BTS — Sea Jungkook (prod. by Suga) — Stay Alive Jada Facer (feat. Kyson Facer) — A Thousand Years The Weeknd, Gesaffelstein — I Was Never There
— Когда мне грустно, я прихожу сюда, чтобы поговорить с морем, — Чонгук с помощью рук, покоящихся в карманах, оттягивает края ассиметричной куртки и выпускает облачко пара изо рта. Краем глаза замечает, как рядом образуется ещё одно, но намного гуще и больше, до острого нюха доносится горький запах тлеющего табака с нотками вишни. Юнги обожает курить вишнёвый Чапмен. Чонгук обожает море. И немножечко Юнги. Так он несмело признаётся себе, хотя на самом деле уже давно и глубоко в него влюблён, вот только смелости за два года так и не набрался. — Ты всегда приходишь один? — с дымом выдыхает свой вопрос Юнги, продолжая лениво скользить взглядом по линии горизонта, медленно окрашивающегося в лиловые оттенки от почти севшего солнца. — Один. — Но почему в этот раз решил прийти сюда со мной? — Не знаю, — пожимает плечами, и тяжелый вздох, слетевший с обветренных и потресканных от холода губ, говорит о том, что всё он, Чон, прекрасно знает. Но по-прежнему трусит. — Может, ты хочешь, чтобы я стал твоим морем? — Мин выбрасывает сигарету прямо в воду и поворачивается всем корпусом. Чонгук в этот самый момент очень сильно хочет прыгнуть следом за выброшенным окурком, осесть на дне и никогда не всплывать на поверхность, чтобы не встречаться с проникновенным взглядом, которым на него сейчас смотрит этот мужчина. Он не просто смотрит, он своими обсидианами проникает в самые недра чоновой души, где царит полный хаос, у него и имя есть — Мин Юнги. Вечно хмурый из-за недостатка сна, потому что уже много лет страдает тревожным расстройством, но ничего не пытается с этим делать, с большими тёмными кругами под глазами, любящий горбиться и нередко причитать, как повидавший этот мир старик. Но даже таким неидеальным он всё равно остаётся для Чонгука тем, из-за кого сердце каждый раз сходит с ума, грохоча в груди, как умалишённое, стоит Чону ночью на своё короткое «не спишь» получить такое же короткое, но уже до щемящей боли под рёбрами родное: «не сплю». Чонгук знает, что Юнги мучается по ночам, просыпается по несколько раз, а после долгие часы ворочается в постели, пока мозг самостоятельно не отключается от усталости. Думает, что старший не догадывается, будто он намеренно тоже не спит ради него, чтобы тому не было так одиноко и паршиво из-за своей бессонницы. Чонгук врёт, что ему совершенно не хочется спать, когда глаза то и дело слипаются, хоть спички вставляй, как кот в «Том и Джерри». А Юнги делает вид, что верит младшему, ощущая, как у самого что-то внутри шевелится, когда вспоминает эту по-детски наивную и такую светлую улыбку, как забавно морщит нос, когда усмехается, и как мило на его лице подрагивают из-за этого веснушки. Мин не улыбается. Не то чтобы он не умеет или считает свою улыбку помехой для уже привычного образа хмурого парня, просто не видит в этом потребности. Ровно до момента, пока не замечает, как начинают приподниматься уголки губ, когда наблюдает за сосредоточенным лицом Чонгука, высунувшего язык и зажавшего его между потресканными половинками, пока тот внимательно изучает написанные от руки ноты и пытается что-то там разобрать в корявом почерке музыканта. Чёрт, губы Чонгука всегда такие сухие, их хочется смазать бальзамом. Или слюной. Может быть, даже своей. Может быть, даже во время поцелуя. Это слишком. Слишком для Юнги, который от волнения сам начинает грызть свои губы изнутри, пока между ними повисает вполне однозначная тишина в ответ на неоднозначный вопрос. — Я имел в виду, — первым не выдерживает всё-таки Мин, — что ты всегда можешь прийти ко мне, если тебе грустно, и поделиться всем, что тебя гложет. Ты ведь знаешь, я всегда выслушаю и не стану осуждать. — Я влюблён, — начинает уверенно, но на полуслове голос ломается, — но мне кажется, это не взаимно, — добавляет он уже с хрипотцой. Юнги понимающе кивает, пока собственное сердце исполняет смертельное сальто и летит вниз, чтобы разбиться о бетонную поверхность пирса, на котором они оба сейчас стоят. Потому что ему, блять, знакомо это чувство. Он прямо сейчас смотрит на своё «невзаимно», и теперь уже Мин желает оказаться на дне моря, чтобы его обитатели тоже поглумились над ним, гуманоидом с планеты неудачников. Неужели существует в этом мире такой человек, обладающий достаточной смелостью, при этом совершенно атрофированным серым веществом в черепной коробке, чтобы отвергнуть чувства такого милого и тёплого парня, как Чонгук? Что ж, если это так, то он, этот человек, — самый настоящий слепец. Или просто кретин. Иного объяснения у старшего не находится. Он — музыкант, который обладает весьма богатым словарным запасом и благодаря чему пишет тексты многим известным к-поп группам, от которых у фанатов сносит крышу. Но когда смотрит на Чона, у него в моменте отнимает дар речи, остаются только руки, чтобы выразить свои чувства через музыку. Что старший и делает каждый чёртов раз, но младший будто вовсе этого не замечает, только лишь нахваливает талант друга, вслух начиная перечислять айдолов, к чьему бы репертуару это подошло. — Ты не можешь быть уверен, взаимно это или нет, пока не признаешься. Отличный совет, профессор амурных дел Мин. Не желаете сами им воспользоваться? — А что, если, получив отказ, я разрушу то немногое, что ещё связывает нас? Этот человек мне очень дорог, и я бы не хотел потерять его из-за чувств, которые окажутся никому не нужны, — взгляд младшего совсем тухнет. — Тогда постарайся научиться жить с ними, со временем это пройдёт. Не пройдёт. И Юнги со своим дурацким советом выглядит самым последним пиздаболом на всём земном шаре. У самого-то не прошло. И вряд ли когда-нибудь это изменится.* * *
В студии снова полный кавардак, так явственно отражающий внутреннее состояние её владельца. Без помощи рук Юнги снимает с себя кроссовки и небрежно швыряет их в угол, надевая мягкие тапочки, в которых буквально утопает своими небольшими ступнями. Взгляд непроизвольно опускается на ноги, и изо рта вырывается нервный смешок на грани с отчаянием. Кажется, будто всё вокруг нарочно напоминает о младшем, даже эти тапочки, коих отродясь не было ни в студии, ни дома у музыканта. Но Чонгук как-то пришёл с пакетом и сказал, что ноги его хёна всегда должны быть в тепле, ведь он часто простужается. А Юнги хотелось бы, чтобы не только они, но и его сердце так же заботливо согрели, вместо того, чтобы так сильно ранить. «Я влюблён». «Жаль, что не в меня». Он и сам не понимает, когда и как этот ребёнок, который таковым себя вовсе не считает, сумел так глубоко проникнуть под кожу, заполнив собой каждую клеточку, каждый атом. И, знаете, его вовсе оттуда не хотелось доставать. Наоборот, запечатать внутри себя и запечатлеть в памяти, как снимок со старой фотоплёнки, самый ценный из всех. Юнги предпочитает одиночество, у него почти нет друзей, скорее лишь приятели, с кем время от времени выпивает со скуки. Его телефон пуст, за исключением заметок и рабочих переписок, среди которых один-единственный личный чат с контактом «Мелкий» висит в закреплённых. Если бы вы захотели что-нибудь узнать об известном в определённых кругах продюсере под псевдонимом Шуга, то в интернете не нашли бы даже даты его рождения, но, открыв переписку с тем самым «Мелким», никогда бы не поверили, что она принадлежит замкнутому флегматику, который не любит людей, но вынужден с ними работать. Среди прочих сообщений можно заметить даже эмодзи (вот это да!), и не важно, что в основном это закатывающиеся глаза и средний палец. Для Мин Юнги это уже охренеть как много. Чонгук ворвался в жизнь Мина подобно урагану, без шанса спастись от последствий их встречи. Несясь сломя голову на своём скейте, школьник решает выпендриться перед пацанами, проехавшись дном по металлической трубе, но, не сумев удержать должное равновесие, свалился, приземлившись прямо на случайно проходящего мимо Юнги. Младший отделался лишь царапинами и лёгким испугом, а вот старший — вывихом плеча и больничным на несколько недель. Это вообще ни черта не входит в планы продюсера, ведь у него горели дедлайны по одному из важных на тот момент проектов, а с одной здоровой рукой, да ещё и левой, закончить в срок не представлялось возможным. И тогда Юнги подумал, что хуже уже быть не может. Как оказалось — может. Чонгук, которому совесть и чувство вины не позволяли оставить всё как есть, увязался за хёном сперва в больницу, а после проводил до студии. Он, как бродячий щенок, не желал отвязаться, продолжал каждый день приходить с какими-то бесящими, но милыми подарочками, оставляя каждый раз их просто у порога, ведь дверь ему никто не открывал даже после продолжительных стуков. На шестой деньВ начале утра, когда я не могу спать Я блуждаю в кошмаре, но глаза открыты Говоришь, чудес не бывает Но одно слово может быть чудом Ты — моя судьба Не могу объяснить это словами Ты — спасение, спас меня от усталости
И это не просто текст красивой лирики, посвящённый какому-то размытому образу. У того, кому он посвящён, вполне конкретный образ: россыпь веснушек на щеках, смешинки в глазах и очаровательная родинка под нижней губой, что всегда искусана из-за глупой привычки грызть ту, когда волнуется или, наоборот, чем-то слишком увлечён. У него звонкий и заразительный смех, и Юнги прямо-таки начинает верить в метафоры, ощущая на себе, как рой бабочек разлетается у него в животе. А ещё он пахнет свежестью, как будто, находясь рядом с ним, Мин на собственном лице чувствует влажные прикосновения морского бриза. Потому что Чонгук и есть море. Его море. В котором хочется утопить все свои печали и самому уйти с головой под толщу воды, что способна исцелить любые раны. Вот бы она смогла и разбитое сердце излечить. Вот бы Чонгук на самом деле был влюблён в него, в своего хёна, о котором не перестаёт заботиться с самой первой встречи, хотя должно быть наоборот. Юнги бы тоже хотел стать для Чонгука его морем.* * *
Чонгук под натиском Юнги соглашается, что пойдёт домой, ведь у него собралось так много хвостов перед первой сессией, которые лучше бы закрыть до, чтобы не получить выговор и быть отправленным на пересдачи. Но на деле парень едва ли дошёл до начала своей улицы, свернув в противоположную сторону. Это впервые, когда он ослушался хёна. Потому что меньше всего ему хотелось сейчас оказаться запертым в четырёх стенах, когда проку от штудирования учебного материала не будет совершенно никакого. Чон просто не способен сейчас решать алгоритмы, когда не в состоянии разобрать с таким сложным уравнением, где главным знаменателем является любовь. «Может, ты хочешь, чтобы я стал твоим морем?» Хочет. Чонгук невыносимо, до ломоты в костях хочет. Но есть ли у него шанс? Младший уже несколько лет носит в себе это чувство. Сначала он думал, что это просто восхищение старшим, тем, кто всегда был для него примером. Но со временем это восхищение перерастает в нечто бóльшее. Каждый раз при виде Юнги сердце Чонгука начинает биться быстрее, а когда Мин невзначай касается его, убирая мешающие пряди волос с глаз и заправляя их за ухо, пока руки самого Чона заняты гитарой, весь мир, казалось, замирает. Такой простой, но до жути интимный и трепетный жест заставлял забыть, как дышать вовсе. Эти прикосновения были для него словно электрический разряд, пробуждающий в нём целую бурю эмоций. Он осознаёт, что такие моменты слишком коротки, но именно они дают ему надежду и силу продолжать хранить любовь. Любовь, что осела пеплом вишнёвого Чампена на его сердце. Чонгук старается скрывать свои чувства, но всякий раз, когда их взгляды встречаются, он чувствует, как невидимая нить притягивает его к Юнги. Взгляд Юнги, глубокий и загадочный, всегда заставляет внутри него всё трепетать. Эти моменты, казалось, останавливались во времени, и Чонгук ощущает, как теряется в глазах Юнги, пытаясь разгадать все невысказанные слова и эмоции, скрытые за этим спокойствием. Иногда, когда старший играет на пианино или работает над новой песней, младший ловит себя на том, что не может оторвать от него глаз. Каждое движение Юнги, каждая мелодия, которую он создаёт, наполняют мир Чонгука особым смыслом. Он был готов часами наблюдать за тем, как тот полностью погружается в музыку, создавая нечто волшебное. Чонгук не знает, как долго ещё сможет держать всё это в себе. И пока он собирается с духом, каждый день рядом с Юнги был для него одновременно сладкой мукой и самым большим счастьем. Он понимает, что однажды ему всё-таки придётся признаться в своих чувствах, несмотря на страх быть непонятым или отвергнутым. Потому что всё это выше его сил. И, кажется, такой день настаёт именно сегодня. Второй раз, когда младший ослушается своего хёна и не станет молчать о своей любви. Уж лучше сорвать пластырь одним рывком, оставив покрасневшую кожу саднить. Само сердце будет болеть намного дольше, но хотя бы тогда Чонгук сможет выдохнуть, сказав себе: «я сделал всё, что смог». Когда парень выходит на главную улицу и направляется к остановке общественного транспорта, автобус, переполненный людьми, уезжает прямо из-под носа. Чертыхнувшись, осматривает расписание и понимает, что в столь поздний час следующий приедет только через сорок минут. Нет, Гук не может ждать так долго. Он и так делал это два года и вряд ли продержится ещё хотя бы полчаса. Банковский счёт в мобильном приложении рыдает кровавыми слезами, но Чон всё равно вызывает такси. Неделю без обедов в университете он пережить сможет, а вот без своего хёна — нет. Не ожидает, что, подъезжая к студии, услышит мелодию собственного телефона и увидит на дисплее такое родное «Юнги-я». Юнги никогда не звонит, кажется, это впервые за те годы, когда старший вместо сообщения решился позвонить. У Чонгука руки трясутся, он едва не роняет телефон в попытке провести большим пальцем по экрану, чтобы принять вызов. — Алло, — хрипит, — да, хён, — прокашлявшись, отвечает с заметной дрожью в голосе. — Прости, знаю, что у тебя полно домашки, но мне нужно тебе кое-что показать и… — Я уже здесь, — кивает водителю в знак благодарности и выходит из машины, — открывай. Стоит ему подойти к двери, как та моментально распахивается и на пороге его встречает Юнги. Всё такой же взлохмаченный и уставший, как всегда. Единственное, что выделяется в нём и не соответствует привычному образу, — это бегающие глаза, которые выглядят… взволнованными? Они с минуту просто молча стоят и смотрят друг на друга. Старший отмирает первым и отходит в сторону, пропуская младшего внутрь. — Как ты тут оказался? Я думал, что ты дома. — Я приехал к тебе. Мне нужно тебе кое-что сказать, — Чонгук разворачивается и делает несколько шагов, но его останавливают жестом поднятой руки, и он застывает на месте. — Мне тоже. Но сперва я хочу, чтобы ты кое-что послушал, — Юнги пытается сохранять привычное спокойствие, но у него ничего не получается. Его натурально трясёт от волнения, как будто это он здесь влюблённый школьник, хотя по возрасту эта роль куда больше бы подошла Гуку. Чёрт. Как же всё это сложно. И страшно. Просто до усрачки. Но старший набирает полную грудь воздуха, чтобы следом протяжно выдохнуть и опуститься в своё кресло. Он нажимает кнопку «play», и всё пространство заполняет приятная мелодия и голос самого Чонгука. Парень хмурится, слушая уже знакомые строки, и в непонимании косится на друга. Неужели тот позвонил ему среди ночи только для того, чтобы дать послушать песню, которую они не так давно записали? Это и было то, о чём Юнги собирался поговорить? Неужели между ними в самом деле никогда не будет ничего больше, чем просто музыка? Внутри младшего всё опускается, а глаза неприятно защипало от внезапно подступившей влаги. Просто музыка… — Я наконец-то закончил её, — подаёт голос Юнги, когда в студии вновь повисает тишина. Сглатывает, собираясь с духом, чтобы продолжить. — Помнишь, ты как-то сказал, что она похожа на признание в любви. Чонгук молчит, плотно поджав губы. Ибо стоит ему открыть рот — вместо слов из него вырвется лишь глухой всхлип. А добивает то, что Мин не смотрит на него, когда говорит это. Если он сейчас скажет, что написал эту песню для того, в кого сам влюблён, ещё и заставил младшего записать вокал, это совершенно точно убьёт того. Уничтожит, размажет по стенам, облепленным звукоизоляцией, с такой силой, что даже отскребать ничего не останется. — Это оно и есть, — проходится острым лезвием по чонгуковому сердцу. Одно движение и оно вонзится прямо в него. Юнги встаёт на ноги, медленно поворачивается с опущенной головой. Смотрит в пол, не находя смелости взглянуть прямо в глаза, в которых увидит свой крах. Но он всё же делает шаг, будто к краю пропасти, готовый тотчас же сорваться камнем вниз, когда услышит отказ. — Моё признание тебе, — поднимает взгляд, сталкиваясь с любимыми карими, полными слёз, и чувствует, как в нём всё ломается. — Чонгук-и, я… Договорить ему не дают те самые сухие и потресканные губы, что опускаются на его, прижимаясь в каком-то отчаянном поцелуе. Чонгук целует неумело, мажет губами по хёновым, боится, что если остановится хотя бы на мгновение, то всё это окажется сном, и он очнётся в своей маленькой комнатушке совершенно один. Льнёт всем телом, обнимая Юнги за плечи, ощущая солёный привкус от слёз, что неумолимо стекают по его щекам, обжигая. И только почувствовав руки старшего на своей талии, наконец-то немного успокаивается. Мин крепко сжимает пальцы до едва ощутимой боли, его самого прошибает испуг. Не верится, что происходящее реально настолько, что кажется, будто он сходит с ума и видит, чувствует то, чего на самом деле нет. Время замирает, и всё вокруг теряет значение, остаются только они вдвоём в этом мгновении. Чонгук впивается в поцелуй, словно в последний шанс на спасение, вслушиваясь в глухой ритм собственного сердца, которое, казалось, вот-вот вырвется из груди. Он чувствует тепло Юнги, его дрожь и такое же, как и его само отчаяние, которые только укрепляют его решимость. Это не сон, ни иллюзия — это реальность, и Чонгук не хочет её отпускать. Слёзы, смешиваясь с поцелуем, придают ему особую горечь и сладость одновременно. Он ощущает, как Юнги постепенно расслабляется, его объятия становятся менее напряжёнными, но всё такими же крепкими и поддерживающими. Этот поцелуй говорит больше, чем тысячи слов, раскрывая все те чувства, которые они оба так долго скрывали. Тело Чонгука начинает поддаваться усталости и напряжению последних дней, но сейчас, в этот момент, он готов отдать всё, лишь бы не разрывать эту связь. Его страхи и сомнения начинают рассеиваться, уступая место спокойствию и уверенности. Юнги здесь, с ним, и это единственное, что имеет значение. Когда поцелуй наконец прекращается, Чонгук остаётся прижатыми к Юнги, слушая его дыхание и чувствуя его сердце, бьющееся в такт с его собственным. Он понимает, что теперь ничего уже не будет прежним, но это не пугает его. Он готов принять любые перемены, лишь бы Юнги был рядом. — Ты тогда спросил меня, не хочу ли я, чтобы ты стал моим морем, — сипит младший распухшими от поцелуев губами, — но ты и есть моё море, Юнги. Море, в котором я хочу утонуть, если это будет означать, что ты любишь меня так же сильно, как и я тебя. — Я люблю тебя давно, — утыкается лбом в чонов, прикрывая глаза. — Если бы ты только знал, как мне было больно услышать сегодня о том, что ты тоже влюблён. Я почему-то решил, что этим человеком может быть кто угодно, но не я… — Это всегда был ты, хён, — накрывает ладонями его щёки и отстраняется, прося тем самым посмотреть ему в глаза. И Юнги смотрит, отчётливо понимая, что он намного больше, чем обычный идиот. Он кретин вселенских масштабов. — Ты и есть дорогой мне человек, чьего отказа я боялся больше смерти. Но я ещё никогда не был рад тому, что ослушался тебя и всё-таки приехал, чтобы признаться в своих чувствах, — улыбается, и от нежности этой улыбки внутри Мина всё плавится, растекаясь вязкой патокой по костям. — Так ты… — Да, я приехал к тебе, чтобы сказать: «Я люблю тебя, Юнги-хён, и я так сильно в тебя влюблён, что не представляю своей жизни без тебя». Может быть, это и прозвучало как из какой-нибудь сопливой дорамы, — Юнги усмехается, и Чонгук окончательно расслабляется в его руках, что по-прежнему покоятся на его талии и нежно обнимают, — но я не знаю, как иначе описать то, что чувствую. Ты даже не в сердце, ты повсеместно: в душе, в мыслях, в вещах, которые меня окружают. Когда я смотрю на что-то, то не могу не размышлять о том, а что бы мой хён на это сказал. Вот как сильно и глубоко засела моя любовь к тебе. — И чем я только заслужил такого, как ты? — не находит иных слов, чтобы выразить своё восхищение и то, как от слов младшего сердце приятно защемило. — Это я должен тебя спросить: «Чем я заслужил твою любовь?», — мягко массирует кожу на шее старшего. — Хочешь об этом поспорить, — усмехается, — кто кого больше или меньше заслужил? — Как-нибудь в другой раз. А сейчас просто поцелуй меня. И Юнги целует. Нежно, неторопливо, его язык мягко касается потрескавшейся кожи губ Чонгука, воплощая давние мечты и продолжая рассыпаться на части из-за того, как же его от этого ведёт. Медленно углубляет поцелуй, его губы двигаются в такт с каждым вздохом младшего, скользит языком внутрь, впитывая каждое мгновение, каждое прикосновение как драгоценность. Чонгук пытается отвечать тем же, но делает это как-то слишком рвано, резко, то и дело вынуждая их сталкиваться зубами. Мин отстраняется первым, подавляя в себе желание испортить столь трепетный момент привычным для себя стёбом. — Не спеши, расслабься, — вместо этого проговаривает он своим низким голосом. Он совершенно не ожидает услышать сокровенное признание, от которого у того всё его естество расщепится на атомы и растворится в значимости момента. — Я никогда не целовался, — смущённо опускает взгляд, и ладони соскальзывают с шеи Юнги на его плечи, — ты для меня первый. Во всех смыслах. Но, — поднимает свои милые оленьи глазки на старшего, — я хочу всего этого. Только с тобой. Хочу, чтобы ты стал моим первым, — выдыхает, — и единственным, — добавляет уже совсем тихо. — Просто доверься мне, — наклоняется и оставляет нежный поцелуй в уголке губ, — я буду направлять тебя, — целует родинку под ними, — и никогда не сделаю тебе больно, Гуки. Но мы не будем с этим спешить. Ты не готов. — Но я хочу тебя, Юнги! — не соглашается с ним Чонгук, капризно сводя брови вместе. — И я готов, правда, готов. — Да я не в том смысле, глупыш, — не сдерживает улыбки от наивности младшего. — Секс двух мужчин — это не то же самое, что между мужчиной и женщиной. Он требует особенной подготовки, в прямом смысле. Понимаешь, о чём я? До сознания Чонгука начинает постепенно доходить, и он весь заливается краской, снова прячет глаза. Чёрт, он и правда у него первый. Тот даже ни сном, ни духом о всех особенностях отношений между такими, как они, двумя мужчинами. Это сводит с ума, равно в той же степени, как и заставляет зардеться гордостью с привкусом чувства собственничества. Это неземное счастье — только его, нетронутое и невинное, и любит именно его, Юнги, который считает, что вовсе не заслуживает подобного. — Я тоже очень хочу тебя, малыш, — хрипит над самим ухом Чона, обдавая жаром дыхания чувствительную кожу, от чего та в моменте покрывается россыпью мурашек. — И мы обязательно попробуем всё, что ты только пожелаешь, — прижимается губами к ложбинке под челюстью, — просто немного позже. — Неужели ты позволишь мне уйти домой с такой проблемой? — вдруг откуда-то набирается смелости и нахальства младший и с вызовом смотрит на хёна. Готов поклясться, что у того сердце удар пропускает, когда он проехался своим возбуждением по его, пустив по телу разряды величиной в сотни, а может и даже десятки тысяч вольт. Чтобы убило нахрен. Потому что сам Чонгук уже давно не чувствует себя на этой планете, он парит где-то на небесах, докуда доносится шум прибоя. Его море такое волнительное и волнующее в одночасье. Такое его. Мин оказывается всецело порабощён маленькими чертями, что пляшут на дне зрачков полумесяцев, объятых похотью. Его собственный взгляд темнеет, и он одним резким движением срывает куртку с плечей младшего, разворачивая того спиной и подталкивая к столу. Чонгук роняет ладони на поверхность, откидывает голову назад, когда чувствует, как Юнги прислоняется к нему сзади, так явственно вжимаясь в его промежность через ткань одежд налитым и затвердевшим членом. Он осыпает чонову шею поцелуями, обнимая за талию, а второй рукой проводит по не менее твёрдому бугорку на штанах, дразнящими движениями распаляя младшего до предела, что тот издаёт жалобный стон. Ткань джинс неприятно сжимается вокруг него, причиняя почти болезненные ощущения. — П-пожалуйста, — хнычет Чонгук, толкаясь навстречу хёновой ладони и одновременно потираясь ягодицами о него самого. Слышится вжик молнии, изнывающий орган наконец-то оказывается обвит тёплыми пальцами, что медленно проводят по нему сомкнутым кольцом. С губ младшего срывается блаженное «Боже» на издыхании. Он опускает взгляд на руку Мина, ритмично двигающуюся вдоль всего ствола, и не может сдержать сладких стонов, которые становятся всё громче и громче, когда без сожалений отпускает себя, пропадая в ощущениях, накрывающих с головой. Ноги совершенно не держат, и Чонгук свалился бы ниц, если бы не крепкие объятия Юнги, сохраняющие остатки равновесия и здравого рассудка. Хотя последний покидает окончательно, когда тот обхватывает ближе к краю и обводит большим пальцем по линии уздечки, следом надавливая на уретру и размазывая уже обильно выделяющуюся смазку по всей поверхности розоватой головки. — Ю-у-нги-и, — утробно стонет имя любимого, растягивая согласные. И у старшего окончательно срывает башню, когда слышит, как его драгоценный мальчик, доведённый до исступления, уже ходит по краю. Он на грани. Юнги тоже. — Что ты со мной делаешь? — рычит не своим голосом Юнги, натурально трахая через одежду и продолжая интенсивно надрачивать Чонгуку, не в силах больше сдерживать себя. Его движения становятся более быстрыми, размашистыми и хаотичными. Кажется, он почти не в состоянии совладеть с собственным телом, которое в очередной раз прошибает током, и он чувствует, как по ткани его спортивных штанов расползается вполне отчётливое и мокрое пятно. Ещё мгновение — и Чонгук сам изливается в его плотно сомкнутый кулак, выстанывая попеременно имя Мина и поминая Бога, не зная, кого стоит в бóльшей степени благодарить, что наконец-то смог кончить и почувствовать долгожданное наслаждение от этого. Они так и замирают, тяжело дыша, прижатые друг к другу, взмокшие от пота и совершенно счастливые. Юнги, нежно целуя Чонгука в загривок, шепчет слова любви, словно каждое из них соткано из самой нежной нити сердца. Его объятия вокруг талии Чонгука кажутся неотъемлемой частью их существования, словно он решил, что больше никогда не отпустит свою любовь. Потому что просто не сможет. Юнги никогда не сможет отпустить Чонгука, он без него не представляет своего существования. Теперь всё, что не связано с младшим, больше не имеет никакого смысла. — Я тоже не представляю свою жизнь без тебя, — хрипит он осевшим в моменте голосом и оставляет ещё один трепетный поцелуй между позвонками, выделяющимися сквозь медовую кожу. — Хочу, чтобы ты всегда был рядом со мной. — Я буду, хён, буду, — клянётся младший. Потому что задохнётся без ставшего уже родным запаха вишнёвого Чампена и тёплых рук, в чьём коконе хочет остаться навечно. — Ты не понял, — Юнги немного отстраняется, чтобы развернуть младшего лицом к себе и посмотреть прямо в глаза. — Я говорю буквально. Переезжай ко мне. — Но… — Не переживай ни о чём. Я найду, что сказать твоим родителям, и я вполне хорошо зарабатываю, чтобы обеспечить нас двоих. Прошу, не отказывай мне. Я без тебя не смогу. Я без тебя не хочу, — смотрит с неумолимой тоской, которую Чонгук просто не в состоянии вынести. Он тоже не сможет. Он тоже не хочет. — Хорошо, — соглашается шепотом, даря любимому свою солнечную улыбку, и от неё сердце всегда хмурого мужчины плавится в груди. Юнги безвозвратно пропал в Чонгуке. И знаете что? Он, чёрт возьми, так счастлив этому, как ничему никогда не был. И не будет. Ведь он наконец-то нашёл покой в своём море.