The Good, the Bad and the Beautiful

      — Это будет… — Черный Лебедь, помедлив, выкладывает на стол ещё одну карту. — Женщина.       — Женщина?       — Да. Ты встретишься с женщиной. Умной и красивой. Где-то, быть может, даже чересчур умной.       — И чересчур красивой?       Бутыль асданского «Белого Дуба» опустела уже почти наполовину. Ахерон косится на неё с едва уловимым подозрением — ей кажется, что опьянение наступило слишком быстро. Так бывает либо с дурным алкоголем, либо с алкоголем, в который что-то подмешали. Но вкусовые рецепторы не могут подсказать определённо. Она облизывает верхние зубы, мажет кончиком языка по щекам, созерцая открывшуюся перед ней картину. Лебедь, ту Лебедь, которую она, как думает, знает будто тысячу лет. На дне её глаз точно погибает и тут же перерождается сверхновая. Или золотистый рассвет ещё сливается с поздними сумерками. Лебедь делает глоток, промакивая губы перчаткой, устремляя на неё ответный взгляд. Сухие и чистые стаканы брошены нетронутыми в стороне. Они пьют из горла, потому что обеим так удобно. И потому что обстоятельства позволяют.       — Твои предсказания правда сбываются? — спрашивает Ахерон, царапнув по крайней карте слева.       — Правда, — улыбается кошкой Лебедь. — Ты сомневаешься?       — Это искусство интерпретации. А ещё немного шарлатанство. Как и астрология.       — Не путай астрологию и предсказания. Пускай одно другому не мешает, астрология всё-таки метит на дальние дистанции, скажем так. Это инструмент стратегический. А предсказания — тактика, они дают возможность разобрать вопросы времени более приближенного к нам.       — Не учи, — фыркает Ахерон. — Что там насчёт той женщины?       Говорят, что гадать с нетрезвым умом ещё хуже, чем пытаться решить сложное уравнение, одно из тех, что без конца разбирают в какой-нибудь Гильдии Эрудитов. Но Лебедь и в этом не видит ничего нереального. Лебедь утончённая, нежная (пусть и ложно) и вкрадчивая, и на удивление в этой вкрадчивости не наблюдается ничего враждебного. Только кокетливое покалывание, легкое надавливание каблучком на кадык.       Что же ты за человек, Ахерон? Имею в виду, с твоей сущностью мы уже разобрались, но твоя душа…       Душу можно узреть лишь в танце. Воспоминания — часть души, разве не так?       — Она тебя уже знает, — трактует Лебедь, глядя на карты. — Ты ей весьма симпатична, тянешь как магнитом. Что достаточно редкое явление у тех, кто обдаёт холодом.       — Значит, я обдаю холодом? — Ахерон отнимает у неё бутылку ловким ненавязчивым жестом.       — Холод — ничто порой по сравнению с твоими почти детскими вопросами. Сама как считаешь?       — Я считаю, что обдавать холодом может ветер. Или что-то подобное.       — Кто угодно, только не ты, — смеётся она, подпирая щеку. — Однажды в чужом воспоминании я оказалась на сером пляже. Он был усыпан мертвой рыбой. Селёдкой, кажется. И представляешь — вся селёдка была пронумерована.       — Как это?       — Кто-то нацепил им на хвостики брелоки с цифровыми обозначениями. Уж не уточню, кто. Мне было бы любопытно посмотреть на этого трудягу… Но я продолжу. Так и ты — как этот пляж. Настоящий хаос, в котором кто-то пытается навести порядок. Хотя бы его подобие.       — И порядок наводишь ты?       — Стараюсь по мере сил. Тебе нравится?       Нравится ли ей? Ахерон тщится представить тот самый потускневший берег, уловить хотя бы кончиками ноздрей сладковато-тошнотворный запах разлагающейся плоти, зажмуриться при виде сверкающей чешуи и бликов на воде. Но ей вспоминается лишь одно похожее место — место, в котором непрерывно шёл дождь, а спутник рядом с ней готовился к окончательной смерти. Как же его звали?       — Лучше расскажи мне о других воспоминаниях, — просит она вместо ответа. — Держу пари, у тебя найдётся много всего увлекательного.       — Хм-м… — Лебедь постукивает ноготками по коленке. — Мальчик, вешающийся на груде скакалок, связанных воедино? Три женщины с одинаковыми именами и фамилиями, являющиеся разными воплощениями единственной? Любовники, прячущиеся в ресторанной хлеборезке, среди булочек, чиабатт и пирожных? Что тебя интересует? Это на вскидку, из последних.       — А что насчёт меня?       — Деликатная беседа, — хмыкает она. — Уверена, что хочешь браться за неё прямо во время первого свидания? Я уж думала, ты забыла о том инциденте.       — У нас… свидание?       Последний глоток «Белого Дуба» на мгновение застревает ещё где-то в горле, горчит непрошено, но Ахерон сглатывает с отчаянным, немного показным спокойствием.       — Что же ещё? — Хранительница Памяти сияет так открыто, так безупречно, что охота ухватить её за подбородок, склониться поближе, рассматривая эту идеальность словно под микроскопом. — Мы пьём, мы наедине, мы ведём такие пространные разговоры. Я бы поцеловала тебя, если бы ты разрешила. Но я уже гадаю тебе, причем на очень интимную тему, а для меня это как поцелуй. И мы немного отвлеклись…       — Нет. Теперь дальше гадать не нужно.       — В самом деле?       — Не только эта женщина знает меня. Я знаю её.       Женщина, так ненавязчиво и одновременно со всей бесцеремонностью вторгшаяся ей в голову на свою беду, по-прежнему по-кошачьи мягко опускает ладонь поверх её руки.       — Интересно, уж не подозреваешь ли ты меня в повторной попытке провернуть тот трюк?       — С твоей стороны это было бы глупо.       — И самоубийственно.       — Верно. И ты всё ещё можешь попытаться убедить в том, что это свидание. Хотя и проболталась.       — Теперь ты гадай, — шепчет Лебедь, оглаживая кромку её уха кончиком носа, — было ли это намеренно.