Little dark age

Даже дьявол может плакать, потеряв тех, кого любит.

      Детей учат, что есть в жизни «хорошо» и есть «плохо», с раннего возраста приучая к тому, что важно быть хорошим, потому что только таким удача улыбается и солнце светит ярче. Однако ребёнок вырастает и понимает, что в мире нет хороших и плохих, все люди много или мало, но грешат, радуются удачам и грустят по потерям. В жизни случается так, что даже самый закрытый и сдержанный человек заливается смехом, а тот, кто всегда радовался жизни и дарил улыбки окружению, льёт горькие слёзы, загибаясь от моральной боли. Жизнь очень непредсказуемая штука, потому что может произойти все, что угодно и круто изменить былой уклад. Так произошло в семье правящего султана. Его невероятная, потрясающая и горячо любимая жена пропала. Её будто стёрли с лица земли, никто ничего не видел и не знал. Султан тут же велел начать допрос и немедленно обыскивать ту местность, где последний раз видели его Госпожу. Он не находил себе места, был зол и растерян одновременно. Во дворце начались допросы абсолютно всех. — Скажи мне честно. Ты знаешь что-нибудь? — подозревать Ясмин Бали-бей не мог, это было исключено, но он точно знал, что девушка могла что-то слышать от султанских родственников, ведь часто бывала около них. — Клянусь богом, я ничего не знаю, — девушка хлопала глазами, выглядела растерянной и немного напуганной. Малкочоглу в таком серьёзном виде она ни разу не наблюдала. Он задавал один и тот же вопрос, каждый раз, как заходил к ней в течение дня. И ответ был одним и тем же. Ясмин ничего не знала и уверяла, что ничего подобного не слышала ни от кого из своего окружения. Он даже не знал: радоваться этому или нет. Воину нужно было хоть что-нибудь, что было бы зацепкой. Но все, что он знал было неоднозначными доводами и указывало на каждого как-то косвенно. Хюррем не любила вся семья повелителя, но это ведь совсем не означало, что все они разом отправили Хасеки на тот свет. Хотя и такого исключать не стоило, потому что змеиный клубок из сестёр и иных родственников, был способен на что угодно. Более того, Хатидже-султан, самая ранимая и нежная, неоднократно грозилась и предпринимала попытки убить Хюррем. Но и тут нельзя было бросить обвинение Госпоже. Нужно было очень четкое и неопровержимое доказательство её вины.       Исчезновение Госпожи можно было толковать, как угодно и приписывать к кому угодно. Джихан-султан пересчитывала все свечи, отданные ей колдуньей, но одной не было. Выгореть она не могла, потому что остальные свечи, которые зажигались вместе с ней, были ещё целы. Либо это и правда магия, и именно поэтому султанша пропала, либо стечение обстоятельств, которое ещё и свечу утащило. На допрос всех вызывали по одному, в строгом порядке. Госпожа шла после Махидевран-султан, а перед этим был Мустафа. Желая поддержать брата и узнать, что у него спрашивали, султанша покинула комнату, оставляя своё бессмысленное. Как и предполагалось, Шехзаде она нашла быстро, но тот был не один, рядом с ним стоял Мехмет. Между братьями началась какая-то перепалка, которую нельзя было проигнорировать, поэтому быстрым шагом Госпожа пересекала коридор. Ссор между братьями ранее никто не наблюдал, поэтому данное было очень даже удивительным зрелищем. — Если с мамой что-нибудь случилось, ты будешь за это в ответе! — старший сын Хюррем выглядел очень серьёзным, каким его, лично Джихан-султан, никогда не видела. — Что ты такое говоришь, Мехмет? — Мустафа был поражен таким словам, обвинение было явно не по адресу и очень сильно задевало. Но младший из братьев продолжал обвинять старшего, непреклонно осыпая его не самыми лестными выражениями. Гюльфем-хатун, которая стояла рядом ничего поделать не могла, потому что прекрасно понимала, что её сейчас заткнут и укажут на её место, хоть она и пыталась как-то оттянуть Мустафу от разъяренного брата. Казалось, что ещё чуть-чуть и Мехмет набросится с кулаками. — Как ты смеешь обвинять моего брата?! Кто тебе позволил сыпать беспочвенными обвинениями?! — молчать было невозможно, Госпожа и не собиралась на всё это просто смотреть. Она не могла позволить того, чтобы отпрыск рыжей бестии унижал при всех её брата, — Не говори того, чего не знаешь, Мехмет! И держись от моего брата подальше. Шехзаде никак не ожидал, что его попытается осадить сестра, с которой он пересекается раз в месяц где-то во дворце. Он знал, что Мустафа очень близок именно с самой младшей из двух султанш, знал, что оба друг за друга стоят горой и именно сейчас это проявилось, как нельзя лучше. Молодой человек слегка растерялся, не ожидая такого резкого появления кого-то ещё в диалоге. Как по щелчку пальцев из пустоты появилась ещё одна представительница династии. Михримах поспешила заслонить собой своего кровного брата, вставая нос к носу напротив соперницы. — Это не беспочвенные обвинения, совсем не удивительно, что мама пропала и подозревают вас! Вы никогда не любили маму! А особенно ты, тебя я больше всех подозреваю, дорогая сестрица, — с появлением ребёнка Михримах очень заметно повзрослела, стала собирать волосы и одеваться в более приглушенные тона. Слишком явно прослеживалось старшинство в ней. Точно, так же видимо, было и деление наследников. — Подозревай. Только хуже ты мне не делаешь. Кто бы ни был к этому причастен, я ему даже благодарна. Теперь ты прочувствуешь всю ту боль, которая многие годы сидит во мне, — Михримах эти слова совсем не понравились, но она не успела ничего сказать, потому что из покоев вышла Махидевран-султан, по виду которой можно было смело сказать, что допрос для неё прошёл не тяжело, а ужасно. Бали-бей будто знал все слабые места всех, кого допрашивал и специально давил именно на те душевные гематомы, которые всё ещё имели сине-фиолетовый оттенок и неприятно ныли, заставляя дергаться, когда на них нажимаешь. Слабым местом наложницы падишаха был её сын и его благополучие, а особо скверным воспоминанием являлась — Хюррем и её появление. Малкочоглу очень умело подбирал слова, которые, как лезвия царапали женскую душу, которая только-только ожила и зажила, отошла от воспоминаний прошлых лет. С более молодым контингентом работать было сложнее, но и тут можно найти то, на что надавить. Надменность так и пышила из Госпожи, которая вошла следом за матерью Мустафы. С каждой встречей Бали-бей всё больше желал, чтобы встреча заканчивалась, как можно скорее. Она становилась для него такой же невыносимой, как и некогда её старшая сестра. Говорила Джихан очень неохотно, чем ещё больше притягивала на себя подозрения. Она начинала раздражать, чего Бали-бей не показывал, но и скрывать не мог. — Вы ведь живете жаждой мести. Вы никогда этого не скрывали, впрочем, оно и ясно, Хюррем-султан убила Вашу мать, — воин выглядел очень спокойным и говорил ровно, без эмоциональных сдвигов. — Всё верно. Думаю, что на моем месте так поступил бы любой. Спокойно бы ты спал, зная, что убийца твоего единственного близкого человека живет и не знает горя? — вопрос остался без ответа, бей был уверен, что сейчас будет продолжение, — Я очень хотела с ней расправиться, очень. Но кто-то успел это сделать раньше. Кара настигает всех, Хюррем не исключение. — Бог или Вы? — было бы не удивительно, если бы Госпожа равняла себя с божеством, однако её лицо в данный момент было далеко от умиротворенного образа. — Никогда не думала, что скажу это, но… Бали-бей, кто ты такой? Кто ты такой, чтобы меня подозревать? — она говорила это очень спокойно, как бы насмехаясь над тем, кто её допрашивает, — Ты так уверенно говоришь о том, что Хюррем могла убрать я или Махидевран, но ты даже не допросил Михримах. Что, если это она? — Зачем ей убивать родную мать? Госпожа, это ведь глупо, — он едва подавил смешок, который зародился в душе. Звучало очень глупо, потому что Бали-бей прекрасно знал, видел и помнил, как луноликая Госпожа всегда и во всем поддерживала свою мать. — Зачем? Хотя бы за тем, чтобы выйти из тени. Хюррем-султан правит её судьбой, как хочет это ведь тоже всем известно, — последняя часть предложения было выделена интонацией и это заставило напрячься, — Госпожа по рождению всю жизнь подстраивается под свою матушку, хотя вольна делать всё, что хочет. Мотив вполне себе неплохой. Говорят, что потерянный вещи там, где их не ищешь. Так и тут. У тебя под носом дочь влиятельной женщины, которая при своем статусе не имеет власти и подчиняется бывшей рабыне. Слова были очень даже дельными, как и предполагаемый мотив. Михримах-султан допрашивал отец, хотя, как допрашивал, это был просто разговор между безутешными родственниками. Малкочоглу нахмурился, понимая, что рассматривать надо все версии, даже столь безумные. — Допрос окончен. Ни сегодня, ни завтра, ни в какой другой день я не желаю отвечать на вопросы. Никто. Никто из династии не опустился бы так низко, — она вышла самовольно, как делала очень многие вещи в своей жизни, остановить султаншу он уже не мог, да и всё необходимое для себя, бей услышал и выводы соответствующе тоже сделал, а терпеть данную особу ещё хоть сколько-то, у него желания не было.       Допросы продолжались, хотя некоторых личностей уже и не трогали, например, как Шах-султан, Хатидже и иных. Бали-бей не выпускал из головы слова младшей дочери повелителя, которая будто специально бросила их, как неопровержимое доказательство на стол. Поиски жены вел сам султан, обыскивая местность, прочесывая леса и заглядывая чуть ли не в каждый дом в округе. Из столицы никто выехать не мог, всем было велено сидеть во дворце. Кто-то был уверен, что Хюррем мертва, кто-то, напротив, утверждал, что она жива. Но никакой точной информации не было. С особой яростью жизнь матери отстаивала Михримах, которая тормошила каждого, желая найти матушку. Отношения между ней и всем родством было окончательно испорчено, в то время, как Мустафа и Мехмет смогли помириться. Мехмет извинялся перед старшим братом, искренне просил прощения за свои слова. Мустафа принял извинения, он иначе и не мог, ведь они братья, хоть и имеют разных матерей. — Шехзаде Мехмет очень сожалел о своих словах, сказал, что это было из-за отчаяния и злости, — Ташлыджалы сопровождал дочь и сестру своего покровителя на прогулке, когда Мустафа в нем не нуждался. Яхья-бей был хорошей компанией, которая Джихан очень нравилась. Он так же, как и Госпожа стоял горой за наследника, оберегал его и старался во всем поддерживать. Их взгляды во многом пересекались, поэтому Яхью можно было смело считать своим другом, — Он восхищается братом, понимает, что находится в тени нашего Шехзаде. — Конечно, в тени. Мустафа способен затмить всех сыновей Хюррем. Его любит народ, — слова о том, что сын Хасеки признает свою второстепенность перед братом, приятно растеклись в душе, как мёд. Для Джихан был только единственный наследник трона и никто не сможет ему помешать. Ни Хюррем-султан, ни её сторонники. — Не только народ, Госпожа. Янычары не очень довольны, что Шехзаде Мустафа не участвует в походах, говорят, что без него походы уже не те, — бей слабо улыбнулся, припоминая, как проходило время в военных экспедициях. Ему этого точно не хватало, но ничего поделать поэт не мог, потому что должен всегда оставаться около Мустафы. Впрочем, его это не омрачало, но печалило Шехзаде, причём это было очень видимо и ощутимо. Как бы Мехмет не утверждал, что он в тени брата, отец всячески пытался из этой самой тени его вывести. Зрелище было не самое приятное, как родитель борется за одного ребёнка, путём отдаления другого. Султан утверждал, что дети равны, однако слова отличались от действительности. Это напоминало чем-то гонку двух только научившихся ходить крох, которые стараются быстрее добежать до нужного места, только один падает и начинает плакать, а второй, тоже падает, но его спешат поднять и пожалеть. Некрасиво и неприятно. Точно также падает Нергисшах-султан, встречаясь с кучей листвой. Ходить и бегать она уже могла весьма уверенно, но без падений не обойтись, поэтому неприятность падения встречается маленькой Госпожой желанием заплакать, но её тут же подхватывают на руки и спешат успокоить, приговаривая, что это не страшно и плакать не нужно. У тети на руках она бывала чаще, чем у служанок и уже не особо воспринимала девушек. Махидевран-султан старалась также уделить время ребёнку, но допросы и иные моменты отнимали очень много времени. Мустафа тоже забывался во всем этом и ребёнка мог подержать пару раз за неделю. Все эти следственные действия выматывали, причём не только тех, кого допрашивали, но и того, кто допрашивал. Бали-бей справлялся, но уставал. — Поход отменяется, когда мы отсюда уедем тоже не ясно, — он устало потирал переносицу, понимая, что снова не ляжет спать, потому что было много дел и бумаг, с которыми нужно было разобраться. — Главное, чтобы все закончилось. Уверена, что ты найдёшь Хюррем-султан, — далекая от всех этих манёвров следствия, Ясмин могла лишь выражать поддержку и пытаться дать сил для нового дня. Пожалуй, именно в этом и было её жизненное предназначение. — Очень этого хотелось бы, — бей слабо усмехнулся, понимая, что дело запутанное. Единственная подозреваемая, которая косвенно на себя указала — это Хатидже. Но ничего толкового, кроме каких-то загадочных урывков, она не говорила, будто путала намеренно. — Все будет хорошо, вот увидишь, — она всеми милыми старалась как-то подбодрить следователя, хоть и понимала, что его бы точно взбодрил сон, а не черный чай. Поэтому она все, что и может — это обнять его, со спины укладывая голову на плечо, чтобы хотя бы так передать свой позитивный настрой и забрать лишние переживания. Последнего было особенно много, она это ощущала и от любимого человека, и от слишком серьёзной подруги, и от всех остальных.       Хатидже внешне оставалась вполне спокойной, хотя внутри неё бушевал шторм, который никак не мог успокоиться после разговора с Малкочоглу. Она созналась ему во всем, хоть и сделала это не совсем четко. Донести о её вине можно было, но Бали-бей хотел более существенных доказательств, слова — это просто слова, они ни чем не подкреплены. Обвинить сестру государя было делом щекотливым, можно сказать, что преступлением, а особо опасных деяний и без того хватало. Повелитель проводил всё свое время в поисках, он напрочь забыл обо всем, был лишён покоя и отчаянно искал жену. В подмогу Бали-бею он выделил Рустема, чего делать не стоило, по той простой причине, что паша не ладил с военачальником, да и слишком рьяно начал допрашивать не тех, кого ещё не опросили, а тех, кто был ему неугоден. Бали-бею это не нравилось, но противиться он не стал, потому что у паши были свои особые привилегии, которыми он активно пользовался. Во всем этом хороводе вечных допросов, досмотров и иных следственных мероприятий важно было не потерять себя, потому что иной раз подозрения падали на того, кого во дворце и вовсе не было. Доносы были самым обычным делом, поэтому Сюмбюль без зазрения совести заложил заклятого врага, будучи уверенным, что за исчезновением стоит никто иной, как Шах-султан. Он на подсознательном уровне подозревал именно её и первым делом донес об этом Рустему. Допрашивать саму Госпожу он бы не смог. Во-первых, её уже допрашивали и более этого делать было нельзя. Во-вторых, она ничего не скажет, а заставить её заговорить совсем невозможно. Находчивость Рустема указала ему на того, кто всегда был рядом с Шах-и-Хубан и точно что-то знал. И зять падишаха не прогадал, потому что сумел собрать всех тех, кто просто сдал Мерджана, надеясь, что так спасут свои жизни. Ему бы никогда не пришло в голову подставлять Госпожу, поэтому он петлял, как мог, но ни слова не проронил о Шах-султан. Методы Рустема были радикальнее, потому что допрос проводился не в отдельной комнате, а в подвале одной из камер темницы. Не было сомнений, что хранитель покоев что-то знал, но он не говорил, сколько бы ударов не получил. — Выглядишь серьёзнее, чем обычно, — Ясмин совсем не нравилось то, что Бали-бей не притронулся к еде, всё что-то вертел в руках и черкал на бумагах. — Надеялся, что в помощники дадут кого-то другого, а не Рустема, — он поморщился при упоминании паши. Отношения между ними были не самые приятные ещё до того, как Рустем стал мужем Михримах. — Он плохо справляется? — девушке тоже не очень нравилось то, что в расследовании принимает активное участие пострадавшая сторона, но она ничего об этом не говорила. — Не сказать… просто его методы слишком жестоки, даже для такого дела, слишком много шума, а толку нет, — ответ заставил нахмуриться его собеседницу. Не очень желая втягивать Ясмин во всю эту канитель, бей все-таки вскользь поделился тем, что сейчас происходит на данном этапе. Девушка заметно занервничала, когда поняла, что внезапное исчезновение Мерджана — это не случайность и он совсем не во дворце у Шах-султан, — Только, аллаха ради, не скажи об этом своей подружке. Не хочу разнимать её с Рустемом. Он случайно обронил, что под особым надзором слуги Шах-и-Хубан, а с учетом того, что бывший глава слуг её дома занимает весьма важный пост, то он под ещё большим подозрением. Художница кивнула, соглашаясь с тем, что не скажет, но душа у неё была не на месте. Она понимала, что сказать должна, потому что тогда, у султанши не будет дурного настроения и она не будет накручивать себя, как делает это всё последнее время. Поздно вечером идти было бессмысленно, а вот утром Ясмин-хатун не удержалась и тихими шагами направилась в комнату напротив. Она не знала, как правильно донести о том, что происходит, не желала сдавать своего возлюбленного, поэтому какое-то время мялась, понимая, что сейчас улыбка сползет с лица Госпожи, а она впервые была вполне себе ничего данным утром. — Я должна Вам кое-что сказать, — осторожно начала венецианка, наблюдая, как султанша кивает, отпивая чая. — Я тебя внимательно слушаю, — она слабо улыбнулась, желая дать понять, что готова к продолжению. Но ко всему сказанному, Джихан-султан была абсолютно не готова. Бали-бей сказал лишь пару фраз, а в голове художницы вырисовалась целая пытка, которую она описала своей подруге, чьи глаза непроизвольно расширились. На мгновение она вообще застыла, пытаясь сообразить, что ей сейчас сказали. Это была совсем не та информация, которую она готовилась услышать. Принимается сказанное очень туго, мысли мешаются от всех визуализированных образов, услышанных фраз и иного. Султанша отрицательно качает головой, совсем не желая принимать данное, но стоит ей поднять взгляд на подругу, которая закусывала губы от волнения, как всё изложенное ударяет по сознанию, заставляя её принять слова. Дальнейшие действия происходят слишком быстро и кажутся очень резкими. Её лицо не выражало совсем ничего, а шла она на автопилоте, хотя ранее никогда не бывала в подвальном помещении. Вместо всех служанок за ней спешит венецианка, понимая, что сейчас будет что-то очень серьёзное и она обязана быть рядом. Поспевать за тёмным пятном было невероятно сложно, путаясь в бежевой юбке собственного платья, венецианка дважды чуть не навернулась, поражаясь с какой скоростью двигается султанша, не сбавляя темпа и ни разу не запинаясь.       Темница встретила очень резким контрастом света, запаха и внешнего вида. Глупо было полагать, что тут будет точно так же, как и во всем дворце: светло, тепло и приятно. Подвальное помещение, как и полагалось было полностью обустроено для тех, кто провинился. Света тут почти не было, за исключением горящих на стенах факелах, которые не сильно-то освещали, напротив, уродовали тени и нагнетали, пугая кривыми фигурами. Запах сырости был особо ощутим в камерах, коридор же хранил в себе очень четкий запах металла и кое-где чувствовалось что-то затхлое, что заставляло поморщиться и почувствовать позыв рвоты, что, в принципе, не очень-то удивительно для данного места. Все было грубым, тёмным и очень неприветливым. Султанше пришлось остановиться, прежде чем идти дальше, потому что она совсем не знала в какую сторону ей податься. Именно благодаря задумчивости, Ясмин и удалось её настигнуть, чуть ли не впечатываясь в спину. Вид столь угрюмого места откровенно пугал и одну, и другую. Эти камеры познали много людей и не меньше трупов, тут творилось очень многое и огромная часть происходящего была полна насилия и боли. Поэтому энергетика данного места была отталкивающей, но идти дальше было необходимостью, поэтому прислушиваясь к звукам, Госпожа пошла в одну из сторон, за ней ринулась Ясмин, не желая оставаться один на один со всеми этими стенами. В одной из этих камер сидел временем ранее Лютфи-паша, а теперь, по иронии, одна из них была занята ещё одним человеком, который столь также тесно связан с Шах-султан. Только у бывшего Великого визиря была дочь, которая за него боролась и смогла убедить мать не лишать жизнь отца. Уговоры Эсмахан не прошли даром, Госпожа приняла данное решение, как она уверяла, только ради дочери, попросив повелителя о такой милости. А после этого был Мехмет, который также попросил отца не лишать жизни бывшего зятя, потому что племянница султана очень переживает и какой день льёт слёзы из-за той ситуации, в которой она теперь живет. Шехзаде было искренне жаль девушку и он всеми силами старался оказать ей поддержку. Теперь, когда Михримах жила отдельно и больше не вмешивалась в жизнь своего старшего брата, Шехзаде мог дышать спокойно и не терпеть капризы сестры. Он с радостью принимал у себя дочь Шах-султан и за последнее время они сблизились, что определённо нравилось обоим. Лютфи-паша избежал казни, его отправили в ссылку, ему однозначно повезло. Ситуация, в которой находился Мерджан была менее благоприятна. Во-первых, его судьбой намеревался распорядиться Рустем, а не повелитель. А, во-вторых, о его исчезновении вряд ли кто-то знал, потому что оно произошло очень внезапно и не так уж было заметно, ведь он привык быть в тени общества. Он не особо надеялся, что на второй день будет легче, чем в первый. Организм слаб с каждым часом, а тело неприятно ныло и болело от той порции физической боли, которой его щедро одарил Рустем. Именно голос паши и завёл Госпожу к нужному месту. Его мерзкий и скользкий тон никогда не был приятен Джихан, как и его обладатель. Рустем-паша, в принципе, вызывал отвращение тем, что просто существовал со своими амбициями и скверным характером. Угрозы, которыми сыпал паша, заставили ускорить шаг и дойти до необходимой открытой двери. Но увидеть происходящее ей не суждено, потому что прямо перед дверью оказывается несколько человек, стоящих в ряд, которые не пропустят в случае побега. — Что здесь происходит? Немедленно разойдитесь! — вопрос был только для привлечения внимания, но разойтись никто не подумал, все кто стоял лишь потупили головы, в знак приветствия, но продолжили стоять. На голос среагировали все, однако от своих действий отступил только Рустем, который мысленно чертыхнулся. Видеть дочь повелителя он был не готов. — Отойдите, пусть Госпожа пройдёт, — его голос был скрипучим и очень неприятным, словно затвор от двери, который заржавел, — Госпожа. Он отходит от своего дела, натягивая лицемерную улыбку и убирая нож за пояс, а стоит в помещении оказаться дочери повелителя, как Рустем вынуждено склоняет голову, хоть и не очень-то уважает данную личность. — Что ты творишь, Рустем? Кто позволил тебе так обращаться с приближённым повелителя? — ей не очень нравилось то, что она видит, но виду подавать нельзя было. Все свои переживания необходимо спрятать куда подальше и немедленно завершить весь этот кошмар, который вызывал неприятный холод во всем теле. — Повелитель мне вверил определённые полномочия, я волен делать все, что угодно, чтобы добиться правды и найти Хюррем-султан, — он слабо улыбнулся, как бы давая понять, что султанше его не запугать государем, который безуспешно искал свою любимую. Поверить в подобное было почти невозможно, но судя по всему, хорват говорил правду, раз ему не помешал даже Бали-бей. — Немедленно отпусти хранителя покоев, — голос не выражает каких-то явных эмоций, хотя внутри неё образовался самый настоящий студень, который охватил все, заставляя дрожать при малейшем взгляде на в сторону засохших луж крови. Слова Джихан-султан вызывают у зятя падишаха усмешку, он качает головой, прежде чем поднять взгляд на девушку и посмотреть на неё с очень явным издевательством. — Госпожа, я советую Вам сейчас уйти и не мешать расследованию. Я понимаю, что Вы питаете некоторую слабость к низшим чинам, но Вы не поможете рабу, а лишь усугубите его положение, — мужчина очень умело прошёлся по султанше, отчего её выражение лица моментально изменилось, будто он поймал её с поличным. Взгляд говорил сам за себя, внутри голубых глаз было белым по чёрному написаны все её эмоции. — Да как ты смеешь?! — она тут же вспылила, замахиваясь, но паша увернулся, чем ещё больше разозлил девушку, — Следи за своим языком, паша, иначе я собственными руками его вырву! Сказанное вновь отразилось на мужском лице усмешкой, это была пустая угроза, кинутая в порыве злости, поэтому он даже не обиделся и уж точно не испугался. Об этакой симпатии ему донес Сюмбюль и очень своевременно, теперь паша мог орудовать данной информацией, как угодно. — Госпожа, Вам лучше уйти, иначе я буду вынужден донести повелителю, что Вы мешаете мне вести очень важное дело. Вы ведь не хотите стать соучастницей? — наглость Рустема просто переходила все границы, он буквально втаптывал дочь повелителя в землю своими словами, перед которыми она терялась, — Вы не всемогуща, какой пытаетесь казаться. Вам стоит беспокоиться за себя, а не за раба, который верно служит совсем не Вам. — Это ты беспокойся за себя и за свою жизнь, Рустем. Тебе стоит внимательно следить не за мной, а за своей женой, которая так инициативно вела себя с твоим условным напарником. Которому она доверила дело матери, а ты просто напросился на всё это, — ей хотелось также побольнее задеть нахала, очень ловко надавив на то, что и правда заботило пашу. Он ревновал Михримах до замужества, но ревность никуда не ушла и после свадьбы, хоть Бали-бей тоже был не особо свободным, Рустем опасался, что чувства жены окажутся сильнее. Он стиснул зубы, наблюдая за своевольницей, которая с высока смотрела на него, хотя минутами ранее бегала глазами от растерянности из-за его высказываний. Госпожа резко обернулась, улавливая взгляд одного из янычар. — А вы, что уставились? Зашла дочь султана, сестра Шехзаде Мустафы, а вы даже не расступились, кому вы прислуживаете? Рабу из христианских земель, который пытается убрать правую руку повелителя? — султанша говорила спокойно, но всем своим видом буквально требовала, чтобы воины оставили Рустема, отказались от того, что сейчас охраняют его, — Шехзаде Мустафа был бы очень вами разочарован, потому что на ваших глазах творится такая несправедливость. С гордо поднятой головой, она исчезла из камеры, оставляя всех присутствующих со своими словами. Рустем от своего дела не отказался, однако слова сестры Шехзаде отразились на тех, кто нес караул. Стража покинула подвал, хоть Рустем-паша и обещал им, что не оставит этого поступка и донесёт падишаху. Ушли не все, с пашой остались верные ему несколько человек, но осадок у него остался. Младшая дочь султана умела задеть и обладала самым настоящим змеиным языком, который больно жалил, Рустем в этом убедился лично.       Все высказанное не могло остановить второго следователя, Джихан это понимала и очень боялась того, что паша разойдётся ещё больше и всю злобу выместит на Мерджане. Ей нужно было остановить данное кровопролитие, даже если Рустем прав и Мерджан причастен к пропаже. Отца не было, а Малкочоглу повлиять не мог, поэтому единственным человеком, который мог помочь — это Мустафа. Она не думала о том, как преподнесёт то, что происходит и как объяснит свою заинтересованность, но не столкнулась с непониманием, скорее всего по той причине, что брат, который очень хорошо знал свою младшую сестру, без напряга увидел тревогу и решил, что для начала выполнит её просьбу, а после уже допросит Джихан. Он впервые видел её обеспокоенность о ком-то, кто не является её приближённым, уловить тут что-то неладное было очень просто. Мустафа прекрасно понимал, что данным поступком может разгневать отца, Рустем точно донесёт о случившемся султану, но отношения и так терпели крах, а видеть очень явное волнение сестры ему не хотелось. Более того, приструнить пашу уже давно следовало и это был самый подходящий момент. Сжимая кулаки от злости, Шехзаде последовал вместе с Ташлыджалы в подвал, куда сестру он уж и не допускал. Внутри самой султанши сидело что-то непонятное, что стягивало ей рёбра до хруста. — Вы все сделали правильно, — Ясмин старалась всячески ободрить Госпожу, которая сидела белее мела. Ей было очень страшно за то, что произойдёт этажами ниже. Ей казалось, что она сделала что-то очень неправильное, что навредит и Мустафе, и Мерджану. Однако венецианка так не считала, напротив, поддерживала ту позицию, которую приняла её подруга, будучи уверенной, что все выйдут целыми и живыми. Тем более, что художница была свидетелем всего того, что наговорил Рустем и что он творил, она видела в данном несправедливость и поддержала султаншу с её доводами при брате. — Что-то мне неспокойно, — и это относилось не только к данной ситуации, а к происходящему в целом, — Над дворцом будто тучи. Словно скоро ураган будет и снесет все.       И что-то такое двигалось в сторону столицы. Султан не находил себе места, был лишён покоя и позабыл о детях, о своей работе, обо всем. Он не засыпал в покоях своей потерянной жены, а просто терял там самого себя, поскольку все было пропитано его прекрасной Хюррем. Государь был лишён покоя и все его мысли были лишь о ней. Он не ценил её, когда Хасеки была при нем, а потеряв горько плакал, пусть и в душе. Поиски продолжались и из всего, что он смог найти — был перстень, который он когда-то подарил своей Госпоже. Время не стояло на месте, дни и недели сменяли друг друга. В свой санджак наконец-то отправился Мехмет, куда он пригласил Эсмахан, когда та вернётся от своего отца. Улыбчивая Госпожа была рада такому приглашению, а Мехмет невольно поймал себя на мысли, что этой улыбки ему будет не хватать, пока девушка будет у отца. Жизнь шла дальше, хотя, для повелителя она будто остановилась. Поиски шли, Михримах-султан не позволяла их останавливать, но успеха не было. Потерянный и разбитый, Сулейман пытался жить, но выходило лишь жалкое существование, которое ему самому было не в радость. Его отношения с сёстрами попортились, хоть их вины не было, но и безвинность не была доказана. Однако одним вечером к нему наведалась Хатидже, которую падишах меньше всего ожидал увидеть. Султанша приехала проведать Джихангира и решила наведаться к брату. Ещё больше удивления было и в том, что Госпожа пришла не просто так, а для того, чтобы помириться. — Мне важно вновь стать твоей милой сестрой, хоть я и понимаю, что былого отношения не вернуть, — по щеке скатилась слеза, которая была красноречивее любых слов и взглядов. Султан видел, что его любимая сестра переживает, причём не меньше, чем он, — Чтобы ни случилось я всегда с тобой. Я никогда тебя не предам. Последняя фраза была решающей, потому что повелитель ценил в своей рыжеволосой султанше именно преданность, которая была у неё в избытке. Султан крепко обнимает сестру, тем самым показывая, что он её прощает. Они оба покалечены судьбой и лишены самого главного — любви своих любимых. Их междоусобная война закончилась, Хатидже-султан сама пришла с прощением, сам изволила закончить бессмысленную вражду, которая мешала им жить, сидела очень тяжёлым камнем на душе. И это была одна из самых хороших новостей, среди всего безрадостного существования. Госпожа остаётся в Топкапы на ночь, и прежде чем уйти к себе заходит в ещё одну комнату, зная, что ей там точно рады, причем рады всегда. Время было относительно позднее, но свечи ещё горели. Племянница встречает её слабой улыбкой и спешит обнять. — Ты моя радость, как же я рада, что с тобой все хорошо, — султанша крепко обнимает дочь своего брата, которая совсем недавно вернулась из бани. Тело было ещё тёплым от пара, а волосы относительно влажные, Госпоже всё ещё больно от осознания, что бани — это главный страх её племянницы. Хатидже рассказала о своём визите и о том, что помирилась с повелителем, чем очень обрадовала Джихан. — Я очень рада, отец переживал, что отношения между вами не очень, — слова заставляют Хатидже-султан очень слабо улыбнуться, потому что теперь он переживает все то же, что некогда она. Его душа метается, сердце кровит, а разум отказывается верить в происходящее. — Я нашла одну очень важную вещь и на днях её тебя доставят, надеюсь, что тебе понравится, — женщина целует племянницу в лоб, поле чего спешит встать, чтобы уйти к себе. Они прощаются и желают друг другу спокойной ночи, все проходит так мирно и спокойно, как в старые добрые времена, когда Хатидже жила в Топкапы и каждый вечер заходила к своей маленькой племяннице или отводила её к Валиде. День, в принципе, заканчивался хорошо, а прошёл очень мирно и тихо. Точно, как затишье перед бурей.       В последующие пару дней все было так же спокойно. Однако пока не появился тот, кто сопровождал Хюррем. Раненый и побитый слуга был доставлен в лазарет, куда поспешил Бали-бей, оставляя свою невесту обедать в одиночестве. Тем же часом Мерджану было велено отнести в покои племянницы Хатидже-султан небольшую шкатулку. Это было странным поручением, но служанка Хатидже сказала, что именно он должен это сделать. После произошедшего он смотрел на Госпожу уже теплее, тактично игнорируя слова брошенные Рустемом в темнице. Ему было приятно, что за него так впрягались, подняли на уши всех янычар и привлекли старшего наследника, который чуть не придушил Рустема. Но он опасался, что все это было не столько доброй волей, сколько позывом очень неуместных чувств, на которые он никогда не ответит взаимностью, ибо просто не положено. Но заговорить об этом хранитель покоев не смел, считая, что лучше оставить все, как есть. Он стучит в дверь, переступает порог и протягивает то, что ему вверено. — Хатидже-султан просила передать Вам, — загадкой было: почему именно он, а не та же служанка? Но ответ на данную головоломку не предвиделся. Хатидже-султан не глупа, прекрасно видела, как племянница смотрит в сторону столь мрачной персоны и ей искренне хотелось, чтобы племянница была счастлива. — Ты свободен, — Госпожа со слабой улыбкой отпускает его, зная, что слишком много дел, которые его точно ждут. Бледные пальцы аккуратно открывают крышку, чтобы извлечь содержимое. На дне обнаруживается небольшой футляр для кольца, который полностью усыпан голубыми мелкими камнями и свёрток с письмом. Яркая вещица привлекает внимание больше, чем письмо, поэтому девушка открывает аккуратно коробочку, под крышкой которой находится кольцо. Это было кольцо в точности, как перстень Хюррем, но вместо зелёного камня, был сине-голубой. Такое кольцо было у её покойной матери и при виде ювелирного изделия, сердце пропустило несколько глухих ударов, будто к ладони прикоснулась именно мать, а не находилось украшение. Джихан-султан крайне долго просто смотрит на вещь, а потом аккуратно достаёт письмо. Оно не слишком длинное, но вызывает легкую тревогу. Почему письмо доставили, а не сама Госпожа принесла? По обращению становится ясно, что пишет Хатидже, потому что «милая моя девочка» — это коронка родственницы, которую Госпожа ни с чем не спутает. «Я очень сильно тебя люблю. Ты всегда была мною особенно любима. Так было, есть и будет. На свете нет тех слов, которые могли бы передать всю мою теплоту и любовь, которую я испытываю к тебе, » — все это воспринималось несколько иначе, не как простое письмо, а как прощание, потому что султанша намеренно писала в не очень свойственной ей манере. Девушка скользит взглядом по листу, ощущая, как сердце бьется чаще с каждым новым словом. «Я передаю тебе кольцо, которое по праву должна носить ты, которое принадлежит тебе. И которое теперь я со спокойной душой вручаю тебе. Твоя покойная матушка просила, чтобы после её смерти это кольцо досталось тебе, но я не могла тебе его отдать. Я боялась смотреть тебе в глаза и по сей день боюсь, зная, что мне нет прощения за ту ложь, которую я говорила тебе, не желая ранить, » — султанша невольно попятилась и села на край кровати, нервно сглатывая. Чем дальше, тем хуже. «Я обещала, что буду заботиться о тебе, буду защищать и оберегать. Я старалась изо всех сил. Я поклялась, что отдам эту вещь, когда ты вырастишь, когда уже не будешь нуждаться в моей опеке. Моя вечная радость, моя самая прекрасная девочка, которая выросла, я искренне желаю тебе счастья. Это кольцо символ безграничной любви твоей матери, которое я пронесла через всю свою жизнь, желая одарить тебя не меньшей любовью и лаской. Аллах милостив, он дарует тебе ту жизнь, которую ты захочешь. Ты сильная и со всем справишься. Если оно у тебя, значит, меня уже нет. Храни меня в своей памяти. Хатидже-султан.» — Джихан-султан подскакивает со своего места и со всем содержимым спешит к тому, кто все это принёс. Её начинает знатно потряхивать от страха за тетушку. Она находит хранителя покоев не сразу, ловит случайно в коридоре, требуя у него время, когда он получил данное. Мерджан озадачен и вопросом и внешним видом Госпожи, которая была не просто бледная, а белая, с очень испуганными глазами и трясущимися руками. Он не успевает спросить, что случилось, потому что султанша требует немедленно карету, чтобы поехать во дворец на ипподроме, потому что кольцо передали чуть меньше, чем пол часа назад, , значит, что время не так много, во дворце точно есть люди и она ещё ничего с собой не сделала. Все происходит быстро и очень спутанно, слуга теряется, когда видит не просто тревожный, а очень испуганный вид девушки, она всовывает ему письмо, прежде чем сесть в карету, давая ему время в дороге на чтение. Джихан кусает губы и ощущает, как внутри неё происходит что-то страшное, эмоции рвут её на части, сердце колотится сильно, как никогда раньше. Дорога кажется слишком долгой, хотя лошадей гонят изо всех сил, как можно и нельзя. Ей срочно надо во дворец, что если можно предотвратить нечто страшное, что с собой собирается сделать Хатидже? Хотя, об этом ей не хотелось думать. Джихан всячески старалась найти хоть какое-то оправдание письму, надеясь, что оно не настоящее, но все указывало на его подлинность: и почерк, и сама бумага, и печать, и манера речи. Госпожа гнала от себя все дурные мысли, но они лезли в голову сами по себе. Кольцо она надела, дабы не потерять, но совсем на него не смотрела, уставляла свои бездонные голубые глаза вдаль, надеясь, что все обойдётся, все будет хорошо и с Хатидже-султан все в порядке. Голова начинала гудеть, а виски неприятно сжимало, внутри все переворачивалось, что очень явно отражалось на внешнем виде. Хранителю покоев было неловко за то, что он наблюдает, хотя он ничего поделать не мог, от него совсем ничего не зависело. Они просто едут и складывается ощущение, что путь проложен по кругу и до дворца никак не добраться. Султаншу начинает тошнить, как с ней часто бывало на нервной почве. Но она ни слова не проронила, хоть вид её говорит о том, что ей плохо и лучше остановиться. На все вопросы девушка отрицательно качает головой и требует быстрее ехать. Ничего не остаётся, как повиноваться и подгонять лошадей. Дорога кажется бесконечной и утомляет с каждой новой минутой так, будто в пути они уже сутки, если не больше. Давит не столько обстановка, сколько те мысли, которые развиваются внутри девчачьей головы, они размножаются будто спорами, отходя друг от друга и после переплетаясь, заставляя хмуриться от того, что предлагает разум. Она из последних сил старается держать себя в руках, намереваясь зайти во дворец и увидеть свою любимую тетушку, которая с улыбкой встретит её и крепко обнимет, как и обычно.       Дворец встречает молчанием, одна из служанок выходит на шум закрывающейся двери. — Где Хатидже? Где все? — очень резко, с порога, произносит Джихан, хотя её слова не очень громкие, в полной тишине первого этажа, они кажутся громче. — Прибыл повелитель и все наверху, — негромко отзывается девушка, замечая очень явную нервозность султанши, с точно такой же временем ранее зашёл её отец. Госпожа тут же спешит к лестнице, не разбирая дороги летит на верх, что за ней едва поспевает её сопровождение. Мерджан улавливал что-то неладное, но поспешил остаться рядом с той, с кем приехал, а не опросить слуг. Сердце колотится все сильнее, намереваясь выпрыгнуть из груди, с каждой новой ступенью. И дело не в подъеме, а в том, что ей не нравится тишина. Ей страшно войти в одну из комнат и увидеть там нечто ужасное. Но она идёт, не оборачиваясь назад, двигаясь только вперёд. Судя по негромким звуки, все были в покоях Хатидже, куда Джихан и заходит без стука. Она тяжело дышит, ожидая увидеть хоть кого-то, но в комнате пусто, все на балконе, это она понимает, когда видит силуэты. На мгновение она останавливается, чтобы вслушаться в то, что кто-то говорит, но голос очень слабый и тихий, не разобрать слов, находясь на таком расстоянии. Девушка шагает к балкону, застывает в дверях, потому что на её глазах Хатидже-султан делает свой последний вздох и взгляд на мире. Госпожа, одетая в белое платье, последний раз смотрит на своего брата и закрывает глаза, отдавая душу господу. Повелитель окликает её, трясёт, но все бесполезно, Хатидже не отзывается, она мертва, как бы он ни пытался её растормошить. Голубые глаза дочери падишаха расширяются не столько от удивления, сколько от ужаса. Она смотрит на бездыханное тело тётушки, которая ещё вчера крепко её обнимала и приходит в полное оцепенение, не совсем понимая, что сейчас происходит. Её пробирает крупная дрожь, которая заставляет сделать неуверенный шаг, потом ещё один, пока она не достигает женского тела, оставаясь за спиной своего отца. Она всматривается в лицо, которое не выражает никаких эмоций, надеясь что вот-вот, и Госпожа вновь откроет свои глаза, но ничего не происходит, до разума не сразу доходит, что Хатидже-султан только что скончалась на руках государя. Взгляд скользит чуть ниже и по пустому флакона из-под яда, становится ясно, мысль закрепляется окончательно, это ударяет Джихан, словно нож в спину и она моментально оседает на кафель балкона. Из самой души выходит истошный крик, который передаёт состояние, которые охватило Госпожу в данный момент. Это заставляет слегка дернуться Шах-султан, по чьим щекам не скатилось ни слезы, это заставляет султана обернуть голову и испытать ещё больше боли, чем он испытывал в данный момент. Она отталкивает отца от тела, стараясь забрать бездыханную плоть тети, чтобы обнять её, хоть этой теплоты она уже никогда не почувствует. Слёзы текут без остановки, женский душераздирающий крик слышен до самого дворца повелителя. Она совсем ничего не соображает, только прижимает уже покойную тетушку к себе, не желая верить в то, что её больше нет. И её даже не пытаются оттащить, даже не пытаются успокоить, зная, что это бессмысленно. Султан попытался дотронуться до плеча дочери, но та отрицательно мотала головой, не желая, чтобы её трогали. Плохо было всем на данном балконе, но хуже всех той, кого Хатидже растила и любила, кого она защищала и кому искренне желала добра. Госпожа потеряла часть своей души, она лишилась той, кого только не называла матерью, но кто заменил ей родную душу. И именно это отражали те крики, от которых сотрясались стены дворца на ипподроме. Хатидже-султан покинула свою племянницу, не сумев жить в мире без Ибрагима. Она желала отомстить брату, она отняла у него Хюррем, с появлением которой жизнь перестала быть спокойной. Хюррем отняла у султанши Ибрагима, Хатидже хотела забрать её жизнь, прежде чем со смерти мужа пройдёт сорок дней. Прошло много времени и мысль только закреплялась за тем, что Хасеки должна отдать душу господу. Султанша отдавала себе отчет в том, что делает. Она не просто отомстила брату, она лишила жизни ту, кто когда-то доставил много боли близким Госпоже. Убрать Хюррем означало не только отомстить за Ибрагима, Хатидже отомстила и за свою племянницу, потому что не желала, чтобы та пачкала свои руки в крови этой дряни. Она обезопасила её, выполнила то, что обещала.       В какой момент и кто оттащил выбившуюся из сил Госпожу — она уже не помнила. Она, в принципе, мало чего помнила и соображала. Истерика на балконе продолжилась бы и дальше, но султан поспешил увести дочь внутрь, сопротивляясь и отталкивая отца, девушка пыталась остаться рядом с холодным телом. Она продолжала тянуть руки к султанше, будто та сейчас встанет, вернется к жизни, а Джихан уводят, да ещё и насильно. Картина была не самая приятная, потому что выглядело это так, будто ребёнка отрывают от матери. Госпожа вырывалась и хотела вернуться, но её увели прочь, во дворце легче не стало, девушка начала рыдать, задаваясь вопросами «зачем?» и «почему?», родитель старался утешить дочь, но ничего не выходило, Джихан-султан винила себя в том, что не успела приехать и предотвратить столь ужасный поступок Хатидже. Её накрывало с головой, она захлёбывалась в слезах и эмоциях, виня во всем себя. Утихомирить Госпожу не выходило, а вокруг ещё была Гюльфем и сестра. Но они с пониманием отнеслись к тому, что падишах принялся жалеть дочь. Лишившись всяких сил, она отключилась, растекаясь тёмным пятном на кровати своей покойной тети, падая в пустоту. Как и когда её доставили во дворец — было неясно. Все было, как в тумане, Джихан-султан не ела и не пила, она заливалась слезами, как только открывала глаза и под собственные всхлипы проваливалась без сил в темноту. Она даже не помнила, кто к ней заходил и заходил ли вообще. Повелитель, видя это состояние, даже не очень желал, чтобы дочь присутствовала на похоронах, но Гюльфем-хатун вразумила его этого не делать. — Неужели Вы не помните, что было в прошлый раз? Не травмируйте её ещё больше, — отозвалась женщина, чьё лицо тоже омрачала скорбь и очень сильная душевная боль. — На ней нет лица, Гюльфем. Она ни разу не поела и совсем никого не желает видеть. Боюсь представить, что будет на похоронах, — лицо падишаха выражало серьёзность, хотя на душе была такая боль, какую никто не способен вынести. Смерть сестры и состояние дочери добивали его, а ведь он так и не отошёл от пропажи жены. — Это пройдёт, повелитель. Боль утихнет, уж я-то знаю, — женщина кивнула, невольно вспоминая, как сама была между небом и землей, когда потеряла своего маленького сына, как тяжело переживала эту потерю и как данная смерть все ещё приносит ей боль, хоть и не так сильно, как ранее. Гюльфем прекрасно понимала то состояние, когда теряешь близких, но дочь своего повелителя она особенно жалела, потому что девушка дважды теряет того, кто был родителем. Хотя, куда больше сочувствия вызывали дети покойницы, которые ещё ни о чем не знали.       Утро дня похорон было единственным утром, когда младшая дочь повелителя встала с кровати. Ясмин все это время старалась быть рядом, но иной раз и её ждала просьба покинуть покои. Данным утром она поспешила занести платье, которое выбрала, хотя, повод был не самым радостным, но все-таки. Перед ней сидела абсолютно потерянная особа, с пустым взглядом и красными глазами. За пару суток от былой Госпожи почти ничего не осталось. Она была белая и измученная, исхудавшая и будто брошенная. Служанки тихонько застегивали платье, которое хоть и было чёрное, но это было совсем не то платье, какое султанша могла бы носить в повседневной жизни, потому что данный цвет как-то постоянно был с ней. Оно было без рисунков, очень темное и закрывало полностью и шею, и руки, будто закрывал дочь падишаха от всего внешнего мира. Ясмин было больно смотреть на ту картину, которую она наблюдала. Она аккуратно намотала платок на голову, отходя в сторону, чтобы Госпожа могла посмотреть в зеркало и замотать его, как ей было бы удобно. Взгляд абсолютно бесцветных глаз упирается в поверхность зеркала. Джихан-султан видит в отражении что-то очень бледное и вымученное, что-то что видеть не хочет. Она задерживает взгляд и невольно замечает, как к ней из-за спины подходит тетя, которая улыбается ей своей очаровательной улыбкой, какую она всегда дарила. Женщина кладёт руку ей на плечо, как бы ободряя этим жестом, сердце девушки исходится в бешеном ритме, она желает что-то сказать, но она будто онемела и не может ничего ни сказать, ни сделать. Одними губами тётушка произносит: «Я рядом», будто не хочет, чтобы её кто-то увидел или услышал. Она вновь улыбается и отходит обратно к кровати, усаживаясь на неё и исчезая с первым посторонним звуком. В комнату возвращается Ясмин-хатун, которая перед этим вышла. — Госпожа, уже пора, — тихо отзывается венецианка, замечая, как по щеке её подруги катится слеза. В глазах застыло видение, за реальность которого, султанша была готова продать душу дьяволу. Вместо ответа она кивает, утирая глаза. Взгляд непроизвольно падает на кольцо и она его надевает, вновь ощущая присутствие родственницы рядом. Прикрывая глаза, Джихан встаёт со своего места, желая собраться со всеми силами, которых и без того не было. Она выходит из комнаты, но не видит никого и ничего, хотя рядом с ней идёт Ясмин, а недалеко от гарема их ждёт хранитель покоев, которому султан доверил приглядывать за дочерью, потому что переживал за её состояние. Она никого не видит, в разуме только картина последней встречи с Хатидже и видения из комнаты минутами ранее. Её намеренно ставят между Афифе и Гюльфем, чтобы в случае чего подхватить и унести. Шах-султан выглядела неплохо, хотя с чего бы ей было плохо? Ей даже завидовали, ведь она без чувств живет столько лет. За ней шла Михримах, которая выглядела просто расстроенной. Не было у неё тех атрибутов, что были у всех остальных: ни красных глаз, ни траура, ни потерянности. Совсем ничего. Потом стояла Гюльфем-хатун, которая очень видимо переживала, выглядела убитой, но явно проигрывала племяннице покойницы. Они все не имели шанса на фоне Джихан, которая стояла, но складывалось впечатление, что ещё мгновение и она рухнет. Афифе-хатун несколько раз сжала её ладонь, хотя ещё ничего не произошло, гроб ещё не несли, но она будто готовила султаншу к этому. Руки у ребёнка вселенной были холоднее льда, прикосновения она не сразу почувствовала. Она вообще ничего не чувствовала и было бы очень неплохо, если бы и дальше, Госпожа ничего не испытывала. Но это были пустые надежды, потому что сердце начало вновь пропускать удары, когда послышались шаги и по гарему понесли гроб. Она пыталась держаться, правда, пыталась. Но ничего не вышло, султанша отступается от того места, где все стояли, рядом стоящие не успевают понять, что происходит, только наблюдают, как дочь султана идёт к гробу, сталкивая свою голову со стенкой, где находится голова покойницы. Ей не хотелось отпускать Хатидже, она была уверена, что та спит, а её сейчас опустят в землю и закопают. Сюмбюль, который был среди тех, кому поручили столь важное дело, велел немедленно остановиться. Но остановкой дело не закончилось. Безутешная племянница требовала открыть крышку. — Госпожа, но мы не можем, — растеряно ответил евнух, ему никто этого не разрешал делать. Такого в практике, в принципе, не было. — Открой! Я посмотрю на неё в последний раз, — почему-то отказать ей он сейчас не мог. Сюмбюль-ага видел мрачную дочь повелителя такой впервые и даже ему было жаль девчонку, которая убивалась по своей единственной родной душе, — Открой. Гроб опускают по приказу аги, ставя его прямо перед ногами наследницы. Крышка приоткрывается и перед девушкой лежит её тётушка. Белая, как мел, с сомкнутыми губами и глазами, какой она видела её последний раз после похорон Ибрагима. Только тогда её щеки были красными от слез, а сейчас мертвенно-белые, будто она просто очень сильно устала и спит. Слёзы с новой силой текут по щекам. Она касается женской щеки, прикрывая рот ладонью, чтобы не испугать никого тем истошным криком, который сидит внутри неё. — Упокоит аллах Вашу душу, я потеряла часть души, а Вы ведь были мне матерью, — напрасно говорят, что покойники выглядят как-то иначе, Хатидже-султан выглядела больше уставшей, как будто просто заснула после очень тяжёлого дня. Девушка нащупывает женскую ладонь, которая поддаётся на каждое движение. Жест, который Джихан-султан всегда проделывала с отцом, выражая таким образом всю свою любовь, уважение и преданность, девушка проделывает и я покойной тетушкой, целуя ладонь и поднося её ко лбу, — Никого дороже и ближе Вас уже не будет. Небеса отобрали у меня все самое ценное. Наверное, так говорить она могла бы с ней вечно, но к Госпоже подходят, Ясмин-хатун, которая стояла за спиной султанши, тихонько тянет её за плечо к себе, так же осторожно выпуская руку покойницы, чтобы можно было закрыть гроб и скорее унести. Все проходит мирно, пока крышка не захлопывается, в голове девушки что-то щёлкает и она желает подняться, потому что всё это время сидела около саркофага, но сил ей не хватает. И она будто тонет в своих воспоминаниях, в осознании своей утраты и во всем остальном. Она начинает захлебываться слезами, а потом следует все то же, что было во дворце: истошный крик, пробирающий до костей, захлёбывания и отрицание. Её крепко обнимает Афифе-хатун, уже не пытаясь поднять с пола. Она чувствует, как дрожь пробирает тело, как колотится сердце и как ей откровенно плохо. В какой-то момент конвульсии затихают, без сознания и сил Госпожа остаётся в руках кормилицы своего отца, в очередной раз встречаясь с темнотой. — Подними её, Мерджан. Она так себя сама в мир иной отправит, — женщина покачала головой, оглядывая бледное лицо. Ей нужна была помощь, поддержка, которая должна вытащить из такого состояния. Поэтому Афифе-хатун велит доставить своего сына во дворец, чтобы он как-то облегчил участь безутешной родственницы, которая не контролировала себя, тонула в депрессивном море, всё больше опускаясь ко дну. Ей нужно было помочь выйти из этого состояния, потому что сама она не справлялась.       Похороны скосили Госпожу. Джихан-султан существовала, а не жила. Её душевная рана была слишком велика, чтобы зажить в один момент, а нервы были знатно расшатаны. На это нужно время, которое тянулось, а не шло. Повелитель опасался, что дочь что-то с собой сделает вновь или же, что загубит себя своими же действиями. Но ничего такого, к счастью, не произошло. Боль была, траур оставался, но вставать с постели было необходимо, как и необходимо жить дальше. Повелитель теперь четко знал, кто виноват в пропаже жены, но вряд ли это как-то ему поможет, ведь Хатидже мертва, свою тайну она унесла с собой в могилу. Данная новость пошла на руку Михримах-султан, которая была уверена, что Шах-султан точно что-то знает и это она совместно с Хатидже-султан устроила её матушке ловушку. Потеряв сестру и всякую надежду найти жену, повелитель решает, что лучше всего отправиться в поход, тем более, что он планировал его и сейчас это был очень необходим. Он всячески старался вернуться к былой жизнь, но без Хюррем подобное невозможно. Афифе-хатун призывала своего молочного сына жить ради детей, которым он нужен, как отец, который их любит и желает видеть. Детей Хатидже-султан прибыла забрать Бейхан-султан, которая на сами похороны не успела. С ней не было Дерьи, что расстроило Джихан, которая была уверена, что сестра приедет, но матушка всячески ограждала её от столицы, поэтому прибыла с другой дочерью, которая была меньше и в столичной жизни не нуждалась. Близнецы были отправлены к своей тёте, а дворец на ипподроме по прежнему был занят Шах-султан, которая довольно быстро отошла от потерь и продолжала свою спокойную жизнь без мужа, Хюррем и всех тех, кто ей когда-либо мешал. С повелителем отношения были нейтральные, всё-таки он косвенно винил Шах-султан за то, что та могла знать о том, что Хатидже устроила ловушку Хюррем, но не говорила. Но такое положение дел её устраивало, потому что Госпожу никто не трогал. Однако во дворец ей пришлось явиться, потому что повелитель отправлялся в очередной путь и с ним необходимо было попрощаться. Впервые за долгое время при всех появилась младшая дочь султана, хоть она оставалась бледной и исхудавшей, её появление было принято очень тепло, государь пожелал первым проститься именно с ней, давая наставления, чтобы к его возвращению, Госпожа была с улыбкой на лице. — Я хочу вновь видеть твою улыбку, моя дочь не может ходить вечно в трауре, — слова отца вызывают очень слабую, едва заметную улыбку. Он говорит что-то ещё, но это проходит мимо ушей. — Обещаю, что встречу Вас в надлежащем виде, — султанша кивает, надеясь, что так оно и будет. После похорон она впала в депрессию, которая сопровождалась бессонницей и полным отказом от еды. Потом организм вообще переставал чувствовать голод, а отсутствие сна привело к сонными параличами, апатии и расшатанной нервной системе. Султан знатно переживал за младшую дочь, видя, как та чахнет на глазах, но благодаря Яхье-эфенди ещё одной трагедии избежать удалось, хотя последствия утраты в лице тёти, будет еще долго присутствовать в жизни. Но главным было то, что сонные параличи, как и кошмары исчезли, спать Госпожа больше не боялась и более менее ела, понемногу, но хоть как-то. Ещё важнее было и то, что умом она не тронулась, смирилась со смертью, приняла это. Но она частенько выпадала из реальности или просила оставить её в одиночестве.        В очередной раз, уйдя в свои мысли, султанша совсем не заметила, как отец удалился, попрощавшись со всеми. Тишина была гнетущей пару минут, а потом заговорила Шах-султан, предлагая помощь Михримах. Госпожа Луны и Солнца поиски своей матушки не остановила ни на день, в отличии от отца, она не отчаялась и была уверена, что Хасеки Хюррем-султан жива, вопреки всему, что говорили. К родственникам доверия она никогда не питала, а в данном случае, тем более, поэтому на слова тётушки отреагировала молниеносно, обрывая султаншу на половине фразы. — Нет, Госпожа, не надо. Не приезжайте, — весьма резко отзывается русоволосая особа, оборачиваясь к родственнице. Её слова вызывают удивление, даже Джихан покосилась на сестру. — Что это значит? — Шах-султан хмурит брови, не очень понимая, что племянница имеет ввиду. — Нас связывает только повелитель. Когда его нет, я не желаю ни видеть Вас, ни слышать Ваш голос, — всё сказанное летит мелкими камнями в Госпожу, больно ударяя по ней. Михримах-султан не вразумила даже миротворец Гюльфем, призывающая не ссориться, а сплотиться всем вместе. — Я не объединяюсь с теми, кто пролил кровь моей матери, — отрезала Госпожа, оборачиваясь на наложницу. А потом следовал приказ, который Мерджан не смог бы исполнить, хотя Сюмбюль, напротив, был даже рад тому, что Шах-султан во дворце больше не будет. Хотя, оба слуги стояли в полном оцепенении, наблюдая за происходящим. Перепалка тёти и племянницы набирала обороты и никто не вмешивался, потому что все прекрасно знали, что теперь Михримах глава султанского гарема, её назначил сам падишах. — Кто мне помешает, где этот герой?! — будучи уверенной, что никто и рта не откроет, Михримах вздернула нос по выше, однако её ждала неожиданность, за свою Госпожу удумал заступиться Мерджан-ага, но его ждало то, что ждало бы любого на его месте: луноликая Госпожа осадила и указала на его место, приказывая немедленно замолчать. — Если Вы ослушаетесь, то Мерджан-ага лишиться головы, — рычаг давления был найден, на данное обернулась и ещё одна особа, но Михримах в сторону младшей сестры и не смотрела, поэтому реакцию не смогла оценить, зато Сюмбюль-ага в душе посмеивался, подловив другую султаншу с поличным. — Не лишится, — неожиданно для всех присутствующих голос подала та, кто был тише воды и ниже травы. Михримах резко развернулась, бросая вопросительный взгляд на родствстенницу, — Ты не сможешь. Это пустые угрозы. Угрожать могла твоя мать и эти же угрозы исполнять, а у тебя нет ни опыта, ни такого же влияния. Как и нет собственного мнения, всё, что ты делаешь — это поступки, которыми ты выгораживаешь свою мать. Только её нет больше, а ты так и живешь с чужой подачи. Слова выходили очень спокойно, будто она не унижает сестру, а констатирует факты, пусть и не очень приятные. Михримах-султан, меньше всех ожидавшая этого выпада, делает несколько шагов в сторону, чтобы лучше видеть свою якобы убитую трауром сестру. — Тебе лучше тоже молчать, потому что с тобой меня связывает тоже отец, — дочь Хюррем мнит о себе слишком много, фыркает на сестру, после чего оборачивается обратно к своей тёте, как бы ожидая, чтобы та ушла. — Меня ты тоже выгонишь? — на такое Михримах вряд ли решится, хотя от неё можно ожидать всего, что угодно. Выгнать, может и нет, но заключить в какой-нибудь башне или комнате она вполне могла, — Наступит день и править буду я, а ты покинешь этот дворец. Все произносится очень четко, спокойно и не громко, но слышат все. Глава гарема вновь делает поворот в сторону сестры, одаривая её высокомерным взглядом. Но сталкивается она с абсолютно таким же взглядом, только голубых глаз, которые смотрят на султаншу с вызовом. Стало быть, траур закончился или же ей не нравилось, как зазналась сестра, но это всё мигом вернуло в более менее привычное русло. — Ну, поживем — увидим, только, на твоём месте я бы была с такими высказываниями поосторожней, — усмехнувшись, Михримах закатила глаза, прекрасно понимая, что поддержки Джихан не от кого ждать, более того, в планах старшей сестры было и вовсе отправить её куда-нибудь к Мустафе, подальше, чтобы не мозолила глаза. Но это были лишь планы, с их осуществлением ещё нужно было попотеть.       Жизнь Шах-султан знатно изменилась после всего, что произошло. Существование без мужа её однозначно радовало. У неё не было больше вечно тяжёлого камня на душе, не было дурных мыслей о том, что сейчас явится паша с работы и ужин накроют на двоих. Было масса плюсов, которые Госпожа успела ощутить. Также ей было очень спокойно, что Эсмахан поехала вместе с отцом, чтобы помочь ему обустроиться, потому что все эти дворцовые интриги точно не для её нежной дочери, да и она была абсолютно бесполезна во дворцовых делах. Султанша ещё не знала, что Мехмет, который теперь управлял Манисой, оказал очень серьезный знак внимания и пригласил её дочь к себе. Было, конечно, и то, что ей очень не нравилось. Первой причиной было то, что ходили некоторые слухи, что между младшей дочерью повелителя и нынешним хранителем покоев что-то есть. Конечно, глупо ревновать, но Шах-султан не нравилось то, что подобное бродит по гарему. Прямо она не спрашивала у Мерджана, потому что считала, что это просто слухи, которые были сделаны на почве того, что повелитель часто приставлял своего приближённого к дочери, особенно во время и после похорон, когда состояние у его младшей наследницы было не очень стоячее и девушка теряла сознание. А, во-вторых, ей было не очень по душе, то что, сильная занятость того, кого она привыкла видеть рядом, не позволяла им видеться уже очень долгое время, а ей хотелось знать, что и как во дворце. По последним слухам, Мерджану было нельзя покидать дворец и Шах-султан даже предполагала причину. Ни он, ни она не могли встретиться, причины данного связывали обоих по рукам и ногам, неприятно ударяя ещё и в голову. Но вечно так точно не продлиться, рано или поздно, а что-то измениться, и Госпожа всеми силами обернет это в свою сторону. И какие-то сдвиги начались спустя пару недель, когда султанше поступило приглашение во дворец от Михримах. Это удивило Шах-султан, потому что племянница страшила тётушку смертями невинных людей, из которых она выделяла особо дорого ей человека. Было странно получить такое приглашение и одновременно приятно. Значит, не всё было потеряно, с Михримах можно было наладить хоть какую-то связь, тем более при её должности этого хотелось ещё больше. Вообще о данном приглашении было известно не только Шах, но и её депрессивной племяннице, которая не очень-то стремилась кому-то рассказывать об этом. Она поделилась только с Ясмин, как и предполагала практика. — Вам не кажется, что здесь какая-то ловушка может быть? — в последнее время в покоях султанши только венецианка и бывала, остальных она не желала видеть, поэтому даже слуги не оставались надолго. — Конечно, кажется, — Госпожа ответила очень равнодушно, впрочем другой интонации у неё не было с момента, как она отошла от похорон, — Михримах от своих решений обычно не отступает. Что-то случится. — И Вы этому не помешаете? — почему-то художнице казалось, что что-то произойдет, Джихан не станет сидеть на месте, однако теория провалилась с крахом, вопреки всем ожиданиям, султанша отрицательно качнула головой. — Это их война, пусть сами разбираются, — она пожала плечами, не желая больше говорить об этом. Хотя, Шах-и-Хубан скорбела по свое сестре, была также в трауре, Джихан винила не только себя, но и её, что та позволила Хатидже покончить с собой, что не пошла вместе с повелителем, не уделяла сестре достаточно внимания, хотя знала о её слабых местах. Шах-султан отняла у Хатидже все, буквально подвела к концу обрыва и теперь сидела довольная в её доме. В общем-то отношения тоже дали трещину и связующих звеньев более не было. Джихан не хотелось впутываться в то, что могло бы потом выйти боком для неё. Да, она подала свой голос в покоях повелителя, но только для того, чтобы Михримах-султан не списывала со счетов, не решила, что одержала первенство. Конфликт луноликой особы и её тетушки — это одно, а вражда двух сестер — это другое. Джихан видела цель в отвоевании гарема, Шах-султан ни разу ей с этим не помогла, напротив, даже спутала все карты, с чего бы ей помогать и о чем-то предупреждать родственницу? А ещё была вполне веская причина, которая ещё более заставляла зажмурить глаза, которая крылась в самом присутствии сестры падишаха. Беситься от ревности сил не было, а все те магические штуки были заброшены, ибо траур выбил её из колеи. Поэтому нужно было действовать из того, что было. И на данный момент было что-то серьёзное, что должно было отодвинуть Шах-султан на второй план ещё больше. Она мешала Джихан, хоть та не до конца признавала ни чувств, ни своего отношения к тёте.        Как и предполагалось, Шах-султан явилась во дворец, но об этом никто не знал, кроме приближенных Михримах-султан. Приглашение Шах-султан расценила, как то, что племянница одумалась и решила принять помощь своей тетушки. Ясмин-хатун застала приезд Госпожи, улавливая её фигуру краем глаза. Султанша была, как и всегда с иголочки: сдержанно одетая, аккуратно причесана и с очень приятным ароматом духов. Она была красива и весьма изыскана, Ясмин отмечала её сдержанность, как часть очень гармоничного образа, в котором женщина жила. Ясмин невольно отмечала, что со своей дочерью, характером, сестра султана не похожа, что её даже поражало. Шах-султан и от сестёр отличалась, в принципе, была натурой уникальной, если можно так считать. Девушка боковым зрением замечает и то, что после того, как Шах-султан зашла в покои, где некогда жила Хюррем, к дверям стянулись люди с оружием, выстраиваясь около покоев, где теперь обжилась Михримах-султан. Всё это выглядело, не очень дружелюбно и даже пугающе, что прямо говорило о том, что Шах-султан попала в ловушку. Девушка поспешила уйти, чтобы не навлечь на себя беду. Видимо, это была часть плана старшей сестры Джихан-султан, другого объяснения не было и Ясмин-хатун искренне надеялась, что не будет ничего кровопролитного. Хотя бы по той причине, что это, как минимум не очень аристократично и совсем не по родственному, как бы Михримах не относилась к сёстрам своего отца, всё-таки это означало то, что она покусилась на династию. Но венецианка гонит мысли прочь, не желая думать о том, что её совсем не касается. Тем более, у неё были свои заботы и свои планы. Хотя, последнее было не очень постоянной единицей. Планы рухнули ещё в тот день, когда стало известно, что пропала жена государя. Это всё принималось художницей, как данность, но осадочек имелся. Ходить в статусе невесты очень здорово, когда тебе поступает предложение и когда свадьба в процессе приготовления, а тут все растянулось на слишком долгое время, не имея четких дат. Сначала было боязно, потом даже как-то приятно, а теперь это было чем-то укоризненным, чем-то, что не имело ни конца, ни края. И это несколько угнетало, потому что хотелось более значимого и уж точно чего-то стабильного. Хоть, девушка и понимала, что Бали-бей от неё никуда не денется, свои слова он держит, но всё же статус жены был куда более существенен, чем статус невесты. Но девушке ничего не оставалось, как ждать своего звёздного часа. Свадьбу, конечно, можно было и в столице организовать, только эта идея тут же отметалась Малкочоглу, который желал все это провести у себя на родине, подальше от дворца. Поэтому нужно было ждать. Сначала ждать, когда закончатся поиски, а теперь, когда закончится поход. Потом, ей обещали, что они уедут, как и планировали, но Ясмин совсем не удивится, если и после похода, Бали-бея задержат во дворце. Тогда уже ей точно придётся требовать от него либо замужней жизни, либо свободы, ибо дальше это тянутся уже не могло. Именно этого она всегда боялась — поставить бея перед выбором. Ей казалось, что он выберет не совместную жизнь, а свободу, которой так дорожит. Ставить перед выбором человека, вообще, вещь не самая приятная, всегда боязно за то, что конкретно выберут и как это отразится на дальнейшем. Ясмин-хатун всеми силами надеялась, что данный выбор всё-таки будет в её пользу, иначе зачем все вообще продолжалось? Он ведь мог подыграть на неделю или две, а не впутываться в историю окончательно. Её, конечно несколько огорчило бы то, что спустя время все узнали о том, что Малкочоглу жениться передумал, но она непременно пережила это, по той причине, что в Топкапы Ясмин не одна. У неё есть очень хорошая и влиятельная подруга, которая её неоднократно выручала и помогала. Но девушка уже давно поняла, что дворцовая жизнь не для неё, как бы прекрасен дворец повелителя не был. В нем её держал лишь Бали-бей, ради которого она всеми силами старалась уехать из загородных резиденций, ради которого приняла другую веру и ради которого она не лезла в интриги. Хотя, последнее её меньше всего привлекало, по той простой причине, что художница уловила главную суть данного развлечения. Для того, чтобы ввязаться в эту игру на выживание ты должен иметь статус, титул, власть и влияние. Ни к одному из перечисленного девушка никогда не стремилась и не имела, за исключением статуса невесты приближённого падишаха, но на этом далеко не уедешь. Эта карусель смерти, которая затягивала всех без разбора, губила, как правило тех, кто приходил в неё с более влиятельными особами, чей титул и статус выше, важнее, значимее. В данной игре погибает много невинных, слабых и тех, кто становится просто неугоден в какой-то момент. Выйти из данного развлечение живым очень большая редкость, как правило остаются увечья, которые крайне долго заживают, а сам человек ещё долго помнит, как круговые движения закручивают так, что тошнит, но бежать некуда, пока карусель не остановится, ты никуда не денешься, вопрос лишь в том: устоишь ли на ногах и как скоро позыв рвоты пройдёт? Глупо полагать, что выживет сильнейший, совсем нет, выживет тот, кто может обхитрить не только карусель, но и собственный организм.       Шах-султан вполне неплохо справлялась с тем, чтобы оставаться в игре столь долго и так удачно. Её хитрости можно было позавидовать, она довольно ловко обыгрывала Хюррем. Для рыжеволосой Хасеки это был сильный соперник, который неоднократно выводил игру не только на новый уровень, но и обращал счёт в свою пользу. Шах-султан умело обходила ловушки, а если и попадалась, то выбиралась без особых потерь. Однако все было гладко до того момента, как Хюррем не исчезла. Можно было считать, что Шах-и-Хубан одержала победу, но, если и так, то Михримах-султан требовала реванша. Не могла она смириться ни с пропажей матушки, ни с тем, что тетки, хоть и с потерями, но одержали победу, ни с тем, что победительницей считалась именно Шах-султан, мирно живущая недалеко от дворца повелителя. В схватке с Хюррем, Госпожа могла сказать все, что угодно, унизить её, указать на её место и на то, что она не часть династии, что она рабыня, которую ничто не способно изменить или освободить. В случае с Михримах-султан правила менялись. Перед Шах сидела дочь повелителя, в чьих жилах течёт благородная кровь Османов. И Госпожа двух небесных тел это очень хорошо понимала, именно поэтому желала встречи с родственницей, чтобы теперь посмотреть, как же Шах-султан справится с той, кто равен с ней в правах и обязанностях, а не слабее. Михримах очень умело подошла к данному вопросу, весьма аккуратно испортила вечер Госпоже. Хотя, можно было считать, что Шах-султан сама себе яму и вырыла, когда привезла кормилицу во дворец Михримах. Женщина, хоть и не желала, но всё-таки сдала свою покровительницу, указывая на многие вещи, которые простить невозможно, самым масштабным проступком было то, что именно Хатидже и Шах провели во дворец дочери падишаха Нигяр, которая и похитила внучку государя. Хатидже-султан мертва, следовательно, отвечать будут другая сестра. Михримах изложила все-все в письме, намереваясь его отправить отцу, чтобы тот узнал получше своих обожаемых сестриц, только получать за всех придётся лишь одной. Такая перспектива совсем не радовала Шах-султан, как бы она не пыталась отрицать свою причастность ко всему, Михримах была на шаг впереди и имела неопровержимые доказательства. Повелитель поверит дочери, как бы султанша не сопротивлялась. — Чего ты от меня хочешь? — вопрос султанше даётся очень тяжело, потому что от неё, от Госпожи по рождению, что-то требовать не мог никто и никогда. — Этот вопрос я давно жду, — Михримах знала, что ей стоит ждать подобного, поэтому она имела ряд условий, с которыми Шах-султан: хочет она или нет, но должна будет согласиться, если желает сохранить репутацию. И главным условием было то, что Госпожа завтра же покинет столицу. На фоне всего того, что могла придумать племянница, данное звучало очень благосклонно и великодушно. Луноликая особа отдаёт права выбора, куда ехать её родственнице, хотя могла сослать её к черту на кулички. Но взгляд Госпожи мрачнеет и она, хоть и осознаёт, что это не самое страшное, что могла ей предложить нынешняя глава гарема, она этому совсем не рада. Во-первых, ей придётся покинуть столицу, чего ей не хотелось, как и всякой уважающей себя знатной особе. Во-вторых, переезд дело очень мутное, мало кем любимое, а ей придётся ещё и искать другое пристанище, которое могло бы удовлетворить завышенные требования. И, в-третьих, она будет лишена самого главного — человека, который всегда был рядом и всегда её оберегал. Шах прекрасно понимала, что Мерджан не отправится с ней, потому что он человек султана, ему запрещено покидать свой пост, хотя он неоднократно обходил это правило и наведывался к ней, вновь рискуя собой. Для неё был этакий удар, когда она осознала то, что в столицу ей вернуться не удастся, а Мерджан-ага останется в Стамбуле навсегда. Михримах донесла свои мысли очень четко и не менее разборчиво изложила их на бумаге. А ещё она очень доходчиво дала понять, что будет, если Шах-султан не примет её условия. — Ты, говорят, на Хюррем поразительно похожа, — султанша задумчиво протянула слова, обращая свой взор на собеседницу, — Ты не просто похожа. Ты не её копия, ты — Хюррем. — Для меня это большая честь, — отозвалась Михримах-султан по лисьи улыбаясь. Её план сработал, как никогда успешно и четко по времени. Шах-султан покинула Топкапы и завтра должна исчезнуть, навсегда забирая с собой всё то, что принес её приезд. Как бы не пытался Мерджан вытащить Госпожу сухой из воды, ему это не удалось. Он отчаянно рвался к ней, но ничего не вышло, сегодня все было против сестры султана и она терпела неудачу.       Ночь будто намеренно тянулась, не желая приближать утро. Она была темна и спокойна, впервые за долгое время. Джихан редко выходила на балкон, как и из комнаты, в принципе. Она боролась сама с собой за своё же выживание. Внутри или пустота, или море эмоций, которые её же губят. Ей было тяжело дышать первое время, она едва на ногах держалась, постоянно рыдала и винила себя в случившемся. Смерть близкого и любимого человека её выбила из жизни, как ничто ранее. Ей нужно было заново смотреть на мир, который казался черно-белым. Рядом с ней всегда было два человека — подруга, добровольна принявшая роль сиделки и приставленный от отца человек, который сопровождал на все редкие прогулки и передвижения по дворцу. Наверное, в былое время, когда внимание этого человека было столь необходимо, Госпожа бы оценила все проведённые моменты вместе по достоинству. Но в тот промежуток времени ей было все равно кто и куда несёт её на руках, сколько она спала и ела ли за сутки. Она уходила на дно, на котором уже была и лишь осознание того, что чем глубже, тем сложнее выбраться, не позволяли ей опуститься ещё ниже. А потом ей начали давать отвары и порошки, насильно усыплять и заставлять питаться. Это было необходимо, чтобы Госпожа могла двигаться дальше. Она и без того остановилась на слишком долго, позволяя своей старшей сестре обогнать её и перенять власть в гареме. Это было очень давнее желание и упустить такую возможность было нельзя, поэтому нужно необходимо восстанавливать силы и идти дальше, чтобы нагнать Михримах и дать ей понять, что никакого проигрыша не было, игра продолжается. Ею вновь двигала жажда власти и все той же мести. Ей хотелось отомстить за все те принижения, что устраивала султанша и её муж. И, наверное, месть была бы и в сторону Шах-султан, но с ней точно разберётся старшая сестра. И она разобралась, будто намеренно выбрала столь суровое наказание, зная, как будет тяжело тётушке. Госпожа не находила себе места в постели, понимала, что уехать молча — это не вариант, Мерджан этого не заслуживает, но и прощаться с ним будет той ещё пыткой. Она попросила Михримах, чтобы та позволила ему приехать во дворец на ипподроме, чтобы он мог забрать какие-то вещи, хотя на самом деле, это был предлог, чтобы увидеться в последний раз. Луноликая Госпожа согласие дала, но предупредила, чтобы все было без хитростей, иначе не сносить хранителю покоев головы, а Госпоже не избежать позора. Хотя, позор был и без того, хоть и не публичный. Её, султаншу от рождения, Госпожу голубых кровей, уделала собственная племянница, рождённая от русской рабыни. Это был позор для самой себя, уснуть с такой тяжестью в душе просто невозможно. Госпожа не представляла, как будет смотреть в глаза того, кого она в жизни не могла оставить без своего присутствия. Ей было больно от одной лишь мысли, что это скорее всего их последняя встреча, они никогда больше не увидят друг друга. Говорят, что дьявол мучает грешные души тем, что даёт людям полюбить друг друга, но не даёт им быть вместе. Шах-султан было непозволительно быть рядом с тем, кто ниже её по статусу, кто всю жизнь вертелся около неё слугой, по её же вине. Она никогда бы не ответила ему согласием, потому что он не её поля ягода, да и о любви она ничего не знала, поэтому никогда бы не смогла полюбить Мерджана, хоть и имела к нему некоторую симпатию. Она мучилась всю ночь, раздумывая о том, как пройдёт завтрашний день и как ей жить дальше. Аналогично мучалась и её тень, не засыпая и даже не ложась в постель. Он чувствовал, что Госпоже сейчас плохо, потому что у самого сжималось сердце от одной мысли, что дочь Хюррем могла что-то наговорить ей, подстроить ей западню. Он понимал, что уехала она в печальном состоянии и не в самом приятном настроении, он нужен ей сейчас рядом, а не в смежной комнате с покоями повелителя. Но ничего поделать хранитель покоев не мог, поэтому ждал, когда на небе появятся первые признаки утра и он испарится к своей богоподобной Шах-султан и узнает и о вечере, и о новых поручениях. Иного расклада Мерджан не предполагал.       Он уехал бы к ней, даже если не было разрешения лично от Михримах-султан. Он все равно бы отправился во дворец на ипподроме, чего бы ему это не стоило. Конечно, отправиться туда с первыми лучами солнца было несколько неуместно, но весьма ранним утром, Мерджан был уже на пороге и имел не очень приятное ощущение. Неприятность перекатилась в тревогу, потому что вид дворца прямо говорил о том, что его собираются покидать. От вида сундуков, которые забиты до верху, его передергивает, вид служанок тоже не внушает ему позитива, он знал всех их и знал все их эмоции, девушки мрачнее туч и молчаливы. — Тебя ждут, — негромко произнесла одна из тех, кому Мерджан доверял и кто всегда был около Госпожи, особенно, когда ему пришлось расстаться со службой в данном месте. Селин кивнула в сторону двери, не просто намекая, а очень четко давая понять, что Госпожа знает о его приезде, а ждёт. И он спешит к ней, хоть и ощущает очень гнетущую атмосферу. До разума ещё не доходит, что Госпожа знала о его приезде и она ждала, хотя об этом он никак её не извещал, следовательно, она или просила его приехать, или уже очень хорошо знала, что ага приедет. Так или иначе, но до сознания это ещё не доходит, а все действия выходят на автомате, просто потому что дойти до нужной комнаты и постучать в нужную дверь — задача не самая сложная. Намного сложнее соображать становится уже в следующие минуты, когда он видит Шах-султан и на её лице нет былого высокомерия. Она была печальна, как никогда и говорила с трудом. — Мне не хотелось уезжать, не попрощавшись с тобой, — фраза воспринимается как-то очень плохо, всё происходящее вообще воспринимается с трудом, потому что он планировал узнать о её вчерашнем визите и был уверен, что у султанши есть ряд поручений, которые он выполнит. Не то, что бы ей некуда было ехать, просто о поездках речи не было, Госпожа не планировала покидать столицу, да ещё и так спешно. И тут его ударяет мысль, которая заставляет пропустить все слова Шах-султан мимо ушей. Михримах-султан. Это по её вине Госпожа уезжает, после вчерашнего визита дворец полон сундуков и иных кульков с вещами. Она говорит ему куда поедет дальше, как дочь присоединится к ней в дороге, но ничего не говорит, почему её планы так резко изменились, что сказала эта змея с русыми волосами? Чем она так пригрозила, что его Госпожа, не знающая поражений и отказов, сегодня намерена покинуть столицу? Для него это потрясение. — Не могу больше бороться. Да и негоже, воевать с тем, кто с тобой одной крови, — это звучало не очень убедительно, потому что Госпожа не могла только из-за этого сдать свои позиции, на неё это совсем не похоже. — Раз Вы уезжаете, возьмите и меня с собой, — отговорить Шах-султан он и не мыслил, прекрасно понимал, что в столице она уже не останется, но раз уезжает, то какой смысл ему оставаться в Стамбуле? У него ведь вся жизнь сосредоточена на служении только ей. Но она произносит то, что холодным металлом рассекает сердце на пару частей. Шах-султан его не видит больше рядом. — Ты единственный человек в мире, которому я могу доверять, — ей больно говорить об этом, в такой обстановке. Эти бы слова, да в другое время и при других обстоятельствах и они имели бы совсем другой окрас, не были столь болезненными и такими ужасными на слух. Она всегда ему доверяла и всегда будет доверять, как бы сейчас он не хотел отрицать всего сказанного, — Ты останешься во дворце. Шах-султан встает со своего места, поджимая губы и отчаянно борясь с желанием зарыдать, потому что такого проигрышах она просто не ожидала. Её сердце ещё вчера было разбито на сотню мелких кусочков, а состояние просто убито. И Шах-и-Хубан была бы рада не говорить этого всего, но её вынуждали, всему виной Михримах, которая обещала превратить жизнь Госпожи в ад.Мерджан не верил в отъезд султанши. Он желал бы не знать лично ни Хюррем, ни её детей, ни повелителя и всё это общество, которое сейчас хотелось истребить, он бы с радостью отмотал время и никогда бы не приехал в столицу. — Будешь защищать повелителя. Это мой последний тебе приказ, — она произносит это тише, потому что не имеет права отдавать какие-либо приказы Мерджану. Ладонь Госпожи касается мужского плеча и он инстинктивно накрывает её своей, хотя не имеет на это права, но он желал задержать ее, будто бы дать возможность одуматься. Его за данное действие можно спокойно казнить и, если честно, он на это готов. Жизнь не имеет смысла, если он потеряет её из вижу, потому что очень привык служить именно ей, где бы не находился. Он остро ощущает боль в области сердца и то, как кровь будто замедляет свое движение по телу. А после того, что он делает, слуга вообще забывает, как дышать, хоть и не боится смерти. В данный момент он испытывал все то, что ранее переживал повелитель, когда его жизнь покинула любимая жена. Только, насчет Хасеки ещё были вопросы: жива или нет, то с Шах-султан было все ясно. Кто-кто, а она будет жить где-то очень далеко, своей прежней жизнью, но он больше никогда её не увидит. Михримах-султан не просто изгнала сестру своего отца, она лишила её самого дорого, в точности, как и Госпожа лишила Михримах. Она отобрала у неё все то, что было ценно и нужно, она смогла прочувствовать утрату лично, ощущая очень сильную моральную боль, от которой голосила младшая дочь повелителя на балконе временем ранее.        Шах-султан покинула столицу ровно в сороковой день после того, как скончалась Хатидже. Она отдала свой последний приказ своему верному слуге, обернулась на прощание, бросая свой последний взгляд на прекрасный дворец, которого её лишили совместно со столичной жизнью. И она уехала. Глотая обиду, ощущая себя, как никогда ужасно. Всех, кто остался Мерджан поспешил отправить в Топкапы, потому что дворец на ипподроме не должен существовать без Шах-султан. Он считал именно её хозяйкой данного места, именно её запахом были пропитаны все стены и именно её шаги он слышал тут четче. Покинуть место, где ты служил первое время было трудно ещё при Госпоже, а сейчас, когда оно опустело, ему хотелось ещё немного остаться тут. В этом была очень острая необходимость, потому что шлейф духов султанши ещё был хорошо ощутим и ему очень хотелось верить, что она вернется и он, если не будет вновь служить ей, то будет видеть кем выполнять её поручения. Передумает, наплюет на все и вернется. Но ничего не происходило. Тишина окутала дворец, опуская его в уныние. Мерджан ощущал тоску и беспомощность. В голове не укладывалось все, то что только что произошло. Его разъедала горечь утраты и злость в отношении всех тех, кто довёл Шах-султан до того отчаянного состояния. Он совсем забылся в своих мыслях, совсем потерялся в воспоминаниях, когда поднялся в покои Госпожи, поэтому не услышал ни малейшего звука. Он вновь был слишком увлечен своими мыслями. Если Мерджан-ага считал хозяйкой данного сооружения Шах-и-Хубан, то её младшая племянница считала иначе. У этого дворца была единственная Госпожа и ею являлась Хатидже-султан, которая свою жизнь завершила именно в этом доме. Новость о том, что дворец покинула сестра падишаха очень обрадовала Михримах, тем более, что существенную часть сбережений она отправила в фонд Хюррем-султан. Отъезд родственницы вызвал облегчение и у второй дочери султана, которая намеренно приехала некоторым временем позже. Это место ассоциировалось у неё с детством, с любимой тётей и с тем временем, когда её окружали любящие люди, которым она в ответ давала свою любовь. Ясмин-хатун была не очень рада приезду в данное место, потому что очень боялась разрушающей психику волны воспоминаний. Но Джихан держалась весьма спокойно и по её словам она приехала только для того, чтобы помолиться в данном месте за упокой души её любимой тёти. Противиться девушка не стала, поэтому оставила султаншу в одиночестве, тихонько прикрывая дверь в ту комнату, где обычно собирались гости. Дворец вообще вызывал много теплых воспоминаний, которые фрагментами всплывали в сознании, когда смотришь на ту или иную стену. Когда-то в этом месте кипела жизнь, тут все были счастливы, но когда-то эти стены слышали и крики, и слезы, но именно в нем Госпожа провела достаточно большую часть своей жизни, чтобы горевать по хозяйке данного места. Ясмин эту скорбь разделяла, потому что переживала за Хатидже-султан, когда та носила траур по мужу. Она знала сестру султана не много, но автоматически относилась к ней с уважением, а когда узнала её чуть лучше, то испытывала определенную симпатию, потому что та ей казалась очень утонченной особой, с очень нежной душой. Под все эти размышления венецианка прошлась вдоль коридора и случайно уловила тень. Зная, что все слуги вернулись отсюда и дворец пустой, девушка нервно сглотнула, понимая, что они вдвоем в данном месте, поэтому тень — это скорее всего призрак. Сначала Ясмин грешила на свое воображение, но когда тень вновь скользнула от стены к лестнице, девушка попятилась назад, понимая, что ей не кажется. — Госпожа! — она залетает в комнату, громко хлопая дверью, испуганно глядя на свою подругу, которая явно не ожидала такого резкого появления, — Клянусь создателем, но тут призрак! Я только что видела тень и слышала шаги! В потусторонние силы можно было и не верить, но что-то неприятно кольнуло в области сердца и султанша припомнила провидицу с её свечами, порошками и прочим. В голове возникла мысль, что призрак сейчас же припомнит Госпоже о её причастности к магическим штучкам. В то время, пока Джихан мысленно чертыхалась и ругала себя за такую безалаберность, Ясмин была уверена, что призрак Хатидже не очень рад, что дворец все никак не оставят. Что-то подсказывало, что даже увесистая книга их не спасёт, как и молитвы прописанные в ней. Девушки испуганно смотрели друг на друга, пока обе не уловили очень четкие шаги, которые прошлись на верху и уже отчётливо слышались на лестнице. Глаза обеих медленно поползли на лоб от испуга. Как бы обе не пытались отрицать, но шаги в абсолютно пустом замке они слышали и это очень пугало. Дыхание начало непроизвольно учащаться, схватившись за руки, каждая ждала, что сейчас сквозь стену кто-то пройдёт и им конец. Но вопреки всем ожиданиям из стены никто не вышел, а дверь в зал открылась. Меньше всего они ожидали увидеть хранителя покоев, который при виде девушек очень заметно помрачнел, хоть и поклонился со всеми прилагающими формальностями. Он ожидал открыть дверь и увидеть Шах-султан. Когда Ясмин хлопнула дверью и громко окликнула султаншу, он воспринял это как возвращение своей Госпожи, взглянув в окно, Мерджан увидел карету, на секунду растерялся и отправился вниз, откуда слышал женский голос. Но его ожидания не оправдались реальностью. И он поник ещё больше, потому что Госпожа не вернулась. — Что ты здесь делаешь? — этот вопрос стоило ожидать, Джихан-султан более менее пришла с себя после того, как уже на воображала себе невесть что, поэтому говорила спокойно, хотя местами её всё-таки передёргивало где-то внутри души. Ответить на вопрос нужно было четко и сразу, однако образовывается молчание, потому что ему трудно объяснить своё присутствие тут. Его не поймут, если он скажет правду, о таком нельзя говорить. Поэтому стоило выкручиваться, как всегда делала Шах-султан. — Нужно было переправить всех слуг во дворец повелителя, дворец опустел их надобности тут нет, — звучало более менее логично, хотя это было первое, что пришло в голову. — Тогда почему ты не вернулся со всеми? Ещё полтора часа назад, — а на данный вопрос ответить было уже сложнее. Его присутствие тут определённо неуместно, нужно было возвращаться, чтобы приглядывать за дворцом, но наперекор всем правилам, Мерджан остался в этом месте. И причину этого никто не поймёт, кроме него. — Была необходимость проверить дворец, — другого сказать он не мог, поэтому вновь говорит то, что приходит на ум в первую секунду. Ответ не очень-то внушает доверие, султанше ясно зачем и почему он тут, но давить на это она не планирует, потому что приехала не за этим и настроение у неё самой далеко от боевого. Поэтому на сказанное Госпожа кивает и хранитель султанских покоев исчезает, понимая, что больше задерживаться он не может. Ему немедленно нужно вернуться во дворец и забыться в делах. Он не мыслит, как будет жить дальше, поэтому все, что его сейчас может спасти — это его работа и его обязанности. И лучше он будет постоянно в делах, чем с разрушающими мыслями. Именно это вызывает какое-то облегчение у дочери султана, которая провожает взглядом слугу своего отца. Лицо не выражает эмоций, но её спутница чувствует, как камень с души Госпожи падает, невзирая на то, что человек, который ей небезразличен страдает. Это тоже бросалась в глаза, взгляд у Мерджана потускнел и это невозможно было не заметить. Венецианка невольно отметила, как ради собственного счастья султанские дочери идут по головам, даже, если это головы их близких или приближённых, кто, по сути, не заслуживает этого. Две надменные особы, которые связаны только кровно, готовы на все, ради того, чтобы утвердиться и все считают их подарками дьявола, вопреки ангельским лицам, однако обе эти дьяволицы неоднократно лили слёзы и страдали, когда теряли тех, кого любили.