Девяносто один Whiskey

4 июня 1944 г.

Дорогой Сэм, Ну вот момент и настал. В последние дни здесь в порту был полный хаос, но теперь все готово: оружие смазано, ботинки начищены, на корабли погружено все за исключением нас. Но к вечеру мы должны быть уже в пути. У меня пока все хорошо. Я немного уладил отношения с лейтенантом Новаком, и может быть, он не такой уж засранец, каким мне казался. То есть не пойми меня превратно, он все равно засранец, но славный малый. Я понимаю, за что его любят ребята: он никому не позволяет собой помыкать — включая и меня — но при этом как-то умеет дать понять, что ожидает от тебя лучшего, даже если ты миллион раз его подводил. Так что даже хочется стремиться к лучшему. Не знаю… Недавно у нас состоялся долгий разговор о книгах — совершенно дружеский! И оказалось, он большой поклонник Хемингуэя. Я сказал, что и сам знаком с горячим поклонником Хемингуэя, и он чуть было не пустился в рассуждения о его писательских заслугах, пока не сообразил, что я говорю не о себе. Может быть и я что-нибудь прочитаю, когда вернусь домой и будет время. Но это будет нескоро. Если только в Нормандии не разбросаны книги на случай, если кто-то из солдат заскучает. Да, если бы… Я не знаю, как там будет, но уже ясно, что Англия вообще не считается: все здесь только и говорят что о «континенте», как будто это совершенно иной мир. Хотя понятно, что мы не в кругосветном турне и встречать нас по ту сторону пролива будут соответственно. Я жду этого — даже с каким-то предвкушением? Не знаю… Сложно сказать. Но у нас все отточено, мы отлично друг друга знаем и сработались так, что никто не должен попасть в беду. А если и попадет, я подоспею и все будет хорошо. Ну уж со мной-то в любом случае ничего не случится, так что обо мне не волнуйся! Зато вот ты меня порядком встревожил. Я так и не понял: в чем там дело у отца? Он просто с катушек слетел или снова запил? Я напишу ему сам, если хочешь, скажу, чтобы оставил тебя в покое. Тебе двадцать лет, бога ради! Он вообще благодарен должен быть за то, что ты до сих пор живешь с ним под одной крышей! Жаль что тебе не досталась выбранная девчонка, но и подруг своей пассии бывает неплохо узнать. Мне кажется, ты ей нравишься. Только не прогуливай ради нее практикумы — какая бы она ни была красавица, это не стоит того чтобы провалить сессию. Вот серьезно! Но на первом экзамене результат впечатляющий: я тобой горжусь! Осталось еще четыре, так? Они все записаны у меня в блокноте. Не знаю, когда в следующий раз смогу написать, но тогда желать тебе удачи ребята будут уже из самой Франции! Постараюсь написать как можно раньше по прибытии. Пожелай и ты мне удачи! И следи за собой, ладно? Сцуко. T-4 сержант Винчестер 91W1O, рота B, 116-й пехотный полк 29-я пехотная дивизия Армия Соединенных Штатов

4 июня 1944 г.

Если в Фалмуте делать было почти нечего, то на борту «Томаса Джефферсона» занятий еще меньше. Корабли Группы О выдвигаются первыми, так как им предстоит преодолеть самую длинную дистанцию: вперед них идут только тральщики. Таким образом, служащим 116-го полка предстоит дольше всех остальных пробыть в замкнутом пространстве. Они много спят, играют на все деньги, что у них есть; некоторые взяли с собой книги. Иные проводят время, свесившись за борт, но по большей части морскую болезнь люди уже побороли и постоянная качка им не докучает. Они слушают радио, но немецкая Эксис Салли, смеющаяся над ними из радиоприемника так, будто знает что-то, чего не знают они, волнует солдат, даже хотя уже месяц болтает одно и то же. Кастиэлю неспокойно. Он знает, что большинству солдат не терпится в бой, — они беспрерывно обсуждают, как подстрелят своего первого фрица, как наконец-то грядет главное, — и в какой-то мере Кастиэль чувствует то же. Но чем больше времени он проводит на корабле, медленно плывущем в сторону противника, тем туже становится узел у него внутри. Если верить Иниасу, лейтенант Эстер презирает Кастиэля всеми фибрами за то, что тот занял его пост заместителя командующего, и Кастиэль как никогда чувствует, что не может позволить себе оступиться. Но время, проведенное с остальной ротой, и особенно с его взводом, успокаивает его нервы. Он не говорит никому, что нервничает, но люди каким-то образом чувствуют это все равно и изо всех сил стараются отвлечь его: приглашают поиграть с ними в карты, предлагают шоколадки из своих пайков, рассказывают анекдоты, какие могут вспомнить. Не дают ему тихо сидеть в конце стола в столовой и вариться в своих мыслях, а сажают в середину и втягивают в разговор. — Нам же не придется разговаривать по-французски? — волнуется рядовой Корбетт. — Я его вообще не знаю — я вместо него в школе физику изучал. — Не стоит ли больше беспокоиться насчет немецкого? — замечает Дин Винчестер. — Уж это наверняка поважнее будет. — Да кому надо понимать по-фрицевски? — улыбается Зеддмор. — Барабань по ним — и делов-то. Винтовка за тебя все скажет! — Этот комментарий вызывает всеобщее одобрение: умудренные кивки и поддакивание. — Конечно, — отвечает Дин многозначительно. Он без куртки и показательно разминает плечи, отчего футболка натягивается на его груди. — Дайте мне только разогреться и настроиться на убийства. Зеддмор смеется. — Ладно, док, вам, может, языки и пригодятся. — Ебать меня… А я ни одного слова не знаю, — отвечает Дин. Кастиэль смотрит, как его губы произносят слова. — А, не волнуйся… — говорит Пэт Барнс, лениво вращая вилкой. — На то у нас есть переводчики. Дин пожимает плечами и вновь принимается за ужин. — Дамы, отдайте инициативу мне, — протягивает Гарт Фицджеральд, широко разводя руками, так что опрокидывает стакан капрала Харвелла. — Французский — это моя стихия. "Mercy boko" и все такое… — самодовольно улыбается он. Харвелл отшатывается от залитого водой стола. — Эй, поосторожнее! — ворчит он и с силой отталкивает Гарта. — И вообще правильно "merci beaucoup", придурок. По другую сторону стола, куда не может дотянуться раздраженный Харвелл, молодые рядовые хором издают девчачье «у-у-у-у». Галлагер разражается таким хихиканьем, что давится ужином, и остальные тут же ставят наперебой на то, чтобы не брать на себя бремя его реанимации, если он потеряет сознание. — А я немного знаю французский, — говорит Кастиэль, задумчиво гоняя вилкой остатки мяса по тарелке. — Много лет назад, классе в седьмом, один парнишка с нашей улицы купил книгу и учил нас. — Что, тот придурок Джонни Аскотт с Четвертой улицы, который мнил о себе невесть что? — спрашивает Иниас, сидящий дальше на скамье, и насмешливо фыркает в еду, когда Кастиэль кивает. — Боже правый! Этот ушлепок считал, что парочка заученных убогих фраз сделают из него дона Жуана. — Ну продемонстрируйте, сэр! — просит Дин, и Кастиэль с удивлением поднимает глаза, понимая, что тот обращается к нему, а не к Иниасу. Губы Дина чуть дергаются в намеке на улыбку, и он ободряюще кивает. — Научите меня чему-нибудь. Кастиэль выдыхает едва слышным смешком через приоткрытые губы. Он и сам не знает, с чего это приходит ему в голову, но вдруг вздергивает бровь и отвечает: — У меня для вас ключевая фраза — не забудьте ее. — Он вспоминает все, над чем смеялись незрелые семиклассники, он смотрит на изгиб губ Дина вокруг пустой вилки — черт бы побрал эту оральную фиксацию! — на то, как тот играет зубцами на нижней губе, оставляя на ней маленькие розовые вмятины — и мозг Кастиэля просто отключается: — Je veux te faire une pipe, — произносит он. Иниас давит в стакане смешок, и Кастиэль осознает откровенный идиотизм того, что только что сделал, но Дин ничего не подозревает: лишь широко улыбается и пытается повторить, коверкая непривычные гласные: — Che verde fay — стоп, как там… Che verde fair oo peep? Теперь уже ничего не поделать. Иниас медленно краснеет, силясь не испортить момент, и, судя по тому, как горят уши и шея Кастиэля, с ним происходит то же самое, но по совершенно иной причине. Солдаты переговариваются между собой, пытаясь угадать смысл фразы: «Нет, погоди, я слышал "пип" — это про стриптизерш, наверняка!» — и Кастиэль понимает, что надо заканчивать эту шараду и менять тему как можно быстрее. — Ладно, не лопните от натуги, я просто подшутил над вами, — говорит он Дину. Поняв, что наконец можно смеяться, Иниас прыскает хохотом, а Кастиэль небрежно откидывается назад на скамье. Он сдержанно дерзко ухмыляется и беззастенчиво встречает взгляд Дина — иначе в такой ситуации нельзя — и поясняет: — Это значит «Я хочу тебе отсосать». Дин не морщится от стыда — выражение его лица вообще не меняется: такое же заинтригованное, завороженное, как пока он ждал перевода, — но что-то меняется. — Ох, подло! — восклицает он, качая головой, словно корит себя за то, что не догадался. — А я верил вам, сэр! — вздыхает он, и все вроде бы на месте: и глупая полуулыбка, и морщинки смеха. Но правда — в его взгляде: неподвижном, потемневшем, жадно горящем — не оставляющем глаз Кастиэля. Все еще маниакально хохочущий Иниас извиняется и выходит налить воды и успокоиться. Рядовые разражаются взрывами смеха и пародируют жалкие попытки Дина повторить французский. Кастиэль лишь небрежно пожимает плечами и поднимает брови, глядя на Дина, в попытке прогнать нервный прилив жара, румянец, неумолимо пробирающийся на шею и руки, пульсацию крови в венах. Кто-то произносит что-то — далеко, как будто за тысячу миль. Что-то о том, чтобы не подпускать французских педиков, какую-то грубую шутку, сопровождаемую жестом — и разговор, слава богу, сворачивает в более безопасное русло. Неловкий момент минует, вот только Дин, продолжающий есть, прикусывает нижнюю губу, после чего проводит по ней языком, и во второй раз за пять минут Кастиэль чувствует, что инстинкт самосохранения подводит его: его взгляд машинально прослеживает это движение, и он вдруг эхом чувствует сухость во рту и — «не делай этого, не делай этого» — медленно облизывает губы в ответ. Взгляд Дина на нем — тяжелый, ощутимый физически. Кастиэль не хочет поднимать глаза, но невольно снова встречается с ним взглядом и — черт. Видно, жар, поселившийся в паху Кастиэля, охватил его настолько, что Кастиэль начал проецировать собственное отчаяние, потому что вес откровенного неприкрытого желания в глазах Дина обрушивается на него, как обвалившееся здание, пригвождает так, что трудно вздохнуть. — Новак. Новак! Эй, кто-нибудь, позовите лейтенанта Новака! Чья-то рука сжимает и встряхивает плечо Кастиэля. Он вздергивает голову. — А? У торца стола стоит капитан Милтон, сцепив руки за спиной, а прямо перед ним — лейтенанты Алистар и Эстер. Что бы это ни значило, ничего хорошего это не сулит. Кастиэль поднимает руку, показывая, что заметил их, и поспешно собирает вещи. Он не смотрит на Дина — у него и так в ушах стучит пульс и руки дрожат, поднимая поднос. Он выбрасывает остатки ужина в мусорный контейнер и следует за Милтоном прочь из столовой по трапу на палубу. — Все в порядке, сэр? — спрашивает Эстер, но прежде, чем Милтон успевает заговорить, Кастиэль уже видит причину совещания, глядя мимо Милтона в море. Вчерашняя многообещающе хорошая погода сменилась: небо потемнело и покрылось тяжелыми тучами, предвещающими дождь. Кастиэль знает, что это не сулит ничего хорошего. — Лейтенанты, операция отложена, — сообщает Милтон без предисловий, и сердце Кастиэля падает. — Штурм перенесен на шестое число — все то же, но на день позже, если погода позволит. Пока мы меняем курс в обход острова Уайт. Посмотрим, как пойдут дела, но, если небо не прояснится, не исключено, что придется все отменить и вернуться на базу. Кастиэль тяжело сглатывает. — Есть, сэр, — говорит он в унисон с рядом стоящими офицерами. — Проинформируйте своих людей. — Есть, сэр. Милтон кратко кивает. — Это все. Вы свободны. Дождь уже начинается.

6 июня 1944 г.

Время час ноль-ноль. Пронзительный свисток боцмана оглушителен, и, когда на палубе воцаряется тишина, становится слышно радио: «Внимание: всем штурмовым отрядам явиться в зону высадки. Повторяю: всем штурмовым отрядам явиться в зону высадки». Кастиэль уже не спит. Перед некоторыми событиями просто не спится, и вторжение ста пятьюдесятью тысячами человек на самое защищенное нацистами оккупированное побережье Франции — один из таких случаев. Он садится, глядя на темные очертания ждущей его армейской сумки и винтовки М1 у изножья кровати. Форма ложится на кожу жесткая и холодная. Он быстрым шагом выходит на палубу; он и сотни других, идущих на высадку, двигаются как один. Время три десять. 116-й и 16-й полки в полном составе собраны на палубе, выстроены по ротам, роты — по взводам. Штабные офицеры стоят группками, прерывая мертвую тишину лишь изредка и только чтобы обсудить грядущее утро. Никто не шутит. Даже Габриэль, которого Кастиэль замечает через два взвода, выглядит серьезным. Не слышно ни насмешек, ни бравады, повсеместной предыдущим утром, — лишь ряды и ряды солдат, ждущих доставки на место. Стоящему впереди Кастиэлю видна шеренга во всю длину, и, хотя он знает, что у них есть солдаты всех ростов, телосложений и цветов кожи, сейчас он не различает никого. Каждый человек, будь то офицер или рядовой, пехотинец или артиллерист, — безликий. Кастиэль снова переводит взгляд вперед. Во главе роты, рядом с его взводом, стоит капитан Милтон. Он отправляется с ними — хочет одним из первых высадиться на пляж. Кастиэлю этого не понять. — Сегодня погода получше, — тихо говорит Милтон, глядя на небо за кораблями — еще темное, облачное и зловещее. Кастиэль не говорит ничего. Время три пятнадцать. Первый взвод идет первым; Кастиэль, как командир, первым перелезает через борт крейсера и спускается по влажному от соленой воды канату в десантный катер внизу. Затем он помогает спуститься солдатам своего взвода. Время три тридцать. Катер опускают в пролив Ла-Манш, и лица людей на палубе, включая и Иниаса, исчезают за металлом борта. Кастиэль сглатывает. Спуск на воду выходит таким же простым и гладким, как во время учений, но это уже не учения. Шкипер включает шумный двигатель, и они отправляются к Омахе. Катера маленькие, тесные, холодные. Каждый забит под завязку: тот, на котором находится взвод Кастиэля, помимо тридцати человек везет еще полный оружия джип и плавучий танк. Более миниатюрно сложенных солдат, вроде Альфи Уилсона, зажимают в толпе всякий раз, когда в корму катера ударяет волна; солдаты крупнее стараются держать руки ближе к телу; и почти все, независимо от габаритов и выносливости, хоть раз да блюют за борт. Они продрогшие до костей, промокшие от брызг волн, плещущихся в металлические борта, и взмокшие от пота. Волны нещадные. Солдаты цепляются за борта, чтобы не валиться друг на друга, но содержимое желудков удержать удается мало кому. Кастиэль слышит, как кто-то молится; его собственные пальцы пробираются под ворот рубахи и находят распятие. Оно холодное на ощупь. Дрожащими пальцами Кастиэль вынимает из кармана штанов портсигар и достает сигарету. Он вдруг в приступе ребяческой сентиментальности решает, что выкурит здесь, на катере на пути в Нормандию, только половину, а вторую половину затушит и будет хранить в портсигаре до тех пор, пока не придет время возвращаться домой. И тогда, на корабле обратно в Англию, когда все закончится, он докурит оставшийся бычок. Он захлопывает портсигар, который едва не вылетает у него из рук, когда в правый борт ударяет очередная волна и толкает его на сержанта Барнса. — У кого-нибудь есть прикурить? — спрашивает Кастиэль, повысив голос над ревом волн и моторов. Рядовой Гидеон бросает ему зажигалку. Он легко ловит ее и щелкает ею у конца сигареты. В тусклом красноватом пламени он видит Дина у дальнего борта катера — Дин смотрит на него. Цвет его глаз не различить в свете пламени, но его взгляд резок и сосредоточен. Кастиэль плотнее зажимает в губах сигарету, делает глубокую затяжку и отдает зажигалку Гидеону. Он выдыхает дым и теряет Дина в облаке. Кажется, что на катерах они проводят чересчур много времени. К пяти ноль-ноль бомбардировка только началась: до них долетают звуковые волны взрывов, далеко на горизонте появляются клубы пламени. Это самый жуткий грохот, что Кастиэль когда-либо слышал, — настолько громкий, что звенят барабанные перепонки и кажется, что голова расколется пополам, — но в то же время этот грохот услаждает слух: каждый немец, убитый флотом и авиацией, — это минус один немец на берегу. Время шесть ноль-ноль. Шкипер кричит что-то сверху, и Кастиэль, не расслышав, вдруг впадает в панику. Он уже давно выкурил свои полсигареты и теперь не может найти, чем занять руки: без занятия они дрожат. — Капитан Милтон? — окликает он командующего через палубу. — Что… — Тридцать секунд! — кричит Милтон всему взводу. — Будьте готовы — времени не терять! Высадка в воду и на берег как можно быстрее, действовать слаженно, и бога ради — никаких глупостей! Удачи! Пальцы Кастиэля сжимаются на винтовке. Тридцать секунд. И затем, лишь только он успевает задуматься об оставшихся тридцати секундах, ожиданию приходит конец. Они резко врезаются в песчаную отмель, пандус падает, кто-то кричит — но почему, что происходит? — слышна перестрелка, мелькают брызги крови, и Кастиэль моргает от того, что они попадают в глаза. Откуда уже кровь?! — За борт! — орет сержант Миллиган, и вдруг вся картина словно разворачивается вокруг Кастиэля: он видит израненное тело кого-то, с кем был знаком, в носовой части катера; видит тонкую струйку крови из носа капитана Милтона и тлеющую черную дыру там, где был его глаз; слышит удары и лязг пуль, разъедающих металл перед его ногами. Он хватается за борт, подтягивается — легко, как на шестифутовую стену полосы препятствий в лагере Килмер, — и переваливается через борт в воду. Кастиэль умеет плавать, но тут же идет ко дну. Вода парализующе, оглушительно холодная и темная от металла борта, так что ничего не видно. Кастиэль барахтается изо всех сил, пытаясь вынырнуть на поверхность, но не может — он не понимает даже куда движется, где верх, где гребаный пляж, — и, когда грудь стискивает от нехватки кислорода, он вдруг осознает, что вполне реальна перспектива просто утонуть здесь и так и не попасть на берег. Он в панике гребет и брыкается, силясь плыть, как учила в детстве мать, но вес снаряжения слишком велик, и он опускается ко дну быстрее, чем хватает сил всплывать. Он выпутывается из военной сумки, сбрасывает лишние обоймы, пытается спасти винтовку, но в суете роняет ее и нырять за ней уже некогда, потому что легкие горят, в голове бьет барабан — и вот наконец у него получается начать всплывать, выше, выше, блядь, он умрет здесь, он здесь умрет, выше — и он выныривает на поверхность и хватает ртом воздух. В этот момент ему все равно, что он растерял все снаряжение и всех людей: он лишь безмерно благодарен судьбе за то, что не утонул в первые десять секунд вторжения в Нормандию. Он плывет практически вслепую, жмурясь от жгущей глаза соли, и наконец его ноги цепляют песок. Он встает и поднимается из воды. Открывшееся его взору зрелище — как удар под дых. Перед ним раскинулся пляж Омаха: светлый, чистый, золотистый. Пейзаж — как из голливудского кино: на берегу, где-то в полумиле вдали, видна галька — крупные гладкие серые камни, — а затем, после короткой полосы болотистой грязи, пляж плавно поднимается, превращаясь в травянистый утес, живописный и безмятежный. Вдали за утесом виднеется витой шпиль церкви, опрятные домики с красными крышами и бетонные немецкие бункеры. Картина идиллическая. Более того, картина нетронутая. Кастиэль с ужасом понимает, что на пляже Омаха вовсе не обещанные руины и разруха: на деле бомбардировки даже не покоробили немецкую оборону. Очевидно, почему-то все пошло совсем не так, как планировалось. Однако больше думать о том, куда запропастилась поддержка чертовой авиации и флота, некогда, потому что идет война. Он бегом устремляется вперед, несмотря на то что промокшие штаны грузом тянут вниз даже при отсутствии оружия и сумки, несмотря на треск пулеметных очередей с пляжа. Вокруг видны тела, истекающие кровью в воду, но дальше за ними из воды возвышаются большие металлические ежи, установленные немцами, чтобы затруднить высадку танкового десанта. Кастиэль видит, как пули со звоном отскакивают от ежей, и устремляется к ним. На бегу, шлепая в плещущейся воде, Кастиэль различает за ежами несколько фигур; приблизившись, он узнает одну из них. — Зеддмор! — кричит он — и, споткнувшись обо что-то, падает в воду. Обернувшись, он видит, что упал, запнувшись о плавающую человеческую руку с часами, которые Кастиэль изо всех сил пытается не узнавать. Он поднимается на ноги и снова кричит: — Зеддмор! На этот раз рядовой оборачивается, и его лицо перекашивается от облегчения. — Слава богу, вы здесь, сэр! — восклицает он, перекрикивая шум, и со смущением признает: — Мы понятия не имели, что делать. Сердце Кастиэля сжимается. Он обводит взглядом мужчин, сгрудившихся вокруг Зеддмора: кучку рядовых его взвода — мокрых, потрясенных и растерянных. Ни одного офицера. Уж точно среди них нет капитана Милтона. Черт. Капитан Милтон… Кастиэль делает медленный глубокий вдох. Ничего. Не так страшно, что они потеряли командующего: надо просто найти заместителя, и он сообразит, что делать, и все будет хорошо — но почему-то Кастиэль никак не может вспомнить, кого назначили заместителем командующего. Разве не лейтенанта Эстера? Нет, лейтенант Эстер не справился под давлением; роль отдали кому-то другому… И Кастиэль вспоминает. — Черт… — шепчет он себе под нос. — Сэр, что происходит? — растерянно спрашивает рядовой Уилсон. — Где другие роты? Где танки? Сэр, я думал, мы должны… — Сэр, что нам делать… — Лейтенант, я еще слишком молод, у меня… — Заткнись, а, — вмешивается знакомый голос, и, если бы Кастиэлю хватало времени или присутствия духа обрадоваться, что Дин выбрался с катера живым, он бы обрадовался. Взяв паузу и сделав еще один глубокий вдох, Кастиэль выглядывает из-за ежа, чтобы оценить ситуацию. Перед ними еще около полумили мелководья, усеянного ежами, потерянным оружием и телами; дальше начинается берег, где еще ярдов триста до утесов. Бетонные заграждения поперек узких дорог, ведущих с пляжа, не разрушены, как было обещано; и бетонные бункеры с немецкими пулеметами и легкой артиллерией стоят целехонькие. Кастиэль поворачивается к людям и пересчитывает их. Рядовые плюс Дин — итого пять. — Так, — говорит он, приняв волевое решение. — Здесь оставаться и ждать нельзя — по моей команде бежим к берегу — для начала к тому упавшему тральщику. У ежей не останавливаемся — даже если вы кого-то узнали. Одна длинная перебежка — как на учениях. Винчестер, вы со мной! Дин удивленно вскидывает голову, как будто думает, Кастиэль забыл, что Дин не в пехоте. — Сэр, у меня нет оружия… — Не только у вас, — огрызается Кастиэль, нервно сжимая пустую руку. Он в последний раз выглядывает из-за ежа. — Так… вперед! Они поднимаются и бегут. Снаряды падают дождем — дождем, который грохочет, как рушащееся здание, обрызгивает их причудливой красно-синей водой, сотрясает внутренности до костей, раскалывает мозг, так что хочется отползти обратно домой. Кастиэль едва замечает текущую с каски воду: он сосредоточен на том, чтобы переставлять ноги, на том, чтобы не упасть в приливе, который тянет за лодыжки и заполняет ботинки. В голове свистит собственное дыхание, пальцы то и дело непроизвольно сжимаются, словно в попытке высвободиться из пут океана. Он слышит неуклюжий всплеск сзади, там, где должны быть остатки его взвода, и шлепки становятся чуть тише: кого они потеряли? Но Кастиэль не оборачивается, а лишь силится дышать и двигаться, хотя каждый мускул в теле требует лечь, упасть, или хотя бы перестать бежать в условиях, в которых бежать невозможно. Наконец, кажется, годы спустя, он падает за тральщиком, где воды всего по колено. Позади него тяжело падает Дин, хватая ртом воздух на фоне взрывов и свиста снарядов. — Где мы? — спрашивает Дин, прижав к груди руку и пытаясь отдышаться. — Мы у цели, сержант; корректный вопрос — это где, мать их, все остальные? — отвечает Кастиэль, поправляя на плечах мокрую куртку. Дин усмехается, даже в таких обстоятельствах, и этот звук согревает душу, несмотря на то что у Кастиэля от холода и адреналина дрожат руки. Он оглядывается на оставшихся четверых — нет… черт — троих рядовых, кое-как нагоняющих их с нечленораздельными проклятиями, и наконец и те падают на корточки за препятствием. На пляже видны еще тела. Кастиэлю кажется, что он замечает знакомого из роты Авель 116-го полка, разорванного на части, разбросанные на песке на расстоянии нескольких метров, но, с другой стороны, все ему уже немного знакомы, а тел много, и снаряды, свистящие над головами, угрожают такой же судьбой их маленькой группе. Кастиэль отворачивается, пытаясь найти взглядом еще кого-то из своего взвода или хотя бы из своей роты. Вдалеке видны одинокие люди, растерянно выходящие из воды, но они слишком далеко, чтобы их опознать, и слишком далеко, чтобы их ждать. Видны и фигуры, присевшие за ежами, фигуры, слепо бегущие по песку, фигуры, выкрикивающие приказы, фигуры, попадающие под выстрелы и падающие, фигуры, согнувшиеся над другими, раскинутыми на берегу… — Дальше что, солнышко? Кастиэль резко оглядывается на Дина. На щеке у того неглубокая царапина, из которой на подбородок стекает кровь, но под ней — обычная кривая усмешка, зубы, теребящие нижнюю губу, и все это так немыслимо нормально, что Кастиэль чувствует порыв улыбнуться в ответ. Вместо этого он отворачивается к рядовым. — Зеддмор, Миллер, Уилсон, вы как? Зеддмор опасно пошатывается на коленях, как будто его вот-вот стошнит. Уилсон стискивает зубы так крепко, что, кажется, вывихнет челюсть, но стоически кивает. Миллер потягивает за каску спереди. — Отлично, сэр! Открыть подавляющий огонь? — кричит он. — Нет, это бессмысленно, — отвечает Кастиэль. — Тут стрельбой ничего не добьешься. Проблема — в разнице высот: утесы возвышаются над ними, плавно поднимаясь почти на тридцать футов, и издалека кажется, что в них нет ни одного изъяна. Теперь, когда они подошли ближе, стало видно, что высоко над головой есть впадины и уступы, где скрыты доты и пулеметные посты, но пытаться попасть в них так, чтобы это оказало хоть какой-то эффект, очевидно бесполезно. Их шанс на выживание — это убраться с чертова пляжа. — Сэр? — окликает Дин. Кастиэль оборачивается и видит, что Дин смотрит прочь, назад, на людей, лежащих на пляже и плавающих на мели. Дин нехотя поворачивается к Кастиэлю. Выражение его лица серьезно. — Разрешите заняться моей основной работой? Кастиэль переживает момент слабости. — Отказано, — резко отвечает он. — Вы нужны мне, Винчестер. Дин смотрит на него, сжав губы явно неодобрительно, но не перечит. Его глаза не отпускают глаз Кастиэля, и в них читается доверие. «Я не считаю, что это верное решение, но я сделаю, как вы скажете», — говорят они. Кастиэль отводит взгляд. — Приготовиться к перебежке! — приказывает он, повышая голос над пронзительным визгом падающих снарядов. С глубоким вдохом он упирается руками в колени. — Вперед! Все мышцы протестуют, но Кастиэль заставляет себя встать на ноги и побежать. Он смутно, словно сон, вспоминает интенсивную подготовку к этому дню, вспоминает, как солдаты жаловались после тренировок, как говорили, что в бою ни за что не будет так тяжело, — как же они ошибались… Едва он отбегает от тральщика на три шага, как в ушах раздается свист: он становится все громче и громче, пронзая все тело, — и Кастиэль уже готов инстинктивно обернуться и крикнуть своим людям «Ложись!», но потом вспоминает, что говорил один из ветеранов: «Если ты снаряд слышишь, все окей. А вот если ты не слышишь снаряда — дело дрянь». Вдруг осмелев, он не оборачивается, а продолжает бежать. Свист и шипение снарядов вокруг делают его неуязвимым. Они секунд на десять приседают за следующим ежом, только чтобы убедиться, что все целы, — у Уилсона в глазах слезы, Зеддмора на сей раз таки тошнит — и снова пускаются бегом. Теперь они на мелководье: вода плещется у колен, а не у пояса, и можно передвигаться быстрее, хотя риск нырнуть лицом в воду из-за полных ботинок еще вполне реальный. Где-то позади слышится треск и высокий мучительный крик и чувствуется теплый отсвет пламени, поднимающийся вверх. Это глупый, дилетантский порыв, но Кастиэль не может его побороть: он оборачивается, чтобы посмотреть, в чем дело, и видит пламя, охватившее один из танков, храбро попытавшихся добраться до берега. Пламя жадно лижет людей, пытающихся выбраться из танка — и в этот момент Кастиэль видит лицо Дина с огромными глазами и его губы, произносящие — «ЛОЖИСЬ!» — и впервые Кастиэль замечает, что стало странно тихо. Потом что-то врезается в его левое плечо, словно стальная бейсбольная бита, и, если он еще не упал к этому моменту, то теперь-то уже точно. Он оказывается на четвереньках в воде, так низко, что прилив полощет волосы и они липнут ко лбу. Из-за звона в ушах Кастиэль не понимает толком, что случилось: он слышит отдаленный крик «Сэр — лейтенант!» — и парализующая боль пульсирует во всем теле, лишь на такт расходясь с биением сердца. Он пытается встать на дрожащие ноги и сообразить, что, черт возьми, только что произошло. Внезапно перед ним оказывается Дин, хватает его за плечо и тянет вверх. — Лейтенант! — кричит он, словно за тысячу миль. — Вы меня слышите? — Слышу, отвали, — машинально отвечает Кастиэль, отталкивая его и не обращая внимания на боль, которая тут же пронзает другую руку. — Вперед, вперед! Перебежка до следующего ежа кажется долгой, бесконечной. На каждом шагу левую половину туловища простреливает боль, туманящая взор, так что пляж впереди кружится тенями серого и коричневого. Кастиэль без сил: его ботинки полны воды, он чувствует отвратительную мозоль, назревающую на пятке, штаны насквозь мокрые, липкие и тянут вниз, и ноги просто устали. Он спотыкается о чей-то ботинок — нет, о ногу в ботинке — колено подкашивается, но он заставляет себя не упасть и не показывать слабость. До следующего препятствия всего несколько метров. Однако, когда Кастиэль обрушивается за ним, он обнаруживает, что там уже столпилась группка растерянных и испуганных солдат. Они жмутся к металлу, чтобы дать место товарищам, скользя ботинками по песку в воде, и во все глаза смотрят на Кастиэля. Никому из них не дашь больше двадцати. — Кто здесь командующий? — спрашивает Кастиэль — но, глядя на их звания, с падающим сердцем понимает, что уже знает ответ. — Э… вы, сэр, — отвечает один из них дрожащим голосом. — Рота А, сэр… у нас был капитан, но он… — Неважно! — прерывает Кастиэль охрипшим голосом, стараясь быть услышанным за шумом — за неистовыми криками солдат, за грохотом взрыва, за шипением пламени. – Следуйте за нами! — Он на мгновение умолкает, чтобы сделать полноценный вдох через боль в легких после выматывающего бега, и осматривает имеющихся в его распоряжении людей. — Курс через гальку к волнорезу. Там мы должны быть вне досягаемости артиллерии. Это недалеко — где-то сотня метров. Одна перебежка — и будем в укрытии — всем ясно? — Сэр, — вдруг подает голос Уилсон, задыхаясь. Кастиэль оборачивается и видит, что ноги отказали Уилсону и он стоит на коленях, согнувшись по пояс в воде. Глаза у него красные и влажные, как будто он изо всех сил старается не заплакать. — Сэр, моя лодыжка… кажется, я снова подвернул ее, я не могу… не могу… — Можете! — возражает Кастиэль. — Здесь нельзя оставаться, Уилсон. Единственный выход отсюда — впереди, слышите меня?! Нижняя губа Уилсона дергается, но он сжимает руки в кулаки. — Да, сэр. — Хорошо. Рота А, вы с нами? Всем приготовиться! — Кастиэль на миг выглядывает из-за препятствия, осматривая местность впереди. До гальки недалеко, а после нее и вовсе должно быть несложно… если только флот, или саперы, или хоть кто-нибудь, блядь, придет на помощь и прорвет блокады. Кастиэль вновь оглядывается на солдат: те, у кого еще осталось оружие, нервно перехватывают его. — Вперед! Они бегут. Под ногами теперь совсем мелко, и можно бежать как следует, как они обучены, — и, хотя дыхание у Кастиэля по-прежнему сбивается и все тело дрожит от измождения, а левая сторона немеет от боли, его вдруг охватывает стойкая уверенность, что все получится. Как только они доберутся до волнореза, они смогут через него перелезть, прикончат фрицев и будут считать операцию успешно выполненной. Встретятся с остальной частью роты B, выпьют по стаканчику кофе и будут готовиться к следующему победному этапу. Далее происходят две вещи. Где-то позади Кастиэля раздается краткий высокий вскрик — достаточно знакомый, чтобы Кастиэль понял, не только что произошло, но и с кем. И потом он замечает колючую проволоку. Кастиэль бежит к гальке — уши заполняет хруст шагов по камням, ракушкам и обломкам военного снаряжения, — он пересекает полосу песка и только тогда видит, что галька впереди покрыта спутанной сетью колючки до самого волнореза наверху. Он в нерешительности замирает. Вперед дороги нет. И назад нет. Кастиэль падает на колено, чтобы не быть столь крупной мишенью, и, планируя, что делать дальше, оглядывается назад, чтобы убедиться в том, что уже и так понял. Больная лодыжка подвела Уилсона, и теперь он неуклюже скорчился, завалившись назад, и его потемневшая от крови форма — рваная там, где очередь настигла его в момент слабости. — Ничего, ничего, — еле слышно говорит ему Дин, осторожно укладывая его на мокрый песок. Изо рта у Уилсона течет струйка крови: он пытается заговорить и все еще силится не плакать. — Все не так страшно, ладно? Все не так страшно… Кастиэль отворачивается. У него проблемы важнее. На гальку не пройти, пока не прибудет бригада обезвреживания или кто-нибудь с подрывными снарядами. Кажется, огонь с постов немецких пулеметчиков покрывает пляж вплоть до гальки, но не достает до колючей проволоки, что хорошо; с другой стороны, теперь они на открытой местности под артиллерийским огнем. Остальные уцелевшие члены команды за исключением Дина подскакивают и падают на колени вдоль линии берегового откоса по обе стороны от Кастиэля. — Сэр, — выпаливает ближайший к Кастиэлю Макс Миллер сквозь одышку, — у нас есть… — Нету, — предвосхищает его вопрос Кастиэль. — У нас ничего нету. — Он диким взглядом оглядывается по сторонам, в отчаянии ища хоть что-то, что можно использовать в качестве укрытия от летящих снарядов, сотрясающих землю, как мелкие землетрясения. Каждый снаряд разбрасывает металлическое конфетти, способное разорвать в клочья взрослого человека. — Что теперь, сэр? — спрашивает рядовой из роты А со страхом в голосе. Кастиэль стискивает зубы — колючку никак не обойти. — Теперь, — отвечает он, — окапываемся и ждем. И они ждут. Им не остается ничего, кроме как отчаянно разрывать землю голыми руками, чтобы соорудить для себя хоть какое-то укрытие. Восемь ноль-ноль. Со следующей волной катеров на берег прибывают саперы, бригады легкой артиллерии и — слава богу — кто-то, кто может обезвредить колючку. Блокады пока не прорваны, проходы не расчищены, но колючая проволока взорвана, срезана и утилизирована и, ведомые самим генералом Кота, солдаты рот А и B наконец прорываются к утесу. Восемь тридцать. Кастиэль поднимается первым из своей маленькой группки и, не удержавшись, оборачивается на хаос внизу. Дина нигде не видно. Но у каждого из них своя работа, и Дин где-то занят своей. Ему нужно спасать людей, перевязывать раны. А Кастиэлю нужно вести за собой взвод. Они объединяются с еще одним разбитым полувзводом солдат и взбираются вслед за саперами вверх по крутому склону между распадками D-1 и D-3, огибая аккуратно проложенную минную ленту, огибая тела там, где ленту не проложили вовремя. На месте одной разорвавшейся мины Кастиэль находит винтовку M1 в, как кажется, неплохом состоянии: в ней всего одна обойма, но он рад иметь в руках хоть какое-то оружие. Они уверенно продвигаются вверх, перебежками преодолевая те места, куда достает огонь снайперов и пулеметчиков, и ползком — когда в ушах звенит визг легкой артиллерии. Они засылают в доты бригады по три человека — гренадера и двух стрелков — вычищая фрицев, забирая вражеские позиции. Девять ноль-ноль. Кастиэль наставляет винтовку на человека и впервые в жизни убивает. Девять двадцать пять. В небе безмятежное солнце. Они пробираются через заброшенную деревню Амель-о-Претр, с идиллическими домиками с красными крышами, которые Кастиэль впервые заметил с пляжа, теперь разрушенными наконец прибывшей авиацией, — и направляются в сторону Вьервиль-сюр-Мер. До него от пляжа меньше мили, но им приходится продираться через защищаемые живые изгороди, густые и колючие, выше головы человека. Каждый шаг ко Вьервилю кажется Кастиэлю непроходимым лабиринтом, но они достигают цели с лишь незначительными столкновениями с врагом. Кастиэль даже не расстреливает свою единственную обойму. Двенадцать ноль-ноль. Вьервиль пуст, за исключением небольших групп мирных французов, которые испуганно и напряженно наблюдают, как вторгнувшаяся армия США зачищает здания, чтобы обезопасить деревню. Проверив каждое строение, каждую возможную позицию противника, они приступают к созданию командного пункта батальона. Штаб 29-й пехотной дивизии размещается в статном доме недалеко к югу, в Шато-де-Вомисель, поэтому Кастиэль выбирает один из домов побольше в южной части города, чтобы быть поблизости на случай, если он понадобится. Звание «командир роты» все не идет у него из головы и тяжелым грузом давит на плечи. Четырнадцать двадцать. Кругом хаос. Где-то между радистами и флотом явно недопонимание, так как шпиль церкви Вьервиля вдруг притягивает на себя огонь с моря, и Кастиэль со своей разрозненной группой людей вынужден спешно искать укрытие от падающих снарядов и осколков камня. Неуклюже согнувшись в канаве и шепча про себя «пожалуйста, господи, только не сегодня», он находит еще одну наполовину полную обойму. Пятнадцать ноль-ноль. Попытки установить связь по большей части безуспешны. Люди разрознены, и, хотя Кастиэлю удается найти радиста четвертого взвода, сигнал плохой и они прорываются ко второму взводу лишь кратковременно и слышат только, как рядовой Понд кричит: «…еще на пляже… Дог-уайт не… открыть распадки… усиление артил…» — и пропадает. Едва Кастиэль успевает расположиться в одном из домов во Вьервиле и начать изучать фотографии территорий между Вьервилем и пляжем — особенно к югу, где расположились как минимум две немецкие позиции, — как слышен стук в дверной косяк. Он поднимает глаза и видит у двери рядового Миллера. — Сэр, майор Кэмпбелл ждет вас снаружи. — Спасибо. Кастиэль складывает карты и убирает их в карман военной куртки, берет с пола у ног каску и идет за Миллером наружу, где стоит начальник оперативного отдела штаба, прищурившись и глядя на защитные укрепления на окраине города. Он крепко сложен, почти дороден, но Кастиэль знает, что он не попал бы сюда, будь он в самом деле толст. Седеющих волос на его голове почти не осталось. Кастиэль прочищает горло. — Сэр, вы хотели меня видеть? Кэмпбелл поворачивается к нему и хмурится, бросив на Кастиэля скептический взгляд. — Я хотел видеть командующего. Кастиэль не выказывает реакции. — Я командующий, сэр. Майор Кэмпбелл осматривает его. — Что случилось с капитаном Милтоном? — Ничего хорошего, сэр. — Кастиэль старается не придавать значения тому, что майор столь явно разочарован переходом должности. — Будет ли назначен новый командующий или… — Нет, до дальнейших распоряжений командование остается у вас. Коли вы добрались сюда, должны справиться и дальше, — отвечает Кэмпбелл, не задумавшись. — Как вас зовут? — Старший лейтенант Новак, сэр. — Старший лейтенант Новак, распадок D-1 по-прежнему не оцеплен, — говорит Кэмпбелл жестко. — Вьервиль — на данный момент самое слабое звено берегового плацдарма. Пляж обстреливает немецкая тяжелая артиллерия, а у нас еще люди пытаются выйти на сушу. Этот распадок нужно зачистить. Сколько у вас людей? Кастиэль вытягивается. — Двадцать три, сэр. — Двадцать три? Что ж. Удачи. Финальные слова майора Кемпбелла уверенности не внушают, но они честные. Двадцать три человека — и меньше половины из них из его собственной роты… но выбора у них нет. Они выдвигаются, чтобы попробовать обойти немцев с фланга — безуспешно. У тех тяжелее орудия и больше боеприпасов, и они занимают устойчивую позицию, откуда видно приближающийся отряд Кастиэля. Ситуация патовая: ни те ни другие не продвигаются вперед, а небо уже начинает темнеть. Кастиэль вызывает радиста и связывается с командным пунктом Вьервиля спросить, не дадут ли артиллерийскую поддержку, но, как выясняется, на дороге между Вьервилем и Сен-Лораном стоят танки, которые в данный момент отвлекают на себя большую часть доступной огневой мощи, и получить подкрепление невозможно. Он, смирившись, завершает вызов. Двадцать ноль-ноль. Немцы не двигаются, и Кастиэль уж точно не готов на наступление теперь, когда видимость плохая и ничего не известно о состоянии дороги впереди. Если только немцы не вызовут среди ночи артиллерию, ни те ни другие не могут ничего предпринять до утра. Кастиэль отказывается отступать и дает приказ окапываться. Он расставляет людей на защитных позициях к западу, в той стороне, где немцы, и к востоку, на случай, если кто-то из Вьервиля придет их искать. Все остальные начинают выкапывать себе индивидуальные окопы на ночь либо пехотными лопатками, если смогли сохранить их во время высадки на пляж, либо же, как в случае Кастиэля, голыми руками. И, как если бы этого было мало, у Кастиэля все сильнее ноет плечо от, похоже, застрявшего в нем большого куска металла. Земля сухая и твердая, и пытаться разрыхлить верхний слой почвы без лопатки — сущая агония. Капрал Эш Лоуэлл предлагает Кастиэлю свою пехотную лопатку, но тот отказывается, сказав, что возьмет ее, только когда Эш закончит собственный окоп. Кастиэль быстро жалеет об этом и начинает упрекать себя за самоотверженность. Он чувствует, как отказывают мышцы руки: плечо настойчиво требует покоя. Он уж было задумывается о том, не лечь ли на ночь просто распластавшись на дороге, и в этот момент замечает группу незнакомых фигур, направляющихся к ним от дороги на Вьервиль. Они видны лишь силуэтами, и Кастиэль не обращает на них большого внимания: будь то враги, они не прошли бы через Вьервиль, и выяснить их личность — задача дозорных. — Стоять — одному пройти вперед для опознания! — слышен тихий голос часового, капрала Доу. Он выдает пароль, о котором они договорились перед посадкой на катера. — Виктор йок. — Тэр айтем. Боже правый ну и денек, а? Кастиэль вздергивает голову так резко, что напрягаются мышцы плеча и ослепляющая боль простреливает спину и левую руку. Зрение на несколько мгновений затуманивается, так что он не может разглядеть силуэты, но голос Дина Винчестера он узнает где угодно. Он смотрит, как Доу наклоняет луч фонарика на людей, собравшихся на краю лагеря, чтобы проверить их численность и убедиться, что враг не пробрался в их ряды незамеченным во время патруля. У Кастиэля отлегает от сердца, когда он видит, как тусклый свет действительно падает на Дина. — Хорошо, — говорит наконец Доу и машет рукой, пропуская их. — Ведите себя тихо и доложитесь лейтенанту Новаку. Солдаты аккуратно проходят между полузаконченными окопами и выстраиваются перед Кастиэлем. Он поднимается на ноги поприветствовать их. — Добрый вечер, джентльмены, — говорит он устало. — У вас все в порядке? Некоторые обмениваются взглядами и мрачными усмешками, но консенсус — неплохо, жаловаться не на что. Солдаты пожимают плечами, поправляют оружие и интересуются положением дел. Кастиэль объясняет им цель операции и удерживаемую позицию и велит окопаться до утра — до побудки в три тридцать. После этого все расходятся — кроме одного. Кастиэль смотрит на Дина. — Что вам нужно? — спрашивает он, пытаясь принять безразличный тон, но будучи не в силах сдержать улыбку. Дин оценивающе кивает, и его собственная улыбка становится шире. — Черт меня побери! — говорит он, опершись на одну ногу. — Поправьте, если я ошибаюсь, но вы, кажется, рады меня видеть, сэр! Конечно, Дин не может не обратить все в издевку. Конечно. Кастиэль кратко усмехается, качая головой. — Вы — моя головная боль, Винчестер, — отвечает он, — но вы славный малый и еще лучший медик — а многие с этого пляжа не выбрались, так что… — Он умолкает, встретившись взглядом с Дином, и пожимает плечами. — Да, я рад вас видеть. Дин улыбается во весь рот, сует руки в карманы штанов и легкомысленно покачивается на каблуках. Ремешок его каски расстегнут, и она съезжает ему на глаза. — Видите, это совсем несложно, — говорит он, приподняв подбородок, чтобы видеть из-под каски. — Я не так уж плох — если закрыть глаза на смазливую внешность. Кастиэль прищуривается. — Вам нужно подобрать каску по размеру, — замечает он, отказываясь играть в эти глупые игры. — Не знаю уж, как она может быть велика вам при такой большой голове, но пути господни неисповедимы. И — окапывайтесь. Завтра утром выспаться не придется, так что лучше устраивайтесь на ночь. — Есть, сэр. — Дин вынимает руку из кармана, чтобы поправить каску, и направляется прочь, но потом останавливается и оборачивается, роясь в кармане. — Э… вот, хотите? Я нашел запасную на пляже. — Он выуживает из кармана маленькую пехотную лопатку, и для Кастиэля, руки которого вымазаны в грязи и уже покрываются мозолями от попыток выкопать окоп пальцами, это самое прекрасное зрелище на свете. Кастиэль смотрит на его слегка приоткрытый рот и в этот момент благодарен настолько, что готов поцеловать Дина. Он спохватывается и тупо кивает. — Да, — натянуто отвечает он, спотыкаясь о собственный язык, а в голове все крутится эта ненароком впущенная мысль о том, чтобы прижаться к Дину, сцепиться с ним губами, горячо облизать его зубы, язык… — Спасибо. — Он берет лопатку. Копать становится гораздо легче, и он выкапывает сносный, пусть и мелкий окоп меньше чем за полчаса. К тому времени почти все, кто не при исполнении, уже глубоко спят в своих окопах — за исключением сержанта Барнса, которому Кастиэль поручил составить рапорт о штурме и потерях, и Дина, который сортирует свою сумку-аптечку. Кастиэль несколько секунд наблюдает за ним, потом поднимается на ноги и тихо подходит. Дин поднимает на него глаза и устало улыбается. — Добрый вечер, лейтенант. — Сержант, — приветствует его Кастиэль. Он пробегает глазами по содержимому аптечки, которое переупаковывает Дин: похоже, он и правда занят полезным делом. Кастиэль снимает каску, и от этого движения из его раненного плеча во всех направлениях стреляет боль. — Вам — боже — ох — вам стоит поспать. Дин не отвечает: он не спускает глаз с Кастиэля, и в кои-то веки его взгляд абсолютно серьезен. Кастиэль мнется под этим взглядом. — Что? Дин откладывает свои медикаменты. — Там, на пляже, вас же ранило, да? Кастиэль смотрит на него настороженно. — Много кого ранило, — отвечает он без выражения. — И много кто погиб, — добавляет Дин, закатив глаза. Он складывает на груди руки. — Нежелание принимать помощь ведь не делает вас лучше как офицера. Это просто глупо. — Все в порядке, честное слово, — резковато отвечает Кастиэль. — Просто осколок шрапнели. Даже не больно. Дин осматривает его с головы до ног, недоверчиво приподняв брови. — Чушь. — Он жестом подзывает Кастиэля ближе, но его рука замирает в воздухе, когда Кастиэль пригвождает его мрачным взглядом. — Я не поеду обратно в Англию из-за какого-то дурацкого осколка в плече! — заявляет Кастиэль упрямо. — Да я не пытаюсь отправить вас в Англию, — возражает Дин. — Боже ты мой, расслабьтесь. Никто никого не отправляет в Англию из-за такого ранения. Я лишь пытаюсь предотвратить сепсис — который, кстати, уж точно послужит вам билетом в Англию. — Он не ждет дальнейшего согласия, а берет в руки аптечку и расчищает место для Кастиэля. Тот неохотно подходит и садится спиной к Дину. Кастиэль сбрасывает с плеч куртку и с минуту молча сидит, ожидая, пока Дин роется в содержимом аптечки. Затем следует момент неловких приготовлений, когда Дин поворачивается, садится сразу за Кастиэлем и включает маленький налобный фонарик. Он берется за дело. Чувствуется легкое потягивание за плечо: Дин пытается оторвать прилипший материал футболки Кастиэля от раны. Становится все больнее и больнее, и наконец следует резкий рывок. Кастиэль шипит сквозь зубы: — Боже, что вы… — Не нойте — я еще даже не начал! — раздается из-за спины голос Дина. Он дергает край футболки Кастиэля вверх. — Снимайте! Упрямо глядя перед собой, как будто угрюмостью можно заглушить растекающийся по щекам жар, Кастиэль стягивает футболку — подчеркнуто сам, несмотря на попытки Дина помочь ему, когда боль в плече не дает вывернуть руку, чтобы высвободиться из рукава. Ночной воздух холодит кожу, но руки Дина — теплые. — Ну что, сэр, можно мне приберечь морфий для кого-то еще или вы будете капризничать? — спрашивает Дин с юмором низким голосом гораздо ближе к уху Кастиэля, чем тот ожидал. Кастиэль сглатывает: горло перехватывает, пальцы вцепляются в грубый материал штанов. — Приберегите. Дин впивается в рану. Кастиэль сжимает губы и не выпускает ни звука, даже чувствуя, как кровь течет по спине и под кожей шевелится металл. Боль накатывает волнами с каждой секундой; Кастиэль зажмуривается и прижимает подбородок к груди, стиснув зубы против этой мучительный пульсации. Кажется, что проходит целая вечность, но наконец Дин со стуком бросает что-то на землю, и боль в плече тут же утихает. Кастиэль с облегчением расслабляет плечи, невольно подаваясь в успокаивающее тепло руки Дина на позвоночнике. — Все? — спрашивает он с подозрением. — Почти, — отвечает Дин невнятно, как будто держит что-то во рту. — Потерпите. — Слышен шорох вскрываемой пачки стрептоцида, едва уловимый шелест разворачиваемого бинта, скрип лейкопластыря, и только после этого, тщательно разглаживая пластырь на коже Кастиэля, Дин заключает: — Ну вот. Теперь вы как новенький, сэр. Несколько секунд Кастиэль не двигается, лишь медленно и равномерно дыша, пока отпускает боль в плече. Сзади слышно, как Дин шуршит сумкой-аптечкой, убирая медикаменты. Кастиэль пытается размять раненую руку, сжимая и разжимая пальцы, проверяя, как работает бицепс. Все болит, но уже лучше: с этим можно жить. — Спасибо, Винчестер, — говорит Кастиэль, обернувшись к нему через плечо. Внезапно он осознает, что, чтобы иметь доступ к его раненому плечу, Дин сел сразу за ним — и, когда Кастиэль оборачивается и Дин поднимает глаза, чтобы принять благодарность, они оказываются вплотную друг к другу. Оголенная рука Кастиэля упирается Дину в грудь, и их лица так близко, что, поверни Кастиэль голову еще чуть левее, они заденут друг друга носами. Налобный фонарь Дина ослепительно светит Кастиэлю в глаза, и в его резком белом свете кожа Дина кажется бледной под разводами крови и грязи. Его глаза — с желтыми вкраплениями в зелени, кончики длинных ресниц сияют на свету. От его кожи исходит аромат — что-то помимо пота и морской воды, от чего у Кастиэля пересыхает во рту. Волосы Дина под резинкой фонаря взъерошены и примяты каской. У него веснушки. После долгой паузы Дин произносит тихо: — Пожалуйста, — и его теплое дыхание обдает губы Кастиэля. Кастиэль сжимает пересохшие губы, и глухой звук его глотка кажется невыносимо громким в образовавшейся между ними тишине. Воздух густеет, так что кажется, можно попробовать его на вкус. Останься у Кастиэля хоть капля рассудка, внутренний голос непременно уже твердил бы ему «не надо, не смей», но в данный момент он не слышит ничего, кроме легкого шелеста их дыхания, и его взгляд медленно падает ниже. Цепляется за кровь, запекшуюся сбоку носа Дина, за грязный развод на его щеке. Наконец его глаза бесстыдно останавливаются на губах Дина. Они перестают дышать. Чувствуя, что губы онемели, Кастиэль медленно поднимает взгляд из-под отяжелевших век обратно к глазам Дина — и видит, что глаза у того огромные. Выражение в них непередаваемое: смесь жажды и страха, но больше всего прочего какая-то обезоруживающая мягкость, как будто надежда или тоска — такая яркая и неистовая, что у Кастиэля перехватывает дух. В этот момент он осознает, что между ними происходит. Кастиэль закрывает глаза, резко отворачивается и выпускает долгий дрожащий выдох. Сердце колотится в груди с немыслимой частотой. Спиной он чувствует, как Дин за ним тоже выпускает задержанный вдох — они вдыхали один воздух. Кастиэль тяжело сглатывает и заставляет себя не обращать внимания на то, как этот выдох щекочет оголенные плечи. Руки дрожат. — Спасибо, сержант, — произносит Кастиэль, запоздало вспомнив, что уже сказал это и выглядит идиотом. Голос охрип, как от табачного дыма. Дин не отвечает. Кастиэлю слышно его неровное дыхание. Кастиэль встает одним резким неуклюжим рывком. Сердце все грохочет, как воздушный налет. Он поднимает руки и надевает футболку, затем кое-как натягивает куртку. Он возится с молнией, застегивает ее наполовину, поднимает с земли каску и возвращается к своему окопу, не оглядываясь.

7 июня 1944 г.

Следующим утром Кастиэля будит рядовой Блейк, присевший над ним и осторожно трясущий его за плечо. К несчастью, это больное плечо, так что Кастиэль немедленно просыпается от боли, пронзающей руку. Он садится, протирая глаза. — С добрым утром, сэр, — шепчет Блейк смущенно, явно нервничая, что ему выпала честь будить командира взвода — нет, теперь уже командира всей роты! Он вытягивается. — Капрал Миллс до сих пор на часах, сэр. Идет второй час его ротации. — Пусть кто-нибудь его сменит, — отвечает Кастиэль заспанно. Он смотрит на часы: почти четыре ноль-ноль. — Но вы возвращайтесь на пост. И скажите Миллсу, чтобы занял свой окоп. Блейк кивает и убегает прочь, а Кастиэль силится подняться на ноги. Тело затекло от лежания на земле, тупая боль из плеча отдает в голову при каждом движении, но он пытается с нею справиться, предельно осторожно надевая то снаряжение, которое удалось спасти после злосчастной высадки в Омахе. Незаряженная винтовка пыльная, но, кажется, работает, и он наспех проверяет затвор и предохранитель. Затем он направляется будить сержанта Миллигана, который, в свою очередь, разбудит остальных членов команды. Солдаты поспешно встают. К десяти минутам пятого все уже на ногах, едят холодные пайки из фольги: подогревать еду нет времени, и никто не хочет рисковать привлечь внимание врага светом пламени. Кастиэль не ест. Его внутренности скручивает от тревоги, так что тяжело даже думать о завтраке. Вчера должность командующего ротой обрушилась на него как гром среди ясного неба, так что неудивительно, если он наделал ошибок и потерял кого-то из людей. Это новая для него роль, обстоятельства стрессовые, и, пусть он уже был командиром взвода, по большей части он все равно оказался не готов. И вот теперь, меньше чем через двадцать четыре часа, он должен самостоятельно спланировать и осуществить нападение, взяв важные артиллерийские позиции врага. Сказать, что он нервничает, это ничего не сказать. Пальцы требуют сигареты. Он приседает на краю дороги, подтянув колени к груди, чтобы не терять тепло на утреннем холоде, и роется в нагрудном кармане куртки в поисках портсигара. Руки немеют на предрассветной стуже. Он возится сначала с портсигаром, затем с зажигалкой и настолько занят ворчанием бессмысленных ругательств, что даже не замечает, как над ним появляется длинная тень, блокируя первый голубоватый утренний свет, пробивающийся сквозь деревья. — Вам помочь, сэр? — спрашивает сверху Дин. Кастиэль поднимает голову, но в тусклом свете из-за спины Дин кажется всего лишь силуэтом: широким в плечах, с большими темными руками и каской, сдвинутой под узнаваемо лихим углом. Кастиэль опускает голову и сосредотачивается на зажигалке. — Я прикуриваю сам с тех пор, когда вам еще сигареты не продавали, — ворчит он, обозленный на ранний час и холод, просачивающийся к самым костям, как вода сквозь сухую почву. — Глядя на вас, не скажешь, сэр, — замечает Дин. Его насмешливый тон опасно близок к снисходительному, и Кастиэль уже готов ответить соответственно, когда Дин вдруг опускается на колени рядом и, не спрашивая разрешения, протягивает руку и аккуратно зажимает кончик сигареты Кастиэля между указательным и средним пальцами прямо перед пальцами Кастиэля на папиросной бумаге. Он по-прежнему окутан сумраком, но утренний свет очерчивает линии его носа и подбородка, и без единого слова Кастиэль позволяет Дину забрать из его руки зажигалку. Пальцы Дина теплые и проворные, двигаются с хирургической точностью. Дин щелкает зажигалкой и подносит огонь к сигарете. На таком близком расстоянии пламени зажигалки достаточно, чтобы кратко осветить черты его лица, и Кастиэль видит, что Дин внимательно наблюдает за ним — как будто ждет, как Кастиэль отреагирует. Как будто он уже пришел к какому-то умозаключению и теперь проверяет свою гипотезу. Кастиэль делает медленную и глубокую затяжку, не спуская глаз с Дина. Кончик сигареты разгорается ярче, после чего занимается ровным огоньком. Кастиэль удерживает дым в легких сколько может, чувствуя, как он жалит и пощипывает, словно раздуваемое ветерком пламя; он выжидает, когда дым заполнит его целиком, наполнит его огнем изнутри. Дин сглатывает. Кастиэль выдыхает: его грудь опускается, словно он физически опустошен от пресса до ключиц. Дым вырывается наружу, клубясь и запутываясь меж их пальцев так, что их руки становятся неразличимы. Дин тоже выдыхает, коротко и хрипло, будто неосознанно задерживал дыхание вместе с Кастиэлем. Он роняет руку от пальцев Кастиэля. — Ну вот, — произносит он с хрипотцой, которой Кастиэль не помнил в его голосе до этого. Дин резко встает, быстрыми движениями отряхивает колени и бесцеремонно сует зажигалку обратно Кастиэлю. — И вот, ваша зажигалка, лейтенант. Кастиэль забирает ее. — Спасибо. — Он зажимает сигарету между зубов, убирая зажигалку в карман, и, когда поднимает глаза, Дина уже нет. Утренний свет еще слишком скуден, чтобы различить его среди других мужчин вдали, и уж точно бесполезно пытаться вычислить причины его поступка или реакции на сей причудливый эпизод, так что Кастиэль опускает голову ниже и делает еще одну затяжку. Время начинать наступление. К четырем тридцати солдаты собраны, накормлены и готовы выслушать план на утро. Судя по тому, что удалось увидеть вчера, позиция у немцев весьма незамысловатая: один среднего размера бетонный дот со встроенной пушкой, траншеи для обороны вокруг — и, хотя это не совсем по учебнику, Кастиэлю думается, что атака будет относительно несложной. Можно надеяться, они застанут немцев врасплох. Ни у кого из солдат нет вопросов, так что ждать больше нечего. С трепыхающимся сердцем Кастиэль набрасывает на плечо ремень винтовки и отправляется возглавить свою маленькую разрозненную роту в первом боевом задании в роли командира. В сером предрассветном свете они разбирают оружие и выдвигаются по дороге в сторону врага. Между ними и пляжем четыре немецких опорных пункта — это самая защищенная часть берегового плацдарма Омахи, — но сейчас задача Кастиэля взять только ближайший ко Вьервилю пункт — по совпадению тот же, что смотрит на распадок D-1, ведущий к пляжу. Должно быть просто. По пути Кастиэль настолько отвлечен прорабатыванием деталей плана в голове, что не сразу обращает внимание на то, кто идет впереди него. За объемом снаряжения Дина трудно разглядеть, но Кастиэль узнает длинный изгиб его ног, и нашитый на ранец красный крест — весьма наглядное подтверждение. — Винчестер, вы не в стрелковом отряде, — распоряжается Кастиэль тихо. — Марш назад! — Есть, сэр. — Дин отступает в сторону и ждет, пока остальной отряд пройдет мимо. На Кастиэля он не смотрит. Примерно в двухстах ярдах от позиции врага Кастиэль располагает своих людей за амбаром, чтобы скоординировать план, и выглядывает из-за угла. Теперь они гораздо ближе, и при дневном свете видно, что система траншей весьма примитивна: один полукруг вокруг дота, разбитый лишь в нескольких местах более мелкими стрелковыми постами. Двери в дот не видно — должно быть, она с другой стороны. — Так. — Кастиэль поворачивается назад и, присев в грязи, опирается на стену амбара и смотрит на лица сержантов, собравшихся вокруг. — Миллиган. Видите ту цепь деревьев слева от оси? — Так точно. — Одна группа пулеметчиков расположится там, а вторую отведите на ту сторону дота. Дайте плотный огонь на подавление, чтобы враг не высовывался, пока наши стрелки не встанут в позицию. Возьмите-ка с собой Миллера и Доу — попытайтесь попасть несколькими выстрелами в дот. Радист и медики — с первым отрядом пулеметчиков, пока не потребуется иного. Монтгомери, у ближайшего к нам края дороги есть канава, ведущая в распадок. Рассредоточьте людей вдоль этой линии с минометами на траншеи и переводите огонь, когда увидите, что это делают пулеметчики. Помните: только по траншеям; пушка — не ваша проблема, ясно? — Да, сэр. — Стрелковые отряды обходят с левого фланга за пулеметами до самой задней части дота, а затем разделяются. Траншея, по сути, имеет U-образную форму, поэтому мы можем вести огонь по ней, начав с краев и встретившись в центре. Квентин, возьмете левую сторону; Лафитт, вы — правую. Только… не перестреляйте друг друга. Сначала гранаты, если они у вас есть. Действуем быстро — нельзя допустить вызова подкрепления с других позиций. Вопросы? Капрал Миллс поднимает кулак. — Сэр, а что с пушкой? — Разберемся, когда до этого дойдет. — Кастиэль обводит людей взглядом. — Еще вопросы? Нет? Хорошо, выдвигаемся. Они выдвигаются. Каждого солдата проинструктировали, что делать, и теперь пришло время действовать. Уже почти четыре тридцать, небо все больше светлеет, и шансы на то, что немцы проснулись и готовятся к защите, повышаются. Кастиэль остро осознает, что из-за поздних попыток наступления прошлой ночью и, как следствие, плохой видимости, у него очень мало информации: он понятия не имеет, ни сколько немцев будут защищать позицию, ни какое у них оружие. Что ж, сейчас они это узнают. Задержавшись, чтобы напомнить капралу Монтгомери не открывать артиллерийский огонь, пока пулеметчики не займут позиции, Кастиэль оставляет артиллерийский отряд и бежит за остальными солдатами, уже исчезающими среди деревьев. Под деревьями низкий подлесок, грубый и колючий — удобный для укрытия, но продираться через него непросто: люди продвигаются медленно, бесконечно хрустя ботинками через кустарник. Периферийным зрением Кастиэль видит движение в траншеях. Спокойствие утра нарушает выкрик — короткое, мерзкое слово, которого Кастиэль не понимает, — а затем, сразу после, резкий, отдающийся эхом треск. Затем снова, снова, и снова: поднимается тревога, немцы понимают, что происходит, и бросаются на оборонительные позиции. Черт. Прощай элемент неожиданности. — Давайте, давайте! — подгоняет Кастиэль людей себе под нос; он бежит за пулеметчиками, которые еще не успели лечь в позицию, чтобы эффективно прикрывать траншеи, тогда как отряд стрелков с винтовками уже далеко впереди, готовится выскочить из-за деревьев. Времени на то, чтобы обеспечить прикрывающий огонь, почти не остается. — Здесь! — кричит Кастиэль, делая режущие движения рукой к земле. — Миллс, разворачивайте остальных! Люди падают на землю, проползая в свои позиции среди кустов и папоротника, — выставляя штативы ручных пулеметов, раскручивая наброшенные на плечи пулеметные ленты, — в то время как другая их половина направляется вслед за стрелковым отрядом, чтобы обойти дот с фланга и дать прикрывающий огонь с другой стороны. Кастиэль приседает рядом с одним из рядовых, примеряет винтовку к плечу и несколько секунд пытается помогать снайперам, стреляющим по доту. Вдох. Медленный выдох. Пауза. Выстрел. Невозможно сказать, попал ли он куда-нибудь; в бункере темно хоть глаз выколи, и лишь изредка видны проблески металла, когда фриц меняет угол пушки. Пулеметчики едва успевают открыть огонь, когда раздается глухой стук выстрела одного из 60-миллиметровых минометов, и затем — секунда, две, три, во время которых слышен лишь тихий свист — снаряд падает глубоко в угол траншеи и порождает сотрясающий землю фейерверк из дыма и грязи. Затем еще один снаряд, и еще, пока звуки криков немцев не заглушаются медленным, тяжелым стуком минометов, брызгами снарядов и гремучим стрекотом пулеметной очереди. Однако немцы не сдаются без боя: их пули попадают так близко к позиции пулеметчиков Кастиэля, что подлесок, в котором они спрятались, дрожит и в лицо летят щепки деревьев. Немцы стреляют все точнее, так что Кастиэлю приходится опустить винтовку и прижаться к ближайшему дереву. Он пытается выглянуть, чтобы оценить прогресс других отрядов, — вынужден нырнуть назад, когда пули начинают лупить по дереву, разбрасывая листья и щепки, — затем, прижав к голове каску, выглядывает снова. Вот и они. Во главе с гренадерами, один из которых все подпрыгивает, будто пробуется в баскетбольную команду, стрелки бегут к траншеям. Следует пауза секунды в две, затем раздаются взрывы гранат, разбрасывающих в местах приземления землю и кровь, и стрелки спрыгивают к немцам. Громко трещат выстрелы, слышен высокий лязг чьей-то отлетевшей пустой обоймы. Солдаты почти исчезают из виду, пригибаясь в траншеях: когда видны только верхушки касок, отличить своих от чужих почти невозможно, и внутри у Кастиэля все тревожно сжимается. Он снова выглядывает из-за дерева, вскидывает винтовку и делает еще два выстрела — один отстреливает голову какому-то немцу, пробив бордовую дыру у того в носу, другой попадает мимо движущейся цели. — Миллиган! — кричит Кастиэль в сторону пулеметчиков. Его крик теряется в общем шуме. — Миллиган! Миллиган резко поднимает голову. — Сэр? — Готовьтесь переводить огонь! — кричит Кастиэль. Он указывает на солдат за сержантом Миллиганом, которые стреляют, не замечая и не слыша Кастиэля за грохотом собственного огня, и пытается жестом показать, что сообщение надо передать дальше. Убедившись, что приказ понят, он поднимается на ноги и бежит, пригнувшись, по уже проторенному его людьми пути. Когда он приближается к опушке леса, из хаоса и дыма траншей доносится сдавленный вопль, тон и высота которого очень знакомы, и Кастиэль понимает, что кто-то сильно ранен. Все происходящее не кажется реальным, но время не ждет: один потерянный человек не меняет хода боя, и Кастиэль успевает сделать еще четыре или пять шагов через подлесок, с громыхающим в ушах сердцем, прежде чем реальность настигает его и раздается протяжный крик: «Медик!» Сзади слышен треск веток — это убегает Дин, — но Кастиэль занят, так что они разбегаются в противоположных направлениях, и думать об этом некогда. У Дина своя работа, у Кастиэля своя. Выбежав из деревьев, Кастиэль спотыкается о кустарник, вьющийся у корней, но умудряется не упасть, а продолжает бежать, пока хватает дыхания, пока не отказывают мышцы. Свист пуль у ног и шипящий стук, когда они врезаются в почву, подталкивают его вперед — все это на фоне трещащих орудий и барабанного грохота немецкой гаубицы, наконец вступившей в бой. Кастиэль скользит по короткой траве у того места, где расположился второй отряд пулеметчиков, и падает на колени рядом с ними. — Приготовьтесь переводить огонь налево! — кричит он, перекрикивая стрельбу и указывая рукой назад в направлении распадка. — Резник, пойдете со мной: готовьтесь ко взятию дота. Резник кивает и отрывает от земли локти, чтобы вернуть на место плечевой упор своей «масленки». — Сэр, у нас кончаются боеприпасы! — кричит рядовой, скармливающий пулеметную ленту одному из пулеметов М2. — Можно ли раздобыть еще? Кастиэль оборачивается к нему, и, черт, в его руках и правда совсем короткий остаток ленты. — Давайте ваши патронташи! — кричит Кастиэль и начинает срывать лямки с плеч солдат еще до того, как те успевают выпутываться из них. Он набрасывает лямки себе на плечо, зацепив за ремень винтовки. — Переходите на прицельный огонь! Я пошлю посыльного. Без дальнейших рассуждений он хлопает по плечу Резника, давая понять, что пора, вскакивает на ноги и бросается к ближайшему спуску в траншею. Они бегут. Усилия немцев сосредоточены по большей части в другом направлении — на обороне от солдат, в данный момент занимающих их траншеи, — но это не значит, что никто не подстрелит двоих бегущих по траве опоздавших. Внизу, в грязи, царит хаос. От разогретой и потрескавшейся от снарядов земли поднимается дым, трава и грязь буквально рассеяны в воздухе и заполняют рот с каждым вдохом. Кастиэль пригибается и спешит пробежать быстрее, не поднимая головы. Он перешагивает через безжизненные тела фрицев, попадавших первыми; собранные патронташи гремят, свисая с плеча. Кастиэль хватает за руку первого встречного — рядового Гидеона — тянет его к себе, сбрасывает патронташи с плеча ему в руки и кричит: — Сбегайте за боеприпасами — отнесите к опушке! Приоритет пулеметчикам, затем возвращайтесь! — Гидеон бросается выполнять приказ, и Кастиэль дергает его за куртку, которую еще сжимает в кулаке: — Отдайте мне ваши обоймы! Гидеон свободной рукой вытаскивает из карманов обвязки запасные обоймы — быстрыми, ловкими, отработанными еще в Англии движениями — и сует их Кастиэлю в руку. Кастиэль отпускает его и подсаживает под поясницу, чтобы помочь выбраться из траншеи. Гидеон исчезает. Кастиэль оглядывается назад: Резник ждет. Кастиэль бросает ему одну обойму, тот ловит ее, и они бегом направляются дальше. Траншея изрезана зигзагами, чтобы обеспечить укрытие от огня с обоих концов, за что Кастиэль чрезвычайно благодарен, когда к его ногам с глухим стуком падает граната. Он едва успевает выкрикнуть предупреждение и прижаться плашмя к грязной стене за углом, когда раздается гулкий взрыв, поднимающий брызги. Кастиэль опускается на колени, снимает предохранитель и прицеливается из винтовки — но дым слишком густой, чтобы отличить своих от чужих, поэтому он снова взводит предохранитель и спешит к следующему повороту. Там он обнаруживает Дина, стоящего на коленях в грязи над скорченным телом солдата, изрыгающего непечатные ругательства, пока Дин работает. У Кастиэля нет времени останавливаться и разбираться, кто это или в чем дело: он лишь ободряюще хлопает Дина по плечу, пробегая мимо. Впереди обнаруживается небольшая группка солдат, прижавшихся к стене траншеи за поворотом в попытке укрыться от ответного огня. Кастиэль, пригнувшись, вбегает за ними. — Квентин! — кричит он сквозь треск перестрелки. — Квентин! — Он хватает капрала за куртку и дергает, чтобы привлечь его внимание. Квентин оглядывается. — Сэр? — Видите следующий изгиб траншеи? — спрашивает Кастиэль, указывая дальше. — Там у вас будет отличная позиция для обстрела до самого дальнего угла. Забросьте туда гранат, чтобы все вычистить, и готовьтесь обеспечить прикрывающий огонь. Квентин колеблется. — Есть, сэр. — И поспешите — я прикажу другому отряду отступить и ждать, пока прорветесь вы, — добавляет Кастиэль. Он перехватывает винтовку, выглядывает, чтобы видеть всю длину траншеи, и выпускает несколько выстрелов, сдерживающих фрицев, пока Квентин поворачивается к собравшимся за ним солдатам и передает приказ. Треск пуль в ушах резкий до боли; Кастиэль прижимает к зубам язык и сосредотачивается на своем методе меткой стрельбы. Вдох, задержать дыхание. Раз, два. Нажать — не вздрагивать — пауза и выдох. Он видит, как человек с глухим ударом падает спиной на стену и рефлекторно нажимает на спусковой крючок, выпуская во все стороны фейерверк пуль. В этот момент слышится шипящий треск, от которого голову Кастиэля отбрасывает назад, и, когда его зрение проясняется, он обнаруживает, что лежит на земле. — Черт, — бранится он вслух, но разбираться в том, что случилось, некогда: рядовой Бредбери вдруг сует ему его каску с целой обоймой застрявших в металле спереди пуль и взволакивает его на ноги. — Вы в порядке, сэр?! — кричит он. — В порядке — вы… помогите Винчестеру оттащить раненого к деревьям, когда он будет готов, — отвечает Кастиэль, силясь прийти в себя, после чего поворачивается туда, откуда пришел. — Резник? — Сэр? — ошарашенный Резник появляется из дыма и пыли, стискивая свою «масленку», как последнюю надежду. — Куда теперь? Кастиэль указывает на выход из траншеи. — Наружу! — кричит он. — К другому концу траншеи, огибаем дот сзади! Вообще нет — отбой! Я пойду к другому концу, а вы возвращайтесь туда, где мы оставили первый отряд пулеметчиков: приготовьте их к переводу огня, а капралу Доу и сержанту Миллигану велите готовиться к маневру. Я догоню. Резник подтягивает лямки ранца и бросается бежать, не дожидаясь дальнейших инструкций. Кастиэль — сразу за ним, по извилистому пути траншеи, пока она не начинает подниматься вверх к выходу. Резник быстрым бегом перебегает открытую местность, а Кастиэль направляется к другому концу траншеи, низко пригнувшись, чтобы избежать прицела из дота. Вернувшись в дым траншеи с другого конца, он обнаруживает, что второе стрелковое подразделение продвинулось значительно меньше первого. Люди рассеяны и прижимаются к стенам в попытке спрятаться от грохочущего пулемета, установленного на внутреннем изгибе траншеи и готового снять их, покажись они из своих укрытий хоть на секунду. Кастиэль придерживает каску, не успев застегнуть ремешок после того, как ее сбило с его головы, и насколько возможно быстро спускается зигзагами вниз. Он видит капрала Лафитта, вжавшегося в стену впереди отряда, и уже почти добирается до него, но тут раздается грохот пуль по земляным стенам, и Кастиэлю приходится резко броситься в сторону. Раненное плечо врезается в землю, и руку пронзает такая боль, что на секунду перед глазами все белеет. Кастиэль обнаруживает себя на корточках и чувствует во рту вкус крови от того, как сильно прикусил нижнюю губу. Он тяжело выдыхает. — Лафитт! — кричит он и оглядывается, пытаясь понять, слышно ли его. Ему думается о том, как здорово было бы иметь больше одного радиста. — Лафитт, назад! Черт побери… Лафитт! Он видит, как Лафитт поднимает голову и слегка наклоняет ее, словно размышляет, не почудилось ли ему, и затем оборачивается. Кастиэль осторожно поднимает руку, молясь, чтобы ее не срезало начисто очередью немецких пуль, и сигнализирует отряду отходить. Он поднимает винтовку и снимает предохранитель, показывая таким образом, что обеспечит огонь прикрытия. Лафитт кивает и поднимает свою винтовку, готовый бежать. Кастиэль поворачивается к рядовым Спрюсу, Трану и Чемберсу, вжавшимся в противоположную стену в нескольких шагах от него. — Готовьтесь открыть огонь прикрытия! — кричит он. Потом снова смотрит вперед, чуть отклонившись от стены, чтобы лучше видеть траншею. Лафитт шлепает по плечу рядом стоящего и, крикнув какую-то неразборчивую команду, пускается бегом. Кастиэль выпускает веер пуль над их головами, пока они бегут, а затем переводит огонь в попытке попасть-таки в кого-нибудь из немцев, но их пулеметчик — не робкого десятка, и выдает очередной оглушительный треск, заставляющий всех снова прижаться к стенам. — Парный огонь, и отходим назад в предыдущий угол — Чемберс, вы со мной! — кричит Кастиэль людям у другой стены траншеи. — Готовы? Крис Чемберс кивает, прищурившись. — Пошли! Кастиэль подхватывает винтовку и бежит так, что саднят мышцы икр. Добежав до угла, он падает на колени, неловко скользя в грязи и чувствуя, как камни впиваются в кожу сквозь штаны. Он вздергивает на плечо винтовку. — Следующие! Сквозь дым и хаос Кастиэлю удается разглядеть, что он перебил пулеметчику руку, так что кровь брызгает на того, кто подает ему боеприпасы, но большего добиться не получается. Как только прибегают Спрюс и Тран, Кастиэль приказывает им взять на себя подавление врага, а сам дает Лафитту инструкции о том, что делать дальше. Отряд Лафитта должен оставаться здесь: не продвигаться по траншее, но удерживать позиции — отступать нельзя. Нужно сдерживать немцев, пока второй отряд зачищает траншею с другой стороны. Задача Лафитта — оставаться на месте и хватать тех, кто пытается улизнуть с этой стороны. Должно быть несложно. — Все ясно? — спрашивает Кастиэль. Лафитт кивает. — Да, сэр. Кастиэль обводит взглядом солдат. — Мне нужно двое стрелков для взятия дота. — Чемберс и Рурк, — указывает Лафитт и жестом подзывает их. Те перебегают к следующему повороту траншеи, где стоят на коленях Кастиэль и Лафитт. — Вы двое идете с лейтенантом брать дот, — распоряжается Лафитт, поправив каску костяшкой пальца. — Возьмите у других запасные обоймы, если нужно, — чтобы было как минимум по четыре у каждого. Солдаты убегают запасаться боеприпасами. Ожидая их возвращения, Кастиэль спрашивает Лафитта, есть ли у кого-нибудь в отряде гранаты или гексоген. Лафитт вытаскивает из заднего кармана обвязки клиновидный кусок взрывчатки и передает Кастиэлю с извинением за то, что все гранаты они истратили на занятие траншеи. К этому времени остальные готовы, и Кастиэль ведет их за собой. Они натыкаются на рядового Гидеона, который, медленно виляя, бежит обратно ко второму отряду пулеметчиков. Перегруженная боеприпасами сумка при каждом шаге звенит у его бедра. Однако им некогда даже кивнуть в знак приветствия, и они направляются дальше. До деревьев теперь недалеко, всего несколько шагов, но пули со свистом врезаются в землю у их ног и вонзаются в стволы деревьев над головой, осыпая их дождем сухих щепок коры и заставляя пригибаться ниже. Наконец они оказываются в укрытии и, спотыкаясь о корни и подлесок, пробираются обратно к пулеметчикам. Кастиэль прорывается вперед. — Переводите огонь! — приказывает он, слыша грохот собственного сердца в грудной клетке. Ведь как только пулеметчики переведут огонь, прекратит стрелять артиллерия, что означает уменьшение подавляющего огня на дот. Тогда гаубица сможет прицелиться по всем трем отрядам и немецкие снайперы смогут стрелять по траншеям эффективнее. То есть действовать надо быстро. — Миллиган, Доу, Резник — ко мне! Следует суета, пока Миллиган и Доу выпутываются из кустов, в которых прятались, и подбегают, заряжая винтовки новыми обоймами. Миллиган опускается на колено рядом с Кастиэлем; остальные следуют его примеру. К счастью, у капрала Доу в куртке оказываются две гранаты. — Входим и выходим максимально быстро, — распоряжается Кастиэль. — Дот нужно взять до того, как он уничтожит нашу артиллерию, и, если там есть радист, который позовет на помощь, нужно его отрезать. Обезвреживаем гаубицу и выходим — сразу к опушке мимо второго отряда пулеметчиков. Ясно? Вход — спереди дота, прямо над траншеями: отряд Квентина уже должен был его зачистить. — Кастиэль оглядывается на людей. Они быстры и знают свое дело — все будет в порядке, говорит он себе. Чувствуя, как тревожно сжимается сердце, он прочищает горло и сжимает пальцы на прикладе винтовки, дабы прогнать нерешительность. — Вперед! Он добегает с ними до дота, а затем направляется ко второму отряду пулеметчиков, где рядовой Гидеон уже выгружает содержимое сумки с боеприпасами. — Переводите огонь! — кричит Кастиэль, подбегая и спотыкаясь о неровную землю. Он замедляет шаг и опускается на колено рядом. — Правее, за дот! — Больше времени на этот отряд нет, и, не успев отдышаться, Кастиэль вскакивает на дрожащие от адреналина ноги и мчится сквозь деревья в сторону артиллерийского отряда с мыслью: «Господи, нам бы совсем не помешал еще один радист!» Он бежит по открытой местности, уже слыша смену тональности стрельбы, говорящую о том, что пулеметчики перевели огонь. Он лишь надеется, что немцы сообразят не сразу. Краем глаза Кастиэль замечает Дина и рядового Брэдбери: первого можно узнать по кривизне ног, второго — по огненной копне волос под каской. Они трусцой бегут в сторону леса, унося свисающее между ними тело жертвы из траншеи. Кастиэль приближается к краю поляны, где земля уходит вниз, уступая место овражку. По другую сторону отряд артиллеристов прячется в небольших углублениях, похожих на воронки от снарядов или следы автомобиля, слишком долго стоявшего на месте. — Сэр! — окликает Кастиэля капрал Монтгомери. — Мы удерживали огонь — вы хотите… — Выходим! — перекрикивает его Кастиэль, и, остановившись, тяжело падает в углубление рядом с Монтгомери и прижимается спиной к восходящему прогибу земли. Он хватает ртом воздух, спеша перевести дух. — Правее оси — мимо пулеметчиков — в деревья. Займите оборонительную позицию… В этот момент раздается протяжный пронзительный свист, ошалелый крик «Летит!», и разговоры обрываются: каждый ныряет в свое укрытие и сворачиваются в клубок. В мыслях вжавшегося в землю Кастиэля стучит отчаянное «Только не сегодня, не так, не сейчас…» Затем раздается громоподобный грохот, отдающийся в самых костях, и грязь взлетает с земли, словно по воле самого Бога. Кастиэль жив. Он расслабляется с дрожащим выдохом. — Займите оборонительную позицию! — повторяет он, теперь припав к земле. — Ждите, пока до вас доберется штурмовой отряд. Будете пунктом реорганизации — а теперь назад! — Он приподнимается на руках и подставляет под себя ноги, готовый вскочить и бежать, как только убедится, что задача понята. Ответ «Есть, сэр» и лязг собираемого оружия — его сигнал. Слышен очередной глухой глоток, когда жадная гаубица захватывает воздух, после чего удар в землю чуть не сбивает Кастиэля с ног. Он бежит, слыша в ушах гул периодически меняющейся частоты, как будто череп наполнился водой, которая плещется то в одном ухе, то в другом. К тому времени, когда он, спотыкаясь, возвращается к позиции второго отряда пулеметчиков, он уже порядком дезориентирован. Он падает на колени, едва замечая людей вокруг, и силится отдышаться, глядя в сторону дота, откуда поднимается дым, сопровождаемый отчаянными немецкими криками, треском и вспышками выстрелов сквозь туман. — Сэр? Лейтенант Новак? Кастиэль поднимает глаза и видит вопросительно глядящих на него солдат, словно спрашивающих «Что теперь?» — Э… — Кастиэль делает глубокий вдох. — Удерживайте позицию, — приказывает он и смотрит на ряд пулеметчиков, пытаясь оценить, как дела с боеприпасами. Даже с учетом запасов, принесенных рядовым Гидеоном, боеприпасов остается мало. — Сократите огонь, но сохраняйте давление и будьте готовы к реорганизации за деревьями! Артиллерийский отряд будет уже там. Затем, дождавшись кивка в подтверждение того, что приказ понят, Кастиэль прижимает к голове край каски, вскакивает на ноги и бежит к доту. Вход находится спереди, перед траншеей, и кажется, из ее глубин больше не стреляют: суета внизу говорит о том, что Квентин пробился и очистил от людей последнюю секцию перед Лафиттом. Кастиэль добирается до входа целым и невредимым. Он наскоро наставляет винтовку в углы у двери, чтобы убедиться, что там никого нет, после чего бросается внутрь на звуки суеты. Там он обнаруживает одного конвульсирующего фрица со штыком глубоко в груди, в то время как другой отчаянно кричит по-немецки, слезая с лафета гаубицы с поднятыми руками. Винтовка Доу направлена ему в голову. — Вы говорите по-немецки, сэр? — бодро спрашивает Доу, не сводя глаз с фрица. — Мне не нужно, — отвечает Кастиэль, едва взглянув на них. — Когда все вычистим, отведите его обратно во Вьервиль как пленного и доложите майору Эверетту. — Кастиэль осматривает внутренности дота: остальные члены команды осторожно переворачивают тела, чтобы убедиться, что немцы мертвы, и обыскать их на предмет информации и оружия. Кастиэль ловит взгляд Резника. — Резник, взорвите гаубицу. Остальные, выдвигайтесь для реорганизации за деревьями — артиллерийский отряд должен быть уже там, вы их легко найдете. Чемберс, задержитесь. Обыщите тела здесь и в траншее и вместе с Доу доложите майору о любых найденных данных и взятых пленных. Ясно? — Да, сэр. Миллиган хлопает одного из оставшихся стрелков по плечу и первым выбегает из дота, крича на ходу: «Реорганизация!» Секундой позже слышится лязг оружия и снаряжения: солдаты поднимаются и выдвигаются всей массой. Кастиэль задерживается, чтобы достать из кармана обойму и бросить ее Чемберсу на случай, если у того возникнут проблемы при осмотре траншеи, а затем отправляется прочь из дота вслед за остальными. Он отстает от людей, чтобы присесть у траншеи и крикнуть людям внизу следовать за сержантом Миллиганом, а затем окликает капрала Миллса. — Можно мне немного воды? — просит Кастиэль. — Спасибо, и вы не знаете, куда отправился Винчестер с пострадавшим? — бормочет он, роясь в ранце на спине Миллса в поисках воды. — Черт его знает, — отвечает Миллс, слегка наклонившись, чтобы облегчить доступ к ранцу. — Тут ни черта не было видно. Логично было бы отнести его обратно на главную дорогу, ближе ко Вьервилю, на случай если придется отступать. Кастиэль опрокидывает флягу и ловит ртом холодную воду со вкусом грязи и ржавчины. Он убирает флягу назад. — Вы не в курсе, кто это был? — Кажется, рядовой Томас. — Миллс помогает ему застегнуть ранец. — Черт, — выдыхает Кастиэль. — Ладно. Пошлите кого-нибудь, чтобы их отыскали, узнайте, не нужно ли чего-нибудь, и помогите им добраться обратно во Вьервиль, если они сами не могут. Затем скажите Винчестеру, чтобы возвращался сюда немедленно — он у нас сейчас единственный медик. Миллс кивает. — Есть, сэр. — С этими словами он вскакивает и убегает. Кастиэль берет паузу, чтобы перевести дух, и смотрит, как последняя группа людей исчезает за деревьями, после чего заставляет себя подняться на ноги и бежит следом. Перед распадком D-1 еще три дота, каждый из которых защищен не слабее первого, и каждый следующий все более подготовлен, по мере того как по немецким позициям разносится слух о том, что идут американцы. Тем не менее им удается взять еще два с относительно небольшими потерями: рядовой Джонстон убит артиллерийским огнем и двое ранены, не считая рядового Зеддмора, вывихнувшего лодыжку при падении в окоп. К тому времени, когда они собираются у последнего дота, все уже без сил и почти без боеприпасов, так что с большим облегчением встречают новость от радиста Гарри Спенглера о том, что майор Кэмбелл приказал не атаковать последний дот, который возьмет на себя уцелевшая часть роты Фокс. — Хорошо, — отвечает Кастиэль. Вся его одежда покрыта тонким слоем холодного пота, и раненое плечо болезненно пульсирует в такт каждому удару сердца, словно упрекая его в том, что он выжил — а еще нет даже девяти часов. Он прижимает к голове каску, положив руку на макушку, и разминает спину, переводя дух. — Хорошо. Принято, скажите, мы будем держать позицию, пока не прибудет Фокс. Рядовой Спенглер убегает, чтобы передать сообщение во Вьервиль. Кастиэль окидывает взглядом роту, рассеянную в оборонительной позиции: кто растянулся на земле, наблюдая за дорогами и лесом, кто стоит на коленях, набирая воду или приводя в порядок боеприпасы. Рядовой Резник торопливо перешнуровывает ботинки. Кастиэль окликает сержанта Миллигана и капрала Лафитта, а затем и капрала Миллса, и отдает приказы: вывести по отделению к каждой из ранее установленных точек встречи у предыдущих дотов и удерживать позиции до тех пор, пока не прибудет рота Фокс, после чего вернуться во Вьервиль и доложить штабной роте о передаче взятых позиций противника. — Лафитт, вы ко второму доту, — командует Кастиэль, жестом указав в сторону главной дороги, и обводит взглядом группу. — Миллс, вы к первому. Миллиган, вы со мной удерживаете тот, что только что взяли — этот они с наибольшей вероятностью попытаются вернуть. Полноценных отделений у нас больше нет, придется сымпровизировать. Договоритесь между собой. Вопросы есть? В ответ раздается дружное «Нет, сэр», и, удовлетворенный, Кастиэль кивком отпускает их выполнять приказ. Они немедленно приступают к разделению роты на импровизированные отделения, стараясь, чтобы в каждом было поровну артиллеристов, пулеметчиков, стрелков и техников — а затем без промедления выдвигаются. Миллиган расставляет оставшихся людей в более надежную оборонительную позицию, спрятав их дальше в деревьях, откуда можно как следить за дотом в пятидесяти метрах позади, так и присматривать за дорогой на случай возвращения фрицев. Тем временем Кастиэль снова находит рядового Спенглера, чтобы сообщить о своих решениях по рации во Вьервиль. Затем он заимствует у Миллигана карту, извиняясь за никудышную администрацию (его собственный комплект остался под водой в Омахе), и только начинает знакомиться с маршрутами между Вьервилем и соседними деревнями, пытаясь предсказать, каким будет следующий маневр, как улавливает краем уха перешептывание, тянущее прямо-таки на мятеж. — …не понимаю, почему Новак возомнил себя особенным, — жалуется себе под нос один из младших офицеров, капрал Квентин. Он пристроился на коленях за корявым стволом старого дерева, достаточно близко к соседнему дереву, где прячется рядовой Басс, чтобы можно было тихо переговариваться. — Знай Эстер, как он тут распоряжается, он бы вздрючил Новака так, что мама не горюй… — Вы что-то хотели мне сказать, Квентин? — спрашивает Кастиэль резко. Квентин вскидывает голову, и на мгновение его щеки розовеют от понимания, что его застукали. Но затем он подтягивается и поднимает подбородок, лениво опершись затылком о дерево за спиной. — Вообще-то да, — отвечает он, слегка повысив голос. — Мне просто интересно, сэр, как вышло, что вы не участвуете в активных действиях, в то время как мы все копошимся в грязи и ловим на свои жопы картечь. Просто хотелось бы знать. Кастиэль наклоняет голову. Квентин — не из его взвода: он из третьего взвода, которым руководит лейтенант Эстер, и Кастиэлю Квентин всегда казался скользким типом — таким, который выполняет лишь самый минимум требуемого, после чего его неизменно можно застать за перекуром или игрой в покер. Кастиэль уже сотню раз велел себе быть справедливым, не судить о людях по первому впечатлению, но в данном случае, похоже, чутье подсказало ему верно. — Я полагал, что такова прерогатива офицера, — отвечает Кастиэль и смотрит на свою винтовку, поправляя перекрутившийся ремень, разглаживая его грубую ткань и проверяя, не изнашивается ли он там, где трется о металл оружия. — Да вот и я так думал, сэр, — говорит Квентин, — но в эту траншею были брошены и солдаты, и офицеры, и только вы радостно указывали, куда кому идти и в какой момент высунуться, словно нам яблоки отстреливали с макушек. Вы же тем временем где-то в деревьях занимаетесь своими делами, как будто вы особенный и вам не надо воевать, как всем остальным. Кастиэль не реагирует: он расправляет ремень винтовки, соскребает ногтем пятно пыли с кожуха, вытягивает ткань куртки и поправляет вес на плече, как будто ему некогда стоять и выслушивать жалобы, ничем при этом не занимаясь. — Вот как? — Да, так. — Квентин с издевкой кивает. — Сэр. — А если бы я сказал вам, что командую ротой? — спрашивает Кастиэль и поднимает взгляд к глазам Квентина. — Тогда что? Квентин раскрывает рот. Кастиэль терпеливо смотрит на него, ожидая ответа. — Сэр, я… — Квентин запинается. — Я не имел в виду… — Капитан Милтон погиб в Омахе, — продолжает Кастиэль, прервав жалкие попытки Квентина извиниться. Он не подходит ближе, предпочитая поставить того на место издалека, чтобы он был унижен перед всем отделением. — Так что так уж вышло: теперь командующий я. Желаете быть подальше от линии огня — будьте моим гостем. Ротой командовать тоже хотите? Морщась, словно проглотил лимон, Квентин выпаливает: — Нет, сэр. — Почему же, я настаиваю. Это же такая безопасная, элитная роль. Квентин понуро смотрит себе под ноги. — Нет, сэр. Я… прошу прощения. Сэр. — Я так и думал. — Кастиэль медленно выпрямляется. — А теперь, раз уж вы сочли нужным указать мне, как делать мою работу, я воспользуюсь случаем и укажу вам, как делать вашу, — говорит он холодно. — Делайте как приказано. — Есть, сэр. — Даже если вы считаете себя умнее приказов, — продолжает Кастиэль резче, — и даже если вы считаете, что отдающий их офицер не стоит земли, в которую будет зарыт. — Он поднимает подбородок и смотрит на Квентина поверх собственного носа. — Что-нибудь еще, капрал? — Нет, сэр. — Тогда будьте так добры, следите за передвижениями врага, вместо того чтобы использовать ваше временное положение в защите как возможность для жалоб. Квентин хмурится, но не возражает; он поправляет в руках винтовку и поворачивается лицом к дороге, как его сосед. После этого не слышно ни звука. Все притаились в грязи, ожидая и наблюдая. К счастью, меньше чем через полчаса прибывает рота Фокс и сменяет их. — Здорово, Новак, — приветствует подошедший капитан Лафейсон, чьи люди ждут недалеко от позиции. Через его нижнюю губу по краю челюсти проходит рана: свежая, зияющая, трескающаяся и кровоточащая, когда он говорит. — Что случилось с кэпом? — Пал при высадке, — отвечает Кастиэль, кажется, уже в сотый раз за день и, не дожидаясь дальнейшего обсуждения деталей своего неожиданного повышения, докладывает Габриэлю ситуацию и данные о вероятной укрепленности последней позиции врага исходя из опыта трех взятых. Габриэль благодарно похлопывает Кастиэля по плечу, а затем удаляется инструктировать своих людей, лениво сунув руки в карманы и излучая авторитет, которому Кастиэль завидует. Габриэлю, небось, не приходилось ставить на место младшего по званию за несогласие с его приказами, думает Кастиэль с нотой озабоченности. Но он не позволяет себе на этом зацикливаться, а выводит свой отряд обратно во Вьервиль, в то время как рота Фокс уходит на запад делать тяжелую работу. Солнце уже взбирается в зенит, нагревая спекшуюся грязь и солдатские шеи, и, если где-то меньше чем в миле и дует морской бриз, до них он не долетает. Они взмокшие и выдохшиеся, и Кастиэль все почему-то с неуютным чувством вспоминает про обойму пуль, вонзившихся в его каску, — хотя капрал Миллс, увидев их, рассмеялся вслух и восторженно воскликнул: «Да вы сувенирчик унесли, лейтенант!» Вернувшись во Вьервиль, они застают остальную часть своей поредевшей роты на ступенях памятника храбрым горожанам, погибшим в Первой мировой войне. Солдаты курят, дремлют на солнышке и в целом наслаждаются жизнью, никуда не спеша. Завидев Кастиэля, некоторые выкрикивают приветствия: он вежливо касается каски, глядя на них, и останавливается перед памятником. Несколько мгновений он рассматривает памятник, но солнечный свет, бликующий на бронзе, слишком ярок, чтобы прочесть надпись, так что вместо этого Кастиэль обводит взглядом людей на ступенях. — Доу! — зовет он, заметив капрала за перебранкой с Лори Гидеоном после того, как Доу обозвал чушью историю Гидеона о встрече с Ритой Хейворт в отпуске в Орландо. Доу заканчивает спор, бросив в Гидеона окурок, после чего поворачивается, чтобы ответить Кастиэлю. Он прикрывает рукой глаза от солнца и поднимает голову. — Сэр? — Вы всех пленных доставили в штаб? — спрашивает Кастиэль. — Так точно, сэр, — Доу вынимает изо рта комок табака и щелчком рассеянно смахивает его вдаль. — Троих, сэр. Все переданы майору Эверетту для допроса, лейтенанту Ширли для отчета доклад сделан и так далее… — Доу нетерпеливо выгибает брови, словно требуя, чтобы от него отстали. — Хорошо. Спасибо. — Кастиэль обводит взглядом остальных мужчин. — Как вы все? В ответ раздается хор «хорошо» и «все в порядке, сэр», разбавленный редкими саркастическими замечаниями. Эд Зеддмор улыбается со своего места, положив вывихнутую лодыжку на колено Корбетту и корчит гримасу, словно он в смертельной агонии. — А вы не слышали, сэр? — дразнит Энди Галлагер и, подложив руки под голову, лениво растягивается на ступенях. — Мы победили! — Галлагер, ваш оптимизм как всегда кстати, — с улыбкой отвечает Кастиэль, но он понимает: они выбрались с пляжа, деревня — под их контролем, и чувствуется какая-то ленивая легкость в том, чтобы находиться здесь, у моря, и сидеть после первых триумфальных боев на ступенях победителей прошлой эпохи. — На вежливом языке лейтенанта это означает «Закрой варежку, Энди»! — усмехается Крис Чемберс с полным ртом еды из пайка, и ловко уворачивается, когда Галлагер швыряет ему в голову скомканной оберткой. — Сэр! — Сержант Миллиган встает на ноги и поднимает руку, чтобы завладеть вниманием Кастиэля. Он ждет, пока Кастиэль заметит его и осторожно обойдет скопление ленивых тел у подножья памятника. Когда Кастиэль подходит достаточно близко, чтобы можно было переговорить без участия всей роты, Миллиган продолжает: — Кадровый офицер приходил сообщить, что благодаря обыску тел на пляже мы пополнили запас снаряжения — изначальным владельцам оно больше не понадобится. Он сказал, если кому-то нужно что-то заменить, чтобы обращались к нему. Он разместился в первом каменном доме по ту сторону главной дороги. — Это хорошая новость, спасибо, сержант. — Кастиэль поворачивается к остальным людям. — Кому-то нужна замена снаряжения? — Зеддмор яйца на пляже потерял, — отзывается рядовой Миллер. — Заткни варежку, Макс! — А то что: маму позовешь? — Эй, если позовешь, передай ей, что в эти выходные я занят, но мы скоро снова увидимся, — вставляет Галлагер с самодовольной улыбкой от уха до уха, как будто он главный клоун на планете. Временно обездвиженный из-за травмы лодыжки и неспособный до него дотянуться, Зеддмор хватает пехотную лопатку, лежащую рядом на чьем-то открытом наборе для чистки оружия, и швыряет ею в Энди. — Ну ладно, хватит! — ворчит на них капрал Лафитт из-за сигареты. Резник — хозяин набора для чистки — издает возмущенный возглас. Кастиэль смотрит на них со сдержанной смесью равнодушия и неодобрения, но в груди у него что-то сжимается при мысли, что еще день назад он не знал, выбрался ли кто-то из них живым с пляжа. В конце концов, думает он, можно и ребячество иногда потерпеть. — Ну что ж: если потом выяснится, что кому-то нужна была замена снаряжения, жаловаться они будут вам, так как это вы никому слова вставить не дали, — говорит он зачинщикам ссоры, выразительно подняв брови. — Подождите, сэр! — Рядовой Тран поспешно машет рукой. — Сэр, я потерял на пляже свой ранец. Кастиэль кивает. — Доложите лейтенанту Ширли. Я найду вам новый. Еще кто-нибудь? Спрюс докладывает о порванной военной сумке, и несколько человек спрашивают, нет ли лишних пайков, но в остальном у всех все в целости. Кто-то кричит женственным голосом «Мой герой!» вслед удаляющемуся Кастиэлю, что вызывает у оставшихся добродушный смех. Вторгшиеся на вражескую территорию и находящиеся в чужом краю люди, сильно уступающие в численности немецким оккупантам, сегодня спокойны и довольны. Не Кастиэлю отбирать у них это. Он застает майора Сингера за обсуждением перераспределения найденного снаряжения с командирами рот. Тем временем штабной персонал перебирает влажные грязные ранцы, сваленные в кучу высотой по пояс, и вслух зачитывает имена и служебные части владельцев с бирок, которые удается найти. Кастиэль останавливается в дверях, ожидая паузы в разговоре, когда уместно будет заявить о себе, но, прежде чем возникает такая возможность, майор Сингер замечает его и раздраженно откашливается. — Дайте-ка угадаю, — говорит он, закатив глаза, — и вам нужна замена снаряжения! Тут Кастиэля замечают и прочие офицеры — настоящие, квалифицированные командующие званием не ниже капитана. Они мерят Кастиэля взглядами, оценивая его, — без какой-либо предвзятости, но Кастиэль чувствует себя моложе и неопытнее, чем когда-либо. Он узнает в высоком блондине с небрежной манерой капитана Азазеля из роты Изи: тот присутствовал на одном из брифингов Энтони Милтона по координации тяжелой артиллерии со стрелковыми ротами перед отбытием. Тут и стройный темноволосый майор, с которым Кастиэль никогда не был формально знаком, но чье лицо и должность главы роты Авель он мысленно сопоставляет с именем Майкл Айзекс. Присутствует и еще один капитан, командующий ротой Дог, которого Кастиэль не знает. Под их взглядами он остро ощущает собственную незначимость, но тем не менее заставляет себя перевести взгляд на майора Сингера и поднять подбородок. — Есть трудности, сэр? — спрашивает он. — Такое впечатление, что половина наступательных сил растеряла свое снаряжение на пляже или в воде, и теперь каждый ищет то да се. — Сингер качает головой. — Ничего, все распределим. Вам что нужно? — Один стандартный пехотный ранец, одна военная сумка, и я сам потерял почти все при высадке, — отвечает Кастиэль. — Значит, еще офицерский ранец и военная сумка со всем содержимым, — подытоживает Сингер, обращаясь больше к своему персоналу, нежели к Кастиэлю. — Что-нибудь еще? — Нет, сэр. Спасибо, сэр. — Кастиэль уважительно кивает и уже готов уйти, когда майор Сингер жестом останавливает его. — Минуту, лейтенант. — Сингер бросает взгляд на него, затем на остальных собравшихся перед ним офицеров. — Всем вам, командующим, нужно в какой-то момент переговорить с майором Кемпбеллом насчет дальнейших действий. Сегодня вечером будет брифинг, и будьте готовы выдвигаться утром. Кастиэль моргает от неожиданности. Он предполагал провести во Вьервиле еще несколько дней, закончить освобождение распадков, прежде чем двигаться дальше вглубь материка. Эта новость неожиданна, и от ощущения неготовности командовать целой ротой его окатывает волна ужаса. — При всем уважении, сэр, выдвигаться дальше, когда часть моей роты еще числится пропавшей без вести… Майор Сингер нетерпеливо прерывает его: — Лейтенант, вполне вероятно, все они мертвы, и в этом случае ждать их обнаружения придется очень долго. Конечно, надеюсь, что это не так. У нас еще пара тысяч человек по ту сторону Пуэнт-дю-Ок, но, если мы будем сидеть и ждать их всех, фрицы вернутся и заберут у нас обратно отвоеванное. Нужно двигаться. Кастиэль поджимает губы, чувствуя, что только что получил подзатыльник, как непослушная собачонка или ребенок, — да еще и на виду у всех командующих офицеров, которых он надеялся впечатлить своей мудростью и стратегией. — Да, сэр. — Хорошо. Если это все, вы свободны, лейтенант. Мне еще нужно много чего обсудить с остальными командующими, — отвечает Сингер и отворачивается, явно давая Кастиэлю понять, что пора уйти, — не из грубости, но из чистой занятости. Однако приятнее от этого не становится. Кастиэль снова тихо благодарит его и, так как майор уже занят беседой с другими офицерами, выходит обратно на жаркое послеполуденное солнце искать своего медика: ведь нужно будет составить полный рапорт о сражении, а для этого нужно знать подробности о потерях. Повинуясь инстинкту, он направляется обратно туда, где курят и отдыхают солдаты его разрозненной роты, но потом вспоминает, что Дина там не было. Он останавливается на дороге, одной ногой в канавке, идущей, как длинная призма, по центру дороги к каменному стоку, который резко сворачивает на поворотах улиц. Над головой кружат чайки, отбрасывающие кратковременные тени, когда пролетают мимо, чтобы рассесться на подоконниках. Кастиэль осматривает улицу в обоих направлениях — к памятнику победы и назад в городок — и ярдах в двадцати дальше по дороге, за зданиями, где обосновалась штаб-квартира, замечает бесцельно бредущего рядового Бредбери. Даже с такого расстояния на руках Бредбери видны красноватые разводы, и Кастиэль вспоминает, что именно Чарли помогал первым жертвам утреннего нападения. Кастиэль поворачивается и окликает его: — Бредбери! Тот удивленно поднимает голову и руку, словно собирается махнуть ею, но потом нерешительно кладет ладонь на макушку каски. Он колеблется, словно неуверенный, стоит ли двинуться навстречу или подождать, пока Кастиэль подойдет ближе. Наконец он решает приблизиться: Кастиэль проявляет сострадание и идет к нему, чтобы встретить его на полпути. — Сэр? — здоровается Бредбери. — Все в порядке? — Не волнуйтесь, ничего не случилось. Вы не видели сержанта Винчестера? — спрашивает Кастиэль. — Не видел с тех пор, как мы эвакуировали первого раненого, — но, если он не со всеми, подозреваю, он в санитарном тенте, — предполагает Бредбери. — Иначе понятия не имею. Простите. Кастиэль благодарит его все равно и жестом ладони отправляет в направлении памятника, где остальные солдаты уже собрались на обед и общую реорганизацию. Бредбери снимает вперед каску и проводит рукой во взъерошенных рыжих волосах, свалявшихся от грязи и пыли, после чего неловко извиняется. Кастиэль формально отпускает его, чтобы разрешить неловкость. Он направляется дальше на бесплодные поиски Дина и наконец, зайдя за угол по направлению к санитарной части, замечает его. Дин стоит, согнувшись, на обочине дороги и пытается начисто вытереть руки тряпкой сомнительной свежести. Он весь вымазан в грязи, и над его бровью видно пятно запекшейся крови. При приближении Кастиэля он поднимает голову. — Сэр. — Дин лениво поднимает руку в приветствии. — Как вы? — Я в порядке. — Кастиэль подходит и останавливается рядом, опустив по бокам руки. — Каковы потери? Дин медленно выдыхает и запрокидывает голову. — Один погибший: рядовой Джонстон — почти прямое попадание мины. Но он был направлен к нам из роты А. Блейк с разрывом бедренной артерии и пулей в коленной чашечке — сейчас ее достают. И еще рядовой Рурк словил осколок шрапнели в лицо, но там ничего серьезного… — Дин умолкает и пожимает плечами. Кастиэль мысленно отмечает все это: нужно будет добавить в отчет позднее. — Можете оценить время их восстановления? — Рурк вернется в строй через день-два: ему надо только отдохнуть чуть-чуть. Блейк… — Дин морщится. — Это может занять месяцы. — Ясно. Я сообщу штаб-офицеру. Ну а вы? Дин смотрит на него. — Что я? Кастиэль окидывает его взглядом — пропускает блестящий пот на коже там, где расстегнута его рубаха, и вместо этого смотрит на его стройные бедра, на то, как осторожно он сгибает одно колено. — Вы припадаете на правую ногу. — А… — Дин издает усмешку и опускает голову. — Да. — Что случилось? — Я, э… — начинает Дин, лишь мимолетно встретившись взглядом с Кастиэлем. — Я потянул мышцу, сэр. Кастиэль смотрит на него. — Вы потянули мышцу, — повторяет он. Дин прикусывает нижнюю губу в попытке скрыть смущенную улыбку. — Да, сэр. — Похоже, вы бездумно пренебрегли обязательной разминкой перед нападением, — замечает Кастиэль с абсолютно серьезным выражением лица и приподнимает бровь. Дин закатывает глаза. — Ладно, да, это нелепо, я знаю… — Я не сказал, что это нелепо… — Но это нелепо… — Соглашусь. — Кастиэль чувствует, как уголок рта дергается в улыбке. Слегка наклонив голову, он смотрит на Дина: на его взлохмаченные потные волосы, на нос, сморщенный оттого, что он жмурится на летнем солнце. Над его верхней губой — липкая полоска камуфляжного крема, и в желтом свете, густом, как домашний лимонад, у нее теплый оттенок. Кастиэль прищуривается, противясь порыву губ улыбнуться в ответ, и отворачивается, глядя в сторону памятника в другом конце дороги. — Вам стоит поесть. Я пока не знаю дальнейших приказов, но скоро мы можем снова выдвинуться. Дин кивает. — Да, сэр. Он наклоняется, чтобы подобрать каску, лежавшую у ботинка, пока он мыл руки, и, прежде чем он надевает ее, Кастиэль успевает заметить белый промельк фотобумаги, свернутой за ремешком в оголовье. Кастиэль гадает, влюблен ли Дин в брюнетку с лентами в волосах, или же его возлюбленная — какая-то златовласая красавица. Он гадает, хватило ли Дину дальновидности попросить ее руки перед отъездом. — Сэр? — Дин поднимает брови. — Что-то еще или…? Кастиэль моргает. — Нет. — Он прочищает горло. — Это все, сержант. — Хорошо. — Дин смотрит на Кастиэля с любопытством, но затем аккуратно обходит его и, лишь слегка прихрамывая, направляется к главной площади. Кастиэль ждет, пока шаги Дина стихнут, и, отвернувшись от санитарного тента, отправляется на поиски своего старшего помощника. Ему еще предстоит составить боевой рапорт.