Нездоровый альтруизм

      

***

      Через пару дней они встретились снова.       Осознание всей ситуации пришло к Одри лишь тогда, когда она стояла в туалете ресторана, полупьяно тупя взгляд о собственное отражение в зеркале, и еле-еле узнавая себя.       Она вырядилась, как чертова кукла, у которой в гардеробе магическим образом остались одни лишь наряды для пятничных попоек в клубе: черное облегающее платье с нехилым декольте и разрезом на бедре не оставляло почти никакого места для фантазии, а туфли на шпильке едва ли позволяли устоять на месте. Массивные серьги оттягивали уши, из-за чего голова начинала гудеть и побаливать, а шею как-то чересчур сильно сдавливал кружевной чокер — надо бы ослабить застежку, да вот от волнения и алкоголя в крови пальцы дрожали, то и дело соскальзывая с замочка.       В зале ее ждал Малек. Весь из себя элегантный, тоже, как назло, во всем черном, пахнущий своим блядским «Чапманом» и дорогущим парфюмом. Но мало того, что он выглядел так, будто, сука, с обложки сошел, так еще и вел себя непозволительно идеально: и дверь в машину открыл, и пальто забрал, и стул ей пододвинул. Ну, джентльмен, ну, ебанный рыцарь, тут даже не поспоришь.       Вот только Одри неизменно чувствовала себя так, словно была самой последней предательницей на свете.       Она тщетно пыталась убедить саму себя — это только ради Рут. Ради того, чтобы Малек помог ее найти, пробил по своим каналам и связям. Лишь договоренность и чисто рыночные, деловые отношения. Она платит, он — оказывает услугу. Все просто.       Но Одри, к ее удивлению, получала уж чересчур много удовольствия от этой услуги. Беседы с Малеком вне стен его кабинета и с уже третьим (или четвертым? Она, честно говоря, уже сбилась со счета) бокалом красного полусладкого были легче, веселее и, правда, непринужденнее. Вдвоем они ели, много пили, вспоминали зачем-то университет, говорили о литературе и работе. Неожиданно много смеялись: Синнер, как оказалось, был не только хорошим собеседником, рассказывающим даже самую банальную вещь на свете захватывающе и интересно, но еще и обладал прекрасным чувством юмора. По крайней мере, Одри так думала сейчас. Хотя, забавно, на такой стадии алкогольного опьянения ей хоть палец покажи, она все равно будет хихикать, смущенно прикрывая ладошкой губы.       Верилось, однако, в то, что это не просто вино ударило ей в мозг, с особым рвением. Ну, не мог такой безбожно харизматичный черт не обладать возможностью захватывать внимание и шутить так непринужденно и естественно. Попросту не мог не быть таким обаятельным, очаровывающим, как будто ему мало было просто быть внешне привлекательным — ему обязательно подавай еще и безупречный ум с манерами и ебейшей самоподачей. Аж подбешивал этим. И тянул к себе еще сильнее.       Со стороны, впрочем, создавалось реальное впечатление того, что эти двое были на самом обыкновенном первом свидании — для второго, и уж тем более третьего, разговоры были слишком целомудренными, хотя и пестрили всякого рода двусмысленностями, а дистанция сокращалась лишь по ошибке, когда Одри, меняя положение ног под столом, случайно задевала носком своих туфель самый край ботинок Синнера.       Разговоры, расстояние — да, сама непорочность, а вот мысли…       Там был кромешный пиздец.       Там Одри уже, как минимум, была зажата между стеной и крепкой грудью профессора.       Низ живота сладко свело.       "Какие у него руки, еб твою мать…” — невольно подумалось девушке, когда она перевела взгляд на настенный плафон с серебристой ковкой. Вспомнила о кольцах на руках Синнера. Представила их ярко, четко: на указательном пальце правой руки переливалась металлическим блеском круглая печатка, на среднем пальце левой — широкое гладкое кольцо с квадратным черным камнем.       А сами пальцы у него длинные, тонкие. Как у пианистов. Красивые, что пиздец. Так и хотелось, чтобы он ими…       Так. Стоп.       Что за черт? Почему она вообще думала о его руках?       Нельзя. Хватит.       Одри зажмурилась, схватилась за голову, и зашептала себе под нос, — "деловые отношения, деловые отношения…" — но от мысли о том, что она, прости господи, уводила мужика у своей пропавшей подруги, отделаться никак все равно не могла.       И плевать, что Малек уже упоминал, что с Рут он не виделся больше полугода. Плевать, что у них если что и было, то было совсем несерьезным (как будто, у нее самой с Синнером было что-то глубже этого, ага). Неважно. В пьяное сознание влезть могло и не такое. Спасибо хотя бы, что не паранойя и галлюцинации, похожие на те ночные кошмары со всем составом "Астреи".       Из раза в раз, прокручивая все свои воспоминания, Одри приходила к одному и тому же: Малек ее всегда пугал. И спустя столько лет он неизменно вгонял ее в какой-то непонятный ступор и дичайшее смущение, остающееся предательским румянцем на щеках и легким тремором на пальцах. Одри знала, если не в могилу, то в долговую яму он сведет ее уж точно. Блять, да у него фамилия Синнер, разве не очевидно, что от него надо держаться подальше? И почему тогда в университете избегать его получалось прекрасно и ненапряжно, а сейчас — вообще никак?       Что он с ней делал? Делал ли вообще хоть что-то? Или это все просто глупое стечение огромного количества обстоятельств?       Ответ то и дело выскальзывал у Одри из ладоней.       Ей вдруг подумалось, что она сходила с ума. Мало того, что сама напросилась отдавать плату за его помощь, так теперь еще и терзалась сомнениями со всех сторон. Хотелось одновременно и вернуться к Малеку за стол, чтобы продолжить такой многообещающий вечер, и сбежать от него к чертям собачьим.       Ради Рут.       Ради Рут.       Ради Рут.       А голос внутри все ржал, не переставая:       "Ну, ты и дура. Хочешь и подругой хорошей остаться, и на члене у ее ебыря попрыгать? Уж прости, тут выбирать придется одно из двух".       Или не выбирать вовсе.       "Ты башкой ударилась, что ли?"       Возможно, так оно и было. Одри сейчас, в целом, мало что соображала, следуя лишь каким-то совершенно безмозглым, нетрезвым импульсам собственного тела.       Декорации сменились незаметно. Плитка уборной превратилась в камень мощеной мостовой, тепло и помпезность ресторана огрубели, стали инеем осенней ночи и серыми кирпичами жилых домов, а собственное отражение из зеркала с вензелями подернулось рябью в какой-то луже.       Одри не заметила, как в полном одиночестве вышла на безлюдную улицу и оказалась в двух кварталах от ресторана.       Не заметила, что была без верхней одежды. Не придала значения тому, что, по сути, оставила Синнера в ресторане и, скорее всего, неосознанно разорвала их сделку. Оно, может, даже и к лучшему: Одри уже пожалела, что не обратилась за помощью к Фелонии и "Астрее". Лучше бы нервничала, столкнувшись со своими фантомными страхами лицом к лицу, а не плавилась от ледяного взгляда Малека, чувствуя к нему это дурацкое, противоречивое нечто.       Самое неприятное и, наверное, страшное, Одри не заметила еще одну очень важную деталь.       Она не заметила, что за ней кто-то шел.       Кто-то в капюшоне. Кто-то незнакомый. Кто-то с грязными, похабными помыслами, от которых почти физически тошнило.       Ветер обдал холодом оголенные плечи, завыл, будто предупреждая, призывая обернуться или ускорить шаг, но все тщетно — в голове Одри было слишком шумно, чтобы прислушаться к окружающему миру. Звенящие мысли и стук крови в ушах заглушали все посторонние звуки, а вино, плескавшееся в крови, совсем разнежело, лишило какой-либо осмотрительности.       "Ошибка. Дай бог, чтобы не фатальная".       Одри даже не успела обернуться.       Ее схватили сзади, грубо заткнули рот мозолистой ладонью, вонявшей машинным маслом и гадким куревом, и потащили куда-то назад.       В груди застыл животный испуг. Паника захватила разум, превращая ноги в неподатливую вату, и делая Одри совершенно безвольной куклой в чужих грязных руках. Мозг, до этого ни черта не соображавший, встрепенулся, забился в истерике, и на глазах девушки проступили слезы — то ли от страха, то ли от боли.       Надо было закричать, надо было врезать и бежать, куда глаза глядят, но собственное тело оказалось в этой ситуации предателем: оно оцепенело от страха, свело в не отпускающем напряжении все мышцы и ждало чего-то.       Конца, судя по всему.       У Одри в голове внезапно возникла университетская кафедра и лекция о строении человеческого мозга. В частности, тот самый раздел про гипоталамус и реакцию "бей-беги-замри".       Если бы не сковывающий страх, ей, может быть, даже показалось бы забавным то, что теорию она помнила на "отлично", а на практике эти знания ей не помогали, а наоборот, лишь мешали, сильнее раззадоривая и распаляя панику. Надо было, похоже, чаще ходить на физкультуру, а не отсиживаться на скамейке с рефератом в ладошках — может, тогда она хотя бы попыталась высвободиться из рук незнакомца.       Проклятые туфли не давали возможности найти точку опоры, поэтому ноги волоклись по земле, а с колен мощеным камнем сдиралась до крови кожа. Глухой удар о стену не сулил ничего хорошего: затащив Одри в какой-то темный, неосвещенный переулок, ее вжали лицом в шершавый кирпич, одной рукой с невероятной силой надавливая на затылок, а другой — задирая подол платья.       "То есть меня не убили последователи целого культа, но изнасилует какой-то уебок в подворотне? Позорище, Одри. Просто позорище".       "Надеюсь, после он меня убьет. Иначе я это сделаю сама".       Раз-два-три-раз-два-три. Мыслей больше не было, ровно как и сил сопротивляться. Все чувства сконцентрировались на затылке, щеке и бедрах, которые до боли и синяков сжимались чужими мерзкими пальцами.       Треск капроновых колгот стал оглушающим. Одри зажмурилась. Приготовилась принять неизбежное.       Сзади раздался грохот.       Незнакомец неожиданно отпустил девушку из своих рук, и та, громко прохрипев, задышала — сбито, жадно, с присвистами. Упав на разбитые колени, она согнулась от боли, сжалась, уже не думая ни о чем конкретном — просто надеясь, буквально уповая на то, что скоро все прекратится, а происходящее окажется очередным дурацким кошмаром.       Краем уха она уловила звуки потасовки. Удары. Крики. Жалобные стоны. Обернуться все же не осмелилась. Из-за слез и адреналина, бушующего в крови, слепо зашарила по земле и стенам в поисках чего-то, чем она сможет отбиваться. Пальцы, в итоге, нащупали лишь небольшой обломок кирпича, но и этого для психики девушки было достаточно: она прижала его груди, вцепившись уже обломанными ногтями так крепко, словно этот жалкий камень был настоящим ножом, и готовясь в случае чего зарядить им прямо по черепу нападавшего.       "Бить надо в висок. Убьешь — не страшно. Это самооборона".       "Не страшно… Пиздец, а что случилось с одной из самых главных божьих заповедей? «Не убивай», вроде…"       "Да пошла ты..."       — Одри!       Чересчур знакомый голос прозвучал как из-под толщи воды, а приподнимающие прикосновения на плечах натурально обожгли покрасневшую от холода кожу.       — Нет, пусти, пусти! — не своим голосом закричала Одри. Она развернулась лицом к человеку, забилась и невидяще замахала рукой со зажатым в ней кирпичом. Внутри все горело от страха, нужно было воспользоваться заминкой, заорать, ударить, сбежать.       Спастись.       Неважно, что ноги были сбиты, а каблуки на туфлях обломаны. Неважно, что платье порвалось, а красивое кружево чокера оставило красный режущий след на шее.       Спастись — первостепенное. Остальное — второй план.       Нелепо защищаясь, Одри резко дернула рукой, не ударив, но все же прочертив по щеке незнакомца линию. Тот отскочил на шаг-второй и вытянул перед собой руки, будто сдаваясь.       — Стой, Одри, стой, это я! Смотри!       Туман на сетчатке вдруг поредел, начал постепенно растворяться.       Одри быстро заморгала: перед ней оказался Малек.       На его кольцах блестела кровь, и судя по бегущему прочь из переулка силуэту — она точно была чужой. Черные волосы растрепались, и из ранее идеальной укладки на глаза упали отдельные пряди. Грудь тяжело то поднималась, то опускалось, а дыхание с приоткрытых губ срывалось рвано и сбито. И тем не менее, Малек все равно выглядел полным сил, словно был в состоянии набить рожи еще парочке преступников.       От правой скулы и чуть ли не до самого подбородка на лице Синнера красным разрасталась неглубокая царапина, но он на нее, казалось, не обращал никакого внимания. Выставив перед собой руки, он держал дистанцию, не приближаясь к Одри, но вкрадчиво заглядывая прямо в ее испуганные до чертиков глаза.       — М-малек? Ты… ты…       — Все хорошо, Одри. Все закончилось, тебя больше никто не тронет.       "Все… закончилось?"       "Никто не тронет?"       — П-правда? — щурясь, на выдохе спросила Одри.       — Правда.       "Все. Пиздец".       Одри задрожала; по ее щекам вместе с бесконтрольно льющимися слезами размазалась грязь. Хотелось завыть от боли, несправедливости и страха, беспорядочно хватающего и стягивающего все органы в крепкий узел. Руки стали такими неестественно тяжелыми, обессиленными, что через миг они рухнули вниз — подобранный в бреду камень-оружие тут же покатился по земле.       Постепенно растворяясь, адреналин отпускал свою хватку на горле Одри, и вместе с этим все ее тело обмякало: казалось, секунда-другая, и девушка точно свалится с ног. К счастью, прежде чем это произошло, Малек успел подхватить ее под разбитые локти.       Мягко, тепло, а самое главное, с какой-то, казалось бы, несвойственной для Синнера чуткостью, его руки обвились вокруг талии Одри, прижали к себе ближе и успокаивающими поглаживаниями прошлись по открытым участкам кожи на предплечьях.       Укрыв девушку от всего мира в своих объятиях, Малек прошептал:       — Тихо, тихо…       И такой спокойный голос зазвучал везде. В голове и над ухом. Вместо мыслей и вместо дыхания. Стал ниточкой, держащей Одри в сознании, стал ее последним оплотом реальности, не дающим сорваться в бред или беспамятную истерику.       На хрупких, то и дело вздрагивающих от рыданий плечах в какой-то момент оказалось его пальто. Знакомый приятный запах заполнил все пространство в легких, и телу стало наконец-то тепло. Щеки заалели, и Одри неожиданно почувствовала на них мягкие касания — отрезвляющие, но тем не менее, расслабляющие, бережно стирающие слезы и грязь с лица.       Из-за разницы в росте Малек навис сверху. Приблизился, сократив расстояние совсем немного, но этого оказалось достаточно, чтобы Одри напрочь забыла, как дышать.       В радужках его глаз сверкало от беспокойства, а мягкие прохладные пальцы медленно гладили ей скулы. Жар, исходящий от его крепкого тела напротив, согревал, обнадеживал, напоминал, что Одри все еще была жива. Она правда не знала, к сожалению это или к счастью. Да и не время об этом думать. Об этом — потом.       Малек. Чертов Малек, которого она всегда боялась и избегала.       Он был тут. Он ее спас. Не угробил, не свел в могилу, а наоборот — вытащил из беспроглядного мрака.       Не верилось даже. Это точно был тот же самый профессор, которым были одержимы почти все студенты на курсе Одри?       — Идти можешь?       Она кивнула, не отводя взгляда.       — Тогда пошли. Моя машина за углом.       Сил — да и желания — возразить у девушки не было.       "Твою мать, надо точно записываться на курсы самообороны".       

***

      Квартира Синнера чем-то напоминала его офис: минималистичный интерьер, много пространства, света и дерева. Похожие цвета, материалы, даже, забавно, безрукая статуэтка Афродиты, что стояла в его кабинете у телевизора, также была и здесь, в гостиной.       Вот только уюта и души тут, казалось, было еще меньше, чем в офисе. Словно Малек совсем недавно въехал в эту квартиру и не успел еще ничего толком разобрать. Коробок с вещами, однако, тоже нигде не наблюдалось, но сейчас было слишком плевать на подобные мелочи.       Сразу после того, как они приехали, Одри попросилась в душ, и Синнер, почти ничего не спрашивая, вручил ей чистое полотенце и футболку. А еще предварительно убрал из ванной станок для бритья и все лезвия к нему, а то мало ли что.       Она была ему благодарна. Искренне, по-настоящему. Малек не задавал ненужных вопросов, ничего не выпытывал, уважительно относился к ее личным границам и пространству, чего она совсем не ожидала от такого циника, как он. Не в его это характере: Синнер в такой ситуации, казалось, скорее залез бы к ней в голову и забавы ради все там перевернул, с упоением смотря за сменой реакций и страданиями на ее измученном лице.       Он уж точно не стал бы дежурить под дверью ванной, чтобы удостовериться, что с Одри все было нормально.       "Не стал бы ведь, правда?"       Одри и сама так думала, пока не вышла из душа и не увидела его, плечом подпирающего стену около дверного проема.       Подобное беспокойство за ее состояние успокаивало. Даже немного льстило, и не будь Одри сейчас такой разбитой, то точно поблагодарила бы за это: на душе было так отвратительно и гадко, что сил даже на элементарное "спасибо" не хватало.       До чертиков хотелось плакать, но слез уже не осталось — все они вышли в той блядской подворотне и смылись со щек проточной водой. А вот отвратительные касания до сих пор так и жглись на коже. Неважно сколько Одри вылила на себя мыла и сколько времени терла тело жесткой мочалкой, она все равно чувствовала себя так, будто была покрыта плотным слоем грязи и крови.       Ей больше никогда не смыть с себя чужую похоть, не оттереть до конца нежеланные прикосновения. Они навечно с ней — невидимы и все равно перманентно ощутимы. На бедрах от мочалки остались царапины, а разбитые колени ужасно жгло от воды, но эта боль — физическая, простая, уходящая со временем, и она не шла ни в какое сравнение с той, что залегла у Одри под ребрами.       Слепо смотря прямо перед собой, она сидела на диване, ожидая, пока Малек вернется с аптечкой. Смотрела стеклянным, пустым взглядом и не думала практически ни о чем, будто все мысли разом выкачали, а на их месте оставили лишь леденящую пустоту.       Было мерзко. От жгучего жжения в ногах, от произошедшего, а самое главное и неправильное — от самой себя.       Одри винила себя. Разумом человека, блестяще отучившегося на психиатра и уже работавшего с жертвами насилия, она, конечно, понимала — лично она ничего плохого, постыдного или незаконного не сделала. Это то чудовище, тот уебок, сбежавший прочь с разбитой в мясо рожей совершил преступление, а не она. Но одно дело говорить о подобной невиновности другим людям, помогать им пережить трагедию, выписывать таблетки по диагнозу и копаться в чужих травмах, и совершенно иное — переживать свои собственные кошмары: внутри, как оказалось, сидело столько противоречий, столько сомнений, кислотой разъедающих мозг, что Одри путалась в собственных мыслях. Путалась в том, что было правильным, и в том, что она ощущала на самом деле.       Она же могла просто не уходить из ресторана.       Могла не пить так много вина.       Могла просто не приходить на встречу с Малеком. Могла отказаться от его помощи.       Столько было шансов избежать этого ужаса, столько возможностей — и ни одной она не воспользовалась.       "Дура".       — Одри?       Голос Синнера вернул в реальность. Девушка мотнула головой, перевела на него все еще туманный взгляд.       — Да?       Малек слегка тряхнул руками — полупрозрачный короб с медикаментами в его ладонях издал короткий шум.       — Я помогу.       — О, нет, я сама, спа…       — Одри, — на лице мужчины ни намека на беспечность или шутку. — Это был не вопрос. Я помогу.       На секунду она опешила, а Малек, словно воспользовавшись этой короткой заминкой, не проронил больше ни слова и аккуратно приблизился. Сел перед Одри прямо на паркет и склонился над аптечкой, выискивая в ней, судя по всему, что-то, чтобы обработать раны.       Разбитые колени девушки оказались прямо на уровне его груди. Почти соприкоснулись с черной тканью рубашки.       В голове совсем отдаленно затрепетала неловкость, но отталкивать Малека Одри смысла не видела. Непонятно, сыграло ли тут ее чудесное спасение, безмолвная поддержка или она сама по себе постепенно уже привыкала к нахождению в его обществе, но той непонятной, липкой неприязни, что заставляла Одри пропускать его пары в университете, она больше не ощущала.       А еще, на самом деле, было плевать. Голова совсем не варила. Пусто, глухо на душе и в мыслях — тут вообще, если честно, не до неловкости.       Синнер поднял свой взгляд на Одри.       "Еб твою… С такого ракурса ты его еще не видела".       — Сейчас жечься будет. — он занес над ранами смоченную в перекиси водорода вату; в его светлых глазах, глядящих так уверенно и прямо, почти с хирургической хладнокровностью промелькнуло сочувствие.       Одри кивнула, приготовившись:       — Хорошо.       Как только Малек прикоснулся, перекись мгновенно защипала, вспенилась на ранах пузырями, но Одри, на удивление, почти не изменилась в лице. Бровью даже не повела, лишь сильнее сжала обивку дивана в своих ладонях.       — Хочешь поговорить? — напрямую, без юления произнес Малек, не отрываясь от своего занятия.       Одри отрицательно покачала головой. Синнер в ответ лишь понимающе хмыкнул. Не говоря ни слова, он сменил ватный диск — первый почти полностью пропитался кровью.       Из-за новой порции обеззараживающего жжение в один момент стало раза в два сильнее, и Одри невольно скривилась от боли, едва слышно вдохнув воздух сквозь зубы.       — Прости. — Малек убрал руку. Неожиданно наклонился ниже.        Сердце Одри замерло: на своих израненных коленях она ощутила прохладное и стремительное дыхание.       Голос внутри аж встрепенулся:       "Он… он что сделал?! Подул на твои болячки? Серьезно?! Ну, умора, кому расскажешь — не поверят".       Она проморгалась, посмотрела вниз еще раз, и сердце от увиденного почему-то защемило тоской.       В детстве для Одри так никто не делал. Отец был слишком холоден и суров, и настолько не чурался поднимать на дочь руку, что дуть на раны, оставленные бляшкой от его ремня, ей приходилось самостоятельно. Мать же, хоть и была человеком не лишенным сочувствия и нежности к собственному ребенку, слишком боялась отца и его праведного гнева. По этой причине она тоже редко помогала — отец же сказал учить самостоятельности. Вот она и не лезла.       Одри помнила, как сидела в своей комнате и давилась слезами. Как синяки болели и как сердце разрывало от несправедливости.       Разве она заслужила? Что она такого натворила в прошлой жизни, что это было наказанием?       Проглотив ком в горле, Одри сипло произнесла:       — Ты же знаешь, что это не работает?       — Что именно? — переспросил Малек.       — Дуть на раны. Пока перекись полностью не испарится, боль будет все равно возвращаться.       — Ну, плацебо тоже не работает, — Синнер снова наклонился, сдувая уже почти осевшую белую пену, а затем поднял голову, заглядывая Одри в пустые глаза. — Но пациентам, тем не менее, становится легче.       "Студентка, знакомая, не клиент, теперь еще и пациент. Как много ярлыков для тебя одной, не находишь?"       Повисло естественное молчание, нарушаемое лишь шумом от сборов аптечки. Момент-другой, и Малек сел с Одри рядом на диван.       Она посмотрела на его руки: сбитые красные костяшки пальцев уже были тщательно обработаны, а кровь с колец дочиста смыта, словно произошедшее и правда было лишь дурным сном в ее больной голове.       Но мысли снова, раз за разом возвращались в темноту той проклятой подворотни.       Одри шмыгнула носом, потупила взгляд о диван и произнесла неожиданно даже для самой себя:       — Как думаешь, почему он решил это сделать со мной?       Малек нахмурился. Холодным тоном произнес:       — Насильникам причина для преступления особо не нужна. У них в головах всегда одна и та же зацикленная мысль о собственной ущербности. Они считают, что идущая беззащитная девушка, это отличный повод повысить свою значимость и показать свою власть. Но, полагаю, об этом ты и сама в курсе.       Одри слабо кивнула. В университете подобному поведению на парах психоанализа был посвящен целый раздел, так что теоретически она прекрасно понимала, какой была мотивация у нападавшего.       Теоретически.       Вот только… почему она?       По-че-му?       Одри знала, на этот вопрос ей не ответит даже Малек.       — Тебе точно ничего нет хочется? — еще раз поинтересовался он. — Чай, спать, может, выплакаться? Я могу уйти, если что.       Одри горько хмыкнула.       — Я уже всю ванную тебе залила слезами. Сейчас, если честно, хочется только сдохнуть.       — Ну, этого я тебе, конечно, ни предложить, ни позволить не могу. Однако… — он встал и подошел к комоду, стоявшему у окна. Взял с него пачку сигарет и повертел в пальцах. — Есть безопасная альтернатива.       Одри выдавила из себя слабую улыбку.       Через пару минут они уже сидели на балконе. Ночь была глубокой, небо непроглядно черным, а ветер по-осеннему прохладным: он бодрил и колол щеки, покрывая их совсем легким румянцем. Внизу, семью этажами ниже, ржаво-оранжевым горели уличные фонари, а их свет бликами отражался в лужах и стеклах соседних домов.       На стене мягко и тепло светил ночник. Пахло дождем, мокрой почвой, табаком и вишней.       Укутавшись в толстый плед, Одри с ногами устроилась на небольшой тахте. Положила подбородок на колени, завороженно глядя, как дым срывался с губ Малека, а затем, поднимаясь ввысь, таял в черноте бесконечного неба.       Синнер, подкурив, сел слева от нее.       — Ты сама-то куришь? — спросил он.       — Нет, — честно ответила Одри. — В универе пробовала, но как-то не особо зашло. Да и… Рут всегда меня стыдила за это.       "Нашла, когда ее вспомнить…"       — Ох, уж эта Рут, — Синнер ухмыльнулся. — По отношению к окружающим праведная до ужаса. А саму, при всем этом, так и тянуло к греху.       — Называешь самого себя грехом? — Одри слабо ухмыльнулась. — Очень самокритично.       — Что ты, это было бы слишком самодовольно, — улыбаясь, Малек сделал еще одну длинную затяжку, а затем передал сигарету Одри. — Я лишь о том, что Рут всегда очень много лицемерила. Днем поучала всех, а ночью спала с собственным преподавателем. Так себе из нее праведница.       — Все еще не понимаю, как вы вообще сошлись… И что она пообещала тебе за помощь для меня. — Одри коротко затянулась. На губах остался сладкий привкус вишни.       — Все на самом деле проще, чем ты могла себе надумать. Моей ценой для Рут была лишь встреча с тобой. А за остальное ты решила заплатить самостоятельно: сначала рассказом про культ, а потом…       — Ужином с тобой, — она выпустила дым изо рта. Легкие слегка сжало, голова пошла кругом, но телу, а главное, разуму стало чуть спокойнее. — У тебя странные расценки.       — Это у меня такие скидки для бывших студентов. — улыбнувшись одним уголком губ, съехал с темы Малек.       Одри слабо улыбнулась в ответ: о том, что прогуляла весь его курс, сейчас она предпочла не вспоминать. И задавать вопрос, чем же его так заинтересовала встреча с ее скромной персоной тоже.       Протянула сигарету обратно. В пальцах Малека она смотрелась более чем естественно.       "Ты хотела сказать красиво. Называй вещи своими именами, пожалуйста".       Отмахнувшись от внутреннего голоса, Одри скользнула глазами по профилю Малека. Красивый нос с небольшой горбинкой, ясные, но уставшие до невозможного глаза, слегка влажные губы, обхватившие сигарету...       А еще царапина почти на все лицо. Оставленная пару часов назад, она выделялась на его бледной коже ярко-красной линией.       Стало как-то стыдно.       — Извини, — прикусив губу произнесла Одри. — Что задела тогда. Я не понимала, что происходило.       — Это пустяки, не волнуйся. Главное, что я успел.       — Спасибо… за это. И за то, что не оставляешь сейчас одну.       — Я же сказал, пустяки.       — Да неужели? Ты себя подверг опасности, — Одри прищурилась. — Не ты ли пару дней назад пытался пристыдить меня за альтруизм во вред себе? А, оказывается, ты и сам этим страдаешь.       Малек улыбнулся. Облокотился затылком на стену позади себя.       — Я никогда не пытался тебя пристыдить — лишь помочь. Да и, насколько ты помнишь, у нас была некоторого рода сделка. Это уже не безвозмездная помощь.       — Да, только я ее, вроде как, разорвала. Убежала ведь. Не сказала ничего.       — Ну, — Синнер поднес сигарету к губам и развернулся лицом к Одри; огонек в его пальцах вспыхнул красным, а на лице расплылась хитрая ухмылка. — Значит нас с тобой ждет еще один ужин и еще одна договоренность.       "Главное, чтобы они так же хуево не закончились".       "Ха-ха, а тебе что, так уж и хуево сейчас?"       Собственные мысли остались без ответа.       Вдвоем они замолчали на пару минут и в воздухе повисла тишина — уютная, спокойная, нужная, нарушаемая лишь выдохами вишневого дыма и гулом ветра где-то внизу.       Малек в какой-то момент, даже не смотря на собеседницу, произнес:       — Я надеюсь, ты осознаешь, что ни в чем не виновата, Одри.       И у нее что-то защемило внутри. Слова из его уст, хотя и прозвучали достаточно тихо и легко, но они мгновенно захватили дыхание, тисками сжали трахею, вынуждая беспомощно, словно рыба на берегу, открыть рот и безмолвно хватать губами воздух.       Лицо Одри исказилось то ли благодарной улыбкой, то ли бесконечной печалью.       Ей, на самом деле, было важно это услышать. Было важно хотя бы немного почувствовать, что причина крылась не в ней. Что она не прокаженная, что не неправильная или нечистая. Она это и сама знала, но только головой. Тревожное сердце, напротив, нуждалось хоть в чьем-то подтверждении.       — Правда?       — Правда, Одри, — непреклонно ответил Малек. — Правда.       Сердцу Одри искренне хотелось верить этим словам.

***