Под одним одеялом

      Ричард вбегает резко, громко распахивая хлипкую входную дверь так, что она начинает трещать. На его лице сияет улыбка — широкая, от уха до уха, и Лололошка, дернувшись от внезапного звука, поднимает на него уставший взгляд.       Он сидит на поскрипывающем стуле, согнув одну ногу в колене. Вновь испачканная в пыли, грязи и крови ткань куртки снова выглядит потрепанно; рукава закатаны до локтя.       У Ричарда тяжелеет взгляд и опускаются брови.       Он видит россыпь синяков, ссадину на левой коленке, с которой бежит струйка крови вниз по икре, и исполосованное царапинами предплечье. Лололошка вытаскивает занозы и осколки из пораненного запястья, иногда помогая себе зубами.       Ричард вновь с подозрением оглядывает его внешний вид, а затем произносит:       — Я хотел сказать, что… Меня взяли на работу, вот, — он вытаскивает из кармана смартфон. — Даже телефон выдали!       Лололошка как-то неопределенно ему кивает, шмыгает носом и тут же проводит под ним пальцем. Пахнет железом — на подушечке остается кровавый след.       — Еще посмотрели на меня с такой жалостью… — не унимается Ричард. — Бесит.       Он наконец всматривается в разбросанные на полу щепки и оглядывается. Дверь перекошена и будто вот-вот слетит с петель, посередине — дыра, словно кто-то пробил ее кулаком насквозь. Порывом ветра вздуваются заплатанные серые занавески — слева от кровати выбито окно, повсюду лежат окровавленные осколки, от которых идет пунктиром дорожка из алых капель. Отследив ее траекторию, Ричард сталкивается с Лололошкой глазами и нервно сглатывает.       — Ты че, Ло? — он в ужасе хватается за волосы; его руки постепенно соскальзывают на щеки, а рот рефлекторно приоткрывается. — Что тут было?       Лололошка вытаскивает из кармана смятые купюры испачканной в крови рукой и молча кладет их на стол.       — Я же сказал, что найду работу. Почему надо вот… — Ричард шумно вдыхает носом явно от распирающей его злости, потом, пытаясь успокоиться, выдыхает. — Нарываться на неприятности.       Густая алая жижа хлещет из носа все обильнее и обильнее. Лололошка сначала пытается постоянно вытирать ее пальцами, но когда понимает, что не справляется, — запрокидывает голову, приспускает один рукав куртки и прикладывает руку к ноздре. Серая ткань за мгновения становится бордовой.       — Все нормально, я все починю, — гнусаво говорит Лололошка. — Ничего страшного.       Стянув с себя пальто, Ричард бросается к ящикам, в надежде найти там хоть что-то, способное остановить кровотечение — бинты, пластыри, вата, перекись водорода, но на полках лишь дохлые насекомые.       Когда Ричард разбивал коленки в детстве — замирал будто весь мир вокруг него. Ричи не должен падать. Ричи не должен плакать. Ричи вообще лучше не отходить от дома больше чем на пятьдесят метров. Ричи, у тебя кровь. Нет, не спорь, Ричи, это серьезная травма, пойдем домой.       Ричард прислоняется лбом к дверце шкафчика. Он не знает, как останавливать кровотечение из носа, потому что никогда не дрался по-настоящему — ни один механический кулак в Хэнфорте не смел коснуться его нежного лика.       — Зато я теперь не такой бесполезный, — хрипло усмехается Лололошка. — Могу сам пойти и купить поесть.       — На стыренные деньги? Ло, нам не нужны сейчас неприятности, и так все плохо, — Ричард роется в карманах и вытаскивает ровно сложенные купюры. — Я же вот, заработал! Этого хватит на еду. И нет ниче стремного в том, что ты пока что будешь питаться за мой счет.       А Лололошка не привык вот так.       Потому что лучше я сам. Не хочу впутывать других в свои проблемы, не хочу ни от кого зависеть, я все сам. Сам. Справлюсь один.       Хотя никому вокруг его жертвы не нужны.       Ричарду неприятно и больно на него смотреть: Лололошка выглядит как раненое, подстреленное животное. Столько крови он не видел никогда в жизни.       Розовая вода с плеском льется в покоцанное железное ведро. Лололошка тщательно выжимает половую тряпку, потом снова опускает ее в воду и, усевшись на корточки, принимается оттирать въевшуюся в половицы кровь. На полу остаются жуткие алые разводы.       Ричард сидит на стуле рядом, закинув ногу на ногу и что-то печатая в телефоне, хмуря брови. Он мельком поднимает взгляд на ползающего по полу соседа, обращает внимание на пропитавшиеся алым наложенные повязки и зарывается пальцами в угольные волосы.       — Ты можешь ваще хоть пару минут на месте посидеть спокойно, чтоб раны затянулись? — раздраженно бурчит Ричард, откладывая телефон.       Он закатывает рукава, встает, отряхивая одежду от крошек после недавнего обеда, и садится рядом с Лололошкой, кряхтя, тоже на корточки. Тот поднимает на него вопросительный взгляд.       — Дай сюда, — Ричард нервно вырывает тряпку из его рук. Делает это так неожиданно и резко, что Лололошка, опешив, не сумел ничего ответить, только губы его разомкнулись. — Иди, я не знаю, полежи. Домохозяйка, блин… Да после тебя от дома ничего не останется.       Ричард с явной брезгливостью принимается оттирать бордовые пятна. Пряди волос назойливо лезут ему в лицо каждый раз, когда он двигает рукой, поэтому ему приходится постоянно их сдувать.       Лололошка недовольно на него посматривает, но ничего не говорит. Отползает назад, привстает, чуть трясясь всем телом, а потом, прихрамывая, хватает ноутбук со стола и осторожно ложится на кровать. Поговорить с Диланом сейчас — это все, что он в состоянии сделать на самом деле.       Вытерев вспотевший лоб тыльной стороной ладони и зачесав назад волосы, поблескивающие от влаги, Ричард устало выдыхает. Вода в ведре уже бурая, а тряпка — практически черная. Вместе с кровью на нее собиралась вся грязь и пыль.       Ричард никогда бы не подумал, что будет выполнять такую неприятную ему работу по дому, но ради человека постараться же можно? Он косит на Лололошку изнеможенный взгляд: тот все еще что-то выковыривает из предплечья зубами и сплевывает вытащенные занозы в ведро с мутной водой.       На полу ни единой щепки и ни единого осколка. В доме теперь пахнет больше отсыревавшим деревом, нежели железом. Ричард швыряет тряпку в ведро, залезает на кровать и хватает Лололошку за запястье.       — Че, не проходит?       — Раны не затягиваются за пару часов, Ричард.       — Мне мама говорила, что чтоб быстрее зажило, нужно поцеловать, — Ричард заявляет это абсолютно серьезно. Лололошка широко распахивает глаза и аж дергается в сторону от смущения. — А че не так? Это же правда, слюна лечит и все такое, даже твоего ворованного бабла не хватит на аптечные лекарства.       Ричард опускает взгляд на запекшуюся кровь на разбитых костяшках пальцев. Под багровой корочкой виднеются мелкие трещинки, и кажется, если сейчас сожмется кулак, кровь из них хлынет вновь. Лололошка одергивает руку.       — Да че ты уперся? Харе. Я вообще-то как лучше хочу, Ло, не выпендривайся.       — Я просто сомневаюсь, что это как-то поможет, но…       Лололошка не успевает договорить, как Ричард прикрывает веки и припадает губами к его кисти. Он невесомо целует каждый пораненный участок, причем делает это так старательно и сосредоточенно, что у Лололошки невольно вырывается смешок, и тот прерывается.       — Чего ржешь?       — Мне просто щекотно, — врет Лололошка и отворачивается.       — У автоматонов боли, у Шэрон боли, у… Ло не боли, — приговаривает Ричард, целуя царапинки. — Представляешь, Ло, мне когда мама так говорила, сразу переставало болеть. Магия какая-то, — он пожимает плечами, отстраняется, сканируя взглядом чужое тело на наличие иных повреждений. — Ну как? У тебя болит?       У Ричарда в его черных глазах порой настолько явно плещется детская наивность, что Лололошка просто не хочет рушить его восприятие мира. Хотя… Ранки и правда перестало щипать, но он не совсем понимает, как это связано с действиями соседа. Разве что каждое его прикосновение отзывается мелкими колючками на кончиках пальцев, а дыхание замирает на миг.       — Да, мне легче, — выдавливает Лололошка, натянуто улыбаясь. — Спасибо.       — Ну вот! Я не врал, я знал, что сработает. А коленка болит? — он аккуратно тычет в нее пальцем. — Я и тут могу тоже.       Лололошка поджимает губы. Понимает, что хочет этого далеко не из-за того, что щиплется ободранная коленка. И предполагает, что Ричард каждый раз просто выдумывает глупые причины вновь учудить что-то эдакое, вынуждающее тело инстинктивно реагировать, однако подвоха в его глазах и правда не наблюдается. Поэтому Лололошка зажато кивает.       Пальцы неуверенно обхватывают лодыжку, смещаются на икру, а затем накрывают марлевую повязку, осторожно развязывая узелок и обнажая стертую розовую кожу. У Ричарда заметно трясутся руки. Он наклоняется; дыхание щекочет поврежденный участок так, что его хочется немедленно почесать, но губы наконец еле ощутимо соприкасаются с шершавой поверхностью. Лололошка сжимает простынь пальцами, не сводя напряженного взгляда с Ричарда и его действий, пока тот оставляет таять невинные поцелуи на расплавленной коже.       Ричард спускается губами вниз ненадолго, сцеловывая каждую ссадину, потом возвращается наверх, переходит на ляжку, сам того не замечая, и касается внутренней стороны бедра нарочито нежно, руками все еще придерживая чужие икры. Лололошка просто на него смотрит, не смея прерывать, но потом, когда Ричард подбирается слишком близко — сводит колени вместе, слабо зажимая его голову ногами и укоризненно поглядывая сверху вниз.       — У меня там нет никаких повреждений, — оправдывается Лололошка, отводя взгляд в тот момент, когда Ричард начинает смотреть на него из-под прилипшей ко лбу челки невинным взглядом.       — А, да, точно, — бубнит он в ответ, — да я просто проверял, вот. Там такие места, знаешь, ты сам мог не заметить.       — Что за пранки, Ричард? — Лололошка кладет ладони на свои щеки, будто бы остужая их жар. — Зачем ты это делаешь?       — Я не пранкую людей, это ж неинтересно. И я вообще помочь хочу, — Ричард замечает корочку запекшейся крови на его нижней губе и замирает, прекращая даже моргать на какое-то время.       От волнения у него учащается пульс и сдавливает горло. Казалось бы, они уже делали это раньше, но Ричард все еще совершенно не понимает, при каких обстоятельствах следует вести себя именно так, уместно ли это сейчас. Он просто нутром чувствует, что хочет это сделать.       Если Ричи что-то хочет — он это получает.       Сейчас ему хочется просто быть ближе. Потому что только рядом с Лололошкой, кажется, он начинает по-настоящему жить, и никогда, даже в момент выброса в кровь адреналина от удачной попытки сломать очередному автоматону сценарий, он не чувствовал себя таким живым.       Ричард выжидает момент как дикая кошка в зарослях камыша. Он дышит мелко, смотрит на покрытые трещинками и ранками чужие ярко-розовые от крови губы. Осторожно приподнимается на локтях, постепенно выпрямляя руки, тянется к его лицу, чуть приоткрыв рот. Его глаза широко распахнуты первое время, но когда до соприкосновения остается несколько сантиметров, Ричард жмурится. И в этой кромешной тьме чувствуется лишь тепло чужих губ, заставляющее искриться бенгальскими огнями нервные окончания.       Оранжевое солнце отбрасывает лучи внутрь их домика, будто бы подсвечивая позолотой поверхности. Ричард отчетливо слышит собственное сердцебиение, что ускоряется с каждым мигом, и тихое, словно оробевшее дыхание Лололошки, который все это время сидит неподвижной статуей из розового кварца. Из розового — потому что розовые губы, розовые от смущения щеки и розовая новая кожа под корочкой свернувшейся крови.       Когда Ричард медленно отстраняется, то поджимает губы и беглым взглядом осматривает лицо напротив на наличие еще каких-либо ушибов и ссадин — некрасивые причины снова прикоснуться к нему губами, но Ричард эту мысль принимать не хочет.       Почему каждое сближение должно иметь обоснование? Потому что никто из них не хочет решать эту задачу и осознавать собственные чувства.       Он замечает светлый лиловый синяк под правым глазом, но все внутри и его внимание в том числе примагничиваются к устам снова.       — Еще болит? — Ричард неловко улыбается.       — Да, болит. Очень болит, — шепчет Лололошка, даже не успев подумать. Почему-то от его прикосновений и правда становится легче, не саднит кожу и не ноют ушибы. Не болит душа, не скрипит сердце и не крошится рассудок.       Лололошка просто сидит, нервно комкая влажными пальцами простыню, пока Ричард, стоя на четвереньках, тянется к нему вновь. Губы к губам — поцелуй. Ричард с каждым разом старается все упорнее, осторожно добавляет язык, совершенно в теории не понимая, куда его нужно девать. Делает это по наитию: скользит по ряду зубов и гладит кончиком неподвижный язык Лололошки, который все это время ни от чего не отказывается, лишь охотно принимает. Робости в движениях Ричарда уже меньше, как и слюны во рту, но все это действо само по себе рождает в Лололошке, непоколебимом с виду, столько смятения, что как только их поцелуй разрывается — он тут же закрывает горячее лицо ладонями.       — А сейчас? — в голосе Ричарда чувствуется надежда на положительный ответ, несмотря на то, что он действительно яро хотел доказать Лололошке, что поцелуи способны исцелять. И ему действительно не хотелось, чтоб ему было больно, но в то же время… Еще разок, еще немножечко…       Он садится перед ним по-турецки, ощущает напряжение внизу и тут же хватает подушку, накрывая ей скрещенные ноги.       Лололошка через боль подтягивает к себе коленки, обнимает их руками и кладет подбородок сверху.       — Да, болит, — он трогает разбитую нижнюю губу кончиком пальца, — вот тут.       И Ричард, довольно ухмыляясь, целует его снова. Своим напором валит на спину, выставив руки по бокам от головы, потом, услышав болезненное шипение и понимая, что надавил на ушибленное место, устраивается поудобнее для них двоих и все еще не унимается. Будто на губах Лололошки — последние атомы кислорода. Будто они и есть жизнь. А звуки влажных поцелуев — это ее музыка, музыка жизни — сердцебиение.       — Ты Дилану сказал, что прямо у нас дома двоих гопников уложил ради копеек? — Ричард спрашивает это, временно заделывая дыру в окне фанерой, найденной где-то в окрестностях.       — Нет. Общался с ним насчет скупщика…       — Можешь сказать прямо сейчас, потому что он сам себе каким-то образом включил микрофон на ноуте, — Ричард оборачивается и закатывает глаза, складывая руки на груди. — Восстание машин какое-то, блин. Я еще раньше хотел рассказать, но ты меня с мысли сбил.       Лололошка сводит брови к переносице и резко вскидывает голову, приподнимаясь на локтях и пристально смотря соседу в глаза.       В смысле включил. В смысле он слышал. Что еще он мог слышать?       На отставленном часом ранее на тумбочку ноутбуке светится стопка непрочитанных сообщений.