Преступление Кхорна

— Отец прибыл в Итакле, как ты и приказывал, за его покоями и всей территорией дворца будут следить день и ночь, — кивает брату высокий мужчина. Хосок младше Чонгука на три года. Он родился не в законном браке от главного омеги гарема, а от обычного наложника, с которым Итар вел недолгую любовную связь. Ее последствием стало рождение мальчика. Сразу после этого события омегу выслали из дворца, чтобы не порочить имя государя, а ребенка оставили на попечение нянь. Хосок много плакал, впадал в детские истерики из-за отсутствия рядом родного папы, тогда один из смотрителей за незаконнорожденным принцем отправился к Хэсуну. Он долго жаловался, что не может ничего не сделать, что тот даже есть отказывается. В тот день отпрыск «безродного» стал сыном главного омеги Кхорна. Хэсун не мог оставаться в стороне, даже зная, что это дитя его муж нагулял. Он заботился о мальчике, растил и, в конце концов, полюбил. Он не видел отличий между ним и Чонгуком, с детства приучая последнего, что с Хосоком они равны. Хотя парень и не мог стать императором в будущем, рос он в любви и уважении со стороны брата и папы. Итар его так и не признал сыном, но на это альфе было все равно. Позже, в юношестве, ему дали второе имя — Атмагрул, в переводе с восточного означавшее «воин-ястреб». Сделал это никто иной, как Чонгук. Он видел в Хосоке не только брата, но и храброго воина, готового всегда защитить его спину и знающего, что за ним будет стоять сам Каган. Помимо этого, у Атмагрула с детства была одна очень удивительная особенность — он знал правду там, где ее за тщетными попытками пытались скрыть, слышал то, что говорили даже шепотом, видел там, где скрывались за несколькими стенами. Хосок всегда чуял опасность и, что самое главное, успевал вовремя обезопасить себя и родных. Чонгук часто называл брата ястребом, а после, на одно из его дней рождения, подарил законное второе имя, поскольку в Кхорне нельзя приобрести его самостоятельно, и стоит такое излишество слишком дорого по меркам обычных людей. Второе имя дарят только богатые богатым, а именно те, что стоят у трона Кхорна. Знатные и зажиточные люди государства также приобретают его, однако ценности это особо не несет, лишь является утешением самолюбия. — Он прожил хорошую жизнь для человека, не ценившего ничего в своей жизни, кроме власти, а теперь закончит ее как пленник, — наслаждается рассветом Чонгук. Наконец-то тирания его отца пришла к концу. — Собственных амбиций, — продолжает Хосок, поджимая губы в грустной улыбке. Однако печали в самом альфе ни грамма, все, что сейчас происходит с Итаром, вполне заслуженно и не требует жалости. — Как папа? У меня не получилось вчера его навестить, — поворачивается к брату Каган, не желая больше вести разговоров об отце. — Чудесно проводит время в компании своего протеже, празднует сразу два события — конец правительства Итара и начало твоего, — весело произносит альфа. — Протеже? — Манна помимо доверху набитых караванов отправила к нам одного из младших принцев-омег в подарок нашему папе, правда, он из-за этого ведет себя как-то странно — слишком много внимания ему оказывает, — Хосок лично Юнги не видел, но рассказы о нем от Хэсуна изрядно ему надоели. И было вовсе непонятно, откуда такой интерес к мальчику из, в прошлом, вражеской страны. — Насколько я знаю, у Годуна не было сыновей-омег, — хмурится Каган. — Оказалось, что есть. В Манне чуть ли не ненавидят омег, после рождения второго подряд омеги супруга короля отправили в ссылку, а тут появилась прекрасная возможность отправить с острова одного из них, еще и попасть под нашу протекцию, — качает головой младший альфа, отмечая про себя виртуозность такого хода. Лучше способа избавиться от ненавистного пола в облике собственного сына и не придумаешь. — Но мне все это кажется слишком подозрительным, невозможно семнадцать лет скрывать двух сыновей без единого упоминания. — Я твоей голове доверяю, так что не оставляй это дело просто так. До начала праздника оставались считанные часы, везде сновали слуги, расставляли напитки и холодные блюда, тронный зал был торжественным как никогда раньше, караваны с подарками со всех земель континента забивали все кладовые дворца и с излишеством расставлялись в никем не занятых покоях. В какой-то момент всем начало казаться, будто конца и края нет дарам, что привозили в честь коронации и шествия нового императора. Так и окажется — еще две недели будет литься этот бесконечный поток подношений Кагану Кхорну. Когда Чонгук входил в зал, казалось, будто все стихло. Только музыка отдаленно напоминала о том, что звуки еще существуют. Альфа оглядывал склонившиеся головы гостей, что повставали со своих мест, стоило дверям открыться и впустить Кагана. Он уверенно дошел до трона, улыбнулся Чимину и Хосоку, которые опустились в поклоне, а после лелейно поцеловал тыльную сторону ладони папы. — Я счастлив застать этот день и это событие, сынок, — Хэсун едва ли не плачет, подбирая накопившееся в глазах слезы тонкими пальцами. — Надеюсь на твое безмятежное и великое правление. — Спасибо, — кивает Каган, а самого его едва ли не разрывает от гордости, ведь сегодня он исполнил мечту своего папы. Праздник начался, гости по очереди торопились лично поздравить нового правителя, пока в центре зала выступали актеры, циркачи и боевые танцоры-альфы. В какой-то момент во время речи одного из знатных послов, Чонгук замечает сильно изменившийся мотив музыки. Тогда в зал, словно по течению реки, выходят омеги, красиво укутанные в белоснежные тонкие ткани. Танцоры замирают в центре зала и в этот же момент полотна спадают с них нежной вуалью. На лицах каждого полумаски из драгоценных камней, позволяющие видеть лишь их густо накрашенные глаза, а тела украшены в изысканные наряды с кристаллами, ткани которых при движении открывали вид на самые красивые части тела омег. Юнги закрывает ладонью свое лицо, исполняет нежный танец живота, а после, изогнувшись, опускается ближе к полу, в то время как остальные, используя все те же шелка, плавными движениями накидывают их на Мина. Тот выпрямляется, видит, что внимание молодого императора обращено вовсе не к танцу, а общению с находящимся рядом альфой, мысленно злится, однако в эту же минуту он замечает на Чонгуке привязанные ремнем ножны, в которых виднеется кхорнская сабля. Юнги мягкой поступью плыл в направлении императора, покачивая бедрами и чувствуя, как накинутые на него шелка медленно сползают вниз. Остальные омеги, понимая, что танец идет совершенно не в том направлении, делают несколько шагов в сторону плавно удаляющегося парня и по очереди опускаются на пол, протягивая руки к нему, тем самым задевая оставшиеся на парне ткани, и те окончательно сползают с него, открывая вид на тонкие и длинные алебастровые ноги. Юнги не стесняется, подходит все ближе и наблюдает за обеспокоившейся стражей подле Кагана, но тот, чей взгляд был устремлен только на небесной красоты омегу, отдает приказ не двигаться своим воинам. Чонгук увидел его, рассмотрел его и оторваться был уже не в силах, а омега, воспользовавшись этим, опускается в поклоне. — Я бы хотел станцевать для тебя наедине, — шепчет Анеш, приблизившись так близко к императору, как только это возможно, а после, осознав полную безоружность альфы, быстрым, но изящным движением руки вытаскивает из ножен его меч. Он поднял его вверх двумя руками, развернулся и, вырисовывая бедрами волны, устремился вновь ближе к центру зала. Другие омеги также потянулись за ним и поняли, что после этого танца им, скорее всего, живыми не уйти из зала, но силы для его продолжения все же в себе находили. Юнги прогибается, оставляет меч в одной руки и кружит им, меняя стороны, затем, уловив изменения музыки, поднимает его вверх, касаясь острием макушки своей головы. Он, не останавливая танца, опускает саблю все ниже и, задержав ее на груди, разрывает тонкие нити верхней части костюма, оставляя на себе лишь цепи из кристаллов, привязанных к колье на шее парня. Когда танец подходил к концу, Юнги, также как и в тот раз, устремился к императору и, вновь склонившись перед ним, протянул ему меч. Чонгук долго рассматривал невысокого роста омегу, вовсе не замечая продолжающегося танца позади него, а после, стянув с себя ножны для сабли, вернул ее в них и передал Юнги. — Это мой подарок тебе, забери, — кивает император, тем временем как Мин, бросив хищный взгляд на мужчину, глубоко поклонился и поторопился покинуть зал вместе с другими омегами. Под громкие восхищения и всплески хлопков танцоры скрылись за дверьми, наконец вернувшись в комнаты, где не были, казалось, целую вечность. Юнги, только выйдя из зала, сразу же рухнул на один из диванов, не вынимая из рук меча. Второй подарок от Кхорна и второе оружие. Мин едва ли не впадает в истерику, однако от этого состояния его спасает подбежавший омега. — Это было восхитительно! Правда, мне в какой-то момент показалось, что живыми мы оттуда не уйдем, — смеется темноволосый, отвлекая Юнги от мрачных мыслей. Правда, одна все-таки успела въесться в бурлящий от происходящих событий мозг — как раз омега в отличие от остальных этот дворец действительно живым не покинет. После бурных обсуждений произошедшего Юнги покинул комнату, за дверьми которой его уже ожидал Джен. Тот сильно нервничал и ходил из стороны в сторону, словно вырисовывая под ногами очень яростные проклятия. — Что ты вытворял там? — злобно шепчет омега. — Ты смерти своей захотел? Советник Ким убьет тебя за такое! Юнги на секунду замирает, не понимая такой дерзости в свою сторону. Пусть Мин и был приезжим, но он номинально принц, а Джен всего лишь слуга, которого приставили к нему как помощника. И этот факт окончательно выбивает из колеи и без того забитого эмоциями юношу. — Нет, это я убью тебя, — тихо произносит омега, а после неожиданно для Джена хватает того одной рукой за подбородок, грубо стиснув нежные щеки. — Голыми руками, если потребуется. Не забывай, кто ты и кто я. Покровительство советника тебе не поможет, и в случае чего не забудь помолиться. Разъяренный омега, не сумев сдержать себя в руках, уносится прочь в свои покои. Оказавшись там, он хочет сразу упасть на кровать лицом в подушку и громко закричать, но замирает у зеркала, в котором видит стиснутую в руке саблю и свое лицо. Не узнает. — Что с тобой происходит, Юнги? Почему ты все еще позволяешь своим ранам кровоточить и действовать на тебя так? — слабо шепчет омега и касается ладонью своей щеки, понимая, что плачет. Впервые за много лет он позволяет слезам вырваться наружу. Юнги не кричит, не дрожит, а просто стоит и наблюдает, как прозрачные капли скатываются по его лицу, и даже кажется, будто слышит, как они падают на пол. Через мгновение в двери стучат, а после они открываются, впуская в комнату светловолосого омегу. — Извини меня, я был не прав, — опускает голову Джен. — Я переживал за тебя, советник на мою голову петлю бы надел, если бы с тобой что-то случилось или ты подставил бы его перед государем. — Пойми, пожалуйста, что я и ты делаем общее дело, я не чужак для тебя и не враг, который хочет твоей смерти или изгнания. Я поступаю так, как меня учили и как требуют обстоятельства. Случись что-то непредвиденное, я бы ответил за свои действия и уж точно сделал так, чтобы и ты не пострадал, поскольку в данных условиях не ты за меня в ответе, а я за тебя. Тебя вверили мне как помощника и друга, так будь же им, — Юнги поворачивается к Джену и берет ладони парня в свои. — Не бойся Кима и не отрицай, что не боишься. Я все вижу, ты запуган. Будь сильнее своих страхов и доверься мне. Джену девятнадцать лет, он уже как три года находится в гареме императора, и только вхождение в свиту Юнги спасло его от ссылки во дворец Минэ в соседнем городе, где ему пришлось бы просто прислуживать местным особам или, что хуже, выдали бы замуж за простого жителя Катара. Так поступили с остальными омегами гарема Итара, набирая новый для Кагана. Тогда его светская жизнь закончилась бы, не начавшись толком. Но все оказалось слишком сложно: он влюбился в Ким Намджуна той самой детской неприкрытой любовью, из-за которой боится сделать какую-либо оплошность и быть наказанным. С недавнего времени Джен состоит с альфой в тесной плотской связи, что каждый раз ставит его на колени перед собственными чувствами и не дает из них выбраться. Намджун не любит омегу — он это знает и уже давно смирился, но отпустить не в силах. И сейчас, когда ему дали столь важное задание, он не может оплошать и подставить того, кто ему доверился. Но Юнги не тот самовлюбленный парень, которого вырисовывал в своих рассказах Намджун, — Мин тот, кто устал от бремени прошлого и стремится любыми путями воплотить в реальность план своей мести, пусть безрассудный, но честный и не возомнивший о себе бог весть что. Юнги тот, кому Джен действительно хочет довериться и помогать, но на деле он боится. И через свои страхи переступить он в этот момент оказался не в силах. — Я сделаю все, что от меня требуется, а теперь пойдем, я подготовил для тебя баню, — с застывшей на лице слабой улыбкой омега кивает Мину. Юнги проводит в купальне час, два, три, кажется, целую вечность. Теплая вода успокаивает и дарит умиротворение, давая омеге прийти в себя и не позволить своему сознанию превратиться в руины пожирающих голову мыслей. Праздник уже близился к завершению, стены дворца помимо тронного зала наполнялись голосами множества людей. В это время Юнги уже вернулся в покои, собираясь как следует выспаться и окончательно снять с себя груз этого дня, однако не успевает Джен затушить все свечи в комнате, как в двери стучат. Из приоткрытой щели светловолосый омега принимает сверток бумаги и маленькую коробочку, которую спешит передать Юнги. «Рати, я принимаю твое предложение. Я хочу вновь увидеть тебя этой ночью, но все оружие я все же спрячу от твоего лисьего взора. Прими в подарок украшение в цвет твоих глаз». — Я знаю, что это от императора, — любопытно улыбается и щурится Джен, нетерпеливо ожидая, пока Юнги озвучит и ему содержание письма, но тот молчит, давит сковавшую его лицо ухмылку, прикусывая губы, и открывает коробочку, в которой оказывается кольцо с огромным зеленым алмазом. Джен даже прикрывает ладонью губы, побоявшись слишком громко вдохнуть воздух. — Какое красивое, надень скорее! — Обычное кольцо, ничего необычного, — притворно выдыхает омега, поджав губы и громко развернувшись в кровати, укутывается по самую шею одеялом. — Император позвал к себе, — трепетно шепчет Юнги, отчего Джен даже притопывать начинает от радости, не зная, куда себя деть. Все же Мин не прогадал — он сделал то, что должно было привести его к казни за неуважение к государю, а на деле проводит в его же покои. — Чего же ты спать улегся? Давай быстрее собираться, нельзя медлить, — Джен до смешного по-детски стягивает с Юнги одеяло, заставляя того громко смеяться. И кольцо он все же надевает, еще не зная, насколько ценный подарок ему сделал Каган. Чимин стоит в саду совсем один, не считая малочисленной свиты, что находилась на большом расстоянии от него. Он так засматривается на огни на небе, что не замечает подошедшего к себе советника. Он вздрагивает, когда слышит чужой голос. — Уже поздно, Вам не стоит находиться здесь одному, — произносит Намджун, без стеснения любуясь красотой омеги. Кто-то скажет, что он влюблен, кто-то усмехнется и увидит в его взгляде лишь надежду на выгодный брак, но ничего из этого в Намджуне нет. Он не влюбился, а полюбил, он не надеется на брак, а знает, что такого дозволения не получит. Все, что дано ему — наблюдать за спустившимся с небес ангелом под тенью государственного чина. В альфе нет мучений от любви, нет ревности к выстроенным в ряд мужчинам, что стремятся взять в мужья принца, он принял свою участь, спокойно встречается с другими омегами и надеется на размеренную жизнь хотя бы недалеко от Чимина, чтобы хоть и изредка, но видеть его. И так до следующей встречи. — Тогда и Вам стоило бы отправиться к себе, — тихо смеется омега, заставляя сердце Намджуна сжаться. Этот смех и голос — все, ради чего Киму хочется сражаться, лишь бы иногда слышать и проживать следующие дни в надежде встретиться вновь. — Пожалуй, более важным сейчас для меня является охрана прекрасно принца, — улыбается Ким, разглядывая целый мир в глазах омеги, сияющий и такой же невероятный как и он сам. — От кого? Комаров разве что, — посмеивается Чимин. Кто-то скажет, что он влюблен, кто-то усмехнется и услышит в его голосе лишь надежду на что-то большее, чем такие редкие встречи, но ничего из этого в Чимине нет. Он не влюбился, а полюбил, он не надеется, а знает точно: ничему не бывать. Намджун — сын Манны, Чимин — сын Кхорна. Им, подобно двум противоборствующим богам, не быть вместе. Ни по судьбе, ни по верованиям этой страны. Но когда они видят друг друга, мир преображается, реки возвращаются в русла, природа наслаждается спокойствием. Вздрагивает Вселенная.