Заново

      Чонхо уверенно выводит чёткие штрихи, пока Юнхо старается не двигаться лишний раз, хоть ему и было сказано, что это не обязательно. Он не упускает момента, чтобы похвалить его, сказать, какой он красивый и как его приятно рисовать. Наслаждается тем, как у Юнхо краснеют уши. Ему доставляет удовольствие делать ему комплименты.       Вокруг шумят люди, снуют туда-сюда официанты, стучат столовые приборы, но Чонхо это больше не напрягает: он абсолютно спокоен.       Он уже и не думал, что когда-нибудь сможет снова почувствовать себя так умиротворённо, тем более в компании другого человека. Но Юнхо — пусть и неправильно настолько сильно привязываться — стал его мостиком между гармонией и внутренней борьбой.       А Чонхо изо всех сил старается не разочаровать его. Он знает, что Юнхо никогда не осудит за неудачную попытку, наоборот, но всё равно опасается сделать неверный шаг. Он боится откатиться назад, ведь тогда им придётся начинать сначала. Это хуже пыток. Он не может больше его подводить.       Он понимает, что до конца ещё далеко, и принимает, что конца может вообще не быть. Невозможно полностью искоренить пережитое, ему нужно научиться с этим сосуществовать. Он по-прежнему сталкивается с отголосками прошлого, но с поддержкой Юнхо словно наполняется энергией заново. Обновляется и наслаждается процессом, хоть он и чертовски болезненный.       У Юнхо внутри огромный генератор тепла и заботы, по-другому Чонхо не может это объяснить. Преданный, брошенный и покинутый самыми близкими, он не перестаёт одаривать мир вокруг любовью. Самому наверняка и тяжело, и страшно, но молчит, ни разу не пожаловался.       Юнхо умеет быть жёстким и строгим, Чонхо знает, сам видел. Но с ним он мягок и податлив, будто только и ждал всю жизнь, чтобы появился кто-то подобный и успокоил беспокойное сердце. Чонхо любит, как теплеет взгляд, стоит ему появиться в поле его зрения, как расслабляется линия плеч, а на губах расплывается улыбка. Тогда всё встаёт на свои места.       Чонхо любит его любым. Расстроенным, злым, счастливым, подавленным, игривым, гиперактивным, смешным, плаксивым — любым. И это — теперь — совсем не страшно.       — Ну, что там? — не выдерживает Юнхо и ёрзает на стуле. Чонхо кидает на него быстрый взгляд и скрывает улыбку за скетчбуком, украшенным парочкой самодельных стикеров. Его поведение умиляет, заставляет перенять манеру игривого настроения, беззлобно дразниться. — Я хорошо получился? Точнее не так. Хорошо ли я позировал?       — Лучше всех.       Юнхо фыркает и принимает из рук Чонхо уже потрёпанный скетчбук, который тот постоянно носит с собой, и затихает, разглядывая наброски. Какие-то из них совсем не проработанные, другие же более детализированные. Но как бы он ни старался, передать его красоту, его нежность и открытость так и не смог.       Чонхо долгое время пытался разобраться в своих чувствах, понять самого себя. Понять, что именно он испытывает к Юнхо. До паники страшно было, что ответом будет “привязанность и не более” или “временный вариант”, потому что он категорически не хотел ранить его. Как бы он смог жить дальше, использовавши другого человека ради достижения своих целей?       Он больше не избегает анализа. Вместо этого прорабатывает каждую эмоцию, отголосок внутри себя на то или иное событие. Они с Юнхо много говорят, обсуждают, представляют, но Чонхо до сих пор не готов полностью рассказать ему о Минги. Он не уверен, что это нужно. Больше всего на свете он мечтает забыть тот кошмар, а если не получится, то хотя бы примириться с ним.       Это сложно, больно, неприятно, отвратительно и мерзко, но Чонхо уже не страшно. Осознание, что ему больше ничего не угрожает, а рядом есть человек, который готов защитить его в любой момент, помогает справляться успешнее, чем его самостоятельные попытки в рефлексию.       — У тебя золотые руки, — Юнхо не отрываясь ведёт взглядом от одного наброска к другому. Солнце красиво бликует на его волосах, подчёркивает губы и ресницы. Чонхо не может не засмотреться. Снова хочется взять в руки карандаш и запечатлеть каждый момент. Но вместо этого он просит замереть и включает камеру на телефоне. — Знаешь, я ни капли не удивлён, что ты смог дебютировать. В прошлой фирме сидели какие-то кроты, уволить бы их всех.       Чонхо тихо смеётся из-за бурчания Юнхо, которым всегда сопровождается упоминание его предыдущего места работы. Чон же фотографирует рисунки, словно с ними может что-то случиться.       — Я пойду в уборную, хорошо? Телефон с собой.       Это их небольшая договорённость, чтобы Чонхо чувствовал себя в безопасности. Пусть ему и стало легче, что угодно может послужить триггером. Он не в состоянии контролировать приступы тревоги или флешбэки, и Юнхо знает об этом, как никто другой. И то, что он продолжает находиться рядом, поддерживать его, непередаваемо трогательно. Сможет ли он когда-нибудь расплатиться с ним по полной?       Чонхо убирает скетчбук в рюкзак и отпивает свой кофе, пытаясь не задумываться о количестве калорий. Юнхо сам выбрал ему десерт, чтобы он не знал состав, и это немного, но помогает.       Ему было невероятно трудно подпускать Юнхо к себе, рассказывать о травмах и прошлом. Привыкшему быть одиноким среди людей, ему всё время казалось, что его проблемы надуманные и незначительные. Но они оба смогли открыться, начать размышлять в другом направлении, довериться друг другу.       Они — два одиночества, столкнувшихся с предательством со стороны когда-то самых близких людей. Поэтому им так легко и хорошо вместе. Юнхо понимает Чонхо с полуслова, а Чонхо всегда чувствует даже мельчайшие изменения в поведении Юнхо и может помочь ему справиться с болью и апатией.       Чонхо больше не отрицает, что влюблён в Юнхо, пусть это принятие и далось ему труднее всего. Он чувствовал вину перед Минги, ведь когда-то так же клялся и ему в верности. Говорил, что не оставит, что они вместе и в горе, и в радости. Вот только никто не предупредил его, что именно Минги и станет его горем, которое преодолеть он уже не сможет, как бы ни пытался.       Пока нет.       Юнхо же никогда не требовал от него ничего подобного. Он придерживается позиции, что, если им с Чонхо придётся расстаться, они спокойно разойдутся своими путями, став приятным опытом и жизненным этапом. Он не растворяется в отношениях полностью, всегда оставляет немного пространства для самого себя, обособляет свою личность, и Чонхо успешно учится у него этому.       Тревога накатывает резко, словно его бьют под дых. Что-то не так, и пока он не может объяснить себе причину. Подобное происходит часто, а иногда и вовсе не отпускает вплоть до полного изнеможения.       Чонхо осторожно оглядывается по сторонам, стараясь не привлечь к себе внимания, и прячет трясущиеся, моментально ставшие ледяными руки под столешницу. Он отчётливо чувствует на себе чей-то назойливый взгляд, но больше не решается поднять голову.       Ему кажется. Минги здесь нет.       Его окутывает иррациональный страх, даже помещение словно тускнеет. Он старается дышать глубже, отвлечься на предметы определённых цветов, считает от ста до одного и обратно. И только с возвращением Юнхо его не до конца, но отпускает.       — Всё хорошо? — уточняет Юнхо, на что Чонхо кивает и прикрывает глаза всё ещё подрагивающими пальцами. Солнце слепит, совсем не греет, лишь раздражает. Теперь ему не нужно контролировать происходящее вокруг, рядом есть человек, который сможет его защитить. — Что-то случилось?       — Не знаю. Нет. Мне уже лучше.       Чонхо открывает глаза и сталкивается с обеспокоенным взглядом Юнхо, скользящим по нему. Видеть его таким, а не улыбчивым, привычно, но осознание, что теперь и ему тревожно из-за него, слишком тяжёлое, поэтому он спешит заверить, что всё и правда в порядке.       Нет ничего плохого в том, чтобы делиться со своим партнёром переживаниями, даже самыми глупыми. Но Чонхо сложно переступить через себя, он ещё не готов. Юнхо и так делает для него всё, старается иногда слишком сильно, и напрягать его подобной ерундой кажется преступлением. Он и так слишком проблемный и навязчивый.       Они ещё какое-то время сидят в кафе, пока Юнхо не предлагает прогуляться по набережной. Чонхо охотно соглашается, пусть в груди и остаётся ощущение, словно внутри закручивается чёрная дыра.       Когда они выходят из здания, он чувствует пристальный взгляд, направленный ему в спину.       Он всеми силами старается отвлечься, концентрируется на Юнхо, на разговорах, на шутках и красивых видах. На том, чтобы сделать пару десятков фотографий, которые он распечатает, повесит над столом и обязательно нарисует. На ощущении ветра в волосах и смехе Юнхо, когда он пытается увернуться от мыльных пузырей заигравшего с ним ребёнка.       А потом он сталкивается с человеком, до боли похожим на него, словно Вселенная решила проверить его на прочность, и теряет связь с реальностью. Голоса теперь кажутся далёкими, ветер колючим, а земля уходит из-под ног.       Ему ведь показалось? Так же..?       Чонхо несколько раз перечитывает сообщение в черновиках, вздыхает, удаляет и пишет ещё раз. И ещё раз. И ещё. Ещё. Ещё. Ещё.       Он не видит экран из-за слёз, которые безуспешно пытается сдержать. А когда наконец-то позволяет себе заплакать, тихо, под шум воды, чтобы не разбудить Минги, его разрывает от боли.       Ему не хватит смелости сказать вслух всё, что он написал в сообщении. Не сейчас. Он не готов, хоть внутри всё и кричит о том, что либо сейчас, либо никогда. Если всё продолжится так, его просто-напросто убьют. Минги не отпустит его так просто.       А он? Готов отпустить? Наплевать на все обещания, клятвы, признания? Взять и выкинуть весь прожитый вместе опыт? Предать Минги и его доверие?       Чонхо умывается холодной водой, морщится от того, как неприятно синяки ощущаются на коже, и позволяет себе ещё немного уединения. Он не собирается отправлять сообщение. Оно написано, как отдушина, как попытка устаканить всё произошедшее в голове. Ему не с кем это обсудить, кроме как с самим собой, хоть он и отвратительный собеседник.       Минги всё ещё спит у него в кровати, безмятежный и расслабленный, он это знает. Опускает взгляд на свои руки, покрытые свежими синяками и царапинами, пытаясь найти очередные оправдания. Приходит к выводу, размытому и притянутому, что он сам во всём виноват. Снова спровоцировал.       Ему не хочется шевелиться, разговаривать, да в принципе жить, но он заставляет себя одеться и выйти из ванной.       Может, он сможет отвлечься на работе? Оставаться в квартире невыносимо, всё напоминает о вчерашнем. Несмотря на то, что Минги не в первый раз принудил его к сексу, всё ощущается по-другому, более остро, словно с него сняли кожу. Он старается не думать о том, как сильно болит всё тело, как страшно ему издать хоть один лишний вздох. О том, что его ждёт по возвращении.       Он больше не успокаивает себя тем, что Минги не причинит ему боль, не ищет ему оправданий, потому что это глупо и безрассудно, бегать от реальности. Он уже доказал, что не видит в Чонхо ничего, кроме мусорной корзины, куда можно слить любую грязь, а Чонхо… Чонхо всё равно его любит.       Он замирает, когда слышит шевеление в спальне, а затем и шлёпанье босых ног по паркету. Нужно открыть дверь и бежать, куда глаза глядят, но он не может даже сглотнуть. Настолько сильно его парализует страх.       — Куда-то собрался? — спрашивает хрипло Минги. — Нормально себя чувствуешь?       — Мне нужно на работу.       — А ты в состоянии? Выглядишь паршиво. Впрочем, как и всегда. Снова перестал следить за собой? Я же говорил тебе не обжираться.       — Тебя это волнует? — огрызается Чонхо, игнорируя оскорбления. Он поворачивается к Минги всем телом, но не видит в лице напротив и грамма сожаления. Его голый торс исполосован следами от ногтей, как и руки. Он не хочет вспоминать, как отбивался, как просил остановиться. Ему легче вообразить, что всё произошло не с ним. Это ложные воспоминания. Ему приснилось. — Не жди до вечера. Не пиши и не звони. Отвлекаешь. И свали из моей квартиры.       — Стоять. — Чонхо снова поворачивается, а когда видит, что Минги протягивает руку, шарахается к стене и больно ударяется плечом. Но это ничто по сравнению с тем ужасом, который он испытывает. Минги не ухмыляется, как обычно, не смеётся над ним и не унижает. Неужели хочет извиниться? — Давай ты сегодня никуда не пойдёшь? Побудь со мной? Только один раз, прошу.       Чонхо даже не моргает. Смотрит на Минги широко раскрытыми глазами, отмирая, когда тот отходит немного назад. Говорит тихо, сам себя не слышит, словно оглушили:       — Я не хочу видеть тебя сейчас.       Взгляд Минги тяжелеет, но он ничего не отвечает. Убирает руки в карманы домашних штанов и ухмыляется. Такой он уже привычнее.       — Можешь не возвращаться без костылей, если собрался засиживаться допоздна. Чтобы был вовремя, иначе…       — Я понял, — Чонхо зажмуривается, когда Минги всё же подходит, и отворачивается к стене. Терпит, как ему поправляют сбившийся капюшон и гладят по волосам, задевая ухо, за которым темнеет свежий кровоподтёк. Ему хочется стереть оставленный на виске поцелуй.       Чонхо выходит из квартиры, стоит Минги отпустить его. Сердце заходится в бешеном ритме, отбивает где-то в глотке. Он задыхается, как будто пробежал марафон, садится прямо на лестницу на втором этаже. Натягивает медицинскую маску, трёт нервно ноющую шею.       Он успокоится, придёт в себя, сделает вид, что ничего не было. Куда он денется без Минги? Что он из себя представляет без него? Те сообщения — глупость, истерический приступ, убеждает себя Чонхо. Он просто устал, ему нужно отвлечься. Главное не задерживаться, не расстраивать Минги, не злить его больше, и тогда всё будет хорошо.       Всё обязательно будет хорошо.       На работе он старается лишний раз ни с кем не разговаривать. Тщательно следит за тем, чтобы его шея и руки были прикрыты, и скоро проект поглощает всё его внимание. Коллеги и сами не стремятся вступать с ним в диалог, а когда уходят в конце смены на очередной совместный ужин, не зовут с собой. Только начальник подходит, чтобы оценить законченные фреймы и внести правки.       Чонхо чертовски устал. Он даже думает переночевать на работе вопреки словам Минги, но здравый смысл берёт своё. Как долго он собирается избегать проблему? Мучиться от безысходности и бояться каждого шороха? Если он извинится как следует, Минги точно его простит, он же не тиран.       С этими мыслями он добирается до дома, чувствуя уже привычный ком в горле. В квартире тихо, и в какой-то момент Чонхо и правда верит, что Минги ушёл так просто. Может, ему действительно жаль, и он раскаивается?       Бред.       — Пришёл, наконец. — Чонхо хмурится от тона, с которым Минги обращается к нему, и проходится взглядом по кухне. А когда замечает свой телефон, лежащий на столе, каменеет. — Я устал от твоей агрессии, направленной на меня. От твоих оскорблений и унижений. Произошедшее вчера стало последней каплей. Твоя ревность переходит границы.       Чонхо без труда узнаёт то самое сообщение и до крови кусает щёку изнутри. Он делает это неосознанно, чтобы наказать себя за такую глупую оплошность. Спешит объясниться, путается в словах, но не решается и шагу ступить.       — Минги, это…       — Расстаться хочешь, значит? — Чонхо зажмуривается и закрывает голову руками, когда Минги со всей силы швыряет телефон в стену. Дрожь проходится по телу отвратительными волнами. — Я решаю, расстаёмся мы или нет, ясно?!       И тут внутри Чонхо что-то щёлкает. Что он вообще делает? Чем занимается? Почему терпит? Кто этот человек напротив и почему он повышает на него голос? Ломает вещи? Бьёт? Оскорбляет?       Чонхо никогда не был терпилой, так почему сейчас позволяет кому-то помыкать собой? Что с ним стало? Он же не такой, у него есть пусть и жалкие, но остатки самоуважения.       За что он собрался просить прощения? Разве это он ведёт себя, как последний обдумок? Ему хочется самого себя ударить, да посильнее, чтобы выбить всю дурь.       — Нет, — хоть ему и страшно, он всё равно находит в себе силы для чёткого отказа, — не ты это решаешь. Откуда в твоей голове вообще это взялось? Когда ты стал таким жестоким? Почему позволяешь себе так ко мне относиться?       — Потому что ты этого заслуживаешь, — Минги резким движением поднимается со своего места. Ему хватает пары размашистых шагов, чтобы подойти к Чонхо. — Я люблю тебя и делаю всё, чтобы тебе было хорошо, ты же это понимаешь? — Лучше согласиться ради своей же безопасности, вот о чём думает Чонхо, смотря прямо в глаза напротив. Но он противится этому каждой клеточкой тела. Терпит прикосновение к щеке и сжимает кулаки. — Если ты понимаешь, почему тогда так боишься? Прошлая ночь пошла тебе на пользу?       Чонхо не выдерживает и отстраняется от прикосновения, за которым тут же следует сильная звонкая пощёчина.       — Ни черта ты не понял. Грёбанный тупорылый ублюдок. И что я в тебе нашёл?       Он снова в ловушке, только теперь полностью отрезан от мира. Его телефон валяется в углу разбитым хламом, как и он сам, а Минги оглаживает его горящую после удара щёку. Его прикосновения грубые и жёсткие, словно наждачная бумага.       — Говорил, что был на работе, но знаешь что. Я не верю ни единому твоему слову. Лучше скажи правду, пока я тебя не убил. Нашёл себе кого-то? Поэтому хочешь бросить меня, да?       — О чём ты?       Чонхо давится воздухом, когда Минги хватает его за шею и швыряет через всю кухню. Он больно ударяется рёбрами о стол и валится на пол, тут же ища глазами место, куда можно забиться.       — Ты никуда отсюда не выйдешь, — доносится сверху. Минги садится напротив на корточки, и эта картина отдаётся в мозгу Чонхо воспоминанием. Только в этот раз так просто не отделается, он это знает. — Лучше скажи правду. Сейчас. Я не буду повторять дважды.       — Какую правду? Минги, ты сам себя накрутил! У меня никого нет! Я правда был на работе! — Вся решимость Чонхо растворяется, словно и не было той вспышки. Он снова ищет оправдания, снова подбирает слова и умирает от вины, что в очередной раз заставил Минги нервничать и сомневаться в нём. — То сообщение — ошибка. Я был неправ. Прости меня, этого больше не повторится. Это…       — Ошибка? Хочешь сказать, что написал всё это просто так? Потому что скучно стало? — Минги поднимается на ноги и разминает шею. Сжимает и разжимает кулаки, что-то тихо шепчет под нос. Он явно зол, но пока что контролирует себя. Когда бомбанёт эта тикающая бомба неизвестно, и это самое жуткое. Он переводит взгляд сверху вниз на сжавшегося Чонхо и не по-хорошему улыбается, чуть ли не скалится. — Ты оскорбил меня этим. Очень сильно обидел. А сейчас смотришь на меня так, извиняешься… Жалкий слабак. Лучше придумай оправдания получше, пока я добрый.       — Я написал его на эмоциях, потому то, что произошло вчера, это мерзость, Минги. И мне тоже больно. Я, как и ты, живой человек.       — То есть ты считаешь секс со мной мерзким? — Чонхо не успевает ответить, даже рот не открывает, как Минги одним резким движением поднимает его на ноги, а затем бьёт, на этот раз кулаком. Не даёт упасть, держит крепко за локоть, чтобы не сбежал, и сжимает подбородок, по которому стекает кровь из разбитого носа. Повезло, что не сломал. — Что ещё ты от меня скрываешь, а? Что не успел написать? Отвечай!       Чонхо морщится от ора на ухо и головокружения. Судорожно думает, что ему ответить, едва собирая слова в предложения, и отвечает сдавленно:       — Ничего…       — Тогда докажи, что ты не врёшь мне. Прямо сейчас.       Чонхо убирает испачканную в крови руку от лица и переводит взгляд на Минги. Не сопротивляется, когда тот целует его, чтобы избежать возможного удара. Его руки под худи, будто целясь, находят каждый синяк, пересчитывают рёбра, царапают спину. Он намеренно делает больно.       Чонхо не может допустить вчерашнего, поэтому пытается отстраниться, уйти от бесчувственных прикосновений, делая это бессознательно, но Минги не отпускает. Притягивает ближе и снова целует, зафиксировав его подбородок двумя пальцами.       — Ещё раз откажешь мне, и я тебя убью. Думаешь, что я не способен на это? Что я слабак? — Ужас пробирает до костей, задевает каждую клеточку. Чонхо даже не пытается его скрыть, когда смотрит Минги в глаза. — Сейчас ты такой красивый.       Чонхо хочется кричать.       Голос Юнхо возвращает его в реальность. Всё вокруг снова окрашивается яркими цветами и детским смехом, а он, стоящий напротив, выглядит до ужаса обеспокоенным. Взгляд скользит по лицу Чонхо. Видно, что хочет что-то спросить или дотронуться, но не решается.       — Прости, — Чонхо трёт глаза и недобро усмехается над самим собой. Оглядывается по сторонам, даже не пытаясь скрыть нервозности. Боится до ужаса, до накатывающей паники увидеть его среди людей. — Немного отвлёкся.       Он знает, что неправильно замалчивать проблемы, ведь очевидно, что он не в порядке, но и каждый раз дёргать Юнхо ему не хочется тоже. В конце концов, он ещё далёк до окончательного выздоровления, поэтому нет ничего удивительного в том, что ему что-то мерещится. Они смогут вернуться к этому позже.       Он убеждает в этом себя и пытается убедить Юнхо, который теперь серьёзно смотрит на него и слегка поджимает губы. Он не старается выдавить улыбку, не переводит тему. Он просто… понимает ситуацию, и Чонхо благодарен за это. Он сам не знает, что с ним происходит.       — Ты устал, — Юнхо едва ощутимо гладит его по волосам и берёт за руку. Его явно не устраивает сложившаяся ситуация, и Чонхо хочет извиниться за себя, за свою подавленность и тревогу. За то, что снова заставляет Юнхо переживать, но он молчит. — Почему не сказал, что плохо себя чувствуешь?       — Дело не в этом. — Чонхо заставляет себя сосредоточиться на крошечной нитке, торчащей из воротника на кофте Юнхо, и едва заметно качает головой, словно пытается отмахнуться от навязчивых мыслей. — Может, сходим ещё куда-нибудь?       Чонхо не находит для себя лучшего решения, чем отвлечься. Сконцентрироваться только на Юнхо и постараться больше не вылетать в прострации. Он всё портит. Опять.       — Хорошо, — Юнхо отвечает настороженно, выглядит при этом натянутым, неуверенным. Он боится упустить что-то важное, Чонхо понимает. — Но мы обязательно вернёмся к этому разговору.       Чонхо кивает и позволяет Юнхо утянуть себя подальше от людей и шума, туда, где им обоим будет спокойнее. И это срабатывает. С Юнхо он забывается, перестаёт фиксироваться на каждой мелочи и забывает на время о Минги. Но фоновое ощущение тревоги так и не пропадает. Об этом он умалчивает. И так создал слишком много проблем и испортил прогулку.       Юнхо провожает его до дома поздно вечером, но стоит ему уйти, как Чонхо тут же чувствует себя под прицелом. Ему хочется догнать его, схватить за руку и попросить остаться с ним, но… Он оглядывается по сторонам, с опаской заходит в подъезд и поднимается на свой этаж так быстро, как может. За ним никто не гонится, он один на лестничной клетке, дверь заперта и не взломана. Всё как обычно.       Чонхо понимает, что откатывается назад, когда не включает свет на случай, если за ним всё же кто-то следил. Этому нет рационального объяснения, он действует, полагаясь на чувства и интуицию. А может, тревога взяла над ним верх, и он просто зря беспокоится и накручивает себя?       Возможно. Но возможен и вариант, что он прав.       Чонхо решает перестраховаться и медленно обходит всю квартиру, держа в руке нож, захваченный по пути. Со стороны он может сойти за больного на голову человека, но ему плевать. Какая разница, если он нутром ощущает надвигающуюся опасность?       Он вздрагивает всем телом, когда телефон вибрирует в кармане. Чонхо ожидает увидеть сообщение от Юнхо, что тот хорошо добрался до дома, но цепенеет, когда видит незнакомый номер. Совпадение или…       Он открывает сообщение.       Что бы ни происходило в их отношениях, Чонхо всегда шёл на примирение. Делал первые шаги, искал компромиссы, пытался донести свою точку зрения, даже когда его отказывались слушать и слышать, оскорбляли, отталкивали.       На протяжении трёх лет он старался спасти их с Минги пару от окончательного расставания. Не пересчитать, сколько раз Сон сам был инициатором разрывов, но внутри Чонхо никогда не было ощущения, что это точка. Он знал, что они будут вместе, потому что не верил в то, что им суждено разойтись.       Чонхо чувствовал себя важным, когда Минги приходил и извинялся перед ним после очередной ссоры. В те моменты казалось, что они смогут преодолеть всё, что угодно, что это недоразумение. Что насилие в их паре — не то, к чему нужно относиться серьёзно, ведь он же жив и здоров в конце концов, а любая боль — временна.       В какой-то момент Чонхо начинает казаться, что он накручивает, излишне драматизирует. Он не хочет обвинять Минги в своём состоянии, всячески этого избегает. Для него невыносимо осознавать и принимать, что человек, которого он любит вопреки всему, причиняет ему самую сильную боль и подвергает опасности.       Но как бы Чонхо ни старался угодить, ему так и не удалось стать тем, кем бы Минги был доволен.       Минги хотел, чтобы Чонхо отдалился от семьи из-за их влияния, и он это сделал. Он оставил своих друзей, потому что Минги ревновал его время, которое они могли провести вместе. Он дал полный доступ к своим аккаунтам, чтобы тот чувствовал себя увереннее. Он похудел, перестроил свою жизнь, потому что Минги не нравилась его внешность.       Он сделал всё, что мог.       Но какой в этом смысл, если Минги больше его не любит?       Он понимает, что сам выбрал так унижаться, но разве он не заслужил хотя бы немного любви и внимания от человека, ради которого пожертвовал всем? Он любит Минги до беспамятства, поэтому действует во вред себе. И к чему это приводит?       Чонхо вздрагивает от прикосновения к плечу и поднимает голову на, как оказалось, одного из бывших друзей. Музыка доносится до них отрывками, приглушённая стеклянной дверью, ведущей на улицу, а тот лишь вздыхает и спрашивает ненавязчиво:       — Курить будешь?       — Бросил давно, — отвечает Чонхо так же непринуждённо и отворачивается, поджимает колени ближе к себе. Октябрь выдался холодным.       — Из-за Минги? — парень садится рядом, достаёт помятую пачку самых дешёвых сигарет. Чиркает зажигалкой несколько раз, тихо матерясь, а Чонхо осознаёт, насколько скучает по своим друзьям, пусть их дороги и разошлись. Из-за него.       На вопрос Чонхо кивает, старается много не говорить, боясь сболтнуть лишнего. Друг же наблюдает за ним периферийным зрением и цыкает.       — Ты сильно изменился, знаешь. Давно хотел поговорить, да вот только Сон никак от тебя не отлепится. Мы с тобой с детства знакомы, и такое поведение тебе не свойственно. Вот скажи честно, — Чонхо поворачивается к нему, вдыхая сигаретный дым, и едва кивает, мол, говори, — он тебе угрожает? Бьёт, может? Шантажирует?       Чонхо напрягается, но виду не подаёт. С чего вообще такие разговоры? Если бы он не был его давним другом, то непременно бы был послан к чёрту.       Между ними повисает тяжёлая неприятная тишина.       — Если бы это было не так, то ты бы сразу кинулся его защищать, разве нет? — Кривая усмешка выдаёт его неприязнь. — Чонхо, я слишком хорошо тебя знаю, так что хватит уже. Бросай его, иди в полицию, если понадобится, и пиши заявление. Ты думаешь, мы слепые? Не видим, как ты на него реагируешь?       Чонхо хочется спросить, о том, как он реагирует, но вовремя прикусывает язык. Внезапная агрессия разливается по венам с кровью вперемешку, заставляет хмуриться и грызть щёки, лишь бы удержать себя в руках.       — Минги нормальный человек. И никто никого не удерживает. Я люблю его, а он любит меня.       Чонхо наблюдает за тем, как тот наклоняется к нему чуть ближе и улыбается, на этот раз хитро, с прищуром. И в этом выражении лица нет ничего хорошего.       — А нормальные люди пишут огромные сообщения с угрозами и оскорблениями?       Чонхо тяжело сглатывает, смотрит на друга закрыто, не хочет показывать, насколько ему страшно вообще с кем-то контактировать, кроме Минги. И всё равно спрашивает, тихо, с натяжкой:       — О чём ты?       — Минги всем нам угрожал. И знаешь, это не очень приятно. Если ты не намерен с ним расставаться, то передай ему, чтобы он держался от нас подальше.       Чонхо не нужны доказательства, он верит каждому слову. Потому что сам знает, что Минги склонен к подобному поведению. Его раскалённой стрелой прошибает вина, а за ней и стыд. Злость мелькает где-то далеко, привычно заглушенная.       — Извини, я не знал. Я…       — Почему ты извиняешься? И за что ты извиняешься? Ты не несёшь ответственность за Минги, когда до тебя дойдёт уже. — Сразу следует тяжёлый вздох, ещё одна усмешка, переполненная грустью и досадой. — Я тебя не узнаю. Совсем. Неужели настолько сильно любишь, что готов терпеть… вот это всё. Мы все видим, как он относится к тебе. Как унижает и оскорбляет. А ты терпишь. Зачем? Что он тебе такого даёт?       Чонхо не успевает ответить, так как позади них рывком открывается дверь, бьётся о стену. Минги смотрит сверху вниз, поднимает бровь и складывает руки на груди. Он выглядит опасным и холодным, как хищник, выследивший добычу. Хочется спрятаться, скрыться, исчезнуть. Снова это чувство незащищённости, от которого уже выворачивает.       Любовь, да?       — Какого чёрта ты сидишь здесь с этим козлом? — выплёвывает Минги. Вся его поза натянута, как будто он вот-вот сорвётся с места.       — Я сейчас вернусь. Дай мне ещё пару минут, — отвечает Чонхо спокойно, а сам пытается побороть нарастающую внутри тревогу. Это не к добру.       — Нет, ты сейчас же поднимаешься и идёшь внутрь, понял меня? Насчёт этого, — Минги кивает на парня, который даже не смотрит в его сторону, — поговорим дома. Хотя толку. Ты всё равно ни черта не поймёшь, тупой идиот. Вечно тебе всё надо разжёвывать.       Чонхо послушно поднимается на ноги и замирает в оцепенении, когда друг в последний момент хватает его за руку. Никто из них ничего не говорит, а из дома слышно ор, чтобы они закрыли дверь.       — Прислушайся к моим словам. Или хотя бы, ну, подумай? Договорились? Мой номер тот же.       Чонхо не отвечает даже кивком, заранее зная, что его ждёт, когда они вернутся домой. Он аккуратно разжимает чужую ладонь и быстро заходит внутрь. Нужно побыстрее оказаться среди других гостей, вот на чём он концентрируется. Не тронут же его при всех, так?       — О чём вы говорили? — летит ему в спину. Чонхо сжимает челюсти, молчит, а когда Минги рывком прижимает его к стене, отталкивает со всей силы, не даёт себя зажать. Он выглядит ещё более разозлённым, чем на улице, и подобное поведение настолько примитивно, что даже не пугает. — О чём вы говорили?!       Музыка бьёт басами, их никто не услышит, и Минги может этим воспользоваться, но станет ли? Опустится ли ещё ниже? Чонхо всё же вырывается и уходит в самую оживлённую часть квартиры. На вопрос он так и не отвечает, хоть и знает, что его не оставят в покое. Это лишь отсрочка от выдуманного ответа.       Минги снова окликает его, и, не увидев реакции, в пару широких шагов добирается до Чонхо. Разворачивает рывком и замахивается. Сильная пощёчина оглушает, выбивает из колеи, заставляет мир вокруг затихнуть, погрузиться в вакуум. Чонхо не сразу может сообразить, что это не он оглох, а друзья выключили музыку.       — Эй, Минги, ты чего, ты… — доносится откуда-то со стороны, а Чонхо неуверенно прижимает ладонь к горящей щеке и поднимает взгляд от пола.       Все сейчас смотрят на них. Музыка выключена, никто больше не веселится. Минги же разжимает кулаки, выдыхает через нос и проходит мимо Чонхо, толкнув плечом. Валится на пустующее кресло и залпом допивает пиво.       — Вы сами видели, что он меня проигнорировал! Да кто ты, блять, такой, чтобы не слушаться меня, а?!       Вряд ли кто-то ожидал такого открытого проявления агрессии. Да, все привыкли к тому, что Минги вечно орёт на него, оскорбляет, выгоняет, но распускать руки?       — Да он даже сейчас стоит, как отсталый осёл, посмотрите! — Минги мнёт банку и швыряет ей в Чонхо, попадая в плечо, и глумливо фыркает. — Эй, Чонхо, если бы до тебя хоть кому-то было дело, то кто-нибудь давно обратил бы внимание. Но ты жалкое, тормознутое, слабохарактерное чмо. Меня от тебя тошнит.       Чонхо так же молча разворачивается и проходит мимо шокированных друзей. В голове только белый шум, перебиваемый ором Минги, его оскорблениями и посылами пойти куда подальше.       Он думал, искренне верил в то, что Минги не посмеет повести себя так при всех. Неужели он настолько уверен в том, что Чонхо всё схавает, что позволит настолько хреново к нему относиться? Он не боится ответственности, не боится осуждения, потому что считает себя беспрекословно правым, не боится последствий. Это Чонхо его спровоцировал, все видели? А я вам говорил, что он тупица и истеричка!       И да, Чонхо действительно считает себя тупицей, потому что позволил всему этому произойти.       Он принимает для себя окончательное решение, пока добирается до дома. Холодный воздух совсем не остужают его пыл, не возвращает ясность ума. В голове лишь одна навязчивая мысль: он сам виноват, но пора заканчивать.       Если бы раньше он свернулся на пороге, начал бы плакать и жалеть себя, то сейчас он использует всю боль и ненависть, как топливо. Разжигает в себе давно забытые чувства. Теперь его трясёт не от страха, а от подскочившего адреналина.       Вещи Минги без разбора летят из квартиры, стоит ему перешагнуть порог. Чонхо плевать, испортит ли он что-нибудь, сломает ли. Сломает ли Минги ему какую-нибудь кость или просто убьёт на этот раз. Плевать. На всё плевать, потому что самое важное уже давно разбито и разодрано в клочья. Кто ответит ему за это?       — Я так и знал, что ты снова начнёшь истерить, — говорит запыхавшийся Минги и пинком раскидывает вещи, показательно, будто ему по барабану на происходящее. — Заканчивай этот цирк и давай поговорим.       — О, сейчас ты хочешь поговорить? — Чонхо швыряет ему в лицо кучу из вещей, жалея, что это не груда кирпичей. Может, так бы он смог убрать эту вечную надменную физиономию. — А я вот не хочу. Вали, пока полицию не вызвал.       Чонхо игнорирует открывшего рот Минги и уже собирается захлопнуть дверь, как тот больно перехватывает его за запястья и силой заставляет отойти от входа.       — Выслушай меня. Да, я вспылил, но ты сам виноват. Не надо было с ним разговаривать. Ты же прекрасно знаешь, как я отношусь к твоим этим дружкам. Местный сброд.       Чонхо вырывает руки и залепляет Минги по лицу так сильно, как только может. Вытолкнуть его из квартиры не получится, сработал автоматический замок. Но даже это не сбавляет его напор. Он слишком зол, чтобы контролировать себя.       — Вот же тварь, — улыбается Минги и вытирает кровь из треснувшей губы. Глаза горят яростью, он весь покраснел то ли от злости, то ли от стыда. — После всего, что я для тебя сделал?!       Когда Минги окончательно выходит из себя, всегда бьёт кулаками. Умело, опыт борьбы в прошлом даёт о себе знать. Поэтому Чонхо не удивляется, когда тот замахивается.       Он готов.       Чонхо несколько раз перечитывает сообщение, едва удерживая телефон в трясущихся руках. Это какая-то шутка? Ему снова снится кошмар? У него галлюцинации? Нет. Всё реально. Интуиция, чувство тревоги, столкновение на набережной — не плод его нестабильной психики, а резко нависшая угроза, от которой срочно нужно бежать.       Он перелистывает одно фото за другим, осознавая с нарастающим ужасом, что за ним следят вот уже несколько месяцев. Как давно это продолжается на самом деле? Кто этот человек? Что ему нужно? Чонхо и так знает ответ. Знает, но избегает. Не хочет верить, боится, что все его страхи и кошмары материализовались.       Он хочет предупредить Юнхо, переслать ему все сообщения, но не успевает. Подносит телефон к уху, стараясь не паниковать, и вслушивается в тишину. До последнего надеется, что это просто ошибка или розыгрыш.       — Привет. Слышишь меня? — Он не знает, почему тут же не скидывает вызов, когда отчётливо слышит голос Минги. И на этот раз ему не кажется, он в этом не сомневается. — Я долго наблюдал за тобой. И сейчас наблюдаю. Ты не изменился с тех пор.       Этого более чем достаточно. Чонхо сбрасывает звонок и оседает на пол, схватившись за голову. Бешеный пульс бьёт по вискам, мир вокруг сужается до микроскопической точки, а он не может дышать.       Ему непередаваемо жутко от одной только мысли, что он настолько упустил ситуацию. Почему он решил, что находится в безопасности? Почему возомнил, что имеет право на счастье и любовь? Кто ему разрешил снова чувствовать себя полноценным?       Чонхо заставляет себя остановиться и выдохнуть. Это не его мысли, а то, что навязал ему Минги. Его любят, ценят и уважают. Никто не причиняет ему боль, и он сам больше этого не допустит. Он сильный и смелый. Он сможет это пережить.       Когда Юнхо отвечает на звонок, Чонхо не может подобрать слов. Ему хочется рассказать обо всём и сразу, но всё, на что его хватает, это сдавленное из-за паники:       — Минги.