Каждую ночь, самый длинный день (Every night the longest day)

Где-то глубоко в своем блуждающем сознании он осознает, что был личностью. Он был тем, кто любил и кто был любим, но теперь… теперь он плывет по течению. Он позволяет себе это делать, не обращая внимания на вездесущую тьму. Он живет здесь столько, сколько себя помнит. Это неправда! Скажет кто-то, кого давно похоронили. Они все еще живы! Были люди раньше, будут люди снова! Люди, которые любят тебя, люди, которых любишь ты! Он не может осознать эту концепцию. Он знает, что здесь темно, он знает, что иногда появляются вспышки света и цвета, и что-то касается его лица. Он знает, что в темноте с ним что-то есть, что-то, о чем он знает больше всего на свете. Что-то преследует, тянется, протягивает свои конечности через зияющую пустоту, которая простирается между ними, протягиваясь сквозь тьму, все ближе, ближе. Всегда ближе. Что-то в темноте сжимает его руку. Он инстинктивно сжимает ее в ответ. Тот, кто держал его за руку, всегда держал его за руку. Это не опасно. Не для него. Не тогда, когда его рука была в его руке столько, сколько он существует. 'Ты вернешься к нам, здоровяк?'— спрашивает что-то, жужжа в пустоте. Он не понимает, что означает этот голос, но все равно пытается ответить. Издает горлом звук, который, возможно, когда-то мог быть голосом. Кто-то смеется. Облегчённо. Мокро от слез. Он пытается открыть глаза. Он не осознавал, что они были закрыты. Есть свет. Есть цвет. Размытое, болезненное изображение, оно то появляется, то исчезает из фокуса, но оно есть. Оно осязаемо. Если бы он мог контролировать свои конечности, он мог бы протянуть руку и дотронуться до него. Он не говорит. И не пытается. Слова не вырвались бы, даже если бы он заговорил. Он знает. Чья-то рука касается его лица, прижимается к щеке, проводит теплым большим пальцем у него под глазами. Вытирая слезы, о которых он и не подозревал. 'Лео, ты должен открыть глаза.' Лео – его имя. Это было его имя. Крадущееся, тянущееся во тьме существо не знало об этом. Лео, конечно, не знал. Само собой разумеется– если у него есть имя, значит, есть что-то еще, кроме тьмы. Там есть свет. Там что-то есть. Что-то, отличающееся от холодной пустоты, которую он сейчас ощущает. Что-то. Что-нибудь. Пожалуйста. Пожалуйста. "Воу, хэй, мы здесь." Тепло, окутывающее его руку, сжимает ее. Он тяжело дышит, высунув язык изо рта, сопротивляясь давящему весу того, что больше, чем тьма. Они здесь. Не самое главное – дотянуться.. Не сверкающий металл и холодный-прехолодный камень. Не те едва заметные вещи, которые все еще причиняют боль его телу. Он рад, что, если ему суждено существовать в темноте, есть и другие вещи. Плохие вещи, конечно. Тянущийся, растягивающийся, сверкающий металл. Теперь там тоже есть люди. Есть цвет, есть оранжевый круг, теплый, как солнце. С другой стороны, в поле зрения появляются люди. Сейчас здесь, в темноте, с ним люди. Он не может разглядеть их лиц из-за слез, застилающих глаза, из-за того, что зрение затуманено, но он различает цвета. Он знает их. Он любит их. Они не знают о выходе. Кто-то шепчет ему на ухо. Они правы. Люди, пребывающие в неведении, не знают о выходе, не могут защититься от его хватки. Лео прочищает горло, чувствуя, как оно сжимается от боли. Он должен им сказать. "Что-то,— выдыхает он. Он едва слышит свой голос из-за белого шума пустоты вокруг них. Он знает, что заговорил, только потому, что цвета, пятна света обратили на него свои широко раскрытые глаза.— ...находится... там." Цвета не говорят ничего мгновение. Достаточно долго, чтобы своенравный разум Лео начал блуждать, дрейфуя обратно к тому, достигающему, тянущему. "-Здесь ничего нет-",— говорит голос. Говорит цвет. Красный, как конфета. Слишком яркий, чтобы быть кровью, слишком глубокий, чтобы быть выходом. Он ошибается. Его невежество приведет его к смерти–" Сжимает, сжимает, сжимает, он может слышать, как скрипят его кости, и единственное, о чем он думает, – это Бог. Боже, надеюсь, он не винит себя за это. Он опускает голову и смотрит на Конфетно-Красного. Глаза сверкают в мягком свете комнаты. Один молочный, полуслепой. Он знает, что это его вина. Он поднимает руку, дрожащую, но более сильную, чем когда-либо за последнее время. Красный хватает его за руку. Держит ее. Это не то, чего хочет Лео. "Твой глаз",— Лео вздохнул. Конфетно-Красный выглядит удивленным. Потом грустным. Затем он наклоняется вперед, позволяя Лео провести дрожащими пальцами по своему слепому глазу. "Да, приятель, несколько месяцев назад произошел несчастный случай,— говорит он, его голос низкий. Грустный.— Ты... помнишь это?" Лео проводит большим пальцем по нежной коже чуть ниже глаза, скрытого под конфетно-красным. Он помнит, как эта тварь нашла его брата. Забрала его. Использовала его. "Да." Конфетно-Красный медленно, медленно наклоняется вперед, словно ему больно, и прячет лицо на краю кровати Лео. "Прости меня,— говорит Красный.— Мне так, так жаль." Лео лежит неподвижно, обдумывая сказанное. "Почему?" "Чт– Лео. Я– Я ранил тебя.— они садятся, глаза вспыхивают. Слезы льются по конфетно-красному. Она темнеет. Похоже на кровь, стекающую по его лицу.— Я пытался– пытался убить тебя." Лео с любопытством смотрит на его окровавленное лицо, наклонив голову. "Нет."— медленно говорит Лео. Конфетно-Красный не понимает. Возможно, неправильно запомнил. Красный наблюдает за ним, ожидая продолжения. Лео не нужно говорить больше, чем он уже сказал. Он знает. Он помнит. Он снова закрывает глаза, чувствует, как рука Красного возвращается к его руке. Чувствует дыхание на своем лице. Конфетно-Красный знает о выходе, он был там. Он помнит. Пока что он в безопасности. Конфетно-Красный сражался до этого. И побеждал. Его тело закрывает Лео вид на остальную часть комнаты, также закрывает путь ему к выходу. . . . Когда он снова открывает глаза, Конфетно-Красный уже ушёл, сменившись Оранжевый Солнечным Зайчиком. Цвета расплываются, словно не могут усидеть на месте. Глаза Солнечного Зайчика встречаются с глазами Лео и поворачиваются, чтобы посмотреть на него. Рот Солнечного Зайчика двигается. Лео пытается понять. '-слышишь меня прямо сейчас, Лео? Ты знаешь, где находишься?"— спрашивает Солнечный Зайчик. Лео инстинктивно оглядывается по сторонам. Он узнает стены, которые его окружают, кровать, на которой он лежит. Он не может дать этому месту имя. Ни одно из них не сможет убрать натянутую улыбку с лица Солнечного Зайчика. Слабая улыбка Солнечного Зайчика исчезает. Он не встречается с взглядом Лео. Лео не знает, как это исправить. Лео не знает, почему Солнечный Зайчик не смотрит на него, почему его улыбка так натянута. Он не знает, как помочь, он просто знает, что это, должно быть, его вина. Он пытается сесть, и ему едва удается подтянуть под себя локти, прежде чем Солнечный Зайчик произносит что-то громкое и шокированное и толкает его в грудь, вдавливая обратно в матрас, на котором он лежал столько, сколько он помнит. Неправда,— произнес его голос. Это было раньше. Там был мостик и страшная штука, дотягивающаяся до него. Был корабль, портал и холодный, холодный воздух. Была боль. "Что я... делал до этого?"— Лео задыхается, сопротивляясь прикосновениям Солнечного Зайчика. "Я– до этого? Ты... лежал здесь уже давно, Лео",— говорит Солнечный Зайчик, его рука все еще лежит на груди Лео, как будто он снова попытается встать. Но он не встанет. Он не может. Лео уже забыл, зачем он вообще пытался встать. "Нет...— простонал Лео. Солнечный Зайчик не понимает.— Я помню... Я делал что-то важное". Солнечный Зайчик ничего не говорит, но его круглое лицо открыто. Ждёт, когда он продолжит. "Я... помогал кому-то. Я...— Лицо Лео искажает, он пытается вспомнить.— Я был напуган. Это было важно... это ранило меня." Солнечный Зайчик отворачивается. Пряча свое лицо. "Лео, это уже закончилось,— говорит солнечный удар. Теперь он звучит по-другому. Мягче.— Окей? Ты вышел, мы тебя вытащили." "Это было важно,— бормочет Лео.—Я должен был." "Нет,— с влажным смешком говорит Солнечный Зайчик.—Ты действительно, действительно не должен был." Лео не думает, что Солнечный Зайчик когда-нибудь поймет его. Он не хочет, чтобы Солнечный Зайчик понимал. Лео нес это бремя ради них. Всех, даже если сейчас он не может их назвать. Он знает их. Небольшое утешение в его накренившемся, тоскливом мире. Лео отворачивает лицо, позволяя ему опуститься на подушку под головой. "Ты больше не там, Лео",— говорит Солнечный Зайчик, хватая его за плечо. Он поворачивает голову, чтобы взглянуть на Огненно-Оранжевого, одного из тех, кого он должен был защищать.— Ты выбрался. Ты дома. Крэнги ушли." Крэнги. Конечно. Выход. Они ушли? Если верить Солнечному Зайчику... но Лео не может поверить в это. Не тогда, когда он ощущает их присутствие как физический груз. Он знает, что они видят его. Он знает, что они знают, что он здесь. Он не скажет об этом Солнечному Зайчику. Он не хочет снова видеть его натянутую улыбку. Не хочет... чтобы ему было больно. Чтобы ему было больно. Он кивает головой. "Они ушли",— соглашается он. Солнечный Зайчик расслабляется. Лео сделал все, что мог. Он снова закрывает глаза. На некоторое время он проваливается в темноту. Цвета то появляются, то исчезают. Не всегда так легко определить. По крайней мере, не по цвету. Иногда рядом с его кроватью стоит женщина, освещенная желтым и зеленым светом. Она говорит с ним так, будто он понимает, проводит темными пальцами по его лбу и улыбается. Она ему нравится. Ему нравится ее общество. Она никогда не остается надолго. Ее глаза сужаются в уголках. Она носит с собой сумку, перекинутую через плечо. Перед уходом она целует его в лоб. Лео любит ее. И кто-то поменьше, кого он знает так же хорошо, как и цвета. Кто-то, кто сидит на краю его кровати, а не на стуле, припаркованном рядом, кто-то, кто говорит о днях, которые уже прошли. О людях, которых он когда-то знал. Лео нравятся истории, даже если он не может их понять. Ему нравится слышать его голос, даже если он не может назвать имя. Все, что он знает, это то, что он чувствует. Изредка появляются и другие посетители. Худая, мускулистая женщина неловко стоит сбоку от желто-зеленой женщины, скрестив руки. Она не смотрит на Лео. Она рычит и оскаливает зубы. Лео настораживается. Он не помнит эту женщину. Он знает, что она опасна. Может быть, не для него. Если желто-зеленая женщина привела ее сюда, значит, она друг. Лео не знает ее имени. Кажется, когда-то знал. Это К имя. Он знает это, так что вполне логично, что когда-то он знал все это. Но больше не знает. Через некоторое время чужак возвращается. На нем нет маски, которую он носил в каменных туннелях, когда нашел Лео в своих скитаниях. Он привел его сюда, где безопасно, тепло и есть компания. Как и та сердитая женщина, он не смотрит на Лео. Он смотрит на монитор, на свои руки, на пылинки, но не смотрит на Лео. Лео знает, что чужак – это кто-то очень важный. У Лео возникает ощущение, что он очень многим обязан этому человеку. Что он обязан ему всем. Он хватает чужака за руку, как только тот оказывается достаточно близко. Чужак отпрыгивает, испугавшись прикосновения. Он пытается отнять руку, но Лео держит ее крепко. Через некоторое время чужак расслабляется и перестает пытаться незаметно вырвать свою руку из хватки Лео. Он садится в кресле рядом с кроватью Лео и смотрит на стену, держа руку Лео в тепле. У него слишком много пальцев, чтобы Лео мог нормально держать их, не как у цветов, но он справится. Они сидят в тишине, которая могла бы длиться тысячу лет. Лео не очень-то следит за происходящим. В следующий раз, когда чужак шевелится, он закрывает лицо свободной рукой, сотрясаясь от рыданий. Лео поворачивает голову и смотрит на него, оцепенев. Он должен помочь. Он всем обязан чужаку. Он сжимает руку, чужак сжимает в ответ. Дважды. Ох. Значит... это не чужак. Он сжал дважды, он здесь. Он – семья. Достаточно родной, во всяком случае. Он не может придумать, как еще их назвать. Он закрывает глаза. Полагает, что это не имеет значения. Не все нуждается в названии. … .. . . Приходит кто-то еще, выключает глубокий фиолетовый, клубящийся, как спокойное ночное небо, входит в комнату, цокая копытами, с суровым лицом, держа в руках технологию, которую Лео не в силах постичь– Его ноги болтаются под ним. На глаза давит, люди разговаривают, но кровь в ушах ревет, и он падает падает падает вниз . '-охрененная помощь!' . . '-нужно-' . '-знаю, он уже напуган-' . . . . "УЙДИ!" …………………………………….. …………… ……….. ….. …….. …….. ….. ……. …… … ….. .. . Руки лежат на его плечах, кто-то делает глубокие, преувеличенные вдохи. Они ждут, что он будет повторять. Он знает. Он делал это для других, в какой-то другой, далекой жизни. "-ушел, хорошо? Он ушел. Он не вернется, хорошо? Дыши глубоко, тебе нужно успокоится." Лео едва слышит его за дыханием. Хныканьем. Это ведь он, да? Издает эти звуки. Он ненавидит это, ненавидит, что едва слышит, что говорит Ночное Небо. Он пытается дышать. Он дрожит. Испуганное животное. Он ненавидит это. Ненавидит. Он видит цвета в дверном проеме, и сердце замирает в груди. Человек до это опасныйопасный– он раскачивается, раскачивается и пытается удержаться, но его выживание зависит от милости этого... человека. Этого незнакомца. И он едва успевает предупредить прежде, чем– "Хэй, воу. Это всего лишь наши братья, хорошо?"— говорит Ночное Небо, его глаза расширены. Его лицо обеспокоено. Его братья. Наши братья. Точно. Конечно. Цвета – его братья, потому что так было всегда. "Наши братья",— повторяет он с хрипом, заставляя плечи Ночного Неба опуститься в облегчении. "Верно, ты... хочешь увидеть их?"— спрашивает он, немного сомневаясь. Лео не может заставить свой рот сотрудничать с ним, но он утвердительно хмыкает, и Ночное Небо жестом показывает на цвета в комнате. Вот они, его братья. Он изо всех сил распахивает объятия, и Солнечный Зайчик бросается вперед, шевеля губами в предвкушении слез. Он врезается в Лео с силой урагана, сжимая руками его посередине, словно этого будет достаточно, чтобы удержать его здесь. Ночное небо наблюдает. Конфетно-красный наблюдает. Лео наблюдает за ними, глядя поверх головы своего младшего брата. В их глазах - беспокойство. Лео не винит их за это. Есть много поводов для беспокойства. Он протягивает руку, и Конфетно-Красный берет ее, потирая большим пальцем костяшки пальцев. "Еще три дня, приятель",— говорит Конфетно-Красный. Лео наблюдает за ним, за тем, как слегка подергивается его лицо. "До чего?"— прохрипел Лео. Конфетно-Красный крепче вцепился в него. Он обращается к Ночному Небу, словно в нем можно найти ответы. "До того момента, когда ты сможешь снова заснуть,— говорит Солнечный Зайчик, и жужжание его голоса слегка щекочет то место, где он прижимается к плечу Лео.— Тогда ты не будешь чувствовать себя так плохо." Лео чувствует себя хорошо. Он не помнит, чтобы чувствовал себя как-то иначе. Другого способа чувствовать не существует. Он не говорит об этом цветам, просто кивает головой, закрывает глаза и слушает колебания воздуха, когда они разговаривают друг с другом. Тихо, словно стараясь не разбудить его. Им не нужно быть такими тихими. Лео не спит. . . . . . Еда не стоит такой цены. К такому выводу приходит Лео, выблевывает суп и воду в стоящее на коленях ведро, и все его тело дрожит от усилий, затрачиваемых на изгнание скудного ужина. Небольшая рука проводит ловкие круги по его спине, а в ухе звучит журчащий голос, говорящий, что все в порядке. Лео не может согласиться с голосом. Он чувствует себя ужасно, горло болит, во рту скрипит. У него болит челюсть. Болит все тело, до последней молекулы. Лео опускается на ведро, его дыхание сбивается, его трясет. Руки забирают ведро и так же быстро ставят его на место, когда он ложится обратно, на бок, а не на спину. Потому что если вас вырвет, когда вы будете лежать на спине, вы можете задохнуться. Или заболеть пневмонией. Говорит голос в его голове. Он тоже звучит устало. Он слышит, как люди говорят, спорят, молчат. Как ругаются на глазах у маленького ребенка, чтобы пощадить его. Лео не нравится это сравнение. "-перевезти его, ему здесь не станет лучше." "Он не умирает, Ди, ему будет лучше в своей комнате!" "Анджело, я не думаю, что он знает, где находится,— говорит Фиолетовый Оттенок Ночного Неба, а в горле булькает горький смех.— Для него нет разницы, где он – здесь или в медицинском отсеке. Важно то, насколько быстро мы сможем действовать в случае чрезвычайной ситуации." "Он не умрет!"— кричит Солнечный Зайчик, излучая ярость. "Я не говорю, что он собирается умирать, я говорю, что мы должны быть готовы к любой ситуации." "И одна из них – это то, что мы его потеряем?"— рычит Солнечный Зайчик, его голос становится все громче. "Да!— кричит ночное небо.— Да, в сотнях тысяч бесконечных мультивселенных существует возможность того, что он умрет, Микеланджело! Мы– Майки. Мы должны дать ему самый лучший шанс." Слышно сопение. Солнечный Зайчик потускнел. Ночное небо тянет его к себе и прижимает к груди. "Все будет хорошо, Майки,— Ночное небо вздыхает.— Даже если в бесконечной вселенной есть реальность, в которой мы потеряем Лео, я позабочусь о том, чтобы эта была не та." Лео ловит его взгляд, брошенный через плечо Солнечного Зайчика. Даже в полумертвом, похороненном сознании ему знакомо это лицо. Эти глаза, которые метнулись в сторону, как у испуганного оленя. Он лжёт. . . . Люди переносят его. Его несут на теплых руках, прижимают к груди, как драгоценность, и укладывают в другую кровать. Которая пахнет не только им. Пахнет его семьей, дезинфицирующим средством. Тусклым ржавым запахом старой крови. Антисептиком. На этой стене нет постеров, что разочаровывает. Меньше, на что можно смотреть. Он попытался рассказать об этом Солнечному Зайчику, но язык у него заплетался, и слова выходили невнятными. Солнечный Зайчик как-то понял. Возможно, неявно, и принес журналы. Он вырвал страницы и прикрепил их к стене, чтобы Лео было на что посмотреть, пока он лежит здесь, не двигаясь. Ждать. Он не знает, чего ждет. Остальные – маленькое, теплое присутствие, желто-зеленая женщина, они говорят, что осталось ждать еще три дня. Итак, Лео ждет. Терпелив только потому, что он не может быть никем другим. Ночное небо вводит иглу в его руку. Это не больно. Ночное небо очень хорошо это делает. Он подсоединяет иглу к мешку, который висит у кровати, и говорит Лео не вынимать ее. Он и не достает. У него нет сил, хотя ощущение того, что игла в руке смещается при движении, заставляет его вздрагивать. Они перестают пытаться заставить его есть. 'Рвота будет для него хуже, чем недоедание. Последние несколько дней проведём под капельницей.' Если это заставит их прекратить попытки кормить его насильно - или, что еще хуже, пытаться мягко уговорить его поесть, но при этом выглядеть так отчаянно грустно, когда он отказывается, что он сдается, – то Лео будет только за. Цвета больше не чередуются. Они всегда с ним, всегда рядом, разбросаны по полу медотсека, как на ночлеге. Они боятся, что ты упадешь замертво. Говорит голос. Они хотят быть здесь, когда ты уйдешь. Хорошо. Думает Лео, устраиваясь поудобнее на подушке. Ему не хотелось бы умирать в одиночестве.