Гримпенская трясина

Я и подумать не мог, что у Снейпа было столько учеников: мне потребовалось написать по меньшей мере пару сотен писем. Отправлять приходилось не больше чем три-четыре за раз, иначе я рисковал бы возбудить ненужные мне подозрения, что неминуемо привело бы к объяснению с Кингсли. Каждый день в обед или вечером я поднимался в министерскую совятню. Азарт и нетерпение, охватившие меня с тех самых пор, как я начал реализовывать свой план, очень усложнили жизнь, ведь я должен был сдать гору отчетов, и чем скорее, тем лучше. Но я давно не чувствовал себя так хорошо, как в эту осень. Наверное, я не приспособлен для жизни в мирное время, мне нужно постоянно пребывать в условиях поединка, бунта… Я словно возвращаюсь на много лет назад, туда, где Гермиона убеждала меня возглавить Отряд Дамблдора. К середине декабря все письма, наконец, разосланы. На моем столе копятся бумаги с отчетами, груда ковров так и не стала меньше, а совы возвращаются без новостей. Моя персональная ячейка в совятне тоже безнадежно пуста. Как же так? Неужели никто ничего не может сказать о Снейпе? Ведь даже пьяный Лео что-то болтал о нем в Гримпене... "Ворс короткий, жесткий, блестящий, рисунок – по центру оранжевые цветы, по кромке – коричневые и оранжевые ромбы", – диктую я, и самопишущее перо торопливо скользит по пергаменту. Больше всего в работе меня страшит бессмысленность. Никогда раньше я не задавался вопросом «для чего?». Я ходил на Прорицания, зубрил даты гоблинских восстаний и имена их зачинщиков, – и как-то не задумывался, что все это не пригодится мне в жизни. Пока я, досадливо морщась, хожу по пыльному кабинету (уборщица не появлялась здесь с тех самых пор, как мы привезли ковры, а магия оказалась бессильна против пыли), перо неподвижно висит в воздухе и ждет моих указаний. За окнами уже совсем стемнело. Думаю, мне пора. - Закончим на сегодня, – сообщаю я перу, и оно послушно опускается на подставку. Отчет пикирует на стол и присоединяется к остальным бумагам, а я, накинув пальто, погромче хлопаю дверью. Ребячество. Что еще мне остается? Как выместить свою досаду? Улочка, где я оставляю машину, совершенно пуста, фордик дожидается меня в унылом одиночестве. Между глухих кирпичных стен залегла тьма, только на тротуаре возле автомобиля лежит большой желтый квадрат света. С удивлением понимаю, что источник его – витрина той самой лавки, куда я никак не мог попасть. Недоверчиво дергаю дверь – она поддается. За прилавком пусто, в помещении полумрак – только лампа возле витрины тихонько покачивается на сквозняке от открытой двери, выхватывая из темноты ряды коробок и свертков. Принюхиваясь, я ощущаю запахи специй и пряностей. На мгновение мне кажется, что я попал в какую-то волшебную страну, и дверь в лавку – это все равно что поверхность зеркала, за которой, если вглядеться внимательнее, прячется королевский сад. Чтобы развеять ощущение нереальности происходящего, я делаю шаг в сторону прилавка и замечаю яркую полоску света, пробивающегося из-под задней двери, закрытой тяжелой тканью. Там, определенно, кто-то есть, – теперь я даже слышу их голоса. Слов не разобрать, но протяжные интонации одного кажутся мне знакомыми. Настолько знакомыми, что я, вместо того, чтобы уйти, придвигаюсь еще на шаг – и, споткнувшись, едва удерживаюсь на ногах. На пол с грохотом падает оставленная кем-то тяжелая трость с массивным набалдашником в форме змеиной головы. Занавес мгновенно приоткрывается, и мне в лицо бьет свет, такой яркий, что из полумрака лавки я могу только слепо щуриться. - Что вам нужно? Мы уже закрыты, – сообщают мне грубо и отрывисто, и ткань вновь задергивается. Пробормотав извинения, я выхожу на улицу. Хорошо еще, что они не выстрелили из дробовика – в такой час хозяин лавки вполне мог принять меня за грабителя… Всю дорогу до дома я думаю, где мог слышать тот голос, но мне так и не удается решить эту загадку. Чем ближе Рождество, тем труднее становится работать. Дверь моего кабинета беспрестанно открывается, и полузнакомые лица требуют с меня отчеты, справки или еще какую-то ерунду, поскольку нужно закрывать годовые дела. Ковров ощутимо поубавилось, но по даже самым оптимистичным прогнозам я не успею закончить с ними до праздников. А мне так хотелось обрадовать Рона, сообщив его, что скоро он сможет вернуться на работу… Интересно, чем он сейчас занят? Я тратил на письма все свое время, и поговорить с Роном было некогда. Но, может, это и к лучшему – вряд ли мой друг одобрил бы эту затею. Что ж, рассылка действительно заняла больше времени, чем я предполагал. Если хотя бы половина адресатов ответит мне, материала наберется на целую книгу. Почему бы и нет? В «Пророке» регулярно пишут, что знаменитый Гарри Поттер засел за мемуары... Я понимаю, всем хочется грязных подробностей магической войны, - всем, но не мне. Книга о Снейпе была бы куда более ценным трудом, а, кроме того, моей личной данью уважения этому человеку, данью, которую я, в силу собственной глупости, не сумел отдать ему вовремя. В сочельник я кое-как расправляюсь с делами, и, таясь, как сбежавший с урока школьник, ухожу домой незадолго до обеда. Как я и предполагал, в городе кошмарные пробки, и мне с трудом удается выехать из моей подворотни… Иногда я все-таки жалею, что пользуюсь маггловским автомобилем, а не дымолетным порошком… В моей жизни и так слишком мало волшебства, а пробки на лондонских улицах и имеющееся сводят на нет. Дорога домой занимает два часа, потом примерно столько же мы стоим в пробке уже вдвоем с Альбусом-Северусом, пытаясь проехать в супермаркет за продуктами для праздничного ужина. Альбус сидит притихший и грустный: Джеймс захворал и остался дома, а без старшего брата младшему не хочется ни играть, ни шалить. За окнами машины медленно кружатся снежинки и так же медленно продвигаются вперед вереницы автомобилей. Периодически кто-нибудь, потеряв терпение, начинает раздраженно сигналить, но вскоре умолкает, осознав бесполезность этого действия. Потом, чтобы не потерять сына в магазинной толчее, я сажаю его прямо в тележку и складываю ему на колени пакеты и свертки. Из соседней тележки на нас, не мигая, глядит девочка лет трех. - Папа, давай купим сестренку! Вот мама и Джеймс удивятся! – предлагает Альбус. - В другой раз. Сейчас нам не хватит денег, – ляпаю я первое, что приходит в голову, и едва успеваю избежать столкновения тележки со стеллажом. Возвращаемся мы в сумерках, на некоторых домах уже сверкают лампочки рождественских гирлянд. Наш дом тоже украшен такой гирляндой, но Джинни не спешит зажигать ее – ждет нас с Альбусом. Сын утомлен долгой дорогой и толчеей в магазине, но самоотверженно помогает мне выгружать из багажника пакеты. Мысли мои непраздничны. Я вспоминаю свой прошлогодний разговор с Гермионой – как-то раз она заявила, что у людей случаются охлаждения в отношениях, и для того, чтобы они не расставались, им даются дети. «Вам просто нужен еще один ребенок», – сказала она мне тогда со своей излюбленной всезнающей интонацией. Ну конечно, Гермиона всегда все понимает лучше всех. А я вот не знаю, сколько еще детей нам надо завести, чтобы спасти наш брак. И надо ли спасать его? Мы оба тонем в трясине, мальчишки пока не понимают этого, но ведь они не всегда будут маленькими… Чем больше я об этом думаю, тем тяжелее становится груз, лежащий на моем сердце. Подхватив последний пакет, захлопываю багажник, и в этот же миг Альбус-Северус громко вскрикивает: - Папа! Смотри! На одном из фонарей у калитки сидит огромная серая сова. Ее круглые желтые глаза устремлены на меня, и, подойдя ближе, я замечаю письмо на ее лапке. Сердце бьется так, как будто мне снова одиннадцать и меня приглашают учиться в Хогвартс. Кое-как сложив пакеты прямо на дорожку, я отвязываю письмо от птичьей лапки, распечатываю его и жадно читаю, не обращая внимания ни на птицу, ни на хныканье Северуса. «Мистер Поттер, я охотно выполняю вашу просьбу, хотя за давностью лет мало что могу вспомнить о профессоре Снейпе. Здесь некоторые факты о нем в ту пору, когда я у него учился… кроме того, прилагаю к письму несколько колдографий… С почтением к вам и вашей семье… Счастливого Рождества… Джейсон Хартли». В конверте действительно отыскивается несколько колдографий со школьниками лет четырнадцати-пятнадцати, среди них маячит худая и высокая фигура Снейпа. Я прижимаю свою добычу к груди и издаю победный вопль, перепугав ребенка и сову. Меня волной накрывает ощущение праздника. Это только первый ответ, а мне непременно напишут еще, должны написать, – все те, кому я так долго рассылал свои запросы. Сдав сына и продукты на руки Джинни и рассеянно погладив по волосам укутанного в шарф Джеймса, я запираюсь в кабинете и медленно, обстоятельно перечитываю письмо. Разглядываю колдографии. Снейп – совсем еще молодой, хмуро смотрит на меня исподлобья и скрещивает руки на груди. Мальчишки рядом с ним – слизеринцы, его ученики, одеты в кажущиеся старомодными мантии и рубашки с высокими воротниками. Эти люди старше меня на каких-то пятнадцать лет – но словно целая эпоха разделяет нас… да так оно и есть, пожалуй. Убирая письмо в ящик стола, я, впервые за последние сколько-то дней… месяцев… лет?... чувствую себя счастливым. После Рождества совы начинают прилетать регулярно. Я получаю по три, четыре, пять писем в день, на какие-то даже отвечаю, чтобы поблагодарить за предоставленные сведения и уточнить оставшиеся для меня неясными моменты. Я отдаю себе отчет в том, что, если бы не моя популярность, никто и не подумал бы ответить мне. Но сейчас – тот самый случай, когда былые заслуги играют мне на руку. Отметая дифирамбы в свой собственный адрес, я по крупицам черпаю из этих писем сведения о неизвестной мне стороне жизни Снейпа – многого о нем я действительно не знал, но многого в ту пору просто не хотел знать. «Всякое случалось, но профессор Снейп всегда был справедлив к нам. На людях он мог делать нам поблажки, и потому казался ученикам других факультетов несправедливым. Но это лишь потому, что разбор конфликтов он предпочитал не выносить за двери слизеринской гостиной…». «Он показывал нам, как правильно завязывать галстуки…». «У профессора был приятель славянского происхождения, который научил его готовить удивительные национальные блюда, у меня еще со школы хранится тетрадка с рецептом борща – это такой особый суп из овощей и мяса, вся моя семья его очень любит!». «На рождественской вечеринке мы напились огневиски, профессор Снейп и мой однокурсник Эдди вдвоем тащили меня в подземелья». «Снейп нам вечно занижал оценки, но я на него за это не сержусь – я теперь сам преподаватель, работаю в Кливленде в маггловской средней школе, преподаю математику, и тоже частенько спускаю с учеников три шкуры. Зато все мои выпускники блестяще знают предмет». «Я была немножко влюблена в профессора и жутко его боялась! Он мне казался таким неприступным! Ужасно грустно, что он умер, он был такой душка!». «Снейп был очень хорош в том, что делал. Говорят, он мечтал получить пост преподавателя Защиты от Темных искусств, но Зельеварение, несомненно, являлось его призванием. Я после Хогвартса поступил в Магистратуру по химии, и мне частенько попадались статьи профессора Снейпа в научных сборниках – я опирался на них, когда писал свою магистерскую диссертацию». Письма сливаются в один большой, на сотни разных голосов, рассказ. И чем яснее вырисовывается образ того, о ком они рассказывают, тем ближе и дороже становится этот человек для меня. Говорят, люди хорошеют когда влюбляются. Наверное, это так и есть, по крайней мере из зеркала на меня смотрит помолодевшее лицо с блестящими глазами. Я словно ожил. У меня появился интерес и стимул к движению вперед – я собираю сведения о Снейпе. Я напишу книгу. Документально-лирическую. Или апологию. Или мемуары. Или всё вместе сразу. Книгу, прочитав которую, люди захотят меняться. Перестанут обманывать себя, притворяться, жить по инерции... откажутся от дрянного кофе... Мне по-прежнему нечем порадовать Кингсли, но что мне теперь за дело до торговца коврами. Внутри меня как будто завелся моторчик, заглохнувший пару лет назад. Этап работы в черном завершен. Я поднимаюсь на новую ступень. Если мои чувства меня не обманывают, – я всё делаю правильно.