Three or Four (Or Possibly Five) Easy Steps to Living Harmoniously With Your Roommate

— Хм, как я и говорил. Кавех бы гневно посмотрел на него, если бы его голова так сильно не болела, так что, вместо этого, он выдает жалкий тихий стон, достаточно мягкий, чтобы не раздражать его воспаленное горло. — Это просто несвоевременная простуда. — Ага. — Она не имеет никакого отношения к моим рабочим привычкам. — Ага. Прохладная влажная ткань приземляется ему на лоб, и Кавех закрывает глаза и вздыхает с облегчением. — Лучше? Кавех кивает. — Хм. — Я попрошу Тигнари зайти к нам. А пока сделаю тебе завтрак — что-нибудь легкое для желудка. Что думаешь? — Звучит волшебно. Спасибо. — Хм. Не волнуйся об этом, особенно потому, что частично это моя вина, что ты оказался в такой ситуации. Ты работал так много из-за подарков для меня. И если уж о них зашла речь, я перестану их принимать. Это заставляет Кавеха открыть глаза. — Что? Почему?! — Потому что ты довел себя до того, что рискуешь своим здоровьем, — говорит аль-Хайтам, скрещивая руки на груди. — И это все — отличный тому пример. Поэтому я начну отказываться от подарков, чтобы убедиться, что твое здоровье в порядке. А сейчас я займусь твоим завтраком. Я разбужу тебя, когда он будет готов. Кавеху удается сдержать несчастный стон, пока дверь не закроется, и шаги аль-Хайтама не стихнут. Великолепно, и что ему теперь делать со своим планом по получению улыбки от аль-Хайтама? Несмотря на его недавнее осознание своих (надоедливых) чувств (и привлекательности прекрасного лица аль-Хайтама), он все еще не отступил от своей изначальной цели, не после того, как потратил кучу сил и времени. Но теперь, без его плана по одариванию аль-Хайтама подарками, ему нужно придумать новую стратегию для движения вперед. Он пытается провести мозговой штурм изо всех сил, но засыпает прежде, чем успевает дотянуться до тумбочки, чтобы взять записную книжку и ручку. Он просыпается только тогда, когда запах чего-то ароматного и приятного начинает витать в воздухе. — Хм? — он поднимается, усаживаясь на кровати спиной к изголовью, не обращая внимания на полотенце, свалившееся с его лба на колени. Тело ощущается тяжелее, чем было, и знобит его сильнее. Он трет глаза и сонно смотрит на мутную фигуру, идущую к нему. — Аль-Хайтам? Полотенце с колен исчезает, а взамен появляется поднос с супом и чаем. — Вот, я приготовил немного супа, — говорит аль-Хайтам. — Куриный, с овощами. Еще я заварил чай с медом и лимоном. Даже несмотря на то, что он чувствует себя больным и жалким, этот жест заставляет грудь Кавеха наполниться теплом и мягкостью. — Спасибо. Для кого-то, кто не любит суп, аль-Хайтам оказался удивительно хорош в его приготовлении. Бульон насыщенный, а курица и овощи идеально нежной консистенции. Но несмотря на то, какой этот суп вкусный, у Кавеха не выходит съесть больше половины прежде, чем он чувствует себя слишком жалким и слабым, чтобы доесть его до конца. — Прости, аль-Хайтам, — говорит он, скорбно глядя в тарелку. — Суп очень вкусный. Спасибо, что приготовил его для меня. Просто… — Не извиняйся, — говорит аль-Хайтам. — Когда проснешься, сможешь съесть еще. Впрочем, чай стоит выпить сейчас, пока не остыл. Он лучше справляется с напитком, и ему удается выпить его почти целиком. И теперь, сытый, усталый и обессиленный, он ложится обратно сразу, как только поднос убирают. Он бормочет сонное «спасибо», когда свежее полотенце снова кладут на его лоб. — Я хочу подарить тебе еще больше подарков, — мямлит он в подушку, пока сознание уплывает. — Что мне теперь делать? Он засыпает прежде, чем услышит ответ. Боль возрастает вместе с мучениями от того, что его одновременно знобит и окатывает жаром. Он сталкивает с себя одеяла только для того, чтобы через пару секунд быть настигнутым жуткой дрожью. Он отчаянно пытается поспать, и у него получается отключиться время от времени, но чаще всего он не может заснуть от пульсирующей боли в суставах и мышцах. — Скорее всего, Кави подхватил вирус, который сейчас ходит, — говорит Тигнари ближе к вечеру, когда Кавеху удалось запихнуть в себя пару ложек супа прежде, чем он сдался. Сайно тоже зашел передать ему пожелания выздоровления и стоит сейчас рядом с аль-Хайтамом. — К счастью, здесь ничего серьезного, должно пройти через пару дней; пожалуйста, пои его этими микстурами два раза в день. Я также добавил туда немного обезболивающих. — Ты мой спаситель, Тигнари, — бормочет Кавех из кровати. Еще одна волна дрожи настигает его, и он стонет. — Боги, это просто кошмар. — Это целиком твоя вина, — отвечает Тигнари и передает ему флакон с лекарством. — Пей. И ты бы не оказался в этой ситуации, если бы не пахал, как проклятый, из-за этого твоего чудовищного плана. Не так ли, Сайно? — Конечно, любимый. Кавех морщит лицо. — Ты не можешь спрашивать Сайно. Он предвзят. Сайно кивает. — Это верно, но это не значит, что я не согласен с Тигнари в данном случае. — В данном случае? — Я имею в виду, что всегда согласен с тобой, любимый. — Так или иначе, принимай лекарства, больше спи и пей побольше воды, — указывает Тигнари. Он поворачивается к аль-Хайтаму и передает ему мешочек. — Если жар усилится, дай ему это. А пока — следи за ним, чтобы он не сделал ничего глупого. — Эй! Тигнари поворачивается уже к нему и одаривает взглядом. Кавех закрывает рот и принимает лекарство. Вскоре Тигнари и Сайно уходят, а аль-Хайтам провожает их к двери, оставляя Кавеха вариться в жалкости своего существования. Теперь, когда он проснулся (и чувствует себя лучше, поскольку лекарство работает), он берет блокнот и ручку с тумбочки и начинает новый раунд мозгового штурма. Посмотрим, посмотрим… он может… проводить больше времени с аль-Хайтамом? Нет, они уже проводят практически все свое свободное время вместе, когда не заняты работой. Невозможно делать это еще больше. Как насчет, э-э, проводить больше времени вне дома и заниматься всяким вместе? Например, попробовать блюда в каждом ресторане в Сумеру? С недавних пор в городе произошел настоящий бум баров, таверн, продуктовых лавок и других всевозможных мест, где продают еду. Шеф-повары со всего Тейвата стали приезжать толпами. Это было бы занимательным опытом для них с аль-Хайтамом, так? Погодите, но это все стоит денег, так что вряд ли он сможет это все делать больше одного раза в месяц, поэтому ему нужно подумать о более рабочем варианте… — Что ты делаешь? — Ничего! — Кавех закрывает блокнот и запихивает его под одеяло. Неудивительно, что аль-Хайтам на это не ведется. — Ты же не работаешь, правда? — Нет! Аль-Хайтам смеряет его взглядом. — Не работаю! — повторяет Кавех оскорбленно (даже если он врет и не краснеет). — Хм. Затем аль-Хайтам подтягивает к себе стул возле кровати, садится, вытаскивает книгу из кармана и начинает читать. Кавех моргает. — Э-э, аль-Хайтам, что ты делаешь? Аль-Хайтам не отрывается от книги и переворачивает страницу. — Читаю. — Да, я вижу! Я имел в виду, почему ты делаешь это здесь? Он снова перелистывает. — Потому что как только я уйду отсюда, ты сразу начнешь работать, а мне было сказано не позволять тебе делать глупостей. Рекомендация врача. — Эй! Повисает тишина. Теперь, когда аль-Хайтам прямо здесь, не то, чтобы он может продолжить свой мозговой штурм, что не оставляет ему вариантов, кроме как лежать в постели. — Тебе стоит отдохнуть. — Я только и делал, что спал. — Это хорошо, учитывая, как мало ты спал до этого. — Я был, э-э, очень вдохновлен! — Хм. Тишина продолжается, и это сводит Кавеха с ума. В конце концов, он вздыхает и вертится в постели, устраиваясь удобнее в ворохе одеял и подушек. — В любом случае, что ты читаешь? Аль-Хайтам показывает ему обложку. Она выглядит очень знакомо. — Подожди, так это та книга, которую я подарил тебе? Та, что была по скидке? Как там аль-Хайтам описал ее? Что-то про автора, предлагающего абсурдные гипотезы, но, по какой-то причине, их уморительно и интересно читать? — Хм. Она самая. Я все еще не понимаю, почему на эту книгу была скидка. Я развлекался часами, читая ее. — Это потому, что большинство людей не читают хреновые исследования из-за их комедийной ценности, аль-Хайтам. — Это их проблемы. Очевидно. Но это наводит Кавеха на мысль. — Ну, например, что бы ты сказал, если бы я достал тебе больше книг этого автора? Аль-Хайтам останавливается в середине того, как переворачивает страницу. — Хм, заманчиво, но я откажусь. Технически это считается за подарок. — Даже если исследование действительно, действительно чудовищно? Аль-Хайтам снова замирает. — Да. Проклятье. Его попытки найти возможные лазейки заканчиваются ничем. Видимо, ему придется вернуться к мозговому штурму. — Хм, я практически слышу, как ты думаешь, и что бы ты ни замышлял, ничего хорошего из этого не выйдет. Кавех фыркает, но не спешит опровергать эти (очень верные) обвинения. — Ну, а что еще делать? Эта тишина выводит меня из себя, и я пока не так сильно устал, чтобы ложиться спать. Аль-Хайтам вздыхает. — Всегда такой неугомонный, — он не обращает внимания на протесты Кавеха и продолжает. — Но, полагаю, мне стоит побыть щедрым и поделиться тем, что в книге. Он прочищает горло и начинает читать вслух. — Данное исследование направлено на изучение лингвистической относительности, лексических различий между языками и межкультурной коммуникации. Таким образом, авторы надеются изучить фундаментальные свойства, с помощью которых язык и культура переплетаются в долгой истории Тейвата. Далее… Тема довольно скучная, и Кавех не видит предполагаемой нелепости исследования, но голос аль-Хайтама, читающего книгу… очень, очень приятный. Он низкий и успокаивающий, слова тщательно выговариваются и произносятся в приятном ровном темпе. Есть в этом что-то уютное, что заставляет Кавеха снова испытывать это приятное, непонятное ощущение, бурлящее в животе, как и всегда, когда аль-Хайтам проявляет эту нежность и доброту к нему. Когда аль-Хайтам смотрит на него таким любящим, ласковым взглядом. Это мило. И это заставляет чувствовать себя… в безопасности. Кавех обнаруживает, что его тело медленно расслабляется от его голоса, а затем веки закрываются. Он засыпает под успокаивающее бормотание аль-Хайтама, читающего о пустынных языках. *** Когда он просыпается, комната значительно темнее, чем была, а сам он в комнате один. Стул, на котором аль-Хайтам сидел, стоит на своем месте, и комната выглядит нетронутой. По какой-то причине, Кавеха накрывает чувством сильного разочарования. И не только: какое бы временное облегчение лекарство Тигнари ни принесло, оно начинает проходить, возвращая медленно пульсирующую боль в теле, вместе с ознобом, дрожью и одновременным ощущением жара. К сожалению, быстрый осмотр помещения показывает, что его недопитый чай с тумбочки убрали. Он вздрагивает и пытается завернуться в одеяло плотнее. Сколько вообще сейчас времени? Как долго он спал? Он не видит солнечного света из окна, так что, по крайней мере, сейчас вечер или даже позже. Он глотает и морщится. Ему нужно выпить воды, и позвать аль-Хайтама, чтобы тот принес ему немного, выглядит… неловким, особенно, после того, сколько он уже сделал. Ему действительно стоило бы перестать быть такой обузой. К тому же, вдруг он уже спит? Все в порядке. Ему просто нужно дойти до кухни. Минута — самое большое, сколько это может занять. Он медленно садится, останавливаясь, чтобы голова перестала кружиться, после чего он осмеливается продолжить. Неужели ему стало хуже? Потому что именно так это и ощущается. Он стонет. Супер. Просто супер. Тем не менее, ему удается подняться на своих слабых ногах, даже с учетом того, что ему нужно держаться одной рукой за что-нибудь поблизости, чтобы не упасть. Он медленно идет вперед, один маленький шажок за один раз, пока у него не получается выйти из спальни и направиться дальше по коридору. К его удивлению, в кухне и в столовой горит свет. Ему также слышен тихий шелест, словно кто-то передвигается, сопровождаемый негромким звоном переставляемой посуды. Он шаркающей походкой заходит на кухню и видит, как аль-Хайтам ставит чайник и две кружки на стол. Ох, похоже, он не проспал весь день — не совсем. — Привет. Хриплый звук, вырвавшийся из его горла, заставляет его поморщиться. Вау. Он звучит просто ужасно. Короткая прогулка также не помогла почувствовать себя лучше; туман в голове становится гуще, а дрожь — сильнее. — Кавех? Что ты здесь делаешь? Аль-Хайтам подходит к нему и прижимает ладонь ко лбу. — Лекарство перестало действовать, и жар стал намного хуже. Возвращайся в постель. — Я хотел пить. — Я принесу тебе. Садись. Его провожают до ближайшего стула, куда он падает с облегчением, хотя и кратковременным. Новая волна озноба окатывает его, сопровождаемая головокружением, и он закрывает глаза, тяжело сглатывая, чтобы переждать это. Холодный стакан опускается ему в руки. — Вот. Пей медленно. Он пытается, но вода приносит такое блаженство его воспаленному горлу, что он выпивает весь стакан одним глотком. Теперь, когда жажда утолена, он чувствует, как его тело болит, и это выходит на передний план. Он резко облокачивается на стол и стонет. — Это ужасно, — ворчит он. — Болеть ужасно. Аль-Хайтам издает мягкий смешок. — Ну, ты хотя бы в состоянии жаловаться, так что, очевидно, все не так уж и плохо, — он забирает пустой стакан и заменяет его пузырьком от Тигнари. — Лекарство. После этого — чай и постель. Он выпивает лекарство и чай, его сознание становится все более сонным с каждой секундой. Он настолько не в себе, что едва замечает руки вокруг себя, поднимающие его на ноги. — Хм? Аль-Хайтам? — Можешь идти? Он пытается и делает несколько шатких шагов прежде, чем руки на его талии и плечах удерживают его. — Ты качаешься, — отвечает аль-Хайтам. — И кажешься еще более горячим, чем был. Думаю, тебе нужно принять теплую ванну, чтобы снизить температуру. Теплая ванна звучит просто волшебно, но не идея о том, что ему придется туда дойти. — Думаю, я просто пойду сп…!!! Он обнаруживает, что его подняли, как принцессу, прежде, чем он смог закончить предложение: одна рука под коленями, вторая на его спине. Это произошло так быстро и плавно — аль-Хайтам подхватил его и продолжил идти по коридору, как ни в чем не бывало, и все это случилось так, что Кавех не успел и глазом моргнуть и сказать что-то против. По крайней мере, в первые секунды. — А-а-аль-Хайтам! Поставь меня! — Хм. Мы почти пришли. — Я тяжелый, ты меня уронишь! Аль-Хайтам фыркает. — Ты правда, правда не тяжелый. Если уж на то пошло, я удивлен, насколько ты все еще легкий, учитывая, как я старался тебя накормить, но, видимо, мне придется приложить больше усилий. — Я… я! Он прав в этом — и выглядит так, будто это его нисколько не напрягает, и Кавех мысленно ругается. Будучи тем, кто проводит весь свой день в офисе за чтением, каким, черт возьми, образом ему удалось так развить мускулатуру верхней части тела? Разве аль-Хайтам как-то не описал себя как «слабого ученого»? Слабый он, конечно! Какая его часть выглядит слабой?! И еще, что там насчет попыток секретаря накормить его? Ну, теперь-то Кавех совершенно точно свеж и бодр! Все его головокружение действительно исчезло перед лицом этого нового приятного достижения! — Ну, вот мы и пришли. Его опускают вниз и усаживают на ближайший стул, пока аль-Хайтам наполняет ванну. Преимущества жизни в самом центре города заключаются в том, что здесь все, даже ванная комната, оборудовано по последнему слову техники. При повороте ручки из крана льется свежая теплая вода, недостаточно горячая, чтобы наполнить комнату паром, но ее тепло помогает избавиться от озноба, сотрясающего тело Кавеха, а также немного прогнать чувство унижения от того, что его несли (!!!), как девицу в беде (!!!). Теперь, когда ему готовят ванну, мысль о том, что он должен быть чистым, становится особенно сильной и притягательной. Наконец-то он может смыть пот со своего тела. — Какое масло ты предпочитаешь для ванны? Кавех вздрагивает, возвращая ему внимание. — Хм? — Какое масло ты хочешь, — повторяет аль-Хайтам, держа в руке две бутылочки. — У меня твои любимые: смесь лаванды и эвкалипта и розы с шалфеем. — Э-э, тот, что с лавандой, пожалуйста. — Хм. У него уходит еще несколько секунд, чтобы понять, что именно аль-Хайтам сказал. — Погоди! Как ты узнал, что эти два — мои любимые? — Мое обоняние в порядке, — отвечает аль-Хайтам. — Ты всегда используешь одно из двух — лаванду или розу, — он поворачивается к нему и хмурится. — Ты снова покраснел. Лекарство недостаточно подействовало? Кавех прижимает ладони к щекам в жалкой попытке их спрятать. — В-все нормально! Я чувствую себя хорошо! Кто бы знал, что аль-Хайтам уделяет ему столько внимания, что даже знает, как от Кавеха пахнет? Что важнее, так это что ему делать с очередной этой новостью, означающей, что его сосед удивительно внимательный?! Его сердцу, похоже, действительно нравится эта идея, учитывая новый трепет в груди. Кавеху едва удается скрыть свою хмурость. Его собственное тело предает его! — Ванна готова, — говорит аль-Хайтам, проверяя воду рукой несколько раз прежде, чем отойти. Он оценивающе оглядывает Кавеха. — Справишься сам или понадобится еще помощь? Еще помощь? С чем еще аль-Хайтам предлагает ему помочь?.. Он смотрит на свою одежду, и лицо заливает жаром. — Да! Я справлюсь! Мне не нужна помощь, чтобы раздеться! Спасибо! Когда аль-Хайтам остается на месте, он торопливо добавляет: — И-и тебе не нужно помогать мне залезть в ванну! Его голос немного срывается к концу фразы, но, к счастью, аль-Хайтам игнорирует это. Он кивает и направляется к двери. — Если будет нужна помощь — дай мне знать. Кавех ждет, пока дверь закроется, прежде чем позволить смятению настигнуть его. Это… разве аль-Хайтам не заходит слишком далеко? Серьезно, может Кавех ему и нравится, но зачем же прибегать к таким мерам?! Он пытается смутить Кавеха до смерти или что? Он выбирается из своей одежды, морща нос от того, какими грязными они ему кажутся, и залезает в ванну. Теплая нега и успокаивающий запах лаванды помогают ему вытрясти из головы остатки смущения, но недостаточно, чтобы он перестал вспоминать по кругу все, чтобы происходило с самого утра. Аль-Хайтам был… невероятно терпелив с ним. Конечно, он отпустил пару комментариев по разным поводам, но в целом, все его поступки были ошеломляюще внимательные и, он осмелится сказать, искренне добросердечными? Кавех обнимает руками колени и погружается в ванну. И даже больше. Аль-Хайтам провел с ним весь день, заботился о нем, кормил его, читал ему, убедился, что ему удобно, а сейчас… это. Прожив с ним порядком больше полугода, для Кавеха он все равно остается загадкой. Конечно, у Кавеха теперь гораздо лучше получается определять выражения его лица, но у него всегда довольно много времени занимает уловить его намерения. Но кто бы стал винить Кавеха? Похоже, что это аль-Хайтам ходячее противоречие! Его равнодушное лицо и грубоватые комментарии не сходятся с его заботливыми поступками, и чему Кавеху стоило бы верить? — Глупый аль-Хайтам со своим глупым прекрасным лицом, — бормочет он. Не говоря уже о его глупых внимательных умозаключениях и его глупых заботливых поступках. Как вообще Кавех может ответить на это? Не похоже, что аль-Хайтам собирается принимать хотя бы подарки от него! И его собственное глупое вероломное сердце не смирится с этим, не тогда, когда он даже не знает, как еще заставить аль-Хайтама улыбнуться и как выразить ему свою признательность! — Пригласи его на свидание! — звучит голос Тигнари у него в голове. — Поговори с ним! Боги. Должен ли он? Учитывая то, что идея о том, чтобы поговорить с аль-Хайтамом о своих… своих недавних… чувствах к нему, заставляет его мечтать о том, чтобы дыра в полу поглотила его навсегда, что ему вообще сказать? — Ты просто жалок, — снова звучит голос Тигнари. — Разве ты не взрослый? Разберись с этим, как подобает взрослому человеку, и поговори с ним! Великолепно. Даже воображаемый Тигнари отчитывает его. Не говоря уже о том, что настоящий Тигнари ровно так и сделал бы. Настоящий Тигнари, очевидно, тоже был не в восторге. Он лежит в ванне, радостно жалея себя, пока в дверь ванной не стучат. — Кавех? Ты там в порядке? Ах. И вот аль-Хайтам, со своей глупой заботой. А вот и бабочки у него в животе. — У-у меня все хорошо. Уже заканчиваю. — Я оставил тебе халат за дверью. Полагаю, ты бы не хотел спать в пропитанной потом одежде. Ах, это внимание. Что же Кавеху делать? — Спасибо, аль-Хайтам, — бормочет он. — Я сейчас выйду. Он выбирается из ванны, спускает воду и укутывается в мягкое полотенце, висевшее на двери. Он приоткрывает дверь так, чтобы туда могла пролезть только его рука, хватает халат и молниеносно закрывает ее обратно. И тогда, только тогда, когда он держит в руках сверток дорогого голубого шелка, он обнаруживает, что… у него нет халата. Что означает, что этот халат принадлежит аль-Хайтаму. Ох… и теперь уже слишком поздно отказываться от него, да? Он снова смотрит на кучу своей одежды и морщит нос. Нет, идея надеть эти пропитанные потом вещи — настолько неприятная, что он хочет перебороть собственное смущение и надеть халат своего соседа. — Просто не думай об этом, — бурчит он и накидывает халат. — Не думай. Просто надень это сейчас, пока не доберешься до комнаты и не переоденешься в свою одежду. Несмотря на то, что они с аль-Хайтамом одного роста, секретарь шире в плечах, и халат на Кавехе распадается в груди, создавая впечатление ребенка, утопающего в одежде родителя. Он подвязывает пояс на талии потуже, отчаянно пытаясь сделать так, чтобы халат сидел лучше, но с учетом всей лишней ткани, свисающей по бокам, это бесполезная затея. Его грудь выставлена на показ, особенно, с учетом того, как воротник все время грозится соскользнуть с плеч. И как будто все это недостаточно неловко, вид этого халата только служит Кавеху напоминанием о… впечатляющей грудной мускулатуре его соседа, в частности, о том, как легко он Кавеха поднял… — Слабак, да конечно! — ругается он снова и пытается поправить пояс халата. — К-как он так раскачался? Это просто несправедливо! Все нормально. Нормально. До тех пор, пока он сможет добраться до своей постели до того, как аль-Хайтам увидит его, он все еще сможет сохранить свое достоинство. Ну вроде того. Он собирает свою грязную одежду и осторожно приоткрывает дверь. Выглядывает. Аль-Хайтама не видно. Отлично. Он идет в свою комнату так быстро, как только может. Пока он мылся, волшебное лекарство Тигнари подействовало настолько, что его голова больше не ощущается такой мутной, и он перестал быть абсолютно бесполезным. Однако он все еще чувствует слабость в мышцах, что значительно замедляет его передвижение (к его разочарованию). Тем не менее, он без проблем добирается до своей комнаты и внутренне радуется при виде своей двери. Он открывает ее и проскальзывает внутрь, облегченно вздыхая, когда оказывается внутри. Ох, слава богам. Он свободен, и аль-Хайтам его не ви… — Хм. Тебе стоило подождать, пока я помогу тебе. Его сердце пропускает удар, и он почти ловит инфаркт. — Аль-Хайтам?! Что ты здесь делаешь?! Аль-Хайтам выгибает бровь. — Меняю твое постельное белье. Только что закончил. Я подумал, что ты также не захочешь спать под одеялом, пропитанным потом. И действительно, в руках он держит корзинку с грязным бельем. Прежде, чем Кавех успевает переварить увиденное (а также чертовски знакомое счастливое, теплое, смутное чувство в груди), секретарь показывает на корзинку. — Положи свою одежду сюда. Я постираю все сразу. — С-спасибо, — выдавливает Кавех. — Не стоит. Я постираю все, когда поправлюсь. — Все в порядке, — отвечает аль-Хайтам. Его глаза скользят вверх-вниз по телу Кавеха, и что-то в его взгляде меняется, напоминая Кавеху о тигре ришболанде, который фокусируется на чем-то, что кажется ему чрезвычайно интересным. Это едва заметный жест, почти неуловимый, если бы Кавех не привык считывать микро-выражения его лица. — Хм, мне стоило предусмотрительно дать тебе халат меньшего размера, — бормочет секретарь. — В любом случае, тебе следует лечь в постель, пока ты не замерз. При упоминании халата Кавех опускает взгляд и краснеет. Халат распался на груди. Конечно, это случилось. И с учетом того, насколько он ему велик, Кавех только что показал гораздо больше своей кожи, чем планировал. Выставил напоказ километры своей чертовой бледной кожи на своем чертовом изможденном теле. Должно быть, он выглядит очень жалко для аль-Хайтама, учитывая, что это далеко не первый раз, когда он упоминает, каким тощим является Кавех. Боги. Если бы только дыра в полу… открылась и сожрала его целиком, это было бы просто замечательно, спасибо большое. Он не думал, что может выглядеть еще более тщедушным в глазах аль-Хайтама после того, как тот нес его, как принцессу. Похоже, что судьба доказывает ему обратное! Он откашливается и запахивает халат, позаботившись о том, чтобы не смотреть аль-Хайтаму в глаза. — Я-я… мда, я собираюсь лечь спать. — Хм. Он забирается в кровать и немедленно натягивает одеяло до подбородка (и черт возьми, постельное белье ощущается просто прекрасно. Оно мягкое и уютное и ненавязчиво пахнет жасмином). К его ужасу, аль-Хайтам ставит корзину с бельем на пол, чтобы подоткнуть ему одеяло. — Хотя бы глаза выглядят не такими мутными, — бормочет он, проводя своими длинными пальцами по лбу Кавеха (и делая с ним чудовищные, чудовищные вещи своей нежностью). — Температура спала. Ванна и лекарства сработали. Хорошо. — Т-тебе не стоит проводить со мной столько времени, знаешь. Я… — Ладно. Да, да, это все я уже слышал, — рука исчезает. Кавех уже скучает по ее прикосновению (он мысленно пинает себя за это). — Я могу тебе чем-то помочь? — Разве у тебя нет других дел? — снова пытается Кавех в отчаянии, чтобы его, наконец, оставили умирать от неловкости в покое. — Ты весь день приглядывал за мной! Конечно, у тебя полно работы, которую нужно сделать! Аль-Хайтам едва пожимает плечами. — С этим все в порядке. Нет нужды волноваться. Кроме того, есть более важные вещи, — заметно довольный, он разворачивается, берет корзину с бельем и направляется к двери. — Хм, мне стоит принести тебе воды, чтобы тебе не пришлось ходить самому. Отдыхай, Кавех. — … Кавех терпеливо дожидается, пока аль-Хайтам уйдет, прежде чем перевернуться и зарыться лицом в подушку. Это явно начинает беспокоить, учитывая, как часто подобное случается. А также беспокоит то, как часто его взаимодействия с аль-Хайтамом заставляют его испытывать эти очень беспорядочные чувства. Самые разные беспорядочные чувства. Чувства, которые растут, как плесень или… или грибок, или другой прилипчивый живой организм, которому нравится присасываться к своей жертве. Он сломается, он чувствует это своими костями. Он просто надеется, что, когда это случится, это будет не слишком унизительно. *** К несчастью для Кавеха, его предсказание верно: он действительно ломается, и это заканчивается кошмарным, кошмарным чувством стыда (и если честно, ему следовало бы быть умнее). Но чего он не смог предсказать, так это как быстро этот конец наступит. Начало конца — как он мысленно называет это — происходит на следующий же день. *** Следующим утром он просыпается и чувствует себя значительно лучше. Боль в теле, по крайней мере, поутихла, а туман, застилавший его сознание, пропал — спасибо волшебному лекарству Тигнари. Последнее одновременно является благословением и проклятьем. Благословением, потому что ему не нравится постоянно чувствовать себя слабым и на грани того, чтобы упасть и заснуть. Быть полным энергии, чтобы функционировать, как нормальный, работоспособный человек — прекрасно! Проклятье — потому что он все еще чувствует себя недостаточно хорошо, чтобы выбраться из постели, из-за этого он вынужден находиться в собственной комнате, сходя с ума от скуки и переживаний, что чувствует постоянное присутствие аль-Хайтама. И аль-Хайтам и правда всегда здесь, буквально и фигурально выражаясь. Наглядный пример: Первое, что Кавех замечает, когда просыпается — что он все еще в (чрезмерно большом, чрезмерно удобном) халате аль-Хайтама. Второе — чистые простыни и наволочки все еще пахнут жасмином, и это не тот запах, которым обычно Кавех пользуется, когда добавляет кондиционер при стирке, но он все равно считает его очень приятным, учитывая то, о ком он ему напоминает. А затем, аль-Хайтам — человек, миф и легенда — тоже появляется в комнате. — Завтрак, — говорит аль-Хайтам, заходя в комнату с подносом, на котором стоят две чашки, две тарелки и лекарства. — Я приготовил тебе еще супа и чай с медом и лимоном. Как себя чувствуешь? — Лучше, спасибо, — говорит Кавех со слабой улыбкой и запоздалой попыткой поправить халат, чтобы обрести хоть сколько-нибудь достоинства. — Знаешь, я чувствую себя достаточно хорошо, чтобы дойти до кухни. Тебе не стоило приносить еду для меня сюда. — Я принес еду не только тебе. Я принес ее для нас обоих. Аль-Хайтам ставит поднос ему на колени. И действительно переставляет одну тарелку и чашку на тумбочку. — Это твое, — говорит он, показывая на еду на подносе. — Сначала поешь. — Погоди, ты тоже будешь завтракать здесь? Со мной? — Хм. — Не проще тебе будет поесть в кухне? — Кто-то должен следить за тем, чтобы ты по-настоящему отдыхал. Прежде, чем Кавех успевает спросить, что это значит, прохладная ладонь аль-Хайтама снова опускается на его лоб. От касания кожу щекочет. — Лучше. Все еще слегка теплый, но не так плохо, как вчера. День в постели и еще немного лекарств должны сработать. И еще, — он одаривает Кавеха взглядом. — Никакой работы. Это значит никаких чертежей, набросков, дизайнов и никакого мозгового штурма. Кавех морщится. Он буквально только что думал о том, чтобы вытащить свой блокнот и продолжить размышления насчет своего плана «Заставить аль-Хайтама улыбнуться» (и может быть, набросать несколько вариантов подарков для аль-Хайтама, которые он обманом сможет заставить его принять). — Ой, да ладно! Даже несколько крошечных рисуночков? На них едва нужна энергия! — Никакой работы, — повторяет аль-Хайтам и садится рядом с ним. — Теперь ешь, пока не остыло. Они принимаются завтракать. От Кавеха не укрывается, как… по-домашнему все это ощущается. Аль-Хайтам удобно усаживается, пока он сам в постели, и они тихо (и он осмелится заметить — приятно) завтракают вместе. Конечно, они и до этого много раз проводили приемы пищи вместе, гораздо больше раз — с тех пор, как стали соседями, но что-то в этом завтраке в комнате Кавеха ощущается чрезвычайно интимным. (Особенно, поскольку он все еще одет в халат аль-Хайтама. Почему эта картина напоминает ему об избалованной любимой жене, наслаждающейся компанией заботливого мужа рядом?) И когда эта мысль накрывает его, он давится супом. — Ты в порядке? — Д-да! — выдавливает он через кашель. — Не в то горло пошло! Аль-Хайтам вздыхает и берет чай Кавеха. Протягивает ему. — Такой проблемный. В его голосе нет раздражения, только обычная мягкость и дразнящая нежность. Это только делает ярче картину в голове. По крайней мере, это отвлекает его настолько, что он не говорит ничего, что могло бы выдать его смущение. Кавех молча доедает свой завтрак, затем выпивает чай и лекарство, после чего ему говорят лечь спать. — Я не устал, — жалуется он. — Что вообще мне делать? Просто… сидеть тут? Решение аль-Хайтама — почитать ему. Снова. Естественно, он засыпает, и — еще соль на рану, — спит он даже слишком хорошо, в очередной раз уютно убаюканный чужим присутствием. Аль-Хайтам продолжает наседать на него своим вездесущием. Он просыпается два часа спустя, чувствуя себя свежим и преданным тем, как спокойно он чувствует себя рядом со своим соседом. Конечно, аль-Хайтам пользуется возможностью вновь появиться и принести еще чаю и несколько легких закусок на подносе. Секретарь проверяет его состояние, кладет чистое прохладное полотенце на лоб, взбивает ему подушки и предлагает снова ему почитать. Он засыпает и просыпается как раз к позднему обеду, который подается с еще большей нежностью и предложением принять еще одну теплую ванну с его любимым ароматическим маслом. — Разве у тебя нет работы? — спрашивает Кавех, пока его сердце — тук-тук-тук — колотится в груди. — Ты можешь не проводить столько времени, развлекая меня. И что еще важнее, может ли аль-Хайтам уже оставить его одного, чтобы он смог запихнуть свою голову (и чувства) в песок? Его постоянное присутствие только подпитывает отчаянное желание Кавеха отвлечься на что-нибудь. — Я взял выходной, — отвечает аль-Хайтам с беспечностью человека, у которого есть гарантированная работа. — Кроме того, если я не буду этого делать, ты начнешь работать. Я знаю о твоих блокнотах в тумбочке и под матрасом, и еще об одном, который под кроватью. Серьезно, и ты упрекаешь меня в том, что я везде разбрасываю свои книги. — Я давно этого уже не делал! — возражает Кавех. — В этом нет нужды, потому что ты и так довольно часто убираешь свои книги. Аль-Хайтам ухмыляется. — Хм. — Но правда, — пытается Кавех снова. — Я не могу позволить тебе так баловать меня. Чем я смогу отплатить? Как его сердце сможет выдержать это без чего-то, на что можно отвлечься? Аль-Хайтам качает головой и открывает книгу. — В этом нет нужды. — Но… но… ты уверен, что не примешь от меня никаких подарков? — Уверен. — Что, если… это маленький подарок? Вроде… ох, не знаю, подушки для шеи? В голосе аль-Хайтама определенно слышно веселье. — Подушка для шеи? — Я не знаю! — говорит Кавех как-то обреченно. — На случай, если ты захочешь вздремнуть у себя в кабинете или типа того! — И снова твое бешеное желание одаривать меня подарками. Это заставляет Кавеха моментально принять оборонительную позицию. Дерьмо, неужели аль-Хайтам снова попытается надавить на него? Он думал, что секретарь бросил эти попытки после бесчисленного количества раз, когда Кавех уворачивался от его вопросов. — Я говорил тебе, — бурчит он, отвернувшись и сложив руки на груди. — Это потому, что я хотел поблагодарить тебя и показать тебе свою признательность за все, что ты для меня сделал. — И все? — Ч-что ты имеешь в виду? Какие еще могут быть причины? Но секретарь не ведется на это. — Почему бы тебе и не рассказать? — Что ж, я и говорю, что это все! — Ну, раз уж это все, тогда я говорю тебе, что в этом нет никакой нужды, — возражает аль-Хайтам. — Кроме того, если ты чувствуешь потребность отплатить мне каким-то образом, считай все, что ты мне подарил, достаточным. Не то, чтобы каждый имеет возможность получать подарки, специально спроектированные и сделанные руками самого гениального архитектора Сумеру. — Вообще-то это не считается оплатой с учетом всех подарков, которые ты подарил мне в ответ. — Я всего лишь отплатил тебе тем же, в ответ на твою авантюру с подарками, которую ты сам же и затеял. Но поскольку ты все это начал, я решил, что будет справедливо, если именно я положу этому конец, и я заканчиваю это тем, что говорю — больше никаких подарков. — Но… но!.. Вот дерьмо, что ему теперь делать? Ему нужен этот план. Ему нужно это очень удобное увлечение, чтобы избежать столкновения с собственными чувствами к своему соседу, пока он продолжает свою изначальную миссию — заставить аль-Хайтама улыбнуться. На краю сознания он представляет себе Тигнари, качающего головой и глядящего на него с неодобрением. — Что, если я пообещаю меньше работать? Что, если я… ох… сокращу дарение подарков до, ох, я не знаю, одного раза в месяц? Аль-Хайтам закатывает глаза. — Самонадеянно, но нет. Комната погружается в тишину. Аль-Хайтам лениво листает страницы своей книги, оставляя Кавеха валяться в горе подушек, без единого варианта выбора. По крайней мере, похоже, что разговор окончен, и аль-Хайтам в очередной раз оставил его в покое. Хорошо. До тех пор, пока он не давит, Кавех рад просто продолжать жить, как обычно… — Послушай, — говорит аль-Хайтам, его голос спокоен. — Что бы ни происходило, это не имеет никакого отношения к тому чудовищному плану, о котором Тигнари упоминал во время своего вчерашнего визита, верно? У Кавеха занимает несколько секунд, чтобы вспомнить, о чем речь, и он замирает. Ах, дерьмо-о. Тигнари, отчитывая его, специально сказал, что его болезнь вызвана его «чудовищным планом», и аль-Хайтам был прямо там. Черт возьми, Тигнари! — выругивается он мысленно. Как именно ему соврать, чтобы выпутаться из этой истории? — Я… я… это не… Аль-Хайтам поднимает бровь. — О? Наконец-то закончились оправдания? Тогда, если ты не против, я задам еще несколько вопросов. Этот чудовищный план является причиной твоего странного поведения, которое началось полгода назад? Кавех брызжет слюной. — Странного? Я не вел себя странно! Я был любезен! — И не потому ли, что ты пытался осуществить этот кошмарный план, ты решил повысить ставки, начав дарить подарки? Каким бы ни был этот план, он, должно быть, связан со мной. В конце концов, кажется, именно я являюсь объектом твоих стараний. — Я… ох… Дерьмо. Дерьмодерьмодерьмо. Никогда в жизни он бы не подумал, что аль-Хайтам начнет этот допрос; но конечно, пусть секретарь добивает его, прикованного к постели, без путей отступления. — Итак? Собираешься что-нибудь ответить? — спрашивает аль-Хайтам с растущей ухмылкой на его слишком прекрасном лице. — Если нет, то я собираюсь рассказать более подробно о своих предположениях. Челюсть Кавеха падает. Аль-Хайтам буквально излучает самодовольство. — О, я приму это за согласие. Я точно знаю, что этот план относится ко мне напрямую. Поскольку все твои поступки были исключительно с добрыми намерениями, очевидно, что цель — создать более гармоничные отношения со мной, может быть, приведя меня в хорошее настроение? Или заставить меня относиться к тебе лучше? Хм, судя по твоему лицу, я близок к разгадке. О боги. О боги, это… худший кошмар Кавеха. Ему жарко, намного жарче, чем вчера, когда он горел в лихорадке, и он знает, что выражение его широко раскрытых глаз придает ему еще более виноватый вид, но что же ему делать? Аль-Хайтам, черт бы его побрал, продолжает: — Но, учитывая мое замешательство и подозрения, ты решил удвоить усилия, пока несколько недель назад все внезапно не изменилось. Ты начал сторониться меня, потому что, как ты сказал, разбираешься в своих чувствах. Может ли быть, что эти чувства связаны со мной? Могло ли случиться так, что ты изменил свое мнение обо мне? Аль-Хайтам поднимается со стула и медленно опускает колено на кровать, придвигаясь ближе. Он так близко, что Кавех может разглядеть веснушки на его алебастровой коже. — Может ли быть, — продолжает он тихим голосом, а его взгляд устремлен прямо на Кавеха. — Что после всего того времени и всех усилий, которые ты потратил на то, чтобы расположить меня к себе, я начал нравится тебе? В поистине жалкой, последней отчаянной попытке спастись, Кавех натягивает одеяло на голову и прячется под ним, укутываясь в мягкое тепло. Он зажмуривает глаза, чувствуя, как его лицо горит. Его попытки ни к чему не приводят. Одеяло исчезает, и он обнаруживает себя, смотрящего прямо в лицо аль-Хайтаму, пока его тело зажато между его руками. В выражении лица секретаря есть высокомерие, и это ясно по его довольной ухмылке, но наряду с этим есть еще теплая нежность — знакомая теплая нежность — в его мягком взгляде. Он явно наслаждается реакцией Кавеха, и это заставляет его осознать свое нынешнее положение: одетый в болтающийся на нем халат, лежащий на простынях, благоухающих стиральным порошком, который нравится аль-Хайтаму, и буквально и фигурально находящийся у него в ловушке. И, несмотря на все это, помимо чувства неловкости, которое грозит вот-вот перелиться через край, Кавех чувствует… Он чувствует… Что он в безопасности, он защищен, и о нем очень заботятся. Даже любят. — Никаких увиливаний в этот раз, пока не ответишь на мой вопрос, — говорит аль-Хайтам низким и дразнящим голосом, и черт возьми, то, что он видит его так близко, только подчеркивает его красоту. — Я все правильно понял? Он закрывает глаза и даже не пытается спрятать стон. Ох. Ох, он так облажался. Нет, к черту, он и так уже очень давно облажался, и Тигнари, должно быть, осознал, насколько глубоко он влип, учитывая то, как он осудил его жалкую попытку скрыть свои чувства. Хотя, честно говоря, есть ли какой-то смысл продолжать все это? Аль-Хайтам, очевидно, видит его насквозь. Кроме… — Я-я хотел заставить тебя улыбнуться. Правда вырывается из него слабым бормотанием. С учетом того, как близко он находится, аль-Хайтам прекрасно слышит его, Кавех в этом уверен. И, тем не менее, он спрашивает: — Прости? Не мог бы ты повторить? Этот засранец. — Я сказал, что хотел, чтобы ты улыбнулся! — снова говорит Кавех, открывая глаза, чтобы гневно посмотреть на него. — Я понял, что никогда не видел тебя улыбающимся… как, по-настоящему улыбающимся, кроме того времени, когда мы учились в Академии! Поэтому я подумал, что должен что-нибудь с этим сделать! Тишина снова опускается между ними, пока: — Зачем прикладывать столько усилий ради чего-то настолько банального? Кавех сердито смотрит на него. — Это не банально! Твое счастье имеет значение, и мне не все равно, если ты несчастен! Аль-Хайтам снова одаривает его взглядом. — Что заставило тебя думать, что я несчастен? Я совершенно доволен жизнью, даже если, как ты говоришь, не улыбаюсь по-настоящему. И он серьезно. Этот засранец. — Да, ну, ты хотел узнать причину, почему я все это начал, так что вот тебе причина, — ворчит Кавех. — Теперь ты с меня слезешь? Аль-Хайтам не слезает. — Ты не ответил на мой вопрос. — Нет, я отве… — Я спросил, нравлюсь ли тебе. Кавех не думает, что его лицо может быть еще хоть сколько-нибудь горячее. Скорее всего, сейчас он сможет пожарить на нем яичницу. — Почему ты спрашиваешь? — огрызается он. — Похоже, все остальное ты уже смог выяснить самостоятельно! Довольная ухмылка на лице аль-Хайтама становится шире. — Потому что хотел услышать это от тебя. — Я… ты?! Ох, да твою же мать. Он больше этого не вынесет. Он чувствует, как внутри у него лопается что-то наподобие гитарной струны, и… — ЛАДНО, ХОРОШО, ТЫ МНЕ НРАВИШЬСЯ! — кричит он. — Теперь ты доволен?! Скорее всего, ты нравишься мне уже очень долгое время, и бог знает, почему, учитывая твое ужасное, чудовищно высокомерное поведение, и вот мы здесь! Ты все еще нравишься мне, несмотря на все это, а также нравится твое глупое красивое лицо и твоя глупая красивая ухмылка! Чем больше времени я провожу с тобой, тем больше ты мне нравишься, потому что ты показал, что можешь быть внимательным и нежным, и… это приводит меня в бешенство! Ну, вот! Я сказал это! А теперь, в конце концов, отп… хмпф! Его останавливают губы, прижимающиеся к его губам, и следующее, что он осознает, — это то, что его целуют, тщательно, чувственно, как будто аль-Хайтам пытается украсть его дыхание. Кто-то тихо стонет, и ему требуется еще несколько секунд, чтобы осознать, что это он издал этот (смущающий, нуждающийся) звук, но эта мысль улетучивается, когда он ощущает, как рука обхватывает его лицо, а тело аль-Хайтама прижимается к нему. Он определенно скулит, когда аль-Хайтам отрывается от него, чтобы запечатлеть поцелуй на подбородке, а затем на шее. Каким-то образом его руки обвились вокруг плеч аль-Хайтама и вцепились в его рубашку сзади, отказываясь отпускать. — Наконец-то, — аль-Хайтам выдыхает, тихо и очень удовлетворенно. Это наполняет его низ живота теплом. — Итак, было ли это настолько сложным? — Боги, беру свои слова обратно. Я ненавижу тебя. — Правда? Это плохо. Аль-Хайтам отстраняется, и они оказываются лицом к лицу как раз в тот момент, когда Кавех собирается возразить, но слова застывают у него на губах. Несмотря на все эти высокомерные слова, аль-Хайтам смотрит на него с явной теплотой и нежностью, уголки его губ приподнимаются в самой мягкой и милой улыбке, которую Кавех когда-либо видел у него. — Это плохо, — повторяет аль-Хайтам. — Потому что ты мне, скорее, нравишься. Его щеки краснеют. Ох. О, боги, ну конечно, той самой вещью, которая, в конце концов, заставляет аль-Хайтама по-настоящему улыбнуться, оказывается исполнение (неочевидного, но оглядываясь назад, довольно предсказуемого) шага: Шаг четвертый: Признаться Ему в Своих Чувствах Самым Нелепым Образом, а Затем По-дурацки Поцеловать Его. Ну конечно, именно тогда он получается свою улыбку — улыбку, от которой щемит сердце. О, боги, он снова хочет его поцеловать. У него большие, большие неприятности. Но какой смысл сейчас сдерживаться? Все разрешилось само собой, и аль-Хайтам только что сказал, что отвечает на его чувства взаимностью. (Кроме того, он… хочет снова поцеловать его и очень, очень хочет посмотреть, сможет ли он заставить секретаря продолжать улыбаться) Кавех вздыхает. — Тебе повезло, что мне так нравится твое лицо. По крайней мере, на этот раз именно он получает удовольствие от того, что затыкает аль-Хайтама собственным поцелуем.