Заглуши мою боль

Едва ли Му Цин мог когда-либо представить, что его сердце способно так тревожно сжиматься и болеть. Нет, он совершенно точно не та ледяная статуя, которой его представляют абсолютно все небесные чиновники. Он не бесчувственен. К людям, которыми дорожит, имеет отношение весьма теплое и участливое. К тому же, Сюаньчжэнь с абсолютной точностью умеет улавливать любые перемены и даже самые незначительные колебания чужих настроений. Голодное детство, полное опасностей и угроз, поджидающих за каждым углом, научили его определять намерения по маленьким жестам и выражению лиц. Поэтому Му Цин куда более эмпатичен, чем любой может о нем подумать.   Однако… То, что он испытывает прямо сейчас едва ли похоже на его привычную эмпатию, вызванную скорее инстинктом самосохранения, нежели любовью к ближним. Сейчас, когда его руки покрыты чужой кровью, он ощущает дрожь на кончиках пальцев и то, как тяжело ему даются вдохи и выдохи. Будто каждый из них может привести к неминуемой истерике, готовой вырваться на свет. Губы тоже сковывает дрожь, поэтому любые попытки что-то сказать или как-то поддержать самого себя выходят скомканными. Неотчетливыми. Вряд ли Му Цин сам понимает, что единственное, что он способен выговорить – это чужое имя, которое он не произносил даже про себя уже сто лет.   Виновник этого его состояния лежит на грязном полу и пытается не вступить в круг перерождения. Жизни в нем теплится совсем немного, будто вода на дне стакана испаряется под жгучим солнцем в летний день. Также очевидно из него уходит дух вот уже некоторое время.   Му Цин, подготовленный блестяще к этой миссии, смотрит на россыпь трав, снадобий и отваров абсолютно невидящим взглядом. Он знает, для чего нужна каждая из склянок, но почему-то застывает, совершенно не понимая, с чего начинать.   Они натыкаются на заброшенную деревеньку в глубине леса через некоторое время после своего позорного побега от роя живых трупов. Сюаньчжэнь с полумертвым богом на руках хотел бы, конечно, оказаться в чужом храме, но исчезающее дыхание за спиной подталкивает к решению укрыться в одном из покосившихся домов. Поэтому Му Цин скидывает тело Фэн Синя на пол, излишне трепетно помогая тому улечься на расстеленный плащ, а затем ставит защитные заклинания на ветхие стены. Едва ли это способно будет спасти их, но уж точно даст немного времени.   Проделывая все это, Му Цин старается не смотреть в лицо человека, лежащего подле него. Простые действия немного отвлекают. Смещают фокус внимания от приближающейся чужой смерти на что-то другое. И это помогает всего на пару минут, в которые мечник может спокойно вздохнуть, проверяя собственные духовные силы и повреждения. Ему необходимо успокоиться. Прийти в себя и собраться, если он хочет хоть еще раз оказаться на небесах.   Все, что делает Генерал Сюаньчжэнь, имеет свою четкую структуру и план. Он весьма организован, знает, что и где должно лежать, как нужно поступать в той или иной ситуации. Вот и сейчас он цепляется за эту свою особенность любое действие раскладывать на части просто чтобы не сойти с ума.   Связаться с Небесной столицей. Оценить состояние Наньяна. Отобрать нужные лекарства. Заняться раной на ноге. Избавить организм от яда. Передать духовные силы. Развести огонь. Попытаться помедитировать.   Четко и просто. Список дел, который нужно выполнить.   Попытка связаться с дворцом Линвэнь венчается успехом только раза с двадцатого. Связь все еще слабая и Му Цин слышит знакомый голос богини будто бы издалека. Словно эхо, потихоньку затихающее в собственной голове.   – Наньгун Цзе, Наньян ранен, – повторяет вновь и вновь Му Цин, каждый раз дергаясь от этой фразы. – Возможно, ранен очень серьезно. Мы встретились на границе наших земель, в нескольких ли от той точки, что была указана в задании как предположительное гнездо демона.   Он дает всю информацию, которую может дать, даже не зная, слышат ли его на том конце. Это и неважно. Му Цин повторяет и повторяет. Одно и то же по кругу, пока руки шарят по склянкам с лекарствами. Когда голос Линвэнь все-таки слышится в ответ, это заставляет его вздохнуть с облегчением.   – Ищем вас, Сюаньчжэнь. Ждите.   Это обнадеживает. Дает какую-то призрачную надежду на спасение, в котором сам Му Цин и не нуждается.   Однако… Однако. Чужая приближающаяся смерть, несмотря ни на что, не вызывает никаких чувств, кроме страха. Липкого, сковывающего движения и заставляющего руки дрожать. Му Цин, честно говоря, не может вспомнить, когда ему было вполовину так страшно в его долгой жизни. Может быть в детстве? Едва ли. Он всегда мог за себя постоять и был не из тех, с кого можно было бы что-то поиметь. Может, когда они прятались по лесам как беглые преступники, ожидая нападения каждую ночь? Нет. Тогда он был не один и скорее просто был готов к драке каждую секунду своей жизни. Возможно, когда умирала его мама? Ха, тогда в нем не было ни капли страха. Му Цин знал, каков будет ее конец, и его сердце разрывалось от тоски и безысходности.   Генерал Сюаньчжэнь никогда не боялся ни своей смерти, ни даже смерти единственного родного человека. Ни демоны, ни враги – никто не был способен его напугать.   – Черт бы тебя побрал, – шипит Му Цин на неподвижное тело перед собой. – Почему ты облажался? Ну почему?   Никто не может дать ответ на этот вопрос и Му Цин стискивает зубы до скрипа, начиная перевязывать чужое бедро, которое, честно говоря, выглядит плачевно. Весьма. Демоница пыталась оторвать ногу и могла бы преуспеть, сложись обстоятельства по-другому и будь Фэн Синь немного слабее. Но, несмотря на все сложности лучника с концентрацией в последние годы, он все же сильнейший бог на небесах. Один из пятерки лучших бойцов, имеющий достаточно высокий уровень боевых навыков и духовных сил.   А еще он упрям, как стадо баранов, что и позволяет ему оставаться в живых вот уже несколько часов. Только это его и держит, на самом деле. Явно не посредственные попытки лечения от Му Цина, чьи руки дрожат с такой силой, что ему приходится останавливаться каждые пару минут, чтобы сжать их в кулаки и успокоиться.   – Не смей подыхать, – шепчет сдавленно хриплым голосом прославленный генерал. Звучит это отчаянно. Будто умирает он сам. – Фэн Синь, не смей подыхать!   Фэн Синь. Фэн Синь. Фэн Синь. Фэн Синь. Фэн Синь. Имя крутится на языке, буквы непривычно перекатываются и Му Цин словно вновь привыкает к этим когда-то родным звукам. В былые времена он мог кричать это имя громко и яростно, кидаясь с кулаками на противника. Мог бросать безразлично и совершенно вскользь просто чтобы привлечь внимание и позлить. Мог обеспокоенно шептать ночью, когда беспокойство проникало сквозь все щели той хлипкой хижины, где они все вместе не ночевали.   Забавно, но Му Цин помнит, как в последний раз назвал этого барана по имени.   В ночь перед тем, как уйти от них навсегда, Му Цин и Фэн Синь привычно бранились на чем свет стоит, пытаясь выцарапать друг другу глаза в какой-то провальной попытке доказать другому собственную правоту. Му Цин тогда с яростью пытался пнуть своего оппонента побольнее за его резкие и несдержанные слова. А Фэн Синь в ответ кричал и ругался, как шелудивый пес, перебирая все известные поднебесной ругательства.   Крепкие руки держали его за ворот рубашки, а Фэн Синь шипел прямо в лицо:   – Мерзкий ты кусок дерьма, Му Цин. Думаешь лишь о себе.   Му Цин в ответ пытался выдрать клок темных волос с макушки и пинался ногами, выплевывая в ответ:   – Как будто такой дурак, как ты, сможет меня когда-нибудь понять, Фэн Синь.   И ведь все слова – пророческие. За сто лет никто так и не понял, даже не было предпринято ни единой попытки к этому. И этот горький факт не хочется пускать в свою голову, чтобы тот не отравлял другие мысли.   Фэн Синь. Чертов ублюдок, как бы он сам выразился. Му Цин, конечно, предпочитает ругательства поизящнее, но почему-то в данной ситуации ничего в голову и не приходит. Может быть, на него так влияет кровь, запятнавшая его руки и грудь? Кто знает. Но беспокойство о другом человеке настолько в его голове смешивается с ненавистью, что рождается совершенно новое и неприятное чувство.   Му Цину всю его поганую нищую земную жизнь хотелось роскоши и благополучия. Хотелось купаться в золоте, носить шелка и, наконец, никому не прислуживать, а самому раздавать указания подчиненным. Когда Его Высочество возносится в первый раз, его слуги получают долю его славы. Совсем крошечную, но она вызывает привыкание мгновенно. Хорошая жизнь быстро затягивает, ее блага манят и вот ты уже знаешь, что можешь потерять, и безумно не хочешь этого.   Оказавшись же на самом дне жизни, где не остается ни одного близкого человека, где твоя родная мать умирает у тебя на руках, а ты остаешься, не в силах что-то поделать, приходит понимание, что никакие несметные богатства не заменят тепла ее рук. Только потеряв все, Му Цин проходит через болезненное осознание того, что счастье в этом мире может быть связано только с благополучием его близких. Когда все близкие исчезают, растворяются в песчинках времени, тоска заполняет все его существо. И как прискорбно в такие моменты осознавать, что, как бы сильно прославленный Владыка Сюаньчжэнь не оплакивал свои потери, свое прошлое и все горести, встретившиеся на его пути, он никогда не сможет сказать, что остался совершенно один.   Куда бы ни был направлен взгляд Му Цина, он никогда не бывает одинок достаточно, чтобы слезы горечи смыли все печали прошлых потерь. Потому что всегда остается тот, кто выкарабкивается прямиком из бездонной ямы воспоминаний о лучших временах. Тот, кто лежит сейчас перед ним и дышит с переменным успехом.   Глупое лицо Фэн Синя невероятно расслабленное и больше не кажется злым или хмурым. По этим скулам он обычно бьет без жалости и сожаления. Этот рот затыкает кулаками. Но сейчас Му Цин тратит невообразимое количество сил, чтобы сохранить возможность еще хоть раз ударить этого идиота.   Если лезть глубоко в душу, в те ее уголки, куда даже сам Му Цин не заглядывает и старается всячески забыть об их существовании, то можно обнаружить, что причин к спасению одного упрямого грубого лучника гораздо больше, чем он готов признать. И каждая из них очень личная.   История их взаимоотношений проста и неказиста. Ненависть с самого первого взгляда, пронизывающая все пространство между ними, сокращающееся из года в год. Когда они с Фэн Синем были детьми, между ними была бездонная пропасть из статуса, возраста и умений. Му Цин старался сократить ее как мог, но всякий раз натыкался лишь на брань и презрение. Личный защитник Его Высочества славился дурным характером и честным нравом, что в совокупности выливалось в очень и очень обидные оскорбления, направленные, казалось, только лишь на Му Цина. Как бы тот ни старался, чтобы ни делал для хмурого воина, тот лишь отталкивал, еще и камень бросал вслед. И все же… В самые тяжелые моменты жизни плечо Фэн Синя всегда было рядом. Надежное и несгибаемое. Они делили невзгоды, битвы, еду и кров. Моментами казалось, что нет никого и ничего ближе.   Спустя сотню лет – они равны. По силе, возможностям и даже статусу. И сейчас генерал Сюаньчжэнь ощущает как никогда остро потребность быть другом этому человеку. Не потому, что ненавидит его меньше, а потому что глупое лицо Фэн Синя – это все, что у него осталось. Му Цин смотрит на него и видит свой дом. Его теплые глаза на свету напоминают о закате над столицей Сяньлэ в жаркий летний день. Каждый его близкий человек: его мама, Его Высочество, дети из трущоб, их братья по совершенствованию – всё в Фэн Сине и только в нем одном. Потому что лишь они вдвоем хранят эти воспоминания. И как бы глубока ни была ненависть, Му Цин никогда не позволил бы Фэн Синю умереть. Только не у него на руках. Между ними слишком многое, чтобы вот так просто отпускать, к тому же… Сердце генерала Сюаньчжэня бьётся слишком часто и беспокойно от мысли о том, что ему придется похоронить своего старого врага.   Истерзанная нога оказывается перебинтована и обработана стараниями уставшего Му Цина. Она все еще выглядит плохо, но уже не так смертельно, как некоторое время назад. Фэн Синь больше не похож на того, кто готов умереть, течение энергии в его теле выравнивается, хоть все еще и ощущается слабо.   Му Цин организовывает очаг в дальнем углу ветхой комнатушки, в которой они таятся и прячутся. На улице уже занимается заря; солнечные лучи пробиваются сквозь заколоченные окна, оповещая уставших богов о новом дне. Шанс, что преследовавшие их трупы смогут оставаться активными в этот час ничтожно мал, но мечник все же усаживается прямо напротив двери, подтаскивая тело все еще бессознательного Фэн Синя ближе. Так, чтобы его голова оказалась прямо под рукой. Му Цин позволяет себе вольность: распускает чужие волосы и осторожно зарывается пальцами в тяжелые пряди, чтобы коснуться кончиками висков. Места, где обыкновенно сосредоточена агония в теле Фэн Синя.   Сложно забыть те приступы головной боли, которые приходится наблюдать почти ежедневно, и Му Цину отчего-то кажется, что если и вливать духовную энергию в него, то лучше это делать именно через виски. Возможно, когда Наньян придет в себя, его будет мучить только лишь ужасная боль в ноге.   Так проходят часы. Ход времени замедляется, потому что израсходованное количество духовных сил делает Сюаньчжэня рассеянным. Он настолько истощён сам, что даже не замечает, как руки, до этого мягко оглаживающие чужую голову, безвольно падают на ветхий пол. Сон наступает внезапно и резко, будто в одночасье вся энергия иссякает и Му Цин просто отключается, погружаясь в состояние то ли дремы, то ли медитации.   Когда он приходит в себя, за окном уже темно. Очаг в углу загас, только лишь легкий дым напоминает о том, что недавно здесь горел огонь. Фэн Синь все еще без сознания, лежит головой практически у Му Цина на коленях и кажется в этот момент излишне юным и умиротворенным. Таким, каким он запомнился с тех времен, когда между этими двумя все было относительно мирно.   Генерал Сюаньчжэнь так и не решается сдвинуться с места. Только лишь посылает очередной огненный талисман в давно сгоревший очаг. Солнце уже достаточно освещает помещение, но то ли от потери духовных сил, то ли от усталости, ощущение холода становится с каждым часом все сильнее.   Это упрямое нежелание менять позу позволяет занять часы ожидания спасения медитацией. Так необходимое сейчас действие дается с трудом. Концентрироваться на чем-то решительно невозможно, и спустя пару часов Му Цин прекращает попытки, вновь бросая обеспокоенный взгляд на Фэн Синя. Бессознательный, спокойный и такой глупый. Бог войны, позволивший ранить себя так сильно, что не может очнуться. Смешно и страшно.   Отвратительное незнакомое чувство покидает Му Цина, стоит ощутить в ногах шевеление. Фэн Синь просыпается медленно. Вначале пытается неловко перевернуться, затем забавно хмурится, поджимая губы и, наконец, медленно открывает глаза. Все это занимает мучительно много времени и не нужно быть хорошим эмпатом, чтобы заметить, с какой болью дается этому упрямцу каждый незначительный жест.   – Черт, – хрипло ругается Фэн Синь, так и не найдя в себе силы полноценно встать. – Какого хрена?   Его голос звучит яростно, но так тихо, что Му Цин не сдерживает непочтительного смешка. То, с каким выражением лица смотрит на него мужчина, буквально лежащий у его ног, трудно описать и будет еще труднее забыть. Эта смесь злости, удивления и чего-то такого, чему крайне сложно дать описание. Благодарности?   Между тем Фэн Синь вспоминает, что знает бранных слов больше, чем нормальных, и не упускает шанса продемонстрировать, что лечение Му Цина не прошло даром. Поэтому он вопит чуть громче и уже гораздо отчетливее:   – Почему, блять, я лежу у тебя на коленях?   – Потому что я тащил тебя через весь лес, когда ты дал демонице проткнуть себя ядовитыми когтями, – спокойно объясняется Му Цин. – Идиот.   Даже если Генералу Наньяну и хотелось ответить что-то язвительное, он глотает все слова, вспоминая события, предшествующие пробуждению. Он хмурит лицо, сводя густые брони на переносице и смотрит наверх в недоумении.   – Ты спас меня?   У Му Цина не хватает сил сдержаться и он закатывает глаза так сильно, что у них появляется реальный шанс остаться в таком положении навечно. От этой простой и банальной фразы так и рвется наружу истеричный хохот, но это бы походило на сумасшествие, поэтому приходится прикусить губу, оставаясь в безмолвии.   «Ты спас меня?» –  звучит удивлённо. Ошарашенно даже. Будто Фэн Синь не допускал такой возможности. Словно уверен в том, что он способен дать ему умереть одному в каком-то богом забытом лесу. Это ощущается весьма болезненно, но Му Цин, привыкший к такому отношению, проглатывает свои чувства. Гасит их в зачатке, чтобы позже не отравиться собственными мыслями. От этого яда, увы, все еще не придумали лекарства.   Но резкость так и рвется с языка, поэтому он равнодушно произносит:   – Не верится?   Странно, но даже будучи оскорбленным глупым вопросом Фэн Синя, он все еще не предпринимает ни единой попытки отодвинуть его или как-то отдалиться от уже вполне способного двигаться и говорить мужчины. Он так и сидит, привалившись в хлипкой стене. Его рука лежит непозволительно близко к чужой голове; на кончиках пальцев ощущается шелк волос, а ноги затекли под весом головы лучника.   – Сколько прошло времени?   Фэн Синь переводит тему играючи, но также не пытается встать.   – Половина ночи и почти целый день.   – И никто не пришел на помощь?   Му Цин смотрит сверху вниз раздраженно, отвечая:   – Мне удалось связаться с дворцом Линвэнь, но они не смогли обнаружить наше местоположение. Ищут.   Никто из них не говорит, что Му Цин истратил слишком много духовных сил на лечение Фэн Синя, поэтому не смог переместить их в Небесную столицу, но оба это понимают. И, если сам Му Цин по этому поводу ощущает лишь бессилие с налетом облегчения, что чувствует второй Бог для него остается загадкой. По этому хмурому лицу едва ли можно прочитать хоть какую-то эмоцию, а даже если они и есть, вряд ли сам Фэн Синь способен их понять.   Фэн Синь пытается подняться и сесть, и ему вполне это удается с помощью руки и малой толики чужой помощи. Он тянется к фляге с водой, которую видит торчащей из-под собственной мантии, расстеленной на ветхом полу. Вода смачивает ссохшиеся губы и ощущается так свежо и бодряще, будто он не пил много дней.   Между ними повисает молчание, которое едва ли можно назвать легким или уютным. В воздухе витает недосказанность, наэлектризовывая все вокруг. Накаляя обстановку до такой степени, что огненный талисман мог бы воспламениться и без помощи духовных сил. Му Цин безмолвно поднимается, пытаясь размять конечности после долгой однообразной позы. Фэн Синь делает то же самое, совершенно забывая про свою раненную ногу и то количество усилий, что было затрачено на ее исцеление.   Поэтому, валясь обратно на пол, Фэн Синь вопит во все горло:   – Мать твою!   Му Цин действует на каких-то неведомых ему инстинктах, когда подскакивает к мужчине, замечая, как белоснежный бинт на бедре пропитывается кровью.   – Сядь немедленно, о Боги! – Восклицает он с негодованием. – Твоя рана открылась.   – Все нормально с моей раной. Черт бы с ней, нам надо отсюда уходить!   Крепкие руки, вцепившиеся в голени Фэн Синя, не дают ему встать. Му Цин зыркает с такой злобой и яростью, что от одного взгляда становится неловко, но лучнику все невдомек. Он не оставляет попыток вырваться, будто малое дитя привели к лекарю, которого он очень боится. Его движения хаотичны и весьма благотворны для еще большего открытия раны.   – Отпусти меня, блять, – попытка оттолкнуть вновь не венчается успехом. – Я не калека!   – Ты непроходимый идиот, Фэн Синь, а не калека!   Му Цину приходится ударить его по щеке, чтобы привести в чувство и заставить нормально сесть. Это работает и Фэн Синь и правда успокаивается на какое-то время, которого хватает, чтобы сменить бинты и наложить новую примочку с травами на рану. Ее состояние оказывается уже гораздо лучше, чем накануне, когда кровь сочилась, растекаясь по бледным тонким пальцам.   Шумный и неугомонный пациент все так же молчит, даже когда Му Цин заканчивает манипуляции с его бедром. Смотрит задумчиво куда угодно, только бы не в глаза Сюаньчжэня, избегая прямого контакта. Только что буйный и полный намерения встать и уйти отсюда, генерал Наньян вдруг становится кротким и послушным, что даже при совсем уж обычных обстоятельствах не является чертой его характера. И даже пощечина никогда не была способна его усмирить. Особенно, если Фэн Синь что-то хотел по-настоящему. Тут бы и сломанный нос не смог его удержать.   Но Му Цину совершенно не хочется об этом думать. Его голова и так забита мыслями о Наньяне. О его здоровье, головных болях, его глупом лице и дурном нраве. Это вытесняет все куда более насущные мысли. Например, о двух погибших чиновниках Генерала Сюаньчжэня. О том, как он бросил их, оставил в демонической ловушке, даже не позаботившись о телах. Столь бесчестный поступок в голове самого Му Цина не имеет никакого оправдания, но еще более паршивым является то, что он даже об этом и не думает, полностью переключившись на раненого Наньяна. Подобный расклад вещей ошарашивает. Едва ли Му Цин способен объяснить самому себе, чем вызвано такое беспокойство за едва ли друга. Скорее врага. И все же… Сама мысль о том, что он мог бы дать Фэн Синю умереть, является весьма болезненной. И какой-то уж совсем инородной.   Генерал Наньян подает голос через какое-то время и звучит он весьма тихо и серьёзно.   – Ты назвал меня по имени.   В этот раз фраза не звучит как вопрос, а является вполне себе утверждением.   – Нельзя называть вас по имени, Генерал? – Язвительно отзывается Му Цин, стараясь скрыть за своим тоном разочарование в самом себе. Он и сам не заметил, как чужое имя сорвалось с губ. – Или считаешь нас недостаточно близкими, чтобы звать тебя так?   Яд успешно прикрывает уязвимость Му Цина. По крайней мере, ему хочется так думать.   – Конечно, можешь. Просто ты не называл меня по имени черт знает сколько времени, – Фэн Синь бросает взгляд на потолок, пытаясь отыскать в голове нужное воспоминание, но только хмурится еще больше. – Я не помню, когда ты делал это в последний раз.   – Значит, это было неважно, – отрезает Му Цин и поднимается на ноги.   Он начинает неспешные сборы, возвращая все лекарства и вещи по местам. Нахождение в одном пространстве с Фэн Синем так долго без мордобоя делает его нервным и рассеянным. Слишком уж задумчивым и чувствительным. Будто ураган, дремавший в груди долгие годы, начинает вновь набирать обороты, а Му Цин спешит свернуть паруса и удирать от него, что есть мочи. Он не готов встречаться с собственным штормом в душе, у которого есть имя и лицо.   – Мы уходим. Я попытаюсь начертить печать перемещения. Возможно, мне хватит сил отправить тебя одного, а ты уже отправишь кого-нибудь за мной.   – Меня?   Фэн Синь бьет сегодня рекорд по глупым вопросам и Му Цин в очередной раз закатывает глаза, не в силах сдержаться.   – Тебя. Ты ранен, запас твоих духовных сил исчерпан и едва ли ты сможешь защититься, если кто-то нападет. Это же логично, идиот.   – Логично было бы оставить меня здесь умирать.   Сдержать приступ гнева становится решительно невозможно и Сюаньчжэнь оборачивается к Наньяну резко так, что ветер свистит от этого стремительного движения. Шею в ту же секунду заливает яростным румянцем от клокочущих внутри чувств.   Му Цин взмахивает руками, толкая едва успевшего подняться на ноги Фэн Синя.   – Какая же у тебя извращенная логика, а! – Шипение мечника больше походит на тот звук, что издают змеи перед нападением на врага. – Что, свыкнуться с мыслью, что я спас тебя, так уж невыносимо? Или ты просто не можешь принять тот факт, что твою жизнь сохранил человек, которого ты больше века называешь в лицо предателем?   Обида ощущается горько. Как худшие из лекарственных отваров, что ему доводилось пить. Вряд ли стоило ожидать чего-то иного от Фэн Синя, но каждое его слово воспринимается как новая рана на сердце, которое Му Цин не собирался оголять. Сколько там ран, нанесенных жестокой рукой Генерала Наньяна – не счесть. Но каждая новая ощущается не менее болезненно. И может возникнуть даже от простых слов.   – Я не то имел в виду, – попытка оправдаться у Фэн Синя выходит с натяжкой. – Я просто подумал, что идти должен ты. Я был тебе обузой, я недостоин отправляться первым.   Му Цин застывает от этих слов и бросает взгляд на мужчину, стоящего перед ним. Тот смотрит на свое перебинтованное бедро с каким-то отвращением и выглядит не лучше побитой собаки. Остается лишь начать скулить для полноты картины. Но этот вид заставляет Му Цина потеплеть. Совсем чуть-чуть. Этот придурок считает, что его стоило оставить умирать не потому, что он думает о нем, как о предателе, а потому что мнит себя недостойным спасения. Это вызывает совсем уж странное чувство в Сюаньчжэне. Чувство жалости.   Они молча выходят и Фэн Синь даже не комментирует тот факт, что ему помогают двигаться, придерживая под руку. Он также молчит, пока Му Цин рисует символы на земле, сосредоточившись на их последовательности.   Лишь когда все готово и остается только активировать печать, он подает голос:   – Зачем ты меня спас, Му Цин?   Вопрос, на который тому не хотелось бы отвечать. Потому что ответ будет слишком уж сокровенным и личным. И не до конца понятным даже ему самому.   – На небесах без тебя будет пусто, Фэн Синь.   Он активирует печать в ту же секунду, как слова срываются с губ, чтобы не видеть в водовороте перемещения, как его слова ломают что-то внутри Фэн Синя.