Неизвестный художник

Солнечный свет проник под рыжие ресницы. Ван Гог раскрыл ярко-зелёные, изумрудные глаза. Сперва он зажмурился от сияния и заморгал, от чего его лучистые травянистые глаза заблестели. Все тело почему-то болело, жало, тянуло... Его будто выжали и бросили, как тряпку, лишив всяких сил. Застонав, Винсент поднялся на локти и сел. Ухо немного ныло, но художник почти не обращал внимания. Лёгкое щебетание птиц, тёплое, ласковое солнце, прохладный щекотливый ветер - это вдруг заставило его, прикрыв от наслаждения глаза, глубоко вдохнуть и улыбнуться. Природа всегда успокаивала Ван Гога, заставляла чувствовать что-то трепетное, приятное, нежное... Но вдруг вся красота резко прервалась одной-единственный мыслью. Ночь. Он вспомнил, как удирал от человека, твёрдо решившего убить его, как зажимал ухо и разбивал окно. Стало ясно, почему сводит тело и печёт лицо. Он, вероятно, исполосован с головы до ног, и при том весьма утомлён. Хуже всего - полумёртв, ибо за ним охотится убийца. Страх густым комом подкатил ему к горлу. Сердце забилось. Дышать стало трудно. В голове появилось множество изображений, странных и ужасных, он почувствовал резь и ожог от выстрела пулей... Винсент задрожал, вспотел, искривился... Но вовремя осознал, что подобный приступ может умертвить его скорее оружия. Он резко распластался на земле и стал глубоко дышать. Вдох-выдох, вдох-выдох, вдох-выдох... Пока что я жив. Нужно написать Тео. Или не нужно? Нас будут двоих преследовать. К тому же, у него только родился сын. Я не хочу избавлять племянника отца. Поль... Похоже, он тоже занят. Нет уж, если из нас двоих только он добился признания, я не могу отобрать его. Я один... Ван Гог решил дойти до ближайшего поселения, чтобы купить краски и одежду. К великому счастью, в кармане он смог сохранить немного денег. Его лишь пугало то, что, увидев человека в смирительной рубашке, жаждущего купить материалы для рисования, люди сразу же направят его обратно, в лечебницу. Но делать было нечего. Только Винсент собрался пойти вдоль тропинки, как услышал стук колёс. Потом кто-то ухватил его за шею. Он почувствовал, как кожа прогибается под мягким движением иглы. В следующую секунду тьма облачила его. Ван Гог проснулся в белом закрытом помещении без единого окна, освещаемого лишь небольшим отверстиями вверху стены. Сердце его бешено заколотилось, когда пол пронзала тонкая струйка света от открытой двери. Скоро со свечой в руке показался его лечащий врач. - Как Вы себя чувствуете? - Ыыээ... только простонал он в ответ, ощутив болезненное разочарование. - Вы знаете, почему здесь находитесь? - Меня чуть не убили ночью! А кого-то застрелили! - И кто же, позвольте узнать? - Разве я могу ответить на этот вопрос, если остался жив? - Попрошу Вас давать ответы, а не задавать встречных вопросов. Итак, Вы видели, как кто-то совершил убийство? - Слышал. И он открывал мою дверь. Я разбил окно и сбежал, а за мной гнались и стреляли! - он вскочил с кровати, - пациенты в опасности! - Успокойтесь, месье Ван Гог. Вы в безопасности. Пациенты тоже, - доктор сделал делительную паузу, каким-то особым взглядом прорываясь в самое сердце художнику, - мы все в абсолютной безопасности. Сядьте. - Но кого-то убили. Я видел, как открывалась дверь, когда прыгал. Я видел тёмный силуэт, его тень. Его палец лежал на курке. Я мог бы лежать мертвым в луже крови, но решётка каким-то чудом поддалась. Не знаю, что произошло, но она будто содрогнулась и потащила меня вниз, за собой. - Все, что Вы говорите, так же похоже на правду, как и на ложь. Но скажите, разве Вы выпрыгнули бы, если находились на втором, третьем, четвёртом этаже? Не может ли быть, что Вам это приснилось? Все выглядит очень правдоподобно: сторож заснул (за что его, конечно, обязательно накаж..) - Сторож не виноват. - Пускай. Пусть... Он неожиданно упал в обморок не по своей воле. Вы, находясь в состоянии бреда, воспользовались этим и выскочили на улицу. Затем, всё ещё поддаваясь видениям, стали бежать, а когда страх совсем завладел Вами, ещё и повредили больное ухо. Скажите, это ли звучит больше как ложь, чем как правда? И станет ли нормальный человек отрицать это? - Но Вы-то меня нормальным не считаете. - Вы можете это изме... - несмело возразил доктор, но Винсент его перебил. - Значит ли моё мнение хоть что-нибудь, если Вы намеренно желаете уверить меня в том, что ухо я повредил в состоянии бреда, если на моей подушке была кровь? Разве могу я повлиять на своё здоровье, если Вы сами старательно избавляете меня уверенности даже в самых очевидных вещах? Такой довод заставил врача посерьёзнеть. Спустя некоторое время он глухо проронил: - Вас направят в учреждение с особым уклоном. К сожалению, Ваш диагноз подтвердился, и при том дополнился другими прискорбными ответвлениями! - доктор пытался скрыть раздражение, но это плохо ему удавалось. Он подошёл к двери. - Погодите... Куда? - Севернее. Для Вашего случая там будет больше благоприятных способов лечения. - Краски. Мне отдадут мои краски? - С этих пор искусство для Вас под строгим запретом. Оно слишком вольно одолевает Ваши... И без того свободные мысли. Я пытался прибегнуть к более щадящему решению, но Ваше упрямство мешает Вашему же благу. - Вы злитесь потому, что я сумел вывести Вас из себя или потому, что не хотите принимать, что это удалось бы только нормальному человеку? Или... Быть может... Вы просто разочарованы, что не можете вылечить пациента? Врач, услышав это, на миг остановился, но затем, не повернув и головы, резко захлопнул дверь. Как бы Винсент не сопротивлялся, команда санитаров оказалась сильнее. Уже скоро толпа в белых халатах ворвалась в его комнату, обхватила, связали руки... Снова тёплая игла мягко вошла в кожу. И снова, не по своей воле, он устало закрыл глаза... Ван Гог очнулся в карете. Сначала его весьма удивило такое высокое отношение, но позже он обнаружил, что руки его всё ещё связаны, а голова замотана и заклеена множеством бинтов и пластырей. Верёвку на запястьях немного ослабили, однако пошевелить кистями всё равно было трудно. Это меня предосторожности. Чтобы не сбежал. - Как Вы себя чувствуете? - спросил врач, сидящий напротив. Винсент дёрнул уголками губ и взвёл брови. Потерян. Вот, как я себя чувствую. Я бы осыпал Вас бранью и выбил стёкла кареты, отнял бы кисти и краски, пустился бы в поле подсолнухов... Рисовать... Чувствовать... Жить... Но Вы окрестили меня больным. Я потерян. - Ваше молчание ранит Вас изнутри острее того лезвия, которым Вы изувечили себя снаружи. Я не могу опровергать или оправдывать Ваш диагноз. Это решит доктор в лечебнице. Но я могу поговорить с Вами. Мои слова могут убедить врача. Позвольте помочь, и я это сделаю. Этот человек выглядел мудрым, и в его словах не слышалось предвзятости или снисходительности. Ван Гог немного успокоился. - Мне запретили рисовать. Я начал делать это не так давно, но скоро полюбил и, кажется, нашёл наконец настоящий способ ощущать жизнь. Мне легче жить, рисуя. Но людям настолько отвратителен мой взгляд на искусство, что у меня отбирают такой шанс. - Что ж, месье Ван Гог, - вздохнул доктор, - Ваши материалы являются Вашей собственностью, и поэтому их просто перевозят в другое место и закрывают от Вас. Если творчество и вправду не заставит Вас чувствовать себя хуже, рисование будет лишь желательным для Вашего выздоровления. А пока что поешьте. Винсент давно уже проголодался, а потому провизия, предоставленная этим весьма благосклонным человеком, расположила художника к нему ещё больше. Что ж. Все не так уж плохо. Возможно, там моему благоразумию не станут придавать значения какого-то «диагноза». Осталось понять самое важное: кому и зачем так понадобились меня убить?