеладд задался вопросом, не лучше ли бы было взять дело в свои руки, буквально. Без клинка себя было убить сложно, но не невозможно. Он мог откусить и проглотить свой язык, отказаться от еды и питья, пока не увянет, расцарапать рану и дать крови свободно течь до тех пор, пока его сердце уже не сможет справляться с этим. Единственная трудность заключалась в том, чтобы убедить Торфинна уйти достаточно надолго для того, чтобы сделать это. И всё же та стойкость, которая всякий раз удерживала его от того, чтобы пасть на поле боя, или утонуть лицом в луже после ночной попойки, останавливала его. По какой-то причине его тело отказывалось принять смерть. Он продолжал двигаться вперёд, не смотря на то, что каждой клеточкой своего существа ненавидел всю свою жизнь, не зная, где и когда он сможет, наконец, обрести покой. Должно быть, это в нём от датчан. Умереть лишь на поле боя. Вальгалла или ничто. Аскеладд пиздец как устал от этого. Всё это время Торфинн был его постоянным соседом. Мальчик не пытался заговорить с ним с первого дня. Он часто пялился на Аскеладда, но всегда отводил взгляд, как только сталкивался с чужим. Он ел лишь часть из того, что ему приносили. По мере того, как дни сменяли ночи, его синяки заживали, оставляя после себя лишь фиолетово-синие отметины, - плюсы молодости, - в то время, как Аскеладд вздрагивал от боли в растягивающейся ране каждый раз, как ему приходилось двигать грудной клеткой, чтобы вздохнуть. Он наблюдал за Торфинном, наблюдающим за ним с пола, вставая лишь для того, чтобы воспользоваться ночным горшком. Это было настолько жалко, что Аскеладду хотелось заплакать. На шестой день этого дерьма он не мог мириться с этим дальше. Дагни только что приходила и уже ушла, сделав свежую перевязку и по пути дав еды Торфинну. Аскеладда уже накормили тем, с чем, как они считали, он мог справиться, а именно супом. От запаха мяса, свежеиспечённого хлеба, капусты и лука, доносящегося из тарелки Торфинна, у него потекли слюнки. - Эй, пацан, - сказал он. - Если ты не собираешься это есть, отдай мне. Я умираю с голоду. Торфинн настороженно уставился на него: - Они сказали, что тебе пока нельзя есть твёрдую пищу. - Принц ударил меня в грудь, не в живот. Тащи сюда. Это заняло минуту, но Торфинн подошёл. Он закряхтел, поднимаясь на ноги, беря поднос с пола и неся его к кровати Аскеладда. Тот приподнялся на локтях. - Стой! - сказал Торфинн. - Отъебись, малец, я не рассыплюсь на части. Тот прикусил губу. Этого жеста Аскеладд раньше не замечал за мальчиком, и он невольно проследил за ним взглядом. - Дай мне поднять тебя. Смирившись с унижением в обмен на еду, Аскеладд подождал, пока Торфинн придвинул к кровати маленький столик, чтобы поставить поднос на него. Он забрался на кровать позади Аскеладда и положил руки на его обнажённую спину. Просто из упрямства Аскеладд отказался помогать ему, предоставив Торфинну самому переносить свой вес так, чтобы он опирался на чужое тело, спиной к груди. Торфинн подогнул одну ногу, чтобы Аскеладд мог опереться на неё поясницей. - Всё нормально, я держу, - сказал он, когда Торфинн двинулся, чтобы взять тарелку. Поток чужого дыхания обдал кожу головы, но Торфинн позволил ему есть самостоятельно. Он поставил тарелку к себе на колени и едва не залился слезами. Мясо ягнёнка было отличного качества, чуть подсохшее, но всё ещё пропитанное сладким соком. Хлеб оказался достаточно вкусным. Аскеладд не побрезговал и овощами, не смотря на то, что не любил зелень, потому что знал, что она была важна для его выздоровления. Капуста на его зубах показалась лакомством. Он запил всё это кубком пива, который принесли Торфинну. У него вырвался довольный стон, когда первый глоток обжёг горло: - Хорошее. Они думали, что ты выпьешь это, мальчишка? Торфинн пожал плечами. - Ха. Может, тебе и надо. Небось и волосы на груди расти начнут. - Чтобы я стал как ты? Нет, спасибо, старик. - А я-то думал, что у тебя язык отнялся, - чтобы отпраздновать окончание хотя бы одного аспекта той нескончаемой скуки, которую он был вынужден терпеть, Аскеладд протянул ему кубок через плечо. - Попей, мальчик. Казалось, он колебался. Когда он взял чашку, его рука накрыла руку Аскеладда. Торфинн пил долго и с жадностью. Должно быть, его мучила жажда. - Эй, оставь мне немного. Он резко отодвинул от себя чашку, возвращая ему. Его пальцы, обхватывающие посуду, были грубыми и бледными. Аскеладд не мог отнять от них взгляда: - Тебе следует больше бывать на свежем воздухе. Ответ Торфинна был незамедлительным и окончательным: - Нет. - Что, ты думаешь, может случиться? Прошла почти неделя. Никто не искал меня всё это время, они и не станут. - Я сказал нет, плешивый. - Ладно, - Аскеладд забрал чашку из руки Торфинна, допивая остатки одним глотком. Трапеза и беседа вместе - нагрузка, какой он не знал со времени банкета, она достаточно вымотала его. Он едва успел поставить чашку обратно на поднос, когда его затылок стукнулся о грудь Торфинна. Сны уносили его в Ютландию, Уэльс и Авалон, и, если бы он и почувствовал руки, скользившие по его волосам, он предположил бы, что они принадлежали его матери.