От мелких неисправимых ошибок легко перейти к крупным порокам.
На свете нет людей, которые были бы непорочны и безвинны. Все совершают проступки, все грешат и делают ошибки. Но каждый уважающий себя правоверный спешит замолить свои грехи перед Всевышним. Падишах отправился на вечерний намаз, куда непременно должен был явиться и великий визирь. Ибрагим-паша был личностью выдающейся, хоть и спорной. Его можно было любить или ненавидеть, но относится к нему равнодушно точно нельзя. Паша имел, как сторонников, так и недругов, которые в последнее время активизировались и расставляли ловушки, где только можно и нельзя. Все это непосредственно отражалось на его жене, которая и без того была нервная, а с каждым новым слухом, пущенным кем-то, становилась неузнаваемой. Хотя, в последнее время все вроде бы как нормализовалось в личной жизни визиря, все было, как раньше. Но разве может быть все, как раньше, когда он совершил такую непоправимую ошибку? Джихан-султан была разочарована в Ибрагиме, когда узнала о его изменах Хатидже-султан. Что же такого не было в ней, что он нашёл на стороне калфы? Известие об измене очень сильно ударило по девушке, потому что она буквально росла на руках своей тети и её мужа. Ибрагим с почтением относился к ныне покойной Сигаль-Хатун, неоднократно сам лично старался убедить её в том, что принятие ислама откроет для неё новые возможности, она будет султаншей, станет законной женой повелителя. Он уважал эту женщину и крайне долго не мог отойти от новости, что Сигаль не стало. Обещал заботиться о её дочери, как о родном ребёнке, не позволяя очернить или забыть покойницу. Ибрагим был совсем другим, когда Джихан проводила у них все своё время. Но чем могущественнее его делал повелитель, тем больше менялся паша. Власть несомненно портит людей и Ибрагим не стал исключением. Он вознёсся так высоко, что надеялся на то, что его измены останутся не замечаемыми, полагал, что все просчитал и все будет именно по тому сценарию, который он прописал. Но жизнь больно дала сдачи своему нерадивому рабу, который забылся настолько, что не сразу понял, что изменил сестре падишаха. Развод с Хатидже может стоить ему не только должности, но и жизни. И паша это осознал, от чего, видимо, вернулся в семью, но было поздно. Его ранимая жена уже крушила все на своём пути, заливаясь слезами и выбиваясь из сил из-за истерик. Тогда-то Джихан и осознала невероятную силу любви, которая губит души. Хатидже до умопомрачения любила мужа, от чего ей было больно это принимать. Она догадывалась об этом, но никак не могла с этим свыкнуться. Развод был выгоден лишь одной личности. И этой неподражаемой особой была, конечно же, Хюррем. Её слова об изменах сгубили Валиде, её слова снесли голову Хатидже. Хюррем медленно, но очень верно шла к своей цели — устранить пашу. В надежде, что такая новость разозлит повелителя, Хасеки все ждала известия о казни визиря. Но почему-то падишах отдал судьбу неверного мужа в руки его жены, которая с красными от слез глазами, пыталась вернуться к жизни, но никак не могла, опускаясь на дно. Такое дно топтала Джихан, когда ей стала известна правда о матери и название сиё месту — депрессия. Не осенняя хандра или весеннее обострение, нет, именно депрессия, которая поглощает тебя всецело и не даёт вздохнуть спокойно. Хатидже-султан швыряло из стороны в стороны на корабле жизни. Она разводилась и сходилась с ним по сто раз на дню, не могла четко сформулировать свои мысли, а после периодически рыдала, вспоминая былое прекрасное время. Хатидже никак не могла уловить, что невольно сама подтолкнула своего именитого мужа к тому, что он изменил ей, нашёл утешение на стороне. Беда всех женщин этой великой династии в том, что они так любили и так часто тыкали своим титулом. Джихан-султан имела своё четкое убеждение в том, что династию никогда ни с чем не спутают и не посмеют как-то принизить или оскорбить. Какой толк в том, что ты на каждом шагу будешь об этом верещать, как это в последнее время любила делать её тётушка. Отсюда шли беды в отношениях с мужьями, и, если затрагивать конкретно семью паши, то Госпожа сама толкнула его к пропасти блуда при ссоре выдав то, что Ибрагим служит ей, что он никчемный раб, которого не исправят никакие титулы. Он очень быстро нашел счастье в объятиях Нигяр. Рядом с ней паша был самим собой. Он был по-настоящему счастлив, как мужчина. Ему не надо было обдумывать каждое сказанное слово и унижаться перед любимой женщиной. Хотя, любил ли он её? Тут тоже стоило бы хорошенько подумать. Ибрагим любил успех, который сопутствовал ему на протяжении всей его дороги к власти. А, что касаемо его женщин, тот тут стоило думать и думать, сопоставляя с действиями паши. Вопреки всем своим противоречиям, пролитым слезам и потерянности, Хатидже-султан не развелась с мужем. Но причина была одна — Хюррем. Не могла позволить Хатидже одержать победу бывшей рабыней, хотя вряд ли бывшие бывают. Поэтому, скрепя зубами, ломая руки, но Госпожа сохранила брак, о чем, конечно же, сказала визирю. Подобное решение в голове не могла уложить ни одна, ни другая дочь повелителя. Обе сходились во мнении, что такой поступок прощать никак нельзя. И, если Хюррем-султан поддерживала дочь, считая также, то мнение Джихан-султан восприняли в штыки. — Если бы не Ибрагим, то неизвестно, чтобы с тобой было! — в порывах своих душевных терзаний выкрикнула Хатидже, когда племянница позволила себе высказать мнение насчёт сложившейся ситуации, когда Ибрагим оставил лишь послание и ушёл в поход. — Со мной было бы все то же, что и сейчас, Госпожа. Я дочь султана, не забывайтесь, пожалуйста. На мою безопасность Ибрагим-паша точно никак не влиял, а то, что Вы изъявили желание забрать меня к себе не говорит о том, что это было общим желанием. Паша принял бы любое Ваше слово в отношении меня, — Джихан специально выделила последнее предложение, демонстративно вставая, — Вы рассержены и воспринимаете каждое мое слово совсем не так, как следовало бы. Мое присутствие явно лишнее. Девушка отклонилась и тут же поспешила исчезнуть, пока её тетя вновь не заверепенила. Пожалуй, именно те моменты были самыми ужасными, потому что отношения знатно подпортились. Хатидже стала настоящей ходячей истерикой и во всех своих грехах винила именно Хюррем. Джихан, хоть и желала бы оспорить такую тактику тети, хотела сказать ей о том, что Хасеки тут совсем не при делах, но не стала этого делать, потому что совсем не желала поддерживать жену своего отца. Поэтому чаще молчала, когда в очередной раз Хатидже-султан заходилась в гневе. На вечернюю молитву Ибрагим-паша идёт со своим верным спутником — Матракчи Насухом-эфенди, который довольно часто мелькал во дворце. Пашу народ не очень принимает из-за его любви к западному стилю, за его христианское прошлое, за идолов, что стоят в его саду. Пашу начинают оскорблять, клича, что он не правоверный. И это выводит визиря из себя. Подобно Хюррем, Ибрагим старался замазать своё прошлое новой краской своей прежней жизни. Он старательно окунал кисточку труда в баночку с краской именуемой успех, чтобы на картине, где он раб, привезённый из Парги, теперь был великий визирь, политик, каких рождается раз в сотню лет, муж султанши, зять самого Сулеймана Великолепного. Но народ слишком хорошо помнил то, что на невольничьем рынке стоял мальчишка из Греции и им был именно он — визирь Османской империи. Паша зол, бросается на толпу обидчиков и лишь его верный друг успевает оттащить мужчину, уверить его, что это того не стоит. Но дело набирает новые обороты и направляется в суд, что в первую очередь всколыхнуло Хатидже-султан. Об Ибрагиме-паше была наслышана и Лиза Беллиани Гвардо, ведь именно к нему её вели в первый день. Но встретиться с ним она не смогла ни в назначенный день, ни в какие-то либо остальные дни. Слишком занятой паша был не готов к тому, что его отвлекут по такой мелочи, как обращение дочери уже покойного посла Венеции. В последующие дни, Ибрагим, конечно, пожалел о том, что не принял девушку, либо сделал вид, что сожалеет, потому что Сулейману не понравилось, что тот отказал девушке в политическом убежище. — Но, повелитель, ни о каком политическом убежище и речи не шло, — он поспешил оправдать свои действия, но падишах выставил ладонь вперёд, не желая ничего слышать. — Ты даже не принял девушку у себя, а ведь её отец довольно долго был при дворе, Ибрагим, — единственное, что сказал ему падишах, с укором глядя на человека, которого он считал даже не своим другом, а своим братом. Поступки визиря в последнее время все больше и больше были пропитаны вольностью и наглостью. Он позволял себе слишком много, что раздражало не только Хюррем и её соратников, но и многих пашей в совете. Власть с каждым днём туманила разум и делало сердце грека червивым. Шах-султан пригласила на ужин Хюррем и Хатидже, не позабыв о Гюльфем. Джихан, заслышав об этой новости, усмехнулась, поражаясь беспечности своей тети. — Хатидже-султан лишний раз с Хюррем в одно помещение лучше не запускать, а тут ужин, — девушка усмехнулась, отгоняя служанку, которая принесла данную весть. Лиза лишь улыбнулась мысли вслух, наблюдая, как лицо Госпожи выражает какую-то непонятную радость. Джихан-султан так и ждала, когда Шах-и-Хубан наконец-то прозреет и увидит, что Хюррем-султан не такая уж и милая. И данная встреча могла стать таким моментом. А ещё Джихан стала свидетелем того, как Хатидже слишком эмоционально (впрочем, как и всегда) сказала Гюльфем о том, что Госпожа Шах не желает вмешиваться в те дела, которые были у Хатидже с женой падишаха. Самодовольная ухмылка крайне долго держалась на лице Госпожи, которая так и предполагала, что Шах-султан примет сторону Хюррем. — Если бы ты хоть лишний раз сама проявила желание встретиться с ней, Джихан, то она приняла бы другую сторону! — вспыльчиво отозвалась сестра султана, гневно глядя в глаза своей племянницы. По щелчку пальцев глаза Джихан затянулись плотной коркой льда, просверливая в тётушке настоящую дыру, а сама девушка распрямила плечи с высокомерным видом вставая со своего места. — В чем Вы меня обвиняете? В том, что я не спешу доверять женщине, которую вижу первый раз в жизни? Шах-султан хоть и моя кровная родственница, но любезничать с ней я не горю желанием. Её решение никак не зависимо от меня, она приехала во дворец с определёнными видами, с ними она и ходит по нему, — спокойный голос неприятно резал тишину, а темное платье устрашающе переливалось в полумраке от света огня, — Её решение было принято, потому что она видела ту обстановку, в какой происходят ваши перепалки с Хюррем. Мало кто желал бы в такое окунаться. Подобные высказывания задевали и без того ранимую султаншу, а будучи в состоянии ярости, она была готова наброситься на дерзкую девицу, которая не стеснялась своих высказываний. Завидя резкие обороты ситуации, Гюльфем поспешила вмешаться, вставая между двух огней династии, чтобы Хатидже ненароком не сошла до рукоприкладства, как это часто бывало в последние дни. Ярость предоблалает и над другой Госпожой. Шах-султан узнает новость об измене Ибрагима от Хюррем, а не от своей родной сестры, как следовал бы. Утаив такое от Шах-и-Хубан, Госпожа не сделала ничего хорошего, напротив, ещё больше вывела сестру из себя. Такое обычно говорят в первую же очередь, первые же лица, а не какие-то посредники или построение. Чего таким образом добивалась Хатидже — Шах-султан не понимала, но была зла на сестру. Об измене паши так же поздно узнала и Лиза, которая совершенно случайно заметила вернувшуюся Джихан-султан, которая шла быстрее обычного. — Госпожа, — к ней всегда спешили служанки, которых она оставляла в своих покоях, опасаясь за то, что в них могут проникнуть. На слова девушки, султанша лишь выставляет ладонь вперёд, не желая ничего слышать. Все уже знали настроения своей Госпожи и, беспрекословно склоняя голову, исчезали из её поля зрения. Крайне редко кто-то заставал её в ярости, но один случай был, когда лично султанша поймала служанку на лжи и уличила в предательстве. Несчастную провозгласили предательницей перед всем гаремом, озвучивая её дальнейшую участь. Проступок был не такой уж и смертельный, служанка должна была подменить серьги, потому что Михримах понравились больше те, что отошли сестре, потому что камень в них был голубой и прекрасно подходил к новому платью. Госпожа восприняла это, как службу сестре, а служанку нарекла лазутчицей. Церемониться никто не стал, девушка с позором была изгнана из дворца, потерпев жестокое наказание перед этим. И все бы ничего, всё это было вполне приемлемо, если не учитывать того факта, что Джихан-султан на тот момент было около двенадцати лет. Это всколыхнуло Гюльфем, которая старалась всё-таки воспитать в наследнице нежность и покладистость, не оставило без внимания Хатидже, которая так боялась, что племянница станет жестокой. Но, к их сожалению, девушка именно такой и выросла, питая ненависть к семье отца. С дочерью Шах-султан встретится лично не получалось, хотя девушка, вроде как, была и не против. Эсмахан, как лучик солнца, относилась тепло ко всем, считая родство подарком свыше и искренне не понимала сестёр, которые были готовы изжить друг друга со свету. Михримах неоднократно говорила о том, что замужество её ненавистной сестры — это то, что обрадовало бы её больше всего. — Но, может, тебе стоит подумать о собственном замужестве? Ты такая красавица, наверняка, ни одно мужское сердце уже было у тебя в руках, — девушка обладала невероятной улыбкой, которая могла озарить все вокруг и искренне считала свою именитую родственницей одной из красивейших девушек. Михримах усмехается, стараясь не выдать свою печаль. К сожалению, на личном фронте она терпела неудачи. Ташлыджалы поспешил покинуть её, хоть и испытывал светлые чувства, писал стихи, а хранитель покоев и вовсе её не замечал, придаваясь встречам с проклятой иностранкой. Все было прекрасно и хорошо в жизни султанши, за исключением таких формальностей, как любовь. Тут Госпожа завидовала своей сестре ещё больше, ведь у той было не только преимущество, данное отцом, но и полное безразличие к окружающим её мужчинам, на которых та даже не смотрела. Михримах неоднократно колола сестру тем, что у той каменное сердце. И в данном случае, Михримах желала бы иметь такую же броню, как её безразличная родственница, не желая лить слёзы от несчастной любви. — Малкочоглу Бали-бей станет моим мужем, Эсмахан, и наша свадьба будет самой роскошной, — произнесла девушка, гордо понимая подбородок. И девушки принимаются обсуждать это событие, будто свадьба уже утверждена, будто все уже распланировано, а хранитель покоев сам изъявил желание жениться. Джихан-султан бы не упустила возможности над этим посмеяться, но на этой встречи её не было, она, как и всегда спешила к Лизе, как к личному психологу, излить ей все свои мысли и выпустить пар. Ссора с Хатидже-султан в очередной раз больно била под дых, от чего девушка убеждалась, что её тетя все больше и больше лишается рассудка, обвиняя во всем кого угодно, но не себя. Лиза, выслушивая весь этот поток нескончаемых мыслей, наблюдая за тем, как Госпожа ходит из стороны в сторону, что прямо говорило о её нервах, внимала каждое слово, стараясь запомнить все-все. Слова об измене задели её как-то особенно сильно, поэтому она больше думала об этом, чем обо всем остальном. Елизавета была девушкой романтичной. Милой, скромной, старающейся во всем найти плюсы. Она находила общий язык с теми личностями, с которыми многие отказывались даже рядом находится, всегда старалась приспособиться к новой обстановке в кратчайшие сроки. И, как всякая девушка, Лиза слишком много себе придумывала, верила в это и грустила, сидя у окна, а каждую встречу со своим тайным (а для кого-то явным) предметом воздыхания она романизировала до такой степени, что именитая подруга кривила нос, испытывая легкий подступ тошноты. В такие моменты девушка звонко смеялась, уверяя султаншу в том, что наступит момент и она станет такой же. — Влюбитесь по самые уши и так же будете вздыхать у окна, — отметила девушка, улыбаясь Госпоже, которая лишь выгнула бровь на её слова. Джихан-султан выше этого, не падет в этот омут, созданный Амуром. Или же Сатаной, кто знает. Но то, что участь влюблённой девушки не обойдёт даже мрачную Госпожу — что Елизавета была уверена. Об этом она неоднократно говорила и с Гюльфем-хатун, которая желала бы, чтобы брак младшей наследницы был за достойным человеком, который смог бы огородить девушку от Хюррем-султан и её интриг. Но при этом наложница падишаха неоднократно подмечала и то, что Госпожа больше рада посвятить себя делам дворца или же, дай ей возможность, политике, но не семье. — Ей будет тяжело, если муж попадётся совсем не понимающий её, — как-то отметила Гюльфем, качая головой, — Госпожа погубит семейную жизнь своим нравом и амбициями. Слишком уж она своеобразна. И Лиза не могла не согласиться, она прекрасно видела свою подругу и была больше, чем уверена, что с кандидатами в мужья будут проблемы. Джихан их просто задавит той силой, что живет внутри неё. Девушка крайне долго думает над рассказом Госпожи, не решаясь что-то сказать. За это время Джихан успевает несколько раз сменить своё положение со стоящего до сидячего и наоборот. — Измена — это ужасно, — произносит Лиза, нарушая тишину, которая повисла над ними, — Я бы не смогла простить. И пережить, наверное, тоже. Она пытается представить то, как сильно любила бы своего мужа, как это делала Хатидже, как вкладывала бы в эти отношения всю себя, а потом бы узнала о таком, да ещё и в неприятных подробностях. Тонкая душевная организация венецианки точно не выдержала бы такого предательства. Она даже представить не может, что испытывала Хатидже-султан все это время и как нашла в себе силы простить мужа. — Наша несравненная Хатидже-султан, да пошлёт аллах ей долгих лет жизни, считает иначе, раз простила своего муженька, — девушка криво усмехнулась, саркастично произнося фразу. — Знаете, Госпожа, судить её поступок можно с двух сторон. Она закрыла глаза на измену и приняла его ребёнка, но сделала это только ради Ибрагима-паши, во имя любви к нему, — отмечает девушка. На лице Елизаветы застыла серьёзность, которая крайне редко так надолго овладевало юным лицом. Она была погружена в эти мысли, стараясь оправдать поступок султанши, хоть её никто и не просил. — Любви? Во время её родов, где он был? Во время её истерик, которые терпели и я, и Гюльфем? Ибрагим любит её? — Джихан произносит это с укором, изходясь злостью к паше, который последнее время слишком часто мелькал в нелицеприятных ситуациях, — Сегодня любовь есть, а завтра нет. Она развелась бы с ним и вышла повторно замуж, но на её чести такого позора бы не было. — Я не имею никакого права судить, Госпожа, но Хатидже-султан понять могу. Ибрагим-паша совершил непоправимую ошибку, но ему отвечать лишь перед ней, — не желая развивать данную тему, во избежании негативных эмоций, Лиза слабо улыбается, отводя взгляд. Хотя, её мысли все ещё были заняты этим не очень приятным разговором. Джихан приняла её позицию и решила, как можно скорее покончить с мыслями о своей тете, которая сейчас вызывала лишь негативные эмоции. Великий визирь все больше и больше фигурировал в не самых приятных делах. То его идолопоклонником нарекут, то обвинят в том, что он перетягивает одеяло с султана на себя, то всплывут ещё какие-то подробности из его жизни. Для многих было загадкой: как он ещё не лишился головы? Хюррем-султан была уверена, что все дело лишь в личности паши, окажись на его месте кто-то другой, то тот столько бы не протянул. Хасеки раскидывала не просто камни, а целые булыжники но ту дорогу, по которой ступал греческий раб. Но ничто не брало несравненного Ибрагима-пашу, будто тот саму смерть удумал перехитрить. Джихан-султан не была столь радикальна, как её мачеха, но в чём-то разделала её взгляды, хоть никогда об этом не говорила. Девушка считала, что вольность паши необходимо приструнить, опустить его с небес на землю. Но что-то как-то не удавалось, а если и получалось, то совсем ненадолго. Даже суд, который прошёл над ним, не заставил Ибрагима как-то поджать хвост, он наоборот, как павлин, распустил его ещё больше и вальяжно двигался по столице. Все это было явно не к добру, что-то должно было произойти, что усмирит визиря. Помимо не самых приятных новостей, были и хорошие вести. Должна была явиться Бейхан-султан. И до её приезда, Джихан не желала выезжать к своей тётушке. Той нужно остыть, иначе их перепалки будут вечными. Обе отойдут от неприятных разговоров и при встрече постараются об этом не вспомнить, как они обычно это и делали. Ни Джихан, ни Хатидже не желали расставаться врагами, да и слишком много они пережили, чтобы ругаться. Да, конфликты неизбежны, но они умело делали вид, что ничего не произошло и обменивались любезностями. Так было правильно и так точно было лучше. Они, так или иначе, семья, какой бы вероломный момент между ними не бывал. В конце концов, Хатидже была одной из первых, кто укрывал маленькую Госпожу от выпадов Хюррем и кто боролся за то, чтобы Хасеки не смела подыскивать той женихов при каждом удобном случае. Джихан любила тетю, хоть местами и совсем не понимала её. Ещё более радостная новость пришла из Манисы. Шехзаде Мустафа станет отцом, его наложница беременна. Это радовало Джихан как-то особенно. Всевышний услышал молитвы, раз решил подарить её брату ребёнка. Госпожа снимает чёрное платье, переодевая его на темно-зелёное, ощущая, как радость заполняет все внутри. — Я хочу лично его поздравить, — отзывается девушка, когда сообщает добрую весть подруге. Катания в Манису были прекрасным поводом разбавить свои вечные бои с Михримах или её матушкой и отдохнуть. Несказанно рады отъезду Госпожи были, как вышеупомянутые родственники, так и их слуги. Особенно Сюмбюль, который неоднократно демонстрировал свой страх перед девушкой. Это забавляло, как саму Джихан-султан, так и вызывало ухмылку на лице слуги Шах-султан, который неоднократно подмечал резкую смену настроения аги при видя султанши. Он держался весьма спокойно рядом с другими, но не рядом с конкретной Госпожой, которую даже как-то успел назвать ведьмой, на что встретил многоговорящий сам за себя взгляд Мерджана. Что-то ему подсказывало, что младшая дочь султана за такое не принесёт евнуху пару золотых. Доносить об этом он, конечно же, не стал, понимая, что находится во служении Шах-и-Хубан и только её имя он может защищать. И дело было даже не в том, что он раб, который обязан это делать, совсем не в этом. К Госпоже у него были иные особые чувства, о которых нельзя было даже думать. Он и не думал, но иногда ловил себя на недопустимой мысли и тут же искоренял её. Верно служить Шах-султан и быть рядом — это все, что он мог. О большем ни думать, ни уж тем более говорить Мерджан-ага никак не мог. Госпожа же была благосклонна к верному рабу, выделяла его из остальной массы слуг и в определённый момент сделала его главным слугой своего дома. Мрачная фигура слуги знатно досаждала её мужу, который лишний раз зайти в покои Шах не мог, а какой-то слуга сопровождал её везде и всюду. Были моменты, когда Лютфи-паша был готов выслать ненавистного слугу, но за него вступалась Госпожа и никто никого не высылал. — Распоряжайся своими рабами, паша! Не смей и голоса повышать на тех, кто служит мне, великой султанше, столько лет! — Шах не сдерживала себя в перепалках с мужем, где не упускала возможности напомнить о том, что если бы не она, то у Лютфи не было бы ни слуг, ни должности. Впрочем, все, как и в истории с Хатидже. Только Шах-султан своего мужа никогда не любила и не жалела, а появлении дочери — это плод первой и последней ночи после свадьбы. Госпожа не выносила мужа, старалась с ним не пересекаться, а в обществе главного слуги находила намного больше приятного, чем рядом с законным супругом. Но Госпожа понимала, что если позволит чуть больше, то это будет настолько непоправимой ошибкой, что это грозит летальным исходом, в первую очередь, для Мерджана, которым она по-своему дорожила. Отсюда и очень сильная привязанность к Госпоже, желание служить ей вечно и рвать и метать, если кто-то хоть как-то не так посмотрит на неё. О Джихан-султан он слышал лишь однотипные фразы от своей Госпожи: своевольная девица с непреклонным характером или надменная девчонка, которая считает себе всесильной. Лишний раз посмотреть на дочь султана он не решался. Во-первых, нельзя, а, во-вторых, она не была ему интересна. Конечно, если понадобится, то он обратит своё внимание на неё, но никто не вызывал в нем интереса и определенного рода чувств, как Шах-султан. Поэтому девчонка могла сколько угодно попадаться на его глаза, он не придавал ей того значения, какое в его жизни имела его единственная Госпожа. В свою очередь, Джихан-султан по просту не смотрела ни на кого, когда заходила в гарем. Для неё все, без исключения, являлись слугами, которые обязаны склонить головы. И Мерджан, как и все, склонял, изредка наблюдая за её манерой разговора с Сюмбюлем. Если же Мерджан сторонился султаншу из-за своих личных принципов, то дочь его Госпожи побаивалась Джихан-султан, исходя из увиденного и услышанного. Девушки были полными противоположностями друг друга. Эсмахан пугали и надменный взгляд сестры, и её предпочтения к тёмным тонам в одежде, и то, что многие утверждали, что видели синий огонь в глазах султанши. Масла в огонь подливала и Михримах, которая чего только не лепетала на свою единокровную сестру, чтобы Эсмахан не пожелала с той знакомиться. Дела в точности наоборот обстояли у дочери Шах-и-Хубан с Лизой, которую она встретила в саду. Девушка все чаще и чаще желала видеть Шехзаде Мехмета, от чего и слонялась по саду, в надежде увидеть его за тренировкой. И как-то она набрела на незнакомку, которая рисовала цветы. Девушка так старательно выводила линии, что не сразу заметила подошедшую. Ка обычно бывает, слово за слово и Эсмахан уже и забыла зачем пришла в сад. О Лизе она была наслышана от луноликой Госпожи, но никогда её не встречала. — Так это Вы та самая иноземка? — девушка вскинула свои чёрные брови, прикрывая рот ладонью. — Та самая, — Лиза усмехнулась, кивая, — Вам, наверное, очень много обо мне уже известно, ведь Михримах окрестила меня своим врагом. И Эсмахан-султан не могла с этим не согласиться, ведь чего только не слышала от своей сестры. Но от Елизаветы она не ушла, а даже осталась с ней, услышав её историю о том, как она попала во дворец. Лиза преломила мнение о себе в глазах султанши, которая с интересом смотрела её рисунки, слушала рассказы и согласилась прогуляться. Не только о себе, но и своей покровительнице она смогла изменить неверное восприятие, чем была очень довольна. Впрочем, за такими разговорами их променад шёл через весь сад и именно эта прогулка и привела обеих к тем, ради кого они так часто мелькали среди растений. Краем глаза венецианка заметила то, как Эсмахан смотрит на наследника. Видимо, такой же взгляд был и у неё при виде бея, что и выдало её перед Джихан-султан. Она улыбнулась, понимая, как же это глупо выглядело со стороны, но она совсем ничего не могла с этим поделать. — Разве Вы не должны были отправиться вместе с Госпожой в Манису? — Бали-бей помнил, как лично провожал экипаж с Джихан-султан к брату. Та буквально сияла от такой новости, желая скорее преодолеть расстояние и поздравить семью Мустафы. — Я предпочла остаться тут. Вечным хвостом для Госпожи я не желаю быть, — у Лизы уже были свои планы, которые она хотела бы реализовать, но прежде это стоило обсудить с Госпожой, как только та приедет. Она не спешит делиться своими замыслами и с Малкочоглу, суеверно опасаясь, что планы не сбудутся. — Неужели покинете страну? — это первое, что пришло ему на ум и он отчего-то даже испугался этого, но не рискнул посмотреть на девушку, чтобы та не увидела чего лишнего в глубине его темно-карих глаз. — Что Вы, куда же мне ехать? Нет, конечно, — её слова сбрасывают с его души камень и тревога, которая моментально им овладела, утихает, но никуда не уходит, — Я просто постараюсь скорее найти для себя дело, которое приносило бы мне доход. С Джихан-султан я вряд ли смогу когда-то рассчитаться, жить нахлебницей не мое. Поэтому… постараюсь что-то придумать и остаться в столице. Слова Гвардо вызывают легкую улыбку. Ему и радостно от того, что она говорит такие вещи, на которые не многие девушки способны, но при этом понимает, что их встречи могут резко сократиться, а он, честно признаться, к ним привык. Даже Михримах-султан не портила их своим внезапным присутствием. — Я надеюсь, что Вы не пропадёте бесследно, — внезапно произносит хранитель покоев, обращаясь к девушке взглядом. И в этот момент Лиза сама непроизвольно подняла на него глаза. Зрительный контакт прерывается лишь, когда они оба улавливают треск веток позади. — Матракчи! — первым отзывается Бали-бей, готовый чертыхнуться на друга, но тот лишь пожимает плечами. — Не хотел беспокоить, но решил пойти именно тут, — отмахивается мужчина, как всегда улыбаясь, — Спешу к паше, сегодня был суд. — И каков приговор? — теперь они втроём направлялись к дворцу, как бы провожая эфенди. — Для глупого ответчика весьма суровое. Паша вновь выиграл у своих недругов, — Матракчи улыбается, шагая чуть быстрее от пары, прекрасно понимая, что помешал им. — Да пошлёт аллах ему долгих лет жизнь! — кричит Малкочоглу, когда видит спешно уходящего Насуха. — Аминь! — прилетает ему в ответ таким же радостным тоном. Мужчина исчезает так же внезапно, как и появляется, а пара ещё долго неспешно бродит по своим укромным местам, где не встретишь ни Михримах, ни кого-либо ещё. Почему-то именно в такие минуты они оба были отвлечены от внешнего мира и могли говорить обо всем. Кроме своих чувств, которые якобы были так незаметны, что все вокруг только и ждали, что кто-то из них уже сознаётся в них. Мустафа, как обычно был занят своими делами, когда к нему зашёл Ташлыджалы, оповещая о том, что прибыла Джихан-султан. — Джихан? Почему же она не предупредила? — Шехзаде откладывает все письменные принадлежности, вставая со своего места и спешит вниз. — Мустафа, кто там приехал? Мы кого-то ждём? — в коридоре он встречает мать, которая озадачена чьим-то визитом, ведь они совсем никого не ожидали встречать. — Джихан приехала, мама, надеюсь, что ничего не случилось, — отозвался Мустафа, не замечая, как оставил свою Валиде позади, целенаправленно шагая вперёд. Махидевран слегка напрягалась, надеясь, что никаких дурных вестей не будет. Она спешит за сыном, чтобы встретить прибывшую, успевая отдать приказ, чтобы немедленно готовили на стол. Зная о приезде девушки заранее, Махидевран точно бы приказала наготовить на стол всего самого лучшего, в частности потребовала бы найти яблочную пастилу, которую девушка любила с детства. Встреча брата и сестры происходит, как и обычно, очень тепло. Мустафа отмечает, что девушка в прекрасном настроении, не в чёрном платье, а, значит, что все хорошо. Он уж знал, как читать эту загадочную книгу, написанную самим дьяволом, носящее имя Джихан-султан, поэтому поспешил облегченно выдохнуть. — Почему же ты не написала? Мы совсем не готовы к такой важной гостье, — на пороге появляется Махидевран, которая спешит обнять султаншу. — Простите мне мою внезапность, Махидевран-султан, но мне хотелось сделать Вам сюрприз, — отзывается девушка, тепло обнимая женщину, — Радостная весть дошла и до нас, мой брат станет отцом, я хотела бы поздравить лично. На лице султанши застывает улыбка и она ещё раз благодарит бога за то, что в их жизни появилась Джихан, которая пеклась о Мустафе не меньше, чем мать, принимала все его радости и горе, как свои личные. — Не стоило тратиться, дорогая, — отзывается черкешенка, качая головой, когда слуги выгружают сундуки. — Ещё, как стоило, у меня родится племянник или племянница, я хочу, чтобы он имел все самое лучшее, где наложница, которая принесла такую радостную весть? — девушка спешит взять Махидевран под руку, чтобы та отвела её внутрь, пока подарки разгружают и заносят в дом. Мустафа наблюдает за женщинами со спины, улыбаясь этой картине. Ему было настолько приятно, что его мать ценит дочь падишаха, что Джихан не забывает её, находясь в Топкапы, что уважает её и чтит. И Мустафа готов поклясться, что у его матушки ответные чувства к его сестре, что она по-своему так же любит Джихан, которую лишили матери. Между ними точно была связь, именуемая родительской, не иначе. Подарков очень много, разбегаются глаза от того количества, в котором Госпожа привезла расшитых платьев и кафтанов для младенца, который появится на свет. — Это для будущей матери, — отмечает она, указывая на небольшой сундук с несколькими платьями, мехом и сладостями, — А это Вам, Госпожа. Девушка собственноручно вскрывает небольшую шкатулку, где лежит комплект из трёх позиций. Махидевран охает, завидя ювелирные украшения, не в силах отвести глаза. — Как-то мне рассказали о том, что кольцо Хюррем-султан должно было принадлежать Вам, но повелитель изменил свои планы. Подобное кольцо, но с синем камнем он сделал моей покойной матери, а Вас лишил такой красоты. Я не согласна с моим отцом, но уверить его в этом не могу. Примете этот набор от меня и носите его, вспоминая мое имя, — девушка преклонила голову, в знак уважения, а Махидевран не могла проронить ни слова. Поступок младшей из наследниц её обескуражил. Она была не готова ни к словам, ни к таким подаркам. Ком подступил к горлу и весенняя роза Сулеймана так и норовила пустить в обиход слёзы. Точная копия кольца Хюррем-султан, но с большим белым камнем лежала на дне неглубокой шкатулки, а в дополнение шли такие же крупные серьги и колье. Слова девушки заставили её вспомнить тот момент, когда повелитель обещал кольцо своей единственной Махидевран, но позднее подарил его рабыни из России. Он подарил ей не только кольцо, но и весь дворец, всю свою жизнь и самого себя. А сейчас перед ней, брошенной и отвергнутой, стоит его дочь, которая относилась к ней, наложнице падишаха, с глубоким уважением и трепетом. — Джихан, — она произносит это шёпотом, все ещё не решаясь коснуться дорогих изделий, полностью выбитая из реальности. В ступоре стояли и служанки, и даже Айше-Хатун, которую позвали для встречи с султаншей. — Отец совершил непоправимую ошибку, Госпожа, за которую платит вся династия, — произносит Джихан, поднимая глаза на женщину. И Махидевран видит в них синий огонь, который так пугает всех, но не её, потому что это голубое пламя греет Госпожу. Огонь под толщей льда, которая колит и режет, замораживает всех и вся, если вовремя не отвести взгляд. У Госпожи нет слов, одни эмоции. Она убирает из рук дочери правителя шкатулку, крепко обнимая её. Господь так милостив, что переродил душу её ребёнка, она уверена в этом. Пусть рождённая от иной женщины, но она полностью была такой, какой бы Махидевран желала бы видеть свою дочь. По щекам султанши скатываются слёзы. Она привыкла, что повелитель её отвергал, ссылал, игнорировал. Она привыкла к вечным нравоучениям покойной Валиде и к тому, что слёзы — это её вечный атрибут. А теперь, у неё не только Мустафа, защита и опора. У неё есть Джихан, полная уважения и учтивости к ней. — Не проходит и дня, чтобы я не вспомнила тебя, — произносит женщины, вытирая слёзы, когда отстраняется от девушки, — Я молюсь за тебя и Мустафу. Ты мне, как дочь, Джихан. Разве можно забыть собственного ребёнка? Джихан-султан слабо улыбается, ощущая, как неприятный ком в горле зарождается и у неё, а зареветь при наложницах дело крайне неблагородное. По крайней мере, для неё. — Этот дворец — твой дворец. Я и Мустафа всегда на твоей стороне. Мы очень любим тебя и всегда ждём, — Госпожа вновь обнимает свою названную дочь, стараясь немедленно нагнать положительные эмоции, — Твой подарок невероятен. Кольцо буду носить постоянно, чтобы при взгляде думать, что ты рядом. Она обворожительно улыбается, надевая подарок, не переставая смотреть на него, а после сгоняет и Джихан, и Айше к еде, не желая и слышать отрицательных ответов. — Госпожа приподнесла Махидевран-султан невероятно дорогой подарок, та даже расплакалась, — слухи разлетались быстро, поэтому уже за ужином девушки обсуждали обновку матери своего Шехзаде, то и дело судача о том, какое красивое кольцо и как же щедра дочь султана, — Они обе плакали, сказала Фариде-хатун, потому что она помогала разбирать сундуки! И все-все видела! — А говорят, Джихан-султан совсем бесчувственная, — пока ни одной султанши не было, девушки перебрасывались мнениями, все ещё удивленные и приездом сестры Шехзаде, и потрясённые такими новостями. — А кто говорит? Хюррем-султан и её чета. Потому, что они не ладят с Госпожой, — девушки разом приняли сторону султанши, сходясь во мнении, что Джихан-султан совсем не такая, какой её описывают и её поступок в отношении матери наследника тому доказательство. Она ведь могла не приезжать с поздравлениями, могла не везти подарки и лично вручать их наложнице. А мать Мустафы? Она ведь была соперницей для её покойной матери, могла бы не тратиться настолько, что привезла кольцо, о котором сама Махидевран уже и не помнила. Девушки высоко оценили приезд Госпожи, а Айше-хатун и вовсе выгораживала сестру своего Шехзаде и неоднократно подчёркивала, что у её ребёнка будет замечательная и любящая тетя. — Приезжай к нам почаще, дорогая, мы всегда тебе рады, — неделя пролетела слишком быстро, Джихан спешила вернуться обратно, оставлять Лизу надолго одну было делом крайне опасным. — Мой дворец — твой дворец, сестра, помни о том, что его двери для тебя открыты в любое время, — Мустафа тепло обнимает сестру, понимая, что их расставание неизбежно. Но, зная свою сестру, она приедет при первой же возможности. — Я обязательно приеду. Следите за Айше, чтобы мой племянник родился здоровым, — на мгновение она хмурит брови, но тут же лицо озаряет улыбка, девушка прощается с родством и исчезает в проеме. Махидевран-султан ещё долго смотрит в след удаляющейся кареты, провожая дочь своего повелителя взглядом, молясь лишь на то, чтобы её дорога была без происшествий, а дворец не встретил бедой. — Твоя сестра — это твоя опора, Мустафа. Обещай защищать её от всех недругов и не позволить лить слёзы, — женщина касается щеки сына, обращая его лицо к себе, — Обещай мне это, сынок. — Мама, что за слова? Я люблю и Джихан, и братьев, и Михримах! Они все мои близкие люди, я люблю их одинаково! — наследник османского престола не любил выделять среди своих братьев кого-то. Махидевран всегда делила детей, хоть и видела привязанность Мустафы к детям соперницы, особенно, к старшему. И, если братья были между собой хоть как-то дружны, стараясь обходить стороной женские разборки своих матерей, то Михримах явно преследовала позицию своей матери, относясь к Мустафе весьма прохладно, впрочем, это и было ожидаемо, ведь с той он совсем не проводил времени. Джихан же пересекалась с братом весьма часто, потому что везде сопровождала Хатидже, у которой была давняя дружба с матерью старшего наследника. Махидевран-султан видела огромную разницу в отношениях детей Сулеймана и не переставала благодарить Всевышнего за то, что тот подарил верную и любящую сестру её сыну. Мустафа был слишком доверчив и уж больно высоко оценивал своё родство. Он старался всячески не выделять Джихан-султан среди других, он пытался вбить себе в голову, что все они равны перед отцом и это была его большая ошибка, потому что все это было его самовнушением, розовыми очками, которые разобьются стёклами назад. Он замечал, что Мехмет получает куда больше от отца, тот благосклонен к нему и в особом почёте мать Шехзаде, которая добилась специального титула, который ввели специально для неё. Но Мустафа тешил себя лишь тем, что как бы далеки не были его остальные родственники, рядом с ним всегда его матушка, а при первой же возможности к нему едет сестра, а скоро появится сын или дочь. Нужно ли что-то ещё? — Они все тебе близки, сынок, но кто оказывается ближе? От Топкапы до Манисы расстояние для всех одинаково, но Джихан оказывается тут чаще, — слова матери больно колят в самое сердце, он понимает, что это правда так покалывает, разъедает глаза и душит душу, но Мустафа не желает ничего слышать, от чего выставляет ладонь вперёд, жестом заставляя мать замолкнуть. — Мама, мы больше не будем об этом говорить, — строго произносит наследник, обращая свои карие глаза на матушку, которая и хочет что-то сказать, но смиренно опускает глаза. До сына не достучаться, он упрям, будет верить в то, что братья и сестра от Хюррем любят и дорожат им также, как и Джихан. Пусть его позиция будет такой, но рано или поздно он должен будет прозреть и увидеть разницу. И как бы было не поздно, как бы чего не случилось и Махидевран успела бы раскрыть глаза сына. Джихан первым делом спешит к отцу, но у покоев слышит о том, что отца нет, он покинул Топкапы. Это заставляет её окинуть стражу презрительным взглядом. Девушка поджимает губы в плоскую линию и пару минут ещё стоит у входа, а потом испаряется, следуя куда по знакомому маршруту. Госпожа вселенной следует к Лизе, где встречает не только подругу, но и свою двоюродную сестру, которая разом побледнела, завидя Госпожу. — Не помешала? — с ехидством спрашивает султанша, заходя, как к себе домой. — Помешали, — таким же тоном отвечает Лиза, спеша скорее встать и обменяться с Джихан объятиями. Их отношения все больше и больше крепчали, девушки были по истине неразлучны. — Я старалась, — отзывается Джихан, переводя взгляд на Эсмахан, — Приятно видеть Вас тут, Эсмахан, как Ваши дела? — Все хорошо, Госпожа, очень рада Вашему возвращению, — видно, что она волновалась, совсем не ожидая увидеть Джихан. Лиза берет на себя роль миротворца, спешит позвать кого-либо из служанок, чтобы те принесли чай и сладости. Такой шанс показать Госпожу с истинной стороны, упускать его было нельзя. Дочь Шах-султан крайне долго была напряжена и подбирала слова, но в определённый момент расслабилась. Она внимательно слушала о поездке в Манису, о том, как преподнесла подарок Махидевран-султан. — Я давно хотела ей подарить что-то стоящее, а тут и комплект готовый, и повод, — девушка слабо улыбнулась, вспоминая растерянную султаншу, которая никак не ожидала такого подарка. В её глазах мешалось все, её изумрудные глаза, которые так напоминают Джихан первые весенние листья, переполнялись благодарностью, любовью и обидой. Горькой женской обидой на султана, который долгие годы не обращал на неё никого внимания, тем самым унижая перед наложницей из русских земель. Махидевран в силу юного возраста, исходясь из любви, натворила столько ошибок, которые были непоправимы. И решения своего отца Госпожа не принимала из-за чего и старалась извиниться за него, радуя султаншу подарками и своими визитами. Какие бы отношения не были у отца Джихан с матерью Мустафы, она была твёрдо уверена, что не оставит эту женщину, даже если отец запретит им видеться, она все равно будет искать пути увидеть брата и его семью, поддержать их и сделать все возможное, чтобы они ни в чем не нуждались. Рассказ Джихан до костей протирает Эсмахан. Она смотрит на двоюродную сестру не как на ведьму, о которой царили небылицы, а как на девушку, которая с благодарностью и любовью относится к тем, кто протягивает ей руку помощи и поддержки. На её милом личике появляется искренне улыбка и она с восхищением смотрит в голубые глаза родственницы. — Ваш поступок очень великодушен. Я могу сказать, что горжусь тем, что Вы моя сестра, Джихан-султан, — девушка произносит это как-то особенно, оглядывая султаншу. — Мне приятно, что Вы так считаете, — отзывается дочь падишаха, кивая Эсмахан. Они обе смотрят друг на друга совершенно по иному, от чего Лиза не может сдержать улыбки. — Как я рада, что мы с вами так собрались, — произносит веницианка, приобнимая обеих за плечи. Они переглядываются и на лице каждой скользит довольная улыбка и Елизавета готова поклясться, что это лучший момент, который случался за последнее время. Они сидят за чаем без фальши, настоящие, какими их должен знать любой. Но стоит выйти Джихан-султан с покоев, как её лицо облачает маска безразличия, с которой она ходит по дворцу. Какое-то время девушки все ещё сидят в покоях иностранной гостьи, обсуждая происходящее. Джихан внимательно слушает все новости, которые она пропустила, пока была в Манисе. Позабывшись, что перед ними сидит сестра Шехзаде Мехмета, Эсмахан обронила фразу, которая касалась именно его. Она испуганно посмотрела на Госпожу, которая безразлично поедала орехи с мёдом, растягивая липкую сладость по ложке. — Ну, так продолжай. Мехмет прогулялся с тобой, а дальше? — девушка бросила взгляд на сестру, которая ожидала, что Госпожа посмеётся, а не потребует продолжения. — И… все. Мы разошлись, — осторожно произнесла черноволосая, ожидая дальнейшей реакции. Она не ожидала, что Джихан и бровью не поведёт, когда услышит о своём единокровном брате. То ли дело Михримах, она не упускала возможности подколоть Эсмахан. — Очень печально. Я ожидала, что ты расскажешь что-то более интересное, — Госпожа пожала плечами, оставляя пиалу с намешанными орехами. Скрещивая руки на груди, она продолжила слушать душеизлияния девушек, которые обсуждали свои чувства и поступки в отношении молодых людей, которые затронули их сердца. Ей ничего не оставалось, как с умным видом смеяться в душе над влюблёнными девицами. Эсмахан довольно много рассказывала о том, что Михримах видит своим мужем Бали-бея, что тайно ищет с ним встречи и пишет письма. Для Лизы сказанное не ново, но и неприятно. Ревность, пусть и малая, а таится внутри этой нежной девушки и она сама не понимает откуда та взялась в ней. Джихан же лишь усмехается и качает головой никак не комментируя услышанное, по ней и так все было ясно. — И смешно, и грешно, — отзывается султанша, потирая лоб. Комичность ситуаций, в которые втягивала саму себя Госпожа Луны и Солнца были уж настолько абсурдны, что Джихан лишь могла скривиться им, что она и делала. Михримах делала одну ошибку за другой, не замечая их. Или же просто не желала их замечать, вскидывая к верху нос. Девушки невольно согласились, но комментировать не стали. Развивать обсуждение совсем не хотелось, потому что и одна, и другая султанша, как правило, стремились оклеветать друг друга или же выставить в сомнительном свете. Выходило у обеих это знатно. Вскоре Эсмахан удаляется, спешит к матушке, а подруги остаются наедине. — Как думаете, у неё есть шанс? — Лиза подвигается ближе к Джихан, которая вновь принялась за мёд с орехами. — Без понятия, — усмехнулась девушка, зачерпывая побольше фундука, — Мехмет сын Хюррем, та вряд ли позволит. Но кто знает, может, это будет исключение. Хоть, я в этом и сомневаюсь. Непринуждённый вид султанши умилял Лизу, которая рассмеялась и позже принялась рассказывать о том, как проходили её дни. Поспешила она рассказать и о своих мыслях открыть своё дело, связанное с художественным ремеслом. Джихан-султан слушала её с интересом, изредка вставляя своё мнение. — Ты можешь оставаться тут сколько угодно, я бы хотела, чтобы ты всё-таки жила тут, мне будет спокойнее, — отозвалась султанша в завершении, Лиза лишь слабо улыбнулась, ощущая, что дело не только в спокойствии. Подобно Госпоже, Беллиани Гвардо будет скучать по дворцу и им постоянным беседам и посиделкам. Поэтому она с радостью останется во дворце, если ей позволят, но куда же деть ощущение того, что она живет за чужой счёт? Как от этого избавиться? Это чувство притупляла лишь мысль о том, что вне дворца она не сможет видеть настолько часто не только свою подругу, но и Бали-бея. И куча вопросов, которые словно птицы, парили в её голове, заставляя все больше и больше сомневаться в своих собственных планах. Эсмахан по наставлению своей матери старается поддерживать хорошие отношения с обеими сёстрами, чем вызывает недовольство Михримах-султан. Впрочем, отношения с Госпожой небесных тел у миловидной Эсмахан подпортились не из-за этого. Всему виной была её симпатия к брату луноликой, которую она разглядела во взглядах своей двоюродной сестры. Насмешки Михримах и её крайне непростой характер не делал ту лучше на том фоне, который сама же султанша создала для своей младшей сестры. Понимая, что Михримах совсем не такая белая и пушистая, какой казалось на первый взгляд, Эсмахан все больше и больше ощущала себя неуютно в компании русоволосой дочери султана. Комфортно ощущать себя дочь Шах-султан могла лишь в компании Лизы, которая во многом была ей намного ближе, чем обе сестры вместе взятые. И самое главное — она не боялась при Елизавете сказать что-то о Мехмете, затронуть эту очень важную для себя тему. Она боялась поделиться подобными мыслями с матерью, потому что та точно бы недооценила её симпатии к Шехзаде, а слова Михримах-султан о том, что Мехмет любимый сын падишаха, достойный наследник, который может обойти даже Мустафу, не давали Эсмахан покоя, которая понимала, что ему в жены могут готовить совсем другую партию, а она запросто может остаться на бортом. Впрочем, она уже за ним, ведь ничего кроме редких прогулок у них не было и вряд ли что-то будет. — Нельзя отчаиваться, Эсмахан-султан, как сказала мне Джихан-султан, нужно бороться, — Лиза воодушевлённо произнесла это, придерживая султаншу за плечо. — Бороться? С кем же? Если он ничего ко мне и не чувствует, — девушка раздосадовано опустила глаза, желая добавить, что Джихан-султан только и может, что бороться, но тут это не работает. — Не с кем, а за что. За его внимание, — отзывается девушка, поправляя свои каштановые локоны, — Мне даже говорят сменить веру. — Это весьма серьезный шаг, Лиза. Неужели? — договорить она не рискнула, внимательно вглядываясь в каре-зелёные глаза венецианки, надеясь найти там ответ. — Я ещё думаю, Госпожа, — девушка обаятельно улыбнулась, опуская глаза. Но чем больше она встречалась с Малкочоглу, тем больше задумывалась о том, что совсем чуть-чуть и она точно решится. Ещё совсем немного. Джихан-султан спешит узнать о том, почему в последние дни её отец так часто покидает дворец. Её это очень заботит, вдруг с ним что-то случилось, вдруг он болен? Скрывает это, лечится инкогнито у каких-нибудь знахарей вне города, поэтому так часто пропадает. Тревога закралась в её сердце, Госпожа даже не слушает Лизу, которая султана лично видела всего раз и вдалеке. Отсутсвие отца — это не к добру. Джихан-султан хмурит брови, обращая взор к окну, где простиралось голубое небо. «Если с тобой что-то случится, повелитель османских земель, то кто тогда защитит меня? Кому я буду нужна?» — мысленно произносит султанша, вспоминая голубые глаза отца. Пока тот жив, ей никто не страшен, потому что он — это её щит от недругов в этом дворце. Случись с султаном хоть что-то, то его младшую дочь сожгут со свету в считанные минуты. Боялась ли этого Джихан? Вряд ли, она боялась лишь потерять своего единственного родителя, как и всякий ребёнок, который любит своего отца, дорожит им, как последним сокровищем. Как Валиде беспокоилась о своём сыне, так и Джихан переживала за отца, стараясь больше радовать его и не разочаровывать. Между ними не было никаких секретов или недопониманий. Сулейман старался приложить все усилия, чтобы его младшая дочь не лила слез, не знала никаких печалей и получала все самое лучше. Выделять дочерей он не стремился, как Мустафа не желал выделять сестёр, но он видел и знал, что причина вечных чёрных платьев и отъездов на время походов — это его вина за то, что он не уберёг любимую женщину, а теперь его дочь боится оставаться в собственном дворце одна, когда отца рядом нет, по сей день она носит траур и никогда его не снимет. И султан пообещал и себе, и ей, что будет осторожен в сражениях, он всегда будет возвращаться с походов, как Джихан возвращается из своих убежищ, когда отца нет в Топкапы. — Я клянусь тебе, аллах тому свидетель, что не позволю тебе остаться одной, я всегда буду возвращаться с походов, — Сулейман обещает это своей младшей дочери, крепко обнимая своё дитя, уверяя её в том, что одной ей не остаться, пока он дышит никто и пальцем её не тронет. Он обещает ей возвращаться живым, выполняет своё обещание уже на протяжении многих лет, сколько уходит в военные походы. Он обещал Хюррем возвращаться, беречь себя, обещал детям и отдельно одной из дочерей, поэтому нарушить своё обещание султан никак не может, именно поэтому шальные копья и мечи летят мимо падишаха. Все хвори и недуги так или иначе, а уходят от него, ему удаётся вновь вставать на ноги и управлять государством. Но избавиться от боли в горле или руке намного проще, чем неприятной боли души. Ты выпьешь отвар или микстуру, лекарь тебе поможет, потому что будет знать, что конкретно болит. А вот душевная боль будет долго свирбить разум, неприятно царапать душу, вворачивая все внутренними. Повелитель чувствует, как в его спину прилетает острый нож от Паргали, когда он читает документы, принесённые Аязом-пашой, которые от самого первого до последнего слова протоколируют любой диалог между дипломатами.«Этой Великой Империей только я управляю! Все, что я делаю — абсолютно правомерно. Ведь вся власть сосредоточена только в моих руках. Я назначаю всех главнокомандующих, всех воевод и белер-беев. То, что я даю — остается у того, кому я отдал. То, что я запрещаю — всегда будет оставаться в запрете. Даже Повелитель не принимает указы без моего согласия! Я веду все его дела. Выше меня нет никого. И когда дело дойдет до общения с Карлом — он будет общаться со мной!»
Глаза султана внимательно вчитываются в каждое слово. Он хочет не верить в то, что видит. Желание отбросить протоколы и обвинить всех, кто это писал и читал во лжи. Но Сулейман читает дальше, изредка отводя свои голубые глаза в сторону, будто набираясь смелости, чтобы продолжить изучать документы, продолжить разочаровываться в лучшем друге. Он не хочет верить в его причастность в этих переговорах, но именно он тогда вел переговоры, когда падишах отлучался в Манису. Ибрагим, которому он верил и доверял, позволил себе сказать такие громкие слова, потеряв всякий страх.«Самым хищным из зверей является Лев. Его приручают. Не силой, а умом. Льва укрощают, соблазняя любимой едой. А потом это становится для зверя привычкой. Его господин держит палку. Не только для того, чтобы хищник боялся, но и ради того, чтобы защититься, если возникнет какая-либо опасность. Никто другой не посмеет кормить этого льва. Давать хищнику пищу может лишь человек, к которому зверь привык. Львы — это повелители, месье. А укротители — визири. Понимаете? Правитель Османской империи — это Лев. И моя задача — воспитывать великого падишаха, моего повелителя, воздействуя жезлом истины и правосудия».
Повелитель перечитывает последние фразы Великого визиря, отрицательно мотая головой. Он не хочет верить в то, что это сказал его верный раб, да и верный ли он теперь после этого? Взгляд падишаха становится холодным, его глаза, голубые, как вода в Босфоре, затягиваются льдом, сильно жаля холодом. Султан понимает, что его брат возомнил о себе слишком много и больше нет сил закрывать глаза на его выходки. Ибрагим, раб из Парги, поставил себя выше того, кто даровал ему слишком много, приблизил к себе и теперь получил удар в спину. Сулейман сам сделал его таким, поэтому сейчас платился за свою же благосклонность. Высоко поднялся Ибрагим, не подумал, как больно падать с такой высоты. Повелитель мира унижен, чувствует, как его с головы до ног окатили сначала холодной водой, а потом кипятком. За такие слова нужно казнить, но как же он это сделает, когда он сам огородил Ибрагима от казни? Даже его слова о том, что Визиря надо умертвить никто не исполнит — закон есть закон, он при всех даровал ему вечную жизнь. Именно поэтому грек так вольно себя вёл и не боялся, что записи дойдут до падишаха, если он вдруг решит проверить переговоры. Как же глупо поступил Сулейман Великолепный, сделав такой широкий жест своему рабу. Он дал ему все: высокую должность, свою любимую сестру, безграничную власть. А что получил в ответ? Ибрагима нужно было казнить ещё в тот день, когда он разбил сестре сердце, но именно Хатидже-султан и останавливала его тогда, не желая расставаться с мужем. Хатидже была тем самым связующим звеном между ними и именно её присутствие заставляло Сулеймана не лишать нерадивого зятя жизни. Но сейчас даже сестра не сможет повлиять на решение повелителя. Он часто выходит в город, лично наведываясь к Мехмеду Эбуссууду Эфенди, рассказывая о том, что терзает его. И кадий долго корпит над книгами, не смыкая глаз, стараясь помочь своему султану. Он, как и великий Османский падишах, всегда на стороне справедливости, всегда за то, чтобы каждый отвечал за свои слова и поступки. Заносчивость Ибрагима-паши заметил и он, отмечая, что чем выше визирь к солнцу, коим является повелитель, тем сильнее выгорят его крылья и он полетит на морское дно в считанные секунды. Кадий находит решение, касаемо казни, он сидел слишком долго над книгами и его труды наконец-то воздались по заслугам. Султан защитил Ибрагима от самого себя, от недругов, но главный враг паши — это он сам. Кадий выносит свой вердикт: Казнь может состояться по всем канонам и правилам, не переча закону, если падишах будет спать. Но сможет ли Сулейман спать, когда его брата, как он считал, будут отправлять в мир иной? Выдержит ли он? Султан не знает сможет ли он решиться на этот шаг. Он боится потерять друга, сестру, боится, что его решение будет несправедливым. Но кадий заверяет его: Вы поступаете справедливо, повелитель. И у него есть основания верить этим словам, ведь старик-судья никогда не пренебрегал справедливостью, не превышал свои полномочия и не пользовался своим положением. Повелитель соглашается, уходит от судьи в смешанных чувствах и не желает никого видеть. Он делает вид, что все хорошо и все в порядке. Уделяет больше времени рабочим вопросам, чем семье. Но в голове его уже был определённый план, который ни сегодня — завтра осуществят палачи. И от этого становилось не по себе падишаху, чьи глаза, все такие же голубые, как море, были затянуты туманом. На побережье затишье перед бурей, которую он развозит, обрушив весь свой гнев на зятя. Власти и денег всегда мало. Тщеславие, высокомерие и вседозволенность — вечные спутник Ибрагима в последнее время. Паргали зашёл слишком далеко, его необходимо было остановить. Повелитель боится совершить непоправимую ошибку. Боится, что лишит друга, лучшего друга, жизни. Оставит несчастной свою любимую сестру, а их детей без отца. Боится, что его поступок накличет не одну беду на него самого. Но он боится этого, как человек, у которого есть душа и сердце, которые он вручил своему названному брату. Как повелитель, Сулейман понимал, что должен казнить визиря, другого выхода нет. Сегодня он провозглашает самого себя султаном, а завтра он поднимет бунт, захочет оказаться на троне. И тогда повелитель будет жалеть, что не предпринял ничего раньше. Внутри падишаха боролись две силы, которые не позволяли ему ни есть, ни пить, он не мог спокойно спать, старался постоянно уйти от толпы и закрыться в своих покоях. Но при этом повелитель старался не показывать своих глубоких переживаний на людях. Делал вид, что весь в заботах, весь в делах государственных. Хюррем-султан замечала отстранённость мужа, старалась узнать, что же так терзает её любимого, но ничего не выходило. А вот подбросить углей в костёр сомнений у главной Хасеки выходило знатно. Впрочем, решение о казни было не таким уж спонтанным, султан давно копил в себе все услышанное о визире и слова Хюррем играли тут далеко не последнюю роль. Он прислушивался к жене, хоть и знал о разладе между ней и Ибрагимом. Но пока Великий визирь был жив, хлопотал во благо государства, встречая в коридорах дочерей своего падишаха или сестёр. Все только и ждали приезда Бейхан-султан, чтобы наконец-то собраться в большом кругу великой семьи. Ибрагим был давно вхож в эту семью и считал себя её неотъемлемой частью. Но было ли так на самом деле, был ли он действительно частью династии Османов? Пожалуй, только Хатидже-султан согласилась бы с подобным, все остальные предпочли бы не отвечать на данный вопрос или же ответ был бы уклончивый. Мустафа бы поспешил оправдать своего наставника, потому что знал о его прошлом, уважал Ибрагима и помнил все то добро, что делал для него визирь. Но никто никому слова не давал, решение самолично выносил повелитель, взывая самого себя к справедливости. Паргали играл на скрипке так, что невольно бегали мурашки по всему телу. Как-то он учил Джихан-султан играть те композиции, что помнил сам, потому что игра на скрипке досталась ему от его матери. У Госпожи выходило неплохо, но она бросила игру, одержимая уже совсем другими интересами, а если быть точнее, то все её силы были брошены на то, что могло бы насолить её родственникам. Но, если бы она желала, то вернувшись к этому занятию, могла бы запросто вспомнить то, чему её обучили. Дети Сулеймана, которые рождены от разных женщин, но близки, как будто родные, унаследовали от паши те занятия, которые выходили у него лучше всего: игра на скрипке и знания итальянского языка. Паргали одинаково опекал наследников, которые действительно нуждались в нем и выросли на его руках, в отличии, от детей Хюррем-султан. К Ибрагиму нельзя быть равнодушным: Мустафа любил и уважал его, Джихан-султан перестала испытывать к нему эти чувства, видя заносчивость визиря. Госпожа шагает по коридору, надеясь, что отец у себя. Но он в покоях своего верного раба, который мнит себя царем. Султан осматривает покои своего некогда главного окольничего: смотрит на рабочий стол, где много бумаг, а среди них рисунок корабля; бродит вдоль книжных полок, откуда Ибрагим знает каждую книгу наизусть; заглядывает в окно, откуда они оба когда-то наблюдали за рассветом или закатом. Как много они пережили вместе и неужели больше им не суждено вместе встретить рассвет? Падишах тяжело вздыхает и совсем не замечает, как в покои вернулся Ибрагим, забывший какие-то бумаги. Он не ожидал, что встретит тут повелителя, растерялся. Падишах скучает по его игре на скрипке, ведь когда-то он радовал своей игрой чуть ли не каждый вечер, а сейчас совсем не играл. Ибрагим не может отказать в таком, соглашается, хоть и спешил домой. Он любил играть на музыкальном инструменте, потому что невольно переносился в Паргу, на берег моря, где дома его ждут родители и Нико. Мама ждёт своего сына, печёт хлеб, а перед сном играет на скрипке. Он сын простого рыбака, нет у него ни титулов, ни дворца. Он христианский мальчишка, который наизусть знает Отче наш и молится перед сном богу, чтобы мама и папа жили вечно, а брат-близнец не знал горя. Ибрагим, раб из Парги, насильно обращённый в ислам, в десять лет. Ребёнок, которого спасла судьба, не желая губить его тяжкой жизнью в чужих землях. Ибрагим, который стремился сделать себя сам, обрести себя самого в стране Османов. И Ибрагим, который сам же себя губил, позабыв о том, кто он есть и откуда пришёл. Перед глазами визиря вся его жизнь, пока он играет, будто зная, что держит скрипку первый и последний раз. Он вкладывает в эту игру всего себя, желая, чтобы эта мелодия доносилась до самой Парги, где похоронена его матушка. Перед глазами падишаха все его моменты с пашой: от первой встречи до сегодняшних секунд. Он спасал его столько раз от смерти, он страдал, когда в их жизни с Хатидже были чёрные полосы и теперь стоял перед падишахом, играя, наверное, свою последнюю партию. Жизнь свела их совсем случайно, она и разведёт, только вот когда — неизвестно. Госпожа слышит знакомую мелодию и застывает перед дверью, понимая, что Ибрагим во дворце. Сердце тревожно упало куда-то вниз. Ей почему-то показалось, что мелодия звучит, как панихида по умершему. И в голове проскользнул лишь один образ — её несравненного отца, с которым могло что-то случиться. Ибрагим играл целый вечер, когда не стало её матери, а Джихан даже не знала, что матушка мертва, хоть и слышала какую-то тревогу в нотах Паргали. Девушка нервно сглатывает, минуту колеблется, а потом врывается в комнату. — Папа? — она застывает в дверях, когда ослеплённая жгучей тревогой врывается в покои Ибрагима. Мужчины моментально оборачиваются в сторону голоса, Ибрагим только-только закончил играть. — Джихан? — обеспокоенность на её лице невозможно было бы не заметить, поэтому повелитель делает несколько шагов к ней, с тревогой заглядывая в глаза, — Что случилось? — Я уже несколько дней не могу застать тебя в покоях, думала, что что-то случилось, — она старается себя сдержать, но глаза султанши будто покрылись стеклом. Она правда боялась, что с её отцом что-то случилось. Но, слава аллаху, все в порядке. Повелитель спешит успокоить дочь, крепко обнимая её и рассказывая о том, что государственные дела отнимают все его время. И она понимающе кивает, стараясь рассеять все свои догадки и предположения, убрать дурные мысли из своей головы. С её отцом все в порядке, он жив и здоров — она это видит. — Ибрагим давно не играл, вот я и попросил его, — девушка переводит взгляд с отца на визиря, слабо улыбнувшись. Он просто был тут, а она уже вообразила себе невесть что. Джихан даже хочет засмеяться, но вновь одёргивает себя и лишь кивает. — Давно не было слышно скрипки, соглашусь, — отзывается девушка, все ещё ощущая, как сердце её успокаивается, хоть и бьется слишком быстро. Убедившись, что с повелителем все в порядке, Госпожа удаляется, откланиваясь отцу и прощаясь с пашой. — Джихан-султан переживает за Вас, повелитель, страшно представить, что она надумала себе, не видя Вас столько дней, — произносит Паргали, укладывая скрипку обратно в футляр. Он желал бы знать, куда же отлучался повелитель, раз ни он, ни его обожаемая дочь не могли застать его в покоях. Падишах не таил бы от своего верного друга секреты, Ибрагим это знал, но то, что повелителя не бывало во дворце его заставило слегка напрячься. — Джихан не из тех, кто что-то придумывает, Паргали, ей проще спросить прямо, — отзывается повелитель, улыбаясь краешком губ, — Но её тревогу можно понять. Ибрагим кивает, прекрасно понимая, о чем речь. Уж он-то знал какая тревога могла разыграться в душе младшей наследницы, поэтому не посмел что-то сказать в добавления. Перед уходом паша получает приглашение на ужин от повелителя. Ибрагим не удивлён, но польщен. — Конечно, повелитель, — он откланивается и исчезает из дворца, ведь дома его заждались. Повелитель провожается своего товарища тяжёлым вздохом и не менее тяжелыми мыслями. Ибрагим, что же ты наделал, что именно над тобой сгущаются самые мрачные тучи? Успеет ли солнце взойти и развеять их или же ты отнесён погрязнуть во мгле? Джихан-султан направляется к себе, как вдруг слышит совсем тихий плач в одном из тупиков, где обычно плохо освящается коридор. Она могла бы пройти мимо, но что-то заставило её свернуть и пойти на звук. Госпожа двигается тихо, даже не слышен шелест юбок. В самом конце коридора, спиной к султанше сидела девушка, тихо всхлипывая. Её состояние было понятно, но черт дернул султаншу всё-таки узнать о том, что случилось. Казалось бы какое её дело от чего льёт слезы рабыня, но внутренне чутье говорило Джихан, что эта девушка скажет ей что-то очень важное. — Немедленно встань и перестань лить слезы, — слова были спокойны и без повышенного тона, но этом отлетели от одной стены к другой, заставив девушку вздрогнуть от неожиданности. Несчастная подорвалась на месте, вытирая слёзы. Голос Джихан-султан было трудно спутать с чьим-то ещё, поэтому наложница поспешила скорее успокоиться, испытывая теперь больше страха перед мрачной Госпожой, как ту иногда называли. — Госпожа, — она склоняется перед султаншей, все её тело трясёт и от страха, и от боли внутри неё самой. — Кто ты такая и почему тут? — слабый свет проникал в конец коридора, но не мог осветить ни одну из стоящих полноценно, от чего каждая из девушек видела лишь слабые, тонущие во тьме, черты лица своей собеседнице. Дрожащим голосом девушка старается назвать своё имя, но лишь больше заливается слезами. Понимая, что такое повеление перед Госпожой неподобающе, она всё-таки произносит своё имя. — Меня зовут Нурбахар, Госпожа, — тихо произносит девушка, будто стыдясь своего имени. Не долго думая, Джихан вспоминает, что именно так звали одну из наложниц, которая вскружила голову Шехзаде Мехмету, на неё жаловалась Эсмахан, печалясь, что тот расположен к рабыне куда больше, чем к ней. — Кажется, ты фаворитка старшего Шехзаде Хюррем-султан? — произносит султанша, понимая, что только это может знать о девушке. Если, конечно, в гареме одна Нурбахар. — Все верно, Госпожа, — отзывается девушка, вытирая слёзы, — Только я бывшая фаворитка. После сказанного она вновь разрыдалась, Джихан-султан, закатив глаза, желала оставить бы девушку, только та поспешила попросить у неё помощи. — Пожалуйста, возьмите меня к себе в услужение, меня хотят выслать из дворца, — взмолилась несчастная, падая перед султаншей на колени.Не совсем готовая к таким словам, Джихан-султан шумно выдыхает, понимая, что их разговор должен проходить где-то в более укромном месте. — Вставай и иди за мной. Ты все расскажешь мне и только тогда я решу: оставлять тебя или нет, — Госпожа пристально смотрит в глаза девушки, сжимая плотно челюсть. Нурбахар слышала многое о младшей из сестёр-султанш, но особенно были распространены слухи о синем огне в глазах Госпожи, что якобы подтверждало её принадлежность к потусторонним силам. И Нурбахар увидела этот огонь в кромешной тьме, испуганно кивая и поспешно вставая. Она беспрекословно следует за султаншей до самых покоев, понимая, что обещала никому не говорить о том, что с ней произошло, ведь это подставит её любимого Шехзаде, но покидать дворец ей совсем не хотелось. Сначала она старалась скрыть свою беременность, говорила о том, что просто не понравилась ни Хюррем, ни Михримах, но пристальный взгляд Джихан заставил её сказать её намного больше. Девушка плачет от того, что предала Мехмета и рассказала все. Льёт слезы по своему народившемуся ребёнку и горюет по участи, которая её ожидает. Джихан-султан долго молчит, наблюдая за страданиями наложницы, а потом выдвигает свои условия, при которых девушка останется во дворце. — Ты будешь служить моей гостье, Елизавете Беллиани Гвардо. Будешь верно служить, потому что она под моим покровительством. Измена ей — это измена мне. А я не терплю предательств, Нурбахар. Ты останешься во дворце, но ты больше никогда не зайдёшь в покои Шехзаде. Ты навсегда забудешь о нем, не посмеешь смотреть в его сторону, — слова больно ранят несчастную в самое сердце, а Джихан, скрестив руки на груди, лишь сверлит девушку взглядом, — Ни Мехмет, ни Михримах не тронут тебя пальцем, если ты будешь верно служить. Девушка соглашается, честно клянётся, что будет выполнять поставленные требования, хоть и заливается слезами. Госпожа требует отказаться от того, что ей было так дорого. — Ну, он же отказался от тебя и ребёнка, — холодно произносит султанша, выгибая бровь. И это ещё больше разбивает девушке сердце. Слезы ещё долго будут течь по её щекам, но Джихан это уже нисколько не волнует. Хочет остаться во дворце — подпишется под каждым сказанным султаншей словом, нарушит обещание — будет сурово наказана и выслана из дворца. А, если, упаси Всевышний, передаст, то Джихан натравит своих палачей на девушку, которая будет мучаться перед смертью. — Не соверши непоправимой ошибки, Нурбахар, — произносит Госпожа, когда девушку отправляют в баню с другими служанками. Доверенные лица, которых Джихан и нарекла палачами, потому что те не боялись запачкать кровью свои руки, Ягмур и Фериде верно исполняли любой приказ, понимали даже взгляд своей Госпожи и всегда молчали. Даже их сослуживицы никогда не слышали от них и слова, некоторые девушки из гарема, которые знали тех двоих ещё до того, как они попали на службу к Джихан, шептались о том, что этим слугам отрезали язык, чтобы они не разболтали о том, кто убил Сигаль-хатун, потому что именно они находились в бане и были тоже найдены без сознания. Но это были слухи, девушки сами подписались быть палачами, а те, как известно глухонемы. Обе девушки были между собой похожи: довольно высокие, стройные и имели один цвет глаз — зелено-серый. Нурбахар ещё долго плачет, когда в бане с ней присутствуют молчаливые девы, в покоях, куда ее разместили на время. Но в этой хрупкой девушке вот-вот взыграет обида на Шехзаде и его сестру, которые так обошлись с ней. Мехмет даже не попытался защитить её от своей матушки, не помешал Михримах. Он не чувствовал той боли, что испытывала она. Внутри девушки зарождается обида и она понимает, что остаться на службе у ведьмоподобной Госпожи неплохая перспектива. Главное, что она останется во дворце, пока заляжет на дно, а потом объявится, как гром среди ясного неба, удивив тем самым Михримах и Хасеки Хюррем. Ей не грозит ссылка в старый дворец или куда-то, где ещё хуже, она будет в Топкапы верно служить подруге Джихан-султан, а потом, если понадобится, то и самой Госпоже. Пригревая бывшую фаворитку, Джихан понимала, что это скажется на её отношениях с родством, но саму султаншу это никак не пугало, наоборот, даже забавляло как-то. Но при этом она не желала, чтобы все считали данный поступок, как повод ещё больше разгневать сестру и её мать. Нурбахар было по-своему жалко, совсем чуть-чуть. Да, и Джихан требовались верные люди, которые смогут огородить Лизу в её отсутсвие, почему бы этой опустошённой девчонке не примерить такую роль на себя? Ночь опустилась на Стамбул, заставляя в окнах гасить свечи и засыпать. И только два человека не могли заснуть, вглядываясь во тьму за окном. Султан и его младшая дочь. Один думал о визире, а другая о том, какое решение приняла часами ранее. Была правильность в поступке, который совершил каждый из двух этих членов династии? «Всевышний, подскажи, рабу своему, правильно ли он поступает? Не будет ли этот поступок ошибкой, которую необходимо искупать всю жизнь?» — только такие мысли бродили в голове повелителя, да и Джихан-султан тоже. Их обоих пугало то, что содеяно будет непоправимо, совершенное действие невозможно исправить, от чего оба содрогались в ночной тишине. Если Нурбахар всего навсего рабыня, едва знакомая и за ее жизнь тяжелого груза не будет на душе Джихан, то в случае повелителя все было в точно наоборот, за что он и корил себя.