Little dark age

Подняться с колен и готовиться к битве.

      Жить дальше после того, как определенное событие переворачивает абсолютно все с ног на голову — крайне трудно. Нужно очень аккуратно опуститься с головы на землю, а потом также аккуратно опуститься на колени. Ещё труднее, с этих колен подняться. Конечно, неплохо, когда есть кому придержать, помочь и постоять рядом, давая возможность опереться. Но такие люди не всегда находятся около того, кто нуждается в помощи. Хуже, когда таких людей совсем нет. Михримах, как бы не относилась к своему мужу, но поддержку в его лице имела. У неё были братья и отец, ей были ради кого жить, потому что рядом всегда вертелась маленькая дочь. Михримах-султан представляла из себя самую настоящую султаншу, которая была прекрасно образована и имела под собой целый гарем. Теткам не удалось поставить её на колени, зато ей данное устроить удалось, да ещё и с каким триумфом. Её поведение походило на то, как вела себя её матушка. Только в Михримах было ещё то, что передаётся по крови — осознание, что она султанша, дочь властелина мира. Вкупе с её должностью, данное переносилось очень плохо теми, кто был против неё. Мириться с тем, что теперь нужно склонять голову перед дочерью Хюррем, Джихан не собиралась. Она, откровенно говоря, прощёлкала тот момент, когда можно было очень просто взять власть в свои руки. Если бы Госпожа была занята не допросами и иными вещами, которые вытекали из этого, то смело зашла бы к отцу, предлагая свою кандидатуру. Но после следствия её накрыло чёрной волной траура и ни о каком гареме речи не шло. Сейчас же, когда отец покинул столицу, и Топкапы остался под Михримах, султанша только чертыхалась, понимая, что надо менять положение в свою сторону, иначе её уничтожат. Старшая из дочерей султана не могла простить Шах-султан, считая её причастной к пропаже матери, так же она не особо верила, что горячо любимая племянница покойной Хатидже ничего не знала, по тому, как они всегда ворошились вместе. В коридорах сёстры пересекались редко, но метко, не обходилось без стычек, но не столь ярых, как раньше. Михримах все надеялась, что младшая сестра уедет к Мустафе, потому что тот с завидной частотой писал и звал к себе, но настырная девица продолжала сидеть во дворце. Сама глава гарема также не могла уехать в санджак к Мехмету или ещё кому из братьев, опасаясь, что в её отсутствие что-то может произойти, что было очень логично, потому что от этой змеи можно ждать всё, что угодно.       Управлять гаремом, в своё время, мечтала Хюррем. Своей цели она достигла, растоптав Махидевран, изгнав её из Топкапы. Сейчас же, такое желание было у дочери, покойной конкурентки Хасеки. Джихан-султан хотела этой власти просто потому, чтобы отобрать у Хюррем то, чего она так отчаянно добивалась, что возносило её над другими. Всеми силами Хюррем пыталась всем доказать, что она не рабыня, что теперь она благородных кровей и высших кругов, как бы её не пытались принизить. Хюррем была везде и всюду, желая быть лучшей, иметь всё самое дорогое и роскошное. После того, как она стала законной женой и главой султанского гарема, её гардероб пестрил всеми оттенками редких фиолетовых и сиреневых цветов. Ей страшнее всего было вернуться в былую жизнь, где её унижали и с ней не считались. Пожалуй, именно этим Хасеки и раздражала, потому что аристократам по рождению не нужно строить из себя невесть что, благородство выражается иначе. Свободные люди, принадлежащие верхам общества, не кричат на каждом шагу и не подчеркивают своё могущество так ярко. Хюррем пыталась при каждом удобном случае напомнить всем, что она свободная. Поэтому, когда кто-то ей говорил о том, что она рабыня, Госпожа получала очень тяжелую душевную боль, потому что знала свое происхождение и помнила всё то, что с ней было до того, как она возвысилась. Если бы была возможность, то жена падишаха вступила бы в борьбу и за трон, в точности, как и его младшая дочь, но его никто не предлагал, поэтому приходилось ограничиваться тем, что было. Хюррем-султан не позволила заправлять гаремом Махидевран-султан, по вине рыжей бестии другая Госпожа лишилась и матери, и её замены, была вынуждена скитаться в поисках убежищ, когда отец покидал столицу. И самое главное, из-за Хасеки все лишились покоя, мирная жизнь была навсегда искоренена, потому что Хюррем являлась эпицентром всех дурных событий.       Чтобы захватить власть нужно иметь не только план, который будет четко сработан, но и грамотно составлен. Ещё нужны люди, которых можно заслать в тыл врага и нужны те, кто сможет подавить внезапное восстание. А ещё нужны были силы, которые Госпожа растратила, убиваясь по своей невосполнимой потере. Все это необходимо было восстанавливать и активно браться за работу, если не желалось быть окончательно опрокинутой. — Это самый настоящий дворцовый переворот, — Ясмин слабо усмехнулась, качая головой на все услышанное. В том, что её подруга на такое способна — она не сомневалась, но ей очень не нравилось то, что все это и правда может иметь возможность на существование, — Но, неужели, не обойтись мирным путём? — С Михримах невозможно договориться мирно. Она, как и её мать, понимает только, когда им противостоит более мощная сила, чем они сами, — султанша была в этом больше, чем уверена. Михримах дочь своей матери, она не умеет жить иначе, потому что видела то, как живет её матушка и брала пример с неё. Замашки русской рабыни отошли и ей, хоть она и Госпожа с пелёнок. Но волновало младшую из султанш не то, что придётся бороться с мини-версией Хюррем-султан, а то, что нужно как-то организовать весь этот переворот так, чтобы никто ничего не знал, чтобы все прошло четко по плану и полномочия Михримах сдала, причём добровольно. Это была главная задача, которую Джихан себе ещё слабо представляла, потому что имела лишь план, но не имела даже азов всего того, что озвучивала. Как глава гарема, Михримах-султан показывала себя с лучшей стороны, потому что её работу нельзя было не оценить на на высокий балл. Все было слажено и очень четко работало, каждый отвечал за своё и не лез к чужой работе, жалования платились строго в срок и по графику, наложницы были довольны всем тем, что имели, а некоторых, особо прилежных, сама Михримах отправляла к кому-то из братьев в санджак. Ещё одной колючей веткой в лицо было то, что помимо своих личных слуг, преданных и знающих свою Госпожу, к луноликой особе перешли и приближённые её матери, которые имели во дворце влияние и достаточно людей, которые были готовы оказать султанше любую поддержку. Сюмбюля и Фахрие нужно было убрать, но стоит этому случиться, как все подозрения пали бы моментально на Джихан-султан, которая и без того имела достаточно своих проблем в голове. Да и просто так к этим двоим не подобраться: Фахрие теперь жила в одной из комнат, что расположены в покоях Валиде, рядом с детской, а около двери Сюмбюля теперь всегда стояла стража, которая никого без его ведома не пустит. Это удручало и заставляло хрустеть пальцами, нервно мельтеша от стены к стене.       Работу Михримах оценивала даже Гюльфем, которая теперь переметнулась на сторону Джихан, считая, что именно тут династической крови по более, да и глупо было искать себе место в той стороне, к которой никогда близки не были. Теперь это был единственный человек, к которому можно было прийти со своей душевной болью, с которым было связано детство и который достаточно хорошо знал наследницу. Не сказать, что у наложницы были какие-то претензии к дочери Хюррем, но она справедливо опасалась того, что луноликое создание надумает отправить Гюльфем в старый дворец. — Почему Вы так этого боитесь? — Ясмин удивилась, потому что Бали-бей характеризовал старый дворец, как очень красиво здание с прекрасным садом. — Туда отправляют всех неугодных, милая. Жён, наложниц, матерей, — Гюльфем горько усмехнулась, припоминая, как туда некогда отправили Махидевран, а вот ей самой удавалось избегать ссылки в данное место, хотя, по традиции и логике, там-то ей и место. Дворец был прекрасен, как и вся территория, что была при нем, но во дворце не было той жизни, что имелась в Топкапы. — Вот Михримах туда и отправится, — голос наконец-то подала султанша, которая до этого нервно мерила комнату шагами, — Здесь она не останется. Так это не закончится. Что конкретно имелось под «этим», никто не знал наверняка. Каждый раз были какие-то новые версии, но, как правило, Госпожа мешала все и сразу, решая, что расплата за грехи будет именно такой — лишение власти и ссылка. Ей хотелось отомстить за подозрения Мустафы, и за то, что Рустем так жестко осадил её и распускал руки, за то, что Хатидже по вине Хюррем покончила с собой. Собственно говоря, за все «хорошее» должна была быть расплата, как и за всё в этой жизни. Госпожа двух небесных тел очень во многом перегибала палку, принесла достаточно боли и неудобств, чтобы в один прекрасный день лишиться всего того, что ей просто перепало по счастливой случайности. Джихан билась с Шах-султан, когда Хасеки отправили в ссылку, тогда ей не хватало опыта и она была ещё юная, поэтому отец не позволил ей занять гарем. Но сейчас все было совсем иначе и оставлять гарем у Михримах только по той причине, что она дочь Хюррем, женщины, которая этот гарем отняла у Махидевран, было совсем несправедливо. Гюльфем отмечала, что во много мать Мустафы виновата была сама, но не стоило исключать того, что при Махидевран-султан гарем и власть были бы у тех, кто этого достоин, а не кто пролил кровь и шёл по головам. Винить Хюррем можно было в чем угодно, однако нельзя было исключать и того, что гаремом она управляла умело, потому что её дочери досталось вполне себе неплохое хозяйство, которое Михримах поддерживала в надлежащем виде.       Разработать план было не самой трудной задачей, намного сложнее было с реализацией. Опираться на двух девушек, которые во дворце, как говорится, на птичьих правах, было очень глупо. Обе представляли из себя советчиц и личных психологов, а тут нужен был кто-то, кто мог собрать необходимых людей, кто сумел бы от имени султанши донести всю нужную информацию, причём очень аккуратно и точно. Госпожа, как и всякая высокопоставленная особа, делала все не своими руками, а через кого-то, поэтому в данный момент была несколько беспомощна. Голова не очень соображала, касательно того, что делать и за что хвататься. Не хотелось признавать, но такого влияния, какое сейчас было у её старшей сестры, Джихан не имела. Заручаться поддержкой гарема было очень гиблым делом, потому что мало кто решится на то, чтобы восстать против дочери Хасеки. Тем более, что не было поводов для восстания, а становиться средством для достижения цели очередной интриганки, мало кто хотел. Всех все устраивало, девушкам было что терять, поэтому крайне глупо пытаться их подкупить, потому что таким образом их не переманить на свою сторону. Им это просто не нужно. Заступничество должно было быть весьма внушительным, чтобы превзойти Михримах, но на данном этапе, младшая из Госпожей не имела даже того, что было у её сестры, не говоря о большем. Если рваться в бой, то он будет неравнозначным и однозначно неудачным для Джихан, а поражение может быть куда серьезнее, чем то, что испытала Шах-султан. Повторить её судьбу желания не было, поэтому все нужно было хорошо продумать, до мелочей. Две её сообщницы план считали вполне себе неплохим и дополнений не видели, однако Госпожа понимала, что нужны более четкие установки, более определенный алгоритм, по которому все будет выполняться. Для творческой натуры Ясмин это было не очень-то понятным делом, она не вникала во все тонкости и никогда не обращала внимания на мелочи, если те не были ярко выражены, потому что в былых интригах не была задействована. Гюльфем оказалась весьма сообразительной, имела наметанный взгляд и некоторые коррективы внесла, но и она не имела такой точности, которая могла бы спасти данную ситуацию, чтобы со всей скрупулёзностью доработать план. В конце концов, никто из них стратегом не был и вряд ли полагал, что такие навыки когда-то понадобятся, всё-таки не женское это дело. — Госпожа, я думаю, что Вам лучше обратиться к тому, кто хорошо знает не только дворец, но и слуг, причём всех, — голос наложницы, как всегда спокоен, она какой вечер наблюдает за тем, как султанша нервно кусает губы и заламывает пальцы, — Сами мы не справимся. Вам не добиться результата с нашей помощью. Ясмин разделяла точку зрения соратницы. Она даже знала к кому можно обратиться, но не говорила. Ей все ещё казалось, что будет очень неуместно сказать об определенном человеке при Гюльфем-хатун, потому что совсем не ясно, как она отреагирует, проблем не хотелось. Да и каким образом отношения складывались сейчас внутри несостоявшейся пары, было тоже непонятно. Хотя, непонятность являлась уже частью атмосферы, которая витала вокруг. — И у тебя есть такой человек на примете, раз это озвучено? — Госпожа делает шаг к дивану, на котором располагались особы. Нужен был тот, кто никогда и ни при каких условиях не служил Хюррем и её окружению, кто был бы близок к династии и согласился бы на то, что выдвигает младшая дочь повелителя. Сначала женщине кажется, что вопрос задался с какой-то издёвкой, но по глазам было видно, что Джихан-султан ожидает ответа. Гюльфем почему-то была уверена, что девушка понимает о ком речь, но она молча ждала, когда заговорит наложница, которая внимательно скользила своими серыми глазами по лицу султанши. — Есть, Госпожа. И Вам он знаком не хуже, чем мне, — интригующе начать у Гюльфем получилось, спины напряглись у всех в данной комнате, — Мерджан-ага. Он сможет помочь. Сказанное в момент отзывается очень сильным ударом сердца, от которого на пару секунд темнеет в глазах. Стоило догадаться, что произнесёт она именно это имя, потому что иного человека во дворце не найти. По крайней мере им. Ясмин давится чаем, причём так, что ей несколько раз не сильно дают по спине. Для неё сказанное совсем не неожиданность, но почему-то реакция выходит именно такой. Гюльфем внимательно следит за взглядом каждой, пока Госпожа не отворачивается и не начинает вновь нервно бродить по покоям. Было вполне логично, что именно это имя назвали и именно эту кандидатуру предложила Гюльфем-хатун. Для неё Мерджан-ага был преданным слугой Шах-султан, который всегда и во всем ей повиновался, все её приказы он выполнял четко и очень аккуратно, не оставляя следов и не особо пачкая руки. Этому стоило поучиться. Всю свою работу он умел выполнять хорошо и добросовестно, чего бы она не касалась. Он умел подстраиваться, умел находить общий язык с нужными людьми, умел внушать людям то, что они хотят слышать, ничего не обещая. Мерджан никогда не служил Хюррем и не пытался перейти на её сторону, хотя относился к Хасеки с необходимым уважением. В общем-то, это был именно тот, кто мог помочь и посодействовать, Гюльфем-хатун в данном человеке не сомневалась. Но сомнения почему-то метались внутри вселенского ребёнка, чьё лицо выражало очень сильную задумчивость.       С момента, как дворец на ипподроме опустел, прошло достаточно времени. Столица жила своей привычной жизнью, Топкапы никак не изменился с момента, как уехал падишах. Жизнь шла своим чередом для всех. Однако Мерджан был выбит из жизни и мог смело говорить, что он существует на белом свете. Для него все былое потеряло какой-либо смысл с того дня, как Шах-султан попрощалась с ним и навсегда исчезла, запечатлаясь вечным видением в изумрудном платье. Он засыпал с мыслью о ней, он просыпался с мыслью о том, что более служба не приносит ему былой радости. Жизнь поделилась на «до» и «после». Ему было невыносимо плохо, что хотелось биться о стену, только вряд ли кто-то это оценил бы. Ему не хотелось ни есть, ни пить, жизнь казалась бесцветной и совсем не нужной. Световой день потерял солнце, стало темно и холодно. На глаза кому-либо он попадался крайне редко, впрочем, так было даже лучше, потому что видеть Михримах-султан или её соратников было тем ещё сомнительным удовольствием. При одном взгляде на данную личность возникало очень сильное желание свернуть ей шею, утопить в собственной крови и скинуть в Босфор. Но всё это были всего лишь мысли, которые никогда не станут реальностью, хотя своей жизнью он не так дорожил, как ранее, опасался лишь того, что данная смерть выйдет боком для Шах-султан, хоть она и будет совсем не при чем. Все действия теперь должны были быть ещё более осторожными, потому что каждый шаг контролировался и был под надзором. Одно лишнее движение и его уже приравнивали к тому, что так велела Шах-и-Хубан, всё это часть её хитрого плана. И было бы очень здорово, если бы план действительно существовал. Но ничего подобного, все действия — это сугубо работа, которая облегчения не приносила. Когда-то всей этой рутины было настолько много, что он физически не успевал со всем справиться, поэтому не мог отлучиться из дворца, чтобы принести какую-нибудь несущественную новость Госпоже. Сейчас дел стало меньше и к ней можно было уезжать хоть каждый день, но дворец на ипподроме был пуст. Хозяйка покинула его навсегда и отправилась подальше от данного змеиного гнезда, что было даже хорошо, но если бы и он уехал, осавался рядом с ней. Аналогично тихо было и в Топкапы. Михримах-султан не только выпроводила сестру своего отца, но и заткнула собственную младшую сестру, которая затихла с того момента, как повелитель отправился в поход. Если уезд Госпожи он считал своей виной, был уверен, что Шах-султан не проиграла, а просто уступила своей племяннице, пожалела её, не решилась делать больно дочери своего старшего брата, то молчание младшей султанши он воспринимал, как поражение. Все её слова, насчет правления и того, что власть перейдет к ней, не принимались серьёзно и веса не имели. Иное дело, если бы об этом заговорила Шах-султан, не складывалась у него картинка того, что младшая дочь повелителя способна отвоевать данный пост. Возможно, это было очень критично по отношению к султанше по рождению, но всё это было вызвано лишь тем, что с исчезновением Шах-и-Хубан у него ещё более закрепилась мысль, что она настолько несравненна и только она могла бы справиться с любой из поставленных целей, что ни одна из тех Госпожей, кто остался во дворце, с ней не сравнятся. Права рука повелителя принял для себя позицию, которой следовал его предшественник — служить только повелителю. Ни его жене, ни дочерям, ни кому-либо ещё, а только ему, потому что последним приказом от Шах-султан было именно это. Поэтому своей персоной он не светил зря, Мерджан в принципе внимание не любил, не специально, но избегал лишних обращений к себе, что выходило вполне удачно. Но вечно так быть не могло, поэтому довольно поздним вечером в дверь, впервые, за столь долгий промежуток времени постучали.       Почему-то он был уверен, что это будет Михримах-султан. Ей не нравилось, что во дворце остались уши и глаза Шах-султан. Но как-то выслать его или сослать куда-то она не могла, потому что слуга её отца, поэтому только родитель мог как-то распоряжаться его жизнью, а не она. Хотя несколько раз Госпожа подсылала кого-то из своего окружения, кто пытался бы пронюхать, как и чем теперь живет оставленный раб. Но ожидания не оправдались, в дверях появилась не старшая из сестёр. Нельзя было сказать: рад он, что это не старшая дочь падишаха или, напротив, у него ещё больше обострилось чувство неприязни. Ему просто не хотелось видеть ни одну, ни вторую, но выставить за дверь часть османской династии было невозможно, её придется выслушать, как бы не хотелось. Да и благодаря именно ей он, в общем-то, остался жить на этом свете, кто знает на чтобы решился тогда Рустем? Поэтому какая-то снисходительность к младшей из сестёр всё-таки была, хоть и не столь явная. Просто так к нему не приходили, поэтому с первых секунд было ясно, что что-то нужно. — Есть одно очень важное дело, — тень траура с данного лица сошла, хотя душевная боль никуда не делась, она читалась в глазах, которые теперь стягивала синяя пленка, сквозь которую больше не могла проступить та голубизна, которая есть в глазах повелителя. Вместо каких-то слов он кивает, в знак того, что готов выслушать, говорить совсем не хотелось. Женская спина распрямляется, как бы давая понять, что диалог предстоит серьёзный. Поворот головы в сторону даёт понять служанкам, что нужно выйти и ждать за дверью, лишние уши совсем ни к чему. Данное действие оценивалось неоднозначно, потому что те, кто служил у конкретно этой султанши, были люди проверенные всевозможными методами и способами, а некоторые и вовсе служили ещё её матери, тем самым выбиваясь в особый почёт. В общем-то, странное было явление. Мерджан непроизвольно напрягся, потому что от данной личности можно ожидать все, что угодно. Не столько интерес, сколько напущенная интрига овладела его разумом, отчасти напрягала и заставляла ждать дальнейших слов. — Как мы все видим гарем перепал Михримах-султан, из-за чего все те, кто верно служит династии терпят притеснения, — слова воспринимаются очень смешно, потому что он не знал ни одного человека, кто терпит притеснения, если только она сама, — Михримах досталась данная должность по счастливой случайности. Удачное стечение отягчающих обстоятельств сыграли ей на руку. Ещё при её матери я пыталась посеять раздор в гареме. — Но терпели поражения, — слова выходят, как из тумана, потому что голос осел из-за того, что говорил он теперь крайне редко. Сказанное воспринимается слабой улыбкой, которая больше напоминает ухмылку, впрочем другого ждать и не приходится. — Неудачи, а не поражения. Все, кто потерпели поражения в данном дворце больше не появляются, — не совсем намеренно, но Джихан недвусмысленно даёт понять о ком говорит. И это слышать неприятно, уколом в сердце прилетает намёк, который нетрудно понять. Если минутами ранее Мерджан ещё подумал бы о том, что ему предложат, то сейчас был готов категорично отказаться, — Михримах получила власть лишь потому, что не была задета тем трауром, который захлестнул меня. Она пришла на все готовое, является первым лицом и я уверена, что долго во дворце не останутся те, кто был против её матери. — Как бы то ни было, но Михримах-султан у власти. Она оказалась сильнее Вас и смогла взять то, что хотела, возможно, что не таким явным было её желание, но гарем теперь принадлежит ей, — хотелось ответно задеть острую на язык девицу, которая недвусмысленно высмеяла Шах-султан, — Без разрешения повелителя она не сможет никого и никуда отправить. Все слуги и приближённые останутся, её власть распространяется на гарем. Возможно, она попытается сделать так, чтобы кто-то уехал сам, но это уже другое дело. Можете считать это притеснениями, если Вам так угодно. Все его слова Госпоже не понравились, но виду она не подала, усмешка тронула губы, она покачала головой, собираясь с мыслями, которые почему-то не находились на своих местах, а мельтешили от услышанного. Он ещё никогда подобным образом себя не вёл, ощущалась очень явная отстранённость и холодность. Складывалось ощущение, что это был уже иной человек, не тот о ком говорила Гюльфем и кого все знали. — Ты сейчас защищаешь мою сестру? — появилось именно такое чувство, которое султанше не нравилось, потому что она была уверена, что конкретно он никогда не переметнется на сторону сестры. — Я служу повелителю, Госпожа. Не подумайте ничего дурного, — слова доверия не внушили. Глаза сощурились и дочь падишаха заметно напрягалась от того, что услышала. — Стало быть, помогать ты не станешь? — этот вопрос Мерджан-ага очень ждал, поэтому на лице пробежало что-то вроде очень слабой, едва уловимой усмешки, что не могло не остаться не замеченным. — А почему я должен помогать? Вы ведь не помогли Шах-султан, — теперь становилось все ясно и понятно. Можно было не удивляться ни холодности, ни отстранённости. Всему виной именно эта женщина, которая уже исчезла, а дух ее все бродит рядом, — Я хранитель покоев султана. Он не приказывал мне Вас слушаться и помогать Вам. Как и оказывать помощь Вашей сестре или ещё кому. Женское лицо заметно изменилось и теперь выражало полную безэмоциональность, какая бывала в тех случаях, когда что-то шло не по плану. В такие моменты лицо становилось бледнее, а глаза ярче. — Как тебя поменяло то время, что во дворце нет Шах-султан, — Джихан усмехнулась, ощущая, как внутри неё начинает подкипать не то кровь, не то негодование, — Только учти. То, что я сейчас говорю, я обязательно выполню и нейтралитет ты сохранять уже не сможешь. В шахматах, как известно, два короля: чёрный и белый. Тебе придётся выбрать сторону, потому что в шахматах нейтральных нет. — Поспешу Вас заверить в том, что если все происходящее — это игра в шахматы, то я не играю. Я не желаю быть пешкой в Ваших руках или в руках Вашей сестры, — в словах слышится категоричность, хоть он и произносит все своим спокойным голосом, но это спокойствие только раздражало все внутри собеседницы, — Простите за дерзость, но с Михримах Вам уже не справиться. Последняя фраза была решающей, ярость вспыхнула в глазах так, что можно было осветить всю столицу. Он был уверен, что его за это сошлют куда подальше, поэтому и говорил все то, что могло вывести из себя младшую из сестёр. И у него выходило неплохо. — Ты ответишь за свои слова, когда власть окажется в моих руках, — она это шипит, сдерживая всю злость, что в ней кипит, а потом резко разворачивается и уходит, хлопая дверью. Он искренне надеется, что завтра же его снимут с должности и он умчит к Шах-султан, потому что сказал много лишнего, непозволительного и вообще, за такое и казнить можно. Но ночью к нему палачи не явились, а утром никто никуда не вызвал, в последующие дни все тоже было тихо. Его маленькая пакость не состоялась, хоть и знатно задела Госпожу.       Мерджан прекрасно понимал, что и кому говорит. Он желал это произнести вслух, потому что считал все озвученное правдой. Для него нет никого сильнее и могущественнее повелителя, за которым он стоит. И чтобы о себе не мнили его дочери, им и рядом не встать с падишахом, как бы сильно они не были бы на него похожи. Поэтому, по его мнению, Михримах повезло и она оказалась в нужное время и в нужном месте, получив гарем, а Джихан оказалась слаба и отобрать то, что принадлежало Хюррем, она не сможет, как бы не грозилась. Вот это его мнение, которое он озвучил, очень сильно задело младшую из султанш, оно задело бы любую из династичек. Она злилась ещё несколько суток, постоянно прокручивая их диалог в голове. Такое услышать — это не просто обидно или неприятно. Это что-то выходящие за рамки приличия, реальности, добра и зла. — Он так Вам и сказал? — Гюльфем не очень верила в то, что услышала, всё сказанное мало походило на того верного человека, какого она всегда представляла, когда слышала о человеке Шах-султан. Ясмин-хатун была удивлена, но чуть меньше. В поведении хранителя покоев она видела логику, хоть и не очень приятную. — Так и сказал. Рассчитывать на него я не могу больше, но и отступить от дела тоже, — не имея столь надежного человека, который бы мог собирать информацию и необходимых людей, Джихан-султан была определенно слаба, хоть и не желала этого признавать. Мерджан-ага ускорил бы процесс, который и без того не двигался с мертвой точки, а теперь все окончательно зависло. Иной раз, глядя на все это глазами человека, который не был задействован в интригах, Ясмин продумывала о том, чтобы отговорить султаншу от данной мысли. Безусловно неприятно склонять голову перед Михримах-султан, но ведь она не трогала младшую сестру, возможно, что смотрела с чуть большим высокомерием и могла задеть, но никаких иных инцидентов не было. Гюльфем-хатун тоже понесла наказание, хоть и не такое существенное, как сестра повелителя, но Михримах наложила арест на её имущество, которое некогда подарил повелитель. Но это было лучше, чем ссылка в старый дворец.        Старый дворец появился на свет после завоевания Мехмедом Вторым Константинополя и был построен для временного пребывания там правителя. Это было поистине прекрасное сооружение, хоть и являлось временным пристанищем, оно имела все самое лучшее и могло бы стать главным дворцом. Однако после началось строительство нового здания — дворца Топкапы, куда вскоре и переселился турецкий падишах, сделав данный дворец главным. После этого первоначальная резиденция получила название Эски-Сарай — Старый дворец. Её назначение существенно изменилось: туда из Топкапы стали отправлять жить отлученных от двора и забытых всеми матерей и вдов умерших султанов, неугодных слуг и всех тех, кто так или иначе, а должен был быть отстранен от полноценной жизни в столице, поэтому архитектурный комплекс получил еще одно название — Дворец слез. В этот дворец когда-то была сослана Хюррем, за убийство Айше-хатун. Именно в этом дворце Госпожа лила слёзы, покачивая на руках маленькую дочь. Но это был не единственный раз, когда Михримах была в ссылке с матерью. Буквально после рождения младшей дочери, Хюррем также высылали из дворца, из-за ссоры с повелителем. Там-то она и начала вербовать свою луноликую девочку, заверяя, что отец сошлёт их навсегда в это место, у него будет другая любимая дочка. Для пятилетней крохи эти слова, как камень в самое сердце. Слова матушки были столь правдивы, а дворец так тих, что становилось страшно, что какая-то другая дочка отберёт внимание отца. Ссылка в Старый дворец была и у Махидевран-султан, которая там больше всех слез и пролила. Но рядом с ней был её сын, который всеми силами поддерживал свою матушку и мысленно обещал, что все её враги ответят за каждую слезинку Весенней Розы султана. Старый дворец был местом уединения и спокойствия, напрасно им пугали. Да, это не столица, довольно далеко находится, но ведь не всегда и не всем хочется находиться в центре событий, от которых иногда голова идёт кругом. Эта самая дальность была даже на руку, когда хотелось бежать от рутины и вечных проблем, которых так много было в столице. Стамбул — это центр мира, поэтому тут и нагрузка, как говорится, мировая, не все способны её выдержать. Дворец был меньше, но не был хуже, поэтому напрасно им страшили. Однако внешний вид и убранством данное место не спасали, а именитые девицы только и грозились сослать своих врагов именно туда. Михримах-султан подумывала о том, чтобы отправить в столь отдаленный угол сестру, но просто так это сделать не получилось бы. Нужно было за что-то её отправить и, конечно, для неё причиной было бы и то, что Джихан-султан просто есть на белом свете, но как она это объяснит отцу, когда тот вернётся? Поэтому стоило как-то помочь младшей сестре уехать добровольно или же сослать за какую-нибудь провинность, при том, чтобы в данном поступке все видели её вину и любой из дворца мог бы подтвердить, что все было именно так, как всем предложила это видеть Михримах-султан. С учётом того, что с Шах-султан сработал план запугивания, Госпожа решила, что и в этот раз сработает так же, не зря ведь все утверждают, что эти две особы между собой так похожи.       Мыслительная деятельность обеих была под напряжением. Каждая размышляла о том, как сошлёт сестру в Старый дворец и какой это будет триумфальный момент, который никогда не забудется. — Не хочу нагнетать, но на стороне Михримах-султан сейчас и звезды, и Луна, — Ясмин не хотела признавать того, что у их соперницы дела обстоят куда лучше, но при этом нужно было быть реалистами и смотреть правде в глаза, как бы эта правда не доводила до слёз. Говорил аоб этом девушка весьма мечтательная, что уже должно было навести на тревожную мысль. — Знаешь почему это не страшно? — до этого они очень быстро шли, а во время этих слов султанша остановилась, причем весьма резко, что Ясмин чуть не протаранила носом землю. Она внимательно посмотрела на свою спутницу, которая была в весьма приподнятом настроении, что больше пугало, чем радовало, слабый кивок головы и хатун готова слушать дальше, — Сейчас на её стороне и звезды, и Луна, но наступит рассвет и они исчезнут, явится Солнце. Оно будет на нашей стороне. Позитив сбивать не хотелось, потому что такого подъема сил девушка не помнила уже очень давно. Но что-то ей подсказывало, что их не спасет даже яркое светило, хотя бы потому, что и Луна, и Солнце поклоняются именно старшей Госпоже, недаром её так и назвали. Ясмин искала во всем какие-то знаки и тут это было очень явным. Наверное, на стороне дочери Хюррем было все, что только можно узреть в небе. Об этом девушка совсем неосторожно сказала в слух и готовилась, как говорится, огребать. Но вопреки ожиданиям она встретила не шипение, а смех, который последний раз звучал настолько давно, что венецианку перекосило, звучал он несколько не так, как раньше. Он слегка пугал и настораживал. — Ты учила астрономию? — вопрос совсем не такой, какой ожидалось услышать, поэтому заставляет выпасть и вновь вернуться в реальность за пару секунд. — Да, у меня были уроки астрономии, — художница трет лоб, припоминая, как её поучали каким-то вещам, где были звезды и созвездия и куча всего. Это быо интересно рисовать, но не учить. — Если Михримах — это и Солнце, и Луна, если верить в твою теорию, то где это все находится? — Ясмин смотрит настороженно, не очень-то понимая к чему всё идет, но вместо ответа смотрит на небо, как бы убеждаясь, что Солнце она наблюдала именно там, — В небе. И звезды, и Солнце, и Луна принадлежат именно небу. Небо принадлежит Вселенной, а Вселенная, как коробка со всем этим светилами принадлежит создателю. И, если Михримах — это Солнце и Луна, то находятся они во Вселенной, а Вселенная — это я. Меня отец нарек столь важным именем. Поэтому, пока Вселенная милостива на небе светят и Солнце, и Луна. Такого поворота венецианка не ожидала, поэтому лишь хлопнула глазами, поражаясь такому ходу мыслей. Теория весьма неплохо развита, если исходить из значении имен. В противовес она ничего не сказала, потому что не хотела сбивать столь воинственный настрой. Вся эта занятость планом и всем тем, что к нему прилагалось, выводили Джихан всё больше в люди, заставляли двигаться и возвращаться в жизнь. Поэтому Ясмин, которая и без того не имела привычки перечить, просто наблюдала, следуя везде, куда её зовут. На этот раз они шли слишком долго по саду, а потом следовал большой холл и длинный коридор, обе свернули в то крыло, куда Ясмин впервые завели очень давно, когда она ждала встречи с Ибрагимом-пашой. Данное место можно было считать парламентом, потому что тут всегда ходили паши и визири, шныряли послы и переводчики, а также иные лица, крайне редко пробегал кто-то с другой стороны дворца. Не сказать, что было неуютно, просто ощущалась атмосфера работы, каких-то дел и забот, однако все это прекращалось, когда появлялся кто-то из султанской семьи, все просто замирали на месте, если не получалось отойти к стене или в сторону, как будто бог с небес спустился. В данном случае, дьявол явился из преисподней. Наматывая темно-серый платок на голову, причем делая это небрежно и на ходу, Госпожа шла целенаправленно, будто знала, куда и зачем направляется. — Касым-паша, как приятно видеть Вас вновь, — без стука дверь открывается и паша с перепугу готов был поперхнуться долькой лимона, подорвался с места, совсем не ожидая увидеть дочь повелителя. У Джихан не было выбора к кому идти, поэтому выбор пал именно на него. — Совсем не ожидал, что Вы появитесь, чем обязан? — самопроизвольный обеденный перерыв закончился так и не начавшись, поэтому паша с учтивым поклоном поспешил усадить двух всадников апокалипсиса на диван, потому данные особы только проблемы и приносили ему, благо исчезла третья, а это значит, что и проблем станет чуть меньше. — Есть очень важный разговор, — лицемерная улыбка не предвещала ничего хорошего и паша уже понимал, что его вновь втянут и, если не на свадьбу, то на чьи-то похороны, скорее всего на его. Изложенная история заставляет его нервно сглотнуть, потому что меньше всего он ожидал такого рассказа. Касым знал про разногласия двух дочерей повелителя, но и предположить не мог, что все настолько круто и серьезно. Ему не внушали доверия все те слова, что произнесла Госпожа, разумом и сердцем, паша понимал, что нужно бежать. Он был готов отмотать время назад и подавиться лимоном, лишь бы не наблюдать того, что сейчас видел. Джихан-султан вызвала напряжение во всем теле от одного своего вида. Ему нужно было как-то красиво уйти от данного диалога и дела. — Неужели не нашлось никого, что Вы решили обратиться ко мне? — в данную минуту он себя реально недооценивал, причём делал это намеренно, изображая растерянность. — К сожалению, нет, Гюльфем-хатун пыталась озадачить одного человека, но ничего не вышло, — при упоминании этой женщины мужчина заметно изменился в лице и слегка покраснел, буквально на пару секунд, но тут же отмёл все мысли о ней в сторону. Это было так неуместно, поскольку он был не один и думать о ней он вообще не должен, тем более в присутствии столь значимых лиц, связанных с его тайным предметом воздыхания. — Госпожа, я постараюсь что-нибудь придумать, — он отвечает осторожно, не желая давать ложных надежд, сам ещё не понимая во что вновь ввязывается. Стоило упомянуть Гюльфем, как он разом терял самообладание, терялся и соглашался на столь безумные идеи, как почти согласился сейчас. Они прощаются, но из данного отсека дворца не уходят. Султанша ещё мельтешит по коридорам, выискивая нужных людей, и спустя час следует прочь, уводя за собой Ясмин, которая сделала одно очень важное заключение для себя, хотя, возможно, и для общего дела.       Украшение женщины — молчаливость; похвальна также и простота наряда, как толкует мораль. Из всех наложниц Сулеймана, которые удостаивались чести получить к имени приставку «султан» и быть не просто фаворитками, а жёнами, пусть и без никяха. Гюльфем была самой скромной, на фоне невероятно красивой и любящей роскошь Махидевран и властолюбивой и хитрой Хюррем. В определенное время женщина была второй после Валиде, поскольку родила первенца, да ещё и мальчика, была любимой и единственной. Но счастье длилось не так долго, как хотелось. Сын в маленьком возрасте умер от оспы, Гюльфем лишилась и ребёнка, и титула, а вместе с этим и внимания будущего правителя. Как и всякая, кто попал в гарем, она понимала свою участь, наверное, даже лучше остальных. Но Гюльфем, в отличие от своих соперниц, не мнила из себя будущую Валиде, никогда не возносила, пусть и маленького сына и не видела его будущим правителем. Она изначально была тиха, покладиста и, даже став Гюльфем-султан, нос не задирала, понимая, что этот титул ей даровали свыше. Но бог дал, бог и забрал, горевала она не по титулу, а по ребёнку. Гюльфем стала серой и молчаливой, понимала, что её сошлют на днях. Повелитель тоже убивался, но чуть меньше. Появилась Махидевран, внимание перешло ей, но о своей невестке не забыла Валиде, которая оказывала ей много внимания и любезно вела себя рядом с наложницей сына, потому что девушка ей симпатизировала своей подачей. По милости Айше Хафсы уже Гюльфем-хатун осталась во дворце около матери Шехзаде Сулеймана. Она стала лучшей подругой для такой же скромной Хатидже, с которой делила и радости, и горе. Кончено, была в ней зависть, когда родился Мустафа, но зависть в отношении того, что черкешенка стала матерью. Мустафа стал любимцем всего дворца в Манисе, сицилийская наложница не была исключением. Не было между ней и новоиспеченной Госпожой какой-то вражды, потому что Гюльфем осознала, что ей не светит попасть в покои к султану. Возможно, вовремя осознанная информация и помогла ей на столь долго задержаться во дворце, а смиренное принятие своего положение позволило после переехать и в Топкапы. Гюльфем-хатун пользовалась доверием у повелителя, уважала и почитала его, осознавая, что её жизнь так и пройдёт около султана, хоть близки они уже никогда не буду. Наверное, было бы логично, если бы её сослали в Старый дворец или выдали замуж. Это было бы очень уместно, потому что, как женщина Гюльфем уже была не интересна, но султан держал её около себя, выдавал замуж иных особ, но не её, по той простой причине, что только с ней он мог поговорить по душам, она во многом мыслила, как его покойная Валиде, которой всегда во всем и всегда подчинялась. В ней не было лишних эмоций, не было ненужных слов при разговоре и чего-то непотребного в образе. То, что она во дворце — это чудо, если бы повелитель надумал избавиться от наложницы то вряд ли бы спрашивал у кого-то: не желает ли он взять в жёны сицилийскую наложницу, которая осточертела падишаху? Касым-паша, конечно, пережил бы столь серьёзный поворот судьбы, но определенно горевал. Ему было спокойнее, что женщина находится вблизи повелителя, её крайне редко, но можно увидеть, она не обременена браком и её не увезли из дворца. Заинтересованность в конкретной особе была в паше весьма сильная, как бы он не желал, но это выражалось внешне, поэтому данное очень сильно зацепило Ясмин, которая все оставшееся время размышляла: ей показалось или так оно и есть? Не от лимонного сока, каким бы тот кислый, он покраснел.       Довольная всем, что удалось провернуть за день, дочь властелина мира, шагала к себе в хорошем настроении. Конечно, радоваться было ещё нечему, но хоть какие-то сдвиги начались, что не могло не осчастливить. Определённо, всё ещё был некоторый осадок от неприятного разговора, но оно и понятно, не слишком приятно слышать о том, что ты слабый и ничего не достигнешь. Если бы это сказал кто-то другой, то и половины из всего услышанного не было бы произнесено. За такую дерзость моментально бы прервали и отчитали, а, может быть, и сразу же отправили с глаз долой. Но объяснение нашлось само собой, даже если бы своевольную Госпожу спросили бы: почему же она оставила всё, как есть? И тут был всего один достойный и похожий на правду ответ, который объяснял то, что хранителя покоев оставили в живых. Как говорил сам Мерджан, причём, неоднократно — его жизнью распоряжается только повелитель. И за все содеянное его могли лишь отправить в темницу, отстранив от должности. Но ничего подобного не произошло, хоть он и искренне желал довести младшую из королевских кобр до состояния весьма взбалмошного. И это у него получилось, хотя, результат не принёс ему нужного изгнания, но не все сразу. Он невольно стал улавливать в этой особе очень знакомые черты. И это не схожесть с Шах-султан, упаси аллах сравнить небо и землю. Это не общие черты с Михримах, даже не похожесть с великим отцом. Это Ибрагим-паша. Самый настоящий покойный паша в женском теле, со всеми своими высказываниями, взглядами и усмешками. Паша не нравился хранителю покоев хотя бы по той причине, что его не очень жаловала Шах-султан, опять-таки, за его высказывания, надменность. Великий визирь автоматически попал в чёрный список и смерть его не реабилитировала. Госпожа была уверена, что Ибрагим поиграл с ней, достиг определённых высот за её счёт, а потом все то же ожидало и Хатидже, с которой он был готов даже развестись. Ибрагим-паша любил власть. Он не пытался свергнуть действующего правителя, но он всеми силами пытался быть на одной ступени с падишахом. Что-то такое сидело и в младшем чаде женского пола. У неё определённо был синдром Наполеона, как сказали бы в современности. Будучи младшей дочерью, которой никто не говорил: «О, так это дочь самой Хюррем-султан», после чего склоняли голову как-то по особенному, которую прятали, желая обезопасить, Джихан-султан желала подчинить бы себе всех, дабы показать, что младшая не значит маленькая, а время, когда она пряталась закончилось и не такая уж она беспомощная, чтобы саму себя не защитить. Ударом стали слова о том, что Михримах ей не побороть, якобы время упущено и проще смириться. И что-то в этом было, что заставляло идти дальше, находить решение проблем и изворачиваться в ситуациях. Конечно, проще было бы смириться, кивать Михримах на все её выпады и дожидаться отца в статусе поверженного противника. Но этого не хотелось, потому что склонять голову было позволительно только перед родителем, а не перед выскочкой лунного сияния. Михримах-султан тоже просто так не сидела. Она всячески пыталась подобраться к сестре, понимая, что все можно будет спихнуть на суицид. Не справилась с собой и своими эмоциями, не смогла смириться с потерей. Однако Сюмбюль видел в этом действии большую опасность. Одно дело, если бы Михримах-султан как-то случайно ранила или ударила свою младшую сестру, что это действие привело бы к летальному исходу — это одно. Тут бы он помог замести все следы и скрыть данное дело вместе с телом, максимально натурально оформил и преподнес данную информацию. Совсем по иному дела обстояли, когда Госпожа начала планировать вполне реальное убийство. Не столько евнуху было жаль младшую дочь, сколько он понимал, что данная новость погубит Михримах и убьёт султана. Он всячески отговаривал от столь радикальной меры, предлагая просто припугнуть девицу, но точно не убивать. — Не стоит идти на такие жертвы, в конце концов, она Ваша сестра, — он едва поспевал за султаншей, которая направлялась в свои покои, которые некогда принадлежали её матери, — Подумайте о повелителе. Он ведь не переживет ещё одной потери. Пропажа Хюррем-султан, смерть Хатидже-султан… а тут ещё и его дочь. Как бы Вы к ней не относились, моя Госпожа, но для нашего повелителя, она такая же дочь, как и Вы. Её смерть его смертельно ранит, не берите грехи на душу. Сюмбюль-ага желал переубедить Михримах, потому что убийство, пусть и очень нелюбимого родственника — это преступление. Повелитель не простит этого, потому что это намеренное убийство, а значит вполне реальная угроза для династии. Да и такое злодеяние указало бы ещё на то, что смерть еврейской наложницы — это дело рук Хюррем, Михримах просто закончила дело своей матери. — Она точно причастна к тому, что пропала моя мама, если и изгонять, то всех, — Госпожа Солнца и Луны была непреклонна, желала убрать с глаз долой ненужную родственницу, всё ещё уверяя всех, что она точно могла что-то знать, потому что всегда была ближе к Хатидже. — Госпожа, прошу Вас, одумайтесь! Просто припугните её, но не убивайте. Пусть она сама уедет и дожидается повелителя у Шехзаде Мустафы, — ему это казалось самым логичным и безопасным вариантом, причем для всех и сразу. Михримах это не очень нравится, хотелось все-таки покончить со всем и сразу, как и хотелось оставаться на позициях непобежденного лидера, который сам решает, что ему делать и как быть. Но нужно было не просто припугнуть, а очень хорошо напугать, чтобы сестра не вернулась до самого возвращения повелителя, чтобы вообще все было, как раньше, когда на время отлучения султана из дворца, младшей дочери в Топкапы не было. И над этим нужно ещё думать, искать слабые стороны, страхи и, самое главное, нужно искать момент, когда она без сопровождения. И последнее — это самое трудное, потому что кто-то из свиты постоянно вьется рядом, а свидетели не нужны. Кончено, можно и их убрать, но сколько с этим возни.       Если женщина не сдается, она побеждает, если сдается, диктует условия победителю. Но это возможно только в том случае, если борьба происходит разными полами. Когда речь идёт о противостоянии двух женщин, то однозначно прольётся кровь одной из сторон. Самая жестокая борьба, как правило, у слабого пола, в которой проявлялись далеко не слабые стороны. Хюррем-султан удавалось бороться за себя, весьма жестоко убирая с дороги неугодных. Наложницы, сёстры, да даже Валиде скончалась из-за новости, которую ей принесла именно Хюррем. Противоборство всегда шло не на жизнь, а на смерть, потому что Госпожа прекрасно понимала, что ей нужно всю себя вложить в данном столкновении, чтобы чтобы обезопасить детей. У её же восхитительной дочери борьба шла не за жизнь, а за власть, за то, чего у неё никогда не было и, если бы не пропажа матери, то вряд ли бы было. Да, Михримах-султан хозяйка своего дворца, но он не столь велик по размеру и численности персонала. Ей, в точности, как и её сестрице хотелось что-то значить, не всегда быть правой рукой своей матушки, султанше хотелось являться самостоятельной личностью. Она всю жизнь живет с этаким синдромом отличницы, желая сделать всё точно, аккуратно и на высший балл, чтобы матушка была ею довольна. Так было в учебе, в делах и всей жизни, в целом, что даже после исчезновения рыжеволосой Госпожи, Михримах всё пыталась равняться на свою мать, сделать так, чтобы та оценила. Кому подражала её младшая сестра — было совсем неясно. Хоть, её воспитанием занималась по большей мере Хатидже-султан, от тётушки она ни нежности, ни утонченности не унаследовала, кутаясь во что-то мрачное, плотное, будто это защитит её от невзгод. У неё не было наставника, как у Мустафы, наследницами руководили матери, обучая необходимому, но Ибрагима смело можно было считать учителем не только у старшего Шехзаде, но и у его младшей сестры, поскольку паша жил с ней под одной крыше и его влияния нельзя было избежать, а советы никогда не игнорировались. Поэтому ничего удивительного в том, что в Госпоже отражался Ибрагим, никто не видел, если находил схожесть их характеров. — Я вот уже несколько дней думаю об одной очень незначительной вещи, как мне кажется, — Ясмин плохо знала Ибрагима-пашу, если знала вообще. Великий визирь, который много сделал для страны и не более того. Что-то про его высокомерие она, конечно, слышала, но сколько людей, столько и мнений, — Касым-паша. Он женат? Вопрос застает врасплох, что Джихан не сразу понимает сути вопроса и довольно долго смотрит на собеседницу, которая обдумывает, как объяснить свой интерес. — Нет, но вроде как когда-то был, а что? Сменились взгляды? — не поддеть она не могла, впрочем чего-то такого Ясмин ждала, поэтому слова её ни сколько не задевают. — Вряд ли, — девушка усмехается, качая головой, собираясь с тем, что сейчас озвучит, — Дело в том, что когда мы заходили к нему последний раз я кое-что заметила. Я могу ошибаться, но вдруг. Навести интригу удалось моментально, уже через секунду султанская дочка устраивалась удобнее, чтобы сказанное, если и шокирует, то падать она не будет. Впрочем, упасть от услышанного не получилось бы, хотя новость и выдалась несколько неожиданной. Так уж заведено, что к Гюльфем все привыкли и понимали, что она обречена на одиночество, хоть не так уж стара или некрасива. Ей никуда деться из дворца, только если повелитель лично не отправит её в Старый дворец или отпустит на вольные хлеба. Поэтому было несколько неожиданно и как-то удивительно, что кто-то посмотрел на наложницу. И дело не в том, что с ней что-то не так, а симпатия просто может разрушить её жизнь, к которой она так привыкла. — Стало быть, он, по твоим словам, что-то к ней испытывает? — Госпоже это не то, чтобы не нравилось, но какой-то червь сомнения по душе прополз, оставляя не самый приятный след. — Ну, мне так показалось, — венецианка кивнула, всё еще подумывая о том, что, возможно, там не столь сильные чувства, а просто симпатия. Но даже зарождение этакой влюбленности было на руку. Очень тонкую нить провела художница, сама того не ведая, что может помочь в сложившейся ситуации. Отношения между Гюльфем и Михримах, на данном этапе, оставались никакие. Но не будет же паша проверять, как на самом деле обстоят дела в гареме, поэтому слегка приврать было не таким уж и страшным поступком. Тем более, что для благого дела. Безусловно, врать нехорошо, но хочешь жить — умей вертеться. И младшая из сестёр вертелась, как могла, лишь бы достичь поставленной цели, которая её обезопасит и закрепит в дворце окончательно. Отдаленно это напоминало жену султана, только у Хюррем никогда не было, так называемой, благородной крови, которой ей вечно тыкали и не упускали возможности напомнить об этом. У обладательниц голубых кровей и белых костей, как правило, привилегий большей, да и жизнь им волей-неволей, но улыбается чуть чаще, чем всем остальным. И в данный момент судьба слегка приподняла уголки губ, когда свела султанскую дочь с пашой. Касым-паша никакой редкой и нужной информации не принес, поэтому встречу можно было не назначать за закрытыми дверями под охраной. — Ничего ценного, — Джихан-султан чертыхнулась, бросая не очень довольный взгляд на своего собеседника. — К сожалению, ничего, Госпожа, — мужчина кивнул, понимая, что все сказанное им, очевиднее всего, разозлит дочь повелителя, возможно, что расстроит, но есть вероятность, что, может быть, всё сказанное заставит изменить имеющиеся взгляды. Борьба двух дочерей государя до хорошего не доведет, поэтому меньше всего хотелось быть задействованным в «военных действиях». Молчание затягивается, что заставляет напрячься. Это можно было расценить, как затишье перед бурей, которая точно разнесет всё в пух и прах. Но лицо не выражало никаких эмоций, что пугало ещё больше. Чиновник полностью прокручивает всё, что сказал, находясь в поиске того, что могло бы так сильно озадачить Госпожу, которая, по видимому, что-то обдумывала. — Это очень печально, — гнетущая тишина наконец-то прерывается, но обеспокоенный взгляд никуда от него не уходит. Слова не звучали, как разочарование, они были просто пустыми и какими-то не очень естественными, — Мне не очень хотелось бы нагружать Вас, но… я очень рассчитывала на то, что Вы принесёте хоть какую-то хорошую весть. Если не начать действовать против Михримах, то многие покинут дворец. Касым-паша понимающе кивнул, хоть и не уточнял о том, кто конкретно и когда. Понятное дело, что луноликая Госпожа устроит этакую чистку и уберёт тех, кто ей неугоден. И паша понимал, что это будет касаться слуг, дворцового персонала, а не тех, кто связан с повелителем. Поэтому ему не было дела до данной проблемы, он ни у дел. — Временем ранее она сделала все, чтобы уехала Шах-султан. На очереди Гюльфем-хатун, — с опечаленным вздохом, девушка поджимает губы, улавливая боковым зрением, как резко в её сторону обернули голову. Ясмин была права. Паша поддался на провокацию, причем сам того не ведая. — Что Вы такое говорите, Госпожа? Как можно? — мужчина сама не ожидал, как озвучил данное. Уже после произнесённого он прикусил язык, но было уже поздно. Джихан постаралась подавить слабую улыбку, чтобы не выдать себя, поэтому пришлось приложить очень много усилий в свою актерскую игру, чтобы показаться расстроенный. — Она глава гарема и может это устроить. Наша прекрасная Гюльфем-хатун отправится в Старый дворец, — глаза паши выдавали его со всеми его грехами, эти каре-зелёные глаза, так и пищали о том, что не перенесут такого поворота событий, — Вряд ли Михримах сможет её выдать замуж, но… и это возможно. Все сказанное, как нож в сердце. Чиновник готов любые деньги заплатить, лишь бы сицилийка осталась в гареме, около повелителя. Пусть он её видеть никогда не будет около себя, но точно будет знать, что женщина свободна от брака и относительно рядом. Взгляд забегал, Касым-паша не очень явно, но занервничал.       Все тайное, рано или поздно, но становится явным. Чувства одного из визиря Совета стали известны ещё одному человеку. Испытывая столь светлое чувство к женщине, которая никогда о нем не должна узнать, потому что это неправильно, паша в который раз вынужден ввязываться в то, что ему совсем ненужно, хотя на этот раз, как ему казалось, он спасает саму Гюльфем, потому что только при власти Джихан-султан та будет жить спокойно при дворце. Приманка сработала, Касым старался сделать все быстро и четко, что заставляло улыбаться дочь правителя. Но улыбка дольше трёх дней не продержалась, увы, как бы не хотелось. Михримах-султан далеко не глупая, прекрасно понимала, что Мерджан, в первую очередь, служащий Шах-султан, а уже потом правая рука повелителя во дворце. Ему просто повезло, что у него данная должность, иначе давно исчез из дворца. Сюмбюль-ага не очень жаловал своего коллегу, если угодно, поэтому с завидной частотой докладывал обо всем, что можно. И именно он узнал о том, что хранитель покоев ведёт переписку с Госпожой, которую изгнали. И это была правда, которую не очень-то скрывали, но не желали выставлять напоказ. В письмах никогда не были указаны ни имён, ни обращений, ни дат, ничего. Но то, что это письма для Шах-и-Хубан — сомнений не было. Михримах-султан велела не только привести тень тётушки к себе на ковёр, но и обыскать комнату. Ничего найти не удалось, доказательств нет, кроме свидетельств евнуха. Конечно, глава гарема была больше расположена к верному слуге своей матери, но без единственной материальной зацепки ничего не могла предъявить. Куда оперативнее и аккуратнее оказались ближайшие слуги сестры Михримах, которые письмо не держали, но что-то подобное заметили у бывшей служанки сестры государя. Новость моментально облетела дворец, поэтому остаться в стороне Госпожа не могла, ей до мельчайших подробностей рассказывали происходящее и старались узнать побольше. Ясмин-хатун это совсем не радовало, потому что лицо не выражало чего-то радостного, а пальцы так и хрустели в тишине, под звук шуршащей юбки. Настроение было испорчено, что улавливалось невооружённым взглядом, а все это накануне встречи с ещё одним визирем. — Вы ведь не отмените встречу? — почему-то венецианка забеспокоилась именно за это, видя сколько ненависти горит в голубых глазах. — Конечно, нет. Но я найду способ прекратить это, — голос звучал отстранённо и даже жестковато, будто они в браке, десять лет женаты, а тут такая выходка. В голове вертелось много мыслей и все они очень неприятно давили на виски. Былой настрой испарился и все говорило о том, что Хюсрев-паша, с которым должен быть деловой диалог, встретит свою бывшую родственницу, в настроении весьма дурном. Не смотря на то, что никаких родственных уз между пашой и османской династией больше не было, повелитель был благосклонен к вдовцу. Паша остался жить в том дворце, который был подарен на свадьбу, а сам паша был готов оставить детей покойной Хатидже у себя, воспитывать их, как своих, но появившаяся Бейхан-султан предпочла забрать племянников к себе. И это было правильным решением, потому что близнецов стоило увезти подальше от всего того кошмара, что творился в столице. События развивались стремительно, дети просто потерялись в водовороте событий, который их утаскивал на самое дно, на берег им было бы не выбраться, поскольку течение тянуло даже опытных, пример тому их матушка или одна из теть. На этом самом дне совсем не желала оказаться Джихан, поэтому из кожи вон лезла, лишь бы не позволить сестре себя потопить. Не было удивительным, что кто-то из султанской семьи обращается к визирю Совета, только этого никто не делал, кроме повелителя, поэтому назначенная встреча вызывала какое-то волнение. Вопреки дурному настрою, султанша в руках себя держала очень даже неплохо, хоть резкость движений выдавали её. — Вы остались на посту, не убавили во влиянии и живете, как раньше, — это радовало, в первую очередь, самого пашу. Он переживал смерть своей жены, хоть та и не подпускала его к себе, ближе чем на метр, Хюсрев уважал сестру султана и искренне желал добра ей. И точно также искренне сожалел и скорбел. — Повелитель милостив, Госпожа, я рад, что он позволил мне жить в том укладе, в каком я жил при жизни Хатидже-султан, — мужчина кивает, всё ещё не понимая для чего его позвали. Глупо полагать, что поговорить и узнать, как живется спустя столько времени. Просто так ни сёстры, ни дочери султана не приходят. Есть те, кто приходит и кому хочется помочь, а есть и те, кого видеть не особо желаешь и делаешь все из-под палки. Хюсрев-паша частенько слышал от Лютфи-паши, что Шах-султан и младшая дочь повелителя имеют некоторые сходства в характере. Имея честь быть знакомым с каждой, паша сделал вывод, что не так уж они и похожи. Высокомерием наделены все родственники падишаха, надменный взгляд тоже неотъемлемый атрибут данного семейства, как и мания величия. Шах-султан была во много раз холоднее, более закрытая и очень лицемерная особа, втаптывающая своего мужа в землю, не видящая только себя и ничего другого, кроме собственного носа, хотя на людях может показаться, что всё совсем не так. Дочь повелителя, в силу возраста или жизненных обстоятельств, была мягче и очень переживала за Мустафу, она уважала Гюльфем-хатун и безумно любила Хатидже, что не могло оставить равнодушным мужа Госпожи. Если бы его поставили перед выбором, кому помочь, то не раздумывая, паша отправился выполнять поручения младшей из султанш. — Мне нужна помощь, Хюсрев-паша, — сомнений не было, что это прозвучит. Ей нужна была именно помощь, а не поддержка. В отличие от своего коллеги, мужчина тут же согласился, а не стал петлять. — Я сделаю всё, что в моих силах, — из глубокого уважения к покойной жене, которая горой стояла за свою племянницу, паша тут же дает согласие. Он разделял точку зрения Джихан-султан, которая считала Хюррем-султан виновной в смерти Хатидже. Да, Хасеки не было в этот момент рядом, но из-за неё всё спокойствие пропало во дворце, из-за неё сестра султана столько лет мучалась без Ибрагима и именно из-за неё ей пришлось расстаться с жизнью, чтобы никто никогда не узнал, где Хюррем и что с ней. Дабы отомстить за покойную жену, чиновник моментально согласился, обещая, что приложит все усилия и поможет.        Медленно, но верно союзники появлялись. Лед под ногами тронулся и важно было скорее покинуть замерзший водоем, чтобы не ускользнуть под воду. Планы всё ещё были размыты, что несколько омрачало, но больше мыслей было вокруг письма без дат и подписей. Все понимали кому они адресованы, но никто не мог доказать. Это очень заметно беспокоило обеих султанш. Кто бы во дворце не появился, а дух его, как специально, ещё долго бродил по Топкапы. Шах-султан исключением не стала. Она планировала присоединиться к дервишам, но не доехала, осела в одном из поместье вблизи Бурсы и вполне неплохо устроилась в нем, дожидаясь Эсмахан. Она планировала вместе с дочерью отправиться дальше в путь, но данная идея откладывалась, Эсмахан-султан все никак не возвращалась, а потом пришла весть, что дочь остановилась в Манисе, да ещё и во дворце Шехзаде. Новость всколыхнула Госпожу и она немедленно отправилась за дочерью, оставляя все свои дела, обеспокоенная данной связью. — Скоро это закончится, — в комнате был привычный полумрак, который Ясмин пугал первое время, но теперь в темноте она могла видеть не только очертания фигур, но и различать эмоции, черты лица, да и вообще видеть в темноте, как кошка. — Вы знаете, кто доставляет письма? — венецианка внимательно посмотрела в сторону собеседницы, которая выглядела спокойной, как никогда. — Нет. Да и не думаю, что кому-то это известно, — последнее было очень похоже на правду, потому что будет совсем не удивительно, если письма вообще передаются каким-то особым механизмом, — Просто, ему будет не до писем. После сказанного последовала слабая, но очень довольная улыбка. Она слегка настораживала, потому что можно было ожидать всего чего угодно. Но Госпожа поспешила заверить, что все не так ужасно, как могло бы показаться, просто теперь увеличиться объем работы, который точно не будет позволять поднимать голову лишний раз, не то, чтобы получилось куда-то лишний раз выйти. В этом помочь должен был бывший зять падишаха, который как угодно, но обязан найти какую-то работу в Совете, пусть и не совсем официальную. Изначально разговор планировался на другую тему, но Джихан резко изменила тему, понимая, что проблема вырисовывается куда значительнее и решить её нужно сейчас, пока она не стала серьезнее. Хюсрев-паша был близок с Лютфи-пашой, поэтому будет вполне логично, если именно он заявится к хранителю покоев с предложением, на который не предусмотрен отказ. — Вы так уверены, что он не откажется, а вдруг? — Ясмин казалось логичным рассмотреть все варианты, которые могут быть, а не зацикливаться на одном. Вбив себе в голову лишь единственный вариант событий, можно погрязнуть в разочаровании и унылости, что уже не однократно наблюдалось. — Нет, я не уверена. Но отказаться от заманчивого предложение во второй раз будет крайне глупо, — насколько заманчиво данное настояние — неясно, но бывший зять султана должен был убедить, заставить, попросить, что угодно сделать, но загрузить дополнительной работой. Ясмин-хатун находила в данном какую-то нелогичность, пытаясь сопоставить всё, что услышала, всё, что видела и все то, что планировалось. Было намного достовернее, найти того, кто передает письма, чем накидывать сверху работы, которую можно выполнить также быстро, как и всю предыдущую или не выполнить совсем, сделать поверхностно и абы как. Тут стоял вопрос не возможности, а желание, которое точно было в избытке. Столько же желания сидело внутри Михримах, которая всеми силами пыталась придумать хоть что-то, что могло бы значительно припугнуть сестру и выдворить её из дворца. Конечно, можно было применить схему, которая была с Шах-султан, но не было точных доказательств, что к одному из деяний тётушек причастна Джихан. Бали-бей очень четко дал понять, кого стоит подозревать, а кого нет. Младшая сестра была во второй категории. Методика должна была быть иной. Вся надежда была на Фахрие, которая видела вблизи врага, но калфа разводила руками, поскольку была ближе к Шах-султан, повиновалась ей.       В погоне друг за другом, девушки проживали дни. Каждая из них собирала информацию для себя, стараясь выгадать момент, чтобы нанести удар. Правда, до ударов, с обеих сторон, было ещё далеко. Однако были плюсы, один из которых обрадовал обеих. Как и предполагалось, с определённой нагрузкой оставшемуся во дворце бывшему рабу Шах-султан, стало не до писем. Хотя, причина была в том, что Госпожа просто не ответила на предыдущее, а новое ещё не видела, поскольку уехала за Эсмахан. Подобная тишина была впервые и это очень сильно напрягало и заставляло нервничать. Письма от сестры султана — это была единственная радость, которую оставили для Мерджана в данном мире. Стараясь забыться в работе, он уходил в неё с головой, поэтому предложение Хюсрева-паши принял, хоть и не сразу. Ему не хотелось засыпать, потому что в голове витали разные мысли, наполненные такой дуростью, что становилось тошно, поэтому проще было просто упасть без сил и проспать пару часов, опускаясь в кромешную темноту. Мир был не мил, потому что для него мир — это служение семье Шах-султан. Служить другим он не мыслил. Многие слуги перескакивали с одной тропы на другую, когда чувствовали, что пахнет жареным. Яркий пример тому — Фахрие-калфа. Девушка верно служила Махидевран-султан, ведь именно дворец Манисы был первым местом её пребывания и становления. Шехзаде Мустафа по своей милости спас, тогда ещё Диану, на рынке и забрал в своё имение. Диана верно служила Госпоже, была готова на всё, она во многом предотвратила попадание в ловушки от Хюррем. Потом служба вынудила её перейти на сторону к Шах-султан. А после служанка стала доверенным лицом Хасеки. Мерджан-ага никогда бы не смог уйти от Шах-султан, в свою очередь, как калфа ловко меняла стороны. Волевая и смелая, Фахрие, как её нарекли, смогла завоевать доверие Хюррем-султан. Она имела информацию на каждого из тех, кто был в коалиции против любимицы Сулеймана. Но найти что-то новое, в отношении младшей дочери султана, она найти не могла. Отчего-то сбор материала давался тяжело, будто ничего не менялось и все было стабильно, с тех самых пор, как Фахрие видела Госпожу последний раз. Удача была теперь на стороне Джихан-султан, которая задействовала не только Касыма-пашу, но и Хюсрева. Он снова согласился и обещал помочь. На этот раз встречаться теперь приходилось со всеми и сразу, раскладывая всё по своим местам. Оба министра сошлись во мнениях, что стоит задействовать тех, кто сможет отразить выпад сопротивления, которое непременно будет. — Глупо полагать, что Михримах-султан просто так сложит полномочия, будет сопротивление, поэтому Вам стоит подумать о том, чтобы задействовать тех, кто сможет отразить выпад, — Касамы-паша слабо усмехнулся, считая своё предположение верным. — Это и правда необходимо. Госпожа будет сопротивляться, тем более, что повелитель всегда оставляет охрану, когда уходит в поход, — идею поддержал Хюсрев, склоняя султаншу к тому, чтобы она отошла от Совета и двинулась в сторону янычар. Только было одно но, которое тормозило. Джихан не знала никого из корпуса янычар и просто так явиться туда не могла. Это и заставило её нахмурить брови и закусить губы, хрустеть пальцами она не стала, всё-таки неприлично. Всё сказанное её радовало и омрачало одновременно. Она вновь оказалась в тупике. Но её мрачность поспешили развеять, будто в дождливую погоду отменили все поездки. Касым-паша, который в своём роду не имеет ни единого женского пола, имел определенных личностей, которые приходятся ему родственниками по линии своих невесток. И эти самые родственники определенным образом, косвенно или прямо, имели влияние на янычар или же занимали посты среди них. Поэтому данная забота перешла вновь на него. — Вы сестра наследника османского трона. Шехзаде Мустафа, Ваш старший брат, очень уважаем янычарами. Его любят, чтут и будьте уверены, стоит Вам хоть слово сказать о Шехзаде, как Вас поймут и окажут поддержку, — паша говорил так уверенно, что девушка слушала его не отрывая голубых глаз. Она знала, что брат пользуется большим вниманием вооруженных сил, что его любит народ. Но это ведь была его заслуга, а не её, вряд ли народ знал что-либо о ней. Сомнение поселилось в душе и заставило качнуть головой. — Но ведь чтут и любят не меня, а Мустафу, — султанша сложила руки на груди, поглядывая то на одного, то на другого чиновника, — Я не хочу подставлять брата. Ей меньше всего хотелось, чтобы её действия навредили Мустафе. Пожалуй, в этом и было её главное отличие от Шах-и-Хубан: Госпожа была готова встать на колени перед отцом, если её брату будет угрожать какая-то опасность, которая может лишить его жизни или очень сильно навредить. Шах-султан на такое способна не была, она всегда искала выгоду для себя, думая о ком-то в последнюю очередь, даже если кто-то — это её родной человек. Когда смерть пришла за Ибрагимом, то Госпожа устраивала свою жизнь, не очень-то уделяя время безутешной сестре. В свою очередь, когда Мустафа потерял сына, Джихан поспешила оказать около него, поддерживая, как только можно. — Как ж Вы его подставите? Мустафа будет совсем не при чем, просто Вы окажите давление на народ, упомянув его. Упомянув всего лишь, — Касым-паша сейчас напоминал больше змея искусителя, чем сторонника с благими намерениями. Вторить ему начал и ещё один соратник, который принялся убеждать, что одно лишь упоминание о Шехзаде поможет завоевать сердца янычар. Упоминаниея, а не подставное письмо. Нужно было решать здесь и сейчас, как быть дальше и давать ли добро на встречу с кем-то из корпуса. Озадаченность слишком хорошо прослеживалась во взгляде, стоило взять время подумать, но если растягивать так драгоценные минуты и часы, то можно провалить всё задуманное. Мысли буквально рвали её на части, заставляя судорожно втягивать воздух и мысленно чертыхаться. Её собственная нерешительность её же и губила прямо сейчас. Один неверный шаг и можно просто провалиться, как под лед, на которым только что прыгали. — Я согласна на встречу с секбанбаши*, — султанша наконец-то подает голос, заставляя всех облегченно выдохнуть. У неё нет выбора, поэтому стоит идти на столь крайние меры. — Прекрасно, я оповещу Вас, когда это будет возможно, — паша слабо улыбается, хотя его улыбка никак не ободряет Джихан, которая всё ещё сомневается в своём ответе, — Госпожа, Вы всё сделали правильно. Когда Шехзаде Мустафа придет к власти, ему будет проще, потому что власть гарема уже будет у Вас. Если считаете, что поступили неправильно, то подумайте о брате. Вряд ли Михримах-султан будет рада сотрудничеству с тем, чья мать была врагом номер один для её родительницы. Слова на какую-то малую долю позволяют легко вздохнуть, но не настолько, чтобы отпустить все тяжкие мысли. Касым определенно прав, Мустафе будет проще работать с ней, да и Махидевран-султан будет в ещё более почетном положении, ей будет совсем не грешно передать власть. Но ведь брат не завтра и не через месяц взойдет на престол, как-то нужно будет жить до этого момента. Не то, чтобы она не желала занимать эту должность при отце, скорее, наоборот, но султан не видел никого на данном месте, кроме Хюррем. И это несколько коробило, хотя с этим определённо можно жить, после того, как взять власть в свои руки.       Очень справедливо было подмечено то, что Михримах-султан просто так не сложит свои полномочия. Она дочь своей матери, которая чего бы ей не стоило будет биться за своё. Власть, которая ей перешла от Хасеки, Михримах считала своей по праву. Это, как престол, который передаётся от родителя к ребёнку. Отец, который является султаном, передаёт свой трон своему Шехзаде, в точности и гаремная власть отходила от матери к дочери, в данном случае. Все было законно и урегулировано. Но с каких пор Хюррем и закон — это вещи связанные друг с другом? Сколько из-за неё было нарушено традиций и обычаев. Если яблоко раздора и появилось в Топкапы, то его олицетворением была именно рыжая бестия, которая с первых секунд своего пребывания во дворце навела шуму. Наверное, если бы не она, то и отношения между сестрами были несколько иными. Но время упущено и ничто не станет связующим звеном. Они были вынуждены при отце держать нейтралитет, но с каждым разом это было всё сложнее, они уже не скрывали ненавистных взглядов в отношении друг друга. Луноликая Госпожа будто чувствовала, что против неё очень активно ведется подпольная кампания. Поэтому сидеть сложа руки она не намерена, всё пыталась как-то подослать к сестре кого-то из своих служанок, как-то что-то подстроить, но всё никак не получалось, слишком хорошо работал персонал, который верно служил младшей сестре. Ни одна служанка не рискнула что-то передавать, не проверив лично, не досмотрев вещь, чего говорить о том, что ни одно постороннее лицо не заходило в покои Госпожи. Михримах это не нравилось, потому что все её попытки успеха не имели. — Её просто стоит убрать тем же методом, что и её мать, — это мысль как-то спонтанно пронзила разум Михримах-султан. Она была так зла, что глаза потемнели, а спины была настолько ровной, что стало дурно. Сюмбюль на данное высказывание отреагировал настороженным взглядом, потому что до этого речь шла не о том, чтобы убивать, а припугнуть. Но султанше все эти поисковые работы надоели и она уже была настроена на то, чтобы просто раз и навсегда избавиться от врага. — Но Вы ведь понимаете, что это не так просто, Госпожа, — Фахрие прекрасно помнила главную фобию младшей дочери султана, причем настолько сильной она была, что было даже как-то страшно представить, что будет, если, не дай боже, кто-то зайдет в хаммам. Михримах осознавала, что это будет очень непросто, но терпение было на пределе. В конце концов, для неё Джихан-султан была такой же предательницей, как и тётки, от которых она так ловко избавилась. Она ведь сама призналась Бали-бею, что желала пропажи Хюррем, но её опередили, следовательно, Михримах рано или поздно, но пришла бы к мысли, что от сестры нужно избавиться: выдворить из дворца или убить — совсем неважно. Сюмбюлю такие радикальные меры не нравились, поэтому он поспешил остановить служанку, когда они вышли из покоев. — Ты ведь не надумываешь лично расправиться с дочерью султана? Не бери грех на душу, Фахрие-калфа, — своим фирменным жестом, он пригрозил девушке пальцем. Служанка выглядела, как всегда спокойной и лишь громкий выдох заставил агу напрячься. — На моей душе достаточно грехов, Сюмбюль-ага, — она едва усмехнулась, наблюдая за евнухом, чьё лицо выражало обеспокоенность, — Михримах-султан настроена решительно, но я хочу оградить её от столь громкого дела и опрометчивого решения. Если она отправит кого-то другого, то Госпожу убьют, а я всего лишь припугну. Это звучало очень логично, хотя, евнух не был до конца убежден, что именно так и будет, как ему только что озвучили. Не то, что бы он не доверял калфе, просто боялся, что пойдёт что-то не так и убийство станет реальностью. Тогда никому головы не сносить, повелитель будет рвать и метать, а ещё хуже, если встряска его добьет окончательно и он отойдёт в мир иной. Страшно вообще предположить, что тогда будет, ага старался об этом не думать, потому что охотно верил, что мысли материальны.       Многие склонялись к тому, что мысли, которые становятся желаниями имеют свойство воплощаться в жизнь. Только почему-то мало, кто знал о том, что данное поверье имеет продолжение. «Все мысли материальны, если их правильно сформулировать,» — звучит это так и работает это тоже по такой схеме. Для исполнения желаний и постановки целей важен особый психологический настрой: например, Наполеон Бонапарт утверждал, что в его словаре нет слова «невозможно». Как бы нет ничего невозможного, вот он и завоевал всю Европу. Однако в данном случае вместо французского правителя, был османский государь, который активно вел военные действия вблизи Буды. Вряд ли он предполагал, что война сейчас происходила в его дворце, где две кровные сестры готовили наступления, причем похлеще, чем те, что разрабатывали военачальники в шатре падишаха. Противостояние двух женщин — это всегда что-то очень недоброе, потому что методы борьбы могут быть настолько изощренными, коварными и жестокими, что становится не по себе. Когда-то Фахрие-калфа должна была убить Хюррем-султан. Госпожа была в бане и вряд ли о чем-то подозревала. С Хюррем всегда была толпа служанок, но даже если не вся компания, то точно пара штук. Фахрие удалось себя же спасти, сказав, что девушка хотела напасть на Госпожу. Перепуганная до смерти Хасеки помчалась к падишаху. Случайный поворот головы спас рыжеволосую султаншу. Впервые ей было настолько страшно, что она не могла спокойно спать несколько суток. Страх за свою жизнь и картина прошлого не позволяли сомкнуть глаз. Это был обычный весенний день, уже было достаточно тепло, чтобы подолгу гулять в саду. Ничего не предвещало беды, пока до Госпожи не дошёл слух, что повелитель, которому она ещё часами ранее предлагала прогуляться, теперь бродит вдоль кустов с другой стороны сада, со своей другой дочерью и другой женщиной. В Госпоже взыграла ревность. Она с Михримах и Селимом сидит в одной части сада, а он уделяет своё время другим людям, хоть те и являются его семьей. Сначала ей не хотелось верить в то, что ей передали, но глаза не могли обмануть Хюррем. Её горячо любимый муж носит на руках не её дочь, а совсем другую, чужую для неё девочку, и целует прямо сейчас не её, а женщину, которая даже веру не сменила, а так плотно засела в его сердце и разуме. Потом последовала ночь с четверга на пятницу и повелитель вновь отдал предпочтение другой, вновь совместные прогулки и ужины. Будто больше не было Хасеки, которой посвятили и титул, и стихи и много чего ещё. Она исходилась от ревности, горела в огне злости, пока не решилась на отчаянный шаг. Султан всё дальше и дальше отходил от своей рыжеволосой жены, уделяя время другой части семьи. Было горько и очень больно, особенно, когда на руках сидели не её дети, а рядом с собой он сажал не её. Всю боль Махидевран-султан теперь могла испытать и Госпожа, которая не знает проигрышей. Хюррем не могла лично разобраться с ненавистной фавориткой, которая уже стала чуть ли не женой, только без никяха. Нельзя было и своих слуг отправить, поэтому пришлось обходить острые углы. Яд одна из служанок подлила в воду, которыми помыли фрукты и понесли в баню. Это было обыденное дело, принести в баню фрукты или сладости и задержаться там на добрых часа два или три, обсуждая всех и всё. Беды ничего не предвещало, был самый обычный весенний день, разве что все только-только начали отходить от похорон Валиде. — Джихан-султан спит, Госпожа, можете спокойно идти в баню, — служанка слабо улыбнулась, после того, как отчиталась той, кому служит. Ей все верно служили, никто не думал переходить на сторону другой Госпожи. Вряд ли кто-то догадывался, что ведро воды отравлено, потому что оно стояло на кухне, где всё тщательно проверяется. И вряд ли кто-то предполагал, что вечерний поход в баню станет столь трагичным. — Она не должна проснуться, но если вдруг, то скажешь, что я скоро вернусь, — от этой еврейки никто и никогда ничего дурного не слышал. Она была вежлива и сдержана, даже со своими слугами. И её любили за это, уважали за то, что не поддается на провокации и не бежит впереди всех. На мгновение Сигаль задерживается у двери, оборачивается, чтобы ещё раз посмотреть на диван, на котором заснул её ребёнок. Она выходит из комнаты и надеется, что очень быстро вернется. Она не планировала задерживаться дольше, чем на сорок минут, поэтому к тарелкам с едой не притрагивалась. В последнюю минуту, когда мыльную пену смывали с волос, наложница повелителя взяла совсем небольшую дольку от яблока. Черт её потянул притронуться к тому, что все полчаса стояло нетронутым. Всего одна небольшая долька зеленого яблока, которая пропиталась ядом очень круто всколыхнула организм. Через минут пять её начало знобить, хотя в банях всегда тепло. Начали ныть мышцы, кровь сначала двигалась очень медленно, а потом циркуляция усилилась. Складывалось ощущение, что всё внутри горит, глаза зачесались, дышать становилось всё труднее, очень сильно хотелось пить. Координация движений стремительно начала нарушаться, а когда встать удалось, с помощью служанок, Госпожа не успела сделать и пять шагов, как рухнула на кафель, ударяясь головой о мрамор. Тело моментально рухнуло и больше не шевелилось. Начали образовываться лужи крови, которые становились все больше и больше, на крик служанок сбежались люди, но это уже не спасло бы ситуацию. Позднее всем скажут, что головокружение было вызвано ранним сроком беременности, которая прервалась вместе с жизнью будущей матери. Все выглядело, как несчастный случай и только особо опытные знали, кто мог стоять за столь хорошо спланированным действием. Хюррем видела кровавую картину, хотя её и близко не было в бане в тот момент. Её не было даже в Топкапы, но новенькая наложница, которой она заплатила, выполнила всё четко и по плану. Девушку никто не видел рядом с Хасеки ни до, ни после случившегося, всё выглядело натурально, хоть не все поверили в то, что произошло, а потом эта же наложница куда-то исчезла. Госпожа убрала с дороги ненужную женщину, которая, упаси господь, родила бы сына. Михримах-султан взвалила на себя ношу убрать сестру, чья защита была намного мощнее, чем у её матери.        Ни у кровной родительницы, ни у тех, кто пытался заполнить своей заботой пустоту и дыры в детской душе, не хватило бы ни ума, ни смелости, ни безумства, чтобы идти лично к янычарам. Вообще вряд ли за всю историю династии была такая особь женского пола, которая не через кого-то, а лично прибыла в янычарский корпус, куда заходить, в принципе, запрещено, если ты не наследник и не прибыл с отцом. — Исмаил брат моей невестки, он постарается помочь, — Касым-паша держался на пол шага сзади, всячески старался разболтать слишком молчаливую спутницу. Ему это не нравилось только по той причине, что было совсем непонятно, что на уме у монаршьей особы. В данный момент непонятно было даже Джихан, которая ещё не до конца осознавала к кому и зачем идёт. Она постоянно твердила себе, что всё, что она сейчас делает — это ради Мустафы. С этой мыслью она засыпала, с ней же и просыпалась, твердя одну и ту же фразу, поглядывая на собственное отражение. Ей об этом неоднократно говорили оба визиря, когда они пересекались. Но Джихан слишком хорошо понимала, что в данный момент, она просто прикрывается братом и пользуется его влиянием ради собственной выгоды. Ей это не нравилось, но иного варианта она не имела. Глупо говорить, что Госпожа вынуждена так поступить, поэтому она и тешила себя тем, что это ради будущего, ради Мустафы. Под столь гнетущие мысли она совсем не заметила, как они прошли окольными путями к нужной двери, где их уже ждали. На пару секунд какая-то растерянность атаковала разум и исказила внимание, это заставило не сразу шагнуть в нужную сторону и не столь моментально ответить слабым кивком головы на приветствие. Ей уже некуда было бежать, потому что через порог данного помещения султанша перешагнула, находясь в какой-то пелене и пути назад уже не было. — Собственно, как я и говорил Вам, Исмаил-ага, секбанбаш корпуса янычар, — тишину додумался прервать паша, ощущая, что родственник, в силу этикета не начинает диалог первым, а Госпожа по каким-то своим причинам стоит молча. Нужно было собраться немедленно и не стоять, как вкопанной, но вся решимость и все мысли напрочь покинули голову. Весь этот растерянный вид мог дурно повлиять и оставить без поддержки, которая так необходима. Поэтому Джихан-султан кивает, стараясь судорожно собрать все мысли в кучу, будто это рассыпавшиеся бусины, которые она уронила. — Я наслышана о Вас, ага. Думаю, Вам не без известно зачем я здесь, — слова выходят, слава создателю, спокойно и голос не дрожит, а глаза не носятся от одного предмета к другому. На сказанное мужчина кивает. Он не вызывал у неё страха, хотя что-то мнительное в отношении него было, но только по той причине, что это был человек метра под два ростом и с весьма суровым взглядом. Под подбородком, слегка уходя на шею, у него был очень видимый шрам, который бросался в глаза, хоть и не был хорошо заметен, к нему необходимо было приглядеться, но почему-то ей удалось это узреть. Глаза не выражали никаких эмоций, как и лицо. Конечно, было глупо полагать, что это будет человек, с той же комплектацией и теми же повадками, что и Касым-паша, потому что это его не кровный родственник и занимается он иным делом, но Госпожа ожидала увидеть что-то иное. — Мне всё известно, можете не повторять, — голос не был грубым, но почему-то вызывал мороз на коже. Это был очень спокойный и холодный человек, который всем своим видом показывал, что к нему просто так не подступиться. На брошенную фразу султанша кивает, выжидающе поглядывая на Исмаила. Трактовка имени означала фразу: «Да услышит бог». И это было очень символично, потому что с помощью этого человека господь её услышит и отправит помощь, которая так нужна. Однако взгляд правой руки главы данного корпуса был очень далек от того, что он пойдёт навстречу, — Только я поспешу Вам сказать о том, что Ваш отец, наш великий падишах, оставил и для Вас, и для Вашей сестры по определенному и одинаковому количеству человек, которые должны нести службу около Вас и защищать, в случае чего-либо. Я могу дать Вам только это подразделение. Но знайте, что я должен выслать столько же человек для защиты Михримах-султан. Полученная информация заметно омрачает женское лицо, которое за пару секунд стало выражать неприязнь к человеку, который столь неоднозначно отозвался. Что-то подсказывало, что данный человек не будет участвовать в данной операции. — Что это значит? — вопрос был задан с целью того, чтобы мужчина прямо дал ответ, не юлил, как сейчас. Все предельно ясно, что помогать он отказывается, а если и поможет, то сделает всё для безопасности потенциального врага. — То и значит, Госпожа. Если я помогу Вам, то это будет означать, что намеренно подвергну Михримах-султан опасности, а мне вверили её безопасность. Как и Вашу, — тонких губ коснулась слабая усмешка, которая заставила султаншу фыркнуть. Ей очень не нравилось, как всё складывалось, — Так уж получается, что вы равнозначны. — Замолчи, Исмаил-ага! — его слова проходились по самой болючей ране, Джихан не нравилось, что её считали такой же, как и Михримах. Они абсолютно разные и ни капли не равнозначные. А ещё её очень раздражала эта спокойная и несколько надменная манера разговора, поэтому выставленная вперед ладонь заставила замолчать всех, обрывая мужчину, но он не сильно расстроился. Касым-паша успел несколько пожалеть, что привёл сюда дочь падишаха, которая сейчас может обозлиться и разойтись до скандала, — Я пришла к тебе за поддержкой! Оказала честь посетить это место, а ты стоишь и будто насмехаешься! Перед тобой дочь Сулеймана Великолепного, кровная сестра Шехзаде Мустафы, которого так любят твои янычары! Нельзя было сказать, что от Госпожи исходил крик, но в той тишине, в которой стояли все трое, её слова звучали громче. Лицо секбанбаши изменилось при упоминании Шехзаде и повелителя. Мустафа с детства был обожаемым внуком и любимым сыном, хоть отец и был к нему, как может показаться, несправедлив в последнее время. Он завоевал любовь народы и словом, и делом. А янычары питали к нему симпатию по той причине, что рвался наследник престола в бой первым, прикрывая собой своё же войско. Ему некогда было отсиживать в шатре, он активно разрабатывал планы и наступательные операции и ни одна из них не накрылась, все завоевания были достигнуты. Мустафу уважали, любили и одного его слова было достаточно. Детей Хюррем-султан тоже любили, но не так, как старшего наследника, который мог лично унести с поля боя своего солдата или в схватке прикрыть. Было известно и о том, что мать старшего из сыновей падишаха, Махидевран-султан, имеет теплые отношения с одной из дочерей султана. Народ не глуп, прекрасно понимает, что это не Михримах-султан, потому что между рыжей бестией Хюррем и весенней розой Сулеймана холодная война с самых первых минут их первой встречи. Мустафа писал письма сестре с походов и очень часто её видели в Манисе, поэтому было предельно ясно, кто всецело держится за родственника и кто готов оказать ему любую помощь или поддержку. — Мне нужна эта власть, чтобы никакие змеи не подползли к Мустафе, — осознавая, что влияния брата столь широко, что при упоминании его имени, заместитель командира заметно поубавил в своей вольности, будто Шехзаде стоял позади женской фигуры, — Поэтому я и прошу поддержки. Если хочешь убить змею, то нужно рубить не с хвоста. Глаза у родственника паши были непонятного цвета. Они были желто-зеленые с редкими свечением чего-то карего, впрочем, глаза точно подчеркивали сущность своего хозяина — они были такие же неоднозначные, как и сам ага. Он впервые поднял взгляд, в котором не было насмешки или ехидства, обращаясь с некой тревогой, будто услышал от султанши что-то страшное. — Змея — это Михримах-султан? — это было уточнение, которое стоило задать. Ходили разные слухи о том, что творится внутри семьи султана. Хотелось видеть достоверную картину, чтобы знать, на что идти. — Для Вас не будет тайной, что мы не ладим, — ответ уклончивый, но этого достаточно, чтобы слабо усмехнуться, принимая всё сказанное младшей из сестер. Хотелось добавить, что если Михримах змея, то перед ним тоже не совсем человек, но ага воздержался. — Если Вам нужна поддержка, как Вы сказали, то Вам следует её просить не у меня, — воина одарили очень тяжёлым взглядом, который его даже озадачил, поэтому он тут же поспешил добавить, — Вы должны просить поддержки у тех, кто возьмётся Вам помогать. Какой толк от одного человека? Обратитесь к янычарам, как сделал бы Ваш брат. Он много раз обращался к ним лично. К такому повороту событий жизнь её не готовила, поэтому в голове возник вопрос: а что сказать? Ей ведь запрещено появляться в подобном месте, а тут ещё и публичное выступление, а если всё пойдет не по плану, то будет что-то страшное, отец разорвет её, если узнает. — Вы обратитесь к янычарам сами, если кто-то надумает присоединиться к Вам, то я держать не стану, отправлю этих ребят к тем, кто должен Вас защищать. Если Вам повезет и их окажется больше, чем тех, кто защищает Михримах-султан, Вы одержите победу. Никто, даю слово, никто не узнает, что Вы тут были, — Исмаил вновь сказал всё спокойно и холодно, наблюдая за тем, как лицо напротив стало бледнее, а его родственник схватился за сердце. Оба были уверены, что от такого рискованного шага Госпожа откажется, но либо она очень смелая, либо безумная, потому что голова закивала и она согласилась. Касым-паша принялся отговаривать Джихан от этой затеи, был готов придумать что-то другое, но только не выходить к солдатам. — Госпожа, аллаха ради, одумайтесь, ни одна женщина не посмела бы, — у него начала кружиться голова от того, сколько мыслей было в данные момент вокруг ситуации, которая точно плохо закончится, — Это же такое безумие! Такое нарушение! — Между храбростью и безрассудством граница отсутствует, — девушка фыркнула, плотнее наматывая ткань на голову, чтобы случайно она не спала и её присутствие не стало ещё более безрассудным. Какое-то время её все-таки пытались отговорить, пока они петляли коридорами. Паше было не просто страшно, он уже был готов отдать душу господу, понимая, что сейчас творится что-то очень неподобающее и если дойдет до падишаха, то конец всем: и ему, и родственнику, и янычарам. Это была немыслимая дерзость, безумство или смелость, черт пойми что, не иначе, что творила эта эгоистичная девчонка. Она в могилу унесет столько жизней из-за своей прихоти, подумать только, чтобы женщина выходила к янычарам, да ещё и с обращением. Её отчаянно пытались отговорить, пока шли, пока все выстраивались, но султанша настырно стояла на своем, не делая шага в сторону. Касым до последнего пытался хоть как-то отвести её в сторону, пока никто ещё ничего не увидел, но его ждал тот же жест, что и его зятя — выставленная вперед ладонь, призывающая немедленно замолчать. — Это немыслимо, — в очередной раз пробурчал паша, когда к ним вернулся секбанбаш, слабо усмехаясь увиденной картине: белый, как мел чиновник и серьёзно настроенная дочь повелителя. — Смелость — начало победы, — отозвался Исмаил-ага, очень слабо улыбаясь, как бы желая ободрить своих компаньонов. — Считаете это смелостью? — паша остался позади, а им пришлось сделать несколько шагов вперед, чтобы выйти к народу. — Вы ведь сами сказали, что грань отсутствует. Безумно, но смело, — мужчина кивнул, заставляя посмотреть вперед, где были сплошь и рядом люди в ярко-красной форме, которые не поняли, что им делать. Они были в такой же растерянности, что и Джихан, когда перешагнула порог данного заведения. Надо бы отвернуться, потому что так положено, но при этом к янычарам вышли намеренно, значит, следовало преклонить колено, потому что особа царствующего рода, дочь самого правителя. Вся эта ситуация была одним большим помешательством, как для вышедшей персоны, так и для тех, кто её встретил. Однако после минутной паузы, красные фигуры синхронно опустились, понимая, что данный выход не случайный и принимать Госпожу стоит, как любую монаршую фигуру данного государства.       Она очень хорошо помнила жест, который выполнял отец. В нем не было ничего такого, что могло бы вызвать трудность в исполнении, просто Джихан не была уверена, что его стоит показывать, в конце концов, она ведь не Шехзаде, не имеет и права на трон, а тут такой выпад. У родителя этот жест выходил очень красиво, важно и благородно. Мустафа тоже поднимал ладонь вальяжно и значимо. Но все это делали мужчины, в чьих руках была власть, влияние, кого знали и видели в боях. Если бы сейчас на её месте стоял самый младший из сыновей султана, то было бы меньше дискомфорта. «В Европе во главе страны может стоять женщина. У нас это не позволительно,» — слабая усмешка касается губ, когда мысль непроизвольно осядет в голове, наталкивая на мысль, что, наверное, точно так же, где-нибудь в Англии монарх, которым является женщина, выступает перед стольким же количеством людей, а, возможно, их даже больше. Рука как-то непроизвольно дрогнула, после чего поднялась, будто сама по себе, призывая воинов встать с колен. Это вышло как-то само по себе, словно она всегда так делала, хотя в такой малопонятной ситуации была впервые. В данный момент перед ней были не подданные, не просто люди с оружием, а те, кто окажет поддержку, кого можно назвать союзниками. А к союзникам следовало относиться осторожно и с уважением. Этому её никто не учил, просто данное казалось очень простой истиной: если ты хочешь, чтобы люди шли за тобой — иди за ними, если хочешь, чтобы люди тебя понимали — научись понимать их, если хочешь, чтобы люди хорошо к тебе относились — относись хорошо к ним. Правда, это не со всеми работало, иной раз хорошее отношение воспринималось, как должное. Но конкретно сейчас и конкретно с этими людьми данный метод должен работать, по крайней мере, со слов Мустафы можно было сделать такой вывод. — Кто-то думает, что просить о помощи значит проявить слабость. Это глупость и упрямство. Как бы ты ни был силён, союзники сделают тебя сильнее, — слова давались не совсем легко, но голос не дрожал, держался спокойно и ровно. Мустафа просил о помощи своих янычар, он не боялся обращаться к ним, следовательно, не стоит бояться и ей. Тем более, что уважение к дочери повелителя уже проявили, дурного ждать вряд ли придется, — Шехзаде Мустафа никогда не боялся обращаться за помощью к янычарам. Мой брат никогда не боялся обращаться казалось помощью к тем, кто верно служит, охраняет его семью. Но сейчас он далеко, чтобы я могла обратиться к нему. Он всегда восхвалял янычар, всегда восхищался бесстрашием и единством! Вы — это залог безопасности нашей Великой империи! Вы — это те, кто верой и правдой служат султанскому дворцу, который уже столько лет находится под влиянием русской рабыни! Султанша не была уверена, что убедит всех в том, что нужно встать на её сторону. В качестве заверений лились такие речи, как то, что прятаться и скитаться по дворцам империи, дочь властелина мира не может и не должна, а убийца её родительницы все ещё во дворце, Михримах-султан искать грешника не станет и Джихан не позволит. — Власть гарема не должна быть несправедливой! Хюррем-султан была несправедлива ко всем, кто не является её сторонниками, такая же точка зрения и у её дочери. Шехзаде был недостойно изгнан в Амасью, его не берут в походы, а его мать не управляла гаремом, как это полагалось. Все традиции были нарушены из-за русской рабыни, — было очень странно, что слушали её внимательно, изредка кивая на какие-то высказывания, касательно Мустафы, — Справедливость без силы и сила без справедливости — обе ужасны и невозможны. Будет справедливо, если отобрать власть силой. Сложно, но необходимо. Только так вы, верные союзники старшего сына Сулеймана, оградите его от врагов, которые будут поджидать его в Топкапы. Время на речь у неё не было абсолютно и импровизация определённо была не самая достойная, но это лучше, чем ничего совсем. Лучше попытаться и знать, что не получилось, чем сидеть сложа руки и гадать, каков был бы успех. Но что-то подсказывало, что это провал, потому что её встретили кромешной тишиной и проводили тоже ею. Резкий разворот оповестил о том, что Госпожа удаляется, давая время на размышления. Но его было мало — пара дней. Хотя, некоторые, кто фанатично поклонялся Шехзаде, уже сейчас был готов идти в бой, лишь бы в будущем ничто не угрожало Мустафе.       День выдался тяжелым, что ни о чем не хотелось ни говорить, ни думать. Облегчения не было даже при условии того, что всю дорогу Касым-паша уже не говорил о безумстве, а больше уверял в том, что все получится. Но на этот счёт были сомнения, которые активно разъедали мозг. Хотелось скорее смыть с себя весь негатив, пыль и дурные ассоциации. — Как всё прошло? — стоило перешагнуть порог дворца, как всплыла вечная спутница, которая направлялась из сада. — Не самым лучшим образом, — Джихан фыркнула, отмахиваясь от дальнейшего диалога. Настроя на разговор не было, что заметно невооруженным взглядом, поэтому настаивать на чем-то смысла не было, окажись всё иначе, то Ясмин рассказали бы всё самой первой и до мельчайших подробностей, но на такое рассчитывать не приходиться. Хотелось окунуться с головой в воду, да похолоднее, чтобы всё дурное вышло вместе с водой. Баня была готова довольно быстро, времени терять не хотелось, как и не было желания задерживаться в обществе с людьми, на сегодня столпотворений точно хватит. В замкнутом пространстве, где кроме тебя только вода и пар, сейчас было намного лучше, чем во всем дворце, где слуги шныряли из стороны в сторону, а ещё можно было встретить главу гарема, чьё лицо видеть, ну, вообще не хотелось. Откровенно говоря, хотелось сбежать куда подальше. Дурно настроенную девушку заприметила калфа, которая покидала покои Михримах. Фахрие сразу отметила ряд определенных нюансов, которые сейчас были ей на руку. Выслеживая каждую служанку, приближенная Хасеки отметила, что одна всё-таки зашла внутрь, но, как известно, долго она не задержится и обязательно выйдет через какое-то время. Так и вышло, русоволосая особа покинула хаммамам и последовала обратно к покоям. Фахрие чертыхнулась, понимая, что план ей не реализовать, как та же девушка вышла из комнаты, держа в руках что-то из вещей. Обычно таких оказий не происходило, но день располагал к тому, чтобы осуществить задуманное. Отличающаяся ловкостью и силой, некогда Диана, весьма быстро перехватила девушку, затаскивая в дальний угол коридора. Сопротивления были не очень долгими, служанка, не желая расстаться с жизнью, согласилась сделать, что угодно и под этой фразой, Фахрие имела ввиду то, что её проведут в баню. Охрана с недоверием оглядела заходящую второй, осмотрела каждую, после чего дальнейший путь был чист. Обе служанки вошли без проблем, но стоило тяжелой деревянной двери захлопнуться, как светловолосая девушка уже почти крикнула, но её успела заткнуть калфа закрывая рот ладонью и сильно прижимая к кафельной стене. Не рассчитав силы, девчонка не припечатывается к стене, а ударяется о неё. Тело падает, но из-за звуков воды и относительной дальности от парильной, этого не слышно. Когда-то, в точно такой же ситуации, служанка Хюррем уже была, только тогда её приказом было убить, а не припугнуть, поэтому на данной момент она не очень паниковала, хоть и справедливо опасалась, что поднимут шум. Но когда что-то подобное пугало бесстрашную и преданную Хюррем особу? Тихими шагами, улавливая слухом шум воды, прислужница осторожно двигалась в нужное помещение, стараясь лишний раз не дышать. Она не планировала нападать, не собиралась причинять вред здоровью, потому что отдавала себе полный отчёт в том, что делает и кто её жертва.       Шум воды становится громче с каждым шагом, а в какой-то момент Фахрие-Диана понимает, что подол платья мокрый и сама она ступает по воде. Это вызывает у неё лёгкое недоумение, калфа хмурится. К её полному изумлению в парильне никого нет, а вода просто льётся, сама по себе, в подставленные емкости. В бане абсолютно пусто, султанши нет. Она несколько раз обходит все помещения и понимает, что в бане она одна, даже бессознательного тела не находит на том месте, где девушка лежала. С каждой новой минутой в помещении становилось все жарче и жарче, поэтому соратница Хюррем поспешила уйти. Но её ждало разочарование — дверь в баню заперта. Сколько бы она ни стучала, ей никто не открыл, а жара всё прибывала. В какой-то момент в глазах темнеет и служанка падает, почти что за мертво, так и не выбравшись из западни. Её можно было упечь тут заживо, удушить паром и сбросить в море. Но это было бы очень легко, такую смерть Фахрие просто не заслужила, предатель, коим она являлась, должен отвечать за все свои деяния, а не за что-то одно. Такой расклад был бы возможен, если бы эта женщина изначально являлась служанкой Хюррем. Джихан хотелось отомстить за Махидевран и за то, как подло прислуга переметнулась. На самом деле, данное неудавшееся покушение, было на руку, потому что тем же часом было велено отправить новость к янычарам, которые теперь при любом раскладе должны были прибыть во дворец. Оставалось дождаться, когда Михримах начнет искать свою приближенную, которую вряд ли сможет найти без чьей-то помощи. Но пока всё было мирно и тихо. Госпожа прогуливаясь по саду со своей дочерью, бережно укутывая её в шаль. Подобным образом дочь султана уходила от всех важных дел, от негативных мыслей и давящих стен дворца. Она всецело посвящала себя дочери, которую безумно любила, а та, естественно, отвечала матушке не менее взаимной любовью. — Зейнеп, — русоволосая Госпожа оборачивается к служанке и на мгновение застывает в недоумении, — Что с твоим лицом? Девушка стояла с покрытым лицом и несколько смутилась такому вопросу. Она очень боялась, что её из-за этого выгонят, вышлют из дворца, а всему виной случайность, которая стоила ей лица. — Я лицо обожгла, резко открыла крышку и вот, — лицо молодой особы было покрыто красными пятнами, которые изуродовали подбородок, губы и нос, частично расплываясь на щеках, — Хюмашах-султан хотела жаренных каштанов, я спешила, вот и поплатилась за свою спешку. Михримах понимающе кивнула, не очень радуясь такому повороту событий. Зейнеп она доверяла, её лично когда-то привезла матушка, девушка верой и правдой служила Луноликой Госпоже, да и Хюмашах привыкла к замене предательницы Эмине-хатун. Не хотелось, чтобы такая травма осталась со служанкой навсегда, как и не хотелось осложнений. — Иди к себе. И пусть позовут лекарей. За Хюмашах присмотрит Фахрие, — султанша кивнула девушке в знак того, что та может не беспокоиться за своё место, сейчас было главным, чтобы термический ожог лица не стоил ей жизни, иначе для дочери придется искать няню, а это не так просто, как может казаться на первый взгляд. Дочь она могла доверять только этой скромной, но очень миловидной и бдительной девушке или же тем, кто служил её матери, но Сюмбюль или Фахрие не могли постоянно быть в няньках, поскольку имели и свои обязанности. Время от времени они могли замещать Зейнеп-хатун, но никак не на постоянной основе. Госпоже хотелось верить, что хатун оправится и всё вернется на свои места. Фахрие-калфы не было вблизи покоев Валиде, как и не было там, где её всегда можно было заметить, девушки из гарема пожимали плечами, потому что не могли припомнить, когда видели её в последний раз. Кто говорил, что вчера, кто-то замечал её утром, а кто-то вообще не обращал на данную личность внимания. И с какой-то стороны это было очень прискорбно, потому что последний раз служанка помнила саму себя в бане, где было очень жарко и нечем дышать, а проснулась она в сыром и очень прохладном месте. Столь резкий перепад температур отразился на состоянии: першило в горле и был заложен нос. Глаза долго привыкали к полутьме, а когда зрение началось фокусироваться на всем, что её окружало, то прислужница Хасеки поняла, что её план провалился, поэтому она в темнице. У неё было сожаление не по тому, что её заперли в бетонных казематах, а по той причине, что она не выполнила свой долг перед Госпожой, теперь не миновать беды. Ей было жаль не свою жизнь, совсем нет, жалости к себе она никогда не испытывала, ей было искренне досадно, что теперь Михримах-султан будут считать заказчицей. И это удручало.       Темница место крайне не благородное и просто так султанские дочки там не появляются. И без того мрачная, как туча, так ещё и в темно-синем платье, младшая дочь падишаха уверенно шагала в нужную ей сторону, ведя за собой пары две специально назначенных охранников. Исмаил-ага выслал необходимый отряд, однако один из янычар набрался смелости (или наглости?), озвучив то, что если о покушении станет известно всем тем, к кому обращались сегодняшним днем, то люди непременно поднимутся на защиту сестры своего горячо любимого Шехзаде. Понимая, что пропущенные водные процедуры сыграли больше хорошего, чем плохого, Джихан-султан позволила придать данное известие гласности. Об этом на утро будет знать вся столица и дворец, но это ей и нужно, Михримах-султан сама роет себе яму и скоро в неё провалится, потому что её приближенные один за другим, повязнув в глине, не имели возможности взобраться на верх, оставались на дне. Присела очень удачно в калошу Фахрие, понимая, что ей не выбраться. Стоило ей подумать об этом, как затвор щелкнул и появился несостоявшийся труп, самодовольно улыбаясь. Такая лицемерная улыбка всегда присутствовала на лице Шах-султан и, видимо, фамильной драгоценностью перепала её племяннице. Ни одна, ни вторая одинаково не нравились калфе. — Выглядишь неважно, султанская баня на тебя дурно повлияла, Фахрие, — султанша усмехнулась, театрально сожалея, — Или мне лучше называть тебя Дианой? Ведь именно так тебя представляла некогда Махидевран-султан. Было не очень понятно к чему этот диалог, по логике, калфу должны были либо уже казнить, либо пытать, либо делать что угодно, но не беседовать, а если и вел бы кто разговор, то точно не сама жертва. Было и интересно, и страшно, тем более, что в голову этой особы может прийти всё, что угодно. — Когда-то тебя спас Мустафа, привел в своё гарем. Тебя бы забили насмерть на рынке. Не в тот раз, когда там был мой брат, так в другой. Ты ведь преступница. Воровка, — крайне странно, что служанке начали читать нотации, но она молча стояла, не поднимая глаз. В конце концов, вечно говорить Госпожа не станет, — Ты служила Махидевран-султан, прекрасной женщине, заботливой матери. Она приняла тебя, ограждала от многих неприятностей. Отправила сюда, куда попасть мечтают все, кто служит Османам. Тебе несколько раз улыбалась судьба, но ты решила, что лучше служить рабыне из русских земель. Ты предала свою Госпожу, перешла к Шах-султан, а потом, чего и следовало ожидать, к Хюррем. Я знаю, кто и зачем тебя послал. Ты очень помогла мне, Фахрие, сделала важное дело, которое теперь ускорит один важный процесс. И, благодаря тебе, править тут буду я. За такую услугу ты просидишь тут, а твоей судьбой будет распоряжаться Махидевран-султан. Всё сказанное не могло сразу же улечься в голове, потому что та плохо соображала, прислугу бил озноб и все слова, которые были произнесены спокойно, отдавались очень неприятным эхом, даже когда темницу покинули и в камере Фахрие осталась одна. Крайне долго она сопоставляла предложения, но из всего сказанного было ясно только одно — данная личность задумала что-то очень неладное, что может навредить Михримах-султан. Ей нужно было как-то выбираться, но это было невозможно, ведь даже, если дверь удастся открыть, то приставленные четыре человека её уничтожат. Собственная беспомощность заставила ощутить себя ещё более погано, чем было на самом деле. Очень ощутимо нездоровилось, организм, который хоть и был весьма сильным, ослаб. Ей нужно было что-то придумать и предотвратить беду, но все, что Фахрие могла — это подняться с колен и опереться о холодную стену. Секбанбаш* — высший офицер, помощник аги у янычар. Третье лицо после главнокомандующего (султана) и аги янычар.