В гробу, или со слизеринской принцессой

      Сколько Накахара себя помнил, никогда бы не назвался бы слишком удачливым. Однако он и представить не мог, что проснувшись, очутится в кромешной тьме, да ещё и связанный. Будучи, может быть, и не гением, но достаточно благоразумными магом, Чуя решил о своём пробуждении никого, кто мог бы находиться рядом, не уведомлять. Вместо этого помотал головой, затем подвигал бровями, в надежде, что повязка, которая по ощущением и была на него одета, сползёт. – У тебя нервный тик? Или уже предсмертная агония началась? – скучающе произнёс кто-то. Чуя, уже понимая, что нет смысла скрывать, что он уже очнулся, выдал несколько нецензурных слов, но не получив реакции просто задергался сильнее. – Тебе это не поможет, – снисходительно, будто разъясняя что-то маленькому ребёнку, сказал неизвестный. – Ты, черт возьми, кто такой и что задумал? – рявкнул вновь японец, осознавая отсутствие палочки у себя. – Тебе имя назвать? Странно, что ты ещё не догадался. Неужели шоковое состояние так меняет восприятие? А впрочем, – тут послышался скрип кожи, а затем шаги. – Особой надобности в анонимности я уже не вижу.       Повязка вдруг начала растворяться. Не слетела, не исчезла, а просто растаяла. Яркий свет Накахару буквально ослепил. Чуть поморгав, он первым делом взглянул на похитителя. Им оказался никто иной, как Фёдор Достоевский, который всё ещё невозмутимо стоял возле кожаного дивана, опустив палочку. Рядом с дивном находился небольшой столик с, что примечательно, двумя чашками и чайничком. Вокруг были расставлены с десяток внушительных, но странных каменных стен. Казалось, будто шкафы повернули другой стороной. – Развяжи меня, уродец. Или я за себя не ручаюсь, – сквозь зубы прошипел японец.  – Ты угрожаешь мне? – удивлённо, будто не веря, выгнул бровь Фёдор, делая особый акцент на последнем слове. Чуя хотел бы поинтересоваться, как это у него так изящно вышло, но передумал. – А ты чем-то особенный?  – Я думаю, ты не в том положении, чтобы угрожать вообще кому-либо, – рассмеялся слизеринец. – И не важно, особенный я или простой магл. – Окружающие точно тебя особенным считают, – припомнил Накахара. – Возможно, что так, – согласился Достоевский, всем своим видом показывая, что не намерен продолжать разговор. – И не расскажешь, почему? – вновь спросил от природы любопытный Чуя. – Быстро ты от проклятий к вопросам перешёл. Судя по всему, у вас в Махотокоро все ученики такие непостоянные, – нехотя ответил Фёдор, с неподдельным интересом созерцая голую стену. – Сейчас мы ждём виновника твоего и моего нахождения здесь в данный момент. Если он достаточно быстро догадается, как сюда попасть, то появится здесь в ближайшие пол часа. Ещё вопросы? – Ну раз ждём, расскажи, почему тебя считают таким особенным, – предпринял очередную попытку разговорить похитителя рыжий. Похититель, в свою очередь, устало закатил глаза. – Хорошо, – сдался он. – Вполне типично для магической школы обрастать легендами. В Хогвартсе легенд великое множество. Тысячи россказней собрались за всё время. Но всегда выделяли четыре актуальные, так сказать. На каждый факультет. Этими самыми актуальными легендами на данный момент являются Избранный, победивший василиска, Герой нашего времени Ньют Саламандер, Непревзойденный во всём и Слизеринский чернокнижник. Первая легенда рассказывает о Гарри Поттере, победившим огромного змея Василиска. Вторая о Ньюте Саламандере, давшему отпор одному противному преподавателю. Да, у Пуффендуя никогда не было слишком завышеных требований. И слишком талантливых учеников… Третья о Флитвике, сейчас преподающим заклинания. Он необычайно умён и чуть ли не самый лучший мастер заклинаний среди ныне живущих. А четвёртый… – Ты, – предположил похищенный.  – Я, – подтвердил слизеринец. – А о чем хоть легенда? – Да я и сам, признаться, не знаю, – пожал Достоевский плечами. – Легенда просто есть. Спроси потом у кого-то.       Наконец дверь резко отворилась. Внутрь насторожено вошёл Осаму. Прямо перед ним, чуть ли не посередине комнаты, валялся связанный Чуя. На подлокотнике дивана сидел, вертя в руках палочку, Фёдор. – Осаму, мне кажется, мы ждали тебя вечность, – недовольно отметил парень. – Ты же не объяснил нормально, как это место появляется, – напомнил Дазай. – А это чтобы никто лишний не прочитал. Ну да ладно, проходи. Вот, я и чай нам заварил. Но это позже, смотри лучше кто здесь, – самодовольно улыбнулся слизеринец. Шатен, как и предполагалось, перевёл взгляд на лежащего на полу. Тот, в свою очередь, лишь удивлённо хлопал глазами. – Ого, – только и выдал чемпион Махотокоро. Чуть подумав, уточнил: – Мы будем его пытать? – Ох, ну что же ты так сразу, – Фёдор грустно покачал головой. – Мы люди цивилизованные, начнём с разговора.        Чуя уже распрощался с жизнью. О разговоре медленно подходящий к нему Достоевский говорил уж слишком спокойно. Казалось, будто единственным вопросом станет: "Ну что, авадой или ножом?" Поэтому, когда брюнет к нему подошёл и присел на корточки, Накахара уже жалел, что не написал завещание.  – Накахара. Ты кидал имя Осаму в Кубок Огня? – расслаблено спросил слизеринец. – Не бойся, никто тебя не убьёт. Прятать тело тяжело.  – Ничего я не кидал, – зло ответил японец, рассудив, что если его не убьют, то и не покалечат серьезно. Он же всё может рассказать. – Ответ неверный, – ровным тоном произнёс Фёдор. И, схватив парня за рыжие волосы, со всей силы ударил головой об пол. – Повторяю вопрос. Ты кидал имя Осаму в Кубок Огня? – Не кидал я, – отрывисто проговорил Чуя, тяжело дыша. Достоевский, всё ещё не выпустив волосы из рук, снова организовал встречу носа с камнем. – Может Круциатусом его? – неожиданно предложил Дазай. – Нет, рано. Кроме того, так гораздо интереснее. Что же, Накахара. Ты кидал имя Осаму в Кубок Огня? – У тебя что, заело? – закашлявшись, вопросил снова парень. Нос был безнадёжно разбит, переносица сломана. Пытаясь вдохнуть, японец раз за разом втягивал только кровь. – Не я это был, не я. – Не верю, – мягко улыбнулся ученик Хогвартса. – А впрочем, ещё один удар, и ты получишь сотрясение мозга. Я же рисковать не хочу. Скажи пожалуйста, это ты кинул имя Осаму в Кубок Огня? – Нет, не я, – снова завопил Чуя. Фёдор устало цокнул. Затем поднялся, отошёл на несколько метров. Вытянул только спрятанную палочку и, не сказав и слова, сделал резкое рубящее движение. Тут же из конца палочки вырвалась большая синевато-белая молния, ударяя лежащего на полу. Тот даже не вскрикнул, лишь дёрнулся. – А что это за чары? – полюбопытствовал Осаму, не обращая внимания на то, как их применили.  – Мне неизвестно, кто их изобрёл. Это Николай украл свиток с их описанием из кабинета Дамблдора. Даже не спрашивай, что он там делал. Однако заклинание мне пришлось по вкусу. Так что, Накахара? Скажешь что-нибудь? – не дождавшись ответа, Достоевский снова размахнулся и выпустил заклинание. – Н-х… – захрипел японец. – Да я, я… – А вот и чистосердечное, – обрадовался Дазай.  – Накахара твой, – махнул рукой брюнет, отходя и усаживаясь на диван. С каменным выражением лица открыл очередную книгу и длинными пальцами подхватил чашку. Сзади послышалось какое-то заклинание, затем крик. Хруст костей и ещё пара вскриков. Слизеринец старательно не обращал внимание.  – Нам запрещено использовать тёмную магию! – в паузе между воплями закричал Чуя. – А ещё запрещено кидать в кубок чужое имя, – добавил Осаму. Снова послышались ругательства и разнообразные звуки, демонстрирующие, что Накахаре пришлось не сладко. Брюнет готов был поклясться, что слышал даже визг. – Прошу прощения, что прерываю, – громко, чтобы перекричать всё остальное, начал говорить Фёдор. – Однако время не ждёт. Мне его ещё лечить. И чистить память. – Стой, – запротестовал неожиданно шатен. – Но я не хочу, чтобы он забывал. – Попахивает садизмом, – вклинился в разговор Чуя, у которого, похоже, чувства страха и самосохранения совсем атрофировались.  – Чуя, отрезать твой длинный язык – отличная альтернатива стиранию памяти.  – Нет, не стоит так радикально, – возразил Достоевский. – Если я сотру разговоры, голоса и лица, будет нормально? Что он сможет доказать, не помня даже кем мы были? – Тебе виднее, – нехотя кивнул теперь уже отомщенный чемпион.       Накахаре, предварительно оглушенному, чтобы не дёргался, старательно исправили память, а затем и лицо. Наконец, транспортировав его в комнату, Достоевский вернулся в выручай-комнату, где его всё ещё ждал Дазай. – Знаешь, когда ты отправил мне то письмо, это было жутковато, – признался он. – Радуйся, что я, – фыркнул слизеринец. – Было бы хуже, если бы кто-то другой попросил прийти тебя в выручай-комнату посреди ночи. – Если бы это был не ты, я бы не пришёл. Но это правда было неожиданно. А то, что ты притащил сюда Чую – и подавно.  – Как тебе жить с осознанием того, что ты пытал человека? – философски поинтересовался Фёдор. – Это была месть, – исправил его Осаму. – За то, что моя жизнь подвергнется угрозе трижды.  – Насчёт этого, – посерьёзнел внезапно брюнет. – Сегодня за ужином уже объявили, что испытание через четырнадцать дней. Однако, никто из нас понятия не имеет, с чем прийдется иметь дело. Конечно, если это не химера или мантикора, то всё не так плохо. И всё же, нужно быть готовыми к любому раскладу. Я даже не представляю, как об этом узнать, если уж быть честным. К директорам и прочим я, при всем желании, в голову не залезу. А к кому ещё?  – Но ты же меня готовил, – возмущенно ответил японец. – Есть уже по меньшей мере семь тёмных заклинаний, которые я освоил. – Не в любой ситуации их можно применить, – не согласился Достоевский. – Альтернативы всё равно нет. – Ну, вообще-то, ещё остаётся лесничий, – осенило слизеринца. – Я не уверен, что выйдет. Но почему бы не попробовать? – А ему откуда знать? Он не производит впечатление человека, с которым делятся хоть чем-то, – колко усмехнулся Дазай. – Запретный лес – его территория. А где же ещё могут готовить материалы для испытания?  – У тебя вообще все продумано? – расслаблено задал вопрос Осаму, совсем не переживая о турнире.  – Возможно, – легко ухмыльнулся Фёдор, тоже позволяя отойти турниру на второй план. – А то, чем ты будешь занят сегодня ночью продумано? – попытался неумело флиртовать японец. – Ну, намеривался спать, – честно ответил слизеринец. – Это банально, – отмахнулся шатен. – Это необходимо.  – Ладно, а… Значит, ты пойдёшь к себе, а я вернусь в палатку? – с еле сковываемой надеждой на отрицательный ответ спросил Дазай. – Ну вообще-то, – хитро усмехнулся Достоевский. – Из нашей комнаты недавно сбежал один ученик. Толкин не выдержал поведение Николая, а потому, причитая, выселился. Пятого соседа у нас не было вообще. Так что, если есть желание… – Да, – тут же кивнул Осаму, даже не дослушав. 

***

– Достоевский, какого черта?! – рассержено выкрикнул Сигма утром, неожиданно обнаружив четвёртого соседа. – А какого черта ты орёшь? – в ответ выпалил сонный Фёдор, нащупывая под подушкой палочку. – Друзья мои, будьте добры, закройте рты… – невнятно пробормотал Николай. – Нет, ну это никуда не годится! – негодовал поляк, пытаясь попеременно разбудить то Достоевского, то Дазая. Удалось, на удивленее, только Гоголя. – Их точно надо будить? – спросил последний. – Само собой! – Вполне возможно, что после этого мы умрём, но… – блондин поднёс палочку к шее. – Сонорус. – Ты что творишь?… – испугано округлил Сигма глаза. – ФЁДОР И ЕГО ЛЮБОВНИК, ПОДЪЁМ! ВСТАВАЙТЕ ПОЖАЛУЙСТА, ВСТАВАЙТЕ! ПОВТОРЯЮ, ЕСЛИ НЕ ПОДНИМИТЕСЬ ПРЯМО СЕЙЧАС, Я БУДУ ВЫНУЖДЕН ИСПОЛЬЗОВАТЬ… – разнеслось по всей комнате громогласным голосом.  – В тебе нет ничего святого! – злобно заорал брюнет, тем не менее, моментально вскакивая.  – Да, лучше бы в выручай-комнате ночевали, – поддержал его японец. – И чего вам, господа безбожники, надобно в такую рань? – с нескрываемой агрессией зашипел брюнет. – Каждый раз, когда ты злишься, начинаешь говорить как аристократ? – полюбопытствовал Сигма. – Это его нормальное состояние, – хохотнул Николай. – Обычно он специально подстраивается под манеру речи нормальных людей, а сейчас он дал волю своей сущности. – А не пойти бы вам, уважаемые твари, далеко и надолго с вашим юмором? Разбудив меня самым что ни на есть ужасным способом, теперь ещё пристаете со своим низкопробным юмором. Обычно я говорю. И если уж на то пошло, я ещё и не так могу. Мешают мне лишь границы английского языка.  – Мы поняли уже, – прервал его Сигма. – С тобой хотел поговорить Снейп. Он заходил недавно, разбудил меня, смерил четвёртую кровать странным взглядом, а потом сказал передать, что тебя ждёт серьезный разговор. Так что зайди к нему до урока. – Серьезно? – нахмурился брюнет. – Зачем я мог ему понадобиться? В такое-то время? – Знаешь, от него "серьезный разговор" звучало более чем угрожающе. Вопросы я задавать не решился. – Я надеюсь, это не из-за меня? – заволновался Осаму. – Пример типичного нарцисса. Ты – последнее, что будет волновать Снейпа. – Ну да, тебя скорее за… – хотел предположить что-то блондин, но под строгим взглядом передумал. – Тут слишком много вариантов, – закатил глаза Сигма. – Вот пойдёшь, и узнаешь. – Ещё и перед уроком… И вот чего ему не спится? – Кстати, то, что тебя искал Снейп, не причина оставлять нас без объяснения появления четвёртого соседа, – раздраженно напомнил поляк. – А он вам мешает? – справедливо спросил Достоевский. – Не мешает. И всё-таки, его здесь быть не должно. – В палатках холодно, – сам объяснил своё присутствие Дазай. – Вот именно. Ему холодно. А я… – Мать Тереза?