Под одним одеялом

      Лололошки нет дома час.       Лололошки нет дома два часа.       Лололошки нет дома три часа.       Четыре. Пять. Шесть.       Глаза Ричарда бегают лишь по одной траектории — с часов на телефоне к входной двери.       «Ну что там? Не пришел?» — спрашивает Дилан в компьютере.       «Нет».       «Плохо, уже поздно».       У Ричарда мысли делятся на белые и черные. Белые — Лололошка задержался на работе, черные — с ним что-то случилось. С учетом его связей с криминалом и тяги к чему-то нелегальному, будто все запретное ему медом помазано, причина отсутствия могла быть какой угодно.       А потом приходит Марло Брэндо в окружении своих с иголочки одетых в черное людей. И Ричард с ужасом понимает, что правдивыми оказались именно черные мысли.       С дулом пистолета у взмокшего лба человек готов на многое: сознаться в преступлении, которое он не совершал, сдать сообщника и всю его семью, выложить практически любую информацию. Когда смерть щекочет затылок и холодит кровь в жилах, человек скажет все, если это есть у него в голове.       Знание — не всегда сила.       Капелька пота стекает вниз по шее и юркает под зеленый воротник. От сильного стресса челюсти начинают скрежетать, зубы мелко стучатся друг об друга. Ричард затравленно озирается, дрожащими губами произнося настоящее имя Лололошки, которое от него уже пятый раз настоятельно требует мафиози, холодным металлом пистолета касаясь то виска, то лба, то целясь в глаз.       Ричарду кажется, что у него дрожит каждый орган в теле. Слова в мыслях смешиваются в невкусную кашу, кипят там как в адском котле и плавятся. У Ричарда нет никаких мыслей. Когда человеку угрожают, он думает лишь о себе. Это инстинкт самосохранения.       Ричард думает о том, что не успел сделать, и это наталкивает его продолжать бормотать слова.       Он еще не убедился, что с родителями все в порядке. Он еще не добился своей мечты стать известным. Он еще не сказал Лололошке, что…       — Откуда? — холодный голос Марло звучит из темного угла их домишки, и не менее холодный пистолет все еще находится прямо между бровей — помощник держит его крепко и не убирает ни на миг. — Как вы оказались здесь.       — М-мы с острова сбежали. С т-того самого, автоматонского острова. М-мы с Лололошкой — люди.       Ричард говорит это лишь потому, что он хочет жить. У него перед глазами его лицо и это классическое непроницаемое выражение, загадочный взгляд, неподдающийся расшифровке. По Лололошке всегда трудно понять, что он чувствует и о чем думает. Он кажется порядочным по своей речи, кажется душным, когда яро защищает честь автоматонов, а потом хладнокровно отбирает у людей последние гроши. А потом — пытается снять со счета в банке один миллион V.       Деньги определенно портят людей так же, как слава и власть.       — На чем сбежали? — Марло хмурит брови и скрещивает руки на груди, с презрением смотря на полный животного страха взгляд в глазах Ричарда.       — Н-на корабле. Мы угнали корабль, — говорит Ричард, стоя на коленях и заведя руки за затылок. У него трясется подбородок, сердце под ребрами наворачивает сальто назад каждый раз, когда зрачки бегло посматривают на ствол у его лица.       Когда они покидают помещение, Ричард наконец выдыхает. Его легкие — лопнувший шарик. Он падает на пол, выставив вперед руки, быстро глотает ртом кислород и немигающим взглядом смотрит в узорчатый деревянный пол, на котором еле заметно виднеются бордовые разводы.       — Ты это слышал, Дилан? — практически задыхаясь бормочет Ричард, с силой сжимая кулаки. — Я же поступил правильно? Да?       Стоя в холле полицейского участка, Ричард переминается с ноги на ногу и нервно теребит рукава коричневого пальто. Лололошка, выйдя из камеры, выглядит еще более помятым и потерянным. Он явно не спал этой ночью, но и Ричард не спал тоже. Ему теперь тревожно под одеялом в одиночестве.       Полицейский выдает коробку с личными вещами, что-то говорит, но они не слышат и не хотят слышать. У Лололошки опущенные от усталости уголки глаз, а у Ричарда отекшие от слез веки — когда тебе угрожают, приставив пистолет к виску, они льются непроизвольно.       В момент, когда мужчина в форме оставляет их наедине, Ричард делает несколько шагов к Лололошке навстречу и тут же крепко обнимает. Кладет подбородок на плечо, ладонями сжимает пыльную куртку на спине и сглатывает ком в горле. По телу разливается тепло от долгожданных прикосновений — без Лололошки Ричард чувствовал себя ни живым и ни мертвым. Оболочкой для мозга с разнородными мыслями, которые не давали ему спать.       Потому что стоя на коленях там, с заряженным пистолетом, приставленным к потному лбу, он думал о нем. Лежа на кровати и стискивая пальцами большое одеяло, рассчитанное на двоих, он думал о нем.       — Ты только не беспокойся, но тут сейчас Марло Брэндо, — говорит ему Ричард, хотя и сам не знает, как не беспокоиться. Он шепчет на ухо: — Он узнал, что ты не JDH. И ждет нас на улице.       Лололошка, все это время отрешенно смотрящий перед собой, наконец обнимает в ответ. Чувствует сквозь одежду стук его сердца. Его дыхание. От его рук становится тепло, как под одеялом в кровати.       Если быть честным с самим собой, Лололошка уже не рассчитывал на помощь. Не думал, что увидит Ричарда так скоро и не думал, что будет так рад видеть его лицо здесь, в бетонных холодных стенах. Внутри скребется чувство вины: снова неприятности, снова ощущение своей никчемности, что он так надеялся скрыть слоем банкнот на один миллион V. А получилось как обычно — наоборот.       — Я очень переживал за тебя, — все еще шепчет Ричард, и его дыхание согревает замерзшую кожу на шее. — И Дилан тоже. Ло, мы же говорили с тобой… — он прерывается, делая глубокий вдох. Очень рассчитывает услышать от Лололошки извинения, но тот лишь молчит по обыкновению.       Лололошка не хочет слушать очередные нотации Дилана о своем бездумном и глупом поступке. Он закрывается в ванной, ногтями будто сдирая с себя слой грязи и пыли. Холодный ветер задувает в щели, отчего на коже моментально проступают мурашки.       Ему хочется немедленно завернуться в одеяло-кокон, ставшее в последние дни пребывания на континенте единственной зоной комфорта в этом огромном городе. В одеяле ему тепло и уютно. И это самое одеяло с ним делит другой человек. Человек, который раз за разом не перестает удивлять: Ричард старательно переступает через свои принципы и страхи, иногда срывается, но он рядом. У него, конечно, не особо есть выбор, но он все же здесь: выйди из ванной, пройди пять шагов до кровати, упади на скрипучий матрас, и вот — ты в его объятиях. Потянись губами к губам, пальцами к пальцами, и вот — вы практически на грани, которую давно переступили, но до сих пор делаете вид, что это просто влияние стресса на человеческий организм, что все же поддается животным инстинктам.       Лололошка дергает плечами, выключает воду и медленно выглядывает из-за двери. А Ричард… Да, на кровати. Да, лежит, с привычно-сосредоточенным выражением лица смотря ролик в телефоне на полной громкости, закинув ногу на ногу.       Капли воды бегут вниз по телу, впитываясь в деревянный пол. Лололошка, прикрываясь руками, мелкими шагами добегает до постели, быстро залезает под одеяло и накрывается им с головой. Дрожит от внезапно окатившего его потока холодного воздуха, прижимает ладонь к кончику носа, чтоб согреть. Ричард косит на него грустный взгляд и ничего не говорит.       Ричард в нем разочарован, но злиться не может: переживал. Переживал до трясущихся коленок и покусанных в мясо губ. Ночь без Лололошки была мучительной, потому что Ричарду действительно казалось, что он остался совсем один.       Тихо вздохнув, Лололошка поднимает на него виноватый взгляд. На языке вертится невысказанное «прости», и в то же время «я хотел как лучше, я хотел, чтоб мы ни в чем не нуждались». Ключевое слово здесь именно «мы».       Со стороны его поступки кажутся эгоистичными, но они всегда нацелены на помощь ближнему. Лололошка надеется, что Ричард это понимает. В противном случае ситуация совсем паршивая.       — Если бы мне удалось снять этот миллион… — начинает Лололошка хрипло, под одеялом поджимая колени к себе. — Я бы купил нам хорошую квартиру.       Ричард тихо усмехается в ответ.       — Ни к чему, — отмахивается он, демонстрируя экран телефона, — вон, смотри сколько у меня уже подписчиков! Это все мои фанаты. Двести тысяч уже, прикинь?       Его глаза искрятся детской гордостью и искренней радостью. Лололошка порой удивляется тому, как быстро Ричард меняется в эмоциях.       Мягкая улыбка невольно расползается на лице.       — Прости меня.       — Че? — Ричард недоуменно вскидывает бровь и даже откладывает телефон на тумбочку.       — Я о том, что заставил тебя нервничать. Я забыл об этом, извини… — бормоча эти слова, Лололошка хочет тут же прикусить себе язык: они звучат так, будто он о Ричарде вовсе не думал. А он ведь думал.       — А, ты про это, — вздыхает он, переворачивая подушку в вертикальное положение и облокачиваясь на нее спиной. Ричард чешет правый висок и искоса посматривает на соседа. — Да я уже знаешь, ну, привык как-то, что от тебя чего угодно можно ожидать. Ты же у нас этот… Мирохо-одец, — на этом слове он тянет гласные и жестикулирует руками в воздухе, будто рисуя воображаемую загадочную ауру вокруг себя, — или как вас там. Особенный, это точно, — Ричард чуть кривит губы, будто завидуя его силе в глубине души.       — Шэрон говорила, что медитации помогут мне вспомнить что-то важное. Что-то, что я забыл, но оно вызывало у меня эмоции, — Лололошка закрывает глаза и ложится на спину. — Может, мне стоит попробовать это снова?       — Нет-нет-нет, Ло, нет! — резко агрессивно тараторит Ричард, приближаясь и хватая его за плечи. — А если ты типа телепортируешься? Что мне делать? Как я тут буду? Я же останусь… совсем один.       — Мне кажется, тебе бы было даже проще, — задумчиво говорит Лололошка, медленно распахивая веки. Он видит нависшее над собой встревоженное лицо Ричарда, повернутое на девяносто градусов. — Не нужно впутываться ни во что, просто живешь обычную жизнь, как было до…       — Не было у меня никакой жизни, — фыркает он, а хватка пальцев становится жестче и будто отчаяннее. — И не будет мне проще, ты что, башкой ударился? Не хочу я, чтоб ты уходил вот так, даже не попрощавшись. Боюсь представить, как себя сейчас чувствуют мои родители, — Ричард отводит взгляд, делая пару пыхтящих вдохов.       Почему?       Почему в Лололошку хочется вцепиться всеми конечностями и никогда не отпускать? Почему хочется, чтоб он остался рядом подольше?       Ричарда пугают собственные умозаключения.       — Ну, я пока вроде никуда уходить не собирался, — пожимает плечами Лололошка, а лицо над ним начинает улыбаться. Ричард перекидывает через него ногу, садится сверху и прислоняется правой щекой к груди. Там слышно — тудум, тудум, тудум. Сердце стучит быстро.       Его руки подлезают под талию и смыкаются в прочный замок. Ричард, снова ведомый эмоциями, чуть приподнимается и тянется губами к губам Лололошки, но тот останавливает его указательным пальцем.       — Что-то не так? — его брови моментально сводятся к переносице. — Ло, я что-то не так сделал?       — Ты не хочешь это обсудить?       — Я не понимаю, — хмурится Ричард, — ты сам говорил, что тебе нравится. Мне тоже нравится. Что не так?       — Ну, друзья же не ведут себя та…       — Да мне плевать, — он цокает языком, обрывая Лололошку на полуслове и бегло закатывая глаза. — Если я хочу, значит сделаю. Мы хотим. Че в этом такого?       И то верно.       Лололошка смущенно отводит взгляд, а Ричард поерзывает на его коленях и снова прижимается головой к его груди.       — Возможно ты прав, мы ведь больше, чем просто дру… — с губ срывается вздох, когда руки под поясницей ползут сначала чуть выше, оглаживая спину с рельефными шрамами, потом спускаются вниз, практически к ягодицам, и Лололошка невольно приподнимает бедра.       Ричард утыкается лбом в его грудь, пока горячие пальцы под телом мнут мягкую упругую кожу. Он приподнимается, невесомо касается губами острого кадыка, потом спускается поцелуями к ключицам.       И ниже. Лололошка запрокидывает голову, сильнее выгибается, поерзывая на месте. Дыхание Ричарда сбивчивое и возбужденное.       Еще ниже, в самое пекло. Шуршащее одеяло сбивается в огромный ком где-то в ногах. Лололошка, дабы куда-то деть свои руки, погружает пальцы в копну блестящих черных волос.       Ричард не знает, что он делает сейчас. Все это диктует ему его организм.       И прямо сейчас он говорит, что нужно широко открыть рот и высунуть язык.       Лололошка чувствует, как бежит по венам жидкий огонь. Он стыдливо краснеет, вертится и пыхтит, пока шершавый влажный язык осторожно лижет от самого основания до верхушки, а потом принимается неумело гладить мокрую липкую головку, старательно пряча зубы, чтоб не задеть нежную плоть. Ричард изредка поднимает заинтересованный сосредоточенный взгляд на голубые глаза в пелене возбуждения, сам чувствует себя неправильно, но считает эти действия наилучшей формой демонстрации своих намерений.       Ричард обнимает пальцами разгоряченную твердую кожу, на пробу оттягивает ее немного вниз и снова припадает губами. Он не знает, как по-настоящему правильно доставлять удовольствие такого рода, поэтому действует так, как хотел бы, чтоб Лололошка когда-нибудь сделал ему. Как в порочных снах. Как в самых влажных мечтах. Ричард плотно обхватывает ствол губами, постепенно погружает его в рот сантиметр за сантиметром с характерными хлюпающими звуками — так глубоко, насколько способно его неподготовленное горло, и сверху доносится короткий вздох. Лололошка облизывает пересохшие губы, терзает их зубами, сдерживая стоны; бедра инстинктивно начинают подаваться навстречу, а пальцы все сильнее сжимают волосы.       Через пару секунд Ричард отстраняется, отворачивается, кладя ладонь на грудь и громко откашливаясь. Он давится так сильно, что в уголках глаз скапливаются слезы. Лололошка, сбитый с толку его резким поведением, смотрит испуганно и бормочет:       — Что случилось? Ты в порядке?       Ричард пальцами спешно вытирает рот от подозрительно солоноватой слюны.       — Да все ок, забей, — усмехается. — Просто хотелось попробовать, каково это. Это очень, блин, тяжело, знаешь! — он хватается за горло. — Саднит теперь как при простуде.       Лололошка поджимает губы. Он хочет попросить еще и еще, но молчит. Елозит бедрами по простыне, шумно дышит и отползает ближе к изголовью, опираясь на него спиной.       Это как поманить конфеткой и тут же отобрать. Как предложить один миллион V и не дать снять эту сумму с банковского счета. Лололошке кажется, что это даже хуже, чем не получить деньги, потому что все его мысли сейчас где-то внизу, и будто бы получение секундного наслаждения — главная цель его существования.       Ричард замечает его расстроенный взгляд и подползает ближе. Он как-то ехидно ухмыляется, внезапно вновь накрывая пальцами нуждающуюся в прикосновениях нежную кожу. Очерчивает каждую венку, пульсирующую от возбуждения, и от этих долгожданных действий Лололошка роняет тихий стон, сводя к переносице брови и закатывая глаза.       — Нравится? — шепчет Ричард, и, когда получает робкий кивок головой, вздыхает, кончиком языка снова проходясь по самому краю.       — Если это так трудно, то я могу сам, не нужно…       — Нет, Ло, — решительно отрезает он, — ты же мой друг, да? У людей принято помогать друзьям, да? Я должен тебе помочь, получается? — Ричард криво улыбается. — Я же должен быть хоть чем-то полезен тебе.       Лололошка хватается пальцами за воротник его рубашки и тянет его на себя.       — Ты не должен делать это себе во вред.       Неохотно поддаваясь, Ричард приподнимается. Позволяет Лололошке приблизить его к себе, позволяет этот неловкий зрительный контакт, который разрывается ровно в тот момент, когда их губы сливаются в порывистом поцелуе. Лололошка целует его первым, делает это так отчаянно, вкладывая всю благодарность, что жмурится, сам пытается активно использовать язык, изучая им небо и ряд зубов, чтоб доставить удовольствие, но Ричарду это не то чтоб нравится. Он привык, что должен владеть ситуацией. Поэтому перенимает инициативу на себя, в то же время потираясь бедрами о бедра, пальцами гладит щеки и прерывается лишь на миг, чтобы вытереть мокрые губы и область вокруг рта.       Лололошка, полностью погруженный в омут приятных чувств, не может думать ни о чем другом, кроме как о чужих прикосновениях; нетерпеливо ныряет ладонями под ткань свитшота, проводит подушечками пальцев по огненной гладкой коже на груди, невзначай задевая чувствительные соски, из-за чего Ричард прикусывает его губу во время поцелуя. Они больно стукаются зубами и морщатся, но не дают друг другу время даже отдышаться.       Так просто нужно. И пусть это не вписывается ни в какие планы, выходит за рамки приличия — это просто дружба с привилегиями. Они просто делают друг другу приятно, потому что только они и есть друг у друга. Человек — не вечный двигатель и не компьютер, ему нужен отдых. И разве плохо то, что человек ищет отдыха в другом таком же — изнуренном, потерянном и отчаянно вгрызающимся в любую возможность остаться на плаву?       Лололошка хватается за нижний край зеленой кофты и рывками тянет ее вверх. У Ричарда на щеках глянцевый вишневый румянец: он лежит на коже неравномерно, алыми пятнами, складывается в какие-то узоры — Лололошка замечает это, когда распахивает глаза после продолжительного поцелуя, и видит его лицо прямо перед собой. Ричард привычно напряжен, но и так же привычно решителен.       У него блестящие черные-черные глаза. Как ночное небо без единого облачка. Как свежий мокрый асфальт. Как нефть. Лололошке даже кажется, что когда-то он видел точно такие же.       — Че ты так смотришь? — будто бы смущенно прерывисто бубнит Ричард, пытаясь отдышаться.       Лололошка не может ответить, потому что внутри, под раскаленной кожей, прямо меж ребер и медленно опускаясь к животу, что-то свербит. Какое-то чувство, которое он трактует как безудержную благодарность, но сомневается.       Эмоциональный интеллект, кажется, отсутствует у них обоих.       Потому что Ричард, смотря в синеву его глаз, чувствует то же самое. Нужные слова порхают в его мыслях и тут же растворяются, выветриваются, когда он целует Лололошку снова.       Озвучить их — большая ответственность, к которой Ричард пока не готов.