Безумец моего сердца

— Вы к кому?! Грубый мужской голос заставляет меня вздрогнуть. Разглядывая помещение, я не заметил тихо притаившегося охранника. Тёмная одежда сделала его практически незаметным на фоне тёмных стен холла. «Вечно ты жалом водишь», — слышится бабушкина фраза.— «Ну как всегда, Антон! Как можно быть таким невнимательным?! Всегда невнимательный, всегда витающий где-то». Прочистив горло, я хотел уже сказать причину моего прибытия, когда услышал знакомый голос. — Это ко мне, — сказал мой друг. — Пропустите. Я бы ни за что бы не узнал его, если бы встретил на улице. В последний раз мы виделись пять лет назад. Тогда он был темноволосым, полным парнем в толстых очках. Сейчас же, хоть очки и никуда не делись, это был словно другой человек. Дима сбросил лишние килограммы и, видимо, лишние волосы. Пропала былая густота, и кое-где уже проглядывались седые волосы. В скором времени Димка будет седым или лысым. — Дмитрий Тимурович, не положено, — недовольно протянул охранник. — Где его пропуск? Охранник с прищуром взглянул на меня. — Всё положено, это наш новый работник. А пропуск сегодня же будет сделан, — поясняет Позов. — Ну, пока что его нет, — упрямится охранник. — Будьте добры, пропустите, — строго проговаривает Позов. — А то он опоздает к Станиславу Владимировичу, и в этом уже будете виноваты вы. Стиснув зубы от недовольства, охранник кивает и всё же пропускает меня. «Как же?! Нарушили его небольшую иллюзию значимости». — Антон, — сказал Дима, сильно обнимая меня, так что перехватило дыхание. — Я рад, что ты приехал. Дима едва достаёт мне до плеч, я совершенно забыл, какой он низкий. — Как же можно было отказаться от работы в Москве, хоть и в психбольнице, — смеясь, сказал я, отстраняясь. — Я же всего лишь студент. — Но зато какой студент! Самый лучший! — ободряюще сказал Дима. — Не такой хороший, как когда-то ты. Немного мотнув головой, Позов словно отогнал печальные воспоминания и, легонько хлопнув меня по спине, повёл по коридору. — Как дела у мамы с бабушкой? Безумно рады за тебя, наверное. В Москву уехал, учиться в консерватории. — Дела хорошо. Да, рады, — скупо ответил я. Хоть родные всем видом и показывали радость за то, что я поступил в саму Москву, но глубинно я чувствовал, что они хотели, чтобы я выбрал не консерваторию, а какой-нибудь техникум, где учатся на инженера, слесаря, механика. На их взгляд, это были более денежные профессии, в отличие от пианиста. Но когда в 1941 году объявили войну, мне было всего одиннадцать. Тогда о хорошем образовании пришлось забыть, но тогда я и развил до максимума мои некогда скудные знания фортепиано. Придя в девять лет в музыкальную школу, я и помыслить не мог, что через пару лет буду играть, провожая людей на фронт, а потом играть для немцев, чтобы просто не убили. И вот итог: я хорошо играю на пианино, но ничего не знаю для серьёзной профессии. «Шут гороховый», — однажды было сказано мне моим другом. — Работа неплохая, я тебе говорил. У нас в основном спокойные больные, так что всё будет гладко. Я киваю головой. «Неважно, главное, что есть копеечка и я не сижу у родных на шее. Они и так много для меня сделали. Мне повезло: не каждому студенту первого курса доводится найти работу». — А Стас Владимирович строгий начальник? Как охранник? — спрашиваю я как бы шутя, хотя мне важно узнать, что из себя представляет мой будущий начальник. — Охранник - очень принципиальный и дотошный. Не обращай внимания. А Стас хороший руководитель, в меру добрый, в меру требовательный, но судьбу лучше не испытывать. В принципе, коллектив очень хороший.       Лечебница имела весьма непривычный вид для медицинского учреждения. Ступая по черно-белым мраморным плитам, я ощущал себя фигурой на шахматной доске, а изредка освещенные стены из темного дерева и вовсе создавали ощущение замкнутой коробки.       Потолок, который был высотой не менее шести метров, словно отражал пол в своем клетчатом орнаменте; такой эффект создавали кессоны. Темное отражение реальности. По правой стороне коридора висели портреты людей — выдающихся врачей, на западной же стене располагались огромные панорамные окна, за стеклами которых скрывались чугунные решетки. Окна были обрамлены в тяжелые темные изумрудные шторы, по краям которых свешивались маленькие кисточки; вместо уюта создавалось чувство тяжести и замкнутости.       Все это создавало абсурдность и карикатурность, ощущаешь себя словно в произведении Льюиса Кэрролла. «И когда же появится голова без туловища? Где чеширский кот?» Абсурдность книги, воплотившаяся в реальном мире, психоз, подпитываемый извне. — Дим, а не слишком мрачно для психбольницы? — спросил я. — Возможно. Больница старая, ещё со времён царя. Начальство всё устраивает. Да и больные вроде как не жаловались. Они находились в этой части здания только при поступлении. «А они разве могут?» Тёмный интерьер хоть и создавал гнетущую атмосферу и вообще никак не настраивал на умиротворение. Однако, несмотря на такой вид, больница не переставала вонять различными противными запахами: начиная от антисептиков, каких-то лекарств и заканчивая запахами рвоты, экскрементов и гниения. Чем дальше мы шли вглубь больницы, тем хуже мне становилось. «Куда я пришёл? Антон, ты не ненавидишь больницы, ты боишься врачей. Здесь холодные металлические предметы, люди в белых халатах и, что самое главное, чужие страдания. А человеку, которому всегда всех жалко, то есть мне, придётся здесь работать? Антон, кем ты себя возомнил? На что только не пойдёшь ради возможностей. Да? В отличие от Воронежа, в Москве больше шансов пробиться куда-то, но тут и бешенная конкуренция.» — Если что, здесь есть общежитие для персонала. Тебе есть где жить? Или хочешь у меня можешь пожить, — вдруг спросил Дима, возвращая меня к реальности. — Спасибо, Дим, но консерватория даёт жильё. «Жить в психушке, упаси боже!» — Хорошо, но если что, обращайся, — я кивнул головой. — Как ты помнишь по письму, работа непыльная. Играть на пианино, — улыбаясь, сказал Дима. — Дим, а почему ты сам не можешь? Ты же играешь намного лучше меня. — Спасибо, но ты льстишь. Это было совсем давно и совсем неправда. Ты был очень мал, чтобы оценить мою игру. Я много лет уже не садился за инструмент. Тем более, в отличие от меня, ты всё же поступил в консерваторию. — Тогда у тебя и выбора-то и не было. В сорок первом Диме было уже семнадцать, и он вполне подлежал призыву. А так как отец Позова сам доктор, Димка кое-что знал и умел. И по итогу человек с таким талантом бросает музыку и уходит доктором на фронт. Музыкальный руководитель узнав об этом пришёл в бешенства и даже разломал тогда пюпитр. Злился на Диму, его отца, несправедливый мир, но по итогу понял отсутствие другого выбора и невозможность что-то изменить. В тот день наш старый учитель повесился. — К тому же у меня не так много времени на это. Я же всё-таки врач. Так что, узнав, что ты в Москве и как раз нужен музыкант, я сразу же предложил Станиславу Владимировичу твою кандидатуру. — Дима дружески подмигнул мне. — Хотелось сделать что-то приятное для своего давнего друга. «Почему мой друг начал работать в психиатрической больнице?» — Ну вот. Мы остановились возле двери, на которой красовалась золотая табличка с чёрными буквами: «Шеминов С. В. Главный врач и соучредитель психиатрической больницы имени К.». — Сейчас быстренько пройдёшь собеседование. Не переживай, — добавил Дима, увидев мой страх, — оно условное, Стас спросит пару вопросов, чтобы удостовериться, что ты сам не умалишённый. Как понимаешь, работать в психиатрической больнице не каждый хочет, так что конкурентов у тебя нет. Не переживай. Когда Дима предложил мне работу, я и не подумал о собеседовании. Тем более, что меня будут оценивать на адекватность. «Нет, абсолютно адекватных людей! И что такое вообще адекватность? Для каждого она своя. Для кого-то странно быть смешным, а для кого-то это нормально. Кто-то считает странными людей, читающих откровенные любовные романы, а кто-то людей, просто любящих смотреть вдаль. Нормальных не бывает. Ведь все такие разные и непохожие. И это, по-моему, нормально». Сидя напротив Шеминова, я думал, что он во мне сочтёт нормальным, а что нет. Даст ли работу или запрёт в психушку. Поправив фоторамку на своём столе, Шеминов сложил руки в замок и начал собеседование. — Итак, зовут меня Шеминов Станислав Владимирович. Я являюсь главным врачом и соучредителем этой психиатрической лечебницы. «Будто огромной таблички на двери я не видел». — Наша больница лечит абсолютно все психические заболевания. У нас работают высококвалифицированные специалисты, мы имеем безупречную репутацию.       Стас болтал без умолку не менее десяти минут, периодически расхваливая то больницу, то себя любимого. Я чувствовал себя на очередной скучной лекции с кучей биографий и чьих-то заслуг. И чтобы хоть как-то себя занять, я начал разглядывать Шеминова.       На вид ему было лет тридцать-сорок. Возраст выдавал "остров" в окружении начинающих седеть волос. У него был длинный крючковатый нос и маленькие глаза, из-за чего отдалённо он напоминал орла. — Мы решили испытать новый метод лечения - музыкотерапию. «О, это по мою душу». — Мы хотим предположить, что музыка будет способствовать улучшению физического и психического благополучия человека. Однако музыкантов, желающих работать в психиатрической больнице, не так много. Так, Дмитрий Тимурович порекомендовал мне вас как пианиста, поэтому спрашивать причину вашего согласия на эту работу я не буду. Мне это особо и не нужно. Мне нужно узнать, не являетесь ли вы потенциально опасным для пациентов или для себя, с этой целью я попрошу вас рассказать о себе и своей семье. Были ли какие-то заболевания, инциденты, суициды и прочее? — буднично проговорил Шеминов. — Нет, самая обыкновенная семья XX века. Немного зависнув, я подумал: насколько необходимы подробности моего детства? Которые, между прочим, вспоминать не очень-то и хотелось. Я решил, что сухого рассказа будет вполне достаточно для получения удовлетворительного ответа. Если спросит что-то поподробнее, расскажу, а так — увольте. — Родом из Воронежа. Рос с матерью, бабушкой и сестрой. Мать работает на заводе бухгалтером, бабушка раньше работала в школе, сейчас занимается хозяйством, а сестра учится в школе. Отец тоже работал на заводе, потом ушёл на фронт и не вернулся. Пропал без вести. Всегда жили небогато, но нам хватало. Учился плохо, школьные дисциплины давались мне с трудом, но музыке я обучался с лёгкостью. Рассказывая свою историю, я рассматривал интерьер кабинета. Стас сидел за большим резным столом, заваленным всякой макулатурой — книгами и справочниками. Сильнее всего выделялись красный учебник по психологии и фиолетовый по нейрохирургии. — В момент войны полностью запустил учёбу, но по воле судьбы продолжал играть на фортепиано. Набил руку, так сказать. Недавно поступил в консерваторию. Инцидентов и прочего, как вы говорите, в семье у меня не было, все в разуме и здоровы. — Ну и отлично, — радостно сообщил Шеминов, поднимаясь со стула и протягивая мне руку. Стас оживился, услышав последнее предложение. По-видимому, ему было достаточно простого предложения: «Всё хорошо». Я протянул свою руку для рукопожатия. — Пройдёмте, я покажу вам место вашей работы. Выйдя из-за стола, Шеминов открыл дверь, которая терялась на фоне огромного книжного шкафа. Пропустив меня вперёд, Стас по-отечески положил руку мне на плечо. Вторая дверь сразу выходила на балкон, который открывал вид на зал с больными. — Это зал общего пребывания. — Шеминов по-королевски облокотился на перила, осматривая своё владение со своими подданными. — Тут вы будете играть на фортепиано. Вы не переживайте, там абсолютно безопасно. Буйных мы держим в изоляторе. Подойдя ближе, я взглянул на первый этаж. Женщины и мужчины в сером, по-видимому, были пациентами. Состояние у каждого было абсолютно разным: кто-то сидел на диване и смотрел в одну точку, кто-то играл в карты, кто-то лежал на полу и что-то шептал. Все это внушало жуткое чувство психоза, и в самом центре этого всего стоял мой инструмент — фортепьяно. — Как видите, там все есть для прекрасного досуга. Мягкие диваны, подушки, настольные игры, скоро появится и музыка, — подмигнув мне, сказал Стас. — А нельзя играть откуда-то отсюда? — спросил я, не желая играть среди психов. — Здесь нет более широкого участка? — Нет, такого места здесь нет, — насмешливо ответил Шеминов. — Повторюсь. Там абсолютно безопасно — острых, колющих, режущих предметов нет. Тем более, как вы видите, за ними смотрят санитары. Присмотревшись, я действительно заметил среди серых масс двух крупных мужчин в белом. Один из них почему-то напомнил мне снеговика, а другой — медведя. — С двух и до девяти часов вечера у них свободное время. И в это время вы будете играть. С трех до пяти. В пять ужин. И с шести до восьми вечера. Закончив в консерватории, придётся сломя голову бежать через весь город, чтобы успеть к трём. А закончив работу в восемь, придется опять бежать, но уже до общаги, так как ночью весьма опасно. — Приступите к работе завтра, сегодня пианино только установили, его ещё не настроили. И ещё, завтра зайдёте за ключом от крышки, инструмент нужно будет запирать, а то любопытных много. Расстроят или ненароком сломают. Отвечать будете вы. Я нервно сглотнул. — Хорошо. «Главное, чтобы меня не сломали». — Давайте, спустимся. — Слегка оттолкнувшись от перил, Шеминов провёл меня вперёд. — А требуется какой-то определённый жанр? — промямлил я. — Успокаивающий, — односложно ответил главврач. Пройдя по коридору, Шеминов толкнул дверь, и мы оказались в маленькой комнатке с несколькими дверями и винтовой лестницей, ведущей вниз. — Пройдёмте, я покажу вам зал общего пребывания, затем столовую и спальный корпус работников. Кстати, Антон, друг мой, скажите, вам требуется жильё? «Интересно, когда мы успели стать друзьями?» — Нет, спасибо, я живу в общежитии. «Мало работать, не хватало ещё жить в психушке». — Хорошо. Но если вдруг захотите, знайте, жильё для работников у нас довольно неплохое. Если понадобится, сообщите. «Нет, в психушке жуть, я не стану!» Едва войдя в зал, я почувствовал запах плесени и мочи. А в следующую секунду… — Не приближайтесь! Отойдите от меня! — орал мужчина, держа в руках оторванный лист монстеры, словно шпагу. — Я вооружён! Отойдите все! — О, а это наша знаменитость - Граф Поповский, — сказал Шеминов, закатывая глаза. — Такой актёр.