***
На корабле нет ванны в привычном ее понимании. Но есть кое-что, что мог себе позволить капитан в силу своей должности. И что мог позволить себе Арсений в силу своего социального положения. Ванна перед ним представляет собой медную бочку и вообще больше напоминает ведро, нежели привычную Арсению просторную купальню в его личных покоях. Эта бочка привинчена к полу в ванной комнате смежной со спальней, которая в свою очередь ведет в каюту капитана. От воды, подаваемой по трубам из аркимической плиты в камбузе, идет пар. Сняв тонкую сорочку, Арсений вешает ее на крючок у стены и шагает в подогретую воду. Кряхтя и ругаясь, кое-как устраивается в тесной ванночке, обнаруживая, что полностью погрузить тело в воду удается только, если свесить ноги через бортик. Но даже этого становится достаточно после трех дней пути. Трех потливых, жарких, отвратительных дней, за которые его кожа розовеет от солнца и покрывается противной соленой коркой, а волосы становятся сухими. Намочив тряпку, Арсений кладет ее себе на лицо и выдыхает. За эти чертовы три дня это первое мгновение полнейшего одиночества и блаженной тишины, когда рядом нет никого. Ни команды, ни суетливых слуг, ни самого капитана корабля, который слишком очевидно набивается к нему между ног. Его предложение занести мыло Арсений встретил снисходительной улыбкой и таким взглядом, что любому тупице на этом сраном корабле стало ясно без лишних слов — отъебись, если дороги яйца. — Спинку потереть? Подняв голову и убрав тряпку с лица, Арсений смотрит на стоящего в дверях Сережу. Улыбается. — Потереть, — тянет игриво и садится ровнее, опуская свои бесконечные ноги в воду. Сережа отлепляется от косяка и подходит к нему, берет в руки терку, заранее принесенную слугами. На кожу прохладно льется душистый отвар, который Сережа тут же начинает растирать, причем не всегда теркой, массируя своими маленькими ладошками затекшие плечи Арсения. — Ох, да, можешь еще так сделать? — блаженно прикрыв глаза, спрашивает он, когда Сережа с нажимом ведет по его лопаткам к плечам и сминает кожу. Действия послушно повторяются, руки двигаются по телу Арсения, массируя, растирая, расслабляя уставшие от гамака плечи и спину. Арсений довольно постанывает и подставляется, покрывается мурашками вслед за пальцами, подбивает не останавливаться, поощряя каждое движение. — У тебя мышцы каменные, блин, — недовольно замечает Сережа, продолжая наминать его. — Это неудивительно. Не могу спать в этих жутких гамаках. — Твоя маман, конечно, услужила. Почему она так хочет скрыть, что ты покупаешь альфу? — Не знаю, — морщится Арсений, распрямляя плечи, по которым скользят Сережины руки. — У нее всегда и во всем слишком много сложностей. Я вообще мог не ездить такую даль. Альфу можно и у нас найти. — Но двеймерские арены, насколько я знаю, могут подыскать что-то получше, чем то, что живет в Годсгрейве. Сомневаюсь, что ты бы лег в постель с грязным вонючим рабом из Низов. Конечно, Арсений бы не лег. В Западных и Восточных Низах Годсгрейва альфы могут зарабатывать себе на жизнь только тяжелым непосильным трудом. Грузчики, лесорубы, каменщики, гладиаты. Воры и убийцы в конце концов. Достойной работы для них нет. Выбирать будущего отца своего ребенка из этого контингента не стал бы ни один уважающий себя омега, даже из самой бедной семьи и в самой критической ситуации. А Арсений гордый костеродный дон. И ему нужен кто-то… хотя бы отдаленно напоминающий достойного человека. Хотя сложно использовать слово «достойный» по отношению к этим сексуально озабоченным животным. — Арс? — М? — отстраненно спрашивает Арсений. Кажется, Сережа его о чем-то спрашивал. — Помочь тебе расслабиться, говорю? А то ты весь как… могильная кость. Не сломаешь, не пробьешь. — Хорошее сравнение, — улыбается Арсений. — Мне нравится. — А я знал, — в голосе Сережи слышится улыбка. — Валяй. Расслабляй меня. Одна Сережина рука тут же спускается вниз, к пояснице. Не заметив никаких возражений, Сережа смелеет и лезет дальше, щекочет пальцами живот и касается давно стоящего члена. — Ох, блять. Сережа уже давно и слишком хорошо знает его тело, каждую реакцию и эмоцию, поэтому его пальцы уверенно смыкаются на члене Арсения. Кулак движется вверх-вниз медленно и даже лениво, пока что только начиная, а вторая рука тем временем наглаживает спину. — Подберите ноги под себя, мой дон. Арсений старается как можно скорей выполнить эту просьбу, потому что ему на самом деле уже не терпится. На корабле особо не уединишься и трахаться хочется вплоть до желания лезть на стены. Кое-как развернувшись в тесной ванне и расплескивая воду, Арсений садится, как его просят и понятливо чуть привстает. Сережа тут же спускается пальцами к его ягодицам, ведет указательным по расселине, касается подушечкой входа, выбивая у Арсения нетерпеливый стон. — Сереж… — Сейчас, мой дон, сейчас. Продолжая неторопливо дрочить ему, Сережа проскальзывает внутрь Арсения указательным пальцем, и того сгибает пополам. — Да, блять… Еще, Сереж, еще. К указательному добавляется средний; Сережа двигает ими в одном темпе с рукой на члене, попутно выцеловывая плечи Арсения. Того мурашит и колбасит, пальцы на ногах поджимаются, влажный воздух застревает в горле. Весь мир сужается до ощущения Сережиных пальцев внутри, которые двигаются правильно и в нужном темпе, быстро подводя к оргазму. — Да, да… Да! Сережа прикусывает мочку его уха, вжимается носом в висок, не переставая двигать руками. Арсений заполошно стонет, выгибает спину, вцепляется пальцами в борта ванны и наконец кончает, чувствуя, как тело становится ватным и окончательно расслабляется в теплой воде. — Ох, Богиня… — шепчет Арсений в сложенные на бортике руки. Его спины касаются губы. Сережа едва ощутимо целует его в плечо, у линии роста волос и в затылок, нежно гладит руками по вздрагивающему животу и бокам. Его прикосновения успокаивают отходящее от оргазма тело, а еще позволяют почувствовать, что он находится в правильных руках. Они с Сережей не вместе. По крайней мере не в привычном понимании этого слова. Их знакомство произошло, когда донна Светлана наняла на работу нового повара — женщину-бету с маленьким сыном. Они недавно приехали из Лииза, у них не было ни денег, ни места переночевать, и мать Арсения заботливо выделила им отдельную комнату. А Арсений сразу присмотрел смешного щекастого мальчика с не по-детским хмурым взглядом себе в качестве друга, так как других друзей у него никогда не было. И пусть их общение заладилось не с самой первой секунды, в дальнейшем они стали неразлучны. А самое мерзкое в этой ситуации, что Сережа не лишился дома и не был вынужден скитаться в поисках еды и жилья, как это часто бывает с беженцами. Просто его отец пропил их. Продал за бутылку дешевого пойла и банку чернил. Отдал непонятно кому просто, потому что ему нечем было платить за бутылку, а семья оказалась не такой уж и важной частью его жизни. И его самого. А дальше — бесконечные переезды, один корабль сменялся другим, очередной город становился новым временным пристанищем и так до бесконечности. Они шли в неизвестность, одинокие и никому не нужные. Их дружба с Арсением с самого начала была полна заботы. Арсений заботился о Маленьком друге, старался отвлекать его от невеселых мыслей, дарил подарки и учил читать и писать. У Сережи обнаружился талант к рисованию. В то время, когда это впервые случилось между ними, Арсений уже успел побыть в отношениях с одним костеродным бетой. Тот был сыном важной шишки в Годсгрейве, заносчивым засранцем и обладателем восемнадцатисантиметрового члена. У них не сложилось, потому что Арсению просто стало с ним скучно. Ведь как известно с красотой рождаются, а вот мозги нужно заслужить. В тот вечер они с Сережей сидели у Арсения в комнате, объедались сладким и обсуждали мужиков. Арсений делился своим опытом, Сережа хохотал, а потом вдруг признался, что сам еще ни разу ни с кем. Арсений в шутку предложил помочь с этим вопросом. И помог. А потом еще раз, и еще. Их дружеский секс стал частым делом, которое нравилось обоим и не вгоняло никого из них в рамки. Они никогда не интересовали друг друга в романтическом плане и продолжали крепко дружить, разбавляя свои будни хорошим сексом. Каждый брал от этого свои плюсы и всех все устраивало. Даже их матерей. Обе Светланы спокойно отнеслись к утехам детей и не понимали только одного — почему бы им не пожениться. — Как мы близко? — лениво спрашивает Арсений, вяло разваливаясь в ванной-ведре. — Капитан говорит еще дня два пути. — Зубы Пасти, — ругается Арсений. — Мне кажется я скоро рехнусь в этом милом обществе. — Топать назад должно быть веселей. У тебя появится новая игрушка, — хмыкает Сережа. — Можем опробовать ее вместе, если захочешь, — предлагает Арсений. — Ну не, — Сережа кривится, прислоняясь поясницей к ящикам с товаром. — Альфы меня ни в коем виде не привлекают. — Как и меня. Но сам знаешь, — Арсений вздыхает и трет мокрыми ладошками покрасневшее лицо. — Правила, Арсений, ты должен их соблюдать, ты же костеродный, у тебя есть обязанности и бла, бла, бла… Правила плевые, но все-таки. Прямо сейчас из-за них Арсений вынужден мариноваться в потных каютах с другими членами команды не самой приятной наружности. А мог бы попивать золотое вино на вечеринке в компании других костеродных. Отмытый и переодетый в чистое, Арсений чувствует себя намного лучше. Покачиваясь в гамаке и глядя, как за стеклом иллюминатора вздымаются к небу темно-синие волны, он думает, что за альфа ему попадется. Гадает каким он будет и надеется, что получится подыскать самого симпатичного, иначе вся эта затея обернется крахом. Арсению нужны красивые дети. Желательно мальчик-омега. Но можно и девочку-омегу. А вот если родится альфа ему придется отдать ребенка в приют, где тот будет жить и работать, пока его не выкупит какой-нибудь работорговец. Со всеми так. Если в семье рождается альфа, повитуха незамедлительно забирает ребенка не дав родителю даже взглянуть на него. Ни к чему, все равно ведь расстанутся. По всему Годсгрейву есть несколько домов, в которые определяют таких детей, где занимаются их воспитанием. Занимаются воспитанием идеальных рабов и рабочей силы. Ну а когда альфам исполняется восемнадцать, их распределяют в совершенно разные места, кого куда, от служения семье до боев гладиатов. Разумеется, с рабским клеймом на щеке. Рабство в Годсгрейве — дело в высшей степени систематизированное; регулированием рынка занимается целое крыло администратов. Рабы бывают трех видов, в зависимости от их навыков и, соответственно, денежной ценности. Первые самые обычные — рабочий люд, домашняя прислуга и тому подобное, — которых аркимическим путем клеймят одним кольцом на правой щеке. Вторые обучены для войны — гладиаты, личная стража и рабы-легионеры, — их отмечают двумя переплетенными кругами. Третьи и самые ценные — те, у кого есть образование или полезные навыки. Музыканты, писари, наложницы и так далее, их клеймят тремя кольцами, указывающими на их высокую ценность. А вот на двеймерских аренах оказываются только самые интересные экземпляры. Туда обычно ссылают за выдающийся талант. К сексу, разумеется. Там оказываются самые красивые, смазливые, высокие, широкоплечие, мощные, рельефные и, конечно же, с самыми большими членами. В общем, отбирают все самое лучшее. Покачивание на волнах и завывания ветра постепенно делают веки Арсения тяжелей. В соседнем гамаке уютно сопит Сережа, свет аркимических ламп делает каюту теплой и даже приятной на вид, такой располагающей ко сну, что Арсений не выдерживает. И засыпает.***
«Вобла» оставляет их на жалком пирсе, торчащем из нижней части разрушенного порта, известного как Последняя Надежда. Арсений осматривается в поисках повозки, которая должна ждать их, чтобы доставить на Арену. Но натыкается только на сальные взгляды трех сгорбленных рыбаков с бутылкой имбирного вина и удочками. Мужчины жадно смотрят на него, как личинки — на гнилое мясо. Липкое ощущение пробегается по всему телу Арсения, заставляя его чувствовать себя голым и незащищенным. Уязвимым. Слуги-то при нем, а вот охрану мать брать запретила. «Ни к чему лишнее внимание, Арсений», так она это объяснила. — А тут мило, — говорит подошедший Сережа. — Тут мерзко. — Я так и сказал. — Где сраная повозка? Если нам придется тащиться до Арены пешком через эту грязь, я точно кого-нибудь убью. — Если твоя мать нас не наебала, то повозка просто обязана быть, — так же осматривая местность, говорит Сережа. Мать на наебывает. С опозданием, но повозка прибывает на место, — ожидаемо вонючая и управляемая сомнительного вида человеком. Кажется, мать хорошо постаралась, чтобы в этом путешествии ему было максимально «приятно и удобно». На двеймерских островах довольно часто идут дожди, так что неудивительно, что они попадают под один из них. Дорога превращается в мясистую кашу, грязь жирными комьями липнет к обуви и колесам, к копытам замученных лошадей, которые не хотят никуда идти, только жрать и спать. Сережа общается с кучером, кажется, его он не особо напрягает. Арсений вполуха слушает их болтовню и лениво рассматривает унылые окрестности, которые за пеленой дождя кажутся размытыми и блеклыми. Его внимание чуть фокусируется только, когда впереди начинает виднеться громадина Арены. Стены из светлого камня высотой в несколько метров уходят так далеко в серое небо, что не хватает глаз, когда они оказываются достаточно близко. Гигантские кованые ворота, открываемые сразу четырьмя рабочими, громко скрипят, впуская их такую крохотную повозку в темные недра арены. Ограждение между зрителями и полом арены тянется на семь метров и завешено знаменами знатных домов и коллегий. Сами представители этих домов сидят на премиальных местах у края ограждения и выглядят настолько чопорно, что Арсения начинает тошнить. Они пьют золотое вино из хрустальных бокалов, весело щебечут и едят виноград, их шеи, уши и руки буквально вспыхивают в редких лучах солнца, показывающихся из-за толщи серости на небе. Они напоминают цветастые фантики, кружащиеся на ветру, или осколки света и стекла; раздражают своей идеальностью. Несмотря на то, что Арсений имеет то же, что и они, и даже больше, сам он вынужден сидеть на простых местах почти у самого круга, в котором соберутся альфы. А в своей простой деревенской одежде он и чувствовать себя начинает соответствующе. Нечестно до безобразия. Мысленно Арсений в который раз проклинает свою мать. — Она за что-то меня наказывает, — бурчит Арсений, когда они с Сережей и парой слуг усаживаются на свои места. Друг понимает его сразу. — Не думаю. Просто она стерва. И любит кичиться своей властью. Может. А может мама просто никогда… Громкий сигнал оповещает о том, что Взятие начинается. Взятие обычно длится от сорока минут до часа с перерывами по десять минут между заходами, чтобы сменить партнеров или привести себя в порядок. Все желающие омеги просто записываются на данное мероприятие, каждый со своими целями. Одни любят трахаться, другим хочется провести течку с узлом, а есть такие, как Арсений — это их обязанность. Омеги и беты на трибунах мгновенно умолкают и обращают все свое внимание на центр Арены, куда выходит ведущий и по совместительству владелец. Он громко объявляет о начале, сообщает, сколько альф сегодня будут присутствовать и особенно выделят то, что продажи открыты и приятного вам просмотра, и бла, бла, бла. Арсений сидит идеально выпрямив спину, устремив равнодушный взгляд на белый песок. На нем хаотично разбросаны матрасы и одеяла, на которых всего через пару мгновений начнется зрелищное Взятие. А это действительно всегда получается зрелищно. Во Взятии участвуют только альфы в состоянии гона, потому что именно в этот период они особенно агрессивны, озабочены и неуправляемы. Они думают только о том, как бы кого-то трахнуть и способны вынести по несколько часов беспрерывного секса. Именно поэтому желающие омеги часто и быстро меняются и за раз у одного альфы их может быть несколько, но он даже и не заметит этого. Когда на Арену начинают выводить альф, толпа одобрительно шумит. Омеги приковываются взглядами к пескам, жадно изучая тела разномастных альф, которые выглядят так, будто готовы кинуться на кого угодно. Беты, которые их приводят, торопливо уходят, а из ворот напротив тем временем выходят омеги. Они, как и альфы, уже полностью обнажены; двое из десяти омег дрожат и истекают потом и смазкой — у них явно течка в самом разгаре, поэтому они первые, кто привлекает внимание альф. Арсений видит, как десять мужчин одновременно принюхиваются, втягивая носом приторный запах течных омег. Слышит их клокочущий рык. Замечает, как напрягаются их тела. Невольно, но от этого зрелища у него все-таки ощутимо мокреет сзади, а колени сводятся сами по себе. Он чувствует жар во всем теле и тихо вздыхает, как и все прилипает взглядом к этим безумным животным на Арене. Альфы разные. Высокие, коротышки, жилистые, мощные, широкоплечие, темнокожие, бледные, кудрявые, лысые. На любой вкус и цвет. Двое самых нетерпеливых сразу накидываются на течных омег, другие медлят, выбирают и присматриваются, кружат вокруг омег, как охотники вокруг добычи, рычат и скалятся. — Бля, да они и правда как животные. Арсений моргает, слово наваждение сбрасывает, и смотрит на сидящего рядом Сережу, чей голос возвращает его в реальность. Сглотнув, проводит языком по пересохшим губам и снова переводит взгляд на Арену, где уже во всю начинается оргия. Альфы громко рычат, омеги кричат и стонут, народ на трибунах орет; их голоса сливаются в такую какофонию, что звенит в ушах. Арсений глубоко вдыхает и выдыхает ртом, возвращая себе собранность. Он отвлекся. Нужно сосредоточиться на цели, он сюда не просто поглазеть пришел. Он обводит взглядом каждого альфу по очереди. Присматривается к внешности, к манере, даже к голосу. Все они разные и двигаются по-разному; кто быстро, кто помедленней, кто грубо, кто даже жестко, так что омега визжит, бьется и закатывает глаза, кончая не в первый раз. — Ну как тебе? Присмотрел кого? — спрашивает Сережа. Арсений неопределенно ведет плечами. Крупный альфа среднего роста трахает так, что, кончая, омега пытается от него сбежать. Он просто подскакивает, рвется куда-то, но его рывком возвращают обратно и снова в него входят, заставляя взвизгнуть. Арсений морщится. Нет. Трое альф не нравятся ему чисто внешне. Им явно за сорок, они большие и волосатые, с такими большими ручищами, что омеги в них теряются. Кто-то просто не привлекает особого внимания, сливаясь с другими. Кто-то кажется чересчур жестким. Один альфа приковывает к себе взгляд Арсения на большее время, чем другие. Он не выделяется среди остальных каким-то выдающимся телосложением или внешностью. Но при этом почему-то завораживает. Дикий, громко и по-животному рычащий, взмокший, с перекатывающимися под блестящей бронзовой кожей мышцами, двигающийся мощно и резко, так что омега под ним не кричит, но довольно громко стонет, царапая ногтями широкую спину. Пушистые вьющиеся волосы прилипают ко лбу и вискам альфы, худые, но крепкие руки за талию удерживают омегу на месте. Тот стоит на четвереньках, двигается в такт толчкам альфы и стонет так звучно и вкусно, что у Арсения сердце быстрей заходится, а воздух в легких становится раскаленным. Чем обусловлен выбор — Арсений не знает. Он просто чувствует, что ему нужно именно это, именно этот альфа и никакой другой. Чувствует сердцем, мозгами и даже почками, но особенно задницей, которая течет сильней и пульсирует, как будто ее уже трахают. — Его.***
Темное прохладное помещение освещает один аркимический фонарь. Клетки альф находятся под полом Арены и стоят вдоль стен. Внутри Арсений замечает матрасы и отхожее место; альфы гремят цепями и вскакивают, когда он проходит мимо, тянутся руками через прутья решетки и рвутся, несмотря на то, что всего пятнадцать минут назад каждый из них выебал не одного омегу. Какие неугомонные твари. От смешения их природных запахов, а так же запахов немытого тела, пота, секса и спермы у Арсения даже кружится голова. Его тело, которое готовится к предстоящей течке, реагирует вполне однозначно, но Арсений все равно может держать себя в руках в отличие от этих животных. Его разум остается ясным, несмотря на все природные инстинкты. Работник Арены лязгает ключом в замке и открывает нужную клетку. Арсений шагает внутрь вместе с Сережей, чувствуя себя так, будто вошел в логово медведя. Свет фонаря выхватывает из темноты чужое лицо. На Арене возможности увидеть его не было, альфа всегда был в движении, поэтому единственное, что Арсению тогда удалось — наблюдать, как колышется кудрявая отросшая челка этого альфы, пока он втрахивает омегу в старый матрас. Но этот альфа даже симпатичный. Молодой, заросший густой щетиной, он смотрит исподлобья и из-под широкого капюшона, зыркает, как зверь, настороженно, дико, но изучающе. Крылья его ровного носа трепещут, выдавая, что он принюхивается, и Арсений невольно тоже вдыхает. Запах альфы оказывается таким же приятным, как его лицо. Что-то лесное, как свежая трава после дождя и еловые ветви, как весенняя листва и прогретый солнцем мох. И примешивающийся ко всему этому острый запах секса. Вкусный коктейль. — Сейчас у него пауза, но через пару часов он снова будет готов брать все, что движется, — говорит бета, который приводит их сюда. — Смотри сюда. Приказ остается проигнорированным. — Сюда смотри! — громче кричит бета и дергает за цепь, которая от пола тянется к толстому железному ошейнику на шее альфы. Альфа нехотя, с недовольством, с рыком, но поднимает голову. Арсений замирает, впервые взглянув в его глаза — упрямые, темные и подернутые пеленой возбуждения, запах которого только усиливается, становясь гуще и острей, когда взгляд альфы находит Арсения. Он видит, как альфа со свистом втягивает носом воздух, потом по-собачьи вдыхает ртом и гортанно рычит, слегка дергаясь вперед. Арсений остается на месте. Даже не вздрагивает. Но улыбается. Этот альфа определенно ему нравится. — Да. Я покупаю его.