На поворотах судьбы заносит крутых и тех, кто гонит.
Фатализм учит людей тому, что судьба каждого предначертана таким образом, что так должна идти, как решено свыше и никто не в силах изменить то, что должно быть. Хочешь или нет, а проще смиренно согласиться с тем, что все неудачи и промахи — это уловки судьбы, а не твои личные промахи. Фаталистам живется очень просто, потому что они всё сваливают на судьбу, тем самым, лишая себя ответственности за собственные действия. Если исходить из этого, то человек свою судьбу не выбирает. Какое-то время Валиде-султан доверяла судьбе, считая, что всё происходящее — это воля создателя, им ничего не поменять, всё идёт так, как положено, а ещё чаще всего так, как каждый заслуживает. Этому она учила всех невесток, дочерей и всё окружение, все с пониманием относились к данной точки зрения и с уважением на неё кивали, что происходящее не зависит от них. Но стоило появиться Хюррем, как взгляды королевы-матери изменились. Рыжую рабыню не воспринимали, как послание судьбы, напротив, каждая из султанской четы считала своим долгом спихнуть появление наложницы на кого-то, якобы это вина чья-то, а не распоряжение свыше. То, что девушка из русских земель не стала подчиняться своей участи, пошла наперекор судьбе, ещё больше выводило из себя, особенно, когда у той понемногу, но началось появляться влияние. Всё, что с ней происходило списывали на то, что все заслуги Хюррем — это последствия её колдовства, которым она приманила к себе султана. Рождение сына, освобождение от рабских оков, законный брак, а после у неё были ещё сыновья, были ещё победы и ситуации, которые позволяли ей набирать могущества. Не окажись у Хюррем благосклонности султана, который наделил её властью, то её просто растоптали бы те, кто сильнее. Так было всегда, так есть и так будет, когда влиятельный человек подчиняет себе всех остальных, применяя физическую или моральную силу. Ясмин была против насилия, в отношении кого бы оно не возникало, по какой причине оно бы не было, поэтому о сговоре с янычарами, она хоть и знала, но не оценила данной идеи, считая это слишком радикальным способом. — Но ведь может начаться резня, — задумчиво произнесла девушка, все ещё прокручивая сказанное своей собеседницей. Джихан-султан просто повезло, что одна из служанок заприметила хвост, поэтому и попросила якобы принести халат, который она не нашла. Дальше схема была хорошо отработана, хоть и стоила одной из девушек сотрясением головного мозга. Во всяком случае, это была мелочь, на фоне того, что могло бы ждать весь дворец, соверши Фахрие какой-нибудь неудачный выпад. — Если будет сопротивление, то да, будет применена сила, — султанша ответила очень флегматично, будто не вдела в этом ничего такого. Хотя, она и правда ничего ужасного в предстоящем не наблюдала. Её план очень хорошо сработал и покушение пошло только на руку, дальнейшее развитие событий тоже имело свой определенный ход, — Ты останешься во дворце, как и полагается. Будешь держаться Гюльфем, пока я буду вынуждена уехать. Возможно, меня не будет пару суток, но я не исключаю, что, возможно, больше. Ты не покинешь своей комнаты, когда начнётся восстание. Все звучало очень пугающе. Ясмин невольно представляла всю эту картину, когда во дворце начнутся самые настоящие ожесточённые бои, с резней, побоями и кровью. Её разом замутило. Единственным и очень странным требованием было то, что Госпожа попросила отпустить с ней Нурбахар, отказать венецианка не могла и, конечно, дала согласие, хотя отдаленно понимала, что что-то тут неладное, не просто так она берет именно эту девушку, когда у самой слуг достаточно. Но спрашивать девушка ничего не стала, просто понадеялась, что все останутся живы. Замысел по захвату власти оказался не таким уж бездарным, как казалось в первые дни. Все шло по тому сценарию, который Джихан прорабатывала в голове, на деле все выходило даже лучше, чем в мыслях, что заставлял уже не хрустеть пальцами, а потирать ладони в ожидании дальнейшего. Все последние события вызвали слабую, но искреннюю и очень довольную улыбку. С таким же довольным видом восседала и Михримах. Новость облетела дворец очень быстро, а вид сестры оставлял желать лучшего. Хотя, на самом деле это была очень хорошо проработанная актерская игра. — Как это понимать, Михримах?! Твоя служанка покушалась на мою жизнь! — младшая сестра влетела вихрем, гневно бросая взгляды на всех вокруг, кто находился в покоях Валиде. — При ней не было оружия, да и как так вышло, что она зашла к тебе? Надо проверять двери, закрывать их плотнее, — изначально луноликое дитя было не очень обрадовано тем, что Фахрие решилась на такое, попалась и загубила операцию, — Я повторюсь, Джихан, я ничего не знала. Я не отдавала ей приказ. Слова не убеждали. Михримах-султан была даже рада, что служанка ей ничего не сообщила, хотя гнев был, потому что все действия были вольными, но это было даже хорошо, в данный момен её недоумение и некоторый испуг были неподдельными эмоциями. Но всё-таки это было не столь убедительно, чтобы безропотно поверить и исчезнуть. — Я никогда не поверю, что она решилась на это без твоего ведома, буду считать это покушением на всю династию, а не конкретно на меня. Это твоя служанка, ты должна за неё отвечать, — голубые глаза медленно, но верно затягивалась сероватой коркой льда, благодаря которому взгляд становится очень колючим. Сюмбюль поморщился, наблюдая за тем, как взгляд колющим предметом рассекает все, на что смотрит. — Я за рабов не отвечаю, Джихан, — султанше фыркнула, презрительно оглядывая сестру, которая от испуганного состояния перешла на более грозный вид, принимаясь нападать. — Эта рабыня служит в гареме. Ты глава гарема, ты отвечаешь. Если не можешь достойно выполнять свои обязанности, то оставь это место, — Михримах слова задели и она крайне резко встала, подходя ближе. На этот выпад её младшая сестра никак не отреагировала, продолжила стоять на своём месте, наблюдая за тем, как сказанное всколыхнуло султаншу. — Я выполняю свои обязанности достойно. И я решаю за кого мне отвечать, а за кого нет. Это место мое по праву, улови это. А, если так сильно тебя задевает то, что глава гарема теперь я, то советую тебе оставить Топкапы. И уехать в Старый Дворец, — сероглазая Госпожа процедила каждое слово, окидывая сестру недовольным взглядом, борясь с желанием вцепиться в волосы. — Иначе что? Ещё раз нашлешь на меня кого-то? — девушка усмехнулась, понимая, что и такое возможно. И, скорее всего, так и будет. — Иначе я сделаю все, чтобы ты уехала отсюда. По своей воле или нет. Я найду способ выслать тебя из столицы, как когда-то поступила с Шах-султан. А вас так часто сравнивают и говорят о схожести, — данные слова уже не понравились Джихан. Она резко развернулась, фыркая на сестру, покидая её покои. Такое сравнение было под дых, заставляя скрипеть зубами от злости, потому что слишком много было этой личности в последнее время. Михримах довольно улыбнулась, а уже через некоторое время Сюмбюль-ага радостно спешил к Госпоже Луны и Солнца, оповещая, что на завтра было велено готовить карету в Старый дворец. — Вот и чудесно, от ещё одной избавились, — облегченно выдохнула Михримах, благодаря бога за такую милость. Она уже и не мечтала, что когда-то такой день настанет, сестра сама уедет, пусть и не без помощи со стороны, но все же. Фахрие-калфу она непременно вытащит и щедро вознаградит, хоть той и придётся какое-то время залечь на дно. Настроение Госпожи двух небесных тел стремительно взлетело, заставляя её улыбаться. Некоторая странность была в том, что столь резко и так сразу велели паковать вещи. Сюмбюль на радостях не уловил подвоха, а Михримах была полностью погружена в свои дела, чтобы обратить на такое внимание. Если бы хоть кто-то додумался спуститься в темницу, то определенная информация спасла бы предстоящее положение, в котором окажется Михримах-султан. Но на момент весьма позднего вечера ещё нельзя было предполагать, что завтра в это же время будет не столь спокойно. Затишье перед предстоящей бурей воспринималось, как что-то само собой разумеющееся, глава гарема рассчитывала, что ещё тише и спокойнее на душе будет, когда она спровадит сестру. Ждать оставалось недолго, но всё же хотелось скорее закончить с тем, что долгое время нервировало и не давало спокойно жить. Нервозность была у обеих: у одной по той причине, что были опасения по поводу каких-то непредвиденных обстоятельств, которые могут нарушить всё, что таким трудом собиралась в единую картину, другая же, переживала, что сестра передумает, никуда не поедет, как это уже было один раз. Ночь была тяжелой, по той простой причине, что никто не спал, все куда-то бегали, что-то искали, суетились, как днем. Время очень утомительно тянулось, будто намеренно шло в четыре раза медленнее, чем должно. Напряженность не позволяла спокойно закрыть глаза и уснуть, в голове периодически выходили мысли дурного характера, заставляя пребывать в негативном пространстве. Каждый опасался за то, будет завтра, только одни тряслись за первую половину дня, а другие — за то, что будет после захода Солнца. Волнение было вполне естественным, но оно было каким-то лихорадочным, лишенным чего-то приятного и допустимого. У кого-то картинка не очень складывалась, когда стало известно, что теперь в Топкапы вновь будет одна из дочерей и ею будет именно Михримах. Как-то не вязалось это всё с тем вечным противостоянием, которое не давало покоя долгие годы и длиться должно ещё приличное время. Не было достоверности в том факте, что грозовая туча, ведьма под прикрытием и просто своевольная личность, младшая дочь повелителя так просто уедет, не оставив после чего-то гадкого. Сначала мало кто верил, однако уже утром сомнения исчезли у всего гарема, потому что вещи уносились с завидной частотой, а из служанок были взяты всего пару человек, остальные были вынуждены вернуться в гарем, чего им не хотелось. Девушек непременно вышлют куда подальше, выдадут замуж, найдут способ избавиться, а этого не хотелось бы, потому что тот вид деятельности, что у них был — их устраивал и им нравился. Все как-то круто изменилось, судьба сделала слишком резкий поворот, переворачивая всё с ног на голову. Былой уклад рушился, давая понять, что династия не так всемогуща, раз кровь Хюррем-султан берет над всем главенствующее положение. Гюльфем совсем не нравилось то, что происходит, потому что её не совсем посвятили в суть дела, что было больше хорошо, чем плохо. Она естественным образом печалилась и горевала весь вечер и всю ночь, а утром уже заявилась в покои, которые слегка опустели. Она не могла поверить, что одна за другой, участницы блока против Хасеки, покидают столицу, дворец, опускают головы и смиренно уходят. — Подумайте ещё, был же план, — женщина растерянно бросала взгляды то на дочь султана которая собиралась к своему уезду, то на её подругу, которая выглядела не менее непонимающей. Наложница отказывалась верить, что разработка не имеет успеха, поэтому её свернули и подчинились судьбе. Особенно, если учитывать, что подчиняться — это не по части Джихан-султан, которая предпочитала смерть, чем то, что за неё что-то решат. — Так надо, Гюльфем, тебя никто не тронет, — слова доверия не внушали, хоть в них был заложен немного иной смысл, наложница повелителя сомневалась в том, что её оставят во дворце. Определенно, всех, кто когда-то перешёл дорогу Хасеки, ждет одна и та же участь. Не просто так Михримах-султан наложила арест на имущество, которое когда-то было подарками её отца для любимой женщины. Пара дней и она выставит Гюльфем-хатун на улицу, наказывая её за сподвижничество. И это очень похоже на правду и в этом была логика. Этакая чистка, о которой ранее просто думали, началась, как только поражение приняла последняя личность из династии, которая принадлежала оппозиции. И это должно быть очень печальное зрелище, по крайне мере так себе представляла и Михримах, и её приближенные, и все те, кто только мог вообразить себе насколько унизительно покидать родные стены, да ещё и под таким натиском. Если в случае Шах-султан никому не было известно, что в её отъезде замешана племянница и все было будто бы её желанием, хоть и очень странным, то тут всё было прозрачно и очень однозначно. Но какой-то досады в глазах уезжающей не было, какая-то нота волнения проскальзывала, но, в целом, трагичности в данном убытии Госпожа не видела. Она понимала, что вернётся, вопрос в том: как скоро? Но внутреннее чутьё говорило о немедленном возвращении в течение пары суток, точно не позже. Поэтому грустить повода не было, из всего печального мог быть только взгляд Гюльфем. Она больше остальных была уверена, что происходящее непременно изменится, что-то пойдёт по иному пути и из дворца никто не уедет. Но это была призрачная надежда, которая таяла на глазах, с каждой секундой, как снег под несвойственно теплым солнцем. Следующий, кто исчезнет из Топкапы, обязательно, будет неугодная для главы гарема наложница отца. — Вам не стоит уезжать, — сицилийка до последнего склоняла султаншу к тому, чтобы та изменила свои взгляды, осталась, — Никто не посмел бы тронуть Вас. Всё это провокации. — Эта поездка не будет долгой, Гюльфем. Я скоро вернусь, — слова не давали облегчения, потому что «скоро» — это понятие растяжимое, вряд ли будет такой риск, как приехать обратно, до того, как вернется повелитель. То, что данные события — это повод, чтобы выслать Госпожу, было ясно с самого первого момента, как стало известно о покушении. Этого, в принципе, стоило ожидать, поэтому Гюльфем-хатун была уверена, что подобная стычка останется в стороне, потому что разглядеть такое очевидное разжигание скандала очень легко. Но судьба сыграла иную партию, теперь сицилийка остается одна. Женщине нужно было принять то, что теперь она остается без покровительства, к которому так привыкла. Она остается во дворце одна, хоть с ней будет венецианская подружка её условной воспитанницы, которая чуть свободнее, чем сама Гюльфем, но влияния у той нет, следовательно, они обе в положении весьма плачевном и очень шатком. Михримах не церемонится ни с кем, убирая недругов один за другим. Если ей не смогли противостоять султанши по рождению, которые старше её, то чего говорить о тех, кто не столь знатен и во дворце на правах шатающихся. Госпожа Луны и Солнца не могла упустить возможности, чтобы не попрощаться, не увидеть собственными глазами то, что она мечтала узреть всю жизнь. Её слегка потряхивало от волнения, ибо момент, конкретно для неё, был невероятно волнительный. Всю свою осознанную жизнь она грезила тем, что будет единственной в Топкапы, как это было очень непродолжительное время, когда на всю столицу была одна султанская дочь. Дворца им всегда была мало, как и Стамбула, кто-то всё-таки должен был исчезнуть рано или поздно. И лучше поздно, чем никогда. Поэтому упустить такого зрелища Михримах-султан не могла. Столкновение, как и обычно, произошло внезапно и в коридоре. — Спешишь проводить до ворот? — не съязвить на прощание было бы грехом, старшая сестра встретила их усмешкой. — Слишком много чести. Я бы сказала, что нам будет тебя не хватать, но не хочу омрачать столь светлый момент ложью, — на лице проскользнула слабая попытка улыбнуться, насквозь пропитанная лицемерием и собственным превосходством. — Не обольщайся, Михримах. Вскоре и ты познаешь горечь страданий, — в ответ прилетает такая же лицемерная улыбка, которую Михримах не приняла, — Плотнее закрывай двери. — Упаси аллах повторить твою участь, — на этой фразе диалог закончился, Джихан-султан последовала прямо, а Михримах в сторону балкона, откуда ей было бы удобно наблюдать за тем, как сестра отправится прочь. Она следила очень внимательно, будто боялась, что в последнюю секунду сестра передумает и развернется, отправится к себе. Ей было даже несколько странно видеть, что та не была опечаленной, казалось, что Гюльфем отправляют в Старый дворец, а не дочь повелителя, потому что та была больше расстроена. Возможно, защитная реакция, возможно, она на что-то рассчитывала, но почему-то Михримах не насторожили последние слова. Она не прокручивала диалог в голове, напротив, очень быстро его забыла, как только увидела, что после прощальных объятий со своими близкими, темная фигура скрылась в карете, Госпожа двух небесных тел, потерев ладони, проводила исчезающие экипажи взглядом, после чего отправилась по своим делам, решив устроить в гареме праздник. Для неё такое событие было намного важнее, чем её собственная свадьба. К данному она стремилась больше, чем десять лет, желая увидеть, как ненавистная младшая сестра, которую отец любил не меньше, чем свою первую дочь, наконец-то уехала и вернется не скоро, если вообще вернется. Рустем отписывался в письмах, где помимо скользких и не очень приятных признаний в любви, черкал пару строк о том, как обстоят дела внутри лагеря и какие планы у повелителя. Пока о возвращении домой он ничего не писал, а это говорило о том, что единоличная власть луноликой Госпожи будет долгой. Дорога от Топкапы до Старого дворца была не очень близкой, задерживаться не стоило где-то понапрасну, ехать стоило по прямой дороге, а не через центр города. Но почему-то именно через центр следовали в этот раз. Маршрут был какой-то странный, шёл зигзагами и вскоре все остановились в еврейском квартале. Из транспортного средства вышла султанша и отданная её подругой служанка. Покрывая лицо, обе исчезли в одной лавке, потом зашли в ещё одну и после этого вернулись обратно. Карета тронулась и отправилась за пределы города. Люди продолжали ходить по улицам Балата, заходить к знакомым, шутить и обсуждать кого-то. Район совсем не изменился с тех пор, как сюда Госпожа заезжала в последний раз: старик, торгующий тканями прятал тору под стол, ювелир оставался всё таким же бледным, а картавая речь лилась отовсюду. Всё было, как и всегда, каждый занят своим делом. Михримах-султан возилась в саду, аккуратно срезая розы, чтобы поставить их в комнату к дочери. — Госпожа, только что доложили о том, что карета пересекла черту города и направляется в Старый дворец, — Сюмбюль был рад тому, что принес хорошую весть, однако султанша слегка напряглась. По её личным расчетам, Джихан должна была покинуть столицу чуть больше получаса назад. — Почему только сейчас? Они где-то останавливались? — серые глаза сощурились, пытаясь понять, что могло послужить причиной остановки, когда они только отъехали от дворца и вряд ли что-то могло понадобиться. — Они остановились в еврейском квартале, сами знаете, какую любовь к этому месту питает Ваша сестра, — евнух тяжело выдохнул, потому что сам к данной нации любви не имел, — Но они пробыли там минут пятнадцать-двадцать. — Верно. Тянет её к кровной нации, — Госпожа мысленно чертыхнулась, однако Сюмбюль поспешил заверить, что долго в Балате не задержались, да и чего зря себя накручивать, если карета уже за чертой Стамбула. Столицу покинули и неважно насколько рано или поздно. Михримах-султан кивнула, хоть и ощущала напряжение. Она против евреев ничего не имела, хоть и симпатии к ним не испытывала. Ага несколько раз заверил в том, что приезд в данное место, не более, чем прощание и волноваться им не за что. Им вообще лучше готовить праздник к вечеру, а не забивать голову столь мрачными мыслями. Грозовая туча, именуемая Джихан-султан наконец-то рассеялась над дворцом и теперь светит яркое солнце по имени Михримах. Госпожа улыбнулась, аккуратно перебирая цветы, чтобы не уколоться. Розы она заботливо поставила в вазу рядом с кроватью дочери, после чего поспешила по своим делам, которые нужно было разрешить сейчас, потому что на вечер уже образовывались планы. Настроение поднималось не только от того, что одной проблемой, в человеческом лице, стало меньше, но и по той причине, что Зейнеп-хатун стало легче, хоть ожоги лица она прикрывала тканью, угрозы они уже не несли для жизни, оставалось дождаться, когда все они сойдут. Хотя, для Хюмашах-султан было уже привычным видеть свою няню с покрытым лицом. Какое либо событие всегда отмечалось праздником в гареме. В своеобразной золотой клетке не все имели возможность выходить за пределы гарема, не говоря о дворце. Поэтому энное мероприятие было встречено большей радостью, чем негативом, по той причине, что разнообразием жизнь не радовала, а тут хоть какой-то повод не просто сидеть, а немного развеяться. Для Михримах-султан сегодняшний день определенно чуть ли не государственный праздник, искренне радуясь и рассыпая столько золота, сколько со времен её свадьбы не видели. Те, кто не у дел дворцовых интриг, кто недавно прибыл в гарем или всегда был где-то на службе, а тут внезапно оказался в гареме, монеты гребли обеими руками, стараясь ухватить лакомый кусок эдакого пирога. Мрачнее тучи сидели те, кого к себе не сумели забрать Гюльфем и Ясмин, совсем не испытывая радости по отношению к тому, что происходит. Оставшееся количество слуг младшей дочери было принято не очень тепло, девушки держались друг друга и не стремились любезничать с окружением, как и не могли уйти с праздника, который им был совсем не по нраву. Глава гарема с сияющими глазами и улыбкой до ушей сидела на том месте, где восседала её мать, с таким же горделивым видом и надменным взглядом. Михримах-султан удалось сделать всё, что она хотела: спровадить сестру с глаз долой, опечатать принадлежащие ей комнаты и вызволить приближенную своей матушки из темницы. Последнее было довольно трудным делом, потому что стража никуда не ушла, а стояла около двери, но кто бы осмелился ослушаться дочь султана? Фахрие была плоха, что, собственно говоря, неудивительно. Слабая, осипшая с сильной температурой. Она не смогла сказать ничего, даже если бы очень сильно хотела. Её возможности шли вразрез желаниям. Её отправили в лазарет, лекарши спешили сбить озноб и температуру, а Михримах решила, что навестит калфу уже завтра, когда та придёт в сознание. Госпоже не хотелось, чтобы служанка отошла в мир иной, поскольку верных людей днем с огнём не сыщешь, а в такое время, когда луноликая особа осталась без матушки и её покровительства, без братьев и их окружения, без отца и его защиты и без крышевания своего мужа, ей нужно было быть особенно осторожной и не разбрасываться слугами. Именно поэтому она согласилась на то, что Зейнеп вернется к работе, как только ей позволит лекарь. Поэтому с утра девушка исполняла свои обязанности, нянчась с Хюмашах-султан. Последней уже нужно было спать, поэтому няня поспешила отправиться с маленькой Госпожой в её покои. Михримах заботливо треплет дочь по щеке, после чего целует в лоб и отпускает со спокойной душой, провожая уходящих взглядом. Вечер планировался долгим, поэтому глава гарема не спешит сворачивать праздник, будь её воля, то веселье длилось бы неделю, но за такое расточительство её по головке не погладят, поэтому крайне нехотя, но к трем ночи Госпожа отдает приказ завершать веселье, понимая, что пора спать, больше она не высидит. На улице царила глубокая ночь, которая затянула всю столицу, не позволяя разглядеть очертаний предметов. Дворец всегда хорошо освещался, но сегодня даже огонь не спасал от столь сильной тьмы, которая налегала на Топкапы. Сюмбюль-ага проследил за уборкой гарема, которая не заняла много времени. Он пожалел девушек и разрешил привести гарем в порядок уже завтра, поскольку все были уставшие, поэтому справились со всем быстро. Направляясь к себе, он невольно бросил взгляд на окно, потому что его смутил звук топот копыт. Изначально промелькнула мысль, что прибыл повелитель, но, если бы это так и было, то копыт было больше, как и иных звуков. Вынужденно вглядываясь в то, что происходит у ворот, он изо всех сил напрягал зрение, чтобы разглядеть тех, кто подъехал. Какая-то возня внезапно переходит на более громкие возгласы и в последующую секунду слышится какое-то сипение, которое прямо извещает о том, что караул упал замертво, а те, кто к ним подошел, как влитые заняли место солдат, потому что сами являются солдатами. Евнух отрицательно помотал головой, не очень понимая, что только что увидел. Сначала возникает мысль, что все происходящее ему просто кажется, но в трезвость ума приводит то, что кто-то очень быстро утаскивал тела куда-то в сторону. Ощущение какой-то большой неприятности сжирала всё нутро в один раз, поглощая душу всецело, оставляя после этого тревогу. Сонливость сняло, как рукой. — Бисмилляхи Рахмани Рахим, — слуга в ужасе протянул фразу, понимая, что нужно не стоять на месте, а что-то делать, — Аллах, помилуй. Янычары никогда не идут против друг друга. В них с самых первых секунд пребывания в корпусе, буквально вбивают то, что они едины, сильны и бесстрашны. Янычары — это одна большая семья, братья не столько по крови, сколько по боевому духу, по своей смелой натуре и вере. А тут такой поворот, который просто не укладывался в голове у Сюмбюля, который поспешил направиться вниз. Прихватив с собой двоих крепких ребят, которые все равно стояли без дела в коридоре, евнух быстрым шагом направлялся к главному выходу. К его удивлению, его уже ждали, только не те двое, а человек шесть, которые точно уложили бы его спутников, хотя бы по той причине, что их больше и они с оружием посерьезнее. — Зачем вы сюда пришли? Да ещё и ночью? — недоверчиво оглядев присутствующих, ага поморщился, ощущая неладное. — Стало известно, что Михримах-султан выпустила из темницы убийцу своей сестры, — обладателя красной формы тут же прервали, стоило ему на секунду замолчать. За словом в карман Сюмбюль никогда не лез. Незваных гостей нужно было срочно выпроводить, чем он и занялся, не желая того повторения, что узрел через окно. — Это не ваше дело. Выяснились обстоятельства, вот её и отпустили, ваш удел охранять столицу, а не лезть в дела дворца, здесь разберутся и без вас, — пренебрежительно фыркнув, ага поспешил развернуться, напоследок обращаясь к тем, кого привел, чтобы янычары покинули данное место. Но произошло то, чего Сюмбюль никак не ждал и что убедило его окончательно, что гости не просто незваные, но и принесшие с собой беду. Два молодых человека, которые двинулись на толпу, были насквозь поражены саблями и упали тут же под ноги, истекая кровью. Глаза евнуха стали неестественно широкими, а сам он изумленно прикрыл рот рукой. Теперь не было сомнений, что всё это к очень недоброму событию, нужно было немедленно что-то делать, чтобы ничто не навредило султанской чете, которая тут осталась. Евнух испарился, стоило образовываться первым лужам крови. Требуя немедленно подняться страже, Сюмбюль несся к покоям Михримах-султан, которая со спокойной душой была в бане. Перед тем, как уйти, она зашла к дочери, которая уже спала, около неё сидела Зейнеп, уже после того, как Госпожа справилась о ребенке, она отправилась в хаммам. Беды, на тот момент, ничего не предвещало. Голос приближенного Хюррем-султан разнесся по дворцу моментально, чем разбудил не только охрану, но и многих других. Если девушки в гареме были недовольны таким подъемом, морщили нос, щурились и пытались понять, что происходит, то Ясмин, которая высунулась из комнаты на секунду, поняла, что творится, поэтому тут же поспешила закрыть свою дверь плотнее, щелкая ключами. Ей было настолько не по себе, потому что на момент её просыпания во дворце были не только крики евнуха, который носился по этажам, стараясь поднять на уши всех, но и отчетливо слышимые звуки сопротивления. Треск бьющегося друг о друга металла, стоны от боли или хрипения при смерти, женский визг — всё мешалось в одно, а ведь венецианка просто сидела у себя и не видела происходящего, обрывки долетали до её слуха, заставляя ежится. Служанки тихо сидели рядом с ней, так же закусывая губы, боясь произнести что-то в слух. Каждый предполагал своё и в голове вырисовывал не самые радостные картины, которые в реальности были чуть жестче, чем разум. Как Ясмин и мыслила, резня началась, но она не думала, что это начнется с первых минут, да ещё и так жестоко, как и не рассчитывала на то, что всё начнется сегодня. Вражда двух сестёр с каждым годом их существования становилась всё жестче, что дошла до таких масштабов. К Михримах намеренно никого не пускали, будто желали, чтобы она просидела в бане до конца, после чего вышла и ужаснулась. Как бы преданный человек её матери не пытался, но он не смог вызволить Госпожу и запереть в спальне, носился, как ошалелый, в надежде, что противник, черт его наслал, кто и откуда, отступит, сила дворца перевесит и всё это закончится. Однако его ждало разочарование, когда на его же глазах несколько человек отошли к тем, кто боролся за неизвестного недруга. Всё это было очень странным и каким-то неестественным зрелищем, потому что янычары против янычар не идут, но тут происходило что-то иное. Те, кого удавалось завербовать за пару минут, переманить к себе, отходили к тем, кто непрошено явился в Топкапы, а тех, кто отказывался перейти на другую сторону, безжалостно убивали, обвиняя в служении несправедливости и предательстве, потому что данные люди охраняли ту, кто выпустил потенциальную убийцу, которая покушалась на династию. А династия, для ребят в красном обмундировании, как известно, святое. И, хотя, Михримах-султан такая же часть династии, как и её сестра, для многих главенствующим было то, что Мустафа, старший из Шехзаде султана, больше говорил о другой сестре, как бы давая понять, что выделяет её. Если бы так случилось, что нужно было выбирать между двумя султаншами, то сыновья падишаха разделились бы по справедливому признаку того, что к Михримах отошли бы её родные братья, а к Джихан только Мустафа, который давно считал её роднее многих. Поэтому защитники наследника принялись яростно защищать ту Госпожу, которую всегда ограждал от бед старший брат. Коридоры были полны трупов, крови и разбитых вещей. Испорченное имущество, разоренные вещи и испуганное население дворца — все это выглядело, как последствия войны, которая столько лет была просто на словах. Шли целенаправленно в сторону гарема, будто знали Топкапы, как свои пять пальцев, не петляя коридорами и комнатами. Хорошо разработанный план сработал, хотя его концовка была чистой импровизацией. Но и она оказалась не столь бредовой, а вполне рабочей. Гюльфем проснулась не от вопля Сюмбюля, а от того, что к ней ворвалась девушка из гарема, чьё платье было в крови, а сама она так напугана, что невольно начала заикаться. Наложница не верила в то, что во дворец кто-то ворвался и так жестоко обходился со всеми, кто вставал на пути. Ей самой стало не менее страшно, особенно когда пришлось выйти из своих покоев и услышать женские крики, визги о помощи и сипение кого-то, кто отдавал душу господу. В подобном кошмаре она ещё никогда не была и вряд ли оказалась, будь повелитель во дворце, а не в дальних краях. Вопреки сковывающему страху, сицилийка на месте не рискнула сидеть, потому что считала, что нужно действовать, пытаться спасти ситуацию, в которой находился дворец. В отличие от Ясмин, она совсем ничего не знала, приняла данное нападение, как что-то опасное для себя, хотя её никто не тронул бы, для всего дворца. Не смотря на то, что данный дебош был очень жестоким и кровавым, никто из персонала не пострадал, замертво падали только особо буйные. Афифе-хатун и калфы были в первые же минуты поднять и их пытались перевести в покои Михримах, но кормилица повелителя наотрез отказалась, а все, кто занимает главенствующее положение, тоже нашли укрытие, хотя, первое время кто-то пытался устроить сопротивление, но довольно быстро эту идею оставили, понимая, что с янычарами могут справиться только янычары. Впрочем, ожесточённые бои между воинами шли, все остальные поняли, что именно за этим, скорее всего и явились. Наблюдать за тем, как духовный брат убивает своего же брата, было зрелищем не самым приятным. Но, как трактует фатализм — так должно быть, такова судьба, исправить что-то человек не в силах. Поэтому именно по велению фатума Топкапы заливает кровью. Гюльфем ни разу не попала на то, как янычары сражаются друг с другом, возможно, по той причине, что выше гарема никто не пошёл. Она отказывалась верить, что происходящее не её дурной сон, который приснился из-за тяжелого дня и дурных мыслей. Все именно так и выглядело, пугало и заставляло озираться по сторонам. Она несколько раз ударила со всей силы в дверь, но ей никто не открыл. Сначала возникла мысль, что в столь поздний час Мерджан может спать. Но потом её отрезвили собственные мысли: это не тот человек, который в такое время стал бы спать и дело не во времени суток, а в том, что сейчас происходит. За тяжёлыми дверьми была тишина, даже дыхания слышно не было, если бы в комнате правда спали. А после она мысленно ударяет себя по лбу, вспоминая разговор уходящим вечером. С учетом того, что она всё никак не могла смириться с тем, что дворец покидает какая по счету представительница великого и могучего Османского рода, в голову несостоявшейся Госпоже пришла, как ей казалось гениальная мысль. Ей нужно было любыми силами вернуть свою соратницу обратно, поэтому ничего лучше, чем ложной информации о том, что следом за сестрой Михримах-султан отправила головорезов, чтобы окончательно избавиться от родственницы или заточить её в месте изгнания. В общем было не столь важно для чего конкретно Гюльфем выдумала людей, сколько было важно донести такую информацию, причём донести очень убедительно. Изначально женщина не верила, что вечно спокойный и безэмоциональный Мерджан, который относился с почтением ко всем, может выкинуть что-то неприятное, что значительно может порезать слух. Причем, высказать в отношении не кого-то из слуг или ещё кого, а замахнуться на ту, на кого вообще-то принято молиться. Однако её ждало косвенное подтверждение слов Джихан-султан, которое можно было едва различить во взгляде. Во всей этой канители с покушением он почему-то остался не у дел, потому что Госпожа Луны и Солнца очень четко дала понять, что в данное дело не позволит лезть кому-то, кто ей неугоден. Были попытки сослаться на правила и порядки, но всё это восприняли в штыки, а следующим же днем главная жертва уже шагала со своими вещами куда-то прочь, что, конечно, насторожило, хотя, горя в отъезде он не увидел, напротив, очень живо покидали Топкапы. Он не пытался заверить Гюльфем в том, что ей не за что переживать, потому что она будет переживать, хотя бы отдаленной частью своего материнского соображения. Для неё это ядовитое существо почти родное, потому что росло на глазах и частенько ошивалось в комнате. Меньше всего хотелось, чтобы наложница повелителя разрыдалась прямо посреди комнаты, потому что глаза у неё блестели, а сам внешний вид очень подчеркивал её напряженность. Поэтому её просьбу пришлось выполнять, но не столько из уважения к самой сицилийки, сколько во избежание ещё одной смерти, которая встанет для всех таким ребром, чего испытать не хотелось. Хранитель покоев на то и дан дворцу, чтобы стеречь покой. Но, видимо, не сегодня. В смешанных чувствах женщина отошла в сторону, ощущая, как на неё накатывает новая волна и тут же её озарила мысль, которая пустила холод по спине. Нельзя было исключать, что во всем том месиве не лежит тело правой руки повелителя. Он ведь мог и не поехать? Хотя, с другой стороны, он не мог и ослушаться родственную душу государя, которая недвусмысленно дала понять, что лучше предотвратить возможную катастрофу. По идее, он должен охранять Топкапы, за ним стоит безопасность оставшихся тут дочерей, но всё-таки правильнее было бросить все силы на безопасность того, то в этом нуждался, потому что вряд ли кто-то предполагал, что начнется такое недоразумение. Наложница с серыми глазами невольно вскинула глаза к потолку, благодаря господа за то, что тот отвёл младшую дочь государя прочь из столицы и всего этого ужаса она не увидела. Но Гюльфем-хатун ошибалась. Она либо недооценила младшую султаншу, либо представляла её куда порядочнее и безобиднее, чем та оказалась на самом деле. Со спокойной душой и ровным дыханием, Госпожа вышла из кареты, тем же часом, что во дворце продолжалось одно сплошное насилие. С довольной улыбкой и без зазрения совести, девушка с приставленной охраной пошла по расчищенной дороге, уверенно ступая и не оборачиваясь назад. И хотя, дорога была без препятствий, поскользнуться на ней можно вполне реально, если наступить в лужу крови, коих было достаточно. Её план сработал, вся свита Михримах и она сама пряталась в покоях Валиде. Михримах-султан ахнула, когда вышла из бани, не успела ничего понять, как Сюмбюль немедленно потащил её прочь, не желая, чтобы из Госпожи выпустили душу. Непонимание, шок и страх от увиденного моментально охватили и тело, и разум. Никто не понимал и не знал, что все это значит, когда бойня только началась. Мотив отрицался всеми, кто только мог услышать о том, что насланные головорезы — это те, кто поддерживают сестру Госпожи Луны и Солнца. Михримах сама в это не верила, отрицательно качала головой и надеялась на скорое завершение. Она совсем ничего не соображала, султанша вообще едва понимала, что творится, надеясь, что происходящее ничто иное, как вымысел или иллюзия. Окружение успокаивало, призывая молиться, в надежде, что утро принесёт облегчение, все это безобразие закончится и покой вернется во дыорец. Но слишком тёмная ночь не пропускала солнца и не было видно ни конца, ни края этому кошмару наяву. — Сюда они точно не войдут, Госпожа, двери просто так не вынести, мы заставили их всем, чем можно, — слова Сюмбюля облегчения не приносили, страх сковывал всё внутри и заставлял не просто нервничать, а слегка трястись, потому что было непонятно, чем все закончится. И закончится ли вообще? — Зейнеп, не отходи от Хюмашах, в случае чего, беги вместе с ней через заброшенную часть сада, — Госпожа настраивалась на худшее, хоть ей и твердили, что ничего подобного не произойдёт. Служанка склонила голову и исчезла в проеме, чтобы сидеть подле дочери Михримах, которая несколько раз проснулась, но её поспешили уложить обратно. Султанше меньше всего хотелось, чтобы её дочь была свидетелем такого безобразия. Госпожа Луны и Солнца не могла вообразить себе, что всё это реальность, она не понимала, как такому количеству человек удалось проникнуть во дворец, кто их наслал и почему регент, которого оставили в столице, ничего не предпринял. — Сулейман-паша, наверняка, обо всём уже знает, он непременно скоро всё разрешит, — евнух был в этом уверен, потому что такое не могло быть проигнорировано, если паша не трус, то точно должен быть во дворце или подъезжать к нему. Кончено, не стоит исключать что и его могли проткнуть саблей, но он ведь не один прибыл. — Скорее бы, Сюмбюль, это всё так ужасно, — Михримах закусывала губы, стараясь держать себя в руках. Ей вообще очень хотелось зарыдать, потому что обстановка давила и накалялась с каждой минутой, таких страстей она в жизни не видела, а такой тревоги никогда не испытывала. Рядом ни матери, ни отца, ни братьев, даже муж, которого она, хоть и не любит, не спасет её. Кто бы мог повлиять на ребят с оружием? Только отец или кто-то из братьев. Михримах-султан всегда была близка с Мехметом, они были всегда вместе и рядом, окажись брат тут, а не в Манисе, то он подавил мятежников, но не было тут такой силы, которая противостояла бы янычарам, которые будто обезумели и крушили всё вокруг, если им не желали подчиниться. Они, как огонь, сжигающий всё на своём пути, который ничто не остановит. Луноликая Госпожа переоценивала своего старшего брата. Его, конечно, знали и любили, но не настолько, как Мустафу. Не было у первенца Хюррем такого влияния, какое имел Шехзаде, рожденный Махидевран. Умело воспользовавшись этаким владычеством брата над воинами, Джихан получила то, что хотела, хоть и не совсем легко, но тем не менее, до Старого дворца она даже не доехала. По сути, старшая сестра сама вырыла себе яму, отпустив Фахрие из темницы, таким образом появился повод ворваться в гарем. Об этом знал весь дворец, определенное лицо мигом отправило письмо янычарам и особо фанатичные ребята были готовы тем же часом распилить Топкапы на кучу кусков. Понимая, что действовать днем как-то не очень логично, Джихан-султан предположила, что будет выгоднее наступить ночью, когда дворец будет спать и бдительность многих будет затуманена сонливым состоянием. Была одна неприятная деталь — она уже согласилась покинуть дворец, просто так изменить свои планы султанша не могла, это навело бы подозрения, а праздник отменили бы, поэтому столь легко провести нужных людей во дворец не получилось бы. Для вида, Госпожа согласилась якобы покинуть дворец, покружила по столице, заехала в излюбленное место, откуда и направилась дальше. Только было одно но — из одной лавки вышла действительно султанша, которая всё никак не могла достаточно хорошо намотать себе платок, но вместо Нурбахар была уже подставная девушка. Некогда любимица Мехмета осталась в лавке, переодеваясь и ожидая, когда ей скажут, что делать дальше. Из последнего заведения и Госпожа, и её прислужница вышли и очень быстро отправились к карете, только тут уже были обе девушки были подставными. Султанша с довольным видом наблюдала, как фиктивные особы усаживаются и исчезают. — Чёрный Вам поразительно к лицу, — женщина оглядела Госпожу, которая ещё пару минут назад зашла в темно-зеленом платье, а сейчас стояла в том, что ей пошили днями ранее. — Подлецу всё к лицу, — не очень скрывая свою сущность, девушка улыбнулась, понимая, что не ошиблась в том, что за ними был хвост. Она изначально об этом подумывала, видела в этом логику, потому что сама поступила бы точно так же. Только на месте Михримах, она не делала из этого интригу, а приставила бы своих людей без такой неумелой конспирации, а вполне открыто. Так же открыто младшая сестра Михримах шла по Топкапы, потому что скрываться ей было не от кого, вокруг были неё те, кто самостоятельно согласился на то, что происходит. К её собственному удивлению, людей оказалось больше, чем предполагалось. И эта численность пугала Михримах, которая боялась, что к ней ворвутся. Так и вышло, дверь попытались открыть, но запертая на несколько замков и заставленная всем, чем можно, плита из чего-то крепкого, осталась стоять на своём месте и не поддалась на несколько очень сильных стуков. Вламываться никто не планировал, поэтому у двери повозились, постучали, припугнули шумом и ушли. — Почему никто их не остановит?! Где Сулейман-паша?! — нервы султанши начали сдавать и она истерично запищала, дергая евнуха за плечи. Ей было очень страшно, особенно, от одной мысли, что сейчас кто-то ворвётся в покои. Султанша дышать спокойно не могла и даже не пыталась, сердце заходилось в бешеном ритме. Она едва сдерживала себя, хоть и понимала, что слезами делу не поможешь. Нужно было оставаться в сознании, трезвом уме и не позволять страху и эмоциями себя захватить. Но с каждой минутой это становилось все более трудной задачей, потому что нервы не железные, а повстанцы были слишком сильны, никакой помощи не пришло, а люди с оружием крушат все и убивают всех, кто только пытается защитить Михримах. — Сулейман-паша у себя дома. Видит десятый сон, — голос подаётся из той части покоев, где располагались спальни приближённых слуг. И повелительнице планеты и звезды сначала кажется, что это ей чудится, потому что голос принадлежит ненавистной родственице, уехавшей сегодня. Но спустя секунды две-три перед султаншей вырисовывается материальная фигура, с довольным лицом и приличным количеством людей в красной форме позади себя. Дочь Хюррем-султан готова рухнуть в обморок, но всё-таки сдерживает этот порыв, стараясь понять, что происходит. Сюмбюль, который все это время старался внушать оптимизм был белее мела и он явно не видел уже ничего хорошего. Рядом стоящие служанки тоже застыли в изумлении, наблюдая за тем, что происходит. — Я же говорила тебе плотнее закрывать двери. Ты забаррикадировала свои покои, но главные ворота остались открытыми, можно заезжать кому угодно, — девушка слабо усмехнулась, поглядывая на лица окружающих, — А знаешь почему ты их не закрыла? Потому что данная забота лежит не на тебе. А хранителя покоев именно сегодня и нет во дворце. Какая досада, что конкретно этой ночью все против тебя, Михримах. Глава гарема отказывалась верить в то, что все это злодеяния её сестры. Она понимала, что та способна на все, что угодно, но чтобы на такое — никто и думать не мог. Все это было слишком жестоко и слишком кроваво, чего никогда в такой мере не демонстрировалось девушкой. — Что тебе нужно? — Михримах-султан всё ещё старалась не потерять самообладание и держаться на безопасном расстоянии от тех, кто стоял около главы восстания. Её пугал один вид янычар, не то, что бы она желала видеть, как они что-то сделают. Госпожа уже не волновало ни то, как сюда попала Джихан, ни то, как ей удалось все это организовать. Если она вернулась и все это устроила, то не просто так. Показательное выступление было не для того, чтобы на него смотреть, во дворец она могла и просто так вернуться, без столь эффектного появления. Следовательно, было что-то, ради чего вернулись. — То, что тебе досталось по счастливой случайности. Ты оставишь полномочия главы гарема, — слова вызвали у Михримах недоуменный взгляд, после чего она фыркнула, как бы посмеиваясь над сестрой, вздергивая нос. — Никогда. Не дождёшься, — русоволосая Госпожа скрестила руки на груди, бросая тяжелый взгляд на родственницу, — Меня ничто не заставит пойти на твои условия. Слышишь? Ничто. Это мое место по праву, в этих покоях жила моя мать! Тебе не выжить меня отсюда. Никогда. Слова вызывают больше ухмылку, чем улыбку, которая настораживает сначала Сюмбюля, а потом и Михримах. Теперь много что вызывало тревогу от произнесенных слов. — Знаешь в чем разница между тобой и мной? — Джихан сделала шаг вперёд, поджимая губы, что тут же отражается нервозными взглядами старшей сестры, — Если бы такая ситуация произошла со мной, то тебе пришлось бы очень долго искать слабое место, во всяком случае, дальше, чем мне. У тебя твоя слабость очень явная. И зовут её Хюмашах. Взгляд Госпожи Луны и Солнца резко изменился и она напряглась всем телом, понимая, что вошли с той стороны, где комнаты слуг, а её дочь была с Зайнеп-хатун. Михримах хоть и сказала ей бежать при первой возможности, особенно, если что-то пойдет не так, но она не была уверена, что так и получилось, побег состоялся. Судя, по интонации, которая напоминала шипение змеи, сестра что-то задумала или же уже исполнила. — Что ты с ней сделала?! — материнское сердце начало биться нчаще и Госпожа была готова разорвать собственную сестру, но дорогу ей перегородили. Голос сорвался и все помещение оглушил очень громкая интонация. — Я не твоя мать, чтобы охотиться за детскими душами. С ней все в полном порядке, она с одной из служанок заперта в покоях напротив, — трогать Хюмашах у Джихан в планах не было, потому что ребёнок ей совсем ничего не сделал и был неповинен в том, что творила родительница. Поэтому её быстро передали из рук в руки и заперли до утра, причём сделав ситуацию совсем безвинной. — Она должна быть со своей няней, а не какой-то служанок! Только трон её и я обрушу этот дворец на твою голову! — Михримах требовала, чтобы именно няня была с дочерью, срываясь на крик, раз уж ребёнка не было в покоях. Однако имя няни вызвало смех у младшей сестры, которая качая головой едва смогла остановиться. Жестом она кого-то подозвала и появилась Зейнеп, чьё появление слегка успокоило Михримах-султан, которая была на взводе. — Зейнеп-хатун, — Госпожа только обратилась к служанке, как прервалась, потому что девушка аккуратно сняла ткань с лица, чем поразила всех присутствующих. Стоило лицу открыться, как на нем не было ни уродливых ожогов, ни пятен, ни шрамов. Да и само лицо принадлежало совсем не Зейнеп, а Нурбахар, той самой наложнице Мехмета. — Зейнеп-хатун отдала душу господу, упокой её аллах, — для того, чтобы убрать прислужницу, много сил затрачено не было, — Но оставлять твою дочку без няни я не решилась. Ещё утром няня Хюмашах шла от лекарши, свернула в одном из коридоров и больше её уже никто не видел. Появилась служанка около своей Госпожи примерно около обеда, забирая ребенка из сада от Михримах-султан. Нурбахар прямиком из еврейского квартала была отправлена во дворец, переодетая в платье, которое предварительно забрали у покойной. Уговорить на весь этот гешефт её было не столь просто, потому что девушка, на удивление, сохранила в себе высокие моральные принципы. Сначала это очень раздражало. Её с первых минут взяли, как ту, кто должен будет тихо и мирно вынести ребёнка, на что служанка не желала соглашаться, потому что переживала за дочь Михримах, та ведь маленькая и ни в чём не виновата. Не было у неё доверие к словам своей заказчицы, что Хюмашах никто не тронет. И тогда уже пришлось давить на бывшую наложницу тем, что у неё тоже должен был быть ребенок, чуть старше, чем Хюмашах-султан, возможно, что это был бы даже мальчик, который вознес девушку до небес. — Твоего ребёнка Михримах не пощадила, — змей искуситель в юбке слова подбирал очень умело, добивая интонацией. Во многом она и правда походила на змею, потому что жалила словами не жалея противника, а привычка цепляться в горло, напоминала движение змеиного туловища, которое стягивает глотку, как хомут. — Но мне ведь не придётся её убивать? Она ведь не виновата, это все Михримах-султан, — Нурбахар меньше всего хотелось быть втянутой в какую-нибудь интригу, собственно, в интригу её и не затянули, она просто соучастница дворцового переворота, это ведь не интрига, а кое-что похлеще. — Если понадобится, то ты сделаешь все, что я скажу, — фраза прислужнице не понравилась, потому что она несла в себе много чего неприятного, но спорить она не стала, потому что Нурбахар поспешили напомнить кто она и где её место, а ещё благодаря кому она осталась во дворце. Она вообще не смогла бы поспорить с султаншей, поэтому опустила глаза, понимая, что втянута во что-то очень дурное, что далеко от тёплых родственных связей и лишено морали. Михримах стояла в оцепенении, понимая, что положение у неё безвыходное и плачевное, если быть совсем откровенным. Её даже начало потряхивать от сильного морального напряжения, нервов и всего того, что она испытывала за последние пару часов. Ей придется принять условия, потому что воссоединиться с дочерью, конечно, важнее, Михримах-султан все-таки не была лишена материнских инстинктов, как и любви к дочери, которая была её спасением. Возможно, что её собственная мать поступила бы как-то иначе, но для луноликой Госпожи не было ничего важнее, чем благополучие её ребенка, поэтому забрать дочь к себе было необходимостью. — Хорошо. Пусть будет так, как ты сказала. Я требую, чтобы Хюмашах-султан привели ко мне сейчас же, — султанша соглашается. Она отступает, понимая, что выбора просто нет. Причем свое поражение она принимает при свидетелях, которые этого не забудут. Однако, приказ не спешат исполнять, сестра только шумно выдохнула, но и пальцем не пошевелила, чтобы дать какой-то знак для того, чтобы маленькую султаншу вернули к матушке. — Её ты увидишь завтра, тебе приведут её перед отъездом, — сказанное вызывает недоуменный взгляд, причем не только у Михримах, но и её соратников, которые тоже не поняли сказанного. Замечая сразу несколько вопросительных взглядов, Джихан-султан не может сдержать усмешки, которая так и норовит перерасти в смех, но не хотелось терять серьёзности момента. — Ты отправляешься в Старый дворец. Как того требует обычай, — в данном действии была логика, потому что Старый дворец — это для неугодных. И самой неугодной личностью сейчас была именно старшая сестра, которая буквально кипела от злости, когда услышала всё сказанное, — Наступило моё время править. — Ты дрянь! Гадина, каких свет не видел! — на этом оскорбления не закончились, Госпожа Луны и Солнца даже попыталась наброситься с кулаками, но её остановил Сюмбюль и служанки. Впрочем, её и без этого бы остановили, но всё-таки лучше было не рисковать и не замахиваться в сторону мечей и саблей. Реакция старшей сестры позабавила, Михримах была подавленной перед свадьбой и в ней не было столько ярости, сколько пылало сейчас исходило от неё негодования и злобы. Она бы разорвала свою младшую сестру, окажись у неё такая возможность. Но султаншу сдерживали, когда сама она уже не могла держать себя в руках. — Хитрость — часть игры. Главное – результат. Побеждать нужно любой ценой. В памяти людей остаётся только победа, — вместо спокойной ночи русоволосую Госпожу одарили данным высказыванием, после чего исчезли точно также, как и появились. Вообще столь тихое появление было обусловлено тем, что одна из комнат, которая принадлежала Джихангиру, в данный момент пустовала, по причине, что Шехзаде гостил у Мехмета. Это было даже хорошо, он не застал зверств вооруженных и Михримах планировала, чтобы брат не возвращался во дворец, пока в нем будет заправить дьявол в женском теле. В комнату младшего сына Сулеймана можно было проникнуть, если открыть с иной стороны, не проходя через все покои, по сути, комната имела, как личный вход, так и главный, ключи хранились в одном из ящиков. Нурбахар, которая в обличит няни пробыла почти сутки, довольно быстро нашла нужную связку и в нужный момент впустила всех, кого требовалось. Девушка очень помогла, потому что при ином раскладе попасть в покои Валиде было бы уже невозможно, только, если ломать главную дверь, а это заняло бы время, силы и после требовало ремонта. Утро принесло облегчение, хотя бы тем, кто не был задействован в бойне за власть. Всех, кто оказывал сопротивление в живых не оставляли, а кто пытался скрыться, то становился жертвой доноса. Причем, не щадили и тех, кто доносил. Такая неоправданная жестокость пугала, поэтому Ясмин как-то настороженно за всем наблюдала, понимая, что ей не очень нравится быть правой рукой, которая ничего поделать не может с тем, что творится. Потому что её никто не спрашивает и все происходит только по повелению единоличного мнения. — Зачем же Вы казнили ещё пятерых? Они ведь сдали неугодных, — такие жестокие выпады могли вполне реально стать поводом для восстания или хотя бы поводом для волнения, которое непременно перерастёт во что-то. И тут уместно то, что могут взбунтоваться и янычары, потому что с особым остервенением казнили и их. — Первыми предатели продают самих себя, — слова не очень ясны, потому что предатели лишаются жизни по доносу, которые не особо-то и проверяются. Без суда и следствия летят головы, — Сегодня донесли мне, а завтра донесут на меня. Мысль логична, даже очень, но реальность слишком сурова. Во многом это обусловливалось тем, что не хотелось повторений, которые были с Дианой, которая в столицу прибыла, как Фахрие. И всё как бы по логике вещей, но слишком изуверски. Смотреть на то, как отдаются приказы и сколько воплей после них следует, Ясмин не хотела, поэтому поспешила уйти, понимая свою неуместность в данном месте и на данном мероприятии. Ей вообще перестало нравится собственное нахождение во дворце, поэтому покинуть запачканные кровью стены — было лучшей идеей. Ей стоило уехать куда-нибудь ещё вчера, чтобы ничего не слышать и не видеть и вернуться через неделю или несколько дней, чтобы не быть участницей бессердечной действительности. Всё объяснялось тем, что нужно искоренить тех, кто выступал за Михримах. Сама же Госпожа Луны и Солнца была лишена былого сияния, лицо у неё было буквально серым. Причем не столько от усталости, которой её наделила бессонная ночь, сколько от изматывающего ожидания, которое её выбило из колеи. Михримах-султан не сомкнула глаз, опасаясь за дочь. Её не выпускали из комнаты, оставалось только догадываться, что с маленькой Госпожой, но она надеялась, что её не обманули. Она не притронулась ни к еде, ни к воде, была готова уехать тем же часом, как её известили о том, что дочь в другой комнате, готова отказаться от власти, но условия диктовала уже сестра, которая без всех формальностей бросилась заправлять всем. Михримах было невыносимо плохо, потому что такого она ожидала меньше всего, это был не нож в спину, а самый настоящий меч, который пронзил насквозь. Сюмбюль, как единственный верный ей человек, всячески старался встряхнуть Госпожу, но успеха не было, заставить дочь Хасеки поесть ему не удалось, зато какой-то слабый блеск в глазах появился, когда сообщили, что султанше пора бы собираться. Хоть какие-то действия разбавили ожидание и время уже не тянулось горьким веществом вместе с кровью по венам. Если идти всегда прямо, то, как известно далеко не уйдешь. В трудной дороге встретить конкурента почти невозможно, поэтому слишком долгий путь к цели, имела своё завершение только сейчас, спустя столько лет ожесточённой вражды. В отличие от Михримах, которую властью наделил отец, не выписывая ей никаких подтверждающих документов, Джихан желала бы быть хозяйкой на всех законных правах которые у неё будут закреплены и оформлены по всем юридическим канонам. Собственно, это была самая важная часть всего мероприятия. Именно для этого мать разлучили с дочерью, при других раскладах, Хюмашах отдали бы ночью султанше и утром они под пристальным надзором уехали. — Что это? — Михримах не очень желала видеть родственницу со всей её вооруженной свитой, но выбора у неё не было. Хотелось скорого конца, чтобы не видеть лица и не слышать голоса. — Твой отказ от власти, — ей буднично пояснили, довольно потирая ладони, — Ты не смогла обеспечить гарему достаточной безопасности, меня чуть не лишили жизни. Новость стала известна всем. Поэтому ты добровольно сложила полномочия, под натиском волнений народа. Всё сказанное заставило нахмуриться и без того угрюмую Госпожу, которая была нездорово бледна и мрачна, как туча, которая намеревается залить всех и всё. Слова шли вразрез с тем поведением, какое демонстрировала луноликая султанша на протяжении всей своей жизни. Ей самой было несколько дико такое подписывать, потому что это была неправда. Михримах никогда бы добровольно на такое не пошла. — Я не стану это подписывать, — указательным пальцем она отодвинула бумагу, не очень желая на неё смотреть. Кто в такую небылицу поверит, когда Госпожа, которая всегда стоит на своем и до последнего бьётся, добровольно уходит? — Значит не увидишь дочь, — Джихан пожимает плечами, потому что без подписи никакого воссоединения не будет. И её слова моментально заставляют старшую сестру измениться во мнении и во взгляде, — Я не стала указывать, что исполнителем твоего приказа была служанка твоей матери. Я не указала, что ты её выпустила из темницы и даже уложила в лазарет. И не указала, что она каким-то образом исчезла из дворца, думаю, что с твоей подачи. Я очень много чего не изложила, чтобы не навлекать на тебя гнев повелителя. Не сказать, что очень благородно, но вполне щадяще. Хотя, луноликая особа усмехается, качая головой, потому что ко всем эти «не» можно было добавить, что не указали и разбой, и казни невинных и ещё много чего. Михримах поджимает губы, понимая, что ей придется от всего отказаться, потому что при иных раскладах она за бортом. Но за бортом она уже сейчас, в другом случае, она будет уже на дне, какие бы попытки против Джихан-султан она не предприняла. Ей ничего не остается, как подписать всё указанное и оставить свою печать, ощущая, как ноет душа. Но материнское сердце болело, куда сильнее, власть не стоила того, чтобы рисковать своим ребенком. — Считаешь себя самой сильной? Твоему превосходству нет границ? — султанше не хотелось раздувать конфликт, но уйти молча, она тоже не могла, — Даже самого сильного можно сломать, если ему есть кем рисковать. В словах сестры Госпожа почему-то нашла над чем посмеяться, но вместо смеха была усмешка, которую она постаралась подавить. Михримах тешила себя тем, что её повергли только по той причине, что применили шантаж, да ещё и кем шантажировали невинным созданием. — Если хочешь стать самым могущественным, ты должен одержать верх над тем, кто самый могущественный в данный момент. До предыдущей ночи ты мнила о себе очень много. Дочь Хюррем-султан, султанши, которая не знала поражений. Все говорят, что ты её копия, но это не так. Ты её тень, — по документу быстро пробежались глазами после чего передали в руки Касыму-паше, который был непосредственным свидетелем передачи власти, — Ты воображала себе, что выше тебя никого нет. Но, как видишь, ты не предел. И ты совсем не Хюррем. Она намного хитрее и осторожнее. Некогда говорили, что при твоем рождении, Хюррем-султан была опечалена, что родилась дочь. На её месте, я бы тоже разочаровалась, если бы знала, что дочь окажется таким разочарованием. Напоследок очень хотелось пройтись по старшей сестре, чтобы прям побольнее, задеть за то, что болит сильнее всего. И Джихан удалось, потому что моментального ответа не последовало, что не могло не радовать, повелительница небесных тел начала закипать от негодования, но была слишком слаба, чтобы дать достойный отпор, всё-таки нервная ночь давала о себе знать. — Наступило мое время править. Официально, — наверное, Михримах-султан сказала бы что-то ещё, вступила бы в дискуссию, но её больше волновало то, что дочь ей так и не привели, а это было основным условием, поэтому она готовилась уже учинять скандал. Но спустя пару секунд двери открылись и одна из служанок завела Хюмашах, которая была абсолютно цела и невредима, да и выглядела вполне счастливой, потому что ей обещали поездку в райские сады, не поймёт же ребёнок, что такое Старый дворец и для чего туда ехать. Удачно реализованный план подходил к своему завершению. Михримах-султан объясняться перед гаремом не собиралась, хоть с ней и выстроились прощаться. Ей всё это было очень неприятно, но молча уйти тоже не вариант. И, если ей дали последнее слово, то грех было им не воспользоваться. С лестницы, которая вела в покои её матери, Госпожа спускается в последний раз, пока отец не вернется из дальних краев, ей придётся томиться в Старом дворце, где она, конечно же, была, только тогда ссылки терпела её матушка, а не сама дочь правителя. Жизнь поразительно циклична, ведь в обоих случаях, дворец оставался не за лунным созданием, а за тем, кого Хасеки считала источником неприятностей. Михримах боялась, что день, подобный нынешнему, наступит и она окажется за стенами отчего дома. Ей неоткуда ждать поддержки, пока из завоевательных походов не вернутся муж и отец, жизнь собственного ребенка была важнее, чем первенство в господстве над гаремом. Об этом неоднократно говорил Сюмбюль, подчеркивая то, что для Хюррем-султан семья всегда была на первом месте. Она бы точно так же поступила, если бы её поставили перед выбором, перед каким была Михримах. Но Госпожа знала свою матушку с иной стороны, поэтому что-то ей подсказывало, что всемогущая Хасеки от своей власти не отреклась бы, возможно приняла какие-то попытки, чтобы обманом вытащить дочь, но от гаремного владычества не смогла бы отказалась никогда. Собственные мысли вызвали на усталом лице усмешку. Уехать будет лучше, чем остаться, потому что память не сможет сразу отойти от того, какие воспоминания в неё засели из-за губительной ночи. Наложницы были всё ещё напуганы из-за того, что видели и как сильно это впиталось в их сознание, а тут ещё и смена власти, уезд одной из султанш. Для многих складывалось ощущение, что Госпожа бежит от ответственности и бросает дворец на произвол судьбы, для других же картина складывалась очень четкая — очередная стычка сестёр завершилась и теперь придётся служить победителю, хочешь ты этого или нет. — Я приняла власть от своей матушки, когда та стала жертвой подлого заговора и исчезла. Я старалась править, как это делала всем вам известная Хюррем-султан. Я никогда не говорила, что я хозяйка гарема, потому что у этого места есть только одна хозяйка — моя мать, законная жена повелителя, Хасеки Хюррем-султан. Наступит день и правитель сменится, Госпожа вернется и вновь будет с нами, это место обретёт свою истинную Госпожу, — всё сказанное старшей сестрой вызывает тень недовольства на лице другой дочери султана. Наблюдая за изгнанием Михримах сверху вниз, испытывалось впервые чувство собственного превосходства, которое было сильнее всего предыдущего, — Я вернусь во дворец, чтобы застать этот момент. Наши недруги будут повержены, все до единого. Совсем не трудно было догадаться, кто является злопыхателем в отношении кого. Речь Михримах никаких эмоций не вызвала, кроме как закатывания глаз от недовольства. Как бы судьба не испытывала дочь Хюррем, а она всё равно пыталась сделать всё в угоду матери, о которой ни слуху, ни духу. Благословив всех тех, кто остается, луноликая Госпожа поспешила развернуться. Взгляд сам по себе поднялся наверх, по привычке, потому что там она всегда привыкла видеть мать и никого иного. Но в этот раз её ждало самое большое разочарование, которое только в кошмаре могло бы присниться. Серые глаза, наполненные искренним сожалением, что всё вышло именно так, и не менее сильным чувством злобы, сталкиваются с теми, что выражают абсолютную неприязнь по отношению к поверженной Госпоже. Они всегда относились друг к другу, как к второсортным, испытывая одну сплошную ненависть друг к другу, без причин и каких-либо объяснений. Во всех грехах всего мира каждая была готова обвинить свою кровную сестру. И это противостояние уж очень сильно что-то напоминало. Что-то, что дворец окутало с тех самых дней, как сюда привезли наложниц от крымского хана. Михримах было принято считать оружием Хюррем, усовершенствованным орудием борьбы против династии, более лучшую версию Госпожи с огненным сердцем, потому что дочь имела ряд особых привилегий. Но было глупо полагать, что только Михримах — это оружие, династия аналогично вырастила достойную соперницу, хотя, у Хатидже-султан не было в планах взращивать в племяннице ненависть, жестокость и мстительность, всё это вышло как-то само по себе. Две маленькие Госпожи просто становились свидетелями конфликтов, находясь всегда по разные стороны, что уже заведомо располагало их на шахматной доске жизни, определяя сторону каждой. Поэтому в данный момент, когда обе уже были за пределами того возраста, когда ссоры были только на словах, конфликты имели последствия, за которые должна отвечать каждая. За маминой юбкой больше не спрячешься, как и не залезешь под стол к Хатидже, время прошло и обе выросли, сами не ожидая, как словесные перепалки дойдут до дворцовых переворотов. Очередной конфликт принял куда более серьёзный масштаб, который потряс всех вокруг. Госпожа Луны и Солнца буквально ощущает, как её прожигают взглядом, но не уступает в том, чтобы ответить тем же, желая выжечь дыру. У неё ненависть мешается с мстительностью, делая глаза, как никогда темно-серыми, потому что принять данное поражение она, конечно, примет, но потребует реванша. И султанша верит в то, что возмездие будет, потому что судьба запомнит этот выпад, явится её великолепная матушка и быстро исправит ситуацию, что и будет расплатой за данную выходку, хотя, кто знает, как распорядится жизнь и как крутанет события. Тогда-то Госпожа небесных тел вернется в Топкапы, шагая с гордо поднятой головой, потому что её родительница здесь главная. Над этим посмеивается та, кто в данный момент стоит намного выше, усмехаясь тому, насколько жалко выглядит старшая сестра, которая вечно топала ногами и утверждала, что она старше, а значит умнее, лучше и все по нарастающей. Жалко и смешно, особенно от её пустых слов и никчемных иллюзий. Фатализм в истории неизбежен для объяснения неразумных явлений. Причем, неразумность можно трактовать, как дурость и глупость, а можно объяснять, как данность, которая просто не отвечает заданным требованиям. Неразумность последнего происшествия была в том, что никто не мог объяснить столь внезапное появление того ужаса, который вихрем закружил дворец. Это просто было необъяснимо, не вписывалось в былые рамки дозволенного, если учесть, что яростно настроенных янычар привела, скажи кому, девушка, которая не обладала ни высоким ростом, ни какой-то сверхъестественной физической формой. С точки зрения физиологии, самая обычная особь женского пола, которая просто очень умело подошла к вопросу, рискнула и получила желаемое. Это не укладывалось в голове ни у кого, даже Касым-паша, который был с самого начала и по сию секунду рядом, все ещё поражался происходящему и от части роптал на судьбу, хоть и видел все старания и вложенные усилия. — Сулейман-паша ночью предстал перед господом, упокой, аллах, его душу, — театрально вскинув глаза к небу, султанша старается изобразить из себя просто доносчицу вести, а не заказчицу убийства, — Столица не может оставаться без охраны. Как известно, паша был Великим визирем, следующий, кто шёл после него — это Вы. Пока в столицу не прибудет Мустафа это место Ваше по праву, Вы его заслужили верой и правдой. Дабы избежать дальнейших неприятностей, которые будут вырисовываться в будущем, Джихан-султан приложила максимум усилий, чтобы определённые вещи не вскрылись и были тщательно скрыты. На место регента было необходимо посадить своего человека, чтобы тот развёл руками, когда ему начнут задавать вопросы о перевороте, если вдруг подобное случится. Касым-паша оказал очень неоценимую услугу, причём не раз. Место Великого визиря он точно заслужил, оставалось понадеяться, что такого же мнения будет отец, когда объявит распоряжение о назначении. Данная должность была бы под нужным влиянием и исполняла бы волю того, кто до власти рвался с малых лет, желая самоутвердиться за счёт своих достижений. Хотя, не стоило исключать того, что родитель пожелает отдать данное место своему зятю, который давно положил глаз на столь святое место. Вся надежда была на то, что без Хюррем ему должность не светит. — Надеюсь, что эта должность будет за Вами длительное время, паша. Почти пропишетесь во дворце, будете тут завсегдатаи, — девушка довольно улыбнулась, поглядывая с балкона на горизонт, в точности, как это делала Михримах днями ранее, — И небольшой, скажем, дружеский совет. Гуляйте чаще в саду, там можно встретить очень красивый розовый цветок. Сначала он совсем не понял о чем ему сказали. Сад, безусловно, во дворце невероятно красивый и гулять в нем одно удовольствие, но с нынешней загруженностью прогулки вряд ли получатся, только если ночью и то не факт. Паша долго пытается уловить посыл, шагая к себе. Он думает об этом в коридоре, в своём кабинете, за обедом и даже вечером за бумагами, пока стук не прерывает мысли. На сегодня встреч не планировалось, но, видимо, что-то срочное, раз решили навестить. В дверях вырисовывается уже привычная этому месту фигура, поэтому становится ясно, кто и с чем пожаловал. Касым все ещё не улавливал сути и не видел четкой картины, но прекрасно понимал, что Хюсрев-паша, взваливший на себя всю работу, какую можно и нельзя, не просто так это сделал и не просто так вдруг отыскал в лице хранителя покоев помощника. С учётом того, что данная личность мелькала несколько раз и очень четко около новой главы гарема, паша прослеживал тут что-то своеобразное. С подачи бывшей родственницы, некогда зять падишаха принялся делить свои дела с некогда слугой сестры государя, не иначе. — Не наблюдал Вас со вчера, — после приветствия и какого-то сильно затяжного молчания выдал без пяти минут Великий визирь, стараясь вернуть себя в рабочую атмосферу, а не мысли о цветах, да ещё и розовых. — Был вынужден отлучиться. Гюльфем-хатун известила о том, что Джихан-султан угрожает опасность. Вам ведь известно, что она покинула столицу, я был вынужден отправиться в Старый дворец, но, как выяснилось, планы изменились и она осталась в Топкапы, — слова условного коллеги даже позабавили, на лице мужчины появилась очень слабая улыбка, потому что он не просто знал каждую деталь столь мутного дела, но и был разработчиком серьезного плана. — И не просто осталась. Впрочем, прочтите сами, думаю, Вам непременно нужно знать, что тут было, — с довольным видом и сияющими глазами, паша протянул ряд копий, среди которых был документ об отказе власти, ее принятии, ряда распоряжений и пары каких-то выписок, — Удивительно, не правда ли? Удивительно, хотя бы по той причине, что такого никто не ожидал. У кого бы хватило сил, чтобы сослать Михримах-султан куда-то из дворца? Только у её матери, скорее всего. У отца, если бы она его как-то разгневала. Но вряд ли это вышло бы у человека, чьё влияние было, конечно, не на нуле в данном месте, но значительно проигрывало тому количеству, что было у Михримах. Можно было всё списать на удачу, на благосклонность судьбы или на слабость старшей дочери повелителя. Но всё это было уместно только в том случае, если бы Мерджан был во дворце впервые и лично не знал двух посланниц ада. — Хотите сказать, что всё было добровольно? И никто никому не помогал? — вопросы были риторическими, потому что и в одно, и во второе поверить было невозможно. Одна была слишком упертая и наглая, чтобы сдаться, а вторая была достаточно хитрой и изворотливой, чтобы не облапошить родственницу. В общем-то обе сестры стоили друг друга, было даже интересно, каким образом Михримах уложили на лопатки. — Приходя на помощь другим — облегчаешь и свои страдания, — паша потёр переносицу, давая намёк на то, что он был задействован. Если бы он отказался или же так и не смог найти нужных людей, то его страдания были весьма многогранны. Вернулся бы Рустем и сделала всё то же самое, что уже произошло с Великим визирем, место было бы отдано ему, потому что Михримах-султан всё-таки имеет влияние на отца, да и логично выглядело то, что зять повелителя занимает высокий пост. Карьерный рост не двигался бы, а сам паша терпел бы определенные репрессии, которые организовывались бы Рустемом. Но, наверное, намного сильнее его погубила новость о том, что Гюльфем-хатун выслали из дворца. И при этой мысли Касыма буквально перекосило. Суть слов дошла наконец-то до него и он понял к чему ему сказали про сад. В отведенное судьбой время, Гюльфем была самой любимой и самой счастливой. У неё было всё, о чем только можно было мечтать. Повелитель, будучи ещё не султаном, посвящал ей стихи, всё своё свободное время и посвятил бы ей всю жизнь, если бы та не решила иначе. Ей дарили бриллианты и цветы, редкие книги и ткани. Наверное, если бы Махидевран-султан увидела серьги, которые были одним из самых дорогих подарков государя, то непременно бы попыталась их заполучить, как это уже было с кольцом Хюррем. Однако Гюльфем такая участь миновала, а серьги были заложены на дно шкатулки, как вещь, которая связана с самыми тяжёлыми и одновременно самыми прекрасными воспоминаниями её жизни, потому что их подарили в день рождения сына. Серьги можно было спрятать, а вот сад нет. Поэтому для неё было спасением то, что Старый дворец она покинула вместе с Валиде. Лично ухаживая за всеми растениями своего цветника, тогда ещё, Гюльфем-султан мечтала, что в этом саду будет гулять её сын, её любимый человек, её семья. Данное место должно было быть кусочком рая на земле, но в один момент оно превратилось в самое избегаемое ею место. Под стать её состояния сад зарастал и превращался во что-то нелицеприятное, к нему никто не приближался, так как, наложница повелителя запрещала, когда сама за ним ухаживала. По распоряжению Валиде за данным местом начали следить и возвращать его в былой вид, впрочем, именно мать султана вытащила и сицилийку из депрессии, которая серой пеленой заволокла её и не позволяла вернуться в былой уклад жизни. Благодаря ей она осталась во дворце и приехала в Топкапы, где время от времени заглядывала в сад и пыталась как-то его облагоустроить, вспоминая былое время. Ею лично был посажен очень красивый розовый куст, который крайне долго не приживался, желтел, сох и всем своим видом показывал, что жить не хочет, напоминая саму наложницу некоторыми годами ранее. Но ей удалось найти подход к капризной розе, которая крайне нехотя, но начала пускать корни и акклиматизироваться на своем месте. Возиться в земле, конечно, дело не царское, но монарший статус женщина давно утратила, поэтому без зазрения совести склонялась над своенравным цветком, который не сразу стал полноценным кустом, а довольно долго кочевряжился и не хотел радовать хоть какими-то новыми листами, не говоря уже о цветах. Гюльфем-хатун не знала какого цвета будут цветы, потому что не рассчитывала, что роза зацветёт хоть когда-то. Удивлению не было предела, когда та всё-таки расцвела и порадовала первыми небольшими цветками. Роза считается королевой цветов, причём не с пустого места это мнение произошло. Якобы богиня Флора создала его первым, наделив символами: весны, красоты и любви. И в своё время все это было про Гюльфем, потому что у неё была молодость, олицетворять которую можно с весной. У неё была невероятная красота, не только внешняя, сколько духовная. И у неё была немыслимая любовь, которую она потеряла вместе со своим ребёнком. Судьба отобрала все, что подарила, счастье было недолгим, некогда «Розовый цветок» навсегда завял и повелитель сменил его на другое соцветие, «Весеннюю розу» с Кавказа. Махидевран-султан целых пять лет была номером один, не зная горя. Однако несчастья приходят ко всем, самая красивая девушка черкашинских кровей тоже впала в немилость судьбы, причём намного сильнее, чем её предшественница. Гюльфем никто и никогда не отправлял в ссылки, она пользовалась милостью султанской семьи и никогда не попадала под гнев Валиде или султана. Точно так же судьба уберегла её от кровопролития и смерти во время бунта. Для сицилийской наложницы было огромной радостью, что ночью она осталась жива, что все закончилось и опасность миновала всех тех. Хотя неприятный осадок был. — Ваш куст становится с каждым годом только лучше, — в планах Ясмин не было пугать женщину, но та совсем не ожидала, что кто-то появится в этой части сада, поэтому вздрогнула от неожиданности. — Вкладываю в него все свои силы, — Гюльфем срезала жухлые листья от самого низа до верху, поэтому поспешила встать с корточек, отрясая платье. Обе одинаково тяжело пережили ночь, поэтому было крайне удивительно встретить кого-то вне спальни, потому что лучше было бы отоспаться. Хотя, вряд ли спокойно спать получится, после увиденного. Диалог завязался о цветах, но вскоре он всё-таки сошёл до той темы, которая волновала обеих, но венецианку она будоражила немного больше. Тема так или иначе обсуждалась, даже если не хотелось её затрагивать, она всё равно как-то прорезалась. — Как думаете, что будет дальше? — они бродили по саду больше часа, потому что назад, в каменные стены не тянуло, потому что воспоминания были слишком свежие, а запах крови ещё не выветрился. — А, что должно быть? Она получила, что желала, будет заправлять гаремом. Вернётся повелитель, конечно, будут вопросы, но я уверена, что Джихан-султан выкрутится. У неё это неплохо получается, — женщина слабо усмехнулась, понимая, что чем старше, тем круче повороты судьбы у младшей дочери государя, — Главное, чтобы эта власть не вскружила ей голову и она не обезумела. Последнее было очень справедливо подмечено. Возомнив о себе центр вселенной (коим она вообще-то себя и мнила в некоторых случаях), Госпожа могла нарваться на неприятности, причём исходили бы они от её отца, который не терпел, когда кто-то метил на ту ступень, на которой стоял он сам. А именно это частенько демонстрировала его младшая дочурка, обойдя и его сестёр, и свою собственную. В ней жил Ибрагим, который желал признания и могущества. Впрочем, это уже было получено, хоть и кровавым методом, но как было сказано ранее, запоминают победу и неважно какой ценой она достигнута. Главное было то, чтобы жизнь не оборвалась, как у наставника. Менять былой уклад в гареме желания не было. Все должности остались за теми, кто и помогал в управлении ранее. Внеслись некоторые коррективы, но они не были смертельны и не отражались на чем-либо. Репрессиям подверглись определённые лица, но они хотя бы остались жить, что уже было послаблением. Куда серьезнее и радикальнее подошли к самому устройству гарема, с точки зрения архитектуры и вопроса интерьера. Единолично было принято, что все нужно обновить и переделать, на что Афифе-хатун ахнула, чуть ли не хватаясь за сердце, прикидывая сколько это выйдет по цене. Но её поспешили уверить в том, что все это на личные средства, которых, к счастью, хватит с добром. — Вместо праздника я заменю тут всё. Веселье пройдёт, мероприятие забудется, а новые стены останутся надолго, — в словах нынешней хозяйки гарема прослеживались логика, поэтому на её предложение одобрительно закивали, тем более, что косметический ремонт был не лишний. Однако все это затеялось ещё и по той причине, что покои Валиде тоже требовали переустройства. Казалось бы, зачем там какой-то ремонт, если все было идеально? Ответ крайне прост: там жила Хюррем, а после Михримах, от их энергетики и их вещей требовалось немедленно избавиться. Жить в стенах, которые напитали ядовитых паров тех двоих, совсем не хотелось. Поэтому за дело принялись моментально, вытаскивая все то, что хранилось в покоях Валиде. У Луноликой Госпожи рука не поднималась избавиться от вещей матушки, она намеренно их оставила на своих местах, бережно храня. Но сменилась власть, заявляясь со своими прихотями и предписаниями. В сундуки грузили абсолютно все: личные вещи, украшения, книги, свечи, ткани. Решительно все, что только населяло комнаты долгие годы. — Госпожа, может, не стоит от всего избавляться? Вещи Хюррем-султан стояли столько лет, напрасно Вы их выносите. Повелитель дарил многие предметы лично, они очень ценны, — Афифе-хатун насторожено смотрела за тем, как сундуки стремительно наполняются и уносятся. И ей было жаль, что все так происходит. Она уважала Хюррем-султан, любила её дочь, но не меньше теплоты дарила и другой Госпоже. Обе дочери повелителя были для неё одинаково дороги и любимы, отношение к ним было, как к внучкам, а к повелителю, как к сыну. Выделять одну перед другой было бессмысленно, потому что каждая имела и свои достоинства, и промахи в характере, которые делали их уникальными. — Зачем это все мне? У меня достаточно своих вещей, которые теперь должны размещаться здесь, — девушка пожала плечами, разбирая какие-то записки, которые ей приносили. Мало ли что интересного хранила рыжеволосая Госпожа в своих записях, которые читать, конечно, не принято, но вдруг что там. — Всё-таки это память о Госпоже, — женщина обратила свои глаза к султанше, которая приподняла брови, а после повернула голову к собеседнице. Было непонятно, что она сейчас скажет, но какая-то мысль в ней явно сидела, которую она собиралась высказать. — Топкапы достаточно запомнил Хюррем, Афифе-хатун. Она исчезла и не вернётся. Эпоха Хюррем закончилась, правитель сменился. Теперь я — власть. Я — закон. Я — справедливость гаремной жизни, — она говорила все очень спокойно, но в голосе звучала какая-то требовательность, чтобы её признали всем тем, чем Джихан-султан себя только что нарекла. Кормилица повелителя такого высказывания не ожидала, поэтому поспешила отвести глаза, кивнув. Решительность этой дамы границ не знала и переубеждать её было бессмысленно, да совсем незачем, поэтому женщина отклонилась и исчезла, чтобы справиться о своих делах, хотя, по факту, она просто не хотела наблюдать, как покои разбирают на части и выносят все, что связано с женой повелителя. То, чего не можешь заполучить, всегда кажется лучше того, что имеешь. То, что ты имеешь, начинаешь ценить только тогда, когда потеряешь. В этом состоит романтика и идиотизм человеческой жизни. Всегда кажется, что у соседа трава зеленее, птицы поют лучше и Солнце светит ярче. И это касается абсолютно всех, подобные мысли хоть раз, но навещают даже тех, кто стоит высоко от обычного народа и имеет, как кажется, всё. Но, как известно, никогда не поздно всё изменить. Заполучить то, что очень хотелось — это изменение, которое коснулось не одной личности. Преобразования обстановки, изменения в Совете и мелкие сдвиги в обыденном укладе своё дело делали. О всём произошедшем уже не говорили, всё чаще обсуждали ремонт и то, какой вид после модернизации будет в женской части дворца. О Михримах-султан никто и не вспоминал, а её уезд объяснили очень разумно, поясняя всё тем, что служанка Хюррем по своей воле пошла на безумный шаг, решив убрать одну из Госпожей. У неё это не вышло и она была отправлен в темницу. Михримах была очень разгневана, но из-за верной службы её матери, пощадила Фахрие, позволила ей подлечиться, после чего планировала выслать из дворца. Такой расклад прислужнице не понравился и она попыталась бежать, предварительно чуть не напав на дочь своей покровительницы, за то, что та решила её изгнать. Собственно из-за этого всё и началось. Якобы янычары пришли не для переворота, а для защиты, а Госпожа Луны и Солнца уехала, чтобы обезопасить свою дочь, передавая все обязанности своей сестре, очень боясь, что калфа вернется. В это могли верить, а могли опровергать, но факт того, что старшая дочь правителя уехала, а младшая переняла её полномочия, был и никуда не девался. Привыкнуть к новой властительнице женской части дворца было не трудно, но и не так просто, как хотелось бы. Всё-таки особа своеобразная, чьё настроение зависит от погоды и собственных мыслей, последние особо сильно влияли. Однако каких-то вопиющих ситуаций не наблюдалось. Не очень значительно, но отличался процесс взаимодействия с теми, кто помогал в управлении. Требовались бумаги, выписки, договора и всё прочее, что только можно было задокументировать, чтобы в случае непредвиденной ситуации можно было подтвердить или перепроверить то или иное дело, всё велось чётко и аккуратно. Не сказать что с этим были сложности, но такого вида дотошность была весьма напряжена, когда хозяйка «медной горы» была не в духе и докапывалась до мелочей. Впрочем дурное настроение было не так уж значительно на фоне того, как весь гарем поспешили не только переделать, но и переодеть, переобуть и сверху дать золота. Кровавые следы покрывали новыми коврами и красивой плиткой, а девушек задабривали подарками подороже, желая перекрыть положительными эмоциями все плохое, потому что, как известно, а чем событие хуже, тем лучше оно запоминается и сильнее влияет на человека. Все довольны, потирают руки, ни у кого обиды нет. Вместо горечи одни испытывали смесь легкого негодования и осуждения, а другие испытывали немыслимую радость. Нынешнее окружение разделилось на два лагеря, поэтому стоило быть очень осторожной в новых действиях. В отличие от вечно близкой подруги, которая теперь всё чаще испарялась в сад рисовать, Махидевран-султан была искренне рада за то, что гарем перешёл той, с кем ей по пути. Неоднозначная оценка Гюльфем, которая была рада, что теперь во главе стоит свой человек, которого она поддерживает, но при этом она была несколько огорчена такому радикальному пути достижения цели, не очень радостные отклики Афифе, насчет произошедшего, потому что, как глава гарема дочь повелителя неплоха, но уже очень специфична и загробное молчание Ясмин в отношении всего, что творится, вызывали тревожные мысли у Госпожи. Как и требовалось, Мустафа и его семья приехали в столицу, чтобы до распоряжения отца старший из сыновей был регентом, поскольку не ясно решение в отношении нового Великого визиря и неизвестно кого стоит оставить в столице. К моменту их прибытия ремонт был завершен, а о дебоше никто и не вспоминал особо. Гаремное настроение шло вразрез тому, что показывало окружение и это слегка напрягало. Было не очень привычно и то, что теперь и сын, и условная, названная дочь были заняты своими делами. Султанша ожидала, что встречать будет не Афифе и Гюльфем, а как обычно неразлучный дуэт венецианки и младшей дочери. — Госпожи у себя нет, — пояснила Гюльфем, когда двери покоев никто не открыл, — Скорее всего она вернется вместе с Шехзаде. — Во дворце столько изменений, что теперь едва ли Вы сможете застать что-то на своем месте, — Афифе-хатун поспешила сгладить этакий острый гол, чтобы после слов наложницы не посыпались ненужные вопросы. Поэтому любезно улыбаясь, султаншу повели знакомить с новой обстановкой. Махидевран сказанного не поняла, потому что Мустафа ушёл в то крыло, где женщинам лучше не появляться, но пока всея властителя не было во дворце, его дочь вертела правилами, как хотела, нарушая всё, что можно. Поэтому слова наложницы подтвердились, дети вернулись вместе. Мустафу удалось убедить в том, что временно исполняющий обязанности очень достойный человек, который помогал и выручал, а в трудные минуты первым спешил на помощь. Это, конечно, учитывалось, но Мустафа не был уверен, что отец будет прислушиваться к его мнению, ведь последние их встречи были больше негативными и напряженными. Но пашу он встретил весьма тепло и был даже рад, что тот хоть какое-то время побудет при должности, помогая наследнику. Верно служить Мустафе и быть его опорой, поддержкой и всем тем, чем только потребуется — это было первое условие, которое поставили паше, когда вручили печать. И он согласился, потому что не согласить даже не мыслил. — Я не ожидал тебя увидеть здесь, — для Мустафы было некоторым удивлением увидеть сестру там, где видеть её не следовало бы. — Все важные бумаги я держу у паши. Поэтому лично передала некоторые документы. А потом я не решилась уходить, зная, что ты появишься тут, хотелось увидеть тебя до всех важных встреч, — немного вранья и её визит в данном крыле уже не такой неуместный, в нём читается хоть малая часть логики. Конечно, следовало бы исчезнуть, как только брат начал личный диалог с чиновником, но для чего же тогда Мустафа пропустил Джихан вперёд? Проигнорировать такое она не могла, поэтому осталась до финала, уводя Шехзаде к себе после длительной беседы, желая ещё немного покапать на мозг. Конечно, следовало бы встретить его мать, завлечь разговорами её, но выгоднее было заверить брата в том, что данный человек им очень нужен, а обсудить насущные дела с Махидевран-султан можно и в любой другой день. Менее крутые, но не менее серьёзные изменения произошли в жизни старшего сына султана. Во-первых, значительно выросла его дочь, которая уже говорила и постоянно липла к рукам своей тёти. Во-вторых, умерла её матушка, которая заболела серьёзнее, чем все предполагали. Айше было жаль, но Мустафа особо не горевал, как заметила Джихан, потому что никогда её не любил и единственное, что держало Шехзаде около наложницы — это дочь. Ну, а, в-третьих, Мустафа в скором времени должен был вновь стать родителем, потому что у него есть беременная наложница. О последнем нынешняя глава гарема узнала за обедом, когда за столом сидели все, включая Гюльфем и Ясмин, но любимицы брата никто не наблюдал. — Я бы хотел всех присутствующих познакомить с ней, — молодой человек слабо улыбнулся, кивая служакам матери, которые стояли у дверей. Одна удалилась и через некоторое время вернулась, сопровождая девушку в сиреневом платье. На несчастную упало разом несколько заинтересованных взоров, но они моментально сменились на тяжелые, — Знакомьтесь, Тангюль-хатун. В скором времени родит мне ребёнка. — Аллах будет милостив и пошлёт нам Шехзаде, — голос данной особы был очень тонкий и почему-то раздражал. Хотя, правильнее сказать, что из себя выводил не столько голос, сколько сама девушка, причём одним своим видом. Когда её увидели все, кто сидел за столом, то невольно глаза каждой присутствующей расширились в изумлении и некотором ужасе. Это была жгуче-рыжая девушка, с весьма длинными и густыми волосами, которые затмевали в ней решительно все, у неё были темные, почти черные глаза и очень светлая кожа. Она была не слишком высокой и без особо выделяющихся форм, видимо, срок был не большой, живот никто не наблюдал. Все сидящие переглянулись, в то время, как Махидевран-султан прискорбно опустила глаза, понимая, что к ней будет слишком много вопросов. Не трудно было догадаться кого напомнила нынешняя фаворитка и кого теперь в ней видели. — Аминь, — отозвался Мустафа, переводя взгляд с девушки на сидящих за столом. К общему счастью, все сидели, иначе многие бы упали, когда девушка только появилась. В покоях Валиде, где все обедали, воцарилась тишина, которая нагнетала так, что становилось дурно. По наложнице наследника судорожно бегал взгляд Гюльфем и тяжелыми камнями прилетали редкие взоры сестры. Ясмин закусила губу, пытаясь развидеть в Тангюль Хюррем, но она не была на неё так похожа, как казалось всем остальным, просто рыжая. Черты лица были не столь мягкими, как у Хасеки, но схожесть присутствовала, видимо, девушка тоже была славянкой. Данная особа была худощава и несколько костлява, в отличие от Госпожи, но, в целом, они были схожи, но не являлись точными копиями. Хюррем прекрасно владела мимикой, эта же девушка проигрывала в данном зачете, но это не избавляло её от общности с той, что пропала, хотя бы по той причине, что фаворитка была рыжей и с любовью к сиреневому цвету. — Поздравляем, это очень хорошая новость, — тишина уже была неприлично долгой, поэтому Ясмин отозвалась первой, пытаясь улыбнуться. Кто-то должен был заговорить, поэтому она решила сгладить острый угол, понимая, что для тех, кто в Топкапы дольше, чем она, появление ещё одной рыжей — это удар под дых. Шехзаде кивнул на слова девушки, был ей признателен, что хоть кто-то был рад такой новости. Вместе с наложницей он удалился, ссылаясь на то, что его ждут некоторые чиновники и лучше заняться делами, которые его жду, а будущей матери стоило отдыхать, да и женщинам есть, что обсудить в той компании, в какой они находились. Он бросал свою мать буквально на произвол судьбы, потому что к ней тут же обратились все укоризненные взгляды мира, как только двери закрылись. — Жизнь ничему не учит, — первой голос подала Гюльфем, понимая, что вина целиком и полностью на матери наследника. Это она не уследила за тем, что в гарем попала рыжая девушка, допустила её в покои Шехзаде и теперь наказана за свою халатность. Султанша тяжело выдохнула, понимая, что ей не избежать осуждения и расспросов. Она даже была к этому готова. Шок застыл в глазах каждой, даже мать Мустафы всё ещё не отошла от того, что видела, хоть и жила с данной особью под одной крышей. Женщина устало потерла глаза, борясь с желанием разрыдаться, потому что конкретная ситуация ей была неприятна ничуть не меньше, чем всем остальным, в довесок многие не знали тех нюансов, которые были, но они не спасли бы ситуацию. Настроение упало разом у всех. — Как она попала в гарем? — вопрос раздался очень внезапно, после того, как осушилось разом два стакана. Горло пересохло от того, что довелось узреть и Джихан желала бы выколоть себе глаза, но не видеть больше рыжей наложницы. — Яхья-бей, да пошлёт аллах ему долгих лет жизни, привёз её, — султанша отвечает моментально, потому что к вопросам подобного плана была готова, хоть и не очень желала на них отвечать. Обед был испорчен и к еде больше никто не прикасался. В данной ситуации Махидевран получила осуждающий взгляд даже от Ясмин, потому что фраза Гюльфем подходила, как нельзя лучше. Но Госпожа могла бы себя оправдать только тем, что это была единственная девушка на которую сын посмотрел спустя долгое время. Она не стала мешать только по той причине, что на рабыню обратили внимание, которое до этого было полностью устремлено в сторону родственницы, которая была очень далеко. Сын мучался, пытался как-то завлечь Бейхан-султан к себе, но всё было без толку, та, как известно, непреклонна и предпочитает жизнь подальше от родства. Поэтому в какой-то момент он отчаялся и больше вообще не смотрел в сторону наложниц, куда-то исчезал и где-то пропадал. А потом появилась девушка, которая за быстрые сроки полюбилась. Махидевран понимала, что повелитель не оценит того, что сын питает чувства к родственнице, поэтому, когда появилось рыжее нечто она не лезла, хоть и надеялась, что это мимолетное увлечение. Но она очень сильно ошиблась, причем уже во второй раз. — Сначала рыжая ведьма увела у Вас любимого мужчину, а теперь переродилась и позарилась на сына. Неужели Вам так нравится страдать? — Гюльфем не оценила стараний султанши, потому что прекрасно помнила и знала, как вся династия боролась против Хюррем, а сейчас появилось нечто похожее, — Уж лучше бы он был увлечён дочерью Бейхан-султан, девушка благородных кровей и повелитель бы пошёл навстречу, если бы Вы его правильно попросили о никяхе сына. О том, что между братом и сестрой что-то есть, было совсем не ново, поэтому Гюльфем-хатун встретила новость с хорошо различимым удивлением, но встала на сторону аристократичной девушки и её разом поддержали те, кто сидел рядом. По крайней мере, это было то, что нужно. Дерья пусть и приходится двоюродной сестрой, но она с малых лет является Госпожой, не нуждается в перевоспитании и прекрасно образована. Тем более, что данный союз сблизил бы повелителя и его сестру, а султан этого очень желал. Теперь тут виделись одни плюсы, но время упущено и Махидевран-султан невозможно что-то изменить. — Что я теперь могу сделать? Как можно что-то поменять? — черкешенка кусала губы, отчаянно поглядывая на своих соратниц. Ей меньше всего хотелось бы такого же развития события, как у Сулеймана, который всех позабыл, отдавая свою жизнь в руки рабыни с рыжей копной волос. — Молиться, чтобы у неё родилась девочка, — сицилийка фыркнула, прекрасно зная, что рождение дочери наложнице ничего не даст, если, конечно, Шехзаде не надумает на ней жениться. Но подобное возможно, скорее всего, после родов, хотя, Мустафа тот ещё нарушитель законов. Ситуация была очень неприятная и заставляла только хвататься за голову и прикрывать глаза ладонью. После того, как все разошлись, было велено привести причину плохого настроения в покои Валиде, где теперь жила младшая дочь султана. Ей не хотелось находиться в обществе наложницы, но ей нужно было узнать некоторые сведения о ней, которые проще выставить, как знакомство, чем допрос. Хотя, кто бы ей запретил провести второе? Прославившись среди наложниц брата, как личность весьма благосклонная к невесткам, Джихан-султан воспринималась многими, как эталон любви и уважения к семье своего старшего брата. Нужно было показаться весьма дружелюбной и добродушной к девушке, чтобы не отпугнуть её, потому что испортить отношения можно всегда. Рыжеволосую проблему привели быстро, напуганной она не выглядела, учтиво поклонилась и всем своим видом демонстрировала уважение, хотя другой модели поведения она показать и не могла, если наделена разумом. Хюррем-султан была дерзкой и острой на язык, не подчинялась и всячески шла в обход правилами. Дерзила даже Валиде и насмехалась постоянно над Махидевран. Подобное не прослеживалось, но кристально наивной и чистой Тангюль не казалась, что-то хитроватое в ней было. О себе она говорила спокойно, без фальши, хотя манера говорить у неё была своеобразная, остались задатки родной речи. Некогда Яна, жила в болгарских землях, в семье крестьянина, была самой обычной девчонкой из балканской глубинки и в гарем бы никогда не попала, если бы не услышала рассказ о легендарной Александре Роксолане, которая стала править миром, потому что отныне жена султана. — В гарем ты ушла добровольно? — рассказ изумил, потому что Джихан такого не ожидала. Кончено, всякое представлялось, но чтоб так развивалась судьба девушки, она и предположить не могла. Слишком похоже на сказку. — Да. Хюррем-султан знают во всем мире, а особенно славянские народы. Она ведь такая же, как и все мы, жила среди христиан. Она смогла стать великой, известной всему миру. И я смогу. У меня родится сын и не один. Я обязательно стану Госпожой и придет день, когда я буду править, как Хюррем. Мустафа станет султаном, тогда все будут говорить не о Хюррем, а обо мне, — это уже звучало, как вызов. И это уже воспринималось, как дерзость, которую Госпожа терпеть не была намерена. — Слишком самонадеянно. Хюррем-султан не правила миром. И Хюррем-султан нет, как ты видишь. Не такая уж она и всемогущая, как о ней говорят, перехитрить судьбу не смогла, пропала. Навсегда, — девушка усмехнулась, слегка качая головой, — А, что касается тебя, Яна. То рождение ребенка твоего положения не изменит. Не считай себя выше других, ты ещё не мать Шехзаде. Ты пришла сюда рабыней, ею ты и останешься. Тебя никто не освобждал и замужество не предлагал. Незаменимых нет. Забудешь своё место — потеряешь всё в один миг. Девушка ответно усмехнулась, прожигая сестру Мустафы своими чёрными глазами. Ей не очень двусмысленно дали понять, что в данной семье ей не рады, хоть и первые минуты с темноволосой Госпожой были милыми. Ей, в принципе, мало кто был рад из султанской семьи, за исключением Шехзаде. Понимая, что на этом диалог завершен, наложница поклонилась и исчезла, испытывая на себе испепеляющий взгляд. Впрочем, чего она могла ждать от тех, кто по своему рождению часть династии и подобных ей за людей не считает? Неприятно было то, что назвали именем, которое было до принятия ислама, но это можно было пережить, не самое страшное. Появление такой невестки не радовало никого. Махидевран-султан клялась и божилась, что до последнего верила в то, что подобная ситуация держалась под её контролем и девушка, по её приказу, единожды была в покоях, как она могла попасть туда больше одного раза — это загадка, подобная Бермудскому треугольнику. С учётом последнего рассказа было ясно, что уступать или склонять голову ещё одна ведьма не намерена, потому что «править миром» она идёт уж очень намеренно. Имея перед собой образ, девушка всецело поклоняется ему и желает стать такой же, а пример для подражания у неё не самый достойный. — Пока она не зашла слишком далеко, её нужно убрать, иначе у нас будет новая Хасеки, — подобное слышать от Гюльфем было сверх ожидания. Впервые она высказала что-то весьма жестокое, потому что под «убрать» четко слышалось «отправить на тот свет», — Иначе через несколько лет Вас будет ждать участь Шах-султан. Впрочем, всех нас не задержат во дворце. — И как от неё избавиться? Она ребёнка ждёт. Мустафа с ума сойдёт, если она исчезнет. Сразу обвинит мать или нас, — у наследника уже сложились определенные представления о всех женщинах дворца, ангелов тут не было, если только падшие. Но при этом он не пытался найти себе идеала или разглядеть его в своем окружении. Все грешили, а наличие грехов его сестры или матери, он предпочитал не знать, будучи уверенным, что они замаливают свои пороки. Хотя, младшая сестра предпочитала носить их с достоинством что выходило у неё лучше, чем читать молитвы. — Ваш отец с ума не сошёл. И Шехзаде выдержит. В конце концов, Семендере всё ещё часть Османской империи, — тонкий намёк от наложницы был оценен. Оставалось решить две проблемы, которые образовались и не давали покоя. Надо было привезти одну даму сердца и избавиться от другой. Проворачивать всё самой не хотелось, в конце концов, расхлёбывать заваренную не собой кашу, желания не было. Поэтому стоило привлечь того, кто был непосредственно задействован в данном деле и привёл беду в дом сам. Девушка не скрывала, что её доставил Ташлыджалы, причём весьма подробно описала, как тот её нашёл и забрал. Вернее сказать, он вывез двоих, но судьба улыбнулась только одной. Поэтому раз он был так благосклонен к девушке, когда тащил во дворец, то пусть с таким же энтузиазмом вывезет её куда угодно, лишь бы с глаз долой. С мыслью о том, что бей должен быть участником данного маневра, глава гарема ходила добрых два часа, пока была занята какими-то делами, суть которых даже не запоминалась, потому что все мысли были прикованы к вопиющему инциденту, что был ранее. В голове не укладывалось, что Яхья мог такое сотворить, как он мог не видеть тех, кого берёт. Причём наложница брата весьма гордо говорила о том, что она не была приобретена на невольничьем рынке, а привезена сразу во дворец в Амасьи, что было значительным различием между теми, кого выкупали и теми, кого привозили из других дворцов. Разговор со своеобразной девицей из головы никак не выходил, поэтому следовало прервать эту неприятную и повторяющуюся из раза в раз мантру, которая не давала спокойно выдохнуть. Отыскать соратника Шехзаде оказалось труднее, чем изначально предполагалось. С учетом того, что он постоянно был около Мустафы, то застать его в одиночестве практически невозможно. А помимо того, что он воин, Яхья ещё и поэт, поэтому мог время от времени пропадать где-то, когда был не нужен своему покровителю, чтобы почерпнуть вдохновение. В общем-то с этим человеком одни сплошные проблемы, из-за чего возникало жгучее желание его придушить. Приближенного искали почти всем дворцом, оставляя его надобность в тайне, потому что Шехзаде Мустафа непременно захочет знать, а зачем это Ташлыджалы понадобился и к чему такая спешка? Между спутником Мустафы, который практически всё своё время проводил около Шехзаде и младшей сестрой наследника отношения завязались очень дружеские, в отличие от тех, что протекали между поэтом и Михримах-султан. К Джихан с первых дней было отношение теплое и дружеское, как к сестре, а с годами это просто напитывалось само по себе и не перерастало ни во что другое. И это было больше хорошо, чем плохо, потому что он прекрасно осознавал, что, как девушка сестра его Шехзаде — это одно, а, как друг, близкий человек по духу — это уже другое. Второе ему нравилось больше, поэтому четкая грань никогда не нарушалась, в отличие от общения с старшей из сестёр. Воспринимать информацию о том, что Яхья-бей привёз змею лично, было тяжело, потому что Джихан-султан видела в соратнике брата прекрасного человека и верного друга, который, как и она сама горой стояла за Шехзаде, всегда старался оградить его от неприятностей и гадостей, всегда был с ним и за его идеи. То, что озвучила наложница, казалось какой-то небылицей, Яхья всегда был особо избирателен, всё проверял и не стал бы подвергать такой опасности Мустафу, тем более, он прекрасно знал про отношения внутри семьи и про все те палки в колесах, которые вставляла Хюррем и её свита. Не вязался этот поступок с тем, что мог сделать Ташлыджалы, не мог он так поступить, привезти копию Хасеки — это не в его стиле. Хотя, всё факты говорили об обратном, что очень сильно расстраивало. Его удалось найти в гордом одиночестве, в его же комнате, куда он зашёл минутами ранее. Не очень долго думая, к нему уже шагали с просьбой явиться в покои Валиде. Без задней мысли, стихоплёт направился, зная, кто его ждёт. В данном он не видел ничего удивительного, потому что между ним и главой гарема отношения устойчивые и милые, его рады видеть не меньше, чем Мустафу. Ташлыджалы не заставляет ждать, появляется через некоторое непродолжительное время, направляясь четко по адресу. Каким бы отношение к младшей дочери повелителя не было во дворце или у другой части родства, а Джихан-султан он всегда был рад видеть, как и рад помочь. Для него это был такой же важный человек, как сам Мустафа или его мать. Иной раз они даже не соблюдали весь необходимый этикет, когда находились вне высокого общества, потому что он был лишним, но в данный момент вошёл после стука, желая показать значимость данной личности во дворце, хотя мог бы этого и не делать, никто бы ничего не сказал. Приветствие выходит очень даже милым, хоть воин и улавливает какое-то напряжение. Возможно, давили стены, в которых он был впервые, а, может, его просто напрягало то, что тёмные тона ушли в небытие, вместо них надели, как говорится, все лучшее и сразу. Красный цвет хоть и не был кричащим, казался более бордовым, но все равно оставался слишком ярким для конкретно этой личности, которая слишком редко могла себе позволить что-то ярче определённой палитры. В глаза бросалось ещё и то, что волосы собрали, хотя всю осознанную жизнь их носили в распущенном виде, собирая мудреным образом где-то сзади. В общем-то, все было как-то не совсем так, как обычно, что и заставило напрячь спину. — Ты знаешь, что я очень хорошо к тебе отношусь. Считаю тебя ещё одним своим братом, — поэту эти слова были очень приятны, хоть он все это знал, услышать такое от человека, который иной раз смотрит на всех с высоты птичьего полёта, весьма лестно. На сказанное он учтиво кивает, слабо улыбаясь, потому что сказать тут особо и нечего, он сам видел в Госпоже аналогичное. Даже сейчас, когда она могла продолжить сидеть на своём месте, Джихан быстро встала, направляясь к молодому человеку, желая его обнять, что между ними не возбранялись и было нормой. Иное восприятие было, если бы такие вещи касались Михримах, которая с некоторым холодом относилась к Мустафе и его семье, не говоря о приближенных брата. — Я вижу в тебе соратника и верного друга Мустафы. Всегда видела. Ты прости, но иначе я не могу, — не догоняя сути последних слов, Яхья только хотел выгнуть бровь в вопросе, как ощутил сильную боль, которая расползалась от щеки по всему правому флангу его лица. Ему прилетела пощёчина, причём большая и очень звонкая, которая оглушила разом. Это было неожиданно после такого тёплого приема, а ещё неимоверно больно, что из глаз чуть искры не посыпались. Сила удара у Наполеона в юбке была весьма приличная, что воин слегка пошатнулся. Получить пощечину — это всегда оскорбительно и очень неприятно. Сильное жжение на щеке пройдёт, а вот осадок оплёванности останется ещё на очень долгое время. Получить по лицу вообще как-то досадно, потому что кто-то дотрагивается руками до светлого лика, не факт, что чистыми. Больно, неприятно и унизительно. Яхья чувствовал больше первые две формы, последнее как-то притуплялось, потому что он прекрасно понимал за что получил. А, вернее, за кого. Для мужчин это не так унизительно, как для женщин. Считается, что они более крепкие и выдержанные. И в действительности, их соединительные ткани и кожу не так легко повредить, нежели женскую. Да и шрамы, даже шрамы их только украшают, как известно. А ссадины и вовсе мелочь. А вот испортить красоту девушки — преступление. Её век и так не долог, его следует беречь. Поэтому красное пятно, которое образуется на скуле не так уж значительно. — Как ты мог?! — женский визг в одну секунду заложил уши, причём по более, чем предыдущий звук, — Зачем ты её привёз?! Неужели ты не видел, что она рыжая?! Щека неприятно горела, всё произошло слишком быстро и слишком неожиданно, чтобы моментально дать ответ. Но бей тут же старается подобрать слова, однако не успевает с этим. Он даже не обиделся на такой выпад, потому что все прекрасно понимал. — Мало того, что она славянка, так ещё и рыжая! Только вздохнули с облегчением, что одна напасть ушла, как явилась вторая! По твоей милости, Ташлыджалы! — негодованию не было предела и соратник Шехзаде стоял молча, понимая, что ему нужно всё это выслушать, как это было временем ранее, когда он точно так же слушал вопли Махидевран, правда, та была чуть сдержанние и до рукоприкладства не дошло, — Неужели тебе не хватило одной рыжей проблемы?! Зачем?! За последние дни он слышал этот вопрос чаще, чем собственное имя. И, в принципе, свою вину он признавал, потому что в действительности привёз двух девушек во дворец, хоть и по просьбе матери наследника. Но его оплошность была в том, что он просто выбрал первых попавшихся, потому что ему было велено доставить двух служанок, а не девушек для гарема, уже позже одна из них попадёт в покои, поэтому особого внимания он не придавал, потому что вёз обслуживающий персонал и не более. И была ещё одна вещь, в которой поэта несправедливо обвиняли. Он понимал, какой удар для Джихан видеть наложницу брата, которая так схожа с её главным врагом, поэтому не обиделся на такой выпад, но и рад ему не был. — Вы правы, моя вина есть и я её не отрицаю. Но во дворец я доставил двух светловолосых девушек. Беременная наложница стала рыжей уже после того, как побывала у Шехзаде, — об этом он говорил спокойно, уже не потирая щеку, а убирая руки за спину. Эти слова были озвучены ранее и Махидевран-султан, потому что Ташлыджалы не смертник, чтобы привести в дом девушку, которая напоминала бы Хюррем. Этот цвет волос для династии теперь был, как красная тряпка для быка, как солнечный свет для вампира, в общем, смертельно опасно такое добровольно приводить. У него не было в мыслях повторять ошибку Ибрагима-паши, который некогда выбрал Хюррем и обратил на неё взор повелителя. Ему, как и всем, было достаточно одной славянки во дворце, повторений прошлых оплошностей не хотелось, да и его условная миссия закончилась, когда девушек он передал Фидан. Далее, все должно быть на её совести. — Она не была рыжей? — открывшейся обстоятельство слегка выбило из былого настроя. Агрессия стала поуменьшительнее, но никуда не ушла. Просто теперь она была переправлена в другое русло. На вопрос воин отрицательно качает головой, как бы подтверждая то, что рыжий цвет волос — это не его вина. И он был прав. Локоны огненного цвета появились совсем случайно. Девушка в действительности привезена из Старого дворца, как только Мустафа прибыл в Амасью, до этого она жила, как и сама говорила, в Болгарии, а после отправилась в гарем. По счастливой случайности оказалась в нужном месте и в нужное время, поэтому и была перенаправлена в Амасью. Но столь резко жизнь у неё не изменилась, как она говорила. Шехзаде часто ругался с матерью, часто уходил из дворца, поэтому его почти никто не видел. Так продолжалось довольно долго, поэтому сразу же очаровать наследника было невозможно, да и на правах наложницы Яна не жила. Внимание упало на неё случайно, когда накрывали на стол и нужно было отвести Нергисшах-султан к няне. Поручение дали именно болгарке, которая принимала ребёнка от отца, в девушке Мустафа отметил глаза, они понравились ему своим необычным чёрным цветом, на этом все ограничилось. Дворец состоит не из двух комнат, чтобы часто пересекаться, но спустя полтора месяца они встретились, а после блондинистая голова девушки сообразила, что Мустафа возвращается в свои покои, поздно вечером, в одно и то же время, после прогулки. Пришлось следить и запоминать, изощряться и прятаться. Успех не заставил себя ждать, поэтому примерно ещё через месяц их встречи в коридоре были обыденным делом и Яне улыбнулась судьба, отправляя в спальню наследника. Все это время она была блондинкой, с пшеничным оттенком волос, ни о какой рыжине речи и не шло. Надумавши себе невесть чего, девушка рассчитывала, что будет теперь частенько проводить время с Шехзаде, но ничего подобного не случилось, он больше никого не звал и видеть тоже никого не хотел. Однако сдаваться ей не хотелось, потому что в гареме Яна пустила слух, что ещё раз отправится на хальвет. Чтобы её не засмеяли, пришлось выкручиваться и придумывать предлоги, чтобы попасть в заветную комнату. И ей снова повезло, когда она понесла ужин, причём намного больше, чем в прошлый раз. После этого Махидевран-султан очень обрадовалась такому развитию событий, потому что девушка задержалась в покоях сына почти на сутки. Уже в следующий раз её готовили, как настоящую наложницу, со всеми необходимыми сборами. В бане между девушками завязался разговор о том, что все фаворитки наследника были темноволосыми, возможно, поэтому Яне не везло на внимание, ведь её волосы светлые, а вот у тех, кого Мустафа был готов наделить статусом жены, локоны были тёмные. Это очень сильно задело славянку, поэтому она не очень долго думала, имея под рукой хну и знающую толк в окрашивании личность, девушка потребовала, чтобы волосы немедленно покрасили и вечером она явилась во всей красе, с тёмными волосами. Женой наследника престола стать хотелось больше, чем иметь родной цвет волос, поэтому она без сожаления отдала свои волосы на покраску. Но вышла ошибка, непредвиденная и безумная, хна оказалась не тёмной, а рыжей, поэтому на белокурые локоны огненно-рыжий цвет от красителя лёг, как натуральный. Когда хну смыли, то все ахнули, рядом стоящие зашептались, что теперь девушка похожа на Хюррем, которая, к слову, тоже славянка. Отсюда и началась мания величия и подражание Хасеки. Девушка уже не стремилась смыть цвет или перекрыть его, как в первые секунды, когда истерично пищала, что нужно исправлять ситуацию, рыжей быть она не хочет. После неосторожно брошенной фразы о схожести с известной султаншей, Яна рыжей быть хотела и ждала, когда пойдёт в покои. Изменение во внешность оценили все, хоть и по разному. Мустафа ничего дурного не увидел, хоть и не ожидал такой кардинальной смены имиджа, девушка, конечно, натолкнула на мысли о жене отца, но волосы ведь не определяют человека. А вот его матушка схватилась за сердце, как только узрела цвет волос новой фаворитки. Как бы их не пытались отмыть, все было без толку, поэтому идею оставили, Фидан-калфа постаралась убедить султаншу в том, что все не так плохо, потому что все действительно было не так уж трагично, подумаешь рыжая, он ведь не жениться на ней собирается. А потом новость от лекарши, что фаворитка не ест не по той причине, что не хочет, а потому что беременна. Мать наследника от услышанного рухнула в обморок, а будущий отец, напротив, был очень рад. Медленно, но верно, вторая версия Хюррем начала действовать. Теперь судьба закрутила их в драматическом направении, Махидевран-султан была готова состричь волосы фаворитке, лишь бы не видеть этого пламени на голове. А потом её добила новость о том, что, теперь уже, Тангюль едет вместе с ними в столицу, потому что неизвестно, как решит отец и насколько они задержатся в Стамбуле. Нож в печень для матери наследника, не иначе. — Собственно, так все и было, — Яхья опускает голову, завершив свой рассказ, которым он не пытался себя оправдать, но надеялся, что пролил часть истины. Ему меньше всего хотелось, чтобы его считали тем, кто якобы помог Шехзаде обратить внимание на девушку. Играть роль этакого Ибрагима, не хотелось, как и повторять его участь. Бей всячески пытался не повторять чужих ошибок, обходить стороной то, что могло бы бросить тень на Мустафу и его семью. Рассказ оптимизма не внушил. Все ещё было неприятно от таких новостей. И султаншу коробило то, что она влепила другу пощёчину, не зная всей правды, хотя заранее извинилась. Прикусив нижнюю губу, она в очередной раз покачала головой, где вихрем носились дурные мысли. Нужно было срочно думать о том, как избавиться от девушки. Но это казалось невозможным, потому что наложница беременна. Такой поворот судьбы был настолько неожидан, что голова невольно пухла, потому что привилегированное положение делало девушку неприкасаемой, просто так её куда-то деть не получится, за ней наблюдает столько глаз. А по словам окружения Мустафы, тот все своё свободное время проводит вблизи будущей матери. Его внимание было всецело приковано к Тангюль, которая имя получила после того, как стала рыжей, причём весьма символично её нарекли Розой заката, которая сорняком сидела в состоявшейся клумбе. Увлеченность другой девушкой коробила по той простой причине, что это неравнодушие было оскорбительно по отношению к дочери Бейхан-султан. Смириться с тем, что между братом и сестрой могут быть чувства, Джихан пришлось бы в любом случае, а то, что сестра что-то испытывает к старшему из наследников было очевидно. Досадно было лишь то, что чувствам не позволили развиться, что-то подсказывало, что Мустафа был бы счастлив с той, кто с ним одной крови и высокого статуса. Но все это было в прошлом, теперь следовало думать о будущем, которое оказалось затуманенным дымом от ненужного огня. Идею о том, как отвлечь наследника, подкинула Ясмин, которая сходства с Хасеки не видела. Рыжая и рыжая, по одному только цвету волос судить очень глупо, главное, что характер у наложницы был другой, а это означало, что она уже не, как Хюррем. Расовая принадлежность и оттенок волос ещё ничего не решает, вот если бы она начала действовать как жена повелителя, то тогда можно было применять к ней данной сравнение. Но венецианку поспешили заверить в том, что Хюррем-султан начала осуществлять свой коварный план уже после того, как родила первенца и из хатун стала султан. Справедливое опасение было очень уместным, чтобы не обжечься ещё раз. — Тогда просто привезите во дворец Дерью-султан. Проверите чувства Шехзаде. Если он и правда был так влюблён, то непременно забудет всех и всё, — девушке это казалось очень логичным вариантом, потому что если там и правда была любовь, то она никуда не делась. Все винили Хюррем, что она приворожила султана, но даже если бы не появилась она, то повелитель посмотрел бы в сторону другой наложницы и перестал уделять все своё время Махидевран-султан, как ранее. Поэтому, если Мустафа действительно питал что-то очень сильное к дочери Бейхан-султан, то это никуда не ушло, а рыжая наложница не больше, чем временное утешение, интрижка от безысходности. — Бейхан-султан не пустит её сюда, — Джихан усмехнулась, припоминая категоричность матери сестры. Но её поспешили заверить в том, что об этом беспокоиться не стоит, если отправить кого-то за девушкой под правильным перелогом. — Она непременно её отпустит, — Ясмин говорила спокойно, будто зная о том, что всё получится, кивая на то, что нужно просто подобрать слова и отправить нужного человека, который правдоподобно все донесёт. Конечно, это может не сработать, но Госпожа не глупая, поймёт, что нужна в столице и сможет сбежать, уйти обманом. Впрочем, хотелось верить в лучшее, судьба должна быть благосклонна к династии. Тем более, что вырисовывается такое неприятное дело. Не желая повторений и ещё бòльших трудностей, террариум, в который входило все именитое женское окружение старшего Шехзаде, принял решение — отправить Ташлыджалы в Семендире, чтобы тот всеми правдами и неправдами вывез девушку из отчего дома и доставил в Стамбул. План был хлипкий и не совсем проработанный, но счёт шёл на минуты, поэтому чем быстрее поэт уедет, тем будет лучше. Были сомнения, насчёт того, что сестра падишаха не встанет в позу и отпустит дочь, не закроет все окна и двери, чтобы та дочь никуда не делась. Или же, Бейхан просто не поверит в корявую и наспех придуманную новость, из-за которой её дочь и просят пожаловать во дворец. Яхья-бей был не рад тому, что его сделали соучастником, но и мать, и сестра Мустафы поспешили напомнить, что он привёз им головную боль, вот теперь следует за лекарством, которое должно облегчить участь всего родства, которое теперь томилось в ожидании, молясь, чтобы история не повторилась, судьба не одарила таким подарочком, как ещё одна рыжая славянка, которая метит во владычицы мира.16. Повороты судьбы
9 февраля 2021 г. в 19:49
Примечания:
💖💘💞визуализация💕💓💝
В перерывах между желанием помереть и желанием поесть, смотрите, на что наткнулась!
https://vm.tiktok.com/ZSK7xCbq/ тут у нас нарезочка с фирменной фразочкой.
https://vm.tiktok.com/ZSEXkKDF/ тут у нас события в обратном направлении, так сказать, от большего к меньшему (на самом деле, я просто влюбилась качество данного видео, такое редко встретишь, поэтому делюсь столь качественной работой).
https://vm.tiktok.com/ZSEnAYbF/ а тут у нас Михримах принимает поражение и покидает отчий дом (предпоследний кадр прям 10/10).