Только ты знаешь...

Второе сентября — первый, именно учебный, день, проведённый не за рассмотрением линейки и слушаньем классного часа, а за учебниками и тетрадями, с ручкой в зубах и умными мыслями в голове. А точнее, так должно быть, если только, в идеале, но, как всем давно известно, во всём есть свои нюансы и ничего идеального не существует. Вот Осаму, к примеру, в этот самый день, проспал первый урок и опоздал на половину второго, также, пока он опаздывал, успел ещё и выбесить классную руководительницу, за что теперь она его ужасно ненавидит, да и он её тоже. Последующие время, он играл в картишки, не ведя никаких записей по поводу того или иного предмета в тетрадь, то есть ещё и не слушал учителей, и не получал от них нужные знания, развлекаясь, как мог со своими, как он сам, ничего не делающими друзьями. В общем, одним словом, он почти весь учебный день валял дурака, совершенно ни на что не оглядываясь. И после этого его можно смело назвать: "Бездельник". Ладно, ну а если совсем честно, то всё же, у Осаму, и не совсем всё потерянно и от рук отбито, ведь на последнем уроке он мужественно одолел свою лень, пересилил самого себя и написал сразу две контрольных по алгебре – одну, первого варианта, для Сигмы, а другую, второго варианта, для себя. И это, я считаю, достойно похвалы, как и со стороны классной руководительницы, так и со стороны одноклассников, которые, к слову, безнадёжно спалились перед математичкой с телефонами и не смогли решить даже одного задания. Но не стоит детей упрекать в этом, потому, как у них были причины к такому паническому поведению, где главной из них являлся страх, который можно было заметить и на лице круглейшего отличника школы и старосты десятого "А", тобиш Сигмы, и кот-кто, а он-то точно должен был быть готов к маленькой внеплановой контрольной, поэтому, когда в итоге оказался растерянным и он, то что уж остаётся говорить о его несчастных одноклассниках? Вернёмся к выгораживанию Дазая. Итак, в первую очередь, важно отметить, что опоздал он не специально, в надежде на то, что он прогуляет и этого никто не заметит, а потому что потерял каким-то странным образом телефон и не заметил пропажи, да и забыл про него, абсолютно. Выглядит, конечно, пусть и несерьёзно... но зато это чистая правда. Так вот, а что же касается того, что он не взял некоторые учебники, тратя на их сбор много времени уже утром, торопясь в школу, то... Нет, он правда не мог собрать в портфель все нужные принадлежности с вечера! Прямо хоть убейте! И всё равно ему, что если бы он раньше подумал своей бедовой головушкой, заглянуть в скинутое в группу класса расписание, то смог бы сразу и кинуться на поиски своего гаджета, и даже предотвратить нынешнее положение, не разозлив математичку своим полным отсутствием на первом уроке. К сожалению время нельзя повернуть назад, поэтому Осаму придётся волочить на себе этот тяжкий грех всю свою жизнь... Эх, всего-то из-за того, что он не додумался собраться с вечера! Хотя не стоит раскисать. Пусть и этот чёртов день был весь построен на одной мелкой неудаче, переросшей в удивительные проблемы во взаимоотношениях "второй мамы" и "второго сына", на всю непросветную чернь всё же приходилась, хоть всего единственная и очень маленькая, невероятно яркая звезда. Именно и только её Дазай был готов оберегать, хранить, любить... Сидеть за одной партой с ней и, где-то в далёких мечтах, на одном стуле... Да, у него уже собралась коллекция секретных, и не совсем, желаний чего бы он с ней хотел. И даже наплевать, что, на самом-то деле, и близко не с, так называемой, "ней", а с, как с большим потрясением недавно узнал Осаму, "ним". Сначала это для него была, конечно, огромная неожиданность, так как зрение и чуйка на прекрасных дам его, никогда и ни за что, ещё не подводили, и он был, даже при первой их встрече, полон уверенности, что легко сойдётся с понравившейся ему старостой, в связи со своим обаянием, от которого девушки всегда так и бежали за ним. И-и-и он просчитался. Но, в общем-то, и также быстро примерился с полом своей любви, потому что посчитал, что пол — это не главное, а главное, что Сигма ему нравится и всё тут, вы теперь его не переубедите, даже не пытайтесь, он уже крепко и бесповоротно связал вместе их судебки, что сам дьявол все пальцы переломает, если пожелает развязать. Если Осаму вцепился, то уже вряд ли отцепится, это мог подтвердить и, за всю жизнь настрадавшийся от этого, Достоевский. По счастливой случайности, сразу во второй день его судьбоносной встречи с Сигмой, ему ужас как повезло оказаться за одной партой с ним, как раз таки, благодаря тому, что он проспал и его изначальное место занял "Федин блондин" — Никола Гоголь. Ха-ха, забудем тот момент, что Дазай чуть было того не выпроводил, усевшись вновь к "своей крысе", слава богу, что Достоевский оказался рациональнее и указал ему правильное направление, являвшееся стулом рядом с Сигмой. И тогда-то, и пошли в ход все его методы по завоеванию женских сердец! Нельзя было ни в сказке сказать, ни пером описать, как говорится, какое он испытал потрясение, когда ни один из них не сработал, а сосед по парте всё переживал и переживал за что-то, чего Осаму никак не мог понять, наверное, потому что и чуйка от любви его задыхалась, и голова от того же кругом шла, но он не сдавался! Он выбрал, что раз уж позориться, то позориться до конца! Хоть что-то то он должен в этой жизни доделать, а какой смысл-то всё на пол пути всегда бросать. В этот раз так не пойдёт. Он обязательно добьётся Сигмы, даже если придётся обойтись без популярности и его любимых выходок. Как-нибудь без них проживёт! Много подобных мыслей кружилось над головой Дазая, как обычно кружатся мотыльки вокруг лампочки, много он молчал, идя домой после школы и последнего урока алгебры, лишь с Гоголем и Достоевским, ибо Сигма, как ни печально, жил в другой стороне. Николай, со свойственной себе артистичностью и рисованной эмоциональностью, скороговоркой повествовал то ли о каких-то слухах, то ли о чём-то другом, но Осаму был весь в размышлениях и его не слушал, не говоря даже: ни своего фирменного "угу", ни "ага", ни "реально!?", ни протяжное "ох ты ж ё-маё", каким он гордился больше всего. Фёдор в принципе всегда мало говорил, так что же он мог вставить в непрерывный монолог к Коле? Лучше тогда уж просто внимательно слушать и молчать, не перебивая и не отвлекая рассказчика. Правда, несмотря на то, что Фёдор выбрал стать временно немым, он иногда поглядывал своими фиалковыми глазами на Гоголя и тот, точно солнышко, отвечал его вниманию сияющей улыбкой, лёгкой и задорной, весёлой и непринуждённой... Тёплой, светлой, как его волосы. Фёдору было немного непривычно. Но приятно. Когда парочку новеньких покинул Гоголь, так как ему нужно было идти дальше, а они уже пришли, то стало совсем тихо. Настолько, что Дазай вообще забыл о присутствии Достоевского и завернул в свою квартиру, ни разу на того не посмотрев и не попрощавшись. Не переживайте, Федя не обиделся. Он вскинул бровь и осуждающе просверлил его спину взглядом и тоже развернулся и ушёл к себе. Вот пусть его теперь радикулит мучает. Такими темпами Осаму едва ли доживёт до завтра, то Фёдор сверлит, то классуха кричит, а ему хочется дожить, чтобы вновь и вновь видеть этого одетого с иголочки юношу, с крашенными длинными волосами, напоминающими водопат с отражением пурпурного заката, с аккуратными изящными ногтями и выразительными серыми глазами, как грозовое небо, что того и глядишь сейчас стрельнет молнией. А он уверен, Сигма может, об этом свидетельствует то, как тогда он, без оглядки на свою репутацию, упёрся против воли математички, лишь бы Дазай, опоздавший и провинившийся, остался сидеть с ним. Сигма вольный, упрямый. Как же в этот момент Дазай был тронут, что чуть прямо там не пустился в пляс! Но треклятая контрольная работа сразу же резко и болезненно урезала ему только отросшие крылышки. И Сигма тогда тоже попал под раздачу. Будет ли он впредь заступаться за него? Это тяжело понять... Нужно думать оптимистично, никак нельзя накручивать себя только из-за пристрастия математички мучать своих же учеников нежданными контрольными, от которых Сигме становится плохо, которая возможно произошла потому, что учительница уж очень сильно взъелась на Осаму, что решила ему таким образом отомстить, а заступившийся за него староста стал последней каплей её терпения. Да куда же тут ещё оптимистичней-то? Оптимистичнее не бывает! И он садится на пол у двери, потому что так удобнее разуваться. Не торопясь пальцы медленно тянут за шнурки, завязанные на достаточно ровный бантик и те, подчиняясь рукам, развязываются. Кеды сняты, и Осаму поднимается с пола, устремляя взгляд на комод, на котором лежит не его связка ключей. Ничуть не удивившись, юноша отводит глаза, держа путь на кухню. — Привет, пап, — Дазай наполовину высовывается из-за двери, при этом хитро улыбаясь, но он сам ещё не знает по привычке ли это или ему действительно что-то нужно от отца. Стоящий у плиты мужчина средних лет, с чёрными волосами, собранными в короткий хвостик, настолько что некоторые пряди выбились из него и теперь сподали ему на лицо и, наверное, иногда мешались, попадая на коньячно-карие глаза, повернулся на юношу в пол оборота. Он слегка улыбнулся в ответ. — Мгм, привет, — но также скоро, отец Осаму Дазая, Огай Мори отвернулся обратно к плите, будучи занятым готовкой. Он что-то жарил на сковородке. Осаму было не важно, что именно, ведь хоть это будет яичницей, хоть омлетом, то всё равно слегка подгорит, так какая разница? Он, словно червь, засунулся обратно за дверь и прошёл в свою комнату, чтобы оставить там вещи и переодеться. Также, управившись с первым заданием, то есть, закинув портфель под стол и натянув домашнюю потрёпанную одёжку, он приступил ко второму, перерыв, в пределах этих четырёх стен, всё, что только можно и нельзя, но по итогу пропавшим телефоном всё равно даже не запахло. Значит всё-таки потерял... Очень и очень мало вероятно, что на лестнице и ещё меньше, что его там ещё никто не украл. Вдохнув, выдохнув, Осаму снова вернулся на кухню, усевшись за столом и гипнотизирую взглядом двух чёрных глаз, худую маячившую у плиты, фигуру Огая, ожидая, когда тот почувствует, что его ребёнок невыносимо нуждается в том, чтобы он обратил на него своё внимание. И мужчина правда ощутил, как ему, будтобы вонзается что-то острое под ребро, до нервного тика, слишком знакомое. Неужели у этого ребёнка опять какие-то нелепые проблемы!?.. Что он опять от него хочет? Мори, предварительно закатив глаза, поставив одну руку в бок, а в другой держа кухонную лопатку, полностью развернулся к сыну и приподнял бровь, мол выкладывай уже, как есть, я готов ко всему. И Дазай не стал таить, сразу ставя его перед фактом: — Я кажется потерял телефон... — как-то интуитивно улыбка сама глупо расплылась на его лице, поэтому он предпочёл опустить взгляд на стол, чтобы не видеть выражение лица Огая, который, к слову, купил ему этот самый телефон буквально недавно. Поэтому теперь, раз он сознался, ему остаётся только ожидать выговор длинной не меньше, чем в Великую Китайскую стену... Но, вопреки всем ожиданиям ребёнка, Мори лишь усмехнулся. — Неужели? — Его тон не был похож на укоряющий, а скорее на насмешливый, что случалось нечасто. Дазай даже удивился, в непонимании сразу подняв на него глаза и примечая, как тот свободной рукой копается в кармане узких брюк, вытаскивая от туда плоский чёрный предмет, в последствии, тщательно осматривая его, — а это тогда что? — Хитро спрашивает мужчина, сверкнув глазами и протягивая руку в сторону сына. Осаму знал однозначный и правильный ответ. Это был его бесследно пропавший телефон. Юноша приподнимает брови, выходя из-за стола, почти подлетая к Огаю и хватая, то, что до поры, до времени, принадлежало ему. — Что он делал у тебя? — Одаривая Огая подозрительным и в то же время проницательным взглядом, не может удержаться от вопроса Дазай, вертя и проверяя на изменения только что возвращённый гаджет. Огай отмахивается: — Да так, медицинский осмотр. Ну да, он же всё-таки врач. — Хм, и что он ни кашляет, ни чихает? — Чёрные глаза, как две чёрные дыры, не моргая смотрят в карие, пытаясь заглянуть к старшему в голову и в самую душу, чтобы разузнать все-все ответы, хранящиеся там, хоть Осаму и знает, что у него вряд ли получится, обращая свою физиономию в презрительную форму. — Да, теперь здоров, я его в твоё отсутствие успел подлечить, можешь не волноваться, — продолжает, сощурившись, улыбаться отец, поддразнивая сына. Но под конец ему это надоедает и, расслабив лицо, он принимает серьёзный вид, сцепив руки в замке за спиной и слегка вздохнув. — Сейчас пообедаем, и тебе нужно будет позвать Фёдора, чтобы я мог вам обоим всё разъяснить. Это касается его родителей. — Манера речи, тон — всё в одну секунду поменялось в этом человеке, до мурашек по коже, быстро, может здесь и правда замешано что-то весьма серьёзное? Дазай так и оторопел. Но это не из-за перемен, произошедших в отце. Нет. Его пугало кое-что другое. И это кое-что было: почему его родной любимый телефончик каким-то боком касается семейства Достоевских!?.. С какой стати!? — А сейчас нельзя? — Нахмурившись и пряча гаджет в карман, вопрошает юноша, не спуская глаз с возвышавшегося над ним мужчины. — А ты куда-то спешишь? — Нет, но... — Говорит Осаму, как, не понятно почему, останавливается и начинает закатывать глаза, цокая языком, что Мори озадаченно смотрит на него. Ловя этот взгляд, Дазай скрещивает руки на груди. — Ты не чувствуешь? Горелым пахнет. Мори, чуть не подпрыгивая на месте, быстро разворачивается к плите и выключает её, но увы и ах! Его кулинарный шедевр уже не спасти! На что мужчина, гневно и устало растирая переносицу, может только сказать: — Что за наказание, опять не уследил! — Вот и отлично! Значит обед отменяется! — Радостно хихикает Дазай, со скоростью порывистого ветра, выскальзывая за кухонную дверь, ни разу не оглядываясь на вздыхающего над подгоревшей едой отца. — Я за Федей, — напоследок кидает он, перед тем, как окончательно удалиться.