На доске собственной жизни

                    Ветер на улице, кажется, пытается выморозить до самых костей, забираясь под одежду и лишая столь драгоценных крох тепла. Фредди неуютно ёжится, плотнее запахивая пальто и ускоряя шаг. На небе уже темнеют мрачные облака, а попасть под дождь ему совершенно не хочется.       Город кажется Фредди совсем неприветливым. За этот тур в погоне за шахматной игрой они с Флоренс уже объездили половину земного шара, поэтому Фредди даже не пытается вспомнить, где же они сейчас. Это ощущается вообще не важным. Особенно после выматывающего интервью, во время которого над ним, видимо, решили жестоко поиздеваться, заставляя невольно вспоминать слишком много уже прошедшего и пропитанного металлической горечью.       Первая капля всё-таки падает за шиворот, и Фредди вздрагивает, срываясь на бег, как и многие вокруг. Дойти до номера отеля, где они остановились, остаётся совсем ничего, поэтому не хочется промокнуть возле самого порога. На вежливое приветствие служащего отеля Фредди не обращает никакого внимания, проходя мимо, спеша поскорее к себе.       Дверь. Щелчок замка.       Фредди замирает на миг, прикрывая глаза и лопатками упираясь в дверь. Слышит чужие шаги, но не шевелится, лишь улыбаясь на ласковое прикосновение к всё же чуть намокшим волосам и тихое:       — Эй, не засыпай прямо здесь. Я тебя не дотащу.       Фредди чувствует, как с него тянут пальто, и сам выпутывается из рукавов, не открывая глаз. Слепо подаётся вперёд, тычась лицом в родное плечо, урчит по-звериному, когда ласковые пальцы зарываются в волосы, с нажимом проходясь по затылку и забирая надоедливую ноющую боль из черепа.       — Это всё уже неважно, — медленно проговаривает Флоренс, почти слыша мечущиеся в слишком гениальной голове мысли. — Ты дома. Пойдём на кухню, хоть чаю попьёшь?       Фредди согласно уркает, неохотно отстраняясь и открывая глаза. Флоренс в усталую посеревшую зелень вглядывается и своим взглядом греет, промозглость из родной души гоня прочь. Ладонь чужую ловит, пальцы переплетая, и за собой мягко тянет, в ванную заходя.       — Умывайся и приходи, ладно?       — Хорошо, — соглашается Фредди и морщится невольно от звука собственного охрипшего после споров голоса.       Вода последние остатки этого жуткого дня смывает, оставляя после себя лишь усталость, волнами растекающуюся по всему телу. Фредди неуловимо расслабляется, отпуская неестественно идеальную осанку; моргая и щурясь привычно, а не глядя пронзительным волчьим взглядом.       Для Фредди с появлением в его жизни Флоренс появилось и понятие «дома». Он может провести целый день в сложных партиях, интригах, бешеных спорах, каких-то драках или злости, но стоит прийти туда, где кроме него и Флоренс нет никого, как вместе с замочным щелчком что-то отзывается и в нём самом. Не остаётся места для всех эмоций и проблем, что были за день — остаётся только тепло, доверие, нежность и родной взгляд, родные руки, родная душа.       Фредди на кухню выходит и на соседний с Флоренс стул опускается, ладонями чашку обнимая и греясь будто. Флоренс этот жест замечает, к нему одной рукой тянется, приобнимая со спины.       — Замёрз?       — Устал, — отзывается Фредди, чай отпивая и пробежавшее внутри тепло чувствуя. От чая или от уже полноценных объятий подошедшей к нему Флоренс он судить не решается.       Флоренс по напряжённым плечам сквозь тонкую ткань рубашки руками ведёт, мышцы от напряжения закаменевшие растирая; по задней части шеи проходится пальцами, замечая, как Фредди доверчиво наклоняется вперёд, подставляясь под прикосновение, и на затёкший шейный позвонок надавливает, разминая. Фредди тихо стонет, почти грудью на стол ложась.       — Пошли спать? — предлагает Флоренс, осторожно его за плечо на себя потянув.       Фредди лишь что-то согласно уркает, и Флоренс тихо смеётся на эти звериные повадки. Фредди ей вообще часто волчонка напоминает: вроде и скалится, и растерзать может, а всё же приручился, сейчас возле неё клубочком свернувшись и сонно носом куда-то ей в ключицу уткнувшись.       Флоренс тёмные пряди перебирает, по лбу бледному губами мажет, обнимая и в плечо ему утыкаясь. Фредди её за талию обнимает, шепча тихо:       — Я люблю тебя.       Флоренс улыбается. Фредди кожей чувствует, что улыбается, и отзывается ему эхом:       — Я люблю тебя.

***

      — Мы не сможем допустить вас до игры, пока вы не подпишите соглашение о том, что проиграете. Ну поймите, вы, Фредерик, это политика! И вы её часть, как и шахматы…       — Я не собираюсь ничего подписывать. И я не являюсь чьей-то частью или послушной марионеткой. Как и шахматы.       Фредди каждое слово проговаривает медленно, будто осязаемо им надавливая, взглядом пылающим, потемневшим прожигает, едва сдерживая клокочущее в горле рычание.       — Ну это же глупость, просто глупость! — возмущается кто-то. — Неужели вы сейчас сорвёте целый чемпионат в угоду своей гордости? У вас слишком завышена самооценка, молодой человек! Вы ещё не доросли до того уровня, чтобы выставлять условия и сделаете всё, что прописано в этом договоре, а иначе потеряете свою репутацию…       Фредди срывается настолько резко, что никто не успевает остановить его или хотя бы проследить движение. Говоривший минутой ранее человек отлетает к противоположной стене со сломанным носом, а Фредди выбегает прочь из этой комнаты, забыв даже пальто.       Через столпившихся возле дверей журналистов и простых зевак пробирается, расталкивая их грубо. У него перед глазами всё алой пеленой застилает, а в ушах гулом болезненным отдаются чужие слова.       Он ни перед кем прогибаться не собирается.       На улице холодно ужасно, и Фредди забегает в отель, почти не чувствуя заледеневших рук. К двери номера на мгновение со стороны коридора лбом прижимается, не с первой попытки ключом попадая.       Дверь. Щелчок замка.       Он почти что падает в руки почти сразу подошедшей, встревоженной Флоренс, пугая её этим. Она его к себе прижимает, чувствуя, как того трясёт, замечает, что он без пальто.       — Фредди, что случилось? Тише, успокойся.       Она по напряжённым лопаткам его гладит, на грудь одну ладонь опускает, дыхание сорванное чувствуя и только сейчас едва слышный рык замечая. Понимает, что трясёт его не только от холода, но и от злости.       — Это уже неважно, — глухо выдыхает он ей в волосы, жмурясь до цветных пятен под веками. — Это… не касается дома.       Флоренс ладони ему на плечи опускает и отстраняет его от себя осторожно. В глазах родных всё ещё слишком много всего читает.       — Пойдём, я тебе ванную налью?       Фредди дёрганно кивает и за Флоренс идёт. Она, пока он раздевается, воду наливает, масла с ненавязчивым, тягучим ароматом добавляет. Фредди в тёплую воду забирается, взгляд благодарный на Флоренс бросая. Она рядом, на бортике пристраивается, к шампуню тянется.       — Садись, я тебе голову помою.       Фредди ноги к груди подбирает, лбом в колени утыкаясь, и забывается, теряясь в осторожных прикосновениях родных рук. Флоренс долго шампунь вспенивает, голову массируя. Пряди промывает, глаза Фредди ладонью своей прикрывая, чтобы вода не попала. Подумав, ещё шампуня на руки льёт, по плечам гладя, спину, напряжённую растирая. Фредди под её руками расслабляется, выдыхая умиротворённо.       Флоренс с невольной улыбкой напоминает ему, чтобы не засыпал, на что Фредди ворчит что-то неразборчивое, поднимаясь и в махровое полотенце кутаясь. В сон его действительно клонит ужасно, а от прежней злости не осталось и напоминания.       Фредди, в кровати лёжа, Флоренс обнимает, в её ладони лбом упираясь. Говорит тихо:       — Я люблю тебя.       — Спи, чудо моё. Нам ещё завтра твоё пальто надо найти, — по-доброму фыркает Флоренс.       — Пусть оставят себе, — бормочет Фредди, уже засыпая.       — Я люблю тебя, — выдыхает Флоренс, в тёмную макушку носом зарываясь.       Фредди улыбается ей во сне, почувствовав.