Никому не говори!

— Это все? Ты уезжаешь сейчас? — обеспокоенно спросил Данила. — Нет. — Хочешь сказать, что Деймур так просто согласился? — Да. Ну а что ты хочешь, Дань, он же совсем молодой еще, и до хорошего директора лагеря ему далеко. — Я в курсе, мы старые друзья с Давидом, его отец раньше управлял всем этим, но сейчас занимается другим проектом и решил попробовать свалить на сынишку этот лагерь, что ему особо-то и не надо. — Это было заметно, а я удивлялся еще, как в таком возрасте он получил такую должность. Продолжая слушать ответ Тушенцова, Кашин, усмехаясь, потер переносицу, после чего устало ответил: — Ты серьезно сейчас хочешь поговорить о Деймуре и его должности? — Нет. — Я вижу, тогда зачем тратишь мое и свое в том числе время? — Я хочу побыть с тобой подольше. — Тогда садись рядом, давай побудем, — спокойно ответил Данила, похлопав по камням рядом с собой. Руслан, молча устроившись рядом, так же, как и рыжий, устремил взгляд на водную гладь, явно размышляя о чем-то, после недолгой паузы, полушепотом спросил: — Почему ты мне позволил побыть с тобой, если я уже причинил тебе столько боли? — Это все хуйня, Рус. Боль слишком растяжимое понятие, да и мне все равно на нее. Если я хочу чего-то, то не вижу смысла себе отказывать в этом, а на данный момент я хочу здесь и прямо сейчас разговаривать с тобой. Да и вдобавок, лагерь это такое место, где скажем, стираются какие-то рамки и границы, ты можешь выглядеть как угодно, делать что угодно, общаться с кем угодно, ведь после того, как ты его покинешь, все, что здесь происходило — останется в стенах этого же лагеря и не выйдет за пределы, поэтому сейчас я позволяю себе это. — Только поэтому? — Нет, ты же знаешь в чем причина. — Знаю. Ты просто не можешь признаться в том, что тебе нравятся мужчины. — Это бред ебаный, я уже сто раз говорил, меня не привлекают мужчины, но меня привлекаешь ты. Я не могу это объяснить, мои чувства к тебе гораздо выше в духовном плане, чем ко всем, кого я любил когда-либо. Это все было так грязно, пошло, неискренне, а с тобой все совсем по-другому. — Может, доведем начатое до конца? Ты же сам сказал, что в лагере стираются все границы дозволенного… Кашин прекрасно понял намек, но не хотел приводить его в исполнение прямо сейчас, как будто ему что-то мешало. Если тот поцелуй был импульсом, то сейчас Данила изливал душу, доверил человеку что-то столь сокровенное, а это просто растоптали и вновь свели все к омерзительной пошлости. Или он себя опять накручивает? В горле встал ком, рыжий не мог выдавить из себя ни одного слова из-за сомнений, терзающих так беспощадно. Он так хотел, чтобы Руслан просто полюбил его, приоткрыл хотя бы немного занавесу своей души для Дани, но, возможно, ему проще открыться через другое? Успокоив себя этим, парень взял брюнета за руку, как бы подавая знак, что он готов. Тушенцов, слабо улыбнувшись, моментально потянулся к Кашину, накрывая его губы своими. Углубляя поцелуй, Руслан зарылся пальцами в рыжие волосы, закрывая этим вечную пустоту внутри. Данила же надеялся, что в процессе эта тревога вместе с навязчивыми мыслями уйдет, но все безуспешно, все лишь усиливалось. Какое-то отвращение к самому себе буквально душило, не давая возможности наслаждаться моментом. Когда в легких стало совсем не хватать кислорода, брюнет начал стягивать футболку с Кашина, отчего тот поежился и окончательно понял, что все происходит не так, как должно быть. Резко отодвинувшись, Даня процедил: — Сука, так нельзя! — Че ты творишь? — Блять, это мерзко, неправильно… Я открылся тебе, но ты просто хочешь трахнуть меня и все, в принципе, воспользоваться, как и в тот раз, забив хуй на мои чувства и траблы, которые я приобрел, испытывая эти же самые чувства к тебе! — Я сразу тебя предупредил, в чем проблема? Это так ранит тебя? Мы же даже не вспомним через месяц друг про друга. — Я ненавижу людей, которым похуй на все и всех, а то есть, я ненавижу тебя, блять, потому что тебе не похуй только на себя. Мы живем здесь и сейчас, никто не знает даже о том, что будет завтра, а ты уже делаешь прогноз на то, что будет через месяц. — Как же ты любишь все портить, Кашин. — Хочешь сказать, что я все испортил, серьезно? Я поверил тебе и подумал, что в тебе есть что-то хорошее, правда, но видимо, опять ошибся. Наверное, ты был прав про то, что ты плохой человек. Прошу, просто уходи, уезжай отсюда, чтобы стереть тебя как можно скорее из памяти. — Блять, да послушай меня уже! — Нет, я даже не хочу слушать то, что ты скажешь. Парни лишь молча смотрели друг на друга, уже не пытаясь задеть, стало все равно. Единственное, чего оба вновь хотели, как можно скорее обрвать любые связи, но что-то не позволяло им этого сделать. Прервав наступившую идиллию, Тушенцов неуверенно прошептал: — Спасибо. — За что? — За смену. Несмотря на все, что произошло между нами, ты многому меня научил, да и просто было ахуенно правда, угарно очень. — Спасибо тоже за смену, Руслан. Единственное, я хочу, чтобы ты просто знал, что ты оставишь особый след в моей памяти, никогда не видел людей, как ты, правда. Я тебя ненавижу, но, сука, одновременно люблю до безумия. В этот момент подул ледяной ветер, от которого оба уже давно продрогли, но не позволяли себе вот так просто уйти. Глаза брюнета в ту же секунду стали стеклянными после слов Кашина, одинокая слеза покатилась по его щеке, которую Тушенцов попытался моментально скрыть, чтобы не показывать свою слабость. — Уходи, — сказал рыжий. — Уже. Даже не попрощавшись, силуэт Руслана отдалялся, провожая его взглядом, Даня почувствовал, как слезы как будто обожгли кожу. Не в силах бороться с этим, рыжий обессиленно рухнул на камни, продолжая морозиться, но его это уже не волновало. Лежа на спине, Кашин смотрел в серое небо, словно говорящее ему: «Это жизнь, мой друг». Сердце как-то неприятно начало колоть, отчего парень дернулся. В какой момент его жизнь пошла совсем не по тому пути? Зачем он вообще поехал в этот лагерь, если здесь ему теперь стало только хуже? Каждое место напоминало лишь о нем. Успокоившись, Даня продолжил наблюдать за парящими птицами, внушая себе, что это была ошибка и боль пройдет. Обязательно. Но спектр эмоций рыжего оказался более разнообразным, чем он думал, вслед за нескончаемой меланхолией появился неконтролируемый гнев. Хотелось винить в случившемся всех, кроме себя. Оттряхнувшись, быстрым шагом, парень рванул к Давиду, поскольку теперь в голове вожатого виноватым был лишь его старый друг, который позволил Тушенцову уезжать. Буквально ворвавшись в его кабинет, Данила заметил абсолютно равнодушно заполняющего документы Деймура, который даже не глядя на однокурсника, спокойно спросил: — Что хотел? — Слушай ты, блять, директор, отвлекись от своих бумажек хотя бы на минуту, сука! Ему явно не понравился тон вожатого, но этому парень решил не придавать значения, поскольку был слишком углублен в свои дела. Без внимания Кашина это не осталось и это безразличие его раздражало еще больше, подойдя и, убрав из-под носа руководителя все документы, спросил: — Ты меня вообще слышишь? — Ты совсем прихуел, Кашин? Субординацию где оставил, за дверью? — Тоже мне, че строишь-то из себя? Почему ты позволил Руслану уехать, как я буду закрывать смену? — Никуда я его не отпускал, ты вообще больной? Он ко мне вообще не приходил сегодня. — Что? — Что слышал. За оскорбление начальства вычту из зарплаты. — Ты серьезно, у тебя пропал работник и тебе все равно? — Мне не все равно, с чего ты вообще взял, что он уезжает? — Потому что он мне, блять, сказал, капитан очевидность! — Звони. — Пока я шел к тебе пытался, он не берет трубку, абонент недоступен.