Заново

      Чонхо поднимает взгляд на поникшего Юнхо и ещё раз прогоняет сказанное ранее в голове, анализирует, пытается найти другие лазейки, избежать решения, к которому пришёл.       В просторной гостиной, рассчитанной явно не на одного человека, светлой и уютной, как и её хозяин, Юнхо выглядит таким потерянным и уязвимым, что Чонхо невольно начинает злиться.       Эта злоба давно изучена, он исползал её вдоль и поперёк, нащупал каждую неровность, залез в каждую щель и готов был вот-вот подорвать, чтобы не мешала. Да вот как вынешь из себя то, благодаря чему ещё дышишь?       Юнхо не должен быть сейчас рядом с ним — тоже понятная часть уравнения, — но он здесь, хочет Чонхо этого или нет. Он не вправе запрещать, отнимать возможность участвовать в чём-то значимом для, он надеется, до сих пор любимого человека. Нет, он никогда не опустится до этого.       Чонхо боится разочаровать его, спугнуть, ранить. Лишить внутреннего света, который, он знает, Юнхо пытался зажечь слишком долго. Этого недостаточно, чтобы его сломить, убеждает он себя, но достаточно, чтобы заставить вновь сомневаться, подвергать подозрению каждого, кто пытается с ним сблизиться, снова вешать ярлыки и отталкивать.       Мог ли Юнхо предположить, какой Чонхо человек? С каким багажом проблем он пришёл к нему на порог, словно скулящий, избитый, изголодавшийся по любви и ласке пёс? Хотел ли отказаться, найти кого-нибудь получше? Почему решил взять ответственность, вытянуть его, продолжать быть рядом? Что им движет? Неужели самому не больно и не страшно?       В их отношениях Юнхо снова и снова бьётся о скалы, а потом вылезает на берег, весь в крови и грязи, чтобы сказать, что он в порядке, улыбнуться и протянуть руку. Хватает крепко, хотя сам без сил, и вытягивает, заранее зная, что скоро Чонхо снова унесёт течением.       В этот раз Чонхо не позволяет волнам сбить его с ног. Он стоит с Юнхо на берегу и смотрит на когда-то казавшееся непреодолимым испытание. Страх всё ещё нависает над ними, не даёт свободно расправить плечи, но их руки крепко сжаты.       Если утонут, то вместе.       — Стой, — просит Юнхо, стоит Чонхо потянуться к телефону, и накрывает его руку своей. — Ты правда будешь в порядке? Не подумай, я в тебе не сомневаюсь. Просто это рискованно. Может, позвоним в полицию? Предоставим то, что он тебе отправил, как улики, а там они сами разберутся?       Чонхо прекрасно понимает смятение Юнхо, его нерешительность, пусть и не свойственную такому смелому человеку, как он. Это лишний раз доказывает, насколько на него давит всё происходящее, насколько ему не плевать. Его задевает каждая деталь, ранит каждое слово, злит чужое имя и его упоминания, но он всё равно рядом.       В нём нет теперь той уверенности, которая помогала им обоим держаться, нет той непринуждённости и оптимизма. Сейчас очередь Чонхо взять всё в свои руки, показать, что он тоже может защитить Юнхо. Ничего не было напрасно, и, да, ему страшно, он знает, что на подходе очередной панический приступ, но он должен справиться. Сделать уже хоть что-нибудь.       И Юнхо видит в нём этот огонь, который сам же и разжёг, поэтому лишь вздыхает, откидывается на диванную подушку и кивает. Покачивает нервно ногой, не может найти себе места. Старается не показывать, насколько сильно нервничает, когда Чонхо включает телефон.       По комнате сразу же стелется рингтон входящего звонка. Стоит ему оборваться, тут же начинается вновь. Номера разные, все незнакомые, даже регион не определяется. Минги отлично подготовился. Чонхо уверен, что звонками и фотографиями всё точно не закончится. И ему жутко от представления, что бы с ним было, если бы он попался на это тогда, когда был одинок.       Он неохотно признаётся самому себе, что повёлся бы на все уловки Минги, произойди с ним подобное раньше, вернулся бы к нему, жил бы с ним, потому что так проще. Когда он решил сбежать, не проходило ни дня, чтобы он не погрузился в вину с головой. Не сосчитать, сколько раз он тормозил себя от звонков и сообщений, потому что переживал. Сколько раз не приходил на станцию, чтобы уехать к Минги. Он был в крайней степени созависимости, ему казалось, что, если они будут вместе, боль утихнет, ему станет легче.       Сейчас он понимает, что его не ждало бы ничего. Это был бы уже не он. Тот Чонхо бы умер, а его место занял бы другой, совершенно. Такой, какого Минги всё время жаждал видеть вместо него.       Но этого никогда не будет.       — Наконец-то, — слышится на той стороне. В голосе отчётливо проскальзывает ухмылка. — Долго ты. Совсем не соскучился?       Чонхо борется с желанием швырнуть телефон в стену, как когда-то сделал Минги, и внимательно вслушивается, стараясь понять, хотя бы приблизительно, где тот находится. На фоне нет машин или других голосов. Лишь эхо.       — Что тебе нужно? — Чонхо звучит твёрдо, голос не дрожит, не выдаёт ни одной эмоции. Он крайне сосредоточен. Кулаки крепко сжаты до побелевших костяшек, до следов ногтей на ладонях.       Юнхо наблюдает за ним внимательно. Почти сразу он включает запись на своём телефоне, чтобы Минги никак не смог отвертеться, если решит дать заднюю. Не получится прикрыться тем, что они что-то подстроили.       — Что мне нужно? — Минги заливается громким смехом. Чонхо окончательно убеждается, что он в подъезде, когда слышит отдалённо, как кто-то открывает дверь. — Ты, конечно же. Давай закончим эти догонялки, ты вернёшься домой, и я сделаю вид, что ничего не было? Обещаю, что не трону.       — Ты где сейчас? — Чонхо решает не демонстрировать яркие вспышки гнева, оставаться спокойным и уравновешенным. Он опасается, что, стоит ему хоть на тон повысить голос, Минги взбесится. Он всё ещё не знает, какими средствами тот располагает, а излишняя рискованность никогда до добра не доводит. Лучше перестраховаться.       — Около твоей квартиры. Почему не открываешь? — Чонхо вздрагивает и отсаживается чуть дальше, когда Минги пинает дверь. — Послушай меня внимательно. Я знаю о тебе всё. Думаешь, что я шучу? Не воспринимаешь меня всерьёз? Неудивительно. Я же всегда был для тебя посмешищем.       — Никогда, Минги, — Чонхо не знает, зачем отвечает. В нём есть эта дурацкая надежда быть услышанным, чтобы его оставили в покое и забыли. Что он пытается доказать? Зачем оправдывается? Снова, и снова, и снова идёт по тем же граблям, уже не чувствуя боли от совершения одних и тех же ошибок.       Он ни за что не хотел оставаться врагами, Минги сам это выбрал. Сделал всё, чтобы такой лояльный, преданный и добрый человек, как Чонхо, возненавидел его. Уже не получится ничего наладить, нет, это полнейший бред. Он пойдёт на подобное, только если сойдёт с ума, окончательно лишится рассудка.       — Уверен? А мне казалось, что ты отлично проводишь время. Смеёшься, радуешься, строишь карьеру. В этот раз даже успешно. Это навевает ностальгию. Сразу вспоминаю времена, когда мы только познакомились. Тогда ты тоже был весёлым и ярким. Вокруг тебя всегда были люди, ты же такой хороший, такой правильный и ответственный. И никто из них даже не догадывался, с каким уёбищем водится. Я тоже. А теперь, гнида, места себе не нахожу. Хочу придушить. Раздавить.       Как-то раз Юнхо озвучил мысль, которую вычитал в одной из своих умных книг, купленной, чтобы получше понять Чонхо и его опыт: абьюзеры и нарциссы зачастую притягиваются к жизнерадостным и активным людям, ведь их интереснее ломать, подстраивать под себя. Они испытывают непередаваемое удовольствие, когда достигают целей, но со временем им становится мало. Чонхо хорошо запомнил этот момент и очень долго разбирал наедине с собой.       Угрозы Минги вгоняют в ступор. В голове миллион мыслей, одна цепляется за другую, перерастая в огромный всепоглощающий ком. Не верится, что с этим человеком он жил под одной крышей. Что доверял ему и позволял всё, потому что любил.       Чонхо накрывает стыд, что Юнхо приходится всё это выслушивать, но он не может даже вдохнуть нормально, не то что прервать звонок.       Он не ждёт внятных ответов от Минги, примерно прослеживает мотивы его поступков, но всё равно спрашивает, наставляет на себя дуло пистолета. Знает, что контрольный выстрел вот-вот произойдёт.       — Зачем ты это делаешь? Мы расстались. Меня больше нет в твоей жизни, а тебя в моей. Угомонись уже, чтоб тебя.       — Расстались? — Минги тяжело дышит в трубку, что-то бубнит, прежде чем ответить. От былого веселья не остаётся ни следа. Его речь спутанная, понимать его становится всё труднее, и если бы Чонхо не прожил с ним так долго, то точно бы не разобрал весь его бред. — Я так и знал, что ты не уяснил. Сколько тебя ни пизди, всё равно не дойдёт. Надо было просто прикончить тебя тогда. А ты ещё и кайф получил, блядь.       Чонхо чувствует, как зияет дыра у него в груди. Запоздало замечает, что по щекам стекают злые слёзы, потому что он так и не пережил тот переломный этап. Когда всё стало невыносимо гадко и мерзко, когда каждая клеточка его тела заледенела от осознания, что он стал не нужен человеку, которого ставил в приоритет, возносил на пьедестал.       Он хотел, чтобы Минги любил его, берёг и дорожил им. Он цеплялся за каждое мельчайшее проявление элементарного уважения, раздувал в своей голове, и тогда их отношения больше не казались такими уж ужасными. Неудивительно, что его так долго использовали, это же так удобно.       Чонхо вытирает слёзы рукавом, проглатывает вставший поперёк горла ком и спрашивает спокойно, без единой эмоции. Он по-прежнему висит над пропастью и вот-вот сорвётся, но сначала он хочет сделать то, о чём так долго грезил Минги.       Убить себя.       — Раз ты настолько хотел, чтобы я умер, так почему всё ещё не отпустил? Притворись, что меня нет, и живи дальше.       — Нет, — Чонхо видит этот характерный качок головой, как если бы Минги сидел перед ним. — Так не пойдёт. Ты принадлежишь мне. Забыл, что ли? Сам же клялся мне в любви.       — Как и ты.       — Я знаю, где ты. Обязательно приду. Приду и заберу. Посажу на цепь, свяжу ноги, чтобы не удрал, и задушу своими же руками. Хочу, чтоб ты сдох, Чонхо. В мучениях и агонии. Потому что ты мой. Мой, слышишь? Запомни. Мой. Ты не имеешь права вот так вот улыбаться и жить на полную без меня. Ты не имеешь никакого права смотреть на кого-то так, как смотрел на меня. Ты не можешь вести себя так, словно ничего не было. Я-то помню всё прекрасно. С радостью напомню тебе каждый ёбанный день. Напомню тебе, чей ты. Вырежу на тебе. Выжгу. Ты забудешь себя, но не это.       Чонхо встаёт на ноги, оглушённый болью, и добирается до ванной, где бессильно садится на пол и позволяет себе сорваться. Бьётся затылком о стену, когда его снова накрывают флешбэки, в надежде, что что-то там наконец сотрясётся, сдвинется, и ему станет легче. Он не может больше выносить фантомные прикосновения, удары, чувствовать, как противно ощущается засохшая кровь.       Воспоминания блекнут, как и навязчивое ощущение, что прошлое реально, стоит Юнхо сесть рядом и обнять. Он никогда не сбегает, смотрит страхам в глаза и с достоинством принимает любое испытание. Конечно же, и в этот раз он поступает так же, несмотря на то, что услышал всё своими ушами, нашёл подтверждение в словах Минги. Ему тоже нужен был этот разговор.       Он ничего не говорит. Гладит по голове, стирает слёзы с холодных щёк и делится теплом, которого с лихвой хватает для них обоих. А Чонхо цепляется за него, хнычет в шею и так отчаянно боится потерять.       Постепенно он успокаивается, слёз больше нет. Его не душит паника, он снова может дышать и здраво мыслить. Только сейчас замечает, с какой силой сжимает ладонь Юнхо в своей, и тихо просит прощения за всё сразу.       — Лучше? — тихо спрашивает Юнхо ему на ухо, проходится носом по виску, целует туда же. Щекотно и приятно. Необходимо.       Чонхо мелко кивает несколько раз и позволяет Юнхо протянуть ему руку и помочь подняться. Он не знает, сколько времени они так просидели, что там происходило, когда он ушёл из комнаты, говорил ли Минги ещё что-нибудь. Да и плевать. Уже без разницы.       — Надо в полицию, — выдавливает он из себя. Голос хриплый, чужой, всё ещё зажатый. — Теперь точно есть основания.       — Позже. Сейчас мы оба выпьем примерно тонну успокоительных и ляжем спать. И это не обсуждается. — Чонхо переводит на Юнхо недоумённый взгляд, слегка щурится, пытаясь понять ход его мыслей, на что тот лишь вздыхает. — У нас ночь без сна позади. Нужно выспаться. Да и в таком состоянии тебя никто не будет слушать.       Нехотя, но Чонхо вынужден согласиться. Юнхо абсолютно прав. А пока Чон перебирает аптечку, он не может не задать волнующий его вопрос. Хочет, чтобы они обсудили это сейчас, пока снова не замолчалось.       — Ты как?       — А как я могу быть? — Юнхо поворачивается к нему и кивает, чтобы Чонхо раскрыл ладонь. В другую руку суёт стакан с водой и непроизвольно хмурится. — Конечно же, я знал, что Минги мудак. Даже тех коротких рассказов от тебя хватило, чтобы сложить образ. Был ли я готов? Нет. Жалею ли я? Может быть, но я понимаю, почему ты так настаивал. Страшно ли мне? Безусловно. И, конечно же, мы что-нибудь придумаем, если наш основной план провалится. И да, я буду рядом, потому что люблю тебя.       Юнхо отворачивается, чтобы ополоснуть пустой стакан, а Чонхо не может не обнять его со спины. Тихо благодарит горячим шёпотом в шею и наслаждается тем, как большие ладони накрывают его.       — Я всегда буду на твоей стороне, Чонхо-я. Что бы ни произошло.       — Верю. Это взаимно.       — И не думай о Минги. Не надо, — быстро добавляет Юнхо и поворачивается в руках Чонхо, чтобы коротко поцеловать в лоб и посмотреть в глаза. — Сосредоточься на себе. Не на мне, не на том, что будет, а на себе, здесь и сейчас. У тебя нет никого важнее тебя, помнишь? Ты в приоритете.       — Что насчёт тебя? — тихо спрашивает Чонхо. Уголки глаз щиплет, он чувствует приятную тяжесть, растекающуюся по телу, но до последнего не хочет уходить от Юнхо.       — Я буду в порядке. Просто… — Он не соврёт, думает Чонхо, у него всё на лице написано. Замирает в ожидании, ведь Юнхо крайне редко говорит о своих чувствах и переживаниях. От него сложно добиться подобной откровенности, но сейчас он смотрит с неприкрытым беспокойством. — Мне нужно время, чтобы всё устаканить в голове.       — Я могу помочь? — Чонхо не надеется на согласие, знает заранее, что Юнхо откажется. И всё равно пытается из раза в раз, осторожно, трепетно, чтобы не причинить боль.       Юнхо качает головой и улыбается уголками губ. Чонхо хочется стереть пелену грусти и пустоты из его глаз. Возможно ли это? Будут ли они когда-нибудь безвозмездно счастливы? Был ли Юнхо счастливее до знакомства с ним?       — Всё, что тебе нужно делать, чтобы я был в порядке, — просто быть рядом. Этого достаточно.       Чонхо хочет сказать так много всего, слова вертятся на языке, горчат, ощущаются неприятным липким осадком, но он лишь коротко кивает и опускает руки. Он не будет давить, заставлять его принять заботу. Юнхо должен сам к этому прийти, разрешить ему, подпустить ближе.       А сейчас Чонхо уходит в спальню, чувствуя, что вот-вот свалится с ног. Садится на аккуратно заправленную кровать с чудовищно сильным предчувствием опасности и устало вздыхает. Он так долго прожил с ним, что оно уже въелось в его клетки, распространилось, словно вирус. Избавиться не получится никогда, как бы ни старался.       Несмотря на все принятые успокоительные, он всё равно засыпает в тревоге. Скоро Юнхо присоединяется к нему, обнимает со спины, целует почти невесомо в основание шеи и прижимает крепко к себе. Делится теплом, пытается защитить даже во сне, закрыть собой.       На какое-то время он растворяется в подобии умиротворения и спокойствия.       А потом Чонхо подскакивает на кровати от резкого шума и оглядывается по сторонам. Сердце бьётся настолько сильно, что у него перехватывает дыхание, как от сильного ветра. Юнхо рядом с ним выглядит таким же обеспокоенным.       — Оставайся тут, я сейчас, — говорит он низким после сна голосом и уходит. Чонхо не спорит и не перечит. Вслушивается в каждый звук, дёргается от особо громких и рефлекторно прижимает одеяло к себе в подсознательной попытке обезопаситься.       Он отдалённо слышит, как Юнхо вызывает полицию, ссылаясь, что к ним в квартиру ломится психически неуравновешенный человек, и называет адрес. Как он затихает, видимо смотря в глазок, а затем описывает внешность. Из-за двери слышатся крики, проклятия, угрозы — ничего нового. Только слышать этот голос вживую по-прежнему ужасно.       Чонхо знал, что рано или поздно это произойдёт, готовился, но, оказавшись лицом к лицу с вполне весомой угрозой, совершенно ничего не может сделать.       Он поражается выдержке Юнхо, его терпению и самообладанию. Ему страшно представить, сколько сил тот тратит, чтобы не сорваться прямо сейчас и не задушить Минги собственными руками хотя бы за то, что посмел заявиться к нему лично.       — Всё нормально, — первое, что говорит Юнхо, когда возвращается. Он выглядит серьёзным, уставшим, вымотанным, но, встретившись взглядом с Чонхо, словно оттаивает. — Не думай о плохом. Сейчас приедет полиция, мы немного поговорим, и всё закончится.       Всё закончится? Чонхо впервые не относится к подобному высказыванию скептически. Позволяет себе снова поверить во что-то хорошее, взрастить внутри надежду, что когда-нибудь его жизнь и правда наладится.       — Это Минги? — Вопрос риторический, но Чонхо нужен ответ. Юнхо не обманет, напоминает он себе, не станет скрывать правду, какой бы она ни была.       Юнхо тяжело вздыхает, садится рядом с Чонхо и надевает на него наушники. На недоумённый взгляд отвечает спокойной улыбкой и поцелуем в губы. Этого более чем достаточно, чтобы он замолчал. Все вопросы потом.       Музыка заглушает весь шум, оставляя его на маленьком безопасном островке. Погружает в иллюзию безопасности, и Чонхо концентрируется на приятном голосе любимого вокалиста, на звучании инструментов, на тексте. Прикрывает глаза, когда Юнхо кутает его в одеяло и прижимает к себе.       Позволяет себе поверить в это. Представить мир без одного элемента. Отпустить боль, так долго томящуюся в нём.       Минги больше нет.