Мир, труд, третьямай!

Мел скользил по доске с характерным шорохом. Вжих-вжих, вжих-вжих, вжих-вжих… Ваня стоял спиной к аудитории, опершись левой ладонью о преподавательский стол. Сложить бы руки на груди сейчас, но, за неимением второй… — Достаточно, Смирнова. Ну-ка, отходи. Рослая девушка с двумя задорными косичками шагнула в сторону, отряхивая руки от меловой пыли. Привычно потянуло правое плечо — Илья-то всё время ворчал, что пиджак Вани не отмывается уже от постоянных попыток отчистить ладонь о ткань. — Так, Иван Иванович? Ваня хитро оглянулся на аудиторию — сегодня курс по большей части состоял из парней, которые хотели освоить мирную профессию. Ветеранам давали дорогу, и у трудолюбивых девушек появились серьёзные конкуренты. Мужская часть курса, видя его заговорщицкое лицо, уже подбоченилась — нарисованная Смирновой на доске раскадровка была экспериментальной, отклоняющейся от канона. Каждый парень в аудитории хотел поставить девушку на место. Как же много Ваня насмотрелся на это в других странах — вспоминал Юну и отчасти даже стыдился. Они за неё со Львом сражались, как псы за кость. Она свой выбор сделала ещё тогда, когда новый год пошла праздновать на зарплатные талоны. Старался изживать эту дурь в себе и в других — советские девушки были самыми красивыми и образованными из всех, что он видел. — Это, конечно, спорный проект, Смирнова, — начал Ваня, подходя к доске и беря мел. Пальцы слегка подрагивали — он сегодня много рисовал и устал. Кто-то с задних рядов тихонько заулюлюкал, девушка покраснела. — Я… Я просто… — Учись отстаивать свою точку зрения, — указал на неё мелом Ваня. — И цены тебе как оператору не будет. Потише там, галёрка! Расчирикались. Права Смирнова. Смотрите… Под любопытными взглядами студентов он обвёл в кружок самые интересные кадры, набросанные на доске. — Вот тут интересная перспектива получается. Здесь — может показаться, что фокус выставить не выйдет, и да, повозиться придётся, зато потом получится хороший ландшафтный кадр. Кто мне ответит, почему я выделил эту деталь? Вверх взметнулось несколько рук. Ваня улыбнулся — он любил преподавать и искренне наслаждался тем, что у его студентов потом получались самые выдающиеся операторские работы. — Пилихина, слушаю…

***

Илья ждал его на скамейке возле университета, неспешно куря самокрутку. Ваня опустился рядом, притёрся плечом к плечу — максимум, что мог сделать на публике. — Давай завтра никуда не пойдём, — предложил Илья, кладя ногу на ногу. — Я отгул взял. — Давай. Ваня наклонился, достал из кармана его пиджака самокрутку, взял в зубы и, щёлкнув собственной зажигалкой, прикурил. Мимо пронеслась стайка хохочущих студенток. Ваня кивнул приостановившейся, чтобы поприветствовать его, Пилихиной. — Твоя? — Кивнул Илья на неё. — Моя, — согласился Ваня. — Сметливая девчонка. Далеко пойдёт. Помолчали, глядя, как на Москву опускаются сумерки. Поднялись и пошли — медленно, задевая друг друга локтями, слушая пение птиц, радующихся майскому теплу. Восьмое мая. Завтра — очередная годовщина победы. Дома мёртвым грузом лежат на полках никому не нужные ордена, которые Ваня охотно обменял бы на вторую руку — да и Илья, не раздумывая, сделал бы то же самое. — Сердце, тебе не хочется покоя, — запел Ваня, чтобы прогнать накатившую тоску. — Сердце, как хорошо на свете жить, — подхватил Илья, улыбаясь. — Сердце, как хорошо, что ты такое… Ваня наклонился, обнял Илью за затылок и, воровато оглянувшись, поцеловал в лоб. — Спасибо, сердце, что ты умеешь так любить, — допел он песню, глядя в любимые карие глаза. У Юны тоже были карие — только они никогда не светились от счастья рядом с ним. А у Ильи — светились.