Восстановление, ожидание и бусы
10 ноября 2024 г. в 08:59
Примечания:
Огромнейшее спасибо за комментарии!
Ферма, на которой они застряли, располагалась в километрах десяти от Неаполя. Со взгорья открывался чудесный вид на Неаполитанский залив. Некогда эта территория принадлежала монастырю, об этом напоминал хорошо сохранившийся готический клуатр, примыкавший к хозяйственным постройкам. Но монастырь давным-давно пришёл в запустение, потом Наполеон захватил Италию, упразднил монашеские ордена, и ферма пошла с молотка. Говорили, по крайне низкой цене. Так новым владельцем стал синьор Брозович — тот самый перекупщик краденого, или «лопоухий», как Сяо Чжань мысленно продолжал его называть.
И, надо отдать ему должное, Брозович любил свою землю и не скупился на расходы. Вилла была построена в стиле традиционного итальянского палаццо — двухэтажный дом, белоснежный, с чёрными коваными балконами, подкупающий своей кажущейся простотой, прилепился к самой верхушке взгорья, в сторону ближайшего городка террасами сбегали вниз ухоженные виноградники, а на зелёном пастбище паслись лоснящиеся ухоженные овцы. От главных ворот, увенчанных резной мраморной аркой, к вилле вела аллея, окруженная вековыми платанами, рядом раскинулась оливковая рощица, а в самом центре её находился и их с Модричем небольшой одноэтажный домик. Судя по скромной меблировке — стульям и креслам с выцветшей обивкой, широченной, одной на двоих кровати, полог которой, в прошлом роскошный, ныне рассыпался от старости, деревянным панелям, изъеденным жучком-короедом, — использовали его как место для хранения всякого хлама. Однако лучшего места, чтобы спрятаться, затаиться, избегая любопытных взглядов, и придумать было нельзя.
Жизнь на ферме кипела сутками — днём местные крестьяне трудились на земле, а подозрительные личности под покровом ночи подъезжали то на телегах, то в каретах, одна за другой, и сгружали в амбар тяжеленные, судя по всему, мешки и ящики.
Но тайных гостей в их скромном убежище никто не тревожил, если не считать племянника синьора Брозо с такими же оттопыренными ушами, что приносил им еду, и доктора, утром и вечером заглядывающего узнать, как чувствует себя Модрич.
***
Ночью снова резко похолодало. И если ещё позавчера, когда они приехали на эту грёбаную ферму, дождь только собирался, то сегодня всё небо с утра сначала затянуло чёрными тучами, а затем сплошной стеной хлынул ливень. Порывами налетал резкий ветер, печально гогоча в каминной трубе. Одна створка оконного переплета была приоткрыта, и в комнату долетал ритмичный стук капель, разбивающихся о подоконник. Сяо Чжань хмуро глядел на тяжёлые капли и думал, что погода сейчас под стать настроению. Вспомнилась розовая пятка, которую он ещё несколько дней назад щекотал пальцем, и слёзы, ранее уже подкрадывавшиеся к глазам, наконец-то нашли выход и покатились по щекам солёными дорожками, смешиваясь с мокрой взвесью, бьющей в лицо. Какая-то нелепая череда событий, чёрт знает кем нагромождённых друг на друга, оказалась роковой, и всё это в итоге вылилось в настоящий кошмар. Сяо Чжань до сих пор не мог поверить, что совсем недавно они с Ибо шутили, смеялись, вместе пили чай, грелись в крепких объятиях, но вот он здесь, жив-здоров, а Бо-ди рядом нет. И увидит ли он его вновь… Воображение нарисовало картину изувеченного до неузнаваемости, залитого кровью тела, и Сяо Чжаня прошибло холодным потом. Он помотал головой, отгоняя иллюзорное видение. Они обязательно найдут диди, не могут не найти! Иван обещал! Главное, чтоб не стало поздно… Лёгкий стук в дверь заставил его вздрогнуть, он торопливо оглянулся. Модрич завозился на кровати, наспех застеленной чистой простынёй, не сдержав стона, поморщился: — Кого там ещё несёт? Сяо Чжань смахнул слёзы и, пытаясь изобразить бодрый и жизнерадостный голос, ответил: — Наверное, ужин. Он открыл дверь. На пороге с корзинкой в руках действительно стоял лопоухий Илия, в ней были несколько закрытых мисок и пара бутылок вина, а также ровная ветка, очищенная от коры. При виде её, а больше при виде откровенного любопытства на лице парнишки, Сяо Чжань невольно фыркнул. Под крышками оказались неизменные спагетти, залитые томатным соусом, горячая пицца с хрустящей коркой и четвертинка местного сыра. Сыр этот — светло-жёлтый, со жгучим красным перцем и благоухающими травами — они распробовали накануне, и Сяо Чжань признался себе, что давно уже не ел ничего вкуснее. В комнате стало сумрачно. Он зажёг свечи в канделябре, памятуя про больное плечо Модрича, по-быстрому накрыл на стол, пододвинул миску к себе, втянул спагетти и… наткнулся на внимательный взгляд круглых глаз. — Смотрю, как ты ловко орудуешь деревяшками, Чжань, и чувствую себя дикарём. Теперь, после раскрытия тайны, отношения между ними стали куда доверительней, и всё-таки Сяо Чжань, прожевав, выдал заученную фразу: — Китайцы едят палочками более трёх тысяч лет, и они уже стали частью культуры и истории страны. — И почему едят именно ими? Он пожал плечами: — Палочками не возьмёшь больше, чем сможешь прожевать, и значит, не набьёшь брюхо. Ну и, наверное, потому что удобно. Не нужно носить с собой столовые приборы, поскольку сделать их можно на месте, как сделал… Сяо Чжань умолк. Неназванное имя повисло в воздухе. Он почему-то не мог себя заставить его произнести. Хорват правильно понял секундную заминку и продолжил, к его облегчению, не про Ибо, а опять про еду: — Кстати, даже палочками ты ешь спагетти как настоящий неаполитанец, одним непрерывным движением. — Китайцы едят точно так же, не перекусывая их, потому как они символизируют долгую жизнь. А если перекусил, так потом не взыщи, — Сяо Чжань помолчал немного и, криво усмехнувшись, пробормотал: — Видимо, когда-то я всё же перекусил эти чёртовы спагетти… В комнате наступила гнетущая тишина. Дождь снаружи усилился, забарабанил в окно. Следом послышалось знакомое деликатное царапанье, пришлось встать, впустить вымокшего насквозь лиса, что решил поутру сходить на охоту. И, судя по свисающим из пасти мышам, охота удалась! Нет, не то чтобы Сяо Чжань был из брезгливых, но тут и его передёрнуло. — Ну и нахрена это тебе? — невольно поинтересовался он. Лис выплюнул добычу из пасти, придавил лапой длинные хвосты, после чего взглянул на Сяо Чжаня. В серо-зелёных глазах читалась тревога. — Или немедленно сожри их, или я выброшу. Считаю до трёх! Раз… Лис в ответ деликатно тявкнул. — Что там? — вытянул шею Модрич. — Ещё один ужин… Добытчик, блин! Два… — Оставь, после заката поужинаю. Показалось или нет, что на рыжей морде промелькнула ухмылка? Сяо Чжань закатил глаза и отпихнул дохлых мышей к порогу. Толстый хвост заелозил туда-сюда от нетерпения — зверь жалобно заскулил, выпрашивая лакомство. Сыр его не впечатлил, небольшой кусочек был демонстративно обмусолен, надкушен и только. Голодная зубастая пасть сунулась Модричу в миску. Тот рассмеялся: — Да что ж ты творишь, скотина неблагодарная? Смотреть на этих двоих было тяжело до кома в горле. Сяо Чжаню до умопомрачения захотелось обнять своего парня, уткнуться носом в лохматую макушку, прошептать глупости в стремительно алеющее ухо. Глаза вновь защипало от слёз. Он горько хмыкнул. — Эй, ты чего? И в кои-то веки Сяо Чжаню стало абсолютно всё равно, что о нём подумают посторонние — ему нужно было выговориться, поделиться переполнявшими душу чувствами, но он не знал, с чего начать. Модрич пришёл на помощь: решительным жестом взялся за бутылку и со словами «Надо выпить!» подтолкнул к нему стакан с тёмно-красным вином. Сяо Чжань машинально сделал глоток, второй (вино оказалось сладким, как компот), и, совершенно не заботясь, понимает ли его собеседник, осипшим голосом заговорил: — Вся моя жизнь до встречи с ним, может быть, и была хорошей, но не имела смысла. Он изменил всё, абсолютно всё! Мы с ним встретились впервые на съёмках шоу два года назад. Знаю, Ибо тогда смотрел на меня, но странно — я никак не мог поймать его взгляд, он всегда успевал отвернуться. Потом — «Неукротимый». И, знаешь, вот тут он уже глаз с меня не сводил, правда-правда! Со второго дня съёмок от двусмысленных шуточек перешёл к действиям и повёл себя со мной как «Эй, посмотрите, это мой парень!». Ко мне относился так, как будто кроме меня рядом никого не было, как к какому-то божеству, таскал мне кофе, следил, чтобы я вовремя обедал, орал на всю площадку, что любит меня. Однажды возле дорогущего ресторана его подкарауливали журналисты, думали, что он придёт с подружкой. А он в тот вечер пригласил меня… — А ты? А, значит, Модрич все-таки слушал! — Поначалу я старался перевести всё в шутку. Но это никак не спасло ситуацию, потому что подобное отношение льстило. А потом стало страшно. — Почему? — Понимаешь, он же младше на шесть лет, но столького успел достичь. А в нашей стране отношения между мужчинами не поощряются, и я боялся навредить его карьере. Хорват пробурчал что-то неодобрительное про далёкое светлое будущее, затем сказал: — Но вы вместе! — Ну, если не палиться… — Палиться? — Не попадаться, не выдавать себя… Телефон моргнул, показывая, что заряжен. На экране высветилась заставка — Ибо в белоснежном ханьфу сидел на крыше, а на фоне темнеющего неба виднелись очертания Облачных Глубин. — Получилось? — Модрич бросил на экран короткий взгляд, почесал лиса за ухом, и тот довольно зажмурился. — Не очень, — Сяо Чжань слабо улыбнулся. — Но я потерялся в нём, провалился, увяз целиком и полностью. Он так крепко держит моё сердце в своих огромных лапищах, что я до сих пор ни о чём не жалею. Впрочем, нет, жалею. О двух потерянных годах… Модрич задумчиво поводил пальцем по краю стакана, потом поднял на него глаза: — Сначала я думал, что ты чем-то неуловимо напоминаешь мне Ивана… При этих словах Сяо Чжань вспомнил тот треклятый поцелуй, поперхнулся, закашлялся, но Лука, не обратив внимания, договорил: — … но скорее, в нас с тобой есть что-то родственное. Мы спали с Иванко в одной кровати почти год, но я всё это время переживал, что мой утренний стояк разрушит нашу дружбу. Так и ходили вокруг да около. Сплошные полунамёки… Спрашивается, какого хрена я столько времени боялся признаться? А теперь опоздал. Лис широко зевнул и, уложив морду на великолепный хвост, свернулся калачиком на кровати, чуть слышно засопел. Похоже, бесконечные скитания и бессонные ночи вымотали его до предела. Модрич осторожно погладил острое ухо, тут же дёрнувшееся, посмотрел на зверя ласково и немного тоскливо: Иван собирался ночью вернуться обратно в Неаполь. Вторая бутылка стремительно пустела, Сяо Чжань откинулся на высокую спинку кресла, чувствуя, как приятно кружится голова и расслабляется тело, и невольно хихикнул: было непривычно видеть нелюдимого и немногословного человека таким… влюблённым. — Ты ещё успеешь признаться, когда проклятие спадёт. Модрич ожёг его взглядом и опустил глаза. Во взгляде мелькнула неуверенность, а лицо опять стало угрюмым. И это Сяо Чжаню не понравилось. Хорват залпом допил остававшееся в стакане вино и с невесёлой усмешкой уточнил: — «Когда»? Не «если», а именно «когда»? Видишь ли, Чжань, не всё зависит от нас. И никакой гарантии, увы, мы дать не можем. Неприятно засосало под ложечкой. Сяо Чжань вскинулся, чуть не задохнувшись — сердце на мгновение замерло и заколотилось в рваном, тревожном ритме — а потом, вскочив на ноги и немного покачнувшись при этом, сердито прошипел: — Как ты смеешь такое говорить?! Пользуешься тем, что ранен, и я не могу тебя ударить за эти слова. Ещё недавно Иван обещал мне помочь, а сегодня уже никаких гарантий?! Так какого гуя я рассиживаюсь здесь, вместо того, чтобы спасать своего парня? К черту их троих — и лиса, и сову, и эту статую! Сяо Чжань знал, что в нём говорит выпитое вино, понимал, что без знания реалий этого мира не сможет сделать ни шагу и при этом не оказаться в тюрьме, но не мог себе позволить быть слабым. Ради Ибо не мог. И был готов заплатить за его свободу любую цену. Он пойдёт искать в одиночку и непременно спасёт, а потом… что же, они останутся в Италии, поселятся в какой-нибудь глухой деревушке, выучат язык… Почему нет? Ну, а если не выйдет, подумаешь, минус один «желтомордый китаёза»… Эти слова он произнёс вслух, и Модрич болезненно втянул в себя воздух сквозь зубы, но голос его прозвучал необычайно мягко: — Сядь, сынок! И прости меня. Просто не люблю быть беспомощным, вот и захандрил. Ещё этот дождь!.. — он тряхнул головой, будто отгоняя тягостную мысль, и растянул губы в улыбке. — Ты помог мне в трудную минуту, так неужели, чёрт побери, ты думал, что мы сможем отпустить тебя одного? Да за кого ты нас принимаешь, скажи на милость?! К тому же, от того, что ты погибнешь, твоему парню легче не станет. Всё будет в порядке, я обещаю. От этих слов злость сдулась, как проколотый воздушный шарик. Они с Ибо не будут в безопасности ни в Неаполе, ни в глухой деревушке, ни где-либо ещё. А его маленький демарш был проявлением слабости, только и всего. Сяо Чжань устало опустился в кресло и, тяжело вздохнув, тихо сказал: — Я вам верю. Они помолчали. Затем Модрич негромко продолжил: — За два с лишним месяца одиночества мне хватило время подумать. И потому, когда, — он сделал упор на этом слове, — проклятие спадет, я признаюсь Ивану, что давно в него… Полностью последней фразы Сяо Чжань уже не услышал: очередной стук в дверь вынудил их на миг уставиться друг на друга, а затем одному из них подхватить смартфон и сонного лиса и пулей вылететь в соседнюю комнатушку, а второму — торопливо забравшись в постель, крикнуть: — Входите! — О, смотрю, лечение проходит в быстром темпе! — бесшумно возникший в дверном проёме высокий пожилой мужчина с роскошными седыми усами, за которыми пряталась ироническая усмешка, оглядел беглым взглядом комнату. Тёмный добротный костюм с белой вставкой у воротничка, зонт, кожаный кофр говорили об определённом достатке вошедшего. — Рад видеть вас, синьор Модрич. Как вы себя чувствовали после утреннего осмотра? Впрочем, полагаю, ответ на столе! — Взаимно, синьор Немец, — Модрич церемонно кивнул. — Вы правы, похоже, иду на поправку. — И всё-таки, давайте вас осмотрим и заново перебинтуем… Сяо Чжань, мышью притаившийся за приоткрытой дверью, уставился на телефон — по экрану бежала строка, переводившая слова доктора о том, что «рана хоть и по-прежнему отёчна и выглядит болезненно, но ничего важного не задето, и её края уже не так воспалены, как вчера, когда вас сюда привезли». — Возможно, мне придётся навестить вас ещё и ночью. Кажется, держится небольшая температура. — Нет! Телефон чуть не выпал из рук, Сяо Чжань едва-едва успел схватить его за корпус, а другой рукой — обхватить за шею проснувшегося лиса, что упрямо рвался на знакомый голос. Что же, доктора определенно бы ждал сюрприз, если бы тот надумал прийти до восхода солнца. — Как скажете, синьор Модрич, — в голосе мужчины отчетливо послышалось неодобрение. — Тогда где прячется ваша узкоглазая сиделка? Я хотел бы, чтобы вы передали ему мои рекомендации. — Не понимаю, о ком вы говорите, синьор доктор, — голосом же Модрича можно было заморозить всё живое в радиусе пары километров. — Здесь только мой друг, синьор Чжань, но он сейчас отдыхает… Дверь за рассерженным эскулапом с грохотом закрылась, и лишь тогда Сяо Чжань смог перевести дух. Ему щипало глаза — Ишь ты! «Мой друг, синьор Чжань…», — даже пришлось поморгать, чтобы отогнать подступавшие слезы. — Выходи!.. Не забудь на ночь снова посадить меня под корзину, чтобы я не угробил крыло. Хорват сидел на краю кровати, Сяо Чжань смущённо улыбнулся, встретив такую же улыбку, и понимающе кивнул. После заката, когда на пороге комнаты появился отчаянно зевающий, заспанный Иван, из-под переплетения прутьев перевёрнутой корзины на него немигающе смотрели два янтарных глаза.***
Сяо Чжань ни черта не смыслил в медицине, но видел, что рана начала быстро затягиваться, явно не без (как он подозревал) вмешательства таинственных сил. И это не могло не радовать. Собственно, одно это и радовало, потому как, запертые на ферме, они оказались отрезаны от всех новостей. Иван за это время появился только раз: измученный, с кругами под глазами, он привёз из «Пьяного петуха» их вещи и кое-какую снедь — гостинец от тётушки Ивы. Сяо Чжань, откопавший второй пауэрбанк на дне рюкзака диди, обрадованно поинтересовался: как, мол, получилось, что всё добро до сих пор цело. И Иван, старательно украшавший свою шляпу совиными перьями, безмятежно ответил: — Хозяев таверны благодари. Молодцы, сразу сообразили, что это нужно спрятать от солдат, что нагрянули к ним поутру. — Да-да, — рассеянно отозвался Сяо Чжань. В кошельке обнаружилась фотография, сделанная ими всего полгода назад, и сейчас он с грустью смотрел на доказательство некогда счастливой жизни. Они дурачились в фотобудке в торговом центре Чунцина. Там было настолько тесно, что Сяо Чжань вынужден был усесться на колени Ибо, а негодник кусал ему ухо и шептал пошлости. Тогда он краснел и шлёпал его по ногам, а теперь отдал бы всё на свете, чтобы ещё хоть раз увидеть солнечную мальчишескую улыбку. Иван исчез под утро, шляпа же осталась на столе, заставив Модрича весело захихикать.***
В тот день лис прибежал к ним, весь облепленный репейником, не иначе — нашёл в кустах большое семейство полёвок. При виде своего чуда в репьях Модрич звучно выругался и попросил прочный гребешок… Придерживать лиса раненой рукой ему было невозможно, но это и не потребовалось. Крупные репьи он выбрал вручную, затем волшебный зверь послушно раскинулся на кровати бескрайней рыжей гладью под взмахами гребешка, вычёсывающего густую шерсть от остатков колючек. Когда мусора не осталось, Лука решил не останавливаться… Лис не возражал, а лишь блаженно поскуливал и потягивался, подставляя спину, бока и живот, пока Сяо Чжань комментировал: «Ты скоро половину лиса вычешешь» Вскоре набрались несколько комков блестящей пушистой шерсти размером с кулак. Сяо Чжань собрался их выбросить, но Модрич удержал его руку, с лукавой усмешкой разглядывая полученный результат. Он что-то надумал. — Принеси мне миску с горячим мыльным раствором, пожалуйста. Я знаю, как не умереть здесь со скуки… Этот человек был поистине упорен, до закатного превращения катая одной рукой маленькие плотные шерстяные комочки, слепленные мылом так, чтобы они сохраняли круглую форму. Назавтра, после их просушки у жаровни, Сяо Чжань помог нанизать получившиеся оранжевые бусины на прочную упругую нитку. Надел получившийся браслет на запястье здоровой руки Модрича. — Не мог же я выбросить часть его… — опустил сияющие глаза Лука. — Не потерять бы. Крестик я потерял при каком-то из превращений… Более делать на ферме было нечего. Заряд первого пауэрбанка садился катастрофически быстро. Его бы тоже следовало поберечь, мало ли срочных трат в ближайшее время могло возникнуть, поэтому Сяо Чжань добросовестно учил новые слова и к концу своей второй недели в прошлом чувствовал себя поднаторевшим в языке настолько, что вполне бы мог сложить фразу: «Мы вообще собираемся что-то предпринимать, сукин ты сын?», однако сдерживал себя, понимая, что вопрос совершенно бесполезен. Чтобы не поддаваться панике (Иван что-нибудь придумает, обязательно придумает!), он каждый день вытаскивал Модрича на прогулку или на стрельбище. Стреляя по мишеням, украшенными дырявыми солдатскими треуголками, Лука поначалу язвил, что и ногой попадёт в цель лучше, чем Сяо Чжань — рукой, но искренне похвалил, когда тот пристрелялся. Тему любовных отношений они больше не затрагивали, а разговаривали о чём придётся, но чаще всего просто молчали, боясь лишних глаз и ушей, способных испортить им жизнь, и между ними постепенно возникло то странное взаимопонимание, от которого до дружбы один шаг. Иван больше не приезжал, а сообщения, поступавшие от остальных информаторов, были одинаково скупыми — «пока не получается», «никак не можем заменить охранника на своего», или совсем короткое «нет, увы».***
На седьмой день их добровольно-принудительного заточения лило как из ведра, и Сяо Чжань, и Модрич пребывали не в самом лучшем расположении духа, а посему появление гостеприимного хозяина с конвертом в руках было встречено ими без энтузиазма. Но оказалось, что дело наконец-то сдвинулось с мёртвой точки — письмо сухо сообщало, что «искомая статуя будет выставлена на аукционе в Гаэте через десять дней в связи с распродажей имущества господина герцога Гаэтского». Из груди Модрича вырвался облегчённый вздох. Сяо Чжань попытался состроить в ответ улыбку, но снова поймал себя на мысли, что не пошли бы все они со своей статуей нахуй. К вечеру стало совсем холодно, уходящий день тонул в серых облаках, что могли бы нагнать тоску на любого, ветер раскачивал тонкие ветви оливы, срывая светло-серебристые листья и бросая их на каменистую тропу. За последние дни Сяо Чжань привык к подобной погоде, но сегодня она действовала на нервы, и он так продрог, что, кое-как отогнав грёзы об Ибо и Облачных Глубинах, подумывал даже, а не стоит ли развести огонь в камине. Однако, несмотря на знобкую дрожь, не мог заставить себя сделать ни единого шага — в паре с дождём шёл туман, такой седой и плотный, что ему становилось не по себе. Неожиданно его внимание привлекло какое-то движение на границе видимости. Сяо Чжань прищурился (без очков мир коварно плыл): неподалёку стояла закутанная в покрывало женщина, словно бы решая, входить ей или нет. — У нас опять гости… Модрич, раскладывавший свой бесконечный пасьянс на кровати, зевнул: — Кого нелегкая несёт в такую-то погоду? — Какую-то синьору, судя по одежде, цыганку… Раздался тихий смешок. — Цыганку? Зови её, сынок. Сяо Чжань распахнул дверь и вздрогнул от неожиданности — гостья возникла перед ним неожиданно, будто вылепилась из тумана: высокая, не ниже его самого, в яркой юбке, что выглядывала из-под чёрной шали, она одарила Сяо Чжаня жгучим взглядом, и прошла мимо, лениво покачивая бёдрами. На миг повисла тишина, прерываемая лишь шумом проливного дождя, а потом Модрич расхохотался: — Ti sbagli, figliolo, questa non è una zingara. Сяо Чжань, повинуясь знаку хорвата, вышел за дверь и запустил приложение без звука. Слегка обиженный низкий голос гостьи тут же трансформировался в текст: — Чего ржешь аки конь?! Сам знаешь, времена настали такие, что по улицам ходить безопаснее, переодевшись бабой. — Мужчина?.. — с удивлением выдохнул Сяо Чжань. — Знаю, Шиме, знаю. Только грустно мне как-то… — Уж, чаю, не грустнее, чем этому мерзавцу Дзакканьи. Сяо Чжань навострил уши. Это был тот самый офицер, солдаты которого арестовали Ибо. — Дзакканьи? Что с ним? — А, неделю назад нашли на окраине города с разодранным горлом. И по Неаполю разом пошли слухи, что его загрызла какая-то невероятной величины зверюга. В то, что в его смерти виноваты бандиты каморры, чьей крови он немало выпил, народ почему-то не верит, — Шиме сухо фыркнул. — Ладно, я тут по другой причине… Это касается вашего китайца, что сидел в королевской тюрьме. Дело в том, что теперь там его нет… Наступило молчание. Сяо Чжань прикрыл глаза и почувствовал, как по спине побежали струйки холодного пота. Что-то в голосе мнимой цыганки заставило его вздрогнуть. А Шиме тем временем продолжил: — Его выкрали и перевезли на озеро Аверно. На виллу некоего синьора по фамилии Анчелотти. Что было дальше, Сяо Чжань уже не слышал. Пришёл он в себя от того, что чья-то ладонь легла ему на затылок, вжимая его лицо в костлявое плечо, а затем мягкий голос произнёс: — Тише, сынок, не надо. Отдышись. Вот так…
