Little dark age

            В гареме через муки ревности проходят все женщины.

      Ревность — это мучительное сомнение в чьей-нибудь верности и любви. Так же, ревность — негативно окрашенное чувство в межличностных отношениях, которое возникает при недостатке внимания, любви, уважения или симпатии от любимого или очень уважаемого человека в то время, как кто-то другой якобы или действительно получает их от него. И, наконец, ревность — это грех, который, хоть, и не вошёл в семерку смертных, но положительным воздействием не блистал никогда, душу разрушает не хуже, чем гордыня, хотя, многие ревность переводят, как зависть и уже полноправно относят к тем самым семи всадникам апокалипсиса. Впрочем, в гареме процветали и зависть, и ревность, и гордыня, и много чего ещё. Где, как не тут, всему этому находиться, когда такое поле для деятельности? Каждая хоть раз, но испытывает это пожирающие душу чувство, когда хочется что-то сломать, разбить или порвать, очень сильно чувствуя одно из самых гадких ощущений. Мужчина ревнует, потому что слишком любит себя самого; женщина ревнует, потому что недостаточно любит себя. Хотя, некоторые утверждают, что просто не уверены в себе, но это, пожалуй, одна из составляющих нелюбви к себе. Отвращение к самому себе не всегда может быть видимым, его можно очень умело скрывать, и никто не догадается, что на самом деле человек испытывает к самому себе. Но иной раз жизнь так нагружает, что некогда обращать на себя внимания, когда вокруг происходит столько всего, что не успеваешь вертеть головой. Последние дни выдались какими-то адскими, как будто судьба испытывала на прочность, желая проверить запас терпения, хотя ещё перед этим всё было очень даже хорошо и ничто не предвещало такой беды. Мустафа остается до конца похода в столице, а обязанности Великого визиря падают на Касыма-пашу, который поладил с сыном государя. Но всё прекрасно быть не может, поэтому настроение разом падало, когда на горизонте мельтешила рыжая голова наложницы Шехзаде. Девушка раздражала своим тонким голосом, своими приторно-сладкими духами с запахом сирени и розы, а один случайный взгляд заставлял неприозвольно закатывать глаза. Она просто не нравилась и её было трудно терпеть, когда Мустафа приводил её куда-то с собой. Больше всего бесило то, что она была уверена в том, что у неё родится сын, хотя у будущей тёти были большие сомнения, что та вообще в положении. Идти поперёк воли брата Джихан не решилась, портить с ним отношения не хотелось, поэтому девушке было выделено всё, как положено, со всеми привилегиями и особенностями. Пересекаться с ней лишний раз не хотелось, но иногда получалось встретить её где-то в коридоре. — Как думаете, Яхья-бей справится с тем, что ему доверили? — Ясмин не то, что бы сомневалась, но почему-то подумала о том, что план может пойти по иному пути, и как бы чего не случилось. — Думаю, что да. В противном случае, ему обратной дороги нет, — султанша усмехнулась, припоминая, как мать брата припугивала несчастного. Хотя, вряд ли его что-то могло испугать, всё-таки он воин, а не просто стихоплет. Настроение было стабильно нейтральным, но оно моментально упало, стоило из-за угла выйти рыжей девице, которая довольно улыбалась, шагая вдоль стен. — Госпожа, — она поклонилась, оглядывая всех троих. Нергисшах-султан относилась к новой пассии отца как-то никак. Но оно и ясно, она ведь ребёнок, который ещё не так много смыслит в жизни. Девушка и девушка, намного важнее понять, куда делась её матушка, которую в Амасью не привезли. — Шехзаде Мустафа постоянно говорит о том, что ты в положении, а ты носишься по дворцу, как антилопа, будто и нет ничего. Смотри, как бы чего не случилось, — презрительно оглядев потенциальную невестку, Джихан втянула щеки, как бы давая намёк, что при такой активной деятельности, сама уложит девицу на продолжительное время в постель, если та не возьмется за ум. — Аллах спасёт и сохранит моего Шехзаде, — девушка слащаво улыбнулась, после чего поспешила распрощаться и исчезнуть. Мимолётный диалог заметно подпортил настроение главе гарема, хотя венецианке девушка тоже не особо нравилась, что-то было в ней скользкое, что очень сильно отталкивало. — Её Шехзаде, — султанша фыркнула, вскидывая глаза к небу, — О, великий аллах, пусть у неё родится девочка. — Аминь, — Ясмин-хатун почему-то тоже была бы рада девочке, потому что ей не нравились те цели, которые преследовала наложница. Ребёнок для неё — это средство достижения её корыстных помыслов, и не более, нет у неё искреннего желания становится матерью. — Пусть-пусть у неё родится девочка, мне будет с кем играть, — голос подаёт самая маленькая спутница, которая всё это время была рядом, но о ней не забыли, просто всё ещё было непривычно, что последний раз, когда Нергисшах была во дворце, она только научилась ходить, а тут во всю говорила. Её слова вызывают улыбку и заставляют поднять племянницу на руки. — Так и будет, моя радость, тебе обязательно будет с кем играть, — ребёнок всё больше становился похож на своего именитого родителя, поэтому её любили в два или три раза больше, чем положено, а нынешние покои Валиде были её главным местом обитания. Такой радости, конечно, не будет лишен второй ребёнок брата, но у Джихан очень негативное отношение к матери, всё-таки Айше нравилась ей больше, потому что была тихой и скромной, никогда и никуда не лезла, занималась ребёнком и была благодарна всему тому, что имела. Из всех женщин Мустафы, пожалуй, именно мать Нергисшах была той, кого хотелось видеть и с кем было бы приятнее сидеть за одним столом, хотя та никогда ни на что подобное не претендовала. Но больше всего хотелось видеть ту, за кем отправили Ташлыджалы, сами не ведая, что тот в тайне от всех влюблён в девушку, которая ему никогда не достанется.       Ревность в разумных пределах украшает мужчину, но поэту даже ревновать было запрещено. Он вообще не имел никакого права на дочь Бейхан-султан, хотя ему в пару приписывали дочь самого султана, конечно, в шутку, но насколько это было странно, когда по его просьбе могли бы организовать брак с девушкой гораздо высшего ранга, чем с той, кто просто понравилась. Ему даже сначала показалось, что его отправили намеренно, будто кто-то из королевских кобр догадался о его чувствах, которые он никогда и никак не показывал. Но после, Махидевран сказала, что только ему может доверить такое дело, которое нельзя запороть, а нужно выполнить. Пришлось наврать Мустафе, что Яхья отправляется в Амасью, якобы Госпожа что-то забыла, а это срочно нужно и только верному слуге сына может подобное доверить. В общем-то, все выглядело не очень убедительно, но Мустафа поверил по той простой причине, что был очень занят и был не в состоянии внедряться в женские дела. Надо, так надо, во дворце имеется ещё один хранитель покоев, наверняка, справится. Жизнь протекала весьма неплохо в столице, хоть тут и поприбавили дел, Шехзаде был всем доволен. Конечно, стало меньше свободного времени, которое раньше он уделял своей семье, но все его женщины уверяли в том, что они все понимают и дела государства превыше всего. Для матери или сестры эти дела были спасением, потому что все меньше и меньше времяпровождение составляло с наложницей, которая чаще всего сидела среди других девушек или гуляла в саду. Ей было скучно, но она тешила себя тем, что находится рядом с Шехзаде, а не осталась в Амасье. Её, конечно, приглашали за один стол, но делали это из очень натянутой вежливости. Тангюль не сделала ничего плохого, вроде бы, поделилась своими мечтами, но их моментально приняли в штыки, каждое её слово было теперь под сомнением, потому что о некоторых нюансах она наврала. Даже Ясмин, которая во всем искала плюсы и красоту, не могла понять, что ей не нравится, а что нравится в этой девушке, которая какая-то не такая, какая-то слишком уж странная или загадочная. Неопознанная. Её можно было назвать именно так, потому что красавицей назвать наложницу нельзя было, умом она не блистала, да и во всем старалась подражать образу, а не быть индивидуальностью. В общем-то не девушка, а что-то несусветное, неприятное и негативное. Она утомляла, раздражала, и её общество было душным, что иной раз даже балкон не спасал. На последнем чаще всего играла племянница, которая не знала отказов от своей тети и получала, что хотела. В роли няни все чаще выступала Ясмин, потому что дела гарема не ждали, а при всей этой занятости, приносили некоторые документы из Совета, потому что Касым-паша был сразу же проинформирован о том, что дочь повелителя очень сильно желает знать, чем живет мир и как дела в стране. Пока отца не было, все это было позволительно и допустимо, стоило задуматься, как жизнь пойдёт, когда вернётся государь и прикроет все эти тайные передачи бумаг о переговорах, поставках и прочем. Допустимость женщин в политике, само собой, невозможна. А в неё рвались как-то особенно рьяно, будто там есть место невысокой и мрачной фигуре. Хотя, насчёт последнего можно было теперь поспорить, платья надевались в зависимости от настроения, причём, могли переодеваться несколько раз за день, просто потому что так захотелось. Захочу — пойду в синем, а захочу — переодену через час зелёное, а к вечеру готовьте чёрное. Скучно в гареме не было, все были при работе и деле, стабильность в данном месте процветала.        Устойчивость была в жизни имения Бейхан-султан, которая жила тихой жизнью, посвящая себя детям. Из всех старших детей у неё осталась только Дерья, которую, по хорошему, пора было бы выдавать замуж, но мать с этим не торопилась, хоть и подумывала об этом. Гостей они не ждали, разве только крайне редкие письма приходили от Шах-султан, поэтому встретить на пороге Ташлыджалы, было делом очень удивительным. — Что ты тут делаешь? — девушка ахнула, когда увидела знакомое лицо. Просто так он не приехал бы, поэтому что-то точно случилось. И он не знал, как объяснить ей, что произошло, поэтому решил воспользоваться тем, что ему сказали. — Меня отправили за Вами, потому что Ваша сестра выходит замуж, — слова поэта вызвали у Дерьи истерический смех, который она не смогла сдержать, а по итогу даже пустила слёзы, все от того же смеха. Это был самый глупый предлог, под которым султаншу могли вызволить в столицу. Поэт слегка смутился, опуская глаза. — Моя сестра? Ох, ну, ты и рассмешил, — девушка покачала головой, стараясь вдохнуть воздуха, — Больше никому такое не говори, смешнее этого я ещё ничего не слышала. Госпожа говорила спокойно и вольно, что немного настораживало, но она пояснила, что матушка повезла часть своего выводка гулять к какому-то водопаду, а старшую дочь оставила с некоторыми из сестёр, поэтому никто ничего не узнает. Уйти из дома сегодня у неё не получится, поэтому девушка дала четкие указания, где и во сколько она будет ждать завтра, чтобы Яхья смог её перехватить и увезти. Конечно, сбегать — это идея крайне глупая и некрасивая по отношению к матери, но выхода не было, Ташлыджалы очень четко дал понять, что Дерья нужна в столице, но причину не назвал, всё ссылался на то, что её очень хочет видеть сестра. Иначе она могла просто не согласиться и это было бы справедливо. Как и предполагалось, на следующий день, бей проходился по нужному ряду на базаре, заприметил знакомую фигуру и следовал за ней. Каждую среду Дерью отпускали пройтись вдоль рядов, это было этаким развлечением, которого мать её ещё не лишила. И благодаря этому, Госпожа могла бежать, причём настолько изящно, что собственные служанки не сразу поняли, куда испарилась девушка. То, что султанше исчезла, стало ясно только в доме, когда все поняли, что с базара она не вернулась раньше. Бейхан-султан в ужасе принялась искать дочь по всему городу. Но самая подходящая мысль пришла в самый последний момент, когда женщина почти поседела и чуть не сошла с ума от переживаний. Как-то всё очень закономерно встало на свои места, стоило одной из дочерей упомянуть, что ещё вчера всеми любимая старшая сестра заливалась хохотом на первом этаже и был слышен чей-то голос, который принадлежал не тем, кто изредка заезжает к Госпоже, справиться о делах, а это был кто-то чужой, точно мало знакомый для данных стен, но его отлично знала старшая сестра. Бейхан-султан совсем не глупая, возможно, что поумнее некоторых своих сестёр, раз в столицу не совалась и детей трепетно оберегала от того, чтобы те не ввязались в дурную компанию, которая заседала во дворце. Но не уберегла, как говорится, дочь со своим упёртым характером, нашла способ сбежать. Это ведь иначе и не назовёшь, потому что, если бы её похитили, как предполагалось изначально, то кто-то что-то, но заметил, а в данном случае все было тихо и мирно. Когда девушку, молодую и красивую, пытаются своровать, то она, как минимум сопротивляется, пытается отбиться и кричать, как-то привлекает внимание, а тут подобного не было и в помине, народ бы точно что-то такое припоминал, однако ситуация была тише воды. Поэтому о том, что это побег, а не что-то ужасное, догадались по истечении времени, когда племянница повелителя была уже прилично далеко от родного дома, где её всё обыскались. Конечно, девушка испытывала вину за своё действие, но она измучилась сидеть в глуши, а тут такой поворот судьбы. Она нужна в столице, ей хочется там быть, да и вечно прятать её у Бейхан не вышло бы. Можно сказать, что материнская опека слишком сильно давила и от неё сбежали.       Дорога была не близкая, но, к счастью, не столь трудная. Изначально Ташлыджалы ожидал, что они затратят больше времени, чем вышло на самом деле. Это он мог плевать на все, нестись со всех сил, без остановок и отдыха, потому что в военных походах и не такое доводилось переживать. Но рядом с ним была девушка, которая нуждалась в отдыхе, перерывах и прочем. Однако он ошибся. Мало того, что Дерья не хуже него самого владела лошадью и в путь отправилась верхом на лошади, так и не была капризной, с достоинством переносила все тяготы дороги. Почему-то Яхья ожидал, что тут будет демонстрироваться поведение в точности, как у сестры, которой в дороге постоянно, то жарко, то холодно, то нужно ехать быстрее, потому что её укачивает, то медленнее, потому что ей дурно от такого темпа. В общем, далеко с этой дамой не уедешь, вечно что-то не так. Удивлению не было предела, когда племянница государя решилась поехать на лошади, сама выдвигая такое требование, да ещё и так стойко. Это вызывало уважение и ещё бòльшую симпатию, чем прежде. Вообще, это была огромная ошибка — отправить за Госпожой именно его, человека по уши влюблённого и до ужаса романтичного. И ему приходилось все его чувства прятать, не позволять перейти себе грань, которая между ними заложена, потому что эта девушка принадлежит другому. Ташлыджалы ничего не оставалось, как смириться, тихо страдать в стороне, радуясь за счастье той, кто смогла тронуть сердце поболее, чем Михримах. Он развлекал её разговорами, показывая то созвездия, то облака, чтобы не было скучно в дороге. И ей нравилась такая компания, которая относилась к ней со всей душой. — Мне повезло, что за мной отправили тебя, иначе умерла бы со скуки, — девушка без задней мысли делится своим впечатлением, искренне радуясь, что её спутник именно приближённый Мустафы, с которым можно было и поговорить, и посмеяться. Его она с первых дней воспринимала, как друга, хоть и краем сознания понимала, что с ней так любезны не столько из-за уважения, сколько есть иная причина, которую Дерья не решалась уточнять. — Мне повезло не меньше, будь кто-то иной, то ехали бы дольше, — молодой человек усмехнулся, припоминая вечные прихоти другой особы, с которой они не проехали бы и половины пути от того, сколько преодолели с данной девушкой. Вернуться в столицу хотелось обоим, как можно скорее, потому что у каждого была своя особая цель, да и дорога утомляла, спустя столько время, сколько они находились в пути.        Царят на свете три особы, зовут их: Зависть, Ревность, Злоба. Если они встречаются в одном человеке, то, как правило, ничем хорошим от него не веет, куда проще, когда они разграничены между разными личностями. Некогда все три поселились в душе Махидевран-султан, что её и погубило в глазах повелителя, да и, в принципе, сгубило, как женщину. Она искренне надеялась, что подобное не повторится, что данная участь обойдёт условную невестку. Приезд племянницы повелителя ждали, как приход господа на землю, который избавит весь дворец от грехов. Считали дни, когда наконец-то вернётся соратник Мустафы, который якобы отъехал в Амасью, но что-то тот всё не торопился, хотя должен был вернуться уже, как два дня назад, если брать в расчёт дорогу до дворца. Ожидание неприятно давило, потому что все ходили под напряжением, желая скорее избавиться от столь гадкого ощущения, которое заволокло и душу, и разум. Чем чаще семья собиралась за круглым столом, тем больше зрело желание скорее завершить данную встречу. Фаворитка старшего из сыновей султана прознала, что мать ревнует, сестра просто зла, а бывшая наложница государя определенно завидует. И в какой-то мере это была правда, потому что у каждой сидели эти чувства, которые читались в глазах. С каждой новой встречей девица позволяла себе чуть больше раскованности, что в какой-то мере поощрялось Мустафой, который всячески пытался примирить две стороны, которые на данное действие не шли. Девушка раздражала, потому что отнимала то время, которое всегда было занято другими женщинами, которые в Мустафу столько вкладывали и так старались оградить его от бед. Теперь наследника можно было выловить только тогда, когда он занят делами, потому что в другое время он не один, а оставлять свою рыжеволосую любовь он как-то не горел. И это выводило поболее того, что этой мерзавке и без того отходило всё внимание, которого ей было в избытке. Он отодвигал мать и сестру на второй план, как завороженный. — Она точно ведьма, — слышать это от той, кого Сюмбюль-ага называл за глаза точно так же, было несколько смешно. Но иного слова подобрать было невозможно, Джихан была уверена, что это какие-то чары, а не любовь. — Она на неё похожа, — Ясмин почему-то соглашалась со всем, не по той причине, что боялась расстроить султаншу, а по тому, что девушка ей тоже не нравилась. Одна её внешность чего стоила. Она была загадкой, потому что таких черных глаз ещё никто не видел, а в купе с рыжими волосами, это смотрелось больше мистически, чем просто странно или страшно. Тангюль ещё очень криво улыбалась, напоминая этим действием не добрый знак, в виде улыбки, а какую-то ухмылку. За ней частенько наблюдали с балкона власти. А та прекрасно знала о том, что за ней смотрят и также часто поднимала свои угольно-черные глаза, прожигая ими дыры то в одной, то в другой наблюдательнице. Дерью ждали, как мужей не ждут с войны. Она должна была быть тем самым противоядием, которое разрушит ядовитую пленку, в которой застрял организм Мустафы. На девушку были готовы молиться, но лишь бы рыжая беда обошла дом стороной, задержалась ненадолго и исчезла из его сознания. Ответственность буквально перекладывали на новые плечи, потому что, если у девушки ничего не выйдет, то её непременно будут осуждать или упрекать в том, что она не справилась с поставленной задачей, а то, что мать наследника не углядела за своим сыном, имея при этом столько слуг и глаз — это, конечно, уже не так значительно. На несчастную дочь Бейхан возлагали те надежды, которые она могла и не оправдать, что было бы вполне логично, потому что она не всемогуща, а сердцу порой, как известно, не прикажешь. Мустафа мог быть и правда по уши влюблен, как и его отец, что тут поделаешь? Но весь террариум до последнего надеялся, что всё будет идти по тому сценарию, который женщины сами себе придумали и вбивали себе в головы. Ешь, пей, молись — триада, по которой жила теперь Махидевран-султан, считая каждую минуту, надеясь, что вот-вот и приедет соратник сына, не один, конечно же, вот-вот и во дворце появится лучик света, который непременно развеет тучу, а то, что, так называемая, туча не одна, а с грозовым облачком — это уже тоже мало кого волновало. Всю женскую аудиторию данного семейства можно было смело обвинить в лицемерии, что было бы справедливо, потому что ещё временем ранее, старшему сыну Сулеймана желали маленького ребёночка, уверяли, что он ещё неоднократно станет отцом, у него родится сын и даже не один. А теперь, когда появилась беременная наложница, ребёнка уже никто не желал, по той причине, что высшему свету была не угодна мать будущего дитя.       Столица была окутана туманом, впрочем, это было неудивительно, всё-таки сентябрь месяц. Хотя, днём было очень тепло и вечера ещё позволяли гулять в одежде из тонкой ткани. Но туман был этаким олицетворением смуты, которая была в Топкапы. Именно смута царила последние дни, потому что одна неосторожная фраза какой-то девицы в гареме заставила местную аристократию ломать головы, насчёт положения девушки. Для той, кто находится в положении, Тангюль была и правда слишком активной и жизнерадостной. Не было у неё тех признаков, какими славились и чем мучались девушки, которые получали подарок от господа. Девчонка резво носилась по дворцу, иногда морщила нос на какую-то еду, но не более того. Одна из девушек, при разговоре, усмехнулась и сказала о том, что нет никакой беременности, потому что даже живот не вырисовывается, а по срокам должно быть хоть что-то. И эти слова так плотно осели в разуме, что невольно голова сама по себе прокручивала варианты, в которых беременность ложная, просто приманка и не более. Но как-то это проверить было почти невозможно, если только не поставить под сомнения самого Мустафу, чтобы он ещё раз послал лекаршу. Брат как-то особо сильно опекал свою наложницу и лишний раз к ней мало кого могли пустить. Это напрягало, поэтому с Мустафой нужно было как-то поговорить, как-то намекнуть, но при этом не хотелось как-то оскорбить брата или дать ему понять, что к девушке не просто недоверие, а самая настоящая ненависть. С учетом того, что застать регента в одиночестве можно было только ранним утром в одном из отведенных ему кабинетов, который находился в «мужском» крыле дворца, пришлось шагать туда, чтобы хоть как-то поговорить. Диалог начался издалека, потому что сразу вываливать всё, о чём изо дня в день говорит его мать и всё окружение, как-то нетактично и не очень правильно. Разговор затронул все последние новости, в то числе, Мустафа сообщил, что отец планирует вернуться в ближайшее время, а после затронул ряд тех известий, которые, как ему казалось, должны быть интересны сестре. Поэтому без зазрения совести он на полном серьезе спросил о том, кто по мнению Джихан, станет новым жителем комнаты, смежной с покоями отца. — На кого поставишь? Мне кажется, что новым хранителем покоев станет Лакман, — Шехзаде что-то старательно выводил на бумаге, поэтому не уловил резкого поворота женской головы, однако напряжение почувствовал. — А со старым что? — копошась с цветами, которые она ещё пару дней назад принесла, Госпожа даже не рассчитывала, что у неё спросят что-то подобное. — Мерджан был на днях, мы говорили об отставке, — буднично отозвался Мустафа, продолжая сопеть над бумагой. В этот момент его слух разрезал очень резкий звук бьющегося стекла, который заставил наследника слегка дернуться, и вся его работа была коту под хвост, чёрная клякса испортила все, что было, растекалась по бумаге, завладевая всем светлым пространством. Он переводит взгляд на сестру, которая от такой новости выронила вазу, которую собиралась переставить, но не успела. — Чего, прости? — Мустафа, конечно, мог ошибаться, но он слишком хорошо знал свою родственную душу, которая сейчас была готова разрыдаться, как ему казалось. Он не был уверен в том, что ему нужно повторить то, что озвучил минутой ранее, потому что такая реакция — это не хорошо. Молодой человек хмурит брови, понимая, что конкретно эту тему лучше не задевать, лучше обойти, но от него буквально требуют взглядом, чтобы он повторил то, что сказал. И ему ничего не остаётся, как ещё раз произнести сказанное, и его вновь обрывают, но на этот раз не разбитая ваза, а сама сестра, которая буквально падает к его же ногам, хватаясь за руку, которой минутами ранее он пытался аккуратно расписаться. — Нет-нет, Мустафа, не отпускай его, — его этот выпад пугает поболее, чем битое стекло, потому что подобное действие он наблюдает впервые, — Бога ради, оставь его тут, чтобы он ни говорил. Хотя бы потому, что я прошу, а я никогда у тебя ничего не просила. Все сказанное было ещё одним изумлением. Во-первых, выглядело происходящее, как помешательство, какой-то фанатизм, который сестре не очень присущ. Во-вторых, такой жест, как упасть на колени — это тоже не её стиль. Она перед отцом всегда держала голову ровно, не говоря о ком-то другом. В-третьих, в голосе слышался истеризм, будто от данного человека зависит вся жизнь, хотя, чего-то выдающегося между ними Мустафа не наблюдал, каким бы редким гостем не был в Топкапы. Но ему не дают возможности и рта открыть, как чуть ли не умоляют о том, чтобы никакой отставки не было. — Поднимись немедленно, — шумно выдыхая, он решает прекратить этот нескончаемый поток одних и тех же слов. Резким движением Мустафа встаёт сам и поднимает следом сестру, — Ты не дала мне договорить, но сейчас ты мне расскажешь причину такой реакции, а потом я скажу о своём ответе. И такого поворота уже не ожидала сама султанша, которая в момент будто протрезвела, осознавая, что сейчас придётся все рассказать. Старшему брату врать она никогда бы не решилась, вообще подобного в их отношениях не было, поэтому сейчас что-то придумывать, как-то хитрить было не лучшей идеей, поэтому пришлось говорить, как есть. С некоторой скованностью, приступами ревности и долей негодования, она озвучивает все, как есть, чем неоднократно вызывает улыбку на мужском лице. — Какая ты смешная, — под конец Мустафа начинает смеяться, потому что рассказ выходит эмоциональным, хоть и не таким смешным, как ему показался, всё-таки рассказывали серьёзные вещи. Но, чтобы не обидеть родственницу, он всё-таки спешит добавить: — Я перенаправил его к отцу. Я не могу таким распоряжаться, так что до возвращения повелителя можешь спать спокойно, — регент усмехается, качая головой, — Кто бы мог подумать, что подобное тебя коснётся. — Будешь теперь надо мной издеваться? — усмешки брата и издевательские улыбки ни о чем хорошем не говорили, поэтому Джихан пожалела, что рассказала обо всем, со всеми подробностями. — Ни в коем случае. Просто мне интересно, что ты будешь делать дальше. Мне это кое-что напоминает даже, — наследник без зазрения совести усаживается обратно, закидывая руки за голову, — Хатидже-султан постоянно находилась в покоях Валиде. Я все никак не мог понять: почему она так часто там бывает, ведь у неё свои покои не хуже. Постоянно ошивалась с Гюльфем на балконе, но у неё был свой. А потом как-то раз решил побыть у Валиде подольше. И знаешь что? Ничего нового в рассказе султанша не услышала, потому что сама была свидетелем частых встреч с тетей именно в покоях бабушки, что было нормой, между матерью и дочкой были очень теплые отношения, да и то, что последняя любила сидеть на балконе — тоже не новость. Она выжидающе смотрит на брата, который с довольным лицом вспоминал былое время. — Балкон выходил на тот же вид, что и балкон отца. Рядом с повелителем была комната Ибрагима и тот частенько играл там на скрипке. Тогда я не знал об этом, даже не догадывался. А тут решил подсмотреть и понял, чем же так нашу Хатидже тянет на балкон. И это был, не поверишь кто, но Ибрагим, — новых обстоятельств Джихан-султан для себя не нашла, поэтому вопросительно выгнула бровь, требуя морали сей басни, — Сейчас ты у нас в покоях Валиде. Балкон имеется, причём не только у тебя. Веет тут одной хорошо знакомой историей. Интересно, как надолго хватит тебя, Хатидже долго смотрела, пока не обледенела. В завершении девушка не сдерживается и толкает брата в плечо, тот принимается хохотать, потому что ему удалось поддеть сестру, которая в момент приобрела розовый цвет щёк. Все сказанное заставляет, конечно, улыбнуться, но и не отменяет желания придушить Мустафу за такие шутки. — Это очень символично и мило, чего ты так? — отходя от смеха, он несколько раз был вынужден обороняться от нападок врага. — Я рассказала тебе не для того, чтобы ты надо мной издевался, Мустафа, — попытка дать брату по шее не увенчалась успехом, но это заставило его изворачиваться, как ужа на сковороде. — Во всяком случае, смотри какая ты активная стала, а то белее мела стояла, — наследник пытается успокоиться, сдерживая одной рукой два женских запястья, — Вазу ещё разбила… Что с людьми делает любовь, взгляните только… Несмотря на то, что Мустафа уже был и отцом, и санджакбеем, он местами оставался все тем же Мустафой, который возился с сестрой в свободное от учебы время и позволял себе разные шалости. Поэтому данный выпад был приятным перенесением в прошлое, когда они были меньше, а мысли были дальше от взрослых проблем, только о книжках или стрельбе из лука, а не о том, кто и когда попросил отставки, кому и что надо подписать или с кем провести собрание. О наложнице они так и не поговорили, но почему-то это не омрачало. Куда важнее было, что Шехзаде ничего не предпринял, оставил все как есть, а это и правда значило то, что можно было спать спокойно, пока в свои покои не вернётся родитель. Нужно было как-то убедить отца в том, в чем довелось убедить брата, потому как сам Мустафа заверил в том, что если бы так случилось, что ему пришлось бы давать ответ об отставке, то он непременно пошёл навстречу сестре и её крайне сомнительному счастью. Не то, что бы Мустафа был не рад за то, что его своеобразная сестра, которая до этого носилась, как ошалелая от любого мужского внимания, столь резко начала что-то к кому-то чувствовать. Сомнения были только в правильности этих чувств, поскольку испытывалось они немного не по назначению.       Чтобы достигнуть дворца, Дерье пришлось нестись на лошади с минимумом остановок и прикладывать максимум сил. Она не жалела себя, мечтая лишь о том, чтобы добраться до Стамбула, где её уже ждут. И её ждали, но не все. Шехзаде не знал о приезде, поэтому вечером позвал к себе непосредственно свою спутницу, которую у себя же и оставил. Поздним вечером, если не ночью, Ташлыджалы наконец-то вернулся, к счастью, не один. Девушку очень тепло встретили, хоть мало кто ожидал, что та явится в такое позднее время. — Впервые за долгое время я буду спать спокойно, — Махидевран-султан при встрече была готова чуть ли не задушить прибывшую, которой было странно испытывать на себе такую реакцию. Мать наследника обычно более сдержанна, а тут бросилась, как к родной дочери. — Рановато, однако, — Гюльфем пока ничего хорошего не видела, потому что приезд не давал гарантий, что их проблема решена. Хотя, наложница государя лицо второстепенное, её всё это могло и не коснуться, но она желала дожить свой век в Топкапы, а не стать гонимой второй версией Хюррем. Она примерно предполагала, что после того, как родственница, которая преодолела столько километров и потратила столько времени в пути, узнает, что её приволокли в столицу не просто так, а для дела весьма сомнительного дела, точно разозлится и, в лучшем случае она просто уедет обратно, а в худшем всех ждёт повторение истории с Бейхан, которая не пожелала иметь такое коварное родство. И это было бы справедливо, потому что девушкой просто хотят воспользоваться, кому такое понравится? Ей ничего не говорили, даже утром, когда за завтраком всплывали вопросы о том, как поживает нынешний регент, не был ли он убит горем, когда умерла мать его дочери и всё в таком духе. Нергисшах-султан было жаль, потому что расти без матери — это травма для ребенка, а особенно для девочки, но при этом Дерья ощущала себя как-то спокойнее, что рядом не будет иной женщины, которая, хоть и не так горячо любима, но всё-таки получает внимание от того, от кого не следует. И всё бы ничего, если бы ребёнок не явился с балкона, где играл, и не вклинился в разговор. Речь всё-таки шла об отце и проигнорировать эту тему было нельзя, поэтому со всей своей детской непосредственностью ребёнок усаживается поближе к тёте, которую она знала лучше всех, вслушиваясь в слова. — Ну, а у тебя как дела? — к дочери Мустафы, Дерья-султан относилась, как и ко всякому ребёнку, которого знала. Будучи нянькой со стажем, она могла найти подход к кому угодно, поэтому маленькая Госпожа исключением не была. — Хорошо, Ташлыджалы привёз в гарем новых девушек, — девочка сгребает со стола все орехи, что видит, хрустит ими, укладывая голову на женское плечо, желая поделиться той новость, которая её очень волнует, — Скоро у меня появится братик или сестричка. Но лучше сестричка, мне будет с кем играть. И данная новость, которую озвучили с улыбкой, встречается гостьей взглядом вопросительным, который прилетает камнем в главу гарема. Ребёнка тут же просят повести в сад, чтобы поиграли там, причём выглядит это всё очень безвинно, будто это не жест, который должен оградить племянницу от неприятного разговора старших, а просто прогулка, которая была запланирована. — И ты молчала? — вопрос звучит с укором, потому что об этом и правда молчали, обходили всеми способами, — И вчера, и сегодня. Ты, как себе представляла, как об этом скажешь?! Вообще, мало кто себе представлял, как об этом будут говорить, все рассчитывали на то, что всё произойдёт само собой, как-то по воле случая, как это обычно бывает. И всё примерно так и вышло, только объясняться будет не ребёнок со своей наивностью, а взрослый, который данную новость утаил. Поэтому Джихан встает из-за стола, медленно прохаживаясь по комнате. Ей надо как-то выкрутиться, чтобы данный приезд не выглядел столь корыстно. Ладони потираются, после чего слышится хруст, который так раздражает сестру, чьи глаза тут же закатываются. Она устала говорить о том, что это некрасиво, но, видимо, привычка сильнее этикета. — А, что тут говорить? — выдох не приносит новых мыслей, не очищает голову, как хотелось бы, поэтому наспех подбираются слова, — Это ведь не ново. Мустафа наследник, у него свой санджак и гарем. Чего ты ожидала? Сказанное не просто злит, оно заставляет глаз дергаться, такого поворота султанша не ожидала, потому что такой подставы с обеих сторон тоже не ждала. Всё в один миг становится ей ненавистно, что хочется вернуться обратно домой. Она выжигает в сестре дыру, втягивая ноздрями воздух, чтобы того хватило на дыхание, а не только на разжигание внутреннего огня. Тут смешивалось всё и сразу: ревность, злость, отчаяние и даже зависть. — Если ты влюблена в наследника османского трона, то в этом нет ничего удивительного, — Джихан разводит руками, хоть и понимает, что всё, что она сказала никак ситуацию не спасает, а, скорее всего, напротив, усугубляет, — В гареме через муки ревности проходят все женщины, дорогая. Улыбка в завершении нужного результата не дает, скажи она ещё хоть слово и её точно придушат. И это, с какой-то стороны, правильно. Племянницу повелителя, по сути, облапошили, да ещё так подло, что хотелось стол опрокинуть. — Ох, ну да. Ты ведь у нас лучше всех разбираешься в этом, — хотелось наградить сестру тем же негодованием и душевной болью, что разрасталась внутри, в точности, как клякса, которая попала на бумагу, — Чужими руками убрала тётку, считаешь, что проблема решена? Как бы не так, сильно не обольщайся. Спать спокойно не будешь, даже если надумаешь женить его на себе. Хотя, кто позволит этому случиться? Подкипать всё внутри начало и у второй Госпожи, потому что острая на язык девица прошлась по больной теме, заставляя кусать губы с обратной стороны. Потряхивать начало, будто от холода, словно из сентября они перенеслись в февраль, хотя, это были только нервы, трясло слишком видимо. Что-то сказать в отместку не получилось, комнату покинули решительным шагом, причём передвижения были слишком быстрыми, поспевать за девушкой почти невозможно, как бы ни хотелось поравняться. За одним вихрем мчится другой, изначально Махидевран даже не поняла, кто прошёл мимо, причём даже не прошел, а пролетел. На две быстрые фигуры она обернулась и только потом до неё дошло, кто это был. А после она тут же догадалась, в какую сторону помчались сёстры. Предполагать было глупо, разъяренная девушка направлялась туда, где чаще всего можно было встретить наследника. Но шли не к сыну султана.       Дверь открылась внезапно, с учётом того, что никаких гостей никто не ждал, то резкий звук воспринялся моментально. Увидеть бледное лицо, которое источало гнев, которое Мустафа мог видеть настолько давно, было самой настоящей неожиданностью. Он даже усомнился, что ему не кажется, что девушка реальна. — Где эта тварь?! — вопрос вылетает прямо из души, которую можно было смело олицетворять с адом, где сплошь и рядом огонь, злость и запах пороха. Кого конкретно назвали тварью — это был вопрос из важных, однако ответ тут же нашёлся, потому что не останавливаясь, четко по наводке, девушка обошла всех находящихся и на ходу отвесила пощёчину тому, кто её привёз ещё вчера, кто делил с ней дорогу и подбадривал всё то время, что они были в пути. Её гневу не было предела и её можно было понять. Все успевают только ахнуть, потому что данное действие не всем понятно. Исчезла Госпожа точно так же, как и появилась — резко и внезапно, оставляя мать и сестру, которые застали звонкую пощечину в дверях, для того, чтобы те объяснялись перед публикой. Однако старшая из султанш быстро исчезла, догоняя недо-невестку и тут уже на произвол судьбы была брошена сестра наследника, которая судорожно перебирала слова в голове. — Я попрошу чего-нибудь холодного, — лучше было исчезнуть, чтобы хоть как-то подготовить саму себя к тяжелому диалогу. Она не дожидается разрешения, а просто исчезает, хлопая дверью и шумно выдыхая, потому что такого поворота она ожидала меньше всего. Соратник Мустафы получает по лицу уже второй раз. Говорят, что всё, что не убивает, то делает сильнее. Он серьёзно сомневался, что данное действительно работает, это не прошлая пощечина, от которой он отошел тем же днём. Мало того, что она была больнее, так ещё и публичная. Для творческой натуры данное действо было унизительно, втаптывало его в землю с головой. И дело было не в том, кто рядом стоял, а в том, что это запомнят, вне зависимости от того, кто его окружает. Это след на его репутации, которой он так дорожил, потому что по нему будут судить Шехзаде, а ронять тень на Мустафу не хотелось. В своё время он отказывался от очень многого, чтобы обезопасить своего покровителя, а теперь такой позорный поворот. Не так жестока была сестра наследника, которая отчитала его в одиночестве, как девушка, которая заполонила разум и только что разбила его одним ударом. Холодное полотенце никак не спасает, поэт уставился в одну точку, понимая, что он не смоет такой позор с себя никогда. — Что это всё значило? — Мустафа даже не понимал, как разграничить всё, что произошло в последнее время, чтобы уложить в голове. Поэтому он отводит Джихан в сторону, дабы не травмировать друга громким разговором. — Она узнала, что ты приехал не один, — девушка крайне осторожно подбирает слова, стараясь не менее аккуратно обрисовать причину приезда сестры, — Я попросила Ташлыджалы поехать за ней. Мы давно не виделись и я хотела, чтобы он её привёз. Мустафа понимал реакцию, даже мог её простить, но при сестре не мог подавать виду, что его не удивил такой выпад. Поэтому он хмурится, даже собирается что-то сказать, как пересекается с глазами родственной души и замолкает. — Я всё знаю, не пытайся, — с губ сходит усмешка, а рука не сильно сжимает плечо. Она никогда не стала бы его осуждать или отговаривать, постаралась бы донести свою точку зрения, как-то убедить, если бы видела неправоту, но не более. Если так решил старший Шехзаде, то так и должно быть, поэтому данную связь Госпожа не пыталась оспорить или прервать. И во взгляде он не видит то, чего боялся узреть. Там что-то похожее на некоторую степень радости, чему он несказанно рад сам. У него есть поддержка, значит, можно не опасаться, что окружение будет как-то косо смотреть, потому что важный ему человек даёт добро, потому что его окружение — это его семья и если кто-то один одобряет, то, как правило, его поддержат и все остальные, а с учётом того, что большинство составляют женщины, то тут и переживать не стоило. И от этого приятно что-то щелкает в душе, заставляя улыбнуться. Но улыбка надолго не задерживается на женском лице, слова брошенные Дерьей ранее, заставляют занервничать, потому что присутствие конкретного человека в данном месте, мягко говоря, напрягало. Поэтому пока была возможность, ею нужно было пользоваться, стоит Мустафе сгинуть в Амасью, как черт, что узнаешь о происходящем. И она этим пользовалась, как могла, изворачиваясь, как только можно. — Только, у меня один вопрос, — по бегающим глазам Мустафа даже предполагает, что сейчас спросят, поэтому заранее попытался утихомирить то, что так порывалось выйти из него. Ему очень хотелось поддеть или разыграть сестру, но не решился, потому что его точно задушат. — Мы обсуждали всё тот же вопрос, так что, выдохни, — молодой человек кивает, давая понять, что решение не изменил, надеясь, что его слова всё-таки успокоят и дергаться сестра перестанет.        Примириться с сестрой получается не сразу. Вернее сказать, к ней не получается подступиться, чтобы элементарно поговорить. Впрочем, чего-то такого и следовало ожидать, на такую выходку родственников только так и стоило реагировать. Махидевран-султан пыталась как-то достучаться до девушки, но та не открывала. Все её эмоции были оправданы, разве что, с пощечиной был перебор, всё-таки она не знала всей правды. Да и насильно девушку к Мустафе Яхья-бей не пихал, всё вышло, как вышло, стоило это принять. Что-то изменить было невозможно, поэтому нужно продумывать планы на будущее. Изначально руки опустились и не хотели подниматься. Она бесилась от ревности, потом от злости, а потом от обиды. Всё это знатно измотало, поэтому выйти из комнаты не было ни сил, ни желания. Кончено, самым простым вариантом было то, что Дерье стоило собраться и уехать к матери, потому что во дворце она лишняя. Но эти мысли отсеялись, потому что девушка не была из тех, кого можно было назвать бесхребетной неудачницей. А ещё, это означало, что она проиграла какой-то рабыне, которая не факт, что родит наследника или, что тот доживёт до взрослого возраста. Масла в огонь подлило и то, что вечером к ней пришли с известием о том, что её ждёт Мустафа. Но любые попытки выйти наружу игнорировались, поэтому она отлежалась, отрыдалась и утром заявилась к сестре. Та тут же натянула улыбку, принялась усаживать её на диван, делая вид, будто ничего не произошло. Джихан так часто делала, когда желала избежать диалога, в котором она заведомо будет выставлена в невыгодном свете. И иной раз это помогало сгладить углы, как-то отойти от конфликта, а в такие моменты, как сейчас, это выглядело очень лицемерно. И изначально справедливо обиженная идёт на такие условия, старается поддержать столь наигранно любезную атмосферу, но надолго её не хватает. — Ты должна показать мне эту девушку, — внезапно отзывается Дерья, поворачивая голову к собеседнице, которая такому повороту событий не рада. Она слишком хорошо знает сестру, поэтому ждать чего-то дружелюбного не придётся. — Что ты хочешь с ней сделать? — правильно заданный вопрос встречается усмешкой, которая подтверждает мысли о том, что знакомство будет не просто так. И это очень сильно настораживает. — Ничего. Я просто хочу на неё посмотреть, — слова не столь убедительны, но султанша понимает, что если она не покажет, то кто-то другой это сделает, так лучше было лично продемонстрировать нежеланную особу и видеть реакцию на неё. Обычно в глазах читается всё, что происходит в душе, на это Джихан-султан очень рассчитывала. Она не горела желанием знакомить двух соперниц лично, поэтому вывела двоюродную сестру только на балкон, выискивая взглядом рыжие волосы. Найти огненные локоны было довольно легко, поэтому девушка кивает в нужную сторону, тяжко выдыхая. Она сама сталкивает лбами одну с другой, чего не очень хотелось. В стадии обсуждения весь план был не такой провальный, как сейчас, всё было как-то коряво, шло, как по скользкой дороге, а всё по тому, что дело имелось с женщинами, которые изворачиваются, как только можно. Султанша фыркнула тут же отворачиваясь. Внутри неё кипела адская смесь по более, что вчера. Она старалась держать себя в руках, но ничего не выходило, ладони предательски затряслись, а сама она то бледнела, то краснела. В голове не укладывалось, как после неё, Мустафа мог посмотреть на то, что даже близко не стояло к Госпоже по крови. — Рыжая? — девушка подала голос, в котором прослеживался намёк на что-то истеричное, — Это семейное, да? Ответить ничего не получается, потому что девушка испаряется, вздёрнув нос к небу. Это было буквально оскорбительно, знать, что тебя променяли на девушку низшего статуса, а ещё и такую никчемную. В этот раз догнать ревнивую девицу удалось, причем, когда та только вышла в сад и не успела далеко уйти. Ревность переходит в эмоции и сдерживать их невозможно, поэтому ничего не остается, как разрыдаться. Плечи содрогаются каждый раз, когда до них пытаются дотронуться, лицо отчаянно закрывают руками, не желая, чтобы кто-то мог узреть слёзы. Ситуация неприятно била в самое сердце, заставляла всхлипывать от обиды и прокручивать в голове неприятные картины увиденного за последнее время. В голове не укладывалось, что Мустафа, который успокаивал и обещал, что что-то придумает, найдёт способ быть вместе, поступил так жестоко по отошению к ней. Он клялся и божился, что найдёт выход, но нашёл выход только для себя. а не для них обоих. Так была бы ещё замена достойная, а не то, что довелось узреть. На звуки плача невольно подтянулись все. Сначала Ясмин, которая гуляла, пытаясь найти хоть кого-то из своих знакомых, потом Гюльфем, которая возилась с цветком, а в завершение нарисовалась и Махидевран. Вся женская компания принялась успокаивать девушку, которой все это внимание сто лет не сдалось, потому что по их вине она страдает. Они втянули её во все это. И, сначала она даже выходит из себя, позволяет гневу выйти на обидчиц, которые с достоинством принимают волну негатива. А потом слёзы вновь берут верх и Дерья вновь плачет, чувствуя себя очень гадко. — Когда я приехала в этот дворец, никто не позволял мне идти в атаку на мою соперницу. Мне говорили молчать и терпеть, думали, что беда уйдёт сама, — Махидевран по сей день винила Валиде-султан в том, что не позволяла ей разобраться лично с Хюррем. Она наивно верила, что в этом была проблема, в этой женщине, которую стоило убрать, именно так во дворец вернулись бы гармония и любовь, — Сейчас же я могу сказать тебе, что буду всеми руками за тебя. Окажу ту поддержку, которую никогда не оказывали мне. Для меня очень важно счастье моего сына, но с этой ведьмой счастлив он не будет. Я сожалею, что не помешала, а после втянула тебя во все это. Госпоже и правда было жаль, поэтому говорит она искренне, опуская свои серо-зелёные глаза, понимая, что вина тут только её и хорошо, что она признала свой проступок, а не свалила на кого-то. Конечно, можно было вновь обвинить Ташлыджалы, но это не поступок сильной женщины, она просто сбрасывает свою вину на того, кто не сможет противиться её воле. Яхья был не так виноват перед девушкой, как мать наследника. — Все мы не без греха, Госпожа, — Гюльфем, которая была настроена скептически и несколько категорично, первая кладёт руку на плечо своей соратницы, слабо улыбаясь. Для неё было очень важно то, что султанша признала свой промах, не принялась винить вокруг всех подряд. — И все мы ошибаемся, — Ясмин одаривает свою компанию привычной милой улыбкой, укладывая свою ладонь на другое плечо, повторяя за наложницей повелителя, стараясь вселить дух единства. — Но очень важно, что мы все ещё вместе, и никакие рыжие ведьмы не способны нас рассорить, — с одного бока к женщине прилипает её названная дочь, желая выразить таким образом свою поддержку. С другой стороны, к свободному месту, сама Госпожа жестом подзывает свою будущую (как ей хотелось) невестку, которая утирая красные глаза, осторожно обнимает её в ответ. — Аминь, — очень тихо отзывается женщина, облегченно выдыхая. С её души спал очень тяжкий камень, который пытал её долгое время. Она прикрывает глаза, испытывая спокойствие, которого так не хватало в последние дни. Но уже через пару минут тишина прерывается, женский смех заполняет весь сад, продолжая обниматься и говорить какие-то свои локальные шутки и милые вещи, желая ободрить друг друга. Каждая попросила прощения за то или иное действие, слово и все то, что только могло обидеть. И теперь уже легко дышать становится не только матери наследника, но и всем, кто её окружает. Дерья, конечно же, обижена, но обида не так значительна, поскольку ей теперь завладевало чувство соперничества.        Ревновать — это значит ничего точно не знать, но при этом иметь очень богатое воображение и бояться всего на свете. Ревновала, в своё время, и Хюррем, и её дочь. Ревность не обошла и Хатидже-султан, и Шах-и-Хубан. Все с этим сталкиваются и все это испытывают, просто кто-то чуть больше, а кто-то чуть меньше. В общем, подобная гадость не обходит стороной ни-ко-го. По истечении некоторого времени, когда эмоции поулеглись, а голова вновь работала, как швейцарские часы, дочь Бейхан-султан уже спокойно и открыто появлялась в гареме, поглядывая на всех свысока, как делала это всегда. Она уже лично знала наложницу Шехзаде и не однократно усмехалась её наивной вере в то, что у той родится сын, хотя тут больше проявлялась зависть и всё та же ревность. Каждый раз, когда Тангюль-хатун говорила о том, что аллах послал ей сына, то дочь Мустафы хмурилась и просила не брата, а сестру. И ребёнка можно было понять, потому что детский разум был далёк от интриг, хотелось просто с кем-то играть. Служанки и родственники — это прекрасно, но всё-таки интереснее с тем, кто будет меньше. Потому все были бы рады больше рождению девочки, чем Шехзаде, хотя данная причина была просто прикрытием, чтобы не навлечь гнев Мустафы. Он постоянно был занят и уже никому не уделял время, потому чем ближе возвращение отца, тем больше дел на него валилось. Хотелось передать всё в подобающем виде, чтобы повелитель хоть как-то одарил его чем-то приятным, а не принялся отчитывать. Он никаких действий не предпринимал, терпеливо дожидаясь родителя, чтобы с ним обсудить и уже вынести то или иное решение, никаких шагов не делал в ту или иную сторону, стараясь занять нейтралитет, чтобы родитель видел, как его мнение важно и что только он может выносить важные решения, хотя и не очень важные тоже остаются за ним. Конечно, это ему не очень нравилось, потому что это была прямая зависимость от государя, никакой индивидуальности и свободы действий, которой регент всё-таки должен быть наделен, хоть в какой-то малой мере. Окажись на этом месте кто-то иной, то к нему было бы меньше требований и меньше придирок, но по воле случая, в столице был вынужден оказаться именно старший сын. — А что случилось с Сулейманом-пашой? Он ведь ни чем не болел, — почему-то именно сейчас, спустя длительное время, Мустафа решил узнать, что произошло. До этого он как-то и не думал о причине смерти. — Он уже давно жаловался на сердце, частенько прихватывало, но всё обходилось. Вот ночью схватило уже окончательно, — Хюсрев-паша говорил то, что знал. Вернее, то, что было принято говорить, не станет же он озвучивать истинную причину. Хотя, она была куда красочнее, нежели сухое объяснение о сердечном приступе. Отравить регента было самой простой задачей, которую ставили перед теми, кто помогал в том, чтобы захватить дворец. В какие-то чудо капли, которые якобы помогают нормализовать работу сердца, просто подлили жидкость, которая не имела ни вкуса, ни запаха, и ночью уже пожинали плоды своих стараний. Паша задохнулся, если брать истинную причину, но с учётом того, что он жаловался на сердце, то данный факт и был озвучен окружению. И все, кончено же, поверили. Мустафа кивает, потому что он не вникал в детали, ограничиваясь тем, что услышал. Голова неприятно гудела, потому что накануне вечером ему удалось вызволить снежную королеву из её убежища. Только после этого наследника ждало всё то же, что и его соратника, который целые сутки держал ледяное полотенце у щеки, а потом твердил, что такой позор ему в жизни не перекрыть. Всё произошло с подачи сестры, которая хитрым действием смогла организовать встречу. — Как ты мог?! Ты мне клялся в любви, а сам?! — очередной поток негодования выходил прямо в покоях Валиде, куда заманили племянницу султана. И все её эмоции были на законных основаниях, хоть и звучали слишком громко, что аж уши закладывало. — Ты находилась чёрт знает где и ни на одно письмо мне не ответила! — своей любви он никак не отрицал, в начале даже пытался как-то потише говорить, но терпеть постоянно громкий тон тоже был не намерен. Стычка вышла ожесточенной, чего лично сам Мустафа никак не ожидал. Подстава от сестры была очень явная, она просто сгребла ребенка и вышла, оставляя пару наедине, ссылаясь на то, что сейчас будет очень важный разговор, и лучше детским ушам его не слышать. Двери были заперты, и единственным выходом являлся балкон, но вряд ли с него рискнули бы выходить. — А почему папа ругается? — отголоски того, что происходит за закрытыми дверьми были слышны слишком хорошо, отходить нужно было, как можно дальше, чтобы Нергисшах ничего не слышала. — Ну… потому что… папа очень любит твою тётю, — первое, что пришло в голову Джихан выдает, стараясь улыбнуться ребенку. — Но папа никогда не ругался на маму. И на тебя. И на меня. Он нас не любит? — стоило ожидать того, что сейчас полетят вопросы, потому что Нергисшах взрослеет и желает знать больше, чем видит. Поэтому ставит свою тётю в очень неловкое положение. — Конечно, любит, просто иной любовью, — с ответом султанша находится не сразу, но улавливая логику в собственных словах, старается заполонить подобными речами весь детский разум. Но маленькая Госпожа сомневается в том, что ей активно вбивают в голову, хоть и кивает на всё сказанное, потому что слова от конкретно этого человека никогда лживыми не были. Сомнения били ключом и внутри дочери Бейхан-султан, которая не боялась говорить в лицо всё, что думает, в точности, как и её матушка. Она не скупилась на колкие выражения, потому что искренне желала, чтобы Мустафе было больно, точно так же, как и ей. Да, ей не удастся вызвать в нём ревность, но уколоть побольнее она могла. Какая разница, из-за чего мужская душа начнет кипеть и разлагаться, главное ведь результат. Диалог затягивается на очень длительное время, к счастью, он не длится на постоянных повышенных тонах, но накал никуда не сходит, а при определенных фразах он только возрастает. Апогей наступает, когда Дерья, которая вынашивала свой план столько времени, решает озвучить то, что должно открыть ей все двери, чтобы она могла достичь нужной ей цели. — Ты на мне женишься. Только это поможет мне вновь начать тебе доверять, — она говорила абсолютно спокойно, как будто предлагала ему просто прогуляться. Это заставляет мужскую фигуру развернуться, дабы понять: ему показалось или слова произнеслись вслух? По виду девушки было трудно сказать, что она конкретно имела ввиду, говорила с сарказмом или нет. — Что ты сказала? — ему не верится, что это произнесено, потому что такой конъюнктуры ему никто и никогда не озвучивал, на такую дерзость ни один человек не шёл, а тут так вольно Шехзаде ставят перед выбором, причём довольно смелым и сложным, — Ты мне сейчас условия ставишь? Это было просто возмутительно, что от негодования всё кипеть начинало внутри старшего из наследников ещё больше. Такой неслыханной дерзости он не мог ожидать, даже предположить было невозможно, что такое озвучат вслух. И конфликт начался по новой, заставляя вновь повышать голоса и колоть друг друга словами. Ни к чему хорошему это не привело, как могло бы показаться, потому что мало кто мог догадаться, что означала брошенная девушке фраза: «Только попробуй сказать нет!». Мустафа вышел из покоев Валиде со странными чувствами, стараясь скорее исчезнуть к себе, а Дерья непонятно, что испытывала, потому что не до конца понимала, что ей ждать в ближайшем будущем: ссылки, возвращения домой или собственной свадьбы? Но она очень чётко поняла, что Мустафа дорожит рыжей девицей не только по той причине, что та беременна, девушка ему правда нравится, что бы вокруг не шептали. И это неприятно било по самолюбию девушки, которую смещали на ступень ниже, отдавая предпочтение рабыне.       Дни сменяли друг друга, заставляя жизнь двигаться дальше. Вместе с движением жизненного цикла двигалась и сестра падишаха, которая прибыла из Семендире. Её приезд был неожиданным и заставил всех всколыхнуться. Как и полагалось, встречать её вышла глава гарема, предвкушающая, что её точно ждёт разнос от тётушки и Афифе-хатун, желающая, в случае чего сгладить углы. Вопреки всем ожиданиям, женщина вышла с легкой улыбкой, отвечая на приветствия. Ей постарались оказать самый лучший приём, чтобы та смягчилась и не стала устраивать скандал. И всё было очень мило, Госпожа учтиво улыбалась и любезно соглашалась на всё, что ей предлагали. — Я бы хотела пообедать с дочерью в своих покоях, — после всех бесед о том, как добралась родственница, как ей цветы в саду и как её состояние, Бейхан-султан наконец-то изъявила желание поесть. Отказать ей было невозможно, поэтому оставалось только сестру найти и понадеяться, что той не влетит за побег. А, если Дерью и будут отчитывать, то не столь гневно. — Как Вам будет угодно, — отказать Госпоже было невозможно, поэтому стоило искать сестру, которую никто не видел ещё со вчера. В какой-то момент ситуация разрешается и Джихан докладывают, что всё идёт неплохо, родительница встретила дочь весьма тепло, и никаких воплей не было. Это несказанно радовало, но напряжение никуда не ушло. Просто так султанша не пожаловала бы в то место, откуда всегда бежала. Она появлялась в столице только ради Хатидже-султан, они были дружны и очень дорожили друг другом. Таких же тёплых отношений выстроить с ещё одной тётушкой не удалось. Бейхан, в принципе, была особой загадочной, возможно, если бы в живых был её муж, то с ней довелось бы иметь не менее дружеские отношения, чем с Хатидже, но время было упущено, поэтому оставалось довольствоваться тем нейтралитетом, что был. Мысли о беглой родственнице, которая Топкапы не сильно жаловала, как-то заполонили весь разум, не сразу получается переключиться на что-то другое, что могло бы отвлечь и вернуть в реальность. Балкон не позволяет выветрить всё ненужное, но он наталкивает на воспоминание о том, как Мустафа по-дурацки сравнил собственную сестру с тётей, заливаясь смехом и получая оплеухи. Это заставляет улыбнуться, потому что видеть брата не таким серьёзным, каким он чаще всего был – определенно счастье, раз они не растратили душевной теплоты по отношению друг к другу. И, наверное, ей стоило уйти, а не поднимать глаза выше. Потому, что если бы султанша просто ушла, то не начала бы задыхаться от переполняемой запальчивости. Это был подмен личности одну на другую, потому что за пару секунд человек не может снизойти до столь явной ярости. Вспышка агрессии так и норовила выйти и что-то снести, но себя стоило контролировать, как-то приучать к тому, чтобы реагировать чуть проще. Но ни черта подобного, ревность заполоняет глаза и всё-таки движет руками, заставляя опрокинуть поднос или что-то со стеклом. Душевный покой определенно вернется не скоро. С белым лицом и разъяренным взглядом было велено найти девушку, которая стояла этажом выше. — Подождите, стойте. Вы хотите сказать, что эта девушка связана с ним чем-то большим, чем просто отношения между руководителем и подчиненной? — Ясмин из последних сил пыталась вразумить свою подругу, которая мельтешила от одной стены к другой, — Не поймите меня неправильно, но это несколько глупо. Она ведь стояла просто рядом, ничего более. — Это тогда она там просто стояла, а что было до этого? Что она вообще там забыла? — в подобные минуты во взгляде прослеживалась какая-то одержимость, а слова были пропитаны настолько ядовитой ревностью, что в радиусе метра было нечем дышать. — Да мало ли… Я тоже бываю у Вас на балконе, — венецианка из последних сил пыталась вернуть логику, позволить понять что в данном действии нет ничего криминального. Но что-то как-то не выходило, сначала был гнев, а потом истеричность, которая закончилась тем, что служанку начали искать, хотя по описанию со спины это было очень трудно сделать, во дворце прилично девушек с тёмными волосами, каждая вторая. Переубедить султаншу не вышло, ничего не оставалось, как смириться и наблюдать за приступами ревности со стороны. Если до этого были сомнения, что Дерья и Джихан всё-таки разные, то прямо сейчас можно было понять, что они идентичны, кто бы что ни говорил.       Подозревать — хуже, чем знать. У реальности есть границы, а воображение безгранично. Чем чаще мысли возвращались к тому, что было увидено, тем звонче хрустели пальцы. Тонкие, бледные, чаще холодные и, в последнее время, периодически трясущиеся кисти рук так и ждали момента, когда во что-то вцепятся. — Что ты так дёргаешься? Через муки ревности все проходят, твои ведь слова, — сказанное неприятно проходится по нутру, заставляя дернуться ещё больше, потому что душевные боли, как правило, больнее, чем физические. Увечья на теле видимы и их можно залечить, как-то облегчить боль, которую те источают, куда хуже, когда болит что-то внутри, потому что человеческий взгляд не может заглянуть в душу и указать на то место, где болит, — А кто, как не ты, будучи главой гарема, должна быть главной страдалицей? — У тебя цель меня как-то добить? Задеть побольнее? — родственницу хотелось придушить, причём это желание было очень сильным, что руки так и чесались, ладони неприятно покалывало и зуд никак не угасал. С недавних пор Дерья вернулась в своё былое состояние и от яростного настроя почти ничего не осталось, поэтому она язвила, как раньше, не упуская возможности задеть кого-то. — Упаси господь, просто очень интересно наблюдать за тем, как ты страдаешь в стороне, а не действуешь, — женских губ касается усмешка, которая начинает раздражать ещё больше, — Ты бы хоть попыталась какой-то хвост пристроить. Знаешь, лишней слежка не бывает. — Какая ты умная, я до такого никогда бы не догадалась, знаешь ли, ума не хватило бы, — в сестру прилетает поток сарказма, который колючей проволокой падает на плечи. Изначально Дерья хотела по доброте душевной сдать девушку, но вдруг передумала и сузила глаза, подумывая о том, что просто так этого делать не будет. За то время, что она пробыла во дворце без матери, ей довелось узнать достаточно о том, чем жила её своеобразная сестрица, которая преуспела и к ясновидящим побегать, и янычар прикормить, и много чего провернуть. Поэтому в голове возникла мысль, которая казалась очень логичной, очень полезной и данное дело для Джихан-султан будет очень мелочным на фоне того же бунта, который она организовала. — Я помогу тебе найти служанку, а ты поможешь мне, — слова звучат спокойно, но с какой-то едва уловимой требовательностью, которую удается уловить слухом. Дочь повелителя заметно распрямляет спину, заслышав такое предложение. Кивок головы даёт добро на то, чтобы продолжить. От дочери Бейхан можно ожидать, конечно, чего угодно, но ждали от неё именно того, что данная помощь будет как-то связана с Мустафой. С чем ещё тут можно было бы помочь? И, как ранее оговаривалось, Госпоже были готовы помочь все, кто входил в самопровозглашённый женский султанат, который сам себя создал и назначил. В продуманный план она не хотела втягивать Махидевран по той простой причине, что та не очень умело врала и постоянно выдавала саму себя. Сестра наследника выходила из ситуаций чаще всего сухой из воды, да и как глава гарема она вполне реально сможет замять любую ситуацию. — Ты поможешь мне избавиться от ребёнка той рыжей наложницы, — предложение звучит очень просто и спокойно, будто Дерья-султан предлагает избавиться от комара, а не от ребёнка. Поэтому её предложение встречается недоумением и качанием головы. Избавляться от ребёнка никто не собирался, Джихан почему-то была уверена, что сейчас её попросят, что-то вроде ещё одной встречи, какого-то пересечения или разговора по душам, но не о такой радикальной мере. Да, девушку с рыжей копной волос не любили, откровенно не признавали и местами насмехались, но избавлять её от ребёнка никто не панировал. Это и грешно, и опасно, и вообще ужасно. — С ума сошла? Нет, — вперед выставляется ладонь, в знак того, что больше девушку слушать не будут. Это было исключено. Дерья осознавала всё то, что ранее пробежалось в голове у её сестры, но это её не останавливало. Если у недо-Хюррем произойдёт выкидыш, то к ней больше никогда не притронутся, по обычаям, такая девушка больше не годна, поэтому для Шехзаде она будет уже не интересна, а его мать, с подачи новой невестки, избавится от неугодной. И проблема решена, все счастливы. — Я не так уж много и прошу. Это избавит нас всех от проблем. А тебя от двойной. Так ведь и будешь беситься, — девушка продолжает сотрясать воздух, проходясь по болевым точкам, которые и без того неприятно ныли и не давали покоя. И вроде бы ничего такого, просят не так много, но совесть, которая всё-таки жила далеко под рёбрами, твердила отказ. Рука просто не была готова подняться на то, чтобы лишить жизни ещё не родившегося. Да даже, если бы ребёнок уже жил, его бы оберегали и любили. Противоречивость и нерешительность начали давить со всех сторон, не позволяя даже вздохнуть. — Нет, даже не думай об этом, — султанша отказывается, в очередной раз давая знак, что говорить на данную тему не хочет. Слишком жестоко, даже для неё. На такое решиться слишком трудно, каким бы отношение к фаворитке ни было. И отказ заставляет Дерью поджать губы, потому что в её планах было переубедить сестру. По-хорошему её не поняли, поэтому настырная девица решила по-плохому. Ей нужно было заручится поддержкой именно главы гарема, потому что всё это дело так или иначе будет проходить через неё. — Нет? Предпочтешь в стороне страдать? Как это благородно с твоей стороны. А так даже лучше, знаешь почему? — из слов выходила наружу вся пакость, которая только могла жить в хрупком теле, — Потому что ему всё равно, если хоть какой-то намёк был, то ты бы уже давно знала. Никаких чувств к тебе никогда не было и не будет, ты их придумала. А то кольцо было моим, я его уронила. И из воды тебя вытащили по приказу, и всё остальное было уважением и не более. Никогда, запомни это, никогда не будет так, как ты себе выдумала. В планах было держать себя в руках, но с каждым новым словом это давалось труднее, а под конец стало совсем невозможным. Когда тебе говорят о том, что ты чего-то не можешь — это заставляет чувствовать себя каким-то слабым, никчемным. Когда это говорят тому, кто с рождения с короной на голове и привык получать то, что хочет — то это больнее и неприятнее вдвойне. Когда это говорят не первый раз, то возникает желание доказать обратное, потому что уже единожды получилось добыть желаемое, хотя в этом сомневались. — Замолчи немедленно! — ожидаемая реакция последовала, обрывая собеседницу, слова вышли громкими и звонкими, Дерья была собой довольна, потому что вид у сестры был не такой невозмутимый, как временем ранее, когда она просто хрустела фалангами пальцев. На мгновение кажется, что где-то сверкнула молния, а не глаза всполыхнули синим огнём. — Иначе что? — девушка нахально усмехается, складывая руки на груди. Ей бояться нечего, по крайней мере, она так сама считала. — Иначе я от тебя избавлюсь, — угроза никакого влияния на сестру не имеет, хотя султанша из последних сил пыталась быть убедительной, но Дерья-султан только цокает языком и закатывает глаза, после чего уходит, давая время на размышления. Хотя, у неё самой времени было не так уж и много, потому что мать очень чётко дала понять, что скоро они уедут, а под «скоро» имелось ввиду буквально несколько дней. Хотя, родительница отчитала девушку за такой поступок, дала ей понять, что просто так это не оставит, в целом, встреча прошла неплохо. Правда, Дерье запретили покидать дворец, но она и без данного запрета никуда не ходила, а ведь хотела. Если бы не прибывшая матушка, то она сама решила свою проблему, но пришлось идти к слишком высокоморальной сестре, которая принялась метаться из стороны в сторону.       Если маятник не могут остановить, то его раскачивают ещё сильней. Чем больше было разговоров, тем сильнее они качали внутренний маятник, который не давал покоя. Масла в огонь подливало и то, что скоро должен был вернуться отец, а тут такая неразбериха, которая выбивала из привычного темпа жизни. Спать спокойно было невозможно, хоть Мустафа и говорил о том, что никаких непредвиденных ситуаций произойти не должно. Чем ближе был приезд отца, тем чаще слышался хруст а в последнее время что-то периодически падало или билось. Сомнения не давали покоя, Дерья знала куда бить, поэтому попала точно в цель, лишая покоя и днём, и ночью. От такого состояния ничего не спасало и ничто не брало, а результатов всё не было, будто и не было никакой женской фигуры на балконе. Или же она просто испарилась, раз никто не мог её найти. Острая на язык родственница не упускала возможности поддеть этим при любом удобном случае, ссылаясь на то, что даже будучи во главе иерархии гарема, Джихан не пользуется тем, что имеет. И отсюда шло много ответвлений, в зависимости от того, что хотели задеть в тот или иной раз. Но всему есть предел, чем ближе была дата отъезда, тем безжалостней становились перепалки двух сестёр. Осознавая, что на этот раз разлука может быть навсегда, собираясь с духом, султанша всё-таки согласилась принять жёсткие условия своей коварной родственницы. И для Дерьи это был очень приятный сюрприз, потому что она особо и не ждала, что к ней зайдут с такой хорошей новостью. Всё-таки без неё девушка так и останется загадочной пропажей. — Ты пообещаешь мне, что это никак не навредит Мустафе и он ничего не узнает, — это был главным условием, которое диктовала другая сторона, не желая становится брату врагом. — Последнее зависит от тебя, как ты сработаешь, так и будет, но я даю гарантию, что он никак не будет замешан. Все останутся живы, — девушка хитро улыбнулась, заверяя все свои слова слабым кивком головы. Почему-то впервые Джихан ей не верила, испытывала какое-то угрызение совести за то, что согласилась, но иного выхода не видела, больше ссылаясь на то, что данное действие идёт во благо её горячо любимому брату, а уже потом ей самой. Свой эгоизм девушка пыталась всячески прикрыть заботой о брате, якобы она поступает так не по той причине, что так хочет, а потому что данное может как-то положительно отразится на старшем наследнике. План был очень простой, нужно было как-то спровоцировать сбой в организме у будущей матери, который достаточно всколыхнет её и та, само собой, начнет переживать и потеряет ребёнка. Физическая сила сразу же отметалась, а вот воздействовать на организм с помощью чего-то — это уже звучало неплохо. В голове пробежала мысль о том, что тут можно только какой-то отравой вызвать недуг, Дерья-султан моментально эту мысль поддержала, потому что открыто не могла предложить такую идею, а тут сестра сама озвучила. Кончено, всё было слишком рискованно и не очень безопасно, так ещё и время поджимало в сроках. Очередная головная боль упала балластом на разум, сдавливая виски. Лишать девушку жизни всё ещё не хотелось, но сестра клялась и божилась, что если ей помогут избавиться от этой соперницы, то она сама родит столько племянников, что Джихан замучается с ними возиться. И тут пришла в голову мысль о том, как незаметно приобрести то, что нужно. С учетом того, что Нергисшах всё ещё было не с кем играть, её заботливой тёте довелось создать ей компанию в виде кошки. Поэтому в ближайшее время во дворец должны были доставить очень редкого породистого котёнка, который должен был стать вечным приятелем для племянницы. За четвероногим другом султанша планировала не отправлять служанок, кота должны были доставить лично, но в данный момент передумала и план в голове уже состоял из нескольких ходов, вместо одного. Сцепив руки в замок, она пообещала, что всё достанет и первым же делом позовёт сестру к себе, та в свою очередь дала обещание, что выдаст нужную девушку, когда ей покажут доставленный яд в действии. Пожав друг другу руки, каждая осталась при своём, оставаться в дураках не хотелось, поэтому никаких намёков в свою сторону не последовало и ничего не оставалось, как просто ждать.       У сестёр не было проблем с доверием, но с недавних пор было лучше рассчитывать на саму себя, чем на кого-либо. Быть облапошенной собственной сестрой — идея сомнительная. Одна думала про то, что принципы родственницы слишком высоки, вместо яда та может подмешать всё, что угодно. В свою очередь, другая действующая сторона не была готова рисковать тем, что полетят головы тех, кто не причастен, потому что это просочится на публику. Поэтому ничего не оставалось, как терпеливо ждать. В назначенный день, когда за окном светило солнце и ничто не предвещало беды, глава гарема с воодушевлением шагала в сад, оставляя дела на некоторое время. Рисование племяннице нравилось, хотя рисунки были откровенной и типичной детской мазней, какой-то смысл в них прослеживался и все, конечно же, восхищались тем, что выдавало юное дарование. Очередная картина получила высокие оценки от Гюльфем и Ясмин, которые развлекали ребёнка, как только можно. С данной Госпожой проблем не было, она не славилась капризами и была тише воды и ниже травы, как и всякий ребёнок интересовалась всем вокруг и как девочка любила всё красивое и блестящие. Знакомое лицо она встречает радостным воплем, стараясь скорее преодолеть расстояние, чтобы обнять тётю, которая все прихоти исполняла по щелчку пальцев. — У меня для тебя кое-что есть, — возвращаясь в шатёр, где сидели все остальные, султанша опускает ребёнка к себе на колени, подзывая служанку. Девушка подносит небольшую корзину, поверх которой находится покрывало. Стоит маленьким ладоням снять завесу, как лицо озаряет восторг, потому что на дне сидит небольшой белый котёнок. — Это мне? — за сияющие детские глаза можно было продать душу дьяволу, потому что таких искренних эмоций никто и никогда не выдаст, кроме, как этого невинного ангела, который тут же берёт зверя в руки, — А как его зовут? — Ну, а как ты хочешь? — над именем Джихан не думала, как и над тем, кто конкретно сидит в корзине, хотя племянница очень хотела сестру, чтобы играть, должны были уложить девочку. — Нанука! Пусть будет Нанука, у неё глаза, как у неё, — претензий к имени не было, султанша припоминала, что няней у Нергисшах сначала была некая Румейса, а потом ту сменила наложница грузинского происхождения, которая неплохо ладила с Айше и даже приезжала как-то раз в Топкапы со всей свитой. Поэтому на сказанное кивают и искренне надеются, что теперь девочке будет чуточку веселее и не так скучно. Анагорская порода кошки редкая и одна из самых дорогих, но на благое дело не было жалко ни денег, ни времени, тем более, что те неподдельные эмоции, которые продемонстрировала племянница, стоили таких усилий, какие вложили в этот белый комок шерсти, который пищал и фырчал. Аналогично коту фыркала и сестра повелителя, которая только отошла от дороги, как ей придётся вновь терпеть длительный путь, а всё из-за дочери. — Вернемся, и я выдам тебя замуж. Раз я не могу тебя контролировать, то пусть муж с тобой мучается, — женщина заплетала младшую дочь, делая это довольно резко, потому что каждый раз, когда она заводила подобный диалог, всегда становилась резче и строже. О замужестве дочери она говорила чаще, чем о чем-либо другом, откровенно нагнетая этим действием. Девушка лишь молча глотала эти слова, считая дни до того, как они уедут. Но сегодняшний день был точкой, которая положит конец всем этим укорам. Завтрашним утром Бейхан-султан должна была покинуть столицу, но у её старшего ребёнка немного иные планы. — Не выдашь, — Дерья никогда не дерзила матери, боялась слова поперёк сказать, а тут выдала такое. Но Госпожа игнорирует этот выпад, который звучит очень спокойно. Она на мгновение смотрит на дочь, а потом возвращается к плетению кос, стараясь не отвлекаться. — Ещё как выдам. Не хочешь по-хорошему, значит будет по-плохому. Ты меня вынуждаешь, — сестра государя не смотрит на дочь, продолжает копошиться в тёмно-русых волосах, что-то старательно выплетая. — Ты этого не сделаешь, — непреклонность дочери начинала злить, поэтому Бейхан одаривает её строгим взглядом своих темно-карих глаз. С виду это милая и любезная женщина воплощение скромности и материнской любви, но в жизни всё несколько иначе. Она была прекрасной матерью, но не была лишена строгости, не терпела пререканий, но при этом была в меру ласковая и добродушная, в точности, как и её мать. От детей она требовала того, что с её мнением должны считаться, не перечить и во всём повиноваться. И данные выпады дочери начинали будить в Госпоже зверя, который не способен сгладить конфликт. — Я твоя мать, не забывайся! Как я посчитаю нужным, так и будет! — сначала султанша вспылила, оставляя своё занятие, она отправляет дочь к слугам, потому что понимает, диалог не закончится на доброй ноте, дочь будто намерено её провоцирует, хотя прекрасно знает, что такое поведение будет воспринято волной негодования, — Что за дерзость? Как ты разговариваешь с матерью? Женщина была на взводе, потому что именно сейчас, когда ей начали перечить, из неё начало выходить всё то, что она держала в себе, желая не сорваться на нерадивую дочь в самом начале, как только приехала. И весь негатив выходит только сейчас, спустя почти неделю, когда Бейхан отошла от дороги и осознала, что придется затратить ещё время на то, чтобы вернуться обратно. Это всё отнимет силы и время, поэтому Госпожа и злилась. Если бы не безумный поступок дочери, то ничего этого не было бы. — Я не забываюсь. Просто есть одно обстоятельство, которое не позволит тебе выдать меня замуж, — девушка говорила абсолютно спокойно, хотя в ней можно было разглядеть волнение, которое читалось в глазах. Сказанное заставило Бейхан сделать шаг вперед, вглядываясь в лицо дочери, чтобы понять, что та ей пытается донести. — О чём это ты? — султанша щурит глаза, напрягаясь всем телом, потому что она совсем не понимает о чём Дерья ей пытается сказать, что с ней такого произошло, что замуж её выдать не получится. И, судя по тому, как девушка вытянула шею и сглотнула, что-то очень нехорошее произошло во дворце, раз она так старательно подбирает слова, прежде чем озвучить причину. Это заставляет мать юного дарования напрячься ещё больше, потому что всегда неприятно узнавать что-то нехорошее, а тем более, если это связано с твоим ребёнком. Карие глаза сестры повелителя заметно забегали, роясь в разуме, чтобы хоть предполагать, что такого могло произойти, что с ней сделали, почему она заговорила только сейчас, когда им завтра уже двигаться в путь. Госпожа выжидающе смотрит на дочь, чуть ли не чертыхаясь на неё, потому что та мучает ожиданием. — Ты не сможешь выдать меня замуж. Потому что, я уже замужем, — последнее предложение выходит с большим трудом. Ей приходится через себя переступить, чтобы это сказать родной матери. Она боялась говорить об этом, но иного выхода не видела, потому что скрывать это невозможно. Обстоятельства вынудили сказать об этом только сейчас, потому что при других обстоятельствах это было невозможно, а сейчас Бейхан-султан планирует оъезд, но не может увезти дочь, поскольку та теперь должна быть с мужем. А муж ещё какое-то время пробудет в столице.       Глаза матери заметно округляются, а сама она очень резко бледнеет. Сердцебиение заставляет Госпожу дышать чаще, потому что такая новость – это как удар в самое сердце. Она успевает опереться о поверхность комода ладонью, чтобы не рухнуть. В комнате воцарилась гробовая тишина, можно было услышать, как за окном мошки пролетают. Единственный звук, который можно было различить в помещении — это частое дыхание родительницы. — Кто он? — султанше приходится собрать все силы, чтобы задать этот вопрос. Она чувствует, что ещё хоть слово, и она рухнет, потому что эта новость перевернула её с ног на голову, причём не раз. Дерья собирает волю в кулак, чтобы озвучить имя избранника, прекрасно зная, что после этого в комнате будет самый настоящий скандал. — Шехзаде Мустафа и я совершили никях, — её цель была достигнута и она была этим довольна первые пару минут. Потом пришло осознание, что в тайне это не останется, что ему влетит от его родителей, а ей стоит ожидать тяжелейшего разговора с матушкой, которая точно не одобрит выбор. Слова проходятся и по сердцу, и по душе Бейхан, которой даже сил не хватает на то, чтобы схватиться за сердце, настолько это её скашивает. Её лицо вытянулось в изумлении, а в глазах замешалось буквально все, что можно, все эмоции, которые человек только способен испытывать. — Ты и сын повелителя совершили никях? В тайне от всех? — голова начала кружиться от одной только мысли об этом, а тут это была реальность, которую султанша должна принять или хоть как-то уложить в голове. О таком она даже не думала, боялась, что её дети вообще как-то будут кружить около дворца, а тут такое действие. — Нет, никях был совершен при свидетелях, — девушка зачем-то это добавляет, будто это спасёт ситуацию, но это лишь усугубляет положение. Бейхан-султан отворачивается к окну, потирая виски, которые будто гвоздями пробили по обе стороны. Женщина закрывает лицо руками, стараясь держать себя в руках, хотя, как тут удержишь? Она шумно выдыхает, стараясь не пустить слёзы раньше времени. Она не могла объяснить, что конкретно её сейчас так вывело из равновесия: новость, спокойный тон её дочери или всё вместе. Султанша поворачивается обратно, встречаясь взглядом с Дерьей, чьи глаза были один в один, как у покойного отца. Не совладая с собой, Госпожа замахивается и уже в следующую секунду по комнате разлетается эхо от пощёчины. И это было справедливо, она это заслужила, поэтому младшая из султанш даже не пискнула, прекрасно зная, за что и почему получила. Кому, как не ей знать, как было тяжело маме, как она на стены лезла от несправедливости, от боли и как долго приходила в себя? А она вот так поступает. — Как ты посмела?! Его отец твоего отца казнил! Я столько лет тебя оберегала от этого всего! Столько в тебя вкладывала, верила тебе, надеялась, что ты никогда не предашь меня! А ты что наделала?! — из неё ручьем лились слезы и при этом она не остановилась ни на секунду с упреками. Женщину трясло от обиды и злости, она была готова ещё раз замахнуться, но сил не было, она вот-вот осела бы на пол, потому что сначала её убила новость о том, что дочь замужем, а потом окончательно сгубило то, что муж — это племянник. Речь даже не о родстве, а о том, что султан безжалостно, как казалось Бейхан, избавил её от мужа, оставил её детей без отца, а тут дочь делает такой выпад. Девушка пыталась что-то сказать матери, как-то вставить хоть слово, что всё это не так ужасно, как той кажется, что она вернет былую честь своему отцу, как только Мустафа станет государем, что его реабилитируют, что всё будет так, как и должно было у них быть все эти годы — счастливая жизнь, не в глуши, не в затворничестве, а как надо, в столице со всеми прелестями жизни. Но её не слушают, родительница безутешно сыплет на Дерью обвинения и упреки, исходясь от злости и обиды. Бейхан видела тут предательство, потому что иначе не могла назвать поступок своей дочери, которая так обошлась с ней. Женщина в гневе откидывает расческу в сторону и хватает дочь за запястье, утаскивая её силой из комнаты. Быстрым шагом она направлялась туда, где можно было застать всех, кто наверняка знал о том, что произошло. Знал и молчал. Двери распахиваются после стука, Госпожа не ждёт разрешения, а заволакивает за собой новоиспеченную невесту, которая не успела отойти от одного выпада матери, как была вынуждена терпеть следующий. Разъярённый вид тёти напрягает Джихан, которая первая почувствовала запах жаренного и тут же попросила увести племянницу с кошкой, как можно дальше. Все собрались, чтобы посмотреть на белого зверя, который не привык к столь большому вниманию. Махидевран была признательна за такой подарок и даже не спрашивала, где и как кошку искали. Настроение было у всех очень даже замечательное, пока не явился вихрь в лице сестры падишаха. — Вы всё знали и скрывали от меня! — женщина тут же принялась всех обвинять, но окружение только переглядывалось, не очень понимая о чём и кто мог что-то знать. Но так уж вышло, что среди данного террариума была только одна личность, которая действительно знала в чём винят всех. Ей не хотелось, чтобы султанша срывалась только на дочери, которой явно уже влетело, потому что на бледном лице проглядывался красный след от ладони. — Мы не понимаем о чём Вы, — Гюльфем поспешила прервать поток инсинуаций, которые лились с завидной частотой. Но наложницу повелителя тут же затыкают одним взглядом, который готов испепелить каждого, кто стоит в комнате. — Не понимаете? Тогда, раз никто не знает и не ведает, то спешу сообщить, что перед всеми вами стоит законная жена Шехзаде Мустафы, — от злости султанша начала покрываться красными пятнами, которые обезображивали её лицо. Бейхан не была красавицей, но её природное обаяние и черта очаровательности делали её очень миловидной, с возрастом ей, конечно, пришлось распрощаться с определенными тонами в одежде, но она всячески старалась подчеркнуть себя, а не усугубить своё положение, потому что из-за бледности, неярких черт лица она была блеклая, а после смерти мужа и вовсе серая, как мышь. Сейчас её бледность подчеркивалась теми гневными пятнами на лице и шее, что было не самым приятным зрелищем. Её же дочь стояла не шевелясь, не отрицая сказанного матерью. С гордо поднятой головой она выслушивала обвинения в комнате, а теперь и в покоях Валиде. Отнекиваться смысла не было, да и не в её это правилах, поэтому она сказала всё честно и не скорбела, что получила за это. Она осматривала своё окружение, понимая, что её могут и осудить, и упрекнуть, и головой покачать, в знак того, что девушка поступила неправильно, но Дерье было как-то всё равно, потому что она поступила так, как считала правильным и необходимым. — Ты! — это заставило султаншу встрепенуться и отойти от собственных мыслей, когда мать пошла в атаку на Махидевран, — Ты, Махидевран, всё знала и молчала. Мать наследника прятаться не стала и кивнула на слова своей несостоявшейся родственницы. В этот момент в глазах её невестки блеснуло уважение, с которым она теперь смотрела на Госпожу, которая до этого кусала нервно губы. — Да, я всё знала, но не успела Вам рассказать, — женщина поджимает губы, чувствуя себя не очень комфортно под стольким количеством взглядов, но лучше так, чем потом она будет мучаться из-за того, что оставила бедную невестку в самый трудный момент, — Вы редко куда-то выходили, а в своих покоях почти никого не принимали. У меня не было возможности Вам сообщить.        Тишина вновь опустилась тяжелым дымовым облаком. Когда при пожаре помещение затягивает плотным дымом, то становится трудно видеть и дышать, в точности, как сейчас. Бейхан-султан было трудно и дышать, и смотреть, и говорить. Это было предательство, которое она едва ли сможет принять. О таком важном событии ей должны были сообщать, даже если знали, что она против. О таком немедленно должны были доложить в первую же минуту родителям тех, кто связывает себя узами брака. Всю вину на себя вновь взяла Махидевран, но это уже не спасало ситуацию, обстановка была накалена до предела, поэтому никакие слова не могли бы её вытащить со дна. — Или ты сейчас уезжаешь с мной. Или больше ты никогда не вернешься в отчий дом, Дерья, — спустя продолжительную паузу выдаёт Госпожа, чьи слова прошлись по дочери ножом. Это был очень трудный выбор перед которым она поставила своего же ребёнка. Но Бейхан считала это справедливым, раз уж её взрослая дочь принимает такие самостоятельные и важные решения, то и тут справится. — Ты ведь понимаешь, что я не могу, я должна остаться с мужем, таков закон, — от Дерьи слова исходили очень спокойно, но за этой пленкой уравновешенности был самый настоящий ураган из эмоций, который было все сложнее сдерживать. Ей было больно смотреть на свою матушку, которая делает ей настолько неприятно специально. Кроме матери у неё не было никого, кто был её поддержкой и опорой, к кому она могла обратиться и кто помогал. Кончено, позднее появились иные родственники, но между ними и частью своей души, той, кто ей жизнь дала, она должна выбрать второе, однозначно. — Закон? Где же был закон, когда твоего отца казнили?! — данная фраза становится объяснением всего того поведения, которое демонстрировалось все то время, что Бейхан находилась в данной комнате. У неё на глазах навернулись слёзы и всё было ясно без слов. За неё говорила обида и боль, которые до сих пор жили с ней бок о бок. Не смирилась она до конца с тем, что мужа нет, хоть и смогла найти силы жить дальше. В последующую минуту сестра султана исчезла из комнаты, оставляя всех в кромешной тишине. Каждый стоял со своим грузом на душе, перемалывая всё увиденное и услышанное. Шаги султанши ещё долго звучали эхом, перекрывая все звуки, оставляя за собой её последнюю фразу. Она уехала, не согласилась ни на чьи уговоры, просто собралась и уехала, больше не желая находится в Топкапы. С дочерью она не пожелала попрощаться, впрочем, как и со всеми остальными, чести удостоилась только Афифе-хатун, которая молила Госпожу остаться или хотя бы разойтись на более менее позитивной ноте, но ничего подобного не произошло. Бейхан-султан уехала раньше, чем планировала, пусть и не на столь значительное время. Она уехала, но осадочек остался, который так размножился в душе брошенной дочери, что та проревела весь оставшийся день. И её можно было понять, как и можно было принять правоту её матушки. Но Махидевран-султан была особенно благодарна за то, что девушка осталась, обещая ей и поддержку, и любовь, и внимание со своей стороны. Конечно, поступок молодых людей был воспринят очень неоднозначно, но травить душу обоим не хотелось, а особенно невесте, которая с постели всё никак не могла подняться. Самое худшее было впереди, потому что приедет повелитель и тут-то самое интересное. Он определенно будет в ярости, но привыкать ли Мустафе? Он больше переживал совсем не за себя, а за то, что его ненаглядная и вечно холодная (уже, как неделю) жена льёт слёзы, отказываясь от еды и воды, а ему и не вырваться из Совета и не оторваться от дел, потому что вот-вот явится отец. — Мне вместе с кошкой кое-что передали, — Джихан решила идти с козырей, поэтому старалась растрясти родственницу, чьи глаза были краснее, чем закат, — Ты ведь сама всегда говорила, что слезами делу не поможешь, так давай действовать. Её слова встречаются очень слабым подобием улыбки, девушка даже старается как-то ободриться, но не сильно выходит. — Как мы будем действовать? — голос у Дерьи сел, но хуже её это не сделало. Напротив, она была милой, хоть и зареванной, растрепанной и всё ещё лежащей в кровати. Султанша невольно усмехнулась над тем, что видит. Она напоминала маленького ребёнка, которого чем-то отвлекли и он тут же переключился со своей печали на что-то другое. — Очень аккуратно. Прикажу устроить праздник в честь того, что отец возвращается, например. Подмешаем во что-нибудь ядовитую добавку, вот тебе и выкидыш из-за переутомления. Она ведь носится, как ошалелая, — Джихан говорила спокойно, как будто собиралась избавляться от ненужного платья, а не от человека. Дерья план оценила, но её кое-что смущало. Хоть, сестра уже не истерично отнекивалась от соучастия, всё равно, доля сомнения в ней была. — А на ком мы яд проверим? — это был логичный вопрос, полагаться на доброе заверение было глупо, поэтому с хитрым видом на край кровати усаживаются, облизывая губы. Видимо, жертва найдена, поэтому проблем быть не должно. — На той, чьё имя ты обещала назвать, — султанша потирает руки и её родственнице становится слегка душно. Собственные мысли не позволяли свободно вдохнуть. С одной стороны, идея неплохая, потому что если до этого Дерью хотели надурить, то теперь ничего не выйдет. Одно её слово и, скорее всего, девушку сровняют с землей, напоют такой отравой, что та и пикнуть не успеет, как упадёт замертво. С другой стороны, так просто прощаться со своим козырем не хотелось. Дерья думает пару минут, пока ей заботливо открывают окно и просят завтрак. — Пообещай, что не обманешь, — она произносит это с таким взглядом, какой Джихан ещё не видела. В нём смешалась и боль от слов матери, и страх за будущее, и вера в то, что тут, в столице, она сможет себя не потерять без родительницы. — Обещаю, — султанша кивает, прежде чем обнять сестру. Она обещает ей искренне, а не по настроению. Данное останется нерушимым для них. И Дерья-султан искренне надеется, что её не предадут, она называет имя, отдавая вместе со всем сказанным всё своё доверие, которое сестра не должна растерять.        Книги делятся мнением, мнения сеют сомнения. Чем больше читаешь, тем больше сомневаешься в том, что проживаешь. Прежде чем требовать девицу на ковёр, о ней было велено все узнать. И с этим справились намного быстрее. Поэтому одна из приближённых девушек весьма скоро явилась в покои, принося то, что удалось узнать. — Джайлан-хатун, служила во дворце Шах-султан, как та вышла замуж, позже прибыла в столицу по настоянию старшего слуги, какое-то время служила Шах-и-Хубан во дворце на ипподроме, но после её отъезда была заброшена в главный дворец. Мечтала оказаться в Топкапы, — о слугах, как правило, много не наговоришь, потому что вся их жизнь — это служение, которое ни чем не отличается. Поэтому рассказ выходил скудным. — Разве Шах-и-Хубан не забрала всех с собой? — говорить о родственнице не хотелось, но ситуация вынуждала. — Не всех. Несколько человек были оставлены. Троих выдали замуж по велению Михримах-султан, две добровольно попросились в Старый дворец и уже давно там находятся. Осталась только она, — глаза и уши есть у каждой из представительниц династии, с недавних пор доверием младшей дочери повелителя пользовалась девушка с вьющимися тёмными волосами и зелёными глазами, которая попала в гарем случайно, но её заприметила глава сего места и забрала к себе. Ханна оказалась совсем не глупой, мать еврейка, отец грек, но где они и что с ними, она не знает, вместо свободы выбрала служить в гареме, и её приняли. Подкупало нынешнюю хозяйку то, что девушка прибыла из тех мест, что и её мать. — Давно ошивается вокруг? — султанша указала взглядом наверх, что вызвало у служанки усмешку. — Давно. Но не подумайте ничего дурного. Она заходит и тут же выходит, задерживается на минуты две, не более, — калфа поджала губы, соображая что бы ей ещё сказать, но на этом было достаточно, потому что к ней провернулись спиной, над чем-то думая. — Ну, тогда зови, — слова выходят из Госпожи нехотя, что кажется, будто ей от служанки ничего и не нужно, все это было лишним. Однако выражение лица меняется, когда двери раскрываются и Ханна сопровождает предполагаемую недо-разлучницу. Привычка втягивать щеки уже была хорошо изучена и ничего хорошего не несла, девушка на это никак не реагировала, потому что не имела привычки осуждать или обсуждать своё условное начальство. — Почему ты не уехала со своей Госпожой, когда она покидала столицу? — вопрос выходит сам собой, пока глаза бегло изучают вошедшую, которая напугана не была, но нервничала. — Я всю жизнь мечтала попасть во дворец повелителя. Мне не было смысла ехать за Госпожой, она ведь присоединилась к дервишам и всех распустила, — девушка говорила спокойно, складно и без изъянов. Но что-то в ней уже заведомо раздражало. Её оглядывали с таким презрением, будто она и не человек совсем, что почувствовала даже калфа, стоящая позади. — Так мечтала, что не дорожишь своим местом? — вопрос заставляет Джайлан на секунду растеряться, что тут же замечается и больше девушка рта не успевает открыть, — Ты так мечтала, что вместо того, чтобы выполнять добросовестно свою работу ты ошиваешься по всему дворцу! Непонятно где и с кем! Так ты служишь династии?! Девушка растерялась ещё больше и только хотела что-то сказать, как на неё вновь пошли в атаку, продолжая сыпать обвинениями и упрёками, не скупясь на выражения и сравнения. — Я отправлю тебя в Старый дворец. Будешь там служить, — султанша сверкает своими голубыми глазами, заставляя поёжиться. Старый дворец — это звучит, как приговор, поэтому несчастная тут же падает на колени, стараясь убедить главу гарема в том, что она относится к своей работе серьезно. Однако в неё прилетает то, чего она не ожидала. — Тогда, что ты постоянно делаешь этажами выше? Что тебя так манит в смежную комнату повелителя? Или кто? — последнее предложение звучит как-то угрожающе. Служанка мнётся, пытается что-то придумать, чтобы вытащить себя из этой ситуации, но все без толку, её топят все новыми аргументами, как котёнка. И Джайлан становится уже страшно вздохнуть, потому что все её последние передвижения были известны, стоит ей сказать хоть что-то, как слова сканировались и выявлялась ложь, будто за ней следили. Она служила Шах-султан, которая славилась своим высокомерием и дурным характером, но тут её переплевывали во много раз. Глава гарема оказывалась не просто на шаг вперёд, а на два, если не на три. — Ты мне сейчас говоришь все, как есть. Или я прикажу казнить тебя, я уничтожу тебя, — новый приговор её не радует, и девушка готова залиться слезами от безвыходности. Ей не хотелось предавать, но и умирать — перспектива крайне сомнительная. На неё давили психологически, не используя никакой физической силы, и это было хуже, чем то, если бы её сейчас в темницу бросили. И ей приходится рассказать, что к Мерджану она заходит не столько по старой дружбе, сколько по причине, чтобы отдать письмо или забрать написанное. — Кто ему пишет? — это был глупый вопрос, потому что на него могут ответить неправильно, если вообще не дадут ответ. Но мало ли какие отношения сложились между двумя бывшими коллегами. — Я не знаю. Я никогда не читала, но, наверное, сестра, — ответ встречается фырканьем и закатыванием глаз. Отмазка звучит смешно. — Тебе много кто пишет из родни? — Джихан старается подавить усмешку, когда девушка отрицательно мотает головой, она даже хочет что-то сказать, как в ужасе прикрывает рот ладонью, осознавая, что сделала только хуже, причём самой себе. Все, кто ушёл на службу, автоматически забывают о своей семье и прошлом, поэтому Джайлан несёт чушь, которая её же и сдаёт с потрохами, но девушка отчаянно пытается доказать, что ничего не знает и письма не читает, ссылаясь на то, что это некрасиво, а потом честно сознаётся, что просто не может его вскрыть, ибо это не получится сделать аккуратно. Она пыталась и не сдать своих, и выйти из покоев живой. — Я не знаю, кто и кому пишет, я Вам клянусь, — хотя, она имела предположения, можно даже сказать, что знала, просто воспринимала это, как данность, а в знак благодарности за то, что по настоянию Мерджана её оставили в Топкапы, носила письма, справлялась с поставленной задачей, пока её не загнали в угол. Хотя, правильнее будет сказать, что служанка сама этому способствовала, чёрт её дернул выйти на балкон, на который она постоянно только смотрела, как оказалась пойманной, пусть и со спины. Чтобы установить личность, много ума не нужно было, поэтому Дерья-султан с легкостью узнала, кто всё шастает туда-сюда. Она просто приставила к комнате девушку, которая спустя, хоть и длительное время, но подтвердила и описала ту, кого видела на протяжении всего времени. — Ты носишь во дворец чужие письма. Неизвестно от кого. Так ты предательница, Джайлан. Лазутчица чья-то, — Джихан качает головой, после чего следует кивание в сторону двери, чтобы позвали стражу. И тут уже девушка окончательно сдаётся, потому что её не прельщает то, что ей сейчас свяжут руки и пустят в мешке в море, как ей озвучили до этого. Мучительная смерть пугала ещё больше, чем просто лишение головы. Поэтому ей приходится сказать всё, что она знает и предполагает, пытаясь спасти себя из столь мутной истории. Конечно, было глупо полагать, что служанку поймёт та, кто рождена, чтобы повелевать, но её однозначно поняли бы те, кто служит самой султанше. — После отъезда Шах-Султан, единственное, что у него осталось — это служба, — и в это поверить уже можно было, потому что только это и спасало. Хотя, теперь даже это, последнее развлечение, было совершенно безрадостно и не приносило никакого удовольствия. Мерджан привык относиться к своей работе со всей ответственностью, и это оставалось тем единственным, что его хоть как-то спасало, то немногое, чем он мог забыться, чтобы как-то пережить еще один никчемный день. Его отсутствие во дворце во время стихийного переворота — он считал собственным промахом. Ему не следовало слушать Гюльфем, стоило вспомнить, что он имеет дело с той из султанш, кто не даст себя в обиду. Даже если бы это действительно было покушение — какое его дело? Ему вверили безопасность дворца. И с этим он, к своему позору, совершенно не справился. Конечно, останься он во дворце, по большому счету ничего бы не изменилось, пусть сопротивление и было бы более яростным, итог был тот же самый, но его бы это уже не касалось, он бы выполнил свой долг. Но его лишили даже этой возможности, лишь усилив его ощущения собственной ничтожности и ненужности. Он отдавал себе полный отчет, рассказывая о произошедшем пусть и не повелителю, но он обязательно всё в точно такой же последовательности расскажет и ему. Определенно полетят еще несколько голов, включая его собственную, когда обо всем узнают, а обе султанши, как и полагается, будут прощены. Закономерное правило: за вторжение в чужую страну расплачиваются в основном рядовые — такие, как он, другие слуги, как охрана, янычары, и те, кому не повезло, такие, как Касым-паша. Решение регента неприятно удивляет, хотя любой другой бы ликовал на месте Мерджана, радуясь, что удалось сохранить жизнь, возможно, что на время. Но он рассчитывал на завершение всего, а не на простой ответ, что всё это дело должен решить государь. Но оставаться там, где он не способен выполнять свою работу хорошо, было для него еще хуже, поэтому по сути для него мало что менялось. В этом дворце не оставалось никого, кто мог бы вызывать хоть толику доверия, здесь ничего не держало, кроме приказа охранять повелителя, приказа, который оказался ему не по зубам. — Ему очень плохо. Я бы даже сказала, что невыносимо, — Джайлан знала, о чём говорит, когда объясняла столь внезапное желание подать в отставку. Про письма внятного служанка так ничего и не сказала, хотя по всему её рассказу вывод сделать было не трудно от кого они приходят. Поэтому ей поставили условие, которое должно сохранить жизнь, только, если его выполнят беспрекословно и без каких-то хитростей. Жить хотелось больше, чем продолжать служить Шах-султан, тем более, что та точно никак не поможет.       Ревность мучительна, но почему-то принято считать, что она укрепляет чувства. Хотя, в каких-то случаях она и правда скрепляет, а в каких-то разрушает. Но, как правило, невозможно разрушить то, чего нет. Об этом Дерья не решила говорить под руку, когда наблюдала за тем, как химичат над прозрачной жидкостью, которая при добавлении определенных веществ становится смертоносной. Не лучший момент вразумить сестру, что к ней нет никаких чувств. — Не разнесёт тут всё? — она крайне осторожно наблюдала за тем, как прозрачную жидкость принялись кипятить, пользуясь свечами, дабы не привлекать лишнего внимания. — Не должно, — об этом как-то не задумывались, поэтому слова звучат очень неуверенно, но султанша искренне надеялась, что никаких не предвиденных обстоятельств не произойдёт. Жидкость после кипения стала мутной и вызывала своим видом отвращение. Но в неё продолжали что-то подливать и сыпать. Было бы намного лучше, если бы пользовались чем-то иным, а не свечами, которые замедляли процесс, но это лучше, чем ничего. Выбора у них не было, а привлекать лишнее внимание было тоже идеей не лучшей. Кое-как, с трудом и пыхтением, но результат растекался на дне склянки. Полученная жидковатая субстанция вновь стала прозрачной и слегка пузырчатой, но запах не имела, вкуса, видимо, тоже, проверять не стали. Её нужно было добавить куда-то, чтобы та смешалась с едой или жидкостью, растворилась в ней и уже воздействовала на жертву. Доверия к полученному субъекту не было, потому что было непонятно, каким он вышел, но хотелось верить, что получилось то, что желали, потому что использовали десятки свечей, соли, каких-то порошков и какой-то неприятной травы, которая крошилась, ужасно пахла и рассыпалась в руках. Было странно, что при всем смешении с непонятно чем, полученная полужидкая масса осталась бесцветной, хотя в неё сыпали столько всего. Подмешивать в воду не решились, всё-таки что со вкусом совсем непонятно. Как и предполагалось, Джайлан с письмом юлить не стала, впрочем, у неё едва ли это вышло, потому что все её передвижения контролировались, а подвергать себя опасности она не решалась. Письмо было не столь большим, чтобы его долго читать. Ни подписей, ни имён, ни каких-то опознавательных знаков, чтобы хоть как-то предполагать о том, кто мог писать. Повествование велось от нескольких лиц, чем вызывало ещё больше недоумения. И, наверное, письмо так бы и осталось не у дел, если бы не одна погрешность, которую Шах-султан себе позволила. Она постоянно твердила, что главное — это династия. Не любовь, не верность, не семья, а именно династия. Поэтому это и выдало её в одной строке, которая до предыдущих пяти читок, не вызвала каких-то смутных мыслей. Это точно было написано её рукой, Джихан даже представила интонацию, с которой это выводили на бумаге. И тут уже было даже не ясно, что конкретно засело в душе. С одной стороны, можно было облегченно вздохнуть, потому что было ясно и понятно, кому посылаются письма. Но, с другой стороны, восторга от такого поворота событий не было. — Будь же ты не ладна, — султанша судорожно выдыхает, потирая переносицу, когда перечитывает одну и ту же строку, понимая, что письмо точно принадлежит её родственнице. Мозги вновь начало свербить, поэтому письмо откладывается. Служанке велели собираться в Старый дворец, чему она была признательна, потому что ей сохранили жизнь. Конечно, совесть её разъедала изнутри, однако, как оказалось позже, это была не столько моральная ответственность за свои действия, сколько разрушающее действие от руки приготовленной отравы, аккуратно подмешанной и заботливо разбавленной в щербете. С письмами нужно было покончить, поэтому лучший способ — это убрать ту, кто их передаёт. При этом не менее логично было и то, что Джайлан нужно заставить молчать навсегда по той простой причине, чтобы она не разболтала ничего лишнего.       Откуда у сестры познания в том, как варить какие-либо смертоносные отвары, Дерья не уточняла, хоть и была удивлена тому, что все расчёты были очень точные, пропорционально подходили к жертве. За служанкой она приказала следить, потому что моментального эффекта никто не гарантировал. Мысль о том, что за день будут две смерти, Джихан, в некоторой степени, напрягло. Но ничего говорить на этот счёт она не стала, понимая, что прислужница должна умереть за пределами дворца, а это уже сбрасывает с неё тяжесть. Поэтому с более или менее спокойной душой, она отправилась переговорить с Афифе-хатун, чтобы та начинала готовить все к вечеру. Повод был очень даже неплохой, и никто не стал противиться тому, чтобы отпраздновать возвращение повелителя, всё-таки его победы и прибытие в родные стены — это святое. Тем более, что это было самым правильным решением, чтобы собрать весь террариум в одном месте, иметь всех на виду и дать регенту закончить все важные дела. После того, как он официально, хоть и тайно женился, в жизни произошли изменения. Теперь уже ему полноправно выносили мозг, ревнуя к рыжей наложнице, которую он не мог вычеркнуть из жизни. Он вообще не до конца понимал, как так вышло, что он взял и женился. Это было спонтанным решением, не совсем плохо обдуманным, но точно резким. Если бы матушка не явилась к нему вечером и не сообщила, что через пару дней Бейхан-султан увезёт свою старшую дочь обратно, что говорило о том, что скорее всего больше подобных встреч не будет уже никогда. Припоминая категоричность тёти, думал наследник не очень долго, следующим же утром отправил визиря на важное дело, куда чуть позже приволок и невесту, которая невестой была пару минут. Самолюбие девушки тогда взлетело до предела, а потом она заметно побледнела, ужасаясь тому, что об этом нужно будет сказать родителям, но Дерья совсем не знает как донести новость до своей матери. Но всё вышло так, как и должно было быть. Впереди был не менее тяжёлый разговор с отцом, который точно придёт в ярость. Но об этом никто старался не думать. Всё тяжёлое осталось позади, а не менее тяжёлое было в ближайшем будущем, поэтому стоило набраться сил, а не заниматься самобичеванием. Все, кто знал о том, что Шехзаде связал себя узами брака, были счастливы. Только его верный соратник испытывал некую ноющую боль в своём сердце. Он знал, что так будет, но питал призрачную надежду, что всё может сложиться иначе. Но его мечты разбились о суровую реальность, и ему совсем ничего не оставалось, кроме как натянуть улыбку и поздравлять Мустафу. Что он мог сделать, чтобы как-то исправить ситуацию? Совсем ничего. Его удел — это служить наследнику османского престола, защищать его семью и в редкие минуты позволять себе пострадать, потому что Ташлыджалы человек, как бы ни пытался казаться серьёзным и строгим, в душе был очень ранимым и всегда переживал, хоть и старался никогда не подавать виду.       Мероприятие удалось организовать довольно поздно, изначально Афифе даже предлагала перенести всё на завтра, но упускать возможность, которая была нужна, как ветер для разжигания огня, две змеи не стали. Поэтому было принято решение, что посидят не очень долго, разойдутся через несколько часов. Все проходило в штатном режиме: рассыпали монетки, поблагодарили бога, раздали сладости, все сбились в кучи и что-то обсуждали, не упуская момента посмеяться и поязвить над последними сплетнями. Без особой радости за одним столом собрался женский султанат, куда вынуждено приняли и Тангюль, потому что та всё-таки носит ребёнка под сердцем от наследника. И это было на руку, чтобы незаметно подлить ей то, что следует. С Дерьей у рыжеволосой рабыни отношения завязались сопернические, как и предполагалось. Одна кичилась тем, что законная жена, другая — тем что ждёт ребёнка. Положение обеих было шатким, потому что, если родится мальчик, то автоматически сделает славянку Хасеки. Конечно, Дерья тешила себя тем, что и её титул изменится, она станет Баш-хасеки, но её это не радовало, поэтому она и пыталась успокоить собственную нервную систему тем, что сегодня её моральным мучением придёт конец, подобие Хюррем навсегда исчезнет из её жизни. В нужном стакане фаворитке подают разбавленный раствор, но пьёт она не сразу, сначала даёт попробовать своей служанке. Такое действие тут же воспринимается враждебно, особенно Махидевран. Повадки девушки были уж очень сильно похожими на те, что проявляла её образцово-показательная Госпожа. Служанка кивает, не учуяв никакого вкуса и запаха, наивно предполагая, что яд горький или кислый. Всё это заставляет усмехнуться ровно до тех пор, пока не объявляют, что во дворец таки вернулся султан Сулейман. Новость заставляет ахнуть, потому что его, откровенно говоря, не ждали. — Боже мой, как невовремя, — это звучало настолько смешно, что Ясмин не могла сдержать смеха, когда наблюдала, как в юбках путаются все её собеседницы. — Ты как знала, что он сегодня приедет, — Дерья фыркает, понимая, что разбор полётов будет сегодня и сейчас. Вообще фыркают очень многие, потому что прекрасно осознают, что вечер, скорее всего, закончен. Но выбора нет, вся свита дружно шагает в нужное место. И всем очень страшно, потому что тут такие новости, которые описать, с точки зрения логики, очень сложно. Страшно предположить, что отец предпримет, узнав, как его дети «развлеклись» в его отсутствие. По идее, приезду должны были радоваться, но улыбки были натянуты, лицемерие так и парило в воздухе, хотя, возможно, причина была в том, что слишком душно в комнате, но первый вариант куда реальнее. В голове всё выглядело более приемлемо, чем в реальности, поэтому государя ждали, мысленно молясь, чтобы он был в хорошем расположении духа и не воспринял все новости ещё более остро, чем те были на самом деле. Но прошлого не вернуть, нужно было думать, как извернуться, не угодить в немилость. Мустафа был спокоен, по крайней мере, внешне и не так явно бегали его глаза, как у младшей сестры, которая заламывала пальцы, заведя руки за спину. Его всегда забавляло то, как она нервничает, но в данный момент он не мог ей дать гарантию, что всё будет хорошо, как сделал это ранее, уверяя сестру, что та может спать спокойно. Сейчас подобное сказать он не мог, но искренне надеялся, что всё пройдёт более или менее спокойно. И всё проходит вполне сносно, отец со всеми здоровается, даже улыбается, вскользь затрагивает свои победы и просит удалиться всех, кроме своих детей. И это уже прямое доказательство, что сейчас будет тотальный разнос. Причём, это понимают абсолютно все, кто присутствует. Это не тот случай, когда можно ослушаться, поэтому все выходят, но далеко не разбредаются, Махидевран-султан первая, кто остается у дверей, понимая, что должна остаться у входа, дождаться детей, которые будут отчитываться перед родителем.        — Хвала аллаху, я вижу своих детей в здравии, — слова встречаются настороженными слабыми улыбками, которые ещё больше заставляют нервничать. Отец оставил точно не для этого, но Джихан кивает на каждое его слово, как бы задабривая, хоть и осознаёт неизбежность того, что им влетит, а ей особенно крупно. Так и выходит, повелитель не ходит вокруг да около, а сразу же требует объяснений, спрашивая о том: «Как вы докатились до такого?!». И оба понимают, что он имеет ввиду, синхронно опускают головы и стараются подобрать слова, то и дело втягивая воздух слишком часто. — С каких пор вы такие самостоятельные?! Как вообще в вас только живёт эта дерзость и наглость?! — отец мог повышать тон, но так громко он ещё никогда не звучал. Он был зол на двух своих отпрысков. Но больше на сына. Дочь ещё можно понять, ещё можно с натяжкой попробовать объяснить её поступок, но Мустафа. Мустафа — это отдельный вид его разочарования, поскольку к нему всегда были высокие требования, а он так лицом в грязь падает, причем не первый раз. Султан не скупился на высказывания, пылал от ярости, больше выливая свой гнев на сына, в то время, как его дочь, которая наворотила дел похуже, стояла в стороне. Шехзаде пару раз открыл рот, чтобы оправдаться, но его тут же заткнули одним только взглядом. — А что если это любовь? — султанша не могла стоять молча, когда её единственного брата ругали и в хвост, и в гриву. Это было ужасно. Тем более, поступок можно было объяснить. На слова дочери моментально среагировали и Мустафа был совсем не рад, что сестра подала голос, потому что родитель тут же переметнулся на неё, сверкая своими голубыми глазами, как разрядами молний. — А ты! Ты просто превзошла саму себя, Джихан! — одеяло потянулось в сторону младшей из отпрысков, но девушка не жалела, не всё ведь одному огребать за все грехи, — Как ты вообще посмела?! Кто тебя надоумил?! И тут уже нужно было очень быстро соображать, чтобы не позволить султану себя же заткнуть, иначе ей придётся стоять и молча глотать все упреки. Но со словарным запасом проблем не было, главное — это не довести отца ещё больше. — У меня не было другого выхода! Я боролась за жизнь! Почему ты не задавал таких вопросов, когда Хюррем делала всё то же, что и я? Почему ты её не останавливал? — упоминание о жене заставляют сердце болезненно сжаться, и Сулейман был готов заткнуть дочь ладонью, лишь бы та больше ни слова не сказала о жене. — Хюррем-султан! Не смей говорить о ней в таком уважительном тоне! Я тебе запрещаю! — весь гнев выходит на дочь словесно, девушка даже вынуждено склоняет голову, приседая в поклоне, потому что ещё хоть слово и её точно сожгут взглядом. Стены сотрясаются от каждого нового слова, потому что слишком громко ведется условная беседа. Брат выгораживает сестру, сестра брата. И так по кругу, пока не образуется тишина, которая звучит очень непривычно, будто до этого шли обстрелы без перерыва. — Когда Вы заключили никях с Хюррем-сулан все были против Вас, повелитель. Вы, как никто другой, можете меня понять в данный момент, — Мустафа учтиво склоняет голову, прощаясь с отцом. И слова прилетают в повелителя всего мира укором. Он ведь и правда знает каково это, когда твой брак семья воспринимает не с радостью, а с негативом. Сына он не держит, отпускает с долей сожаления. Глаза цепляются за женскую фигуру, которая продолжает смотреть на родителя, как на врага народа, прикусывая губы с обратной стороны. — Тебя, — он указывает указательным пальцем на дочь, — Я непременно выдам замуж! Немедленно! Чтобы выбить всю дурь из головы! Что ты не смела ставить себя так высоко! Я твои амбиции умерю! — Как Вам будет угодно, повелитель, — Джихан без сожаления принимает слова, отчеканивая каждое слово. Делает не самый искренний поклон и уходит. Сутан ощущает себя гадко, особенно после того, как собственные дети обратились к нему не как к отцу, а как к монарху. Тяжкий выдох, руки тянутся к окну, чтобы открыть форточку и вдохнуть хоть немного свежего воздуха. Ему вновь паршиво. Нет Хюррем, нет былого тепла в данных стенах, нет доверия между ним и его детьми, всё катится к чертям, даже победы и славные подвиги счастья не приносят. Стук в дверь заставляет отвлечься, и он разрешает войти, надеясь, что хуже данный вечер уже ничто не сделает.       Сделать вечер хуже, может быть, не получиться, а вот ночь — вполне. Повелитель принялся принимать должностных лиц, понимая, что лучше уйти в работу, чтобы отвлечься от тяжелого диалога. И это было верным решением, потому что он не уснёт, а откладывать на утро то, что можно сделать сейчас — идея не лучшая. Данной ночью спать вообще вряд ли у кого-то получилось бы: Гюльфем успокаивала Махидевран, которую трясло, как при лихорадке; Дерья пыталась как-то вытянуть из законного супруга хотя бы слово. Лучше всех было, конечно, Ясмин, которая неслась со всех ног, чтобы обнять своего жениха, в то время, как потенциальная невеста, в лице младшей дочери государя, чертыхалась над словами отца, запирая дверь в баню. Все были на своих местах, как и полагалось. Однако, одно место всё-таки опустело. Если Мустафа был хорошо знаком с весьма своеобразным проявлением чувств своей сестры, то он всячески пытался продлить её покой, оставляя вопрос о хранителе покоев на усмотрение родителя. Шехзаде всего лишь регент, да ещё и с промытыми мозгом своей сестрицы, чьим благополучием он дорожил. Не в его интересах было заставлять девчачью душу страдать. Иначе обстояли дела с отцом, который ни сном, ни духом в душевных страданиях местной дебоширки. Поэтому на просьбу об отставке, которую ему озвучивают, он, хоть и хмурится, но отвечает согласием. Все озвученное значительно отличается от того, что перед этим говорил Касым-паша, который принёс кипу бумаг. Сомнения заставляют размышлять, пытаясь понять: Мерджан намеренно себя оговаривает или так оно и было? Всё, что ему принесли в виде документации и все, кого он опросил, говорили одно и то же, но не в таких подробностях, как озвучил последний, кто зашёл в покои. Отпускать хранителя покоев не хотелось, потому что он справлялся со своей работой очень хорошо, не задавал лишних вопросов и не лез, куда не следует. Конечно, промах, масштабный, но что-то Сулейману подсказывало, что тут дело в том, что две его чудесные дочери масштабно поссорились, как и обычно, вот и развернулась ожесточённая борьба, которую раньше от повелителя прятали за юбками его женщины. Теперь же не было ни Хюррем, ни Хатидже, кто мог прикрыть два юных дарования, да и дочери выросли, чтобы их прятать. Поэтому султан решает, что вместо какого-то наказания, которое только может быть, он просто сошлет своего хранителя покоев в Старый дворец. Так будет правильно, потому что Мерджан столько лет служил его сестре, потом ему самому, а с кровавым восстанием падишах непременно разберётся лично. Потирая виски, повелитель уже желал опуститься на постель, заснуть не удастся, но хотя бы просто переварить весь вечер, утрамбовать все в голове стоило. Но ему не позволяют сделать даже этого, потому что через минут десять, к нему вновь заявляется темная фигура, принося не самую радостную новость.       Яд, которым напоили Тангюль-хатун действовал не быстро, как изначально предполагали, а постепенно. Девушка просидела весь вечер в гареме, когда все разошлись, отправилась в сад и уже оттуда возвращалась с сильнейшим головокружением. Служанка, которая сопровождала её, значения не придала, потому что были все симптомы беременности, которые ранее просто не мучали, а сейчас начали проявляться. Девушка вернулась к себе, попыталась заснуть, но ничего не вышло, с каждым часом ей становилось все хуже, когда появилась температура, то срочно позвали лекаршу. Состояние с каждой минутой становилось критическим, на помощь пришло ещё несколько человек. Дворец поднялся, не успев заснуть. — Там есть лекарши? Ей оказывают помощь? — Махидевран-султан была взволнована, явилась в комнату, едва успев замотать пояс халата. Впрочем, от неё мало кто отличался внешним видом, потому что на сборы ни у кого толком времени и не было. — Глава гарема прислала ещё двоих, — Ханна кивнула, продолжая охранять вход. Впрочем, сама глава гарема явилась той же минутой, оглядывая окружение. Отправлять врачей было глупой идеей, но хотелось натуральности картины. Непривычно было видеть высший свет в халатах и с распущеными волосами, но все выходило слишком спонтанно и одеваться было некогда. В противном случае, как бы это восприняли? С девушкой возились очень долго, но ничто ей не помогало. Её тошнило, сильно кружилась голова и была слабость. А самым страшным симптомом была температура, которая не спадала, а только повышалась. В какой-то момент из комнаты стали доноситься крики, потому что начались сильнейшие боли во всем теле, особенно в районе поясницы и суставов. Боль была настолько нестерпимая, что крики пронзали всех вокруг. Мустафа не находил себе места, ходил из стороны в сторону, искренне надеясь, что все обойдётся. Его старалась успокоить и мать, и Гюльфем, но как-то не выходило. Обеспокоенность поползла и по лицу создательницы яда, как-то слишком громко кричали от боли, Джайлан без воплей отдала душу богу. Джихан начала всерьёз нервничать, заламывая пальцы и бегая глазами. Звуки исходили из комнаты не самые приятные, они то и дело заставляли дергаться, пока дверь не отварилась и лекарша не пригласила Шехзаде, ничего не говоря. Тут и говорить было нечего: девушка потеряла ребёнка и делала свои последние вздохи, она это понимала, поэтому и попросила позвать того, кому была готова родить десятерых мальчиков, если понадобиться. Картина складывалась печальная, Джихан совсем такого не желала, поэтому с изумлением смотрела на спину брата, пытаясь понять, как так вышло, она ведь всё четко рассчитала. Дверь до конца не закрывается, она остаётся едва приоткрытой, но этой щели достаточно, чтобы видеть два угольно-чёрных глаза, которые с большим трудом открываются. Девушка выглядела измученной, бледной, едва дышала. Запах крови был слишком явный, но она его уже не чувствовала, от неё, в принципе, ушла любая чувствительность, боль стала чем-то привычным, болевой шок все больше и больше поглощал тело, которое постепенно умирало. Мустафа был растерян, он не ожидал такого поворота, неуверенно присел на край кровати, в ужасе оглядывая едва живое тело. Он попытался как-то подбодрить свою наложницу, но слова из него не могли выйти, ему было очень больно смотреть на вымученное лицо, которое с каждой минутой становилось всё белее. Собрав все свои силы он принимается сыпать небылицы, что лекари помогут, что Тангюль оправится и всё будет хорошо, однако девушка уже понимала свою участь и даже приняла её. — Я так хотела, чтобы у нас родился сын, — голос рыжеволосой наложницы сел и был несвойственно хриплым, даже пугал, но она говорила из последних сил, придираться к ней было глупо, — Но ничего не вышло. Все довольны, потирают руки, что лишили нас жизни. Наш ребёнок стал жертвой зависти и слепой ревности, Мустафа. Но у меня на них обиды нет. Ведь каждый, кто не любит, просто завидует. Голова делает последний поворот и обращается к той самой приоткрытой двери, в просвете которой Тангюль видит две фигуры: одна стоит спиной и это с недавних пор законная жена Мустафы, которая потирает свои руки, которые почему-то замёрзли, что-то бубня сестре, а вторая фигура — это глава гарема, которая с ужасом и изумлением смотрит в глаза умирающей. Эти чёрные глаза так и продолжают смотреть на девушку, заглядывая в самую душу. Она умерла, но взгляд её был будто живой, из-за чего по спине султанши прошёлся холод. Мустафа чувствует, как ладонь, которую он держит, холодеет, он касается бледной щеки, понимая, что это конец, потому что от неё отошла вся кровь и румянец спал. Крайне аккуратно он закрывает покойнице глаза, проводя ладонью по лицу, после чего закрывает собственное лицо ладонями. Лекарши сделали все, что могли, состояние было слишком тяжёлым. Джихан в ужасе понимает, что убила и мать, и ребёнка, и что это её вина. Она видит мрачную фигуру брата и ей становится не по себе, что хочется лезть на стены. Но её одёргивает Дерья, шипя о том, чтобы та взяла себя в руки, иначе выдаст саму себя.       Мустафа видел, куда был обращён последний взгляд. Он все понял, но ничего не сказал, когда вышел. Тангюль сказала очень правильную фразу, которую он желал бы не слышать никогда. Он закрывается в своей комнате, испытывая сильнейшую резь в душе, сердце, в голове. Его пронзает очень сильная боль, а в ушах стоит женский крик вперемешку со слезами, потому что ей было невыносимо больно. И сейчас точно так же больно ему. Мустафа не желает видеть ни мать, ни сестру, ни жену. Он просто закрывает плотно двери, задергивает шторы, не желая видеть белый свет, хоть за окном и кромешная темнота. Он настолько запутался в жизни, поторопился, что расплатился двумя невинными жизнями. В дверь стучат, что-то говорят, но до слуха это не доходит, он будто под водой, и ему нет дела до происходящих событий, которые на суше. В отличие от брата, Джихан не могла закрыться и отдаться эмоциям. Даже, если бы хотела, то не смогла так поступить, пока не отчитается перед государем. Ей тяжело идти, ещё тяжелее соображать. Перед глазами чёрные глаза умершей, которые её все никак не отпускают и не позволяют спокойно вдохнуть. Госпожа не помнит, как заходит к отцу, не помнит, как проходит в покои. У отца вид обеспокоенный, тревожный, он переживает, хотя временем ранее злился на своих детей. Он даже разрешает ей не кланяться, выжидающе смотрит, готовый в любую минуту подхватить дочь, которая вот-вот рухнет. А желание рухнуть у неё и правда есть. — Наложница Шехзаде Мустафы отошла в мир иной, — слова выходят с огромным трудом, но султанша понимает, что это не все, ей нужно договорить, — Его фаворитка была беременна и ночью скончалась от оспы, как диагностировали лекари. Спасти ни ребёнка, ни её не удалось. Это была единственная объективная причина, потому что отравление исключали, тем более что временем ранее умерло ещё две девушки, по иронии судьбы, это Джайлан и ещё одна служанка, которая была на службе у рыжеволосой девицы. У повелителя нет основания не верить лекарям, тем более, что там была не одна какая-то врачевательница, а несколько, в том числе, и личная целительница Махидевран, которая диагноз и поставила. Симптомы были очень похожи на те, что появляются во время оспы на ранних стадиях. Государь кивает, опуская глаза. Старший сын вновь теряет ребёнка и наложницу, на нем будто проклятье, а перед этим отец устроил серьёзные разборки. Джихан отчитывается обо всем, что только может сказать, высказывает свои переживания насчёт брата, хоть и понимает, что этот грех на её душе, что бы ни говорили лекари, она знает истинную причину, и ей с этим жить. — Можешь идти, с Мустафой я поговорю сам, — он кивает в знак заверения, хоть и понимает что не знает, о чём будет говорить сыну. Жизнь будто проверяет его на прочность, ударяя больнее с каждым разом. Но пощечину наследнику дали не обстоятельства судьбы, а родная сестра, которая из женской солидарности поддержала ревнивую жену, позавидовала тому, что какая-то рабыня может оказаться выше, чем она в будущем. Но будущее настолько единица непостоянная, что всего можно было избежать, девушка могла бы спокойно родить, и совсем не важно, кто бы появился: мальчик, девочка, хотя, лекарша невзначай сказала, что там двойня. Всё это добивало, заставляло чувствовать себя последним человеком на свете. Она собственноручно лишила своего любимого брата счастья, хотя тот всегда шёл на любые уступки, был готов на всё, что угодно, лишь бы его родственнице было хорошо. И как Джихан его отблагодарила? Ей паршиво настолько, что хочется руки выломать самой себе, ей в разы больнее, чем Мустафе, потому что её пожирает не только горечь утраты, но и уколы совести, вины и сожаления. Казалось бы, почем лить слёзы? Одна рабыня ушла, придёт другая, но тут было что-то другое, что заставляло ежиться и сдерживать слёзы в коридоре. Только сейчас пришло осознание, что она умертвила девушку, которая могла родить племянников, которую Мустафа любил, хоть и не так сильно, как покойнице хотелось. И самое страшное, что сделал это не кто-то, а именно она, самый близкий человек к наследнику. В комнате прятаться уже не от кого, поэтому эмоции выходят, не давая возможности спокойно вздохнуть. Видеть зачинщицу столь вопиющего дела не хотелось от слова совсем. Дерья осознавала, что произошло, где-то в глубине душе сожалела, но она намеренно подмешала больше, чем положено, тем самым обрекая свою рыжеволосую соперницу на верную смерть. Она изначально задумывала убрать будущую мать, вместе с ней убивая и ребёнка, хоть вслух говорила только об одном. И султанша оправдывает себя тем, что она убивает змею до того, как та подрастёт и станет опасной, как это было с Хюррем. Поэтому раскаяния, в отличие от своей сообщницы не испытывала и делала вид, что ситуация её огорчила, как и любого, но не настолько, чтобы биться головой об стену.        Мустафа был мрачнее тучи и белее кафеля в бане. У него был пустой взгляд и абсолютное безразличие к своему окружению. Он выходил только тогда, когда его звал повелитель, старался забыться в рабочем процессе и не желал видеть ни одну женщину из своей семьи. Как и полагалось, наследник облачился в чёрное и все последовали его примеру, желая поддержать. Но эту поддержку Шехзаде не оценил, лишний раз не смотрел в сторону матери и её свиты. У него не было сил, чтобы разбираться в том, кто конкретно виноват, хотя Ташлыджалы крайне аккуратно старался донести ему о том, что всю вину в случившемся на себя берёт глава гарема, как и должно быть. Данная новость была враждебно расценена молодой женой, которая опасалась, что сестра таким образом всё испортит, выдаст и себя, и её, что разрушит всё, что так старательно возводили. — Прекрати истерить! Мы уже ничего не изменим! — на Дерью находила самая настоящая волна гнева, поскольку Джихан выводила из себя со своими внезапно проснувшимися высокими принципами, — Ты делаешь только хуже и привлекаешь лишнее внимание! — Боишься, что пойду ко дну и тебя за собой потащу? Всё это произошло по моей вине, тебе не понять, что я испытываю, — в очередной раз глаза тёрлись, а душа ныла, так и сдавливая все внутренности, — Аллах свидетель, если Мустафа отвернется от меня после этого случая, я расскажу ему всё, как есть. Такой поворот не понравился султанше, но у Дерьи не было ничего, чем она могла бы пригрозить. А даже, если и было, то не столь существенное, никакой роли это не сыграло бы на фоне заявления сказанного ранее. Всё это очень не нравилось невестке Махидевран, которая прекрасно понимала, что её ждёт, если глава гарема заикнется о том, что причина смерти далеко не оспа. Отношения портились со всех сторон, даже внутри женского коллектива. Произошёл самый настоящий раскол внутри хорошо сплоченного коллектива, который теперь был поделён на несколько частей, каждая из которых теперь была сама по себе. Единственное, на что можно было отвлечься Мустафе или его вредоносной сестре — это какие-то дела, которые теперь требовалось решать с государем. — Скоро приедет Михримах, — отец говорит об этом очень спокойно и буднично, когда в очередной раз переворачивает лист, — Рустем заверил её в том, что бояться ей нечего. На слова родителя только кивают, соглашаясь со всем. Главное, чтобы старшая сестра не удумала что-то растрепать, убедить отца в том, что всё обстояло куда хуже, чем ему старательно обрисовывали. Присутствие в данном помещении становится ощутимо неуместным, когда с завидной частотой начинают заходить слуги и чиновники разных мастей. Поэтому с учтивым поклоном и всё тем же стеклянным взглядом султанша исчезает, понимая, что она лишняя, а её нахождение среди людей жизненных сил не даёт, напротив, отнимает. Внимание внезапно фокусируется, когда до слуха доходит очень знакомое имя, которое она уже где-то слышала. А потом осознание прошибает будто током, потому что Лакман-ага — это тот, кого упоминал Мустафа, будучи уверенным, что этот человек станет преемником всех обязанностей, которые возлагают на хранителя покоев. Имя встречается несколько враждебно, потому что на подсознательном уровне уже дошла информация, что оно звучит не просто так. Данная новость заметно встряхнула и упадническое настроение мигом сошло на нет. О том, что отцовское мнение может идти вразрез со взглядами Мустафы, совсем не ново. Однако сейчас было бы очень здорово, если бы две позиции были идентичными и опасения были ложными. Но ничего подобного, пущенная по гарему девушка тут же собирает все сплетни и слухи, которые подкрепляются заверениями со стороны достоверных источников, потому что Афифе-хатун принято считать именно честным человеком, который старается быть вдали интриг. И это всё вызывает волну такого негодования, которое переходит в слепую ярость, которая от сильного удара кулаком по стене переходит в разрушение всего близлежащего. И к этому уже привыкли очень многие, кто был около султанши, если не с первых дней, то довольно продолжительное время. Это уже не вызывало изумления, страха или жгучего желания немедленно всё убрать, потому что погромы продолжаются в среднем полчаса, редкие исключения, когда чуть больше. Поэтому лучше спокойно стоять, пока чёрт в юбке перебесится и исчезнет. Через тридцать пять минут нескончаемой порчи антуража, силы всё-таки слабеют, поэтому безумие в глазах стихает, пыл сходит на нет, а разум начинает отходить от отключки, временное помешательство заканчивается и теперь можно было выходить прочь, чтобы отдышаться. Но на это времени не находится, потому что нужно было соображать, как можно скорее, чтобы немедленно исправлять ситуацию. Время не отмотаешь назад, чтобы исправить свои косяки, поэтому стоило как-то менять ход событий настоящего, а не шерстить прошлое.       Султану определенно повезло с сыновьями, которые жили в мире и дружбе и не повезло с дочерьми, которые каждый раз пытались перетащить родителя каждая на свою сторону. Ревность к родителю не менее губительна, чем ревность любимого человека к противоположному полу. Появляется ещё ребёнок, и ты уже не любимица папы, которой весь мир был готов уложить к ногам. Взаимные чувства враждебности, ненависти и агрессии были бок о бок с сёстрами. Каждая пыталась превзойти свою соперницу в чём-то, причём абсолютно не имело значения, в чём конкретно состояло соревнование. Руку помощи ни одна из них ни под каким предлогом бы не протянула друг другу никогда. За внимание падишаха боролись не только женщины, но и собственные дети. Причём, вражда дочерей очень напоминала те отношения, которые были между младшими сыновьями Хюррем. Те были родными по всем критериям, росли рядом, но отчаянно боролись за внимание отца, матери и старались превосходить друг друга во всём, точь-в-точь, как сёстры постарше. Ревность губительна в любом её проявлении, от кого и к кому бы она не была проявлена. Но, с учётом всех промахов и завихрений своих дочерей, государь им всё прощал с более легкой подачи, иной раз непринужденно, закрывая глаза на обстоятельства, даже на те, что выходили за рамки здравого смысла. Окажись на месте двух девиц кто-то из сыновей, то тут уже было бы иное отношение, а тут две дочери, которых так, как Шехзаде серьёзно не воспринимали, потому что в первую очередь — это ведь слабый пол, который не способен на какие-то масштабные действия, а, во-вторых, удел женщин не лезть в мужские дела, а заниматься детьми и семьей. Почему-то было так заведено с давних времен, что женщина не может руководить, женщина не может победить и ещё очень много глаголов с не, которые могут быть использованы только по отношению к мужчинам. Поэтому выдать дочь замуж после того, как она только закончила обучение намного лучше, пока не проснулась тяга к знаниям намного сильнее развитая. Этим самым действием султан значительно облегчил себе жизнь, но ему категорически не хотелось быть, как собственный отец, который силой выдал всех дочерей замуж, тем самым окончательно загубив и без того не очень милые отношения. Не хотелось быть зверем и тираном в глазах своих очаровательных дочек, которые будут похлеще сыновей, если отвернуть голову. Поэтому, как заботливый отец (а Сулейман хотел видеть себя именно таким) государь старался, чтобы всё было так, как хотят его ангелы, и совсем неважно, что падшие, но для него его дети — это святое. Особенно дочери, чьи капризы старались исполнять по первому зову. Но иной раз прихоти были слишком своеобразными и причудливыми, что даже не очень ясно, как на подобное реагировать, не то, что требовать выполнять. — Найди мне хоть один довод, который убедит меня изменить решение, — возясь с очередной ювелирной вещицей, султан очень надеялся, что его тревожить больше не будут и он сможет перевести дух, но ошибся, как никогда. Мало того, что к нему почти вломились, так ещё с такой не то просьбой, не то заявлением, что как-то было не очень по себе. Меньше было бы удивления, если бы дочь попросила какую-то вещь, какой-нибудь камень, цветок, животное, в конце концов. Но почему-то к родителю пришли с очень своеобразным вопросом и едва уловимым требовательным подтоном, — Почему я должен оставить Мерджана, хотя, на его место уже назначен новый человек? Вопрос очень правильно поставлен, чем, собственно, и сбивает с толку. Хотя, изначально никакого плана не было, как и существенных аргументов на этот счёт. Растерянность слишком явная, её не скрыть никак, потому что к каким-либо вопросом женская голова не была готова, мысли ещё не отошли от предыдущих моментов. Тут не пройдёт типичное:"Ну, просто мне так захотелось", потому что речь идёт не о чем-то простом, всё-таки, чтобы забрать свои слова обратно, повелитель и правда должен услышать что-то весомое. Он об этом и говорит несколько раз подряд, пытаясь вытрясти хоть слово из дочери, которая как онемела. — Потому, что так будет лучше, — звучит не то, что не убедительно, но и глупо, поэтому слова встречаются усмешкой. — Как будет лучше, я уже решил. Ступай к себе, — родитель даже не взглянул на своё чадо, которое судорожно шарило глазами по всему, что населяло комнату. И Джихан совсем ничего не остается, как молча развернуться, чтобы уйти, но у двери ей в голову приходит очень сомнительная мысль, которая навеяна недавними словами отца. И ей лучше попробовать и знать, что она пыталась не зря, чем сейчас просто молча испариться, уже окончательно проигрывая в схватке жизни. Действие вызывает недоуменный взгляд султана, который уже мысленно попрощался и остался один. Ему было необходимо побыть с самим собой наедине, копошась в камнях и своих мыслях. Дотошность дочери местами напрягала, но он поднимает свои глаза, шумно выдыхая. — Я ведь сказал, — искренне не понимая такой странной просьбы, он бы непременно дошёл до истины, но сейчас не было желания, хотелось элементарного душевного покоя. Но на этот раз потерянности и некоторой беспомощности султан не наблюдает, поэтому ему лучше готовиться к диалогу, но он устало смотрит на главу гарема, которая мысленно собирается что-то выдать. — Ты на днях обронил слова о том, что немедленно выдашь меня замуж, — это нельзя было назвать случайной фразой, султанше очень четко дали понять, что её свободные дни теперь на исходе. И сначала падишах хотел сказать что-то вроде того, что это было брошено сгоряча, но резко передумал, потому что если он не выдаст эту проныру замуж, то непременно хлебнёт горя и проблем. Ему, как и Бейхан-султан, хотелось сбросить такой неуправляемый груз со своих плеч. Поэтому он молча слушает, реагируя не словами, а взглядом, — Но ты помнишь данное собой слово? Я хочу воспользоваться им. — Как подберу подходящего кандидата, то непременно дам тебе знать. Я бы не стал насильно выдавать тебя замуж, — для повелителя это кажется чем-то обыденным. Так было со старшей дочерью, так будет и тут. Про Михримах много чего говорили, но она сама дала согласие, никто нож у горла не держал. За отцом была малость, раз дочь дала добро, он просто сделает всё, что обязан дать со своей стороны. Точно так же будет и тут, если Джихан-султан одобрит и согласится, то всё пройдёт в том же режиме, что и с её сестрой. Но тут не учитывалось то, что было скрыто от отцовских глаз. Михримах-султан находилась под давлением матери, в состоянии аффекта от того, что услышала от Бали-бея и много чего ещё было прежде, чем Госпожа Луны и Солнца дала своё согласие. Ситуация, при которой поднялась тема замужества, у сестёр была абсолютно разная. — Нет, не надо никого искать, — такой поворот заставляет отложить занятие и более внимательно посмотреть в бледное лицо дочери. Эта змея извернется, но своего добьётся, поэтому повелителю было даже интересно, что сейчас выдаст его горячо любимая младшая дочурка, которая ещё вчера ходила под стол пешком, а сегодня у неё даже кандидатура в мужья есть, — Если ты не можешь оставить Мерджана во дворце, тогда жени его на мне. Это, должно быть, очень убедительный аргумент.       Когда ты владеешь огромной территорией, подчиняешь себе многочисленное количество людей, управляешь Советом, разрабатываешь законы, стараешься во благо своего государства, очень важно оставить хоть немного времени на семью. И у действующего султана семья не маленькая, каждому нужно уделить время, хоть чуть-чуть, но не проигнорировать кого-то. Он старался изо всех сил, пытался быть заботливым и любящим отцом, пытался не упустить то, как развиваются и чем живут его дети. Но прямо сейчас он смотрел на свою младшую дочь, которая из раза в раз возвращалась к черным платьям, и пытался понять: где он что-то ей не додал, проморгал или что было не так в её жизни? Конечно, были моменты, за которые он себя корил, но сейчас всё было очень неплохо. — Скажи мне, чего тебе не хватает? — набравшись такта и терпения, он откидывается в кресле, стараясь уловить суть действий. Тут дело даже не в женитьбе, а в том, что так рьяно пытаются оставить человека, который просто служил в Топкапы. Конечно, некогда слуга сестры выполнял работу качественно и так, что не подкопаешься, но это точно не повод для того, чтобы бросаться в такие крайности. — Нет-нет, мне всего хватает, я за всё тебе благодарна, как отец ты самый лучший. Но, пожалуйста, сделай так, как я прошу и больше я никогда ничего просить не буду, господь тому свидетель, — слова льстят и даже заставляют очень слабо улыбнуться, но вот эгоизм слышится в каждой фразе. Джихан желает задобрить отца, а родитель желает понять причину столь странного поступка. Поэтому он отрицательно качает головой, не видя необходимости в таком браке. И тут начинается игра одного актера, полная слёз и якобы переживаний. Султанша начинает корить тем, что стоило Михримах пожелать замужества с Рустемом, и отец принял её выбор, стоило пожелать Хюррем-султан свадьбы с повелителем, как и тут он сам повёл её под венец, а тут такая дискриминация. Причём припоминается очень много чего, касательно Рустема, а потом всё переходит на Ибрагима, который, к слову, совсем не был столь великим и значимым, который так же жил за стенкой и поглядывал со своего балкона на Хатидже. Воспоминания о покойной паре вмиг портят настроение и усталость окончательно завладевает падишахом. Он требует прекратить этот слезоточивый монолог и оставить его. И тут происходит ещё более странная вещь, которую ранее мог наблюдать Мустафа. Только на этот раз женское тело не на ходу опускается на колени, а буквально падает, ударяясь о пол, что даже султан ощущает эту неприятную и резкую боль, когда коленная чашечка резко сталкивается с чем-то твердым и от колен исходит такое мерзкое ощущение, что зубы сводит. Зрелище выходит неоднозначным, чем больше они говорили, тем больше узнавался собственный ребёнок. — Я прошу, как отца. Но, если надо, то обращаюсь, как к повелителю, — она не лила слезы, как ранее, пытаясь этой наигранностью надавить на родителя, не упрекала в том, что сестру он выдал замуж за того, кто с конями возился, а по стечению обстоятельств смог войти в совет, не проводит аналогию с Ибрагимом. И сама фраза о том, что Сулейман сейчас делится на две личности, его самого задевает. — Встань, — он и сам поднимается, и дочери приказывает, хотя, его не слушают, — Встань немедленно. Голос звучит спокойно, но уже более требовательно, с примесью некого раздражения и злобы. С одной стороны, отказать Джихан отец не мог, поскольку давал слово. Ещё его очень радовало, что тут не было самовольности, как в случае с Мустафой. Да и куда проще и приятнее выдать замуж за того, кого хотят видеть в мужьях, чем видеть хмурые лица, как это было с его сёстрами. Но, с другой стороны, как-то не вязалось всё в единое, потому что дочь выросла особой своеобразной с очень высокими требованиями и царскими замашками, в мужья он никак не рассматривал того, кто просто служит. Картины выходила размытая. Сначала властелин всего мира хотел задать несколько вопросов, просто, как отец, чтобы понять выбор своей дочери. Но, с учётом того, что на него смотрели с мольбой и просьбой, делать этого он не стал. Хотя, огромную роль играло и то, что он невероятно сильно морально устал. — Аргумент убедительный, — султан кивает, приподнимая края губ, — Мне не ясен твой мотив, но я потребую с тебя обещание. Если так случится, что ты надумаешь развестись, то твой следующий избранник уже не будет иметь возможности быть выбранным тобой. С учётом того, что иного брака никто не планировал, Джихан кивает на всё сказанное, всё ещё не очень веря в то, что отец согласился, её случайная мысль так круто изменила происходящее. В планах было то, что отец наотрез откажется от такой идеи и, чтобы от него отстали, согласиться изменить решение, чтобы всё было без потерь. Но то, что вышло, уже вышло. С хитроумной Госпожи потребовали ряд обещаний, которые она не может нарушить, как, например, резко передумать и отказаться. Но, судя по завидущим глазам, такое было вряд ли возможно. Почему-то в собственной дочери Сулейман увидел свою Хатидже, которая так же радостно выходила из его комнаты, когда ей дали добро на свадьбу с Ибрагимом. Такое сравнение было и мило, и как-то неприятно. Своей дочери он искренне не желал судьбы сестры. Впрочем, как и не очень хотел бы, чтобы однажды отправил палачей за зятем, который теперь был в лице Мерджана. Оставалось ему как-то логично донести такую новость, которую он сам ещё не принял. И он бы, конечно, повременил, но это означало бы, что бывшего-нынешнего хранителя своих же покоев пришлось бы возвращать из Старого дворца и это выглядело бы ещё более нелогично и странно. Остаться в одиночестве не получается, поэтому после того, как гремучая змея исчезает, он просит горе-зятя, понимая, что диалог будет тяжелее, чем с Джихан.       Молчание затягивается, в точности, как и оттягивается время отъезда. И это как-то странно выглядит. — Я передумал отправлять тебя в Старый дворец, ссылки не будет, — на мгновение монарх хмурится, всё ещё не понимая собственную дочь, но, видимо, ему просто о чем-то не договорили, как это уже было в случае Ибрагима и Хатидже. Причем, тот бежал в Паргу, а тут побег тоже планировался. Различием было только то, что Хатидже-султан тихо страдала и не решалась сказать, а её племянница оказалась смелее или хитрее, — Вместо этого, я принял другое решение. Ты женишься на моей младшей дочери. Вот моё окончательное решение, касательно тебя. Первой мыслью было, что повелитель передумал, осознав мягкость своего вердикта относительно проступка, и наказание все же будет подобающим, но слова султана вызывают совсем иную реакцию. В первое мгновение Мерджану кажется, что он ослышался, во второе — ему хочется спросить:"За что?". Но он лишь судорожно шарит взглядом по полу, склонив голову перед падишахом. Его мнения, конечно, никто не учитывает и даже не спрашивает, но это его единственный шанс что-то сказать и попытаться предотвратить. — Повелитель, это большая честь, которой я не достоин, — он опускается на колени, все еще подбирая слова. К такому он не был готов, хотя ему казалось, что он предвидел любые варианты исхода их предыдущего разговора, но только не такой. Подобное просто не могло прийти ему в голову, и тем удивительнее было, как это пришло в голову падишаха. — Я не смогу сделать Вашу дочь счастливой, — в общем-то у него есть лишь один довод, которому может внять повелитель, и именно его ему и остается озвучить, — В прошлый раз, когда лишь зашел разговор о замужестве Джихан-султан, Госпожа пыталась свести счеты с жизнью. Мне бы не хотелось повторения подобной трагедии и тем более стать ее причиной. Мерджану не приходило в голову, что подобное решение могло исходить не от повелителя, поэтому он надеялся, что напоминание о несостоявшемся суициде заставит падишаха пересмотреть свой взгляд на этот вердикт и отступиться от решения. Но как бы не так, повелитель и сам был бы рад не затеивать всего этого диалога, только, кто как не он о таком должен говорить. — У моей дочери иные взгляды на этот счёт. Почему-то она уверена, что обретёт счастье в браке, если тот будет с тобой, — картина вновь становилась размытой. Если это новая версия Ибрагима и Хатидже, то несостоявшийся жених должен быть рад, а не растерян. В глазах радости не блеснуло, даже если бы её и хотели скрыть, то не так сильно. Каким бы безэмоциональным человеком Мерджан не являлся, что-то бы где-то ёкнуло и выдало бы его, но ничего подобного не произошло. Ни намёка на хоть какие-то зачатки счастья, — Ты остаешься во дворце, со всем остальным придётся повременить, но самое главное ты уже знаешь. Но он предпочёл бы этого не знать, уехать, как можно дальше от эпицентра бед. Но всё сложилось несколько иначе, причём настолько, что выбило всю почву под ногами. Глава государства более не желает ничего слышать, его знатно утомили, поэтому просто выдворяет будущего зятя, не давая возможности, что-то ещё сказать. Он морально устал за последние несколько дней, не успел вернуться, как его вновь закружили события дворца, которые были похлеще боев за территории. Если бы он знал все истинные причины, был бы непосредственным свидетелем всех событий, то непременно бы попытался донести своей дочери, что влюбиться из одной только ревности, конечно, можно, но это совсем не любовь, а нечто иное, что принесёт ей больше боли, чем счастья.