Звёздный путешественник

Я провел целый день в своей тюремной камере, мысленно запрокинув голову и пытаясь понять, за что меня постигло это новое и незаслуженное наказание. В конце концов, я пришел к единственно возможному выводу: некоторые информаторы, чтобы отблагодарить свое начальство, приписали мне нарушение тюремных правил. Тем временем капитан Джейми был в состоянии крайнего отчаяния, ожидая наступления ночи, и Уинвуд сообщил сорока важным заключенным, что они готовы к побегу. К двум часам ночи вся тюремная охрана проснулась и была готова действовать. Все охранники, даже дневная смена, в это время уже спали. Когда их передали обоим, они вошли в камеру с сорока живыми заключенными. Они ударили по всем камерам одновременно. Внезапно все двери открылись, и сорок человек, названных Уинвудом, все без исключения оделись: никто не спал в своей постели, все прятались перед дверью. Это, естественно, послужило неопровержимым подтверждением сложности лжи, с помощью которой поэт-фальсификатор сбивает с толку капитана Джейми. Сорок заключенных были задержаны на месте в полной готовности к побегу. Какое это имеет значение, если все потом будут говорить, что план побега придумал Уинвуд? Вся тюремная администрация убеждена, что сорок заключенных лгут, чтобы спасти свои трупы. Комиссия по амнистии была уверена в том же: менее чем через три месяца фальшивомонетчик и поэт Сесил Уинвуд, самый страшный человек, был амнистирован. Поэтому тюрьма — отличное испытание и отличная школа для философа. Каждый, кто провел годы в тюрьме, наверняка должен видеть, как иллюзии, которые ему больше всего нравятся, рассыпаются в прах, разрушая мыльные пузыри красивыми метафизическими выводами. Мы узнаем, что правда в том, что смерти нет; рано или поздно преступление выплывет наружу. Вот доказательство того, что преступление не всегда очевидно. Верховный надзиратель, начальник тюрьмы Атертон и все высшее тюремное начальство, как одно лицо, все еще верят в существование динамита, который существует только в воображении какого-то выродка, фальсификатора и поэта Сесила Уинвуда, у которого отказали тормоза. И Сесил Уинвуд все еще жив, в то время как я, самый невинный человек, самый невиновный в этом деле, через несколько недель буду отправлен на виселицу. А теперь я расскажу вам, как сорок заключенных нарушили могильную тишину моей камеры. Он заснул. Меня разбудил стук в дверь, ведущую в коридор, где расположены камеры замка. Бедняга, подумал я. Тяжело, решил я, услышав громкие шаги, удары, внезапные крики боли, отборные проклятия и шепот тел, передвигающихся по полу, — сорок заключенных были жестоко избиты по пути в карцер. Одна за другой открывались двери карцера, и кого-то расстреливали, кого-то волокли, кого-то выбрасывали вон. И снова и снова появлялись застенки с новой группой избитых заключенных, которых они продолжали избивать, и снова и снова открывали двери камер осужденных, проглатывая окровавленные тела людей, воплотивших мечту о свободе в реальность. Оглядываясь назад, я вижу, что настоящему философу было необходимо долгие годы терпеть эти чудовищные сцены и иногда даже становиться их участником. Я философ. В течение восьми лет я терпел эту пытку, и теперь, наконец, в отчаянной попытке избавиться от меня другим способом мои похитители прибегли к помощи государственной машины, чтобы накинуть мне на шею веревку и задушить меня тяжестью моего собственного тела. О, я знаю, ученые эксперты высказывают свое ученое мнение, что, когда жертва падает на шахту, шейные позвонки ломаются. Жертвы, как шекспировский Путник, никогда не возвращаются в этот мир, чтобы доказать, что это не совсем так. Однако те, кто жил в тюрьме, знали о повешенных секретах не больше, чем тюремный морг, у кого шейные позвонки оставались нетронутыми. Странно вешаться. Я никогда не видел, как кого-то вешают, но те, кто видел эту казнь, десять раз подробно описывали меня, так что я очень хорошо знаю, что со мной будет. Я стою на самом верху балки, мои руки и ноги скованы цепями, черная шапочка натянута на глаза, ремешок завязан узлом за правым ухом; под моими ногами разверзнется дыра, и я буду падать, пока веревка, натянутая до отказа под тяжестью моего тела, внезапно не лопнет, и тогда врачи окружат меня, и один за другим они будут хвататься за стул и обхватывать мое тело руками, чтобы остановить размеренное равновесие, прижиматься ушами к моему уху. грудь и подсчитайте частоту сердечных сокращений. Бывает так, что с того момента, как вы можете открыть люк, до того момента, когда сердце бьется в последний раз, проходит двадцать минут. Но поверьте мне, они постараются самым научным образом убедиться в том, что человек расстался с жизнью после того, как ему накинули веревку на шею. Я намерен пойти немного дальше в своем повествовании и задать аудитории два-три вопроса. Я имею право отвлекаться и задавать вопросы: ведь в кратчайшие сроки меня выведут из этой камеры и сделают со мной то, что я описал. Следовательно, если шейные позвонки жертвы обязательно повреждены из-за хитроумного расположения узла и петли спереди, а также точного расчета веса жертвы и длины веревки, зачем, спрашивается, мне надевать руки жертвы на цепи? Общество в целом не может ответить на этот вопрос. Но я знаю, для чего это нужно. И это известно всем палачам-любителям, которые хотя бы раз участвовали в линчевании и видели, как жертва хваталась руками за веревку, чтобы развязать петлю, стягивающую его шею, которая его душит. И Moderna Moderna, я задам еще один вопрос довольному и хорошо упакованному члену современного общества, чья душа никогда не попадет в ад: почему они закрывают голову и шею жертвы капюшоном Moderna, прежде чем открыть люк у него под ногами? И не забывайте, что в кратчайшие сроки мне наденут черную шапочку. Я имею право задавать вопросы. Или эти псы, эти верные псы, ваши цепные псы, или высокомерные обыватели, боятся посмотреть жертве в лицо, где, как в зеркале, отразится страх перед преступлением, которое они совершат против нас ради вас и по вашему приказу?! Обратите внимание, что я задаю этот вопрос не через тысячу двести лет после рождения Кристо, и не в год рождения Кристо, и не через тысячу двести лет после рождения Кристо. Я, тот, кого в этом году повесят, в тысяча девятьсот тринадцатом году от рождения Кристо, задаю здесь вопросы вам, которые, как принято считать, являются последователями Кристо, чьи цепные псы, чьи злые слуги выведут меня из моей камеры и спрячут мое лицо под темной одеждой. потому что у них не хватит смелости увидеть то ужасное преступление, которое они совершат против меня, пока еще живы. Но давайте вернемся к тому, что происходило в наших камерах для преступников. Когда последний охранник ушел, и дверь в коридор сразу же за ним закрылась, сорок избитых и растерянных людей начали переговариваться и удивляться друг другу. Но тут один из пожизненно заключенных, здоровенный матрос по имени мастер Джек, заорал как бык и потребовал тишины. Все камеры были заполнены, и из каждой камеры постепенно стало слышно, сколько в ней заперто людей и как их зовут. Таким образом, было проверено, что в карцерах находились только проверенные лица, и не было опасений, что нас подслушает информатор. Я был единственным, кто вызвал подозрение у заключенных, потому что я был единственным, кто не участвовал в подготовке побега. И меня подвергли жесткому допросу. И что я вам скажу? Сегодня утром, как только с меня сняли смирительную рубашку и вывели из тюремной камеры, меня сразу же, без всякой причины, как я понимаю, бросили обратно в тюремную камеру. Но моя репутация «неисправимого» за это время укрепила меня, и вскоре они заговорили о бизнесе. Я лег и прислушался, и только тогда впервые узнал, что готовится побег. — Кто донес? — этот вопрос был единственным на устах у всех, и он повторялся снова и снова в течение всей ночи до рассвета. Сесила Уинвуда не было среди тех, кого бросили в тюремную камеру, и подозрение пало на него. В конце концов Джек Топгаллант сказал: «Остается только одно, парень». «Сейчас раннее утро, а это значит, что они вытащат нас всех сюда и начнут свежевать."Нас схватили с поличным, как они сказали, ночью, в нашей одежде.Уинвуд обманывает нас и дает нам знать. Они заберут все до единого и превратят в котлеты. нас 40 человек. Так что вся эта ложь обязательно выплывет наружу. Вот почему все, когда они начали трясти с ним душами, должны были говорить правду, только правду и ничего, кроме правды, как под присягой. И там, в темной канаве, созданной жестокостью нескольких гангстеров, четверо были заключены в тюрьму за то, что они бились лицом о металлический засов двери, один за другим решительно обязавшись говорить только правду. Однако от их реалистичности было мало пользы. В девять утра на нас напали наши тюремщики — эти наемные убийцы на службе у самих довольных филистимлян, которые к тому же проявили государственный характер — накормили, к тому же спящих тюремщиков. Мы не только ничего не ели, у нас отобрали даже воду. И у человека, подвергшегося побоям, обычно повышается температура. Я хочу знать, читатель, что ты думаешь о том, что тебя избивают в тюрьме? На нашем языке это называется «процесс». Впрочем, нет, я не буду тебе об этом рассказывать. Вам достаточно знать, что жестоко избитых, страдающих от жажды людей оставляют без воды на семь часов. В девять часов появились наши тюремщики. Их тоже было немного. И это не заняло много времени, потому что они одновременно разбирали камеру для вынесения приговора. Все они вооружились ручкой. Это очень простой инструмент для «мозгового штурма» зависимого человека. Двери камеры для вынесения приговора открывались одна за другой, и камера за камерой человека, приговоренного к пожизненному заключению, избивали, превращая в котлету.однако они проявили полное сопротивление: меня избивали, как и всех остальных. и это только начало правил допроса, в соответствии с которыми все заключенные будут подвергнуты экзекуции в присутствии нанятого государством лица. Это предупреждение, чтобы каждый мог почувствовать, что его ждет во время допроса. Я прошел через все муки тюремной жизни, через жестокие пытки, но самым страшным, даже более страшным, чем то, что было уготовано мне в будущем, был ад, который царил в камерах для приговоренных в последующие дни។ Билл Хоучонг, опытный Хайленд, был первым, кого спросили. он вернулся через два часа — точнее, когда его притащили обратно и бросили на каменный пол штрафной камеры. Затем они взялись за Луиджи Полаццо, гангстера из Сан-Франциско, родители которого иммигрировали в США незадолго до его рождения. Он издевался над тюремщиками, шутил с ними, ему нужно было показать им, на что они способны. Прошло много времени, прежде чем Билл Хач нашел в себе силы справиться с болью и заговорить о своих чувствах. — Что это за динамит? Что это такое? — наконец спросил он. — Кто знает о динамите все? И, конечно, никто ничего не знает, даже если просто спросить об этом. Луиджи Полаццо вернулся даже раньше, чем через два часа, но это всего лишь несколько сходств с человеком: он бормотал что-то, словно в бреду, и не мог ответить ни на один вопрос, и вопросы дождем сыпались на него и в наших каменных коридорах, потому что остальные остались такими же, через что прошел он, а остальные люди были изгнаны. За два дня компания Луиджи подверглась двум дополнительным испытаниям, и когда он пришел в негодность, его отправили в отделение для вечных сумасшедших. Луиджи находится в добром здравии. У него были широкие плечи, острая грудная клетка, большое, красивое, аккуратное отверстие для носа: он долго тараторил в зеркало о сумасшедшем после того, как повесил его на нос и навсегда избежал пыток в калифорнийских тюрьмах. Одного за другим, одного за другим, заключенных выводят из их камер, и один за другим, с криками и стонами в темноте, возвращаются разложившиеся люди, как телом, так и духом. И я лежал в своей камере смертников и слушал эти крики, рычащее Проклятие зверя, потрясенный, и неясное воспоминание зародилось в моей душе: мне стало казаться, что когда я, высокомерный и дерзкий, сидел на высоком помосте и слышал то же самое, что и ты видите ли, я нашел источник этих рабов-гребцов, и я, римский полководец, который был римским полководцем. Слушаю их, сидя на лодочной подушке галер Древнего Рима. это было, когда я плыл в Александрию по пути в Иерусалим… Но я расскажу тебе об этом позже. А пока…