Каждую ночь, самый длинный день (Every night the longest day)

Освещение больше не имеет значения. Прожекторы, фонарики, масляно-желтые лампы, которые когда-то были таким утешением, не имеют значения. Теперь всегда темно. Глаза открыты или закрыты. Это не имеет значения. Уже темно. Как длинный-предлинный туннель, в конце которого нет света. Он перестает тянуться, он перестает держаться, уставившись в комнату невидящими глазами. Безразличными. Как стекло. Как… . …. Когда-то он был кем-то особенным. Он был частью жужжания в воздухе. Частью головокружительного водоворота красок, который его окружал. И теперь. Безымянный. Бесформенный. Пустота Ушла Ушла ушла. Ушла, и это больше не имеет значения, и мысль о том, что скоро он умрет, и ничто не будет иметь значения, должна приносить облегчение. Ему должно быть приятно осознавать, что все, что он сделает, уже сделано. Что он больше никогда не сможет причинить боль, но этого не происходит. Он боится умереть. Ему было страшно раньше, ему страшно сейчас. Он не думает, что знает, как не бояться, он не думает, он не думает, он не думает, кем он был до того, как бессонница завладела его разумом? Он знает, что он был чем-то. он не может вспомнить, но он знает, что он был чем-то, он был кем-то, кого любили, все ещё ли он такой? что-то мелькает на самых краях его сознания. его воспоминания исчезли, но он все еще испытывает радость. он был счастлив. он был счастлив. сейчас он не печален, маленький судья в этом бесконечном круговороте ужаса. он боится, но не так, как раньше. это не разрывает его изнутри, не заставляет кричать, кричать, кричать в отчаянной попытке остаться в живых. он здесь еще ненадолго. еще немного, и он почувствует, что его разум ускользает, что в его руке чья-то рука, что кто-то говорит с ним, но знание проносится над ним, как волна, слишком быстро, чтобы он мог что-либо предпринять. смерть шепчет, ее холодное дыхание касается его затылка, заставляя вздрогнуть. Но он не боится умереть. просто он будет очень по всем скучать. ' Не надо.' Выдыхает он. Цвета кружатся в его глазах, темнеют, они склоняются над ним. Они что-то говорят, звуки, которые они издают, захлестывают его. Это ничего не значит. Ничто из этого не значило что-либо. 'Пора идти.' Говорит невидимая фигура в изножье его кровати. 'Нет...' Бормочет он, морщась, пытаясь спрятаться от голоса. Он не открывает глаза, он чувствует, как голос касается его. Кто-то заставляет его открыть глаза. Он отворачивается, постанывая от боли из-за света, который режет его зрение, вызывая острую боль в голове. Он слабо отбивается от рук, которые отпускают его, и снова закрывает глаза. 'Это нереально' Говорит что-то, кто-то, кто любит его, но как это может быть нереальным, когда оно сидит на краю его кровати, вдавливаясь всем весом в матрас. 'Это реально.' Возражает он, не в силах расслышать собственный голос из-за звона в ушах. Он слышит возражения, он слышит мольбы, чувствует, как они хватают его за руки, за лицо, за любую часть тела, до которой могут дотянуться. Он этого не чувствует. Он едва ли может сказать, что они там есть. Они долго не отпускают его. Они разговаривают, они поют, издавая приглушенные смешки. Они также много плачут, над ним, над его неподвижной фигурой. Он не может понять ни одного из их слов, но смысл все равно доходит до него. когда кто-то склоняется над ним и крепко сжимает его руки, зажмуривая глаза и заливаясь слезами, он понимает их намерения. он не может узнать их. но он знает их. он знает. Он лежит здесь, наблюдая за людьми в этой комнате, наблюдает за их постепенным падением. Он наблюдает, как двое из них бросаются друг на друга, наблюдает, как фиолетовая буря уносится из комнаты, крича, крича. фиолетовый некоторое время не возвращается, отчего у него внутри все переворачивается. фиолетовый должен быть здесь, без него цвета выглядят неправильно. он не знает, как сказать об этом остальным, как заставить их вернуть фиолетового назад. он пытается. Он, конечно, пытается, пытается сесть, чтобы найти пропавшего члена своего своенравного двора, тяжело дыша и неохотно поскуливая, его горе быстро перерастает в панику. фиолетовый только что был здесь, а теперь его нет, и это– это ужасно. Кто-то держит его за плечи, кто-то шикает на него, пытаясь прижать обратно, красное, красное, красное застилает ему глаза, и он не может сдержать рыданий, которые вырываются из него. он ничего не может с собой поделать и хватает за руки Красного, крепко держа, как будто отпустить означало бы смерть. это. возможно. 'он уже возвращается, с ним все в порядке. пожалуйста, не плачь.' Он плачет? он не может дотянуться, чтобы проверить, его руки все еще сжимают руки Красного. не желая, не в силах отпустить. фиолетовый вихрем врывается обратно в комнату и резко останавливается у его кровати. фиолетовый что-то говорит, но слишком быстро, чтобы он мог что-то понять. кажется, он замечает это, останавливается и замедляется. 'Я в порядке. Я здесь.' Медленно произносит он, поднимая руку и крепко сжимая ее.'Я не должен был... Я здесь. Дыши глубже, хорошо?' он пытается. воздух застревает где-то в груди, но красный продолжает подбадривать его, так что он продолжает пытаться, и в конце концов стеснение в груди ослабевает настолько, что он может снова откинуться на кровать, глаза снова вялые и затуманенные. он слушает, как хрипит его дыхание в груди, слушает, как говорят цвета. напряженно. взбудораженно. пока не споря. бросив на них быстрый взгляд, он видит, как красный заключает фиолетового в крепкие объятия, и это немного успокаивает беспокойство, поселившееся у него в груди. На кровати вместе с ним лежат еще двое, в то время, как цвета стоят в теле комнаты. грубый мех щекочет его плечо, маленькие острые руки вырисовывают узоры на его коже. Кто-то сидит рядом с ним, задрапированный в желто-зеленое. она говорит, но не с ним, а с фигурой рядом. он не может ее понять. на краткий миг их глаза встречаются. она отводит взгляд, словно обжегшись. это больно. он скучает по ней. он пытается лежать спокойно, хочет опуститься вниз вниз вниз, пока не останется ничего, что могло бы причинить ему боль, но его тело, как всегда, предает его, беспокойно дергаясь, не позволяя устроиться поудобнее. он чувствует давление в груди, его трясет, и он не знает, почему, но руки лежат на его плечах, люди говорят, а он смеется. И он не может перестать смеяться, хотя руки сжимаются все сильнее, и это истерически смешно, лучше любой шутки, которую он когда-либо рассказывал, но за глазами, в голове и за зубами давит, и он ржет, и всхлипывает, и смеется, смеется, но это уже не похоже на смех, это звучит так, будто он кричит– Ему на колени ставят ведро, и он, не теряя времени, наклоняется над ним, выкашливая желчь в ведро. Он не ел, поэтому кроме воды и желудочной кислоты ему больше нечего отвергать. когда он поднимает голову, то видит, что смерть сидит на краю его кровати и наблюдает за ним с отстраненным весельем. 'Разве это недостаточное доказательство того, что время пришло?' спрашивает смерть, наклоняя свою теневую голову. Он не отвечает. Он опирается головой о край ведра и захлебывается собственными кричащими рыданиями.