Ненависть не берется из ниоткуда и не исчезает просто так. Как и всё в этом мире. Законы термодинамики, которыми нас пичкают в школе, говорят, на самом деле именно об этом. Жаль только, что в том возрасте мы просто не понимаем, или ещё слишком юны, чтобы понять.
В обычной «человеческой» школе мне было плохо — хоть волком вой. Ощущение, что ты не на своем месте, ходило по пятам, пряталось в коридорах и фонило в звонке, оповещающем о начале занятий.
Дома было не лучше. Хотя, что такое этот ваш дом?
Отец-алкоголик, который как-то по приколу, видимо, выпрыгивал из окна третьего этажа со мною на руках, бил мать и умер, когда мне только стукнуло 5 лет? Старшая сестра, которая повесилась на моих глазах? Невменяемая мать, которая вымещала все свое дерьмо на мне? Рука у нее была тяжелее отцовской, но все в деревне считали ее доброй и любящей матерью, перенесшей горе. Играла она на публику крайне убедительно. Поэтому никто никогда не воспринимал мои крики о помощи, никто из соседей не открывал дверь, когда я ревела, задыхаясь, у них на придверных ковриках, жалели мою мать, которая потеряла верного праведного мужа, примерную старшую дочь и осталась вот с этой мелкой дрянью, позорищем семьи.
Как-то по осени она захворала. В тот момент я была в другом городе, где собрали на недельную конференцию «одаренных» детей. Увезли меня тогда чуть ли не силой, ведь мать упрямо орала, что дочь у нее безмозглая тварь, проклятие на ее голову, истеричка, шизофреничка, уебище, уродка, но никак не по годам умная девочка, превосходящая интеллектом всех в округе. С тяжелым взглядом, будто знала уже всё на этом свете или давно умерла, болтаясь одной оболочкой по свету.
Воспоминания на этом моменте обычно виснут в извилинах одним мутным пятном. Вернувшись, я зашла в квартиру, полной посторонних людей. Ко мне подошел низкорослый мужчина в белом халате. Я даже на секунду понадеялась, что они здесь из-за нее.
И не угадала. Они ждали меня. Мать я тогда не увидела, но слышала её шипящие крики, приглушенные кашлем, из-за стены, пока врач осматривал все мои рубцы, нерассасывающиеся гематомы, шрамы на ногах и руках, на лице.
Многие в школе, я слышала, время от времени жаловались друг другу, что за косяк им «всыпывали» ремнем. И тогда я не очень понимала, как это.
Ведь ремнем меня никогда не били. Я даже не думала, что его так можно применять.
Меня били кулаком наотмашь, пока я ела суп, пытаясь вжаться в стул так, будто меня нет. Меня били ногами, когда я падала на пол. Меня таскали за волосы, специально волоча по выступам в полу, чтобы я билась затылком обо все острые деревянные углы. Меня били сапогами, тяжелыми, по голове, и каким образом из нее не выбили мой точеный невероятный ум — для меня все ещё загадка.
Видимо, организм с раннего детства приспосабливался выносить всё это. Первый раз меня избили чем-то тяжелым по спине и чуть не закопали в землю, когда я, еще не понимая, как и что устроено в этом мире, ответила отцу, где мать спрятала его бухло. Говорить более менее я научилась рано, годам к двум, а вот осознавать сказанное — годам к восьми.
И с того самого момента начался ад.
Понятие «семья» для меня бесповоротно извратилось. Как и слова «мама», «папа», «сестра», «брат». Это исковерканные, искореженные, уродливые термины, которые не вызывают у меня ничего, кроме щемящей боли в груди и перманентного чувства страха.
Как-то раз, уже в колледже, ко мне на обеде подсела девочка с параллельного потока, на что я словила полноценную паничку. До сих пор я предпочитаю есть одна, видя всех окружающих перед собой. Чтобы никто из них не успел меня ударить, а я смогу вовремя увернуться или блокировать удар.
Сплю я лицом к выходу и редко на спине. Подрываюсь всегда рано, даже в выходные, потому что тело привыкло. Оно знает, если полежишь чуть дольше, проснешься после матери — просто беги. Вариант «бей» в «бей или беги» добавился многим позже, когда я окончила первый курс в Кираи.
До приезда туда, я даже не знала, что родилась там. Родителей сослали на главный остров, потому что они были «обычными». Старшая дочь, на которую они возлагали надежды, тоже оказалась «обычной». Моё рождение они благополучно скрыли, вот только «обычной» я не была.
Когда меня поселили в приют при Кираи для детей, которые ещё малы учиться в нем, я начала постепенно оттаивать. Это был не совсем и приют, скорее общежитие. Нас было не так много, меня не считали чужачкой и приняли очень даже хорошо. Дети, даже старше меня, прислушивались, одалживали мне альбомы для рисования, потому что знали, что я очень люблю рисовать, хоть и не очень красиво. Помогали с уборкой, учили бросать камешки в реку, гуляли по берегу моря, прятались от грозы у меня в комнате, так как я её единственная не боялась. Никто не спрашивал, что у меня с семьей, почему я иногда нервно дергаюсь, как я здесь оказалась и кем хочу стать. Здесь было так не принято.
Единственный вопрос, который меня ставил в тупик, задала Линдо:
— А какая у тебя сила? Я вот управляю огнем.
Придумать ответ было сложно, и я коротко пожала плечами.
Пожимал плечами и тренер Нгаи, поначалу записывая меня в стихийную подготовительную группу. Мы с Линдо занимались вместе, она — с огнем, я — с ветром. Вместе радовались успехам. Вечерами она уходила с тренировки домой, к этой своей любящей семье, а я рисовала бессонной ночью у себя в комнате приюта. Чуть позже к нам отправили ещё двух девочек, Сакото и Ичи, добавляя стихийный баланс в наш дуэт водой и молниями.
Как-то раз мы с Итачи рассуждали о теме природы стихий и сошлись на том, что все используют одну и ту же логику, будь то техники, управление, заклинания, приемы, комбинации. Просто называют это по-разному и выглядит это по-другому.
Это как с речью и языками. Языков — много, у каждого народа свой, но ложка — она ложка и в Японии, и в Америки, и в Норвегии, просто произносится слово по-разному.
Но что-то со мной было не так. Нгаи был в замешательстве с самого начала, поэтому и записал в группу стихий, потому что они проявлялись больше всего. Потом мне стала интересна сенсорика. Неделями позже — рукопашный бой. Нгаи хмурил лоб, но направлял в обучении. Я не могла задержаться на чем-то конкретном больше месяца, СДВГ бросало из области в область, из техники в технику.
Всё же, к первому курсу Кираи было принято решение определить меня в стихийную команду из четырех девочек, вместе с Линдо, Сакото и Ичи. Год мы проучились душа в душу, я даже немного с ними сдружилась. Они втроем были с детства лучшими подругами, поэтому всё равно ощущение четвертого лишнего меня не покидало.
В конечном счёте я органично сменила команду. На втором курсе Итана перевели к нам из другого подразделения. Бледный, черноглазый, с растрепанными длинными черными прядями, с тонкими запястьями, сгорбленный и сломленный — таким я запомнила его в первый день в нашем колледже. Пока другие второкурсники весело встречали новый учебный год, он сидел в другой части кампуса на качелях. Чуть моросило. Сентябрь выдался сырым и серым.
Все в кампусе обходили его стороной, даже не скрывая отвращения или неприязни. Слухов ходило много — выбирай какой хочешь, а что из них правда, оставалось лишь гадать. Начиная с «он убил всю свою семью, отца не смог, но отца посадили в тюрьму, потому что нет доказательств» и заканчивая «нет, это отец всех убил, а парень сбежал, сдал отца, и того посадили в тюрьму или в психушку» мне не нравилось ничего — слишком притянуто за уши. На мой взгляд.
А если честно — было насрать. Я не понимала, почему все так кичились связью сын-отец. Мне это ни о чем не говорило. Это же просто люди, и…? Что? Дальше?
Натянула капюшон, спрятав длинные волосы от мелкого дождя, сунула руки поглубже в карман на животе, чтобы не мерзли, и двинула к качелям. Он услышал мои хлюпающие по грязи шаги, чуть поднял голову. Глаза, прикрытые черные вороньими прядями, были нескончаемо грустными. Безжизненными. Сухими, как засохшая черная краска. Без блеска. Но не тусклыми, нет.
В них будто зиждился огонек отмщения.
— Шерпа. Или Иллин. Два имени.
Протянула руку уверенно, даже немного настырно, глядя прямиком в ониксовые глаза. Чуть потрясла рукой, привлекая к ней внимание. Он кинул на мою ледяную ладошку медленный взгляд, задержал глаза на каштановой макушке, покрытой огромным капюшоном. Аккуратно спрыгнул с качели.
Ему надо было подойти чуть ближе, чтобы дотянуться до моей руки. На это и был расчёт. Я итак прошлепала под дождем половину территории кампуса, чтобы, набравшись смелости, подойти к нему знакомиться.
Так что, теперь, будь добр сделать два шага навстречу.
Больше рукой я не трясла. Просто жестко повесила её в воздухе, как бы обозначив уверенность в своих действиях. Он сделал неуверенный шажок навстречу, чуть опустив глаза на свои ботинки. Потом ещё один, более осмысленный, поднимая левую руку, чтобы убрать мешающие волосы с глаз. Откинул прядки назад.
Лицо осунувшееся. Синяки под глазами. Губы в застывшем выражении скорби. Ресницы черные, длинные. Можно было увидеть капли дождя на них. Сморгнул. Вытащил вторую руку из кармана похожей на мою толстовки, уверенно протянул в ответ и аккуратно сжал, обволакивая мою ладонь теплом. Руки у него всегда были теплыми, не чета моим ледяным.
— Итан.
Я кивнула.
— Ты пропустил экскурсию. Пойдем, покажу корпус и площадки для тренировок.
Не спрашивала. Просто рассказала план действий. Он кивнул в ответ, молча. Соглашаясь со всем. Принимая, как данность.
Именно он первым смог заметить, в чем на самом деле моя самая сильная сторона — ни стихии, ни заклинания, ни оружие, ни бои, хотя всем этим к 3-4 курсу мы владели втроем с Итаном и Джеем на уровне старшекурсников.
Всё было гораздо проще.
Дождавшись, пока Джей уйдет к руководству с докладом о миссии, с которой мы только что вернулись, он, вцепившись в предплечье, оттащил меня в нашу тайную курилку на троих.
— Итан, че бля надо!
— Цыц, — он весело цокнул на меня.
К тому времени Итан разительно отличался от того разбитого щуплого мальчика, который пожимал мне ладонь у качель. Он сильно вырос, был выше уже почти на голову и всё ещё не прекращал расти. Волосы аккуратно перетягивал лентой сзади, чтобы не мешали на заданиях, оставляя только две пряди спереди. Он улыбался милее всех, кого я знала, был стороной перемирия в конфликтах вспыльчивых и угрюмых меня с Джеем. Чуть худощавый, но жилистый, стал широким в плечах, двигался всё также ловко и любил обниматься больше всего на свете.
— Ты же понимаешь, да? Твоя сила? Боооже, — он, широко улыбаясь, приобнял свои щеки руками, — это просто обалдеть.
— А? — я деланно раздраженно повела плечом, облокачиваясь спиной к стволу ветвистого старого дерева. — Дай курить, у меня кончились на обратном пути.
В этом было наше сходство с обычными детьми — как и все, начали «баловаться сигареткой» достаточно рано. Вот только больше десяти лет как «отбаловаться» не могу. Но не суть.
— На, — всё ещё широченно улыбаясь протянул пачку Итан. — Иллин, ты не въехала, да?
— О чем ты? — первая затяжка прошла как по маслу. В этой «курилке» нас бы точно никто не спалил из старших, можно было расслабиться.
Итан чуть напрягся, стягивая улыбку к уголкам губ. Чуть закусил щёку изнутри.
— Иллин. Ты же понимаешь, что тебе достаточно лишь одной мысли, чтобы убивать людей?
Дым застрял прямиком в трахее.
— Ты что несешь, блять? — я кинула в лучшего друга слегла зашуганный взгляд.
— Нет-нет, — он виновато вскинул руки, — ты не так поняла. Я не про это. Просто именно оно меня тут надоумило кое на что. Просто выслушай, хорошо?
— Хорошо, — я кивнула. Я бы выслушала в любом случае. Боже, да если он мне сказал свернуть кому-нибудь шею или спрыгнуть с отвесных скал, потому что так надо, я сделала не задумываясь. Это же Итан. Якорь, который держал весь мой персональный мир в гармонии.
— Помнишь, когда мы последний раз были в том селении, что ты сказала помощнику феодала? Нас тогда чуть не выгнали палками к границе, — он хохотнул. Серьезно, если бы не Итан, мы с Джеем хуесосили всех и каждого, абсолютно не следя за языком.
— Ну да, — я хмыкнула, — пожелала ему доброй ночи и чтобы он сдох, захлебываясь кровью, и что-то там про то, чтобы у него ребра торчали из спины, закрученный торбой.
— Именно! — Итан чуть ли не прихлопнул в ладоши. Странная реакция, конечно, на такую изощренную кровожадность лучшей подруги, но с годами привыкаешь ко всему.
— Не поним… Подожди, он же ведь реально умер? Там был сейчас другой? Он что-то там про это говорил, хуй знает, мне было лень слушать.
— Ну вот если бы слушала, то услышала бы. Нашли того мертвым, повешен на дереве, рот полон крови, ребра наружу, как еж, бррр, — Итан чуть дернулся, — всё, как ты сказала.
Он посмотрел на меня как-то слишком серьезно, будто опасаясь и извиняясь за то, что сказал дальше.
— А что если, твои умерли по той же причине?
Молча, я потянулась за второй сигаретой, чуть нервно сжимая пачку Итана. Самое ебаное в этой ситуации было то, что я уже над этим задумывалась. Отец, сестра. Мать. Совсем мелкой, каждую ночь, закрывая глаза перед беспокойным сном, я представляла жизнь, где их нет. Где я абсолютно одна, делаю, что захочу. Возможно, именно эти мечты не давали мне сорваться и заставляли дальше жить.
Я же живучая. Отруби одно — вырастет другое. Грубо, с рубцами, но вырастет.
Почему только мать это не коснулось? Следуя вот этой всей логике, она отделалась слишком просто. Какая-то болезнь. Я даже не знала, жива ли она. Просто считала себя сиротой, практически с рождения.
Итан не знал бы меня слишком хорошо, если бы не сказал:
— Да, насчёт матери я тоже задумывался. Может, она просто не совсем «обычная»? Может, она специально что-то скрыла, чтобы их переселили на главный остров?
Я промолчала.
— У неё было что-то… такое? Вещие сны, предчувствия, что-нибудь?
Кивнула.
— Да. Были, — яростнее необходимого, затоптала окурок в рыхлую землю. — Не хочу об этом говорить.
Теперь кивнул Итан.
Повисла тишина.
Он передернул плечами, двинулся ко мне, вытащил из пачки, зажатой в моей ладони, сигарету, прикурил, и прислонился спиной к шершавому стволу рядом. Его теплое, даже сквозь слои толстовок и плаща, плечо, как всегда давало чувство поддержки и такого необходимого присутствия живого человека рядом. Кому не плевать. Кому ты очень дорог, равно как и он тебе.
— Мысль, — затянувшись, он продолжил этот эфемерный диалог.
Я вопросительно подняла вверх правую бровь, даже не смотря в его сторону.
— Это же самая необычная вещь в мире. Только мы способны на мышление. Вершина цепочки эволюции.
— Типа воображение, или что? — я даже хохотнула. Звучало всё это так коряво, так глупо.
Если бы, по своей сути, не было правдой.
Жаль только, что в том возрасте мы просто не понимали, или были ещё слишком юны, чтобы понять.
Но именно тогда, в тени раскидистого, мокрого, старого дерева, мы напару с Итаном ломанно нащупали эту ниточку, которая привела к череде важных решений, характеризующих меня сегодняшнюю.
Мысль — не стихия. Это не набор приемов. Не механизм и не ружье.
На младших курсах я слегка завидовала тем, кто владел чем-то конкретным в совершенстве. Мне казалось это правильным и органичным — уметь что-то одно и быть в этом лучшим. А не все помаленьку, но в итоге ничего в совершенстве.
Мы проводили ночи в библиотеках и на тренировочных полигонах, вечера — на полигонах и на миссиях, дни —на парах и тренировках, утра — в комнате кого-нибудь из нас троих, потягивая кофе и стараясь курить в окошко так, чтобы не сработали датчики дыма. Джей с Итаном ломали головы, как материализовать эту самую «мысль». Ни одного упоминания в книгах, ни одного — в учебниках, пару преподавателей, кажется, что-то понимали из нашего объяснения, но помочь не могли.
Нгаи всерьез заинтересовался нашим увлечением и от всей души помогал нам. Как-то на тренировку Итана я притащилась со скетчбуком, рассевшись на траве и поджидая друга. Сразу после нам надо было идти знакомиться с новым директором, который вызвал нашу троицу лично к себе.
Поговаривали, что он был очень молод, с проникновенными темными глазами, пепельными волосами, лихо уложенными набок, длинными пальцами и дудловатыми венами на предплечьях, тыльной стороне ладоней и горячем члене.
Последнюю деталь уже знала только я, рассматривая нависающего надо мной обнаженного Кайдена каждую ночь, что нам удавалось проводить вместе. Дел у директора Кираи было много, поэтому иногда он скручивал меня над столом в своем кабинете, торопливо скинув с него все важные бумаги, яростно сжимал мою поясницу и самозабвенно стонал, кончая в меня.
— Рисуешь? Итан скоро закончит.
Нгаи прошуршал полами плаща незаметно, тихо оказавшись рядом. Из всего тренерского состава мне он нравился чуть ли не больше всех: хладнокровный, спокойный, вдумчивый. Осознанный взгляд точь-в-точь как у меня. В тот день было всего лишь слегка пасмурно, даже солнце пробивалось сквозь ртутносерые тучи. Но по привычке никто не снимал плащи или дутые бомберы с глубокими капюшонами. Приспособленность жить в сырости и без солнечного света — навык, будто бы заложенный в ДНК, всех рожденных на скрытых островах.
— Рисую, — я утвердительно кивнула головой, не отрывая взгляда от черных полос карандаша на плотной бумаге.
— Кто или что это?
Нгаи заглянул мне за плечо, всматриваясь в рисунок.
— Хаос. Он один из четырех фундаментальных сил природы.
— Четырех?
— Сильное и слабое ядерные взаимодействия, гравитация, электромагнетизм.
— О, — Нгаи задумчиво почесал лоб.
Со стороны это всё выглядело как прием у детского психолога. Знаете, вот когда вас просят нарисовать рисунок на определенную тему, а потом спрашивают, что именно здесь изображено, в чем смысл, что ты видишь на нем, складывая цепочки ассоциаций.
— А остальные тогда?
— Ещё не придумала, — я оторвала взгляд от карандаша, поворачивая голову к тренеру. Заметив, что он искоса разглядывает мои рисунки, спешно накрыла их рукой.
— Извини, не хотел подсматривать, — учтиво бросил Нгаи. Чуть смутившись, он двинулся в сторону площадки, где Итан уже протирал свои катаны и аккуратно пытался впихнуть их в ножны. Он только начинал с ними тренироваться, от того боялся лишний раз не стряхнуть с них пылинку.
Ещё бы — эти катаны подарила ему я на день рождения.
— Слушай, — Нгаи как-то слишком спешно обернулся. — А что если эту мысль можно материализовать? Оболочка у тебя, считай, готова.
И ушёл, пригвоздив меня осознанием к траве.
Чёрт.
Если этот парень не гений, то когда кто?
Рука с карандашем дрогнула, пришлось её опустить на землю, сгребая ногтями зеленый райграс. Это Нгаи ещё не знал, что у меня в комнате тонна скетчбуков и альбомов, заполненных целый миром. Пусть и черно-белым. Миром, который появлялся в моей голове вечерами, когда все расходились спать, оставляя меня наконец-то одну.
Мне так привычнее и мне так спокойнее.
Если моя сила — мысль, то я могу разложить по штрихам целую вселенную. Как именно это сделать — понятия пока что не было, но долгожданный сдвиг с мертвой точки произошел. Остальное, как обычно, придумаю на ходу.
Ведь теперь была оболочка. Это самое главное.
Итан милейше чихнул, уведомляя о своем присутствии.
— Пошли? — он протянул мне руку, помогая соскребстись с травы. — Есть хочу безумно, скорее бы всё закончилось.
— Держи, — перекинув рюкзак вперед, вынула бутылку с водой и аккуратно завернутый в крафтовую бумагу сэндвич.
— Лучшая, — Итан набросился на еду, параллельно буркая с набитым ртом на пропавшего Джея.
Тот догнал нас уже у входа в корпус.
— Щас такууууую видел, - он, чуть ли не мурлыкая, довольнейше протянул букву «у», закидывая руки за голову.
— Ну-ка, — хмыкнув, я заинтересованно дернула бровями.
— С левого корпуса, курс второй или третий, столкнулись в лаборатории. Ух, — Джей улыбался от уха до уха.
Он, кстати, всё-таки потом с ней встречался, пока Итан усердно ухаживал за нашей однокурсницей. В тот год мы суперорганично разбились по парам, только вот в отличие от них, я спала не со студентами, а с директором.
***
Голова трещала на все лады. Ещё бы, не евши дня два или три, кое как перебиваясь водой, сигаретами и кофе, сваренным в спешке на углях. Дышать в камере становилось всё сложнее и сложнее. Хриплый кашель от курения пробирал до ребер.
По ту сторону стены было не лучше. Саске сидел уже часа пол как, не шевелясь, с закрытыми глазами, и кажется даже не дышал.
На последнее я надеялась.
С другой стороны, если бы не его присутствие, было бы скучно. А ещё честнее — я бы давным давно постыдно отрубилась. Будто услышав ход моих мыслей, он медленно поднял чуть подрагивающие веки.
Глаза, прикрытые черные вороньими прядями, были нескончаемо грустными. Безжизненными. Сухими, как засохшая черная краска. Без блеска. И, что самое страшное, абсолютно тусклыми.
В них не зиждилось ничего.
Этот взгляд напоминал меня в детстве — полностью осознанный, но отстраненный настолько, будто бы и не здесь. Будто он давно умер или знает абсолютно всё.
Если бы мы не были заперты в тюремных камер, ощущение, что он сиганул со скалы или перерезал себе горло, не задумываясь ни на мгновение.
От этой мысли неприятно зажужжало под сердцем.
Ненависть не берется из ниоткуда просто так и никуда не исчезает.
Этот мальчик одновременно мне напоминал и саму себя, и Итана, и Итачи. Под глазами начали закладываться темные впадины, и в этот момент мне безумно захотелось их разгладить, убрать, уничтожить.
Именно, что мальчик.
Насколько лет он меня младше? Если я старше Итачи, то этого и подавно. Вроде бы, ему должно быть в районе 17-19 лет. Казалось бы, рослый парень. Но образ маленького, пухлощекого Саске с той фотографии, которую Итачи хранил в самом труднодоступном месте на свете — у своего сердца — никак не хотел перестать накладываться на того ублюдка, что сидел напротив меня на дощатом полу ебаной камеры.
Это всё от усталости, бессонницы и, кажется, кровопотери. Металлический запах лишь усиливался, пока до меня не дошло, что истекаю тут кровью не только я. Последним тревожным звоночком стало то, как Саске дерганно выдохнул, вновь устало закрыл глаза, а потом его тело вмиг ослабло и шумно завалилось набок.
— Блять, — полузлобно шикнув, я вытянула шею, чтобы попытаться рассмотреть получше.
Бесполезно.
Пришлось злобно откинуться затылком в стену, прикрыв глаза.
Из полудремы меня вытащил такой пронзительный и звонкий рев, что я бы в жизни не предположила, что он может принадлежать женщине.
— Пятая, простите, мы не знали!
Звонкие цоканья каблуков и шлепки трех-четырех прорезиненных подошв о пол оглушили, а вопли приближались, отскакивая от глухих стен в царапающее извилины эхо.
— ВЫ СОВСЕМ УЖЕ СДУРЕЛИ, БОЛВАНЫ? КАКОГО ЧЕРТА ПЛЕННИКАМ НЕ ОКАЗАНА МЕДИЦИНСКАЯ ПОМОЩЬ?
Никто больше не смел вставить и слова, пока она покрывала их всеми словами с ног до головы. Хладнокровно, выдержанно, но будь я на их месте — просто нырнула в первую попавшуюся яму и назвала ее могилой.
Но какой-то смельчак все же нашел ответ.
— Это преступник деревни и засланный иностранный шпион, Цунадэ-сама. Для таких у нас не предусмотрено подобное.
Цоканье каблуков резко прекратилось.
— Это — ЖИТЕЛЬ деревни и международный ПОСОЛ, — громкий цок, будто от удара, — немедленно доставить их в больничное крыло. Немедленно — значит немедленно. Сообщить мне, когда закончится первичный осмотр.
***
Знаете, вот это состояние, когда ты вроде спишь, а вроде бы и нет. Два мира подернутой пеленой висят на обратной стороне бордовых век, не давая упасть. Ни туда, ни сюда. Больше походит на какой-то полусонный бред или отрывочный бредоватый сон.
В этом бреду было всё и сразу.
Там был Дейдара. Мы привычно сидели на подоконнике в его комнате и лениво курили в окно, за которым непроглядной стеной топил дождь. Он мягко сжимал мою голень одной рукой, второй наматывал на палец длинную прядь своих ярких длинных волос. Сигарета дергалась время от времени вверх-вниз, зажатая в его пухлых губах. Докурив, и плавно, с ленивым щелчком, отправив окурок в открытое окно, он, как и делал это всегда, положил руку мне на затылок, чуть сжимая короткие выбеленные пряди. По-хозяйски притянул к себе, сразу заполняя весь мой рот своим языком. Целовал он всегда мокро, горячо, с оттягом, властно. И трахался точно также, издавая при этом такие сладкие глубокие стоны, что можно было кончить, просто слушая их.
Дейдара, по сути, открыл мне глаза на то, что парень должен вести себя в постели именно так, а не молча хрипловато дыша, давясь нечленораздельными звуками.
В этом бреду тут же оказался уже Итачи. Мы лежали спинами на влажной теплой траве, над головой в небе висела полная луна, затапливая сопки и прилегающие луга холодным приглушенным светом. Теплое плечо упиралось в моё, бедро соприкасалось с его, руки по всей длине были прижаты плотно друг к другу. Он молча повернул голову в мою сторону. Прядь черных волос медленно сползла к переносице. Я помню, как боялась тогда пошевелиться, лишь бы не спугнуть, как ворона: моргни, и у он улетит. Но Итачи вместо этого бесшумно поднялся на локте, откидывая волосы с лица назад, второй рукой оперся о землю рядом с моей талией и, медленно наклонившись надо мной, легко поцеловал в губы. Моя рука моментально и дергано сжала его сетчатую футболку, притягивая как можно ближе к себе. Выпустить ткань из рук означало бы так шедеврально проебать момент.
В этом бреду тут же оказался Итан.
Мы оба были в таком душевном разъебе, что аж вой от боли и бессилия. Оба зашуганные, будто бы загнанные в угол, одни против всего мира, или весь мир против нас двоих. За окном падал снег уродливыми хлопьями, свинцовое небо то тут, то там, бликами отражало водную гладь, вырисовывая багровые всполохи время от времени. В раскрасневшихся глазах стоял сухой плач, а в груди — так много слов, которые хотелось проорать. Но вместо этого мы так и стояли, цепляясь взглядами друг за друга, как за спасительную соломинку. Как тогда, нам редко было настолько хуево. Обоим.
Друга у друга, казалось, было только мы. Понимающие без слов, вдвоём в этом море ненависти, мыслей о суициде и боли. Он рвано выдохнул, приблизившись ко мне на шаг. Понимая без слов, как-то сама по себе, голова наклонилась чуть вбок, а тело приподнялось на цыпочки. Губы предательски суховато разлепились, целуя его в ответ. Не прикасаясь друг к другу руками, виновато, стыдливо, осознавая, что это всё неправильно — так с придыханием и целовали друг друга, пытаясь отмахнуться от логики и голоса осуждения в голове.
Просто было надо.
В этом бреду вдруг стало невыносимо тихо, темно и пусто. Можно было услышать звон в ушах и шорох от вращения планет. Сознание подкинуло последние события как-то слишком резко, противными черными лапами возвращая в этот бредоватый сон.
Из-за непроглядный тьмы показались два огромных перепуганный ониксовых глаза, а сразу следом — они же, но с невыносимой болью и ненависти к самому к себе.
Я резко распахнула глаза, ухватив чью-ту руку, считающую мой пульс на левом запястье.
— Как он?
Получилось глухо, сухо, почти не обеспокоенно.
Девушка-медсестра от неожиданности отпрянула от моей койки.
— Как Вы себя чувствуете?
В ушах ещё немного звенело, зато головная боль практически сошла на нет, тело в целом буду накачали чем-то приятным, о чем свидетельствовал большой пакет физраствора, чуть качающийся у прикроватной капельницы. Открытые раны были плотно забинтованы, кое-где кожа на лице стягивалась под клейкой лентой пластыря, но отвечая на её вопрос — нормально. Если она спрашивала про физическое состояние.
— Нормально. Извините, если напугала.
Девушка с облегчением качнула головой.
— Как он?
Спросила снова и тут же закусила губу. Черт бы тебя разобрал, Шерпа, что у тебя в голове твориться. Но на то были причины, как бы я не пыталась их загнать поглубже в мозг.
Я была почти без сознания, когда камера открылась, и в нее юркнули двое в белый халатах с носилками. По приглушенному копошению по ту сторону стены было очевидно, что с Саске проделывают то же самое. Солнечный свет, когда нас обходными путями доставляли к больничному крылу, противно царапал сетчатку. На полпути, четверо медбратьев поравнялись — идти рядом друг с другом помогала широкая дорога. Ощущение чужого взгляда на своем лице на миг прожгло кожу на скуле. Из последних бессознательных сил я повернула голову в сторону Саске, так же бессильно качающегося на носилках.
Он смотрел не на меня вовсе. В какую-то пустоту в своей голове, пытаясь увидеть в непроглядной темноте хоть что-то. Веки чуть приопущены, губы слабы сжаты. Будто вся тяжесть мира сейчас осела на его широких плечах. Мой взгляд опустился вниз, наконец-то я могла рассмотреть его ниже груди, не скрываемой бетонной стеной тюремной камеры.
Я судорожно выдохнула.
Там, где должно быть предплечье не было ничего. Кровь мерзкими лужицами лениво текла на землю. Весьма непредусмотрительно — потом медбратам, видимо, придется убирать всю это кровь. Шов рубашки был почти черным, впитав в себя столько крови, сколько мог.
Мне почему-то не хватило больше сил на это смотреть.
Одно дело самолично вырвать эти руки и задушить потом его горло, другое — видеть это, лежа на носилках, по инерции дергаясь от каждого шага несущих. Чтобы прийти в себя, пришлось снова посмотреть на его лицо. Безжизненное, серое.
Я готова была многое увидеть в этих глазах, но точно не ЭТО. Я была готова встретиться с каким угодном взглядом — полным ненависти, обжигающим, ноющим у ресничного пояска, высокомерным, отталкивающим, но не этим. Не таким.
Серьезно, дайте этому парню ружье — он не задумываясь засунет дуло в глотку и выстрелит. Может быть и дважды, если наверняка первый не убьет его самого моментально. Или будет жать до тех пор, пока обойма не закончится, а потом, выдернув катану из-за спины, по рукоятку засадит себе в живот наискось, дотягиваясь до сердца.
Из уголка глаза, набухнув, плавно переливаясь на щеку, упала слеза. Потом ещё. И ещё.
Если бы мне могло стать еще хуже, непременно стало. Захотелось вскочить, вдарить ему хорошенько, мол, а ну давай тут, прекращай убиваться. Пойдем попиздимся. Пойдем хорошенько поорем друг на друга. Ну, ты чего, твою мать!
А когда его взгляд приобрел осознанность, и эти самые глаза, мокрые, выцветшие, беспомощные, посмотрели в мои, мне захотелось самой пойти к ближайшему обрыву и сигануть с него со всей дури.
Не смей, блять, быть таким. Не вздумай сдаваться. Будь мудаком. Будь последней мразью. Пожалуйста.
Его нос чуть дернулся, сдерживая и без того бесшумный рефлекторный всхлип. Я прикрыла глаза, больше не находя в себе сил выносить это. Вся гневная бравада будто испарилась, оставляя неприятный тошнотный осадок из боли и сочувствия. И, что еще хуже, понимания.
Не так всё должно было быть. Вот совсем нет так. Я должна была лупить его до потери сознания, он, подогреваемый гневом и непониманием, должен был плеваться желчью, выламывая мне руки. С этой картинкой в голове я наконец и отрубилась, очнувшись лишь поздней ночью от шороха пришедшей медсестры.
— Ну так?.. — не хотелось бы быть настырной, но ответ на вопрос хотелось получить ещё больше.
— Кто именно? — девушка чуть схмурила розовые брови, поправляя капельницу и записывая что-то в принесенный с собой планшет.
— Учиха, — голос противно шелестел, безумно хотелось пить и курить.
Девушка ещё сильнее нахмурилась, гадая, что мне надо было от него. Добить? Или так, прицениться к ситуации?
— Стабилен. Переведен в интенсивную терапию.
Жить будет. Чуть было облегченно не вздохнула, но вовремя успела замаскировать звук, протягивая свободную от катетера руку к девушке напротив.
— Шерпа. Или Иллин. Два имени.
Она, как и все предыдущие, кинула на протянутую руку многозначительный взгляд.
— Я, блять, посол, а не террорист, — их эти взгляды уже начинали заебывать.
— Сакура, — чуть сжав пальцами, неуверенно протянули в ответ.
— Спасибо, Сакура.
Не сказав больше ни слова, Сакура торопливо покинула палату, оставляя меня в полной тишине, которую хотелось разбить тяжелым молотом. Желательно, аккурат по моей пепельной голове.
Ненависть не берется из ниоткуда. Если задуматься, по закону сохранения всего в природе, изначальное отношение к кому-либо взяться из пустоты не может. Значит, даже наши первые чувства к человеку:
а. Либо существовали ещё до того, как мы с ним встретились, либо
б. Их попросту не существует
Курить захотелось ещё больше. Что теперь делать со всей этой ненавистью было абсолютно непонятно. Зато откуда она взялась — яснее ясного.
