Эскорт

Взмокший от пота лоб вдруг стал ледяным. Странно. Скоро лето, а этот ночной ветер такой пронизывающий. Может быть, это оттого, что он стоит сейчас на последнем этаже, под самыми небесами… отсюда город — весь, как на ладони. Вон там — пристань, а там — автострада, по которой можно попасть в «Хилтон», а вот и он, и пальмы качают своими широкими листьями, очаровывая туристов из северной части страны. Набережная полна народа. Сегодня город празднует какую-то годовщину — ему нет до этого дела. Он поднялся сюда с Томмио Като, а потом взял и вытолкал толстячка вон, швырнув ему вслед деньги. Они так и валяются на синем ковролине под дверью. Мертвецам деньги не нужны. Он призывает смерть, стоя на подоконнике пентхауса «Гаттаки», и все никак не может решиться на последний шаг. Носки его классических туфель уже снаружи, а руки все цепляются за карниз. Кому ты хочешь сказать последнее «прости»? Чего тянешь? Эндрю… Мой любимый, мой исчезнувший. Мой палач, мой… Эндрю. Я люблю тебя. А зачем я тебя люблю? Кому это нужно? Порыв ветра. Кажется, ночь окрасила его в цвет индиго; щедрая, красивая ночь, в которой нет тебя. Только твое кольцо сверкает на пальце — на том, куда возлюбленные надевают обручальные, произнося клятвы вечной верности. Ты зачем это сделал, Эндрю?! Зная, что уедешь за океан, зная, что не позвонишь и не напишешь мне ни разу. Сделал и приковал меня к себе до конца жизни. А помнишь, как мы гуляли с тобой той ночью? Она была куда холоднее сегодняшней, но я не замечал холода; я согревался рядом с тобой. Я почти ощутил тогда, что нравлюсь тебе… Это было великолепно. Сквозь мою жизнь постоянно шли алчущие моего внимания, а я оставался равнодушен. Шум, состоящий из банальных слов, просьб и обещаний, не трогал моего сердца. Ни в чем я не находил столько искренности, как в твоем дружеском молчании. Возможно, я и теперь принимаю желаемое за действительное, и, надевая кольцо мне на палец, ты ничего такого и не имел в виду… Что ж, тогда я просто влюбленный идиот, и ты не при чем. Мой Эндрю… Ветер хлестнул его с новой силой. В небо над набережной рванул фейерверк, распадаясь на тысячи искр. Натаниэль вздрогнул, почувствовав чье-то потустороннее вмешательство. Холодный голос разума презрительно обратился к нему — жалкому, измотанному новой бессонницей и глобальной тоской. «Один вопрос, Нат. Только один, и я съебусь обратно в тот темный лабиринт, кишащий змеями, что ты называешь своим подсознанием. Почему ты здесь? Что загнало тебя под звезды в эту нежную ночь, расцвеченную огнями чужого праздника? Почему ты здесь, на этом подоконнике — влюбленный, еще три недели назад — счастливый? Да, его самолет ушел за горизонт. Да, он не писал тебе. Но разве ты когда-нибудь чувствовал что-нибудь подобное, пока жил, не зная о нем? Он открыл тебе удивительный мир любви, в который ты и не верил по существу, а теперь… Ты не хочешь узнать, что будет? Книгу нельзя назвать плохой, пока не закроешь последнюю страницу. А ты сливаешься на пятой главе, как школьница под антидепрессантами. Странно, почему ты не поступил так после того акта насилия, что учинил над тобой Рико, оставив валяться на полу в луже крови, хватающим ртом воздух душной раздевалки? Почему… Когда Радзиро, впервые осмелев, принялся облизывать твои пальцы, которые ты потом поливал антисептиком и боролся с тошнотой? Почему… Когда Матуосо, картаво выговаривая унизительные слова, разглядывал тебя, как вещь, убив перед этим твоего друга? Почему ты тогда не залез сюда с намерением покончить со всем разом? Что ты стал делать? Ты бежал. Думал. Ты рос, учился, мстил. А теперь? Заглянув в любимые глаза, разуверился… В чем? Почувствовал себя ничтожеством? Дерьмом? Недостойным этого великого чувства, о котором твой Эндрю даже не догадывается… Идиот, ты, Нат. Кем узнал тебя Миньярд? Правильно. Парнем Ичиро Мориямы, без пяти минут, его законным супругом. Сечешь? А кто ты на самом деле? Кто? Тебе решать. И еще… Неужели ты так и оставишь Матуосо в живых? Он ведь еще не одного парня убьет или покалечит. Что скажет Дэнизе? Что ты просрал всю подаренную тебе мудрость и отвагу…» Набережная этой праздничной ночью была перекрыта для проезда, и Нат поехал обходными тропами. Опущенные окна договорились с ветром, и он осушил пот на лбу, впутавшись в рыжие кудри, играя ими, швыряя то вправо, то влево. — Хер тебе, а не Сансара, — сквозь зубы процедил Нат, представляя каменное лицо Матуосо. — Молись, урод, если тебя, конечно, услышат. А если сдохну с тобой заодно, то значит, такова судьба. «C`est La Vie!» — как говорят французы. Только вот, как подобраться к тебе? Не сегодня-завтра, ты объявишь Ичиро о своем намерении снять мою скромную персону на ночку, и у меня не останется места для маневра. Надо что-то придумать… Мысли кружили в голове, как спорткар по ночному городу. Сомнения синхронизировались с голосом движка. Умудрился же стащить себя с окна. Истеричка! Но нервы не успокаивались. Нога топила педаль газа; ресницы почти сомкнулись в прищуре. Он не смотрел на приборы. Ему было плевать, хватит ли топлива, или на какой скорости он идет, вот уже в тысячный раз вписываясь в обозначенный светодиодами поворот. Телефон вибрировал на пассажирском кресле. Ичиро. Больше некому. Глухая ночь, а избалованной марионетки все нет; да и Като мог наябедничать… Жалко мужика; завтра надо извиниться… Не снижая скорости, Нат резко свернул на обочину, сверкнув ярко-красными стоп-огнями, уходя вправо через поток. Какой-то дальнобой обматерил его гудком, прозвучавшим, как воздушна тревога. Нат показал ему «фак» и снял трубку. — Чего? — голос его прозвучал нежно, глубоко, как поставленный тенор в озвучке дорам. — Любовь моя, ты охуел?! Я сейчас с ума уже сойду! Ты где шляешься?! Три часа… — И? — Нат, — убедившись, что с чудом все в порядке, Ичиро перешел к нормальному тону, — ты на девятое июня ничего не планируй. Радзиро бронирует на юбилей… Помнишь Дона Торедо? Такой испанец, важный, красивый… Сердце замерло. Что еще за кино, блядь? Что за перетасовки? Какой, в жопу, Радзиро? И в рот этого Торедо… Матуосо выпилился, что ли? Как это понимать? — Нат? — голос Ичиро наполнился недоумением, — почему молчишь? — Девятое… Это когда? — Это девятого. Завязывай со своими приколами. Послезавтра. Едем в «Грот». Ты там еще не был, по-моему. Невероятная локация! Представляешь, прямо в горе над океаном врезан целый отель. Там и бассейн, и водные аттракционы, и вертолетная площадка… — Память отшибло, господин Морияма? — нагло оборвал его Натаниэль, — ты возил меня туда на свой день рождения. Я, между прочим, подарил тебе браслет, а ты всплакнул от избытка чувств… не помнишь? Или еще кого туда приглашал… Не представляешь, какой я ревнивый, — его всего трясло. Руки покрылись мурашками, а во рту появился металлический привкус. Чертовы сюрпризы. Сука! Как это понимать? Надо увидеться с Радзиро. Что там такое в этой жирной башке?! Ичиро молчал чуть не полминуты. Он никогда в жизни не слышал таких борзых выпадов от всегда относительно ровного Натаниэля. Тот умел, конечно, дерзить, и хамить умел, и нецензурно выражаться, но все это сводилось к дозированной и вполне объяснимой реакции на выбивающие из колеи новости. Кому понравится, если кто-то распоряжается твоим временем, а иногда, чего греха таить, и телом? Но это… — Нат? Что я сказал такого, чего ты не знал? Торедо всегда гуляет с размахом. «Грот» — одно из немногих пафосных заведений, где он может пустить пыль в глаза туповатым американским выскочкам и побаловать своих… Радзиро умирает от твоей прелести… Следовало ожидать, что он не упустит случая пригласить тебя… — Пиздец, — шепотом выговорил Натаниэль и откинулся в кресле. — Я сейчас буду, — произнес он громче и швырнул трубку обратно. — С тобой не соскучишься, — выдал Ичиро банальную ремарку, которую чудо проигнорировало. Месяц. Ровно месяц с момента, когда провалился в сладкий плен карих глаз. Что он делал этот месяц? О, это — отдельная глава. Нет — серия. Его поступки в этот месяц можно было только просмотреть — не прочитать. Загнанный в ловушку собственной страстью, Томмио Като, просто так сующий ему тысячные купюры. Его слезы… Нат не знал когда-то, что от любви можно плакать. Теперь знает. Сам каждую ночь лежит, глядя в потолок, а соленые капли, кипящие на глазах от ярости на самого себя и глухой тоски, подтверждают зависимость. — Обними меня, Томмио, — хрипло просит он, хлебнув из бутылки коньяка. — И молчи! — О, мой синеглазый ангел! Что случилось? — Заткнись! Заткнись! Сказал, обними… Они плачут хором. Нат, свернувшийся в его объятиях, и толстячок, преисполненный возвышенных мыслей и старомодных выражений. Ему ничего не светит и… Натаниэлю тоже. — Давай, я заберу тебя у Ичиро! У меня достаточно средств; есть дом в Калифорнии… — Не в Ичиро дело. Оставь эту идею. — Ты не должен так страдать. Я все дам тебе — только попроси… — То, что мне нужно, у тебя нет! Господи! Он так влюблен и прекрасно понимает нелепого человечка в брендовом костюме, впервые в жизни, по воле своей страсти, оказавшегося на полу в обнимку с нестабильным мальчишкой по вызову. «Нет! Я в эскорте! Это не по вызову! Ха, да ты именно такой: недостойный, рухнувший в болото и увязший в нем, грязный… Не смей напоминать о себе Эндрю…» Следующий кадр: его истерики в спальне Ичиро. Черт знает, что подумала прислуга. Бьющиеся о стену кофейные чашки; их звон глушит испуганные вскрики Ичиро. А что он сделал? Расстегнул рубашку и взял Натаниэля за руку. — Не трогай меня! Не тро-гай! Я не могу, не могу, не могу! «Как я лягу с тобой в постель, если еще горю в прощальном взгляде Эндрю, если еще чувствую запах мокрого асфальта, если ношу, не снимая, его кольцо и жду звонка, как полный идиот! Жду хоть строчку, проверяя телефон по тысяче раз за день. Уберите от меня руки! Никогда больше не касайтесь меня. Я хочу только его…» Но он не пишет и не звонит. И ночь за пять дней до вечеринки в «Гроте» в полном ахуе наблюдает, как он хватает нож со столика, уставленного фруктами и десертами, и подносит его к горлу вполне мирного мужика, подсевшего на его красоту совсем недавно. — Натаниэль, — шепчет мужик, — вы не можете… Ичиро пообещал мне, что вы будете благосклонны… — Благосклонен? К чему? — ненависть закипает в горле, и голос срывается, — я провел с вами несколько часов. Слушал весь этот бред… Чего еще вы от меня хотите? — Но это же вполне понятно, — шепчет дезориентированный клиент. — Мне нихрена не понятно. Руки убрал. — Боже… — Сомневаюсь, что Богу есть дело до твоей похоти. И вот — эта ночь, загнавшая его на окно пентхауса и все никак не желающая заканчиваться. Дом, окруженный каменным забором, выступает из темноты. Вдалеке блестит серой лентой вода горной реки. Охрана на посту. Сигареты мерцают оранжевыми глазками лесных демонов. Собаки, выдрессированные до уровня бессловесного понимания команд, молчат, приняв стойку. На крыльце, под крышей, собранной по типу пагоды, нервно обхватив себя за плечи, ждет Ичиро. На нем сорочка, брюки от делового костюма, а поверх — плотное черное кимоно. Красивое лицо под рассыпавшимися черными прядями не выражает ничего; оно бледно; губы сомкнуты в тонкую линию. — Нагулялся? — тихо спрашивает он, жестом указывая на дверь, — я устал… — Я тоже… — От твоих выкрутасов, вообще-то, — без эмоций уточняет Морияма, поднимаясь по лестнице. — Я в порядке. — Так я и поверил. Томмио звонил… — Все-таки, наябедничал… — А ты как думал? Совсем уже с ума сошел. Като — хороший человек. Позвони ему утром… — Без тебя бы не догадался! — Нат, завязывай дерзить. Я не понимаю, что с тобой, а ты не объясняешь. Как мне вести себя? — Как обычно… — Тьфу… Обычно, — Ичиро остановился у двери спальни, — иди к себе, я тебя не трону. — Спасибо, — впервые за долгий срок, в голосе Натаниэля прозвучала искренняя благодарность. — А спросить не хочешь… Тебе же хотелось выяснить? — И сейчас еще хочется, только у меня голова не работает. — Хорошо. Завтра тогда… — Ладно. Но утро ничего не прояснило, кроме, пожалуй, чистой любви Томмио, в которой и так никто не сомневался. Он, тихо вздыхая, выслушал извинения и горячо принял их. Со спокойной совестью Натаниэль отложил телефон на одеяло и снова прикрыл глаза, не желая покидать теплую постель. Утро стыло плотным туманом, обещая солнечный, жаркий день. Если хотел выйти на пробежку, то следовало бы поторопиться, но… Он ведь так много думал этой ночью. Все лежал без сна и смотрел на точечки звезд за окном. Несколько раз за короткий отрезок ночи, он брал телефон, набирал номер Эндрю и писал сообщение. Там было много слез, глупых слов, ненужных признаний...Если бы он решился это отправить, Эндрю бы просто не поверил своим глазам. Подумал бы, что переводчик окончательно сбрендил… Натаниэль бережно перебирал в памяти спорные моменты, которые могли бы подтвердить интерес Эндрю: его смущенные взгляды, тихий, требовательный голос в жарком номере с просьбой вернуться, его прощальный подарок — такой символичный, и, самое ценное — взгляд вслед машине, полный тревоги. Подняв руку, Нат рассматривал кольцо, завороженно погружаясь в темную полночную синеву камня. Но на дне этой синей глубины не находилось ответов. Молчание и тоска. Эндрю… Завтра. Уже завтра. Он огляделся в поисках необходимой экипировки для бега. Комната сибарита… Господи, в кого он превратился? Сторонний наблюдатель предположил бы наркозависимость… Ну, что ж, был бы не так уж неправ. Чего стоил отключенный вчера в истерике телефон с кучей непринятых вызовов с незнакомого номера… А заваленный чашками из-под кофе журнальный столик; кажется, хозяин комнаты долбил, не останавливаясь. А имя Эндрю, нацарапанное ножом на подоконнике… Он схватил телефон. Руки дрожали. Утро не сдавалось; туман плыл над лесом… — Алло, Дон Радзиро, это Натаниэль… — Да-да, золотце мое. Готов повеселиться? У нас не принято решать вопросы на торжествах, но Торедо такой оригинал — разрешил мне перемолвиться с ним словечком. И тебя будет рад видеть. Апартаменты даже выделил, — Радзиро, казалось, прорвало. Не то, чтобы Нат считал его молчуном, но и этот словесный понос звучал подозрительно, будто под многословием Дон пытался скрыться от ненужных вопросов. Нат стиснул трубку в руке, дыша через раз. Один, два, три — пора: — А Матуосо? — пробил он молчание. Радзиро заткнулся. Тишина вытекала из динамика и вплеталась в клубы тумана, становясь серой и неподвижной. — Почему ты заговорил о нем? — Потому. — Это не ответ. — Ответ, Дон Радзиро. И еще какой! Уж позвольте мне оставить при себе причины моего любопытства. — Нат, ты че, любишь пожестче? — интонации Радзиро сменились, — нахрена он тебе? Его же на порог туда не пустят. Торедо спит и видит, когда этот татуированный ублюдок потонет в водопаде «Грота». — А че тянет? — настороженность не оставляла Натаниэля, — кроме того, у меня есть основание усомниться в такой вопиющей негостеприимности Дона Торедо. — Солнце, ты не с той ноги встал, что ли? — Радзиро запыхтел, — поехали, завтра сам убедишься… Матуосо даже объедков с черного входа не кинут! Какой-то сюр. Нат оделся, повязал голову банданой, вышел на лесные тропинки. Недоверие долбило в уши, перекрывая музыку. Так не бывает. Он был трезв тогда и вменяем. Еще не сошел с ума от боли неразделенной любви. Ошибки быть не могло. И Радзиро… В тот вечер Радзиро пригласил его, а сам выступил в роли декорации, заняв беседой каких-то не особо важных перцев. И Матуосо являл собой тогда абсолютную уверенность. Его видели, на него спокойно реагировали, перед ним открывались двери и подавалось вино и саке. Он мог отступить только по какой-то железобетонной причине. Какой? Сдох? Таких счастливых совпадений не бывает. И разузнать не у кого. Вся верхушка откровенно ссытся при упоминании грозного имени. И что бы там не говорил Торедо, ни в какой водопад Матуосо не скинут, а будут все также раболепно заглядывать ему в глаза, лишь бы и дальше швырял бабло направо и налево, прикармливая всю эту трусливую шакалью стаю. И Радзиро… Он в курсе. Невозможно. Что это за реальность? Смерть вытолкала его взашей, не желая принимать, а любовь отмалчивается, вынося мозг… Солнце, наконец, поднялось и взорвало его рыжую макушку сполохами пламени. Дом Дэнизе возник прямо на пути… Слуга почтительно склонился, впуская Натаниэля. Дэнизе сидел в углу в позе лотоса прямо на циновке, сложив руки в молитве. Таким Нат еще не видел его — не доводилось. Обычные тренировки с Учителем начинались уже после его подготовительных взаимодействий с окружающим миром. Вытянув руки вдоль тела, Натаниэль поклонился. Как-то же он оказался здесь. Что-то же привело… — Подойди, мальчик, — тихо проговорил Дэнизе, — сколько боли, — сухая, но теплая рука нежно погладила волосы присевшего перед ним Натаниэля, — что же это так мучает тебя? — старик вгляделся в синие глаза, вмиг наполнившиеся слезами. — Учитель, — горло сдавило. Говорить он не мог. Только сидел, слегка раскачиваясь на коленях, и принимал эту скупую ласку и сочувствие. — Влюбился? — шепотом спросил Дэнизе, когда прошло уже несколько минут этого странного, но такого искреннего бессловесного обмена. — Да, — голова Натаниэля склонилась еще ниже. — Судя по твоей боли — безответно? — Скорее всего… Я недостоин… Оказывается, я зря молился о любви. Я же… — Помолчи. Это не тебе судить, — Дэнизе расправил плечи. — Кто он? — Лучший человек на свете. — Это понятно, — нежная ирония вызвала подобие улыбки на губах Ната. — Ичиро знает? — Нет. — И не надо… В тишине потрескивала соломка под коленями; запели птицы; журчал ручеек. Нат пытался дышать. Воспоминания об Эндрю хлынули неудержимым потоком. Вот он перекидывает белоснежные волосы через плечо. Вот, задумавшись, изучает бумаги, и свет озаряет его красивое лицо, золотящееся в первом загаре. Вот говорит по телефону, и все тело пронзает дрожь от его плавных движений хищника, сознающего свою силу. — Это же еще не все, что беспокоит тебя? — Дэнизе потянул его за волосы. — Я чувствую ложь, Учитель. Близкую. Опасную. Мне надо завтра быть на одном мероприятии. Приглашение на него я получил месяц назад от человека, по которому плачет катана, и с которым я никогда не хотел бы больше встречаться… Но вчера я вдруг снова получаю приглашение — но совсем от другого… Мне страшно… — он, наконец, выговорил это. — О ком речь? — Дэнизе посмотрел ему прямо в глаза. — О Матуосо. Харуки Матуосо — бывший якудза. — Бывших якудза не бывает, прости за тавтологию. Ты прав — тебе лгут. — Сам знаю. Но в чем ложь? — Погоди… Дэнизе поднялся, поклонился на восток и прошел в соседнее помещение. Отсутствовал он несколько минут, а потом вернулся, держа в руке небольшую деревянную коробочку тончайшей работы. Нат вопросительно смотрел и ждал. — Маленькая самурайская хитрость, — изрек Дэнизе и, взяв ладонь Ната, вложил в нее спрессованный из трав шарик, источающий сухой, едва уловимый запах полыни и ягод. — Что это, Учитель? — То, что не даст твоему организму умереть от яда. Ниндзя хранили секрет изготовления… Есть такие для поддержания энергии в дальнем походе, когда нет возможности добыть пищу. Есть продляющие молодость или мужскую силу, а есть противоядия. Возьми. Примешь за час до мероприятия. Меч тебя не возьмет, пуля пролетит мимо, а вот яд — оружие трусов и мерзавцев — может и не пощадить. Матуосо — мастер по ядам. Воспользуйся этим средством, заклинаю тебя. — Как мне благодарить вас? — Нат снова низко поклонился. — Познакомь меня со своей любовью, — улыбнулся Дэнизе. — Где же я вам его возьму? — тяжело вздохнул Нат. — Вера еще никому не помешала. *** Вид на гору можно смело помещать на рекламные посты. Сине-серые громады зловеще обступают кортеж из трех «Мерседесов». Это в городе черные сверкающие «немцы», следующие сквозь парки и проспекты, производят впечатление. Здесь их пожирает тьма. Серпантин приглашающе подсвечен огнями. Горизонт мрачнеет, украв солнце. Вечер, как декорация к новому прочтению «Дракулы». Свет — не помеха, но на всякий случай уберем… Если где и убьют к хуям, то только здесь. Натаниэль опускает окно и дышит океанской пылью. Гигантский синий организм, омывающий берег, сегодня неспокоен. Должно быть, ночью грядет ураган. Пальцы нервно скользят в карман брюк, нашаривают колдовское средство ниндзя. Ичиро сидит рядом, прикрыв глаза. С утра жаловался на небольшое недомогание, но полон решимости отгулять на славу. Он же не в курсе, что, возможно, скоро овдовеет… Украдкой оглядевшись, Нат сунул в рот прессованный шарик и, как советовал Дэнизе, неторопливо разжевал его. На вкус, как сушеная малина. Рот сразу наполнился слюной. Главное, чтобы старик ничего не напутал, а то вдруг сожрал сейчас самурайскую виагру…вот будет веселье… Нат улыбнулся. Но шуточки не спасали. Тело тряслось; дрожь передавалась по прямому пути от мозга, мучающегося неизвестностью, к кончикам пальцев рук и ног. Даже атласные лацканы потряхивало, так колотилось сердце. Красивый испанец с седыми вьющимися волосами и гладким смуглым лицом приветственно поднял руки. Он стоял на самом верху лестницы, куда всех гостей провожала охрана, обшмонав самым наглым образом. — Дон Торедо, — поклонился Ичиро и галантно склонился к руке главы одного из могущественных кланов, — донья Елена, — снова очаровательный жест в сторону миловидной тоненькой супруги Босса, — счастлив поздравить. Огромные глаза с тяжелыми веками мерцали, как у сказочной королевы гор: — Благодарим вас, господин Морияма, и вас, господин Веснински, — добавила она, когда Натаниэль последовал примеру Ичиро и тоже склонился к изящной ручке с фамильным бриллиантом на указательном пальце. Слуги приняли их под свою опеку и повели по широким сводчатым коридорам. То и дело встречались хаотично расположенные двери; над некоторыми пульсировали сердечки разных цветов… Справа Натаниэль заметил глубочайшее ущелье и завороженно поднял голову. — Бассейн? — тихо спросил он Ичиро. — Да, видишь, дно прозрачное, и там уже кто-то веселится. И, действительно, на уровне пятого этажа сквозь стекло виднелись обнаженные тела, но толща воды не давала разглядеть их в деталях. — Почему ты в прошлый раз не показал мне? — Потому что вечеринка была не здесь, а в другом крыле… — рассеянно ответил Ичиро, — а ты был такой взволнованный… Я и не знал, что ты почти ничего не запомнил, ну…кроме подарка для меня, за что я тебе очень признателен. — А что это за сердечки? — Ими помечают занятые апартаменты, и еще есть какое-то назначение, вроде, красные — для VIP-персон, фиолетовые — для переговоров… — Но ведь переговоры не приветствуются на праздничных мероприятиях, — нервное напряжение достигло пика. — Родной, это не нам решать… Радзиро возник на их пути, когда уже Натаниэль пожелал ему провалиться в бездну как раз под бассейном. В горе открылись дверцы лифта, и толстяк выплыл к ним в белоснежном смокинге и маске, усыпанной стразами. — Ну, что ж, господин Морияма, я забираю мое сокровище, — он подхватил Ната под руку и повел обратно к лифту, — пойдем, нас ждут на самом верху. Натаниэль собрался. Дыхание стало экономным. Все. Это дорога с односторонним движением. Сознательное погружение в Бермудский треугольник. Очередное подтверждение лжи — пистолет в кобуре, мелькнувший при неуклюжем движении Радзиро, окончательно доказало его подозрения. Конец, Нат… «О, мой Эндрю. И почему я не решился написать тебе хотя бы строчку? Трус. Как, оказывается, легко снести кому-нибудь голову и как тяжело признаться в любви. Ну, чего стоило написать три слова — заклинание, миллионы людей сделавшее счастливыми, и миллионы уничтожившее.» На верхнем этаже располагалась лишь одна дверь. Сердечко над ней пульсировало красным. Охраны не было. Когда Нат поинтересовался, почему, Радзиро дернулся так, будто звук его голоса вызвал армию демонов, уже ринувшихся на него всем скопом. Нат просчитал пути отхода… Нет. Вдоль бассейна, сейчас видневшегося внизу, шла только узкая тропинка, рядом с которой размещались электрощиты. Какой-то беспрестанный шум доносился из-за стеклянной стены, отделявшей холл, где они оказались, от этой несчастной дорожки над пропастью. Нат прислушался: крылья. Господи… Он слегка отпрянул, поняв, что в полумраке разрубленной горы бьется многотысячная стая летучих мышей. Радзиро поднес к двери ключ-карту. Освещенное малиновым светом пространство встретило Натаниэля. Звуки странной музыки, отдаленно напомнившей колокольный звон, ошеломили его… Неуместный, низкий речитатив, будто мгла читает рэп, а за ним — вновь мелодия, нагнетающая, пугающая… Слева стало как-то пусто. Душа ощутила разрастающееся пространство. Нат боковым зрением увидел нечто, не вяжущееся с реальностью: пригвожденного к стене Радзиро. Он хотел закричать, но понял, что толстячок не просто так, по собственной прихоти распластался в неудобной позе по холодной стене и замер вдруг. Малиновое сияние застыло, мигнуло, снова заклубилось…но даже в этом неверном свечении, Нат разглядел ручеек крови на белой ткани смокинга Радзиро. Взгляд его заметался в поисках источника угрозы, но мерзкий запах ударил в нос, усиливаясь с каждой секундой. Облепленное какой-то тканью лицо занемело; свет потух; звуки исчезли. Сгиб локтя еще подал сигнал о колющей боли, а потом пришла смерть…