Гримпенская трясина

Если бы в этой истории я предпочел бездействовать, положившись на обычный жизненный порядок, финал ее был бы печальным. Могу представить себе весь этот нехитрый сюжет от начала до конца: я закрываю дело о коврах, уничтожаю улики по нему, сжигаю все присланные мне письма, а дальше... доживаю свои дни в пустом доме. Ничто не способно скрасить мою одинокую старость. Однажды мне приходит конверт без подписи. Лежащее в нем письмо сообщает мне о смерти Северуса Снейпа, и о том, что скромная церемония его похорон прошла где-нибудь в далекой северной стране, среди высоких холмов и каменистых пустошей. Я роняю слезы на равнодушный ко всему лист бумаги, от жалости - не к Снейпу, к себе самому... Но это моя история, поэтому финал у нее будет совсем другой. Опустошенность, которую я испытал недавно, совершенно лишила меня твердой почвы под ногами. Но сейчас я очень ясно вижу мой дальнейший путь - узкую тропу между отчаянием и цинизмом. Я наделал массу глупостей, но в свое оправдание могу сказать, что делал это ради сохранения тех живых чувств, какие еще остались у меня по отношению к этому миру. Механичность моего образа жизни за минувшие годы почти вытравила из меня способность чувствовать что-либо кроме усталости. Я сам не заметил, когда это произошло. Но страх окончательно лишиться того, что прежде побуждало к работе мой внутренний мотор, заставил меня спохватиться и начать действовать давно не свойственным мне образом. Разрушение привычного уклада, еще вчера страшившее меня, сегодня кажется необходимой мерой - ломая внутренние стены, я впускаю в свое сознание струю свежего воздуха. Я много лет не замечал, что задыхаюсь. Побег из клетки не будет простым, и возможно, раны, полученные при попытках вырваться из заточения, не заживут никогда. Но я к этому готов. В понедельник утром я налегке выхожу из своего дома в пригороде Лондона. Словно сбросив с себя многофутовый груз, я бодро иду по улице. Уже на перекрестке вспоминаю, что, кажется, забыл запереть входную дверь, но эта мысль гаснет в сознании так же быстро, как и появляется. На стене крохотного магазинчика, в котором я никогда раньше ничего не покупал, замечаю почтовый ящик, и опускаю туда конверт. У аврората есть маггловский адрес, случай, когда я не могу отправить свое послание иначе, как таким способом. В конверте - прошение об отставке и короткая записка для Кингсли: "Я не знаю, когда вернусь и вернусь ли, у меня теперь есть свое дело, и я должен завершить его". хотя как правило сотрудники им не пользуются. Но у меня сейчас как раз тот самый Собирается дождь – тучи затянули все небо, и ветер налетает порывами, не по-летнему холодный и промозглый, но на душе моей светло. Последняя ниточка, связывающая меня с Англией, должна быть развязана немедленно - наплевав на Статус Секретности, я аппарирую прямо от магазина. *** "Нора" обнесена невысокой каменной изгородью. Я подхожу с той стороны, где возле нее теснятся кусты шиповника, и осторожно раздвигаю ветви. Завтрак уже закончился, и по двору носятся внуки Молли и Артура. Прищурившись, я различаю Викки и Фреда. Джеймса нигде не видно, зато Альбус-Северус, как всегда исполненный важности, шагает в сторону яблонь. За собой на веревочке он тащит пластмассовый автомобиль, подарок деда. Опираясь на ограду, я некоторое время слежу, как он устраивается под деревом, достает из кузова машины лопатку и принимается сосредоточенно ковырять землю. В дверях появляется Молли и что-то негромко произносит - Фред и Викки наперегонки бегут к ней, в то время как мой сын, поглощенный своим делом, не замечает ничего вокруг. - Альбууууус-Северууууус! - кричит Молли. Я хмыкаю. Все-таки приучил ее звать себя полным именем. Альбус, встрепенувшись, поднимает голову. - Печеное яблоко! - сообщает бабушка, и тот, бросив лопатку и растеряв всю степенность, тоже спешит за лакомством. Я понимаю, что еще пара минут таких наблюдений - и я просто не смогу уйти. Жаль, Джеймса так и не видно. Наверное, опять провинился и оставлен без сладкого. Медленно делаю шаг от ограды - Альбус, как будто почувствовав на себе взгляд, оборачивается, но видит лишь дрогнувшие ветки. Я - уже на противоположной стороне мира. *** В отличие от Англии, в Австралии чувствуется масштаб: здесь огромные поля, длинные широкие дороги, теряющиеся за горизонтом. Я внимательно изучаю карту, приобретенную специально для этого путешествия, и мысленно делю ее на сектора. Если мне повезет, я успею за несколько дней обследовать все окрестности города, если, конечно, Малфои не выставили антиаппарационные барьеры. Беда еще и в том, что я сам не знаю точно, искать ли мне дом, или фабрику, или пастбище… В итоге, рассудив, что фабрика и пастбище все равно должны находиться рядом, я отправляюсь к реке. Изучу сначала один берег, потом – другой. Времени у меня достаточно. До сентября далеко – а интуиция мне подсказывает, что в Дурмстранг он раньше сентября не уедет. Я чувствую себя немного странно, но, безусловно, почти гармонично. *** Собираясь в Австралию, я совсем не думал о том, сколько будет длиться мое путешествие. Мои знания об этой стране довольно скудны: когда-то здесь были английские колонии, и овцеводство тут популярно, как и у нас - вот вся моя информация. Небольшие колючие деревья и кустарники чередуются с обширными полями, почти высохшими. Земля - как каменная, над дорогой при каждом шаге поднимается красная пыль. Ходить пешком приходится много - аппарацией с места на место не обойтись. На ночлег останавливаюсь под деревьями подальше от дороги, разворачиваю палатку и окружаю ее согревающими чарами. Ночи тут прохладные: по здешним меркам - поздняя осень. Я методично прочесываю местность по карте, квадрат за квадратом, проверяя поисковым заклинанием наличие жилья. В окрестностях Перта масса пастушьих хижин, и мне приходится заходить в каждую, под предлогом того, что я путешествую на автомобиле и сбился с пути. Австралийский диалект почти не мешает мне понимать их - пастухи в большинстве своем чрезвычайно приветливы, сразу приглашают к столу, предлагая разделить с ними трапезу. Я стараюсь нигде не задерживаться подолгу, но все равно проходит несколько дней, прежде чем мне, наконец, улыбается удача. *** Недалеко от реки я замечаю дымок, потом - стадо овец и хижину пастуха. Жилища пастухов в большинстве своем имеют современный вид - они как маленькие коттеджи, со всеми удобствами. Изредка встречаются бедные домики, в которых нет телевизора и из развлечений разве что радиоприемник. А эта хижина удивительно похожа на домик Хагрида – каменная кладка и высокое крыльцо без перил. Я стучусь в сбитую из грубых досок дверь, прикидывая, сколько еще таких домов мне нужно обойти и сколько времени у меня в запасе... Но, когда дверь открывается, я понимаю, что беспокоиться надо совершенно о другом. Снейп, одетый в странный белый балахон, - но в остальном вполне себе Снейп - смотрит на меня так, что мое минутное замешательство просто растворяется в растерянности, граничащей с паникой, которая плещется в его глазах. Правда, он справляется с собой довольно быстро. И даже умудряется выговорить: - Поттер. А я стою и против воли улыбаюсь, как идиот. Тому, как он растерян, и как необычно видеть его в светлой мантии, и как терпко пахнут полевые травы возле его смешной и уютной хижины, вовсе не похожей на тот страшный дом в Тупике Прядильщиков. - Могу я войти? – спрашиваю я, все еще улыбаясь. - Не оставляете попыток облагодетельствовать меня своим вниманием? Чем же я могу быть полезен великому Гарри Поттеру? – он отступает, и я делаю шаг вперед. - Просто позвольте мне быть рядом, - говорю я совсем не то, что хотел сказать, и совсем не тем тоном, который следовало бы избрать для первой встречи. Но полумрак прихожей, и все эти полевые ароматы кружат мне голову. Он молча идет в дом, и я, восприняв это как приглашение, следую за ним. Мы попадаем в небольшую комнату, где помещаются только лежанка, стол и пара табуреток. Плотные шторы на окнах задернуты, зато жарко топится печка, освещая комнату теплым оранжевым светом. Снейп садится к столу и подпирает лоб рукой. - Как вы нашли меня? – произносит он устало. Я облизываю пересохшие губы, - чувство нереальности происходящего снова наполняет меня и грозит перелиться через край. - Можно? – спрашиваю я, кивая на кувшин, и он молча подает мне стакан. Я наливаю себе воды – она прохладная и очень приятная на вкус, и выпиваю все до дна, прежде чем начать говорить. - Я нашел вас, потому что хотел найти, - говорю я. И жду в ответ насмешек или ругательств, но он ничего не говорит, только смотрит на меня из-под руки, так внимательно, будто все еще не верит, что я – это я. - Я догадываюсь, что меня выдало... - наконец произносит он негромко, обращаясь словно к самому себе. - Штемпель, разумеется. Я писал письма только одному человеку - Минерве. Стало быть, это она. Что ж, я сам виноват - не следовало доверять ей... - Она не выдавала вас, - поспешно заверяю я, чтобы восстановить доброе имя профессора Макгонагалл. - У нее и мысли такой не было. Я просто украл у нее письмо. - Украли, - Снейп потирает лоб. - Очень в вашем духе. В печи трещит огонь. - Я кое-что принес вам, - сообщаю я, чтобы не затягивать очередную паузу. – Это… воспоминания, которыми я хотел бы поделиться с вами... Я достаю письма и протягиваю их Снейпу. В темноте его лица почти не разглядеть, но я догадываюсь, что он удивленно поднимает бровь. Взяв из моих рук пеструю стопку, он пробегает несколько строк из письма, лежащего сверху. Я вижу, как глаза его удивленно расширяются. Он зажигает крохотную масляную лампу и пересаживается на диванчик, не прерывая чтения. Я выхожу на улицу, чтобы не мешать ему. О коврах можно будет поговорить позже. Или не говорить вообще. Англия, аврорат и все остальное остались где-то далеко позади, они тают в солнечном воздухе, как затянувшийся сон. Вокруг, насколько хватает глазу, раскинулись поля, и этот монотонный ландшафт изредка разнообразят низкие деревца. Играет на солнце река. Она такая синяя, - я никогда не видел такой синей воды там, дома: Темза всегда имеет блеклый стальной оттенок. На берегу я различаю молочно-белые спины овечек. Я ложусь в траву и смотрю на небо. Теплый ветер овевает мое лицо, высокая трава колышется надо мной - я как будто в раю, или в сказке... но уж точно в каком-то совсем другом мире. Сложно поверить, что еще недавно я вдыхал в себя промозглую серость лондонского тумана. Я слушаю стрекот насекомых, птичьи переклички, надо мной пролетает большая бабочка. Я лежу так до тех пор, пока тучи на горизонте не окрашиваются в сотни ало-розово-оранжевых оттенков с фиолетовыми прожилками. Становится холодно, на поля наползает туман. Я возвращаюсь. Снейп так и сидит на своем крохотном диванчике. Стопка писем в его руках стала совсем тонкой. Я сажусь рядом и прислоняюсь плечом к его плечу. Он не отстраняется. - Поставь чайник.. Скоро будем ужинать, - говорит он. Надеюсь, я не ослышался. «Будем» – это первое «мы», которое я слышу от него за всю мою жизнь. Руки плохо слушаются, когда я, подхватив тяжелый закопченый чайник, подвешиваю его на крючок над пламенем. Опускаюсь на колени перед печуркой и начинаю ворошить уголья первой попавшейся под руку щепкой. Черное и серое с оранжевой сердцевиной - скоро они станут золой. Всё на свете обращается в золу. Я пропускаю момент, когда Снейп подходит ко мне. И потому вздрагиваю, когда он кладет ладонь мне на спину, между лопаток. На секунду мне кажется, что он сейчас толкнет меня в огонь. Но он лишь спускается рукой ниже, всего на пару дюймов, так что не поймешь, что это было - просто прикосновение, или такая неумелая ласка. - Зачем тебе все это? – спрашивает он совсем тихо. Я оборачиваюсь и смотрю в его глаза. На его лице оранжевые отсветы и серые тени, а черные глаза похожи на угли - все еще раскаленные, но уже без пламени. Мне трудно говорить, и я просто смотрю. И он тоже смотрит - серая пелена на черном зрачке, меня затягивает внутрь, и он прикрывает глаза. - Чего ты хочешь? Мой голос – словно чужой, я не могу им управлять. - Ты знаешь, – я говорю, не слыша себя. – Я пришел за ответом. - Но отказ тебе не нужен, - он не спрашивает, но я зачем-то все равно пытаюсь возражать: - Я приму любой ответ... от тебя. Мы снова смотрим друг на друга, и мне кажется, что секунды тлеют так же, как угли в печи, как угли в его глазах. - Два месяца, – наконец произносит он. У меня отчего-то ужасно звенит в ушах, и я еле могу расслышать его негромкие слова сквозь звон. – Я буду здесь, пока меня не сменит другой пастух. И ты можешь остаться, если желаешь. И он уходит в закуток, служащий ему кухней. Я сижу в той же позе, не шевелясь и, кажется, забыв как дышать. Но бесконечное "Нет" невозможно, так же, как и бесконечное "Да" - это та сфера, над которой никто не властен, даже Снейп. Я уверен в этом. Поэтому я здесь. Он не может запретить мне любить. И я люблю его. Вопреки. *** Ужин проходит в молчании. Я уплетаю какие-то безумно вкусные мясные отбивные или как это здесь называется?.. Потом ухожу к реке, и плаваю в холодной воде, в надежде смыть с себя хотя бы частично пыль австралийских дорог. Домой я возвращаюсь бегом, у меня уже зуб на зуб от холода не попадает, и Снейп ждет меня, сидя на крыльце. Он вынес с собой лампу и поставил ее на ступеньку, видимо, чтобы я не промахнулся мимо двери. Все еще мелко дрожа и кутаясь в мантию, я сажусь рядом – ночи здесь холодные, но огонек под стеклянным колпаком дает мне иллюзию тепла. Я смотрю на Снейпа сбоку, с жадностью скольжу взглядом по его носу с горбинкой и плотно сжатым губам. Наконец он отвечает мне взглядом. - Что происходит в твоей голове? – спрашивает он почти беспомощно. – Эти письма… Для чего ты собирал их?.. На свет прилетает мотылек и начинает кружить над пламенем, биться о стекло. Небо над рекой усыпано звездами – а вода кажется почти белой. - Я не был готов отпустить тебя, - говорю я. *** Два месяца - это много или мало? Едва ли они помогут нам лучше узнать друг друга, если прежде мы за семь лет не смогли сделать это. Но судьба дает мне шанс, и отказываться глупо. Если Снейп хотел завести домового эльфа - его желание исполнилось: я таскаю воду, мету пол, собираю хворост для печи, вожу на водопой овец, а он всё возится с какими-то травами, подвешивая их пучками под потолком дома или на террасе. Но я счастлив. Снейп был прав - время здесь действительно идет совсем по-другому. Мне не сразу удается привыкнуть к размеренному темпу жизни в этой глуши. Поначалу трудно усвоить установленные Снейпом правила - дистанция, личное пространство - каждый раз, когда он отшатывается от меня, я чувствую себя не в своей тарелке... Но постепенно смиряюсь и с этим. Комната в доме одна, у меня даже нет своего угла - матрас, брошенный прямо на пол возле печи, не в счет. Снейп и не подумал предложить мне занять диван, впрочем, я бы все равно отказался. Но с непривычки в первые несколько ночей я ворочаюсь, чувствуя себя сказочной принцессой на горошине - мне кажется, что доски впиваются в мои несчастные бока. - Спать на жестком очень полезно, - замечает Снейп, когда утром я, кряхтя и охая, пытаюсь передвигаться по дому. Я ответил бы на это кое-что, но ведь, в конце концов, я сам напросился к нему в постояльцы и не имею права жаловаться. Потом физический труд на свежем воздухе берет свое: через пару дней я перестаю замечать, что пол - жесткий, а матрас набит свалявшимися сухими листьями. Я сплю без сновидений, и, пока не высплюсь, меня не разбудил бы даже Главный Хогвартский колокол. А по прошествии двух недель даже самое воспоминание о собственной спальне, перинах, подушках и прочих атрибутах комфорта начисто стирается из моей памяти. Перед сном я теперь смотрю на то, как тлеют в печурке дрова, и вслушиваюсь в дыхание Снейпа, легкое, как шелест ветра. Он умудряется дышать почти бесшумно, и только скрип дивана, когда он поворачивается с боку на бок, выдает его присутствие. Мы никогда не говорим о коврах-самолетах, войне, Малфоях - мне не хочется тревожить эти темы, пока еще есть время поддерживать иллюзию, будто в жизни всё просто и легко. Однажды вечером - темнеет здесь около девяти - на небо набегают тучи, такие черные, словно стая дементоров собралась над нашей островерхой хижиной. Овцы, сбившись в кучу у реки, блеют тонко и жалобно. Мы со Снейпом стоим на крыльце и пытаемся разглядеть хоть что-то - но тьма густая, как чернила. - Магическая буря, - догадываюсь я, и Снейп обеспокоенно кивает. - Скоро будем в эпицентре... Создам купол для овец, а потом займусь защитой дома, - рассуждаю я вслух и ловлю на себе его удивленный взгляд. - Что-то не так? - Всё так. Просто я каждый раз забываю, что ты уже не школьник. Ему почти удается смутить меня. Поэтому я молча беру лампу и принимаюсь за работу. Буря разражается к ночи. Теперь я понимаю, почему здешние пастухи строят дома так добротно, из камня, несмотря на теплый климат - стены под яростным напором ветра ходят ходуном. Придвинув матрас поближе к печи, я укладываюсь и смотрю, как дрожит за дверцей пламя. Из-под потолка периодически начинают сыпаться подвешенные до лучших времен травы. Снейп гремит посудой на кухонке. Немного погодя, он приходит и ложится рядом со мной. Прежде он не делал ничего подобного, и я внутренне замираю, не зная, как правильно реагировать на это. Мы соприкасаемся плечами, и под шум бури мне начинает казаться, что это мои внутренние демоны вырвались на свободу. - Часто здесь такое бывает? - спрашиваю я, стараясь говорить нейтральным голосом. - Впервые с тех пор, как я поселился здесь, - отвечает он негромко. - Только не говори, что я привёл ее за собой! - смеюсь я немного нервно. Он не отвечает, и на некоторое время дом снова погружается в тишину, слышно только, как трещит пламя да ветер воет за окном. А может, там уже давно всё закончилось, и это просто кровь стучит у меня в ушах. - Что ты будешь делать, если крыша не выдержит и улетит? - говорю я. Он хмыкает. - Буду лежать, где лежу, и смотреть на небо. После бури оно быстро очищается, а звёзды здесь огромные, куда крупнее, чем в Англии. Ты заметил? Я, утратив дар речи, поворачиваюсь к нему. - Звёзды? - переспрашиваю наконец. - Профессор Снейп, которого я знал прежде, никогда не стал бы лежать на полу и смотреть на звёзды. - Гарри Поттеру, которого я знал прежде, я бы тоже не предложил поселиться со мной под одной крышей, - ворчливо отвечает он. И, приподнявшись, опирается на локоть, смотрит на меня. - Со временем ты становишься всё больше похож на мать, - говорит он. - Не внешностью - характером. Как это странно, ведь ты совсем не знал ее... Откуда это в тебе? Как жаль, что я не замечал раньше... Наверное, внешность мешала. Ведь на лицо ты - вылитый папаша. - Послушай, - морщусь я. - Ради всего святого... Ведь ты уже не помнишь ни того, ни другую. Прошло больше двадцати лет! - Больше двадцати лет... - повторяет он задумчиво. - Да, пожалуй, ты прав. Я действительно не помню ни того, ни другую. И слава богу, что это так... Он склоняется надо мной - я чувствую на лице его дыхание - и целует меня. Сначала неспешно, потом - настойчивее, заставляя меня открыться. Мне хватает пары мгновений, чтобы выйти из оцепенения и ответить. Его руки нетерпеливо и бесцеремонно расправляются с застежками моей мантии. - На полу этого делать не следует, - шепчет он, и я, вцепившись в его одежду, прошу: - Не останавливайся. Мне плевать, даже если завтра я буду весь в синяках. Я почти не помню себя - словно погружаюсь в марево запахов пряных трав. Его движения - резкие, нарочито грубые, он входит в меня без подготовки, и, кажется, это даже причиняет мне боль, но вскоре я перестаю замечать это. Его лицо напряжено, и он дышит теперь так громко, как будто из последних сил сдерживается, чтобы не застонать. Не знаю, для чего ему это нужно - моей выдержки хватает ненадолго. Когда он, придерживая меня за бедро одной рукой, второй обхватывает мой член, я кричу. Я кричу так громко, словно хочу с этим криком вытолкнуть из своих легких все скопившееся там напряжение, все отчаяние и весь страх, которые до сегодняшнего дня еще жили во мне. Не знаю, слышит ли он этот крик - его глаза теперь закрыты, а движения становятся все более судорожными. Когда один за другим мы оба тонем в удовольствии, хлынувшем на нас волной, и он медленно опускается на меня, - я остатками сознания понимаю: вот это - так, как мне всегда хотелось.