***
Из деревни, будто по какой-то странной теории заговора, испарились вообще все. Наруто, Хината, Ино, Сакура, Сай — на миссии. Шикамару, Чоуджи и Неджи — в Суне по делам Пятой. Рок Ли не вернулся ещё с предыдущего задания. Вообще все. Все. Разом. Первый день февраля с самой первой секунды меня заебал. Пролила кофе, умудрилась обжечься, ударилась округлой косточкой на стопе о дверной косяк. Хотелось швыряться стульями, ей-богу. Тоже старая привычка, которую, на самом деле, боялся Джей. Он знал, если я кидаюсь стульями — всё, пиши пропало. Лучше просто где-то забаррикадироваться и переждать бурю. Вспыльчивая же, но отхожу точно также быстро, если не бесить. Старалась думать о чем угодно, но только не о приближающимся юбилее. Реально же юбилей, причем такой солидный. Пятая вызвала к себе сменить протектор, ни с того ни с сего. — На. — А зачем? — Ты когда-нибудь затыкаешься?! — Извините, Цунадэ-сама. Новый протектор практически ничем не отличался от старого, да и не сказать, что приходилось так уж часто носить. Редко, в пути, исключительно для прикрытия своей задницы и репутации Пятой. Такой же металл со знаком Конохи, такая же повязка. Вот только цвет отличался — новый был черным, под стать всей моей остальной «экипировке». Широко улыбнулась в несчастный протектор, за который чуть ли не получила по шее. А потом опять какая-то глубокая внутренняя тоска. Даже если не хочешь думать — оно думается само по себе и за тебя. Ближе к полночи спустилась вниз. Мало ли, чудо свершится какое. Но чуда не свершилось. Никого и ничего на пороге. Как и всегда. Да и ладно, да и подумаешь, да и больно надо бы было, честное слово. Протянула руку к одинокой бутылке - да так и одернула возле нее. Ладонь как-то обессиленно упала на твердую столешницу. С днем рождения, Иллин, что ли. С юбилеем.***
Никто не вернулся ни утром, ни днем. — Случилось чего, Шерпа? — Да не, Теучи-сан. Всё в порядке. Просто по работе всякого навалилось. В Ичираку никого не было, а Теучи, как обычно, завалил мне всю пиалу помидорами от всего сердца. — Как у Вас дела, Теучи-сан? Попыталась перевести тему. А то и правда сижу тут с кислой рожей, совсем уже расклеилась. Просто, каким бы человеком ты ни был, все равно приятно получать на свой свой день рождения поздравления, какие-то подарки, даже цветы, будь они неладны, открытки, хлопки по спине и всё в этом духе. У меня же была только горячая пиала рамена, которая и то не могла отогреть и расшевелить. Днем встретила Куренай — она прогуливалась по тихим заснеженным улицам Конохи. Встретила Эбису, который всунул в руки огромную папку с бумагами. Встретила Ямато, который коротко кивнул, здороваясь. Да в целом больше-то и никого. Не то, чтобы у меня был выходной, просто переделала уже все дела, а Шикамару не возвращался. Пока что всё ещё он был главным, и этот статус ему был к лицу. Вечером послонялась по тренировочным полигонам, чтобы форму не терять. Но даже двигаться было как-то то ли лень, то ли грустно, не разберешь. Накинула обратно пальто да поплелась на окраину. Свет в доме через дорогу не горел — Учиха тоже не вернулся с миссии. Казалось, что свет не горел вообще нигде. Во всем этом мире. Весь вечер гипнотизировала бутылку, сидя на кухне. Но в горло не лезло, и настроения никакого не было, вот правда. Пришлось убрать на место, еле как дотягиваясь до верхних полок. Ближе к полуночи спокойно поднялась на второй этаж, замоталась в плед на новом диване, который так органично сюда вписался поодаль от кровати, да читала свою единственную Ича-Ича Рай. Вставала пару раз от силы - один за водой на рабочем столе у окна, второй — в уборную да глаза промыть заодно. Всё-такие решение организовать тут, на втором этаже, еще один санузел имело смысл — не надо переться на первый этаж, когда итак как-то грустно даже сидеть на мягком диване. Часы на рабочем столе уверенно двигались к третьему числу. Глянула в окно — заснеженные сопки с горами всегда успокаивали, такой вид медитации, что ли. А часы безбожно громко тикали, на всю площадь, отсчитывая последние минуты моего дня рождения. Снизу раздался не то, что стук, а будто кто-то просто пытался мне выломать к чертям дверь. Дернулась, аж книгу выронила. Пока спускалась, споткнувшись на ступеньках, сёдзи ломать не прекращали. Открывать было немного страшно, что там случилось такого чуть ли не посреди ночи. Опять война? Отодвинула сёдзи, набравшись мужества. — Ты меня бесишь!! Тупица!! ДА откуда мне знать как выглядит этот чертов Глен или как его там??!! Я вообще не пью!! Я не разбираюсь в этом дерьме!! Теме!! Ни доброй ночи, ни привет, ни насрали. — Я итак пер с миссии со всех ног, идиотка, чтобы успеть!! Да пошла ты со своим днем рождения знаешь куда!! Полудурошная!! Бесишь меня, а!! Ты хоть представляешь, как на меня смотрели, когда мне пришлось это покупать, а?! А я стою и слов-то найти не могу. — Я не имею понятия, оно, не оно! Пошла к черту, знаешь!! И что ты стоишь молчишь?! Какого хрена улыбаешься?! Я тебе клоун или что?! Ты совсем уже охерела в край, идиотка!! Я никогда не видела Учиху таким. Стоит, орет, чуть ли руками не размахивает, весь перекошенный, запыхается, еле дышит, реально походу со всех ног пер со своей миссии. А мне отчего-то так приятно, что ли. Чуть ли не весело. Нет, ну правда. Запомнил же ведь, мчался, чтобы успеть, сам сказал. Слово не воробей — вылетит не поймаешь. Спустя столько времени сам пришел, постучал, чуть дверь не выломал. — Так ты только с миссии, что ли? Голодный? Есть хочешь? Учиха реально чуть ли не задохнулся. Стоит тут, выкладывается, орет всё, что хотел проорать, а ему в ответ чуть ли не тепло улыбаются и спрашивают, голодный ли он. — ДА ни черта я не хочу!! Хочу в душ, спать и всё!! — Да у меня сходишь, чего ты. Я пока чего-нибудь тебе организую. Несчастная бутылка, сжатая ладонью перебинтованного протеза, чуть ли не разлетелась на части. — Полудурошная. Прошипел как шестнадцать змей. — Да чего ты, а, — аккуратно забрала у него бутылку из ладони, мало ли, еще разобьет мне на пороге, жаль виски. Сунула её себе подмышку. — Пойдем. Вместо бутылки всунула туда свою ладонь, накрывая сверху, пусть лучше ее сломает, чем виски. Тыльную сторону накрыла снизу второй ладонью. —Пойдем. Расскажешь, как миссия. Всё хорошо? Ничего не повредил? А Учиха как-то резко стих. Стоит, смотрит на свою перебинтованную ладонь протеза, крепко сжимаемую моими ладонями с двух сторон. — Пойдем, не май месяц. Еще замерзнешь. А он стоит и смотрит. Молчит. Пришлось тянуть за собой в дом. Переступил порог, всё ещё не сводя этого странного взгляда с переплетения у себя на ладони. — Ну, что такое? Пришлось чуть тряхнуть. А он вообще ни в какую, всё смотрит и смотрит. Что ты там увидел такого в моих ладонях-то? Или не в моих, а в своей перебинтованной, зажатой между моими? — Чего накидка грязная, а? Дай сюда. Стоит и смотрит, но теперь уже в пол. Потому что мне пришлось расцепиться, чтобы задвинуть сёдзи, поставить бутылку на стол, и чуть ли не стянуть с него накидку. Пыльная какая-то, где только пыль вообще умудрился найти в такой заснеженный февраль? Гений. Почистила, повесила на вешалку у входа. — Да разуйся ты ради бога. Устал небось столько на ногах. Стоит и смотрит, всё ещё в пол. Ладно, пусть смотрит, может что красивое увидел. Кинула в ванную огромное полотенце и ещё одну свою толстовку. Небось опять скажет, что гелем для стирки воняет, да и бог с ним. Пришлось чуть ли не запихать его за дверь, наспех объясняя как и чем пользоваться в душе. Странный какой-то. То орёт, то в оцепенение какое-то впадает. Вышел уже более менее в себе, вроде бы. — Гелем для стирки воняет, — сел на привычный стул, тыкая себя в грудь. Я даже улыбнулась. Так и думала же. Пошурудил пальцами в мокрых волосах. — Не холодно? Посмотрел, выгнув бровь. Отрицательно покачал головой. — Ешь тогда. Не знаю, варят ли тут у вас том-ям, но это мой любимый суп. Поставила перед ним огромную пиалу и риса в придачу. Ел медленно, молча, вообще странный какой-то, правда. Нацепив очки, зарылась в бумаги, пока тот молча ел. — Вкусно? Пришлось повернуть на него голову из бумаг и задать этот вопрос, почувствовав на себе его взгляд. Коротко кивнул, опять уткнулся в суп. — Как миссия? Всё в порядке? — Вполне. Зачистил пару противных логов. — Один был? — А с кем еще? — пожал плечами, насыпая риса в суп. — Наруто занят. Кивнула. — Видела его? — Да, пару раз заходил на чай. Всё в порядке. Ну, либо не говорит. Вообще, мне кажется он к тебе приходил, но тебя не было. Учиха как-то странно поднял и опустил одну бровь. — С чего взяла? — Не знаю, — пожала плечами, поправляя очки, — чуйка. Продолжил дальше молча ковыряться в своем супе. — Очки зачем? — Астигматизм. Иногда от нервов зрение проседает, вижу плохо. А работа бумажная, сам понимаешь. Приходится. Чай будешь? Опять просто молча кивнул. Странный, что он, что эта полночь. — Ты не должен был, — поставила перед ним тяван, кивнув на бутылку. — Я в курсе. Ну хотя бы такая же бестактная бестолочь, уже хорошо. Молча доел, естественно, всё за собой помыл, можно было даже не сомневаться, сел обратно, попивая чай. Можно было наконец-то закурить. Потому что курить, пока кто-то ест — неприлично. Пошурудил опять пальцами в волосах. Сохли они у него на удивление быстро. — А хочешь второй этаж покажу? Я там ремонт сделала почти полностью. Учиха как-то тяжело вздохнул, прикрыв веки. — Лоджию несчастную построила? — Да! — широко улыбнулась, от чистого сердца. — И не только. Да там много всего, пошлии. Встала на ноги, опять протягивая к нему руку. — Пошли-пошли! Учиха на ноги нехотя поднялся, но отчего-то не шёл. — Да пошли уже, а, — не церемонясь, просто взяла за его перебинтованный протез и потащила наверх. Было почти слышно, как он шипит. Псина же, ей-богу. Пришлось отцепиться, подталкивая в отремонтированный второй этаж. — Как те? — Так себе. — Да ну тебя, а. Смотри, диван какой. Я за него чуть не подралась с одной цацой. Скрестил руки на груди, недовольно всё рассматривая из-под нахмуренных бровей. — Зачем две уборных? — Чтобы ты спросил, — цокнула в ответ. — Удобно мне так. — Это бесполезная идея. — Тебе никогда не угодишь. — Это правда, — кивнул. Махнула на него рукой, подходя к огромному окну. — Смари, — продемонстрировала небольшую застекленную дверь, выходящую на лоджию. — Бесполезно. — Удобно. — Бесполезно. — Удобно, теме. Закатил глаза, цокнув. — Фу, блин. Ты тоже эту похабщину читаешь? — Какую? Пришлось ползти обратно, потому что Учиха поднял с пола упавшую туда Ича-Ича Рай, когда он ломал мне дверь. — Что значит тоже? — Какаши эту дрянь читает, вообще всегда, — пренебрежительно кинул на пустую полку пустого книжного шкафа, что был ближе к нему. — Это сенсей который ваш? — Типа того, — пожал плечами. — Даже на испытании команды после Академии читал, совсем уже. Ни стыда, ни совести. Учиха как-то устало плюхнулся на диван. Правда, небось, устал уже на ногах. Протер глаза. — Интересно, — я даже улыбнулась. Оказывается, теперь вероятность с тем самым одним любителем пересечься была многим выше. — Он же на миссии какой-то сейчас, да? — Видимо. Он сразу после моего суда выдвинулся. — Хм, — прикусила губу. Вроде обычный Учиха, также сидит, также разговаривает, огрызается, цокает, глаза закатывает. А хотя как мы до этого докатились? Как от ударов, кровищи, воплей, истошных воплей, мы дошли до того, что он теперь сидит тут, накормленный, в моей толстовке, чуть ли не домашний? Видимо, правда есть такие вещи в жизни, которые не объяснишь. Они будто происходят сами по себе, будто так и должно. Они складываются из многих-многих мелких деталей, которые образуют то, что мы имеем в конечном итоге. Соседние камеры, носилки до больницы, бесконечные драки, «он знает», мигрень в лесу, путь на его спине обратно до деревни, больничная койка, «останься», «Хината милая, правда?», бутылка скотча, косяк, протектор, который ему вернул Наруто, окровавленный кухонный нож, петля, носки с чертовыми клубниками, тяхан, записка на двери, помидорки, сломанная дверь, музыка в наушниках, миссия, та же самая палата, кофе на тумбочке, футон, деньги на кровать, опять миссия, «ты не один», ворон в кармане, пьяная моя туша, Новый год, «я не это имела в виду, прости», «я итак пер с миссии со всех ног, идиотка, чтобы успеть». Мне казалось, что лучше момента сейчас не придумаешь. Пора. Все равно, если ударит, то не в полную силу — физически правда подустал. Если разнесет мой второй этаж — ничего, у меня есть первый. — Я сейчас. Ринулась вниз, откапывая далеко-далеко в заначке несчастное металлическое ожерелье с тремя вытянутыми овалами. Точнее, его тоненькую часть, часть от основного, часть от нечто большего. У входа на второй этаж замялась. Как начать и чем закончить? В голове тысяча мыслей и тысяча слов, а озвучить не знаю, как именно. Рот толком не открывается, даже дышать как-то стало тяжело. Пришлось вдохнуть побольше, чтобы зайти внутрь. Главным было начать. Учиха всё также сидел на диване, наклонив голову и собрав руки в замок между коленями. Рассматривал какую-то мою картину на стене. — Эй. Чуть качнул головой, будто давай, я слушаю, что тебе надо. — Я должна тебе кое-что отдать. Я обещала это отдать. Но… Соберись уже, а. Взрослая из вас двоих тут только ты. — ...но сначала мне бы хотелось тебе кое-что сказать. Очень важное. Правда, важное. Поэтому, надеюсь, ты выслушаешь. Учиха просто переложил голову на другой бок, теперь уже смотря на меня. Абсолютно спокойно, с расслабленным лицом. — Я должна извиниться перед тобой. Мне стыдно, правда. Мне очень стыдно, и я надеюсь ты примешь мои извинения. Но, твоё право, в любом случае. Дальше речь не складывалась. Какое-то волнение сцапало грудь. Пришлось зайти глубже в комнату, практически вплотную к нему. Учихе даже голову особо поднимать не приходилось — я и стоя была не многим его выше даже сидящего. Сжала посильнее металл в руке, чтобы собраться. — Я была слишком малодушной, знаешь. И мне стыдно за это. Я же ведь спрашивала, спрашивала себя, а что если ты все знаешь? Что если эта правда убивает тебя? Что если ты винишь себя, ежесекундно? Но нет, я была слишком малодушной и настолько ослепленной какой-то собственной ненавистью, что не нашла ничего лучше, как вымещать тупую боль на бедном пацане, который мне в младшие братья по возрасту годится. Я не имела никакого права себя так вести, и я прошу меня за это простить. Он практически не моргал, всё также всматриваясь мне в лицо. — Я обещала отдать тебе это. Тогда я ещё не понимала, почему, зачем. Но я обязана отдать. И теперь я понимаю, зачем. Тебе решать, принять это или нет, но я просто тебе отдам. Это, знаешь, было с ним так долго, так близко. А ты - нет. Это неправильно. Всё должно было быть наоборот. Старшие братья всегда должны рядом с младшими, а младшие — со старшими. И осознавать то, что у тебя этого не было, мне — очень больно. Потому что я… Пришлось чуть прохлопаться ресницами. Держи себя в руках. — ...потому что я припеклась к тебе, что ли. Прониклась. Я не понимаю, от чего и как, и как так вообще получилось, но.. Как есть. Потому что ты единственный, кто меня понимал в этой деревне как никто другой. Твой дом всегда был через дорогу, напоминая, что я здесь не одна. Наверное, благодаря этому я и смогла сделать это всё. У меня так много лет никого не было рядом, с кем бы можно было разделить хотя бы что-то схожее, а теперь… Опустилась перед ним на пол, укладывая на сцепленные ладони металл. — … принять или нет — твой выбор. И каким бы он ни был, я тебя пойму. Но, просто знай, что так он будет всегда рядом. То, что ты смотришь на мир его глазами — это одно. А это — осязаемо, наверное, не знаю, как правильно выразиться. Оно очень было ему дорого, но не было в мире ничего дороже тебя. Не объять его любовь к тебе и не объять ту боль, что живет у тебя в груди. Но… Учиха медленно разжал пальцы, принимая в них ожерелье. Опустил на него голову. Глаз — не видно, одни волосы повсюду торчат. Неизвестно, что в них творится, но надо было продолжать. — ...но если ты позволишь, если ты пустишь, я вытащу её из тебя, неважно, как. Я хочу хотя бы часть, хотя бы малую часть, забрать, разделить, потому что… Сглотнула что-то очень противное. — ...потому что дети не должны расплачиваться за то, что сделали взрослые. Дети должны оставаться детьми. Им не должны коверкать жизнь и ломать психику, они абсолютно ни при чем. А тебе сломали. Вообще всё. Он хранил твою фотографию, знаешь, вот здесь, — ткнула аккуратно в грудь, — чуть ли не вшитую в плащ. Она всегда была рядом с ним, а теперь это — может быть всегда рядом с тобой, на твоей шее, — опять пришлось сглотнуть свинцовый ком в горле, — я видела эту фотографию. знаешь, случайно. Ты там такой.. Мне показалось жизненно необходимым положить ледяные от страха ладони поверх его, сжимаемых ожерелье старшего брата с опущенной головой. — …ты был всего лишь ребенком. Ты был добрым, маленьким, улыбчивым ребенком, а у тебя забрали всё. Вырвали из груди, оставив там одну сплошную дыру. Её можно бы было, наверное, постараться заполнить, но как? Кому в этой блядской деревне это сдалось? Гребанный цирк уродов, блять. Я даже не представляю, какого это, просто вернуться вечером домой, радостный такой еще, что поделишься со старшим братом успехами на тренировках, а тебя выворачивают наизнанку. Тебе ломает жизнь собственная деревня. Да я бы лично каждого, каждого перетрясла за то, что они не знают, какой ценой им далась их спокойная жизнь. Радуются себе, спокойно живут, ведь они не знают, ведь за всё это пришлось расплачиваться детям, абсолютно несоизмеримой ценой. Я… Ком подступал. — ...я ненавижу этот чертовый мир, где дети должны страдать. Я лично пыталась его изменить, радикально, поэтому я понимаю тебя. Я творила столько же хуйни в прошлом, пока лучший друг не поставил мозги на место, чуть не убив. А потом… Я даже не представляю, что ты чувствовал, и как вообще нашел в себе сил, дойти до Академии после того, как тебя еле откачали от нервного срыва. А эти что? Вот же ж цирк, да, смотри, последний из Учих. Чертовы уроды. Хоть одна бы тварь подошла. По-людски. Что-то вытекло из левого глаза. — Хоть бы один попробовал поставить себя на твоё место. И мне так больно, знаешь, — хлюпнула носом, — мне больно за тебя. Ты просто был ребенком, который не знал, что ему делать. Ты был ребенком, понимаешь? Ты правда не знал. Ты не знал, что тебе ещё делать, а что еще сделаешь, когда тебе ломают психику и жизнь, а? Я даже не знаю, что должен чувствовать человек, когда тот, кого ты ненавидел и считал предателем долгое время, оказывается не тем, за кого себя выдавал, и любил тебя, до последнего. Да и после смерти, как оказалось, тоже. Я бы сделала всё точно также. Я бы разъебала к чертям этот мир за него. Я знаю, что ты винишь себя. И я хочу, чтобы ты постарался себя простить, хотя бы немного, пожалуйста, Саске. Что-то горячее вытекло из правого глаза. — Ты был ребенком, Саске, понимаешь. Ты не знал, что тебе делать, ты запутался. Но ты должен и уважать его выбор. Потому что он так решил, он решил умереть с улыбкой на лице и напоследок увидеть твоё лицо. Любимого младшего брата. Я никто, чтобы тебе это всё говорить, но я должна это всё сказать, должна, понимаешь? Просто потому что должна. Эта деревня — всё, что осталось. И именно поэтому я здесь, поэтому так настаиваю на союзе, который её защитит, поэтому говорю всё это тебе. Пожалуйста, Саске. Прости себя хотя бы немного, умоляю. Ты всего лишь одинокий, запутавшийся ребенок с поломанной психикой. Еле втянула воздуха. Дышать было слишком тяжело. — Я просто хочу, чтобы ты услышал. Ты не монстр. Ты не холодная эгоистичная мразь, ты добрый ребенок, которому сломали жизнь. Ты не грязн, не уродлив, не опорочен, ты не отвратительный. Ты заслуживаешь любви, заслуживаешь получать ласку и признание, ты заслуживаешь быть свободным ото всей этой боли. Прости себя, Саске. — Пожалуйста. Ощущение, что я скинула со своих плеч целый дом. Но Саске никак не реагировал, так и сидел с опущенной головой, с упавшими вперед черными прядями, с моими ледяными от волнения пальцами поверх своих теплых, в которых лежало ожерелье старшего брата. Я вообще не понимала, что дальше делать и как реагировать. Но всё стало понятным, когда на мои ледяные пальцы упали горячие тягучие слезы. И они не останавливались. — Боже мой, Саске, я не…. От волнения положила руки ему на плечи, а он сжал ожерелье в руках так, будто ничего дороже на этом свете на существует. Саске рыдал навзрыд. Тихо. Бесшумно. Даже плечи не двигались. Вообще ничего. А я не знала, что сделать. — Саске? Осталось положить ладони на его мокрые щеки. И это стало фатальным. Дерганно вздохнув, задыхаясь, теперь перешел уже в голос. Он ревел белугой. Не то, чтобы просто плакал. — Господи боже мой, иди сюда. Единственное, что я могла сделать, это залезть на диван рядом, сжать плечи, а он сам просто взял и потянулся к моим коленям, задыхаясь. Кольцом обняла плечи, подбородком утыкаясь в макушку, даже колени поджала, чтобы ему было удобнее так лежать на них. — Тшш. Пусть выходит. И оно выходило. Долго, болезненно, с тяжелым низким надрывом из груди. Не заметила, в какой момент начала просто качаться из стороны в сторону, как когда убаюкивают маленьких детей. — Всё будет хорошо. Прижалась щекой к макушке. Все колени в домашних штанах были уже насквозь мокрые, но вообще не волновало ничего, кроме этого забитого комочка, который позволил себе отпустить хотя бы сейчас, хотя бы на эти, казалось, часы, сколько я так просидела, не пытаясь успокоить, а пытаясь всё это принять. Меня дергало на каждое его дерганье плеч и сокращение широкой груди. Всё забрала. Неизвестно через сколько дерганье плеч сменилось рефлекторным каким-то иканием. Практически всё из себя выпустил, оставались побочные эффекты. — Пусти-ка, воды принесу. Аккуратно подняла его, усаживая обратно. Пока Саске вытирал рукавом моей толстовки всё лицо сразу, метнулась к рабочему столу, возвращаясь со стаканом. Пришлось опять чуть присесть перед ним, чтобы всунуть стакан в ладонь. Он еле отцепился от ожерелья, который всё это время сжимал, чуть ли не до крови. Выпил, постукивая зубами о каемку от покачивания из ребер. Забрала стакан, просто отставляя на пол. Лицо вообще нечитаемое, будто потерялся где-то, глаз краснющий, щеки мокрые. Даже второй глаз с риннеганом и то припух. — Пойдем умоемся, м? Полегчать должно, а то голова болеть будет еще сильнее. Как-то постарался кивнуть, еле поднимаясь на ноги. А ты еще спрашивал, зачем мне вторая уборная. Чтобы тебя туда чуть ли не довести, открывая кран с холодной водой. Юркнула вниз за успокоительным, лишним не будет. Когда вернулась — уже сидел в той же позе, не расцепляя рук на металле, рассматривая перед собой. — Выпей. Будет легче. Не колеблясь выпил. Убрала уже оба стакана на стол, мало ли. — Давай наденем? Плюхнулась опять на пол перед ним, подбородком кивая в его сцепленные ладони. Опять кивнул, еле как расцепил, поднес к шее и опять куда-то пропал. — Помочь? Кивнул. Видимо, вообще уже все силы ушли. Так его размазало. С горем пополам, обхватившись за его предплечья, подтолкнула, чтобы просунул внутрь свою чуть взлохмаченную от моей щеки и подбородка голову. Положил сверху на него руку, закрывая глаза. Из-под закрытых век опять потекло по щекам, но уже гораздо в меньших количествах. Просто остатки додавливали. Потянувшись, спрятала ожерелье под собственную толстовку, чтобы оно было ближе, насколько это возможно, к нему. Мне не пришло в голову ничего лучше, чем сделать так, как я делала всегда, пытаясь кого-то успокоить. Саму себя перед допросом с Пятой или возвращения с источников, где выслушала много лишнего, Джея, когда он напившись от неразделенной любви, точно так же проревелся у меня на коленях, Итана, когда он не мог собрать воедино несколько тактических военных практик, накручивая себя до ручки. Постаралась хотя бы чуть-чуть нагреть ледяную ладонь, приподнялась на коленях, протянула руку, выставив два пальца, дотронулась до чужого лба. Началось это в детстве. Когда нужно было перебороть панический ужас или страх — тык по лбу — оно отпускало. Когда нужно было собраться мыслями перед сложным экзаменом по эхолокационной технике в разведке — тык по лбу — оно отпускало. Когда нужно было принять решение на миссии, от которого зависела жизнь друга — тык по лбу — всё отпускало. Когда Итан, чуть ли не хныча от несправедливости, проигрывал со мной в споре о квантовой физике — тык его в лоб — оно отпускало. Когда Джей, напившись в невообразимую хламину после расставания с девушкой, изливал мне душу, обняв мои колени — тык его в лоб — и оно отпускало тоже. Должно же отпустить и в этот раз, да? Саске распахнул глаза. Обеими ладонями взял меня чуть ниже запястья, отодвинул, будто бы рассматривая два моих несчастных пальца, указательный и средний. А потом вернул их обратно, на лоб, закрывая глаза и накрывая сверху мой присогнутый кулак обеими ладонями сразу. Плечи опять затряслись. — Саске? Я… Я сделала что-то не так? Что случилось? Не отвечал, теперь бесшумно заливая слезами мою кисть. — Прости, я… Я обидела тебя чем-то? Да господи, я же тут с ума сейчас сойду, а. Только вроде успокоила, и вот опять. — Что не так? Мне убрать? Отрицательно покачал головой. Ладно. Придет в себя — расскажет. Рука уже затекла и онемела, если честно, но он не отпускал. Ради бога. Если тебе это поможет. Напоследок как-то тихо всхлипнув, аккуратно разжал. Даже пряди на лице и то промокли. Опять пришлось повторить ритуал со второй уборной, которая выполняла теперь свою роль на отлично. Оставила одного там, спускаясь за сигаретами. Огромную футболку, висящую на одном плече, всё-таки пришлось сменить. Промокла тоже. Нацепив майку с теплой кофтой, вернулась наверх, покурить на лоджии. Оставлять его сейчас без присмотра не представлялось возможным. Вышел как-то потеряно. Смотрит в пол, поджимая манжеты на запястьях. — Давай спать? Как-то опять то ли кивнул, то ли что. Убрала с кровати огромное покрывало, взбила ему подушку. Ну не вниз же мне его гнать. Да и на диван не влезет со своими-то ногами длиннющими. А к себе бы в жизни не отпустила. Пусть сегодня спит здесь. Внизу посплю я. Вышла покурить, чтобы он спокойно уложился, да и не смущать своим присутствием. Замотался в одеяло, спиной ко мне, оставив вещи на диване. Умничка. Всё правильно сделал. Постаралась потише прокрасться мимо него к выходной двери. Под успокоительными мог уже и уснуть, пока я скуривала три к ряду. Какое-то непонятное шевеление остановило, пришлось развернуться. Из последних сил махнул на кровать и на себя. — Мне остаться? Кивнул. — Ладно, я всё равно спать не буду. Закрыл глаза, утыкаясь виском в подушку. Попыталась сесть на диван — опять копошение. — Мне тоже лечь? Кивнул. — Ладно, я всё равно спать не буду. Несчастные промокшие домашние штаны оставила на диване, замотавшись с плечами в плед. Подоткнула на его сторону одеяло со своей стороны. Ну, как со своей. Мне просто нравилось спать именно на этой. Даже пьянющая в новогоднюю ночь рухнула именно сюда, оставив одну ногу на полу. Его спина всё ещё чуть подрагивалась на рефлексах, но уже абсолютно спокойно. Сгруппировалась, чтобы нечаянно его не задеть. Но он не засыпал. Даже под успокоительным. Пришлось повернуться на бок со спины. Положила аккуратно руку на плечо. Говорят, тактильные контакты очень помогают в таких ситуациях, просто чтобы восстановить баланс в мозгу. Повел лопаткой, видимо, чтобы скинуть руку, а в итоге — перевернулся ко мне лицом, слабо утыкаясь лбом куда-то в ключицу. Всем нам время от времени нужна простая человеческая забота и объятия, которые защитят от всего мира вокруг. Завернула его голову в кольцо рук. Пусть спит. Хотя бы так. — Спи. Но это уже сказала не я. Это была единственная фраза, которую он сказал за всю ночь. — И ты спи. Так и уснули.***
Когда Саске проснулся, он помнил, что ему приснился очень странный сон. В нем его кормили, прижимали к себе, успокаивали, говорили много важных вещей, которых он не слышал всю свою жизнь, всучали в руки ожерелье старшего брата, а напоследок — ткнули в лоб, как это смог сделать только старший брат. С той же силой, с тем же изгибом. Со всем. Сбоку раздалось странное сопение. Пришлось открыть глаза. Дом — точно не его. Кровать — точно не его. Одеяло — тем более. Гораздо теплее и больше, чуть ли не два на два метра. Перевернулся. Не сон. За его спиной спала Шерпа, поджав подушку обеими руками и откровенно сопя. Как живой, настоящий человек. Без всей этой своей ублюдочности. Лицо расслаблено, зубы не сжаты. Дерганно притронулся к шее. Нагретое за ночь теплотой его тела ожерелья почти примагнитилось к нему. Посмотрел на диван, на котором ночью из него выходила одна огромная металлическая заноза, мешающая дышать. Попробовал вдохнуть полной грудью — правда лучше. Правда легче дышится, правда легче. Правда. Ни одной мысли в голове, будто выкачали из нее всё дерьмо, осушили, высосали, вылили. Тихо встал, оделся, прикрыв дверь спустился вниз. Пусть спит. Она этого заслужила. Как вообще всё это произошло — черт его знает. Ему никогда не говорили такого. А это билось будто бы всегда в груди, не имея выхода, а теперь вышло. Вдохнул ещё раз — правда легче даже дышать. Уходить просто так показалось как-то странно и не очень… прилично, что ли. Да, пусть будет именно это слово. Постоял на первом этаже, просто вдыхая и выдыхая, пытаясь осознать, насколько легче. Легче было безумно. Решил сделать этой припадочной завтрак. От чего — да потому что. Потому что надо. Не жрет ведь ничего, о ключицу чуть лбом не порезался, только и хлещет свой кофе на голодный желудок, да курит, как паровоз. Тамагояки у него всегда получалось ловким, а тут было всё под рукой. И нафига продукты, если не ест? Такое ощущение, что только их с Наруто и кормит. С туркой тоже разобрался, сложного оказалось мало. Но первый заход ему не понравился — вылил. Второй уже был более менее на его вкус. Прибрался за собой, задумавшись. Видимо, всё ещё та горькая дрянь, что давала Шерпа ночью, не отпустила мозги. Всё как-то было слишком спокойным, каким-то безмятежным, что ли. Давно такого не было. Очень давно. Очень. Вдохнул ещё раз, на пробу — нет, всё также легко идет. — Ты чего тут? — раздалось из-за широкого зевка. — А? Заторможено обернулся. — Завтрак делаю, слепая что ли. — Понятно. Только в гардеробной, где надевала чистые штаны, до меня дошло, что он сказал. Реально без кофе ничерта не соображаю по утрам. Какой, нахуй, завтрак?! У тебя всё вообще нормально там? Вылетела в кухню. — Ты чего? Всунул мне в руки чашку, усаживаясь за стол. — Не жрешь потому что ничерта. Бесишь. Ну, хотя бы «бесишь» на месте. — Эм, спасибо. Пришлось просто сесть на свой стул, подгибая одну ногу под себя. Потянулась к запасной пачке, которая всегда валялась тут, чтобы дымить пока работаю внизу. Гляди-ка, даже бумаги все мои убрал. — Куда? Я не для того готовил, чтобы ты тут всё продымила. Жри давай. Потом кури. Окей, ладно. Пожав плечами, тыкнулась палочками в омлет. — Оч вкусно, спасибо, Саске. Точно. Мы же теперь оба друг друга по именам называем, видимо. Вот это поворот, конечно. Правда вкусно, съела вообще всё, залпом допивая кофе. Курить хотелось нещадно. Всунув в зубы сигарету, отвернулась к мойке, спешно забрав всю грязную посуду. А то опять начнет, что дымлю ему тут в омлет. Ничего не сказал. Забрала и его тарелку таким же быстрым движением. Итак готовил, чего еще посуду мыть. Вообще, опять странный. Что вчера, что сегодня. — А где моя та толстовка, кстати? — У Наруто. — Схуяли? — Долгая история. Закрутив кран и протерев руки, плюхнулась обратно на стул. Стряхнула пепел в тяван. — Ну ты уж постарайся. Цокнул, как и всегда. — Чай на себя пролил, криворукий потому что. Вот и в ней пришлось идти домой. — Ладно, это принимается. Затушила одну, подкуриваясь следующей. — Всё хорошо? Ты понял, о чем я. Как-то непонятно выгнул бровь. Встал налил себе ещё кофе. А потом, с какой-то радости — и мне. Кивнула в знак благодарности. — Да. Наконец-то родил, усаживаясь обратно. — Что бы ты не думал, я сказала все серьезно и то, что я думаю. Саске как-то не задумываясь чуть подправил ткань моей толстовки у себя возле ключицы. Так, где оно висело. — Оно двойным у него было. Если не знать — не увидишь. И, опять же, чтобы ты не думал там — это очень полезно. Так делать. Всё нормально и не вздумай себе что-то придумывать. Можешь делать так хоть каждый день у меня дома, если станет легче. — Уймись. Хмыкнула, отхлебнув кофе. — Да ну а что, я тебя псину знаю. Огрызаешься потом вечно. — Ты псина. — Нет ты. Я даже улыбнулась. Прямо широко-широко, еле сигарету в рот засунула. И, чудо господне, Саске еле заметно улыбнулся в свою чашку с кофе. Просто, каким бы человеком ты ни был, все равно приятно получать на свой свой день рождения поздравления, какие-то подарки, даже цветы, будь они неладны, открытки, хлопки по спине и всё в этом духе. У меня же ничего на свой собственный юбилей подобного не было. Но я получила нечто большее. Я получила нового друга, хоть мы и упирались потом, долго, до победного, пока как-то раз вслух это не озвучили. Саске вообще это сделал при очень странных обстоятельствах, которые я и представить себе не могла утром третьего февраля за чашкой кофе.