Звезды греют свои планеты

За завтраком они молчат. Это не значит, что Кавех не подкладывает Веритасу самый симпатичный кусок или не наливает молока без просьбы. Но у Кавеха нет сил говорить — он ворочался всю ночь без сна, вскакивал, проверяя состояние Аль-Хайтама, отправил весточку в Академию, сделал завтрак — чтобы просто не думать. Только после он спрашивает охрипшим еще со вчера голосом: — Какие планы на день? Веритас меланхолично тыкает вилкой в тарелку. Раздается громкий скрип — и они оба вздрагивают, синхронно поднимая друг на друга взгляды. Кавех закусывает губу, а Веритас отворачивается, продолжая есть, будто ничего ему и не сказали. — Веритас, — пробует Кавех еще раз, и тогда вилка просто опускается на тарелку, а Веритас уходит, оборачиваясь к нему спиной. Почему он так? Эта слабая, отчаянная мысль не дает Кавеху покоя. Ему хочется винить Веритаса — он винит его в том, что Аль-Хайтаму сейчас плохо, что сам Кавех не справляется. И при этом Кавех не понимает, как вообще можно ребенка винить — он не разбил голову Аль-Хайтаму лампой (в голове сразу вопит дикий ужас), он хочет… пошутить? Отомстить? Это вышло бы, будь провод менее крепкий. Кавех знает, что задело Веритаса, знает, как испугался тогда Аль-Хайтам. Знает — и не понимает, почему они оба избегают разговора. Почему Веритас избегает — несмотря на извинения, несмотря на попытку понять. Он обиделся, но какой пределы может достичь обида? И что они будут делать, если Веритас не будет общаться с ними обоими? Кавех вливает в себя пятую за последние двенадцать часов чашку кофе и идет к Аль-Хайтаму. Тот реагирует — и Кавех, на секунду вытряхнув все переживания, улыбается. Гладит Аль-Хайтама по ладони. Переплетает с ним пальцы. Помогает сесть удобнее, поит, не снимая повязки. Аль-Хайтам молчит — ему и раньше в таких состояниях не хотелось говорить. Система у них была отработана — другое дело, что она много лет не была нужна. Как вышло, что это Аль-Хайтам гладит Кавеха по волосам, пока тот утыкается ему в колени — сложно понять. Кавех просто не знает, что делать. * * * — Говорят, секретарь Академии уже несколько дней не посещает работу, — Странник зажимает травинку во рту, смотря на солнце, не щурясь. Веритас пробовал так же — не получается. — Половина Академии встала. И представляешь, никто не может выйти на замену. Он смотрит — внимательно, будто бы знаючи, и Веритаса всего передергивает. Он молчит — и молчит достаточно, чтобы Странник с несвойственной ему деликатностью обратил внимание. — Насколько все плохо? — голос его мягкий, и эта мягкость — отдаленно — напоминает Кавеха. Поэтому Веритас и вскидывается — громко и зло: — Это ты виноват! Странник смотрит на него, неспешно поправляет шляпу. И серьезно, без насмешки, соглашается: — Я виноват. Это была моя идея. И Веритаса вдруг заполняет бесконечный стыд, сменяя ярость. Он прячет лицо в руках, весь сгибается, будто не может дышать. Он неправ, неправ, неправ, и это сводит с ума, ему не хочется это признавать, он не виноват! — Это ложь, — говорит Веритас, проглотив комок в горле. — Это я виноват. Я решил сделать это. Не украсть, а… — он взмахивает рукой, оставляя тайны Аль-Хайтама при нем. — Я виноват. Он повторяет это будто эхом, сцепляя зубы, а Странник… повозившись, нацепляет на его голову шляпу. Без нее он смотрится откровенно нелепо, и Веритас глупо хихикает — а затем снова утыкается в свои ладони, стараясь не разреветься. — Иногда, если ты виноват, это еще не конец, — под полами шляпы действительно удобно прятаться, и сейчас Веритас не видит ничего, кроме тени от нее же. — Ты не сделал ничего, что нельзя было бы исправить. А если бы и сделал, люди умеют такое прощать. — Не говори так, будто ты не человек, — бурчит Веритас, скрываясь. И дергается — на звук тихого, мелодичного смеха. — Странник любит притворяться, что он не человек, — на него смотрит девочка, в полтора раза его меньше, со светлыми волосами и заостренными ушами — и Веритас, выдохнув, спешит опустить голову. — Малая Властительница. — Веритас, — здоровается Нахида, не спрашивая его имени. — Аль-Хайтам рассказывал про тебя. Рассказывал? Почему? Зачем? Веритас кусает губу и смотрит откровенно непонимающе — чудесным образом Нахида догадывается сама. — Я приглашаю его иногда на чай. Он замечательный и очень комфортный собеседник, а еще таким образом у него появляется легальный способ не появляться на работе, — Нахида снова смеется. — Не то чтобы ему нужен повод… — И без него все равно все встало, — ворчит Странник, будто бы лично в этом заинтересованный, а Нахида ласково его укоряет: — Такой массив информации не каждый способен обработать, а держать в голове одновременно с сотню разных положений и поправок тоже под силу не всем. Нам стоит просто подождать — Аль-Хайтаму всего лишь нужно выздороветь. Откуда она знает? Веритас поднимает на Нахиду взгляд, но та ничем себя не выдает. Возможно, это логично — если Малая Властительница дружит с Аль-Хайтамом, она просто поинтересовалась состоянием друга. — А как вы подружились? — не очень смело уточняет Веритас, и Нахида прикрывает улыбку рукой. — Он спас меня во время государственного переворота. Иногда для начала дружбы этого достаточно. Стоп. Что. — Аль-Хайтам участвовал в государственном перевороте?! — Нет, что ты, — Нахида качает головой, и Веритас выдыхает, немного успокаиваясь. — Он его начал и возглавил. * * * — Ты устроил революцию в Сумеру! Вообще-то… это не совсем так, как Веритас планировал начать диалог с Аль-Хайтамом. Он пришел в себя довольно быстро, но мало выходил из комнаты и не присутствовал на приемах пищи — Кавех таскал ему все в спальню. И Веритас, не желавший в эту спальню заходить, откладывал и откладывал момент разговора — но имеющаяся у него информация выбила почву из-под ног. Веритас все равно старается кричать не слишком громко. Аль-Хайтам — такой непривычный без наушников — поднимает на него взгляд из-за книги — и спокойно кивает. — Устроил, — соглашается он. — Но, — Веритас начинает задыхаться, — но почему? Он знает, зачем проходят революции — но никак не может понять, зачем это было нужно Аль-Хайтаму. Ладно, участвовать — но возглавить! Аль-Хайтам прикрывает ресницы и смотрит с явным любопытством, намеренно, придурок, выдерживая паузу, чтобы позлить Веритаса. — Мне было неудобно работать, — и он снова опускает взгляд в книгу. Веритас задыхается, сжимая кулаки, и глаза у него, должно быть, с пол-лица — а он все равно ничего не понимает. — Неудобно работать… секретарем? Аль-Хайтам негромко вздыхает. — Новые законы, новые ограничения, весьма отдаленное от понятия интеллектуального начальство… раздражало. — И поэтому ты решил все поменять. Аль-Хайтам усмехается уголком губы. — Должен был подождать, пока ты вырастешь? Веритасу хочется кинуть в него что-нибудь тяжелое, но под рукой ничего нет, поэтому он просто забирается с ногами на кровать и смотрит — пока, наконец, не решается. — Прости, — и это слово выкачивает из него все имеющиеся силы. Аль-Хайтам своим привычным жестом поднимает брови. — За что? — Ты знаешь за что! — вскидывается Веритас и замирает каменной статуэткой, когда Аль-Хайтам морщится и прикладывает ладонь к уху. Он продолжает уже шепотом. — За… — он тоже касается уха. — Это! — Ты неверно понял формулировку вопроса, — Аль-Хайтам тянется вперед — и они оба замирают, когда его пальцы касаются подбородка Веритаса. — За что именно ты извиняешься? — За то, что сделал тебе больно, — Веритас закрывает глаза и сглатывает, но не пытается увернуться. Аль-Хайтам отпускает его подбородок и вместо этого касается его волос. — То есть, ты не хотел делать мне больно. Крик вышел бы слишком громкий, поэтому Веритас просто отчаянно качает головой, едва не стряхивая руку — и тянется к ней сам. Может, они и расстанутся, но сейчас Веритас не хочет этого терять. Ему страшно и плохо — и никто не может помочь, Аль-Хайтам тоже не может, но он не пытается — просто гладит Веритаса по волосам. — Тогда я прощаю тебя, — говорит Аль-Хайтам очень просто, будто это и решением для него не являлось. — Но настоятельно прошу тебя не повторять подобный опыт. Веритас снова быстро-быстро качает головой — и всхлипывает, когда Аль-Хайтам сильной рукой прижимает его к груди. Веритасу очень, очень больно.