Глава VII
30 октября 2020 г. в 14:09
Возможно, мы доверяем человеку, когда видим в нем много чего такого, что есть в нас самих. Или такого, чем хотели бы обладать.
Эти слова Роми сказала Рэймонду следующим утром, за завтраком. Он старался держаться отстраненно, даже холодно, чтобы не выдать своих истинных чувств, а она, напротив, поглядывала на него все утро, словно ожидала ответного признания с его стороны. Что ж, если девушка решила, что он поведает ей какую-нибудь скорбную историю своей жизни, то ошиблась.
Дождя больше не было, но свинцовые тучи нависали как подвешенные за ниточки сизые перья, и не пропускали ни грамма солнечного света, играя мрачными тенями лиственных деревьев. Погода стояла прохладной и ветреной, хотя они приехали в разгар курортного сезона.
В палате было свежо, видимо, перед их приходом открывали окна, чтобы проветрить помещение. Роми принесла кусочек вишневого чизкейка, рассчитывая, что сладкий гостинец вызовет у сестры больше расположения и приятных эмоций. Но Лора отшвырнула от себя десерт, словно тот был отравлен.
— Какого черта ты пришла?
Разговор сестер явно начался не с того вопроса и Рэй на физическом уровне почувствовал, как мгновенно накалилась обстановка в палате.
– Где ты была, когда мне было плохо? Тебя не было. Так вот сейчас я не хочу тебя видеть, обманщица!
— Милая, я не знала, - Роми попыталась подойти ближе, но Лора швырнула в ее сторону подушкой и старшая попятилась назад. - Когда мне рассказали, что случилось, я хотела прийти, но ты спала.
— Ты говоришь, но я слышу только «бла-бла-бла», - голос был надломленным и свистящим, переходящим в хрип. – Тебе плевать на меня.
— Тлолли, прошу, не нужно. Я так сильно люблю тебя.
— Ты заботишься только о себе, - младшая ухватилась за поручни и больничная койка задергалась взад-вперед. – Бедная наша Роми! Пожалейте кто-нибудь, ей приходится следить, чтобы ее сестра случайно не умерла от передоза.
Рэймонд стоял в стороне, считая, что ему лучше не вмешиваться в семейные разборки, но с каждым выпадом младшей, Роми бледнела на глазах, руки тряслись, она не могла прекратить тереть между собой озябшие ладони.
Однажды Майкл сказал, что жестокость – разновидность трусости. Трусы смеются самым жестоким смехом, когда на людях им хочется разрыдаться, а причиняя другим боль они находят выход снедающей их тоске. Но если трус направляет нож своей обиды в родственника – пиши пропала, - он отыщет самую болезненную точку и ударит по ней со всей силой своей клокочущей злости.
— Я хочу помочь, - простонала Роми со слезами на глазах, на что получила презрительный смешок.
Чаще всего наша добродетель вылезает нам боком. И даже если мы делаем что-то из лучших побуждений, мы нарушаем естественный ход вещей и рискуем навлечь какое-нибудь несчастье.
— Знаешь, какую картину я помню с детства? – Лора качнулась вперед, ее глаза стали стеклянными, из носа покатилась ровная струйка крови. – Ты была единственной бабушкой любимицей. Всегда. А я оставалась для нее второй во всем. А когда я заболела и мне нужна была операция, ты пришла ко мне и сказала, что сделаешь это ради меня. Черта с два!
— Прекрати.
— Правда глаза режет? – младшая откинулась на подушку, запустив болезненно тонкие, бледные пальцы в волосы; подступившая головная боль и слабость слегка притупили ее ярость, но болезненный ком детской обиды уже нельзя было проглотить, осталось только высказать все, как есть. – Ты не за меня волновалась, ты боялась, что после смерти бабушки, в тебе перестанут видеть святую, великую мученицу. Ты двуличная дрянь. Лучше бы я умерла после той операции, а тебя замучила совесть.
Лору начало трясти. Из ноздрей бежали ровные тропинки чернично-алой, густой крови, под глазами моментально залегли темные круги. Рэймонд позвал медсестер и вывел Роми из палаты. На сегодня было достаточно родственного общения.
— Она так не думает, - попытался успокоить он девушку. Но его слова не могли пробиться сквозь вновь воздвигнутую стену холодного молчания.
— Нет. Именно так она и думает, - ответила она и это было последним, что он услышал от нее в тот день.
Камера в спальне на первом этаже могла обеспечить полную уверенность, что Рэймонд успеет, если потребуется его помощь. Но Роми ничего не предпринимала, даже не двигалась. Пригвожденная к постели, она лежала на спине, глядя в потолок, а после повернулась набок, подтянув колени к груди.
Утром ничего не изменилось. Девушка не покидала спальню и не откликалась, когда ее звали. Ближе к вечеру, не получив ответа на предупреждающий стук, Рэймонд открыл дверь в спальню и замер на пороге, пытаясь привыкнуть к тусклым теням, которые ползли по комнате, напоминая склеп. Роми, как прежде, лежала посреди постели, прижав к себе колени, обхватив ноги руками. Взгляд был пустым, она не ответила, когда он позвал ее.
— Я сегодня говорил с врачом. Состояние стабилизировалось, но Лора еще слишком слаба. Они проведут ряд тестов и, если не будет никаких угроз, начнут химиотерапию.
Он присел на край постели, вглядываясь в ее лицо, на котором застыл отпечаток внутренней боли, что терзала сердце и держала в тисках горло, мысли и душу. Как же велика сила слова и сколь разрушительным могут быть их последствия.
— Ты собираешься лежать и дальше?
Роми молчала, и когда Рэй принял решение, что нет нужды даже пытаться и самое время уйти, она посмотрела на него. Господи помилуй, что это был за взгляд!
Слез не было, но он видел, как плачет ее душа; не было проронено ни слова, но он услышал каждую горестную нотку ее стонущего сердца. Она не просила у него утешения и не ждала, что он поймет этот взгляд, но надеялась, что его душа найдет отклик на ее молчаливый призыв.
Одна из причин, почему мы так жаждем любви и так отчаянно ищем ее, заключается в том, что любовь – единственное лекарство от одиночества, от чувства стыда и печали. Но некоторые наши чувства так глубоко запрятаны в сердце, что только погрузившись в полное одиночество мы способны их обнаружить. Некоторые открывающиеся истины о тебе самом настолько болезненны, что, лишь испытывая чувство стыда, мы можем жить с ними. А некоторые вещи настолько печальны, что только наша душа может оплакать их.
Рэй увидел это в ее блестящих глазах, в которых печаль, стыд и одиночество слились воедино, переполняя до краев. И этот отблеск невыплаканных слез, пронизанных светом восходящего месяца, остался с ним. «В мире нет ничего, кроме любви», - словно бы говорили ее глаза и эти слова, подобно бусинам на четках, нанизывались на нить надежды.
Это могло повлечь за собой самые непредсказуемые последствия, но он позволил себе опуститься на постель, чтобы заключить Роми в объятия. Ее глубокий вздох испущенный ему в грудь, пустил внезапную дрожь и краткое мгновение онемения, когда каждый мускул его тела натянулся самой тугой струной, вызвав боль. Она подалась к нему, словно этого ждала и нуждалась; побежавшая по ее щеке соленая капля впиталась в рубашку Рэя, проникнув под кожу, смешавшись с его кровью. Он мог это представить, значит, так и было.
Разве не этого он желал? Не этого добивался? Она в его руках – абсолютно беспомощная и слабая перед ним, как перед мужчиной и просто другим живым существом. Он может сделать с ней все, может переступить через свои принципы и воздвигнутые рамки, и позволить инстинктам взять верх. В конце концов, какая ему разница, что будет с ней, да и кто она ему такая?
«Возможно, мы доверяем человеку, когда видим в нем много чего такого, что есть в нас самих. Или такого, чем хотели бы обладать», - вспомнились ему слова, сказанные ею недавно, заставив обдумать их снова. Что это могло значить? Говорила ли она о себе или подразумевала его отношение к ней? Но откуда она могла знать, что он чувствовал? Или она узнала все еще раньше него? Говорят, что женщины способны чувствовать такое.
Она уснула практически сразу, уткнувшись носом в его грудь, сжав в ладони ткань рубашки. Он последовал за ней, но сон его был чутким и коротким. С первыми рассветными лучами, он проснулся, чтобы сбежать, как настоящий трус.
Сложно ориентироваться в дебрях собственных сомнений и знать наверняка, что верно, а что ложно. Следующие несколько дней они избегали друг друга и почти не общались, хотя оба понимали, что эта молчание лишь временный промежуток: пока плотину чувств не прорвет и тогда наружу полезут тайные желания.
Роми пыталась поговорить с сестрой, но та попросила не впускать «миссис Смит» и это стало поводом их с Рэем короткого разговора. Она ни о чем не просила, но надеялась, что он поймет. Рэй понимал.
Лоре было девятнадцать. Поведение ее смахивало на глупые игры избалованного ребенка, но она уже давно не была ребенком. В один из коротких визитов между ними состоялся разговор, который помог Рэймонду лучше понять младшую дочку Лорда Прэсфилда.
Вторая, забытая, получившая все, кроме любви.
— Когда ребенок вырастает, он перестает верить в иллюзии и понимает, что счастье бывает редко и быстро проходит, - сказала она ему, лежа с капельницей, подключенной к правой руке. – Я повзрослела, когда поняла, что в нашей семье каждый волен отвечать сам за себя. Не хочу никому принадлежать, хочу свободы.
— Твоя сестра хочет тебе добра.
— Я знаю, - она закрыла глаза, ощущая очередной приступ головной боли. – Но ее помощь и защита мне не нужны. Я хочу, чтобы у меня была сестра, а не нянька.
Лора не была плохой, как и не была хорошей. Она стала заложницей ситуации, не отрицательным персонажем, но заполучившим на свою долю слишком много боли и потерь. Роми получила добродетель, сформированную пережитыми несчастьями, Лора – бесстрашие и жестокость, как способ защиты.
Возвращаясь от «сестры» и размышляя, как лучше рассказать о произошедшем разговоре «супруге», Рэй не сразу заметил тонкую фигуру, спускавшуюся по тропинке к причалу. Фонари над дорожкой осветили темный силуэт и полы развивающегося сарафана. Вечер был прохладным. Роми куталась в шаль, запахнув ту на груди, прижав руками. В ее движениях и походке было что-то нереальное; создавалось впечатление, что ее ноги не касаются земли, будто паря в воздухе. Рэй последовал за ней и нагнал у крошечного амбара, где хранились удочки, снасти и прочая необходимая утварь.
Сумерки опускались туманной поволокой, укрывавшей озеро в потусторонние краски. Ветер играл замысловатой мелодией, создавая диалог самой природы: хохот верхушек деревьев, обреченных на удивительное явление "застенчивой кроны", перекликался с гамом листьев увязших между собой, словно объятых страстным желанием станцевать страстное танго.
Ее взгляд, как и прежде, поймал его в ловушку. «Ну что?», - спрашивали ее глаза, и он тянулся к ней, но не соприкасался, как те кроны деревьев в лесу.
— Она хочет свободы, покоя, - во рту пересохло и першило, он бы хотел сейчас напиться холодной воды и провалиться в глубокий сон.
— И позволить ей убить себя? Она не понимает, чего требует от меня.
Роми облокотилась спиной на деревянную подпорку выступающей крыши амбара. Ветер играл кончиком вишневого платья и распущенными волосами на ее плечах. Нахмуренные брови и сложенные на груди руки создавали образ справедливой воительницы, ищущей укрытия у берега озера. Сжатые в кулаки пальцы выражали полное несогласие.
— Ты должна уступить, если хочешь сохранить отношения с сестрой.
— И потерять ее? Я уже говорила тебе, что она – это все, что у меня есть. Я живу только мыслями о ней, - Рэй попытался вставить хоть слово, но если уж эту плотину прорвало – последствий не миновать. – Тебе не понять, что значит быть абсолютно одной и не знать любви и тепла. Лора мой причал, моя опора, чтобы не сойти с ума. Она нужна мне, как и я ей. Ты не знаешь, что такое одиночество.
— Не зарекайся, не узнав, что у меня на сердце, - голос его приобрел рычащих ноток. Роми сжалась под испытывающим взглядом сверкающих глаз, ощущая исходящую опасность, но остановиться уже было нельзя.
— Так расскажи мне! – внезапно воскликнула она. – Я рассказала, что у меня на душе, поделилась самым сокровенным. Расскажи мне, о чем ты думаешь и, возможно, я возьму свои слова назад.
— Сказанного не вернешь.
— Расскажи мне, - настаивала она.
Ее глаза блестели настойчивостью, она не собиралась упускать шанса и ждала от него объяснений. А он впервые позволил себе оборвать цепь, на которой держал собственное желание.
Когда он обнял ее лицо ладонями, она замерла, ошеломленная и потерянная. Поцелуи сыпались как из рога изобилия, в темноте запечатываясь жадными прикосновениями горячих губ на соленой коже. В ушах поселился шум приливаемой к голове крови, дыхание оборвалось и стало учащенным, контролировать себя казалось невозможным.
— Как давно я этого хотел.
Он резким движением подхватил ее под бедрами и прижал к деревянной балке, но, перехватив удобнее, двинулся к стене амбара и с ударом впечатал хрупкое тело в холодную поверхность. Роми болезненно простонала, дрожа и что-то шепча, сжимая его плечи, но он не замечал этих знаков. Черное и белое, ночь и день, «да» и «нет» – все смешалось в голове.
Закинуть ее ноги себе на поясницу и оторвать несколько пуговиц от винтажного платья, чтобы открыть гибкое тело, которое представлял в снах – томительно манящих, полных похоти. Пропустить руку под струящуюся ткань, поддерживая за талию, и толкнуться в жаркую, узкую глубину. Чертыхнуться, прикусить мочку ее уха, ощущая как дрожит тело в его руках, и попытаться сделать поступательное движение внутри, и наконец заметить, что что-то не так.
Взгляд с поволокой боли, страха и возбуждения. Блестящие от подступающих слез глаза смотрят прямо в его глаза и видят в синей глубине сумасшествие, животное желание, ярость и страсть.
— Тебе больно? Я могу.. - и молчание.
Что он может? Уйти? Прекратить насиловать? Бросить ее?
Она поджимает губы, слабо качая головой, и сжимает пальцами воротник его свитера, слегка приподымаясь в объятиях.
— Не останавливайся, - шепчет тихо-тихо и хмурится, испытывая дискомфорт. Кончик языка скользит вдоль губ, приковывая взгляд.
При звуке ее голоса и при виде ее лица, что находилось в каких-то миллиметрах от его, частота и сила сердцебиения мгновенно подскочила, а из легких, казалось, разом выкачали весь воздух.
Роми сама потянулась к его лицу. Дрожащие губы невесомо коснулись его губ и жаркий вздох опалил кожу. Она прижалась к нему голой грудью, не то ища спасения от холода, не то желая вернуть тепло поцелуев.
Рэймонд обвил рукой тонкую талию, вжимая в себя и стараясь не потерять точку опоры. Она заскользила губами по его щеке, он почувствовал ее рваное, горячее дыхание рядом с ухом и этот неприкрытый, честный отклик затронул что-то в его груди. Сцепив пальцы и вытянув руки в стороны, они занимались любовью, в то время как луна, затопив озеро за их спинами своими молитвами, стала гнать слабые волны разбивающиеся о береговую твердь.
Когда она испустила судорожный вздох и обмякла в его руках, невесомо касаясь в поцелуе основания шеи, у него перехватило дыхание. Если можно было вообразить что-то более интимное и трепетное, чем тепло женского тела, то это мог быть только сладостный вздох, означавший удовольствие, с которым она приняла всю любовь, которую он хотел подарить ей.