Связь

Купить в современном мире возможно всех и каждого без исключения. Нужно только лишь знать уровень притязаний, степень сложности в решении вопроса, и иметь необходимую сумму с желательным зазором как минимум в пять круглых нолей на конце целого числа. У него все это есть. И понимание, и знание, и деньги. Вопрос, по сути своей, совершенно плевый. Что там, спрашивается, сильно изъебываться, если можно все это время крутить адвоката, будто для подготовки в космос? Артем с него с самого первого года отсидки не слезал. Названивал, оперировал, оппонировал, вытаскивал душу, едва лишь только пугать и шантажировать не взялся, потому что Миша - качественный профессионал и вполне себе неплохой человек. Жаль, что это в современном мире вовсе не профессия. С апелляцией они пролетели, как фанера над Парижем. С кассацией тоже, и даже надзорную жалобу, подаваемую три раза, отклонили без жалости и без сострадания. Слишком мало финансов тогда было у вампира, а разбазаривать честно нажитое непосильным трудом колдовское добро Левин запретил строго и настрого. Дал особо ценные указания вложить валяющуюся в загашнике валюту, чтобы крутилась сама по себе, пока обладатель срок мотает, а больше у Артема ничего и не было. Лишь несколько десятков тысяч за душой, и те только лишь для оплаты коммуналки и базового функционала любого современного человека. Пришлось экстренно учиться вертеться. Учиться зарабатывать, понимать собственные таланты и векторы, принимать их, совершенствуясь в навыках, и зарабатывать еще больше. Краснову немало повезло - он родился настоящим магнитом. Не сказать, что делать ничего не приходилось, но деньги шли, и шли в больших количествах, покупая и развращая молодую душу. Сначала стало мало шмоток от паленых брендов, потом имеющаяся техника показалась дешманской и устаревшей, затем и в побитой молью чертановской трешке стало тесно, душно и невыносимо. Артем разогнался, будто собственный дорогущий спорткар, и уже не смог остановиться, сгребая все, что только мог. Он не пропускал ни единой фотосессии, ни единого показа, ни одного званого ужина и ни одной эзотерической консультации. Крутился юлой, загонял себя в круговую поруку, мажущую, словно копоть, и уже к своим двадцати четырем имел такую стабильную финансовую подушку, что, при желании, смог бы выкупить Левина у колонии вместе с его камерой и соседями-фраерами. Но для этого, так или иначе, все одно нужно было набрать то количество необходимых факторов, при которых зубодробительно-непостоянное Российское законодательство повернулось бы к нему передом, а к лесу задом. Краснов как сейчас помнит все эти "две третьих" и "четыре пятых", тщательно заученных из уголовно-процессуального кодекса, и искренне радуется тому, что сумел отыскать для Максима вменяемого и цепкого адвоката, решающего за вампира все щепетильные и неудобные вопросы. Больше всего Артем ненавидит унижаться перед этим чертовым и многоликим государством. Хорошо, что есть те, кто способен грамотно и профессионально делать это за его собственные деньги. Судебное заседание о рассмотрении вопроса условно-досрочного сваливается на голову также внезапно, как хлопья крупного и мокрого ноябрьского снега, попадающего даже за шиворот. Артем мелко ежится, глубже затягиваясь ароматическим дымом, и нервно поднимает воротник теплого осеннего пальто, протягивая Мише металлическую зажигалку, подаренную ему колдуном на какой-то из очередных праздников. Зубов оценивающе взвешивает ее в пальцах, крутит, рассматривает с явным удовлетворением и легкой долей белой зависти, и восхитительно мудро молчит, не расчесывая и без того рассаженных в мясо истончившихся вампирских нервов. Он уверен, что все получится, он уверен, что Левин будет встречать Новый год дома, знает это так точно, как будто в будущее уже успел заглянуть. Краснов психует вовсе не потому, что сомневается в успехе затеянного мероприятия, он просто... боится. Боится до мелкого и глубокого тремора, пробравшего все нутро еще накануне, не позволив Артему сомкнуть глаз до самого утра. Как встретит его Максим? Взглянет ли, перекинется ли хоть единым неосторожным словом, даст ли прочувствовать себя вновь, пусть и на расстоянии? Он не знает. Слишком давно не слышит его, чтобы делать хоть какие-то однозначные прогнозы, оттого и трусится, словно заяц на морозе, зажевывая обветренные губы и то и дело поправляя мельтешащую в ухе серьгу, щекочущую чувствительную кожу. Вампир не имеет ни малейшего понятия, что за эти прошедшие полгода надумал в своей умной и тяжелой, невыносимо-трудной голове деревенский колдун. Максим непредсказуем точно так же, как и Российские погодные условия, каждые пять минут способные подбросить безвольным обитателям кота в мешке под дверь и комок снега за воротник. И от совершенного непонимания дальнейшего развития событий, Артем воистину испытывает чувство глубокого и липкого цепкого страха. В последнее время он обезумел еще пуще, особенно после того, как окончательно разошелся с Ершовым еще в июле, целиком и полностью теряя себя на этой бесконечной карусели чувств и эмоций. Краснова бросало то в одну крайность, то в другую. От железобетонного понимания того, что никуда им друг от друга не деться, до саморазрушительных и уничтожающих мыслей о том, что Артем сам себе все это придумал. Прошлая романтичность, доселе витавшая в нем от глубокой и искренней привязанности, возможно, и по сей день не позволяет ему видеть простую и ясную истину: он не нужен Левину. Тот, может, и любил его когда-то в своей непередаваемой и самобытной манере, но, с чего он, собственно, решил, что колдун продолжает делать это и ныне? Его швыряло с одной чаши весов на другую, и за все это время Артем успел "накататься" сверх меры. Если сегодня не решится хоть что-нибудь, он непременно рехнется окончательно и бесповоротно. Его психика, как оказалось, имеет весьма скудный и исчерпаемый ресурс. И сейчас он дошел до своей пороговой отметки где-то в районе темного и непроглядного дна. Он чувствует Максима костным мозгом. Не той самой глубокой энергетической связью, что теплилась между ними ранее, но собственной интуицией, обонятельными рецепторами и кожей. Душой. Той, что еще осталась где-то в прекрасном далеке, но готова в любой момент вырваться наружу, только бы ее приняли, как принимали и прежде. Артем даже из самого центра зала слышит знакомые твердые шаги, и не может не обернуться, глядя на открывающуюся дверь, чувствуя, как перестает биться в груди собственное сердце. Левин выглядит... паршиво, если честно. Даже еще паршивее, чем в прошлый раз. Пусть и раздавшийся в мощных плечах, но высушенный, бледный и постаревший лет на десять. Краснов проглатывает сухой и колючий ком в горле, и глубже тянет носом воздух, пытаясь втянуть в себя родной запах даже на расстоянии. Чуть в кровь губу не закусывает когда, наконец, улавливает, и едва может усидеть на своем месте, порываясь подняться и подойти ближе, выйдя хотя бы из ряда побитых молью кресел. Он даже сказать ему ничего не в состоянии. Мог бы, да вот только нельзя, не положено. Ни трогать, ни разговаривать, спасибо, что глаз при входе не завязывают. К слову о глазах... родные и некогда теплые сейчас жгут его с такой силой, что Артем мгновенно согревается от самых кончиков пальцев и до корней сбритых начисто волос на голове. Кровь разливается по венам, начиная циркулировать с новой силой, и вампиру неожиданно становится нестерпимо-жарко. Как тогда, когда Левин прогонял через его тело собственную энергию, исцеляя и обучая уму и разуму. Артем машинально облизывает пересохшие губы, и стягивает с запястий тонкие кожаные перчатки, устраивая их поверх пальто, уместившегося на кресле рядом, и не сразу понимает, что вызвало столь бурную и ощутимую волну чужого негодования. Левин идет мимо, неотрывно глядя, будто бес вселился, и уверенно, упрямо и настырно притормаживает около его ряда под значительно подскочивший градус нервозности обмундированных конвоиров. Встает, и демонстративно-показательно обводит взглядом с ног до головы, задерживаясь на открытых рукавами рубашки предплечьях и ощутимо вгрызаясь в запавшие скулы. Слышно цыкает, скалится, медленно качая головой, и, наконец, переключается на ощерившихся сопровождающих, нетактично подталкивающих колдуна в плечи. Артема это еще больше горячит. Перед глазами вспыхивает антрацитовая тьма, а пальцы сжимаются в кулаки до скрипа в суставах. Менты заметно бледнеют, проседая в коленях, а Краснов искренне удерживает себя о того, чтобы не оттяпать от них побольше - никто не позволит себе так обращаться с Максимом, пока он жив и способен видеть, мыслить и рассуждать. Он бы каждого здесь сейчас высосал, и даже совестью бы дольше положенного не мучился. А начал бы именно с этих двоих, запинающихся у самой решетки, не в силах даже открыть массивный замок. Тонкий и тихий свист, долетающий до ушей, проникает в сознание далеко не сразу. Пробивается долго и тягуче, разрезая марево первобытной ярости, а когда достигает цели, окорачивает пуще резкого удара по лицу. Это Максим. Глядит недовольно, и все еще пытается предостеречь вампира от неминуемого. Забавно. Могло бы быть даже приятно, вот только Артем сейчас старается все возможные эмоции в себе купировать. Никаких соплей. Просто так, что ли, больше полугода не общались? Вот только колдун все смотреть продолжает. Даже тогда, когда за прутьями оказывается, скользя то по рукам, то по оголенным щиколоткам, то по горлу, то снова к лицу поднимаясь. Краснов ощущает это кожей - каждое место, которого касается чужой взгляд, вспыхивает, будто от ожога. Что такое? Не нравится? Да, Артему тоже не нравится периодически, особенно, когда в зеркало без верхней одежды смотрится. Арти ему уже несколько месяцев задушевные и искренние, без пяти минут истерические проповеди зачитывает, каждый раз обещая отвезти Краснова к соответствующему специалисту. В дурку, одним словом, потому что иначе, по его мнению, нервные пищевые расстройства в этом мире не лечатся. Ни заговорами, ни ритуалами, ни вдумчивой дружеской поддержкой - только глубокой психиатрией или искренней и счастливой любовью. Артему первого не нужно. А что до второго... это уже смотреть нужно. Тщательно и по факту. Для него анорексия - это вовсе не слабость тела, и даже не неминуемые последствия некогда расстроенной психики. Это тяжелое, сложное и многогранное заболевание истощенной энергии и подчистую размотавшейся души. Краснов, конечно, законченный демонстрант, но есть вещи, которые не зависят ни от его восприятия, ни от его контроля. Он не пытается доказать что бы то ни было, не старается выдвинуть это в качестве буйного и показательного протеста, так просто происходит само собой. Перемыкает что-то внутри, и стремительно несется все дальше, набирая неподвластную скорость бесконечных оборотов. Вампир и сам этому не рад. Биться о собственные кости, оставляя на коже многочисленные синяки - то еще удовольствие. Ему отчаянно не нравится собственное тело, выступающие ребра, ключицы и суставы, обилие вен, выступивших на конечностях и бумажная сухость серо-голубоватой кожи, но есть в этом мире вещи, ему неподвластные. И собственное ненамеренное истощение - очередной пункт из короткого и немногочисленного списка на одну треть тетрадного листа. С другой стороны - это даже забавляет. Ему не удалось привлечь внимание Левина собственными эмоциями, чувствами и фразами. Зато теперь он смотрит так ощутимо и чувствительно, что вампир четко понимает - оно того стоило. Это вызывает внутри слабое, тонкое, но вполне существенное удовлетворение, едва лишь только не заручившееся поддержкой циничного злорадства. Пусть смотрит. Может, хоть что-то щелкнет в его настырной голове теперь? Может, наконец, поймет, что без него Артему настолько паршиво, что хоть с камнем на шею в омут кидайся? Это ведь истинная правда. Без колдуна оказавшийся столь созависимым с ним вампир попросту не сможет существовать в нужную силу. Вся его жизнь без Максима - дешевая российская пародия на шумный и помпезный заграничный Голливуд. Она неполная, скудная, серая и бесконечная. Он бы лучше ее коротко, но ярко прожил, чем вот так - подчистую себя сжирая, сходя с ума от безысходности и неизвестности. "Невменяемый. Что делаешь с собой?" - раздается в голове так внезапно, что Артем чуть на месте не подскакивает, мгновенно живея лицом и шире раскрывая глаза, глядя в сторону демонстративно отвернувшегося от него Левина. Он же не ослышался? Он же верно все понял? Колдун, что же, решил, наконец, выйти из тени, с барского плеча подбрасывая Краснову подачку в виде собственного внимания? Нет уж, как бы ни так. Артем вот так запросто теперь перед ним не расплывется, расцветая во всепрощающей улыбке и принимая все, как должное. Никогда таким не был, и никогда им не станет, даже несмотря на глупого и неразумного малолетнего Тему, отчаянно заскулившего где-то под ребрами. Уж вот кто готов простить все и даже больше. Вот только Краснов не для того его столько лет воспитывал, чтобы теперь пойманный посыл с яростной радостью словить, возвращая без меры. Пусть посидит, поразмыслит. Стоило ли оно того - загонять их обоих в безвыходный угол на неопределенный срок? Определенно - нет. И Артем этой информации отныне не примет, сколь бы благи и благородны не были бы намерения щедрого деревенского колдуна. Краснов не отвечает. Только вскользь обжигает едким взглядом бледную небритую щеку, и запутывается глазами в крупных и длинных рыжих локонах стройной и ладной женщины, сидящей прямо напротив. От той едва ли не на весь зал разливается приторный и несколько удушливый запах терпкого и сладкого парфюма. Сильно, в сущности, жить не мешает, но и дышать полной грудью по прежнему не дает, вызывая желание отсесть в самый дальний угол, нараспашку открывая окно. Артем ее не знает. Ни лично, ни понаслышке. Губастая, симпатичная, длинноногая, хорошо одетая, стильная, модная, с яркими и вычурными изумрудными линзами в больших глазах - откуда взялась? Артем клонит голову то в один бок, то в другой, стараясь пробраться взглядом сквозь чужую черепную коробку, разворачивая лежащие на бедрах руки кверху ладонями, и пытается прощупать. Тонко, ненавязчиво и аккуратно. И немало удивляется, когда с размаху натыкается на мощный и крепкий барьер, перекрывший весь его потусторонний посыл. - Солнышко, если ты будешь мне фонить, я тебе виделку закр'ою. - Роковая картавая красотка даже поворачивается эффектно - медленно, плавно, встряхнув длинными рыжими кудрями и взмахнув нарощеными ресницами, подмигивая вампиру так легко и фривольно, будто они, как минимум, лет пятнадцать были знакомы. Голос странный. Глухой, сиплый, даже на шепот не слишком похожий, и Артем клонится вбок еще сильнее, уже с нескрываемым интересом всматриваясь в наштукатуренное, но все одно привлекательное лицо жгучей незнакомки. Девушка (женщина) смотрит открыто, игриво, но покровительственно. Не поворачивается полностью, продолжая пространственно улыбаться ему в пол-оборота, и, кажется, хочет сказать еще что-то, но гудящее разговорами пространство зала взрезает короткая и заученная команда, отданная в дань уважения высшей власти. Все синхронными солдатами без пяти минут тоталитарного государственного строя поднимаются на ноги. Суд идет. Заседание длится так бесконечно-долго, что будь Артем более психически уравновешенным - непременно уснул бы, свалившись носом как раз в рыжие локоны незнакомки, добирая недоспанные часы под менторское и методичное бурчание адвоката, судьи, прокурора, начальника зоны, и прочих, прочих, прочих. Такое чувство, будто они, как минимум, Ангарского маньяка теперь из-за решетки вытаскивают. Столько факторов, столько подводных камней, столько вычурной и демонстративной пафосной душноты, что вампиру в определенный момент дурно становится. Хотя, быть может, это от приторного запаха парфюма сидящей напротив? Или, от периодических зубодробительнх взглядов Левина, кажется, вновь вспомнившего о его существовании? Во всех случаях из перечисленных, Артему только одного хочется - скорее выйти на холодный и сырой ноябрьский воздух. Желательно, уже с колдуном под руку, но так быстро дела, к превеликому сожалению, не делаются. Минимум десять дней. Если рассмотрение не отклонят и не затянут еще на полгода. Стоит отдать должное Мише - свой гонорар он искренне и самозабвенно отрабатывает кровью, потом и крепким и профессиональным адвокатским словом. Стелет так хорошо и гладко, что даже судья в какой-то момент заслушивается, едва голову ладонью не подпирая - тоже талант. Причем редчайший. Так заговаривать зубы могут только две категории лиц: преступники и служащие совершенному благому делу. Левин тоже хорош. Он бы сам себя, в принципе, защищать мог бы, вот только высокомерный уж слишком для этого. Каждому свое положено. Ему в данном случае - сидеть в роли молчаливого наблюдателя, изредка отвечая на наводящие вопросы, заставляя вампирское нутро резонировать от каждого низкого и бархатистого переката восхитительного родного голоса. Если все здесь только свидетельства защиты слушает, то Артему, напротив, больше тянет к стороне обвинения. Тянет и духовно, и физически, и эмоционально, и морально, и тактильно, и всячески, хоть бы руку протянуть. Но, нет. Сам себе обещал тому пока что не отвечать, никоим образом собственную слабость не показывая. Вот ведь какая порода паскудная? Еще вчера едва щенком не скулил, думая о том, как хочется к горячим ладоням прижаться, а теперь снова в холодную неприступность играет. Может, и прав Левин в чем-то? Может, давно его проучить стоило? Краснов вновь так сильно в свои мысли погружается, что едва из внимания не упускает такие необходимые и такие бесценно-важные слова: "решение об условно-досрочном освобождении вступает в силу по истечению десяти дней после оглашения". Артем, вообще, себя всегда в руках держит до победного. Только лишь тогда до эмоций может скатиться, когда иного выхода и вовсе не остается, как в том случае, когда в камере искреннее желание деда голыми руками удавить умудрился испытать. И сейчас вот выходит чертовски (дьявольски) плохо. Краснов подскакивает коротко и резко, словно ужаленный, вскидывая голову и впиваясь жадным взглядом наверняка вспыхнувших сейчас глаз в уставшее и любимое лицо по ту сторону прутьев. Ну разумеется. Левин, кажется, не удивлен даже. Лишь совсем едва карикатурные губы в самодовольной улыбке тянет, мол, так и должно было случиться, и только лишь это сейчас его собственный пыл остудить может. Узри он на вечно хмурой физиономии колдуна истинную эмоцию счастья, и сам бы поплыл, глазами в золото расцветая и сдавая себя с потрохами и перед судьей, и перед комиссией, и перед ментами. Вряд ли, конечно, на него кто-нибудь смотреть бы сейчас стал, и, все же, рисковать так напрямую не стоит. А то еще не ровен час за вилы и факелы возьмутся. Вампир даже диву дается, как со своей цепкой и едкой внимательностью умудрился пропустить настроения, доносящиеся из совещательной комнаты чуть ранее. Он ведь мог узнать намного раньше оглашения приговора. Считать пальцами, нутром, энергетикой, уловить даже на расстоянии, но, видимо, он уже окончательно выработал весь свой ресурс. И теперь точно понимает - ему нужен отпуск. Но еще важнее - ему нужен Левин, и желательно прямо сейчас. Колдун всегда исцелял его. Не только физически, но еще и где-то глубоко внутри, там, куда любому смертному путь заказан заранее. Он помогал быть сильнее, мощнее, спокойнее и вдумчивее. Помогал быть теплее, живее. Максим делал его настоящим все это время, начиная с раннего детства и заканчивая уже совершенно бурной и несдержанной юностью, побочные эффекты которой осекал с уверенностью строгого менторского профессионализма. Стоило только лишь Левину шагнуть за порог в тот проклятый всеми богами день, и все его существование пошло под откос. Без Макса контролировать собственные силы оказалось почти невозможным. Сколько несчастных он "отхватил" по несчастливой случайности? Счет не на сотни даже. На тысячи. Сколько энергии, сколько жизненных сил, сколько талантов и желаний погибло в его черной и жадной ненасытной душе - вспомнить страшно. И не хочется, если честно. Сейчас весь его мир сузился всего до двух небольших, но цепких и мощных магических точек - темных колдовских глаз на заметно порозовевшем осунувшемся лице. Артем смотрит, и не верит самому себе. Он ждал так долго, жил в иллюзиях, тешился воспоминаниями, жрал себя поедом глубоким чувством вины, что теперь отказывается принимать такую яркую и настоящую действительность. Макс свободен. И теперь-то они совершенно точно могут попробовать заново. Уже чуть иначе. Более мудро, более вдумчиво, более цинично, едко, прямолинейно и искренне. По-взрослому. И последствия этой самой грубой и жестокой взрослой жизни вампир чувствует уже в ту же самую минуту. Левин выходит из-за решетки, сопровождаемый двумя заскучавшими и побледневшими конвоирами, и тут же уверенно и решительно тормозит... нет. Не около него. Но около ряда, из которого пестрой бабочкой-павлиноглазкой выпархивает к нему навстречу ярко пахнущая рыжеволосая девица. Артем не успевает понять, но уже успевает позлорадствовать. Подпустят ее эти церберы, как же. Повезет, если сразу не оттолкнут, а тактично попросят держать дистанцию. Краснов снова эмоций не сдерживает, самодовольно складывая на груди татуированные руки, и демонстративно вскидывает подбородок, посматривая на придерживающую изумрудную пышную юбку красотку, едва не собравшую ей все деревянные подлокотники, и чувствует, как неумолимо вытягивается его собственное лицо. - Мальчики, дайте хоть минутку на супр'уга полюбоваться. - Шипит, как гюрза. Не шепчет, а именно шипит, и вампир даже не знает, чему поражаться больше: неизлечимому голосовому дефекту или чужой наглости, с которой незнакомая мадемуазель окрещает Максима собственным мужем. Чаша весов склонилась сама, повинуясь веским и неоспоримым причинам третьего порядка: конвоиры встают на месте, будто вкопанные. Расплываются в совершенно идиотских улыбках, синхронно сдвигают на бритые затылки форменные кепки, и даже расступаются на шаг-другой, позволяя рыжей фурии едва лишь только на шею Левину не кинуться. Зубы начинает неумолимо сводить, а язык и горло мгновенно пересыхают до состояния наждачной бумаги - Артем и сам не понял, как широко открылся собственный рот. Уже не от удивления вовсе, но от глубокого хтонического ахуя. Девушка даже не пытается быть скромной. Трогает тонкими (такими же татуированными, как и у него самого) запястьями колючее лицо, мурлычет что-то на грани слышимости, и Артем очень хотел бы услышать, что именно, вот только за оглушающим набатным грохотом собственного сердца ему теперь даже гул в зале неразличим. И все бы ничего, вокруг деда всегда превеликое множество представительниц прекрасного пола крутилось, но сам Максим... реагирует так, что внутри всего по одному единственному щелчку вылетает тот самый подпор, что так долго и уверенно держал навесу огромную гору смертоносных и острых камней. Те валятся вниз оглушительно-рокочущим оползнем, погребая под собой все чувства, ожидания, предвкушения и надежды, оставляя за собой лишь выщербленную глубокую и грязную борозду, в которой больше не осталось ничего живого. Вот и попробовали. Вот и дождался. Левин глядит на девушку с плохо скрываемой нежностью, трепетом, уважением, не как на принцессу, но как на равную ему. Почти точно также, как глядел когда-то на него самого. Почти? Нет, с-сука, именно также. Руки закованные к ней тянет, а Артем даже с этого ракурса замечает, как цепляются за грубые и широкие ладони тонкие девичьи пальцы. Говорит что-то. Краснов, правда, не пытается того улавливать, будто точно знает - ему это не нужно. Радикально и категорически. - Давай, возвр'ащайся! Мы все тебя заждались уже. - А вот это существенно. Вампир нервно дергает носом, вновь улавливая шепчущий, но от этого не менее твердый женский голос (его отсутствие), и окончательно обмирает тогда, когда Левин клонится ниже, утыкаясь носом в рыжие кудри. Артем прекрасно знает, что это значит. Колдун любитель скрипеть на ухо, и теперь своего не упустил, беззвучно двигая челюстью, донося что-то, ведомое сейчас лишь им обоим. Но это все еще не самое страшное. Вампир щурит до узости занявшиеся огнем глаза, неотрывно наблюдая за чудной и неудобоваримой ему парочкой, и окончательно теряет себя тогда, когда Левин медленно поднимает на него темный и мудрый взгляд. Поднимает, и смотрит так непоколебимо, спокойно и уверенно, будто бы ничего и не происходит. А у Артема от таких эмоциональных качелей все последние шарниры в голове вышибает, заставляя шумно и резко втянуть носом воздух, несдержанно отступая на шаг назад. Это уже слишком. Слишком и для Максима, и для него самого. Это уже даже не больно - саморазрушительно. Бросившееся от ярости в жар тело теперь будто покрывается тонким слоем белого и холодного инея. Постепенно, медленно, со слышимым треском укрывает внутренности, пробирается в кости, выходит блестящими и переливающимися в ярком ламповом свете кристаллами льда на бледной коже, окончательно замораживая вампира прямо на этом месте. Перед глазами откровенно мутнеет. Картинка плывет и теряет фокус, но даже в ванильном фильтровом мыле Краснов успевает заметить, как колдун медленно и решительно качает головой из стороны в сторону. Заметить-то замечает, вот только квалифицировать уже не умеет, намертво вцепившись пальцами в собственные локти, грозясь самостоятельно переломать себе все предплечевые кости. - Le mot le plus éphémère est le mot "pour toujours". - Фраза лезет сама, Артем даже не думал, что в принципе сможет когда-нибудь сказать нечто подобное. Тем более в отношении Левина, который даже французского-то не понимает. Ему, конечно, всегда нравилось, когда Краснов бурчал что-то на "лягушачьем", это даже умиляло его, призывая слушать с самым искренним и неподдельным интересом. Даже теперь в каштановых глазах проскакивает что-то из тех самых времен. Что-то теплое, что-то обволакивающее, что-то, что непременно должно было сейчас проникнуть глубоко под ледяную корку, заставляя ту покрыться миллионом трещин и рассыпаться без следа, но... Артему все также холодно. Неожиданно вновь появляется вся его привычно-наработанная колкая хищность, едкий цинизм жжет язык синильной горечью, внутри пусто и темно, а Левин... а Левин все такой же красивый, мужественный, нестерпимо-далекий и непререкаемо-родной одновременно. Даже от самого себя смешно. Разве так можно, Краснов? Вампир улыбается. Бездушно, фальшиво и нервно. Он теперь сам не понимает собственных эмоций, доселе умевший различать их с чувствительной парфюмерной тонкостью. Трет ледяными пальцами подбородок с чуть отросшей за последние дни щетиной, и вторит движению колдуна, качая головой из стороны в сторону. Эти несколько секунд застыли для них в настоящую вечность, которая теперь внезапно схлопывается, снова запуская вокруг привычную и приевшуюся суетную реальность. Люди вновь начинают двигаться, разговаривать, смеяться, грохотать сидениями деревянных кресел, а за окном продолжает все также накрапывать серый и промозглый ноябрьский дождь. Проклятый и ненавистный ноябрь... дающий и отнимающий, хладнокровный, жестокий и циничный. Ровно такой же, как и он сам. Рыжая красавица, коротко обернувшаяся на иностранный выпад, вновь теряется лицом в широком и крепком плече. Задушенно хохочет, развеселенная сказанным на ухо, толкает колдуна в грудь, игриво отступая на шаг назад, вновь вверяя того в руки зачарованных конвоиров, только лишь теперь вспомнивших про свои непосредственные обязанности, и все снова начинает идти своим чередом. Максим даже не сопротивляется более, позволяя придерживать себя за локти, сдерживая строгую, но искреннюю улыбку, и неспешным, уверенным шагом уходит из заседательного зала несокрушимым и несломленным победителем. Разве что зачем-то оборачивается в дверях, мгновенно находя глазами застывшего на месте вампира. Зачем-то. А вампир также зачем-то смотрит в ответ, замечая во взгляде теплый коньячный отблеск, ребрами ощущая мощную, но теплую и такую нестерпимо-родную попытку проникнуть глубже. Левин будто пытается согреть его напоследок. Открывается, отдает, ввинчивается прежней уже успевшей позабыться связью в кости, мышцы и сухожилия, силясь достать до души, и Краснов не солжет, если признается себе в том, что вновь чувствует ее нити, обвивающие ледяной кокон черной и проклятой энергии, густым туманом собравшейся вокруг него. Да, он чувствует. Чувствует, но больше не понимает абсолютно ни-че-го. В пустой и звенящей тишине, внезапно образовавшейся внутри бритой и тяжелой головы, вопреки ощущениям, хрипло рычит на круговом повторе лишь одна существующая для него сейчас фраза: "Le mot le plus éphémère est le mot "pour toujours"". "Самое эфемерное слово - это слово "навсегда"".