Звезды греют свои планеты

Кавех коротко командует — а Веритас слушается. У него будто темнеет по бокам глаз, пальцы плохо слушаются, но он не позволяет себе просто стоять. Кавех вытирает лицо Аль-Хайтама влажным полотенцем, пока Веритас делает то же самое с его ладонями и ступнями. Аль-Хайтам горячий — Веритас не понимает, почему, но не решается спросить. Им просто надо что-то делать, и не только ради Аль-Хайтама — Веритас хочет изгнать из тела звенящий ужас. Кавех непривычно резким движением берет Аль-Хайтама под челюсть и правильно зажимает, сдавливает, заставляя открыть рот. Вливает содержимое пары флаконов, которые говорит взять Веритасу. Они все одинаковые, и Веритас медлит, за что зарабатывает тяжелый взгляд Кавеха. От этого становится только более страшно, дико, и Веритас справляется — а следом они оба отрывают вялые, будто неживые руки Аль-Хайтама от ушей, омывая и их тоже. Кавех вставляет беруши — и тихо выдыхает, на секунду утыкаясь лбом в лоб Аль-Хайтама. У Веритаса ощущение, что он смотрит на что-то нежное, сокровенное, рядом с чем ему нет никакого места. Он отходит — и оказывается прав. Кавех стоит так долго, пару минут, и только потом берет руку Аль-Хайтама и кладет себе на грудь. Дышит, осознает Веритас мимоходом. Он заставляет их дышать вместе. Он не знает, что происходит — взгляд у Аль-Хайтама такой же потерянный — но Кавех закидывает его руку себе на плечо, ведет, по шагу, в сторону спальни. Веритас первым доходит и открывает дверь — и тоже может только смотреть. Кавех разглаживает покрывало и укладывает Аль-Хайтама на кровать, расслабляет завязки штанов, накрывает пледом. Потом вытаскивает откуда-то из тумбочки широкую черную ленту и прикладывает к глазам Аль-Хайтама, как-то хитро завязывая на затылке. И следом — молча выходит из комнаты. Веритас, конечно, идет за ним. Но Кавех ему больше ничего не говорит. Он молча выносит таз с водой. Молча вытирает пол от брызгов. Молча возвращает на место сбитый в сторону столик, зачем-то протирает и его тоже. Молча стирает на кухне под струей воды тряпки — долго, дольше чем нужно. Молча подходит и подбирает упавшие, поломанные наушники. Трогает провод — будто остановиться не может. Разумеется, Веритас не выдерживает. — Я не хотел, — сипло выдыхает он, стараясь сдержать дрожь в теле. Кавех пугал, пугал, пугал, и он чувствовал себя так, будто его сейчас ударят — до ужаса четко понимая: нет, не ударят. Это делало только хуже. — Но сделал, — безразлично подытоживает Кавех и кладет наушники на стол. — Я могу это починить. Веритас не выдерживает снова — подходит ближе, смотрит, должно быть, огромными глазами, кусает губы. Кавех не обращает на него внимание — водит взглядом по пыльным полкам, будто увидел что-то новое. — Зачем ты так, — спрашивает он без вопросительной интонации, и Веритас не выдерживает — обнимает себя руками, крепко сдавливает, пытаясь удержать все, что бушует внутри. Ему нечего сказать. Он не может объяснить. — Я не хотел! — это он уже кричит, и только тогда Кавех переводит на него взгляд. Веритас дрожит. Молчит. Замирает под этим взглядом — холодным, твердым, чужим. У Кавеха не должны быть такие глаза. — У Аль-Хайтама не очень много слабых мест, — Кавех каким-то не очень человечным, негибким движением садится на диван. Когда он на одном уровне с Веритасом, дышать становится легче. — Но в каждом из них он чрезвычайно уязвим. И я думал, — эти слова звучат приговором, — что дома, среди семьи его не нужно защищать. В семье так не поступают. И только сейчас непонятно откуда берется спокойствие — холодное, как взгляд Кавеха, решительное. Все. Вот та точка, куда он хотел дойти — и которой так боялся. Он больше не часть семьи, ему сказали это в лицо. Возможно, они будут пытаться изображать семью еще какое-то время, но всем быстро это надоест. Веритас не хотел — ему больно за Аль-Хайтама, больно за себя и совсем не больно за Кавеха, который выкинул его так просто, хотя больше всех говорил что-то про воспитание и любовь. Не он ли так хотел быть ближе к Веритасу? Так старался? И все это разрушилось в мгновение ока! Ни одной моры не стоит такая семья. Он угукает что-то, и Кавех смотрит только пристальнее — Веритас почти отшатывается. — Он уязвим, ранен и не ожидал от тебя атаки — не такой. Не трогай его. Если тебе хочется кому-то за что-то мстить, мсти мне. * * * Кавех устал. Кавех не контролирует свой язык, свою голову и свое поведение. Ему хочется свернуться в комок рядом с Аль-Хайтамом и скулить — а он сидит здесь, пытается как-то держаться, пытается… донести что-то. По глазам Веритаса видно — не доходит. Если сначала ему было страшно, то сейчас Кавех видит лишь торжествующую злость, которой впору испугаться. У Кавеха нет сил пугаться. Да ни на что у него нет сил. — Хорошо, — медленно говорит Веритас, и так же медленно его губы расплываются в кривой улыбке. Кавех вздрагивает, но это остается вне внимания. — Обещаю, Кавех. Я непременно буду мстить тебе. И уходит — гордо, с ровной спиной. Кавех пытается что-то сказать, тянется, но его не слышат — и рука обреченно падает вниз. Он заставляет себя смыть дорожную пыль, бесконечное число времени проводя в душе. Выходит оттуда прямо в полотенце — вряд ли Веритас сейчас выйдет. Уже раздетый, он ложится рядом с Аль-Хайтамом, который издает недовольный звук, почувствовав влагу, переплетает с ним ноги, забрасывает руку на талию и утыкается лбом в плечо. Его трясет — колотит, будем честны — но Кавех не может плакать, не может расслабиться. Когда он уходил, Веритас немного недолюбливал Аль-Хайтама, когда он вернулся — разум померк. Он знает, прекрасно знает, что ничего по-настоящему страшного не случилось, что все пройдет за несколько дней, но не может перестать бояться — не может перестать винить Веритаса, которому, конечно, было страшно, но совсем не было стыдно. Кавех цепляется за Аль-Хайтама как за спасительный круг, перегружая его нервную систему еще сильнее, но он не может отпустить — у него ощущение, что он потеряется. Он знает, как починить наушники — но не все остальное.