Втяни животик

Казекаге-сама притупил взгляд, рассматривая свиток с аккуратными иероглифами для собрания, из которых вдруг резко половина стала нечитаемой или не совсем понятной. Теперь Гааре стало немного стыдливо. Да как и всем им. Зато Райкаге, довольно потирая руки, гаркнул напоследок Земле, что он думает об этом всём. Остановить Итана в подобной ситуации — это только если вырубить экран или сломать всю имеющуюся технику. — Итан, — подкурилась прямо за столом, прямо сидя за ним, пока стояли абсолютно все, — брось это… — оставила абстрактное «‎это»‎, махнув рукой. Отстраненно взялась за пачку сигарет, чтобы просто повращать ею от нечего делать. — Нет. Это неправильное отношение, на мой взгляд. Я просто хочу, чтобы уважаемые коллеги наконец-то поняли истинное положение дел. А не сидели на шее у, извините, девчонки, на фоне остальных возрастных мужей в ваших свитах и вас самих. Или мне ещё раз напомнить вам о статусе Шерпы Иллин Учихи на вашей территории? — Так это правда? Молча кивнула Мизукаге через весь стол. Мизукаге-сама сегодня-таки была прямо гвоздем программы. Неожиданный, конечно, поворот событий, особенно, когда ожидаешь чего угодно опять от Облака или даже от Земли. Пришло, откуда не ждали. Раз-два-три, щелк, треск стола, что-то про чертовых Учих, выродков, повисшее море лавы и широкая спина Саске с искрящейся катаной наголо, закрывающая меня за нанонаносекунду. Широкая, потому что откормленная мной, вот в чем суть. Иначе так бы и сдулся, превращаясь больше в андрогина со своими тонкими длинными костями. Из-за его плеч я даже никого увидеть не могла — Саске закрывал меня полностью. Если бы ситуация позволяла — умилилась немного. Хотя миссия же. Статус сопровождающего и почти что личного телохранителя, который не менялся из раза в раз за исключением того мартовского дня, когда Саске приболел. Хоть пачку успела забрать со стола и переместиться подальше, и на том благодарствую. Выглянула из-за плеча Саске. Наверное, со стороны это и правда смотрелось неплохо: двоица хуй пойми кого с одинаковыми схмуренными бровями, длиной волос, скрытым волосами одним глазом, шаринганом во втором. И катанами почти одинаковыми — Саске всю плешь проел, чтобы и свою, подаренную Шикамару, кастомизировала перед собранием. Жаль, правда, что «‎хуй пойми кого»‎ лишь по версии, видимо, многоуважаемых каге. Душевный котик-Итан униматься не собирался. Что за собрание без скандала или без драчки, в конце-то концов. Душевного котика-Итана уже правда не хватило, когда их с Джеем чуть ли не в лоб пытались поцеловать через экран ведь «‎ну…. вы же всё делаете. Вы же главные»‎. А вот эта мелюзга в черном — да и хуй с ней. Джей был в одном шаге от убийства кого-нибудь через километры, но хладнокровно выдохнул. А вот Итана прорвало в тот момент. — Прошу прощения? Мизукаге-сама в непонимании выгнула бровь на него. — Извините, конечно, но вы хоть понимаете, в чем именно вы не правы? Например, говорить так про человека, который в одну персону не дал развязать Индостану войну с вами, не обмолвившись про это словом? Который согласовал вам в самых враждебных для вас условиях бюджет на безвозмездное финансирование на ближайшие пятьдесят лет с учетом прироста демографии пять процентов? Смог убедить в этом своего предыдущего руководителя? Вы хоть понимаете ситуацию? Вы серьезно? Ничего не делает? Мы с моим заместителем всё делаем по-вашему? А какое вы имеете вообще право? Извините, кто вы такие, чтобы так говорить? Это вы что ли сдерживаете в одного без какой-либо поддержки агрессию других внешних стран? Это вы что ли ещё подростком разворачивали долгосрочный проект на будущее, как раз на то будущее, потенциальное, в котором Япония вступает в союз, чтобы прекратить посягательство территорий, выходцами с которых мы являемся, на ваши? Чтобы вы были в безопасности в таком случае? Вы приложили усилия для прекращения двухсотлетних перипетий по данному вопросу? И вот здесь повисла тишина. — Я вас спрашиваю. Многоуважаемые каге и их сопровождающие. Саске под шумок прижался к спинке моего стула сзади. А мне, наверное, хотя бы для приличия, стоило сидеть хотя бы чуть менее на похуй. С другой стороны — почему нет. Пусть стоят, пусть орут и спорят. В ногах правды нет. Я лучше уж посижу. — Я повторюсь. Если вы не знаете — вы не имеете никакого права излагаться в подобном ключе. Вам напомнить, что этот человек, один человек, чуть ли не умер за ваше благополучие? Всех вас? Вообще всех? Вам объяснить на пальцах, что бы было? Давайте объясню, с вашего позволения. Ах, да. Без него я тоже это объясню, так как, напомню, юридически вы уже уррелигуриемы моим ведомством, в который и входит моя коллега. Узурпация, тоталитаризм, тщательный контроль — если вы не были в состоянии уберечь целый мир от откровенного апокалипсиса. Также напомню, что спасли вас всех два генина, один чунин-медик, будущий шестой каге Листа и тот, кого ваше же общество сделало таким, каким он был до всех тех событий. Ваши скрытые страны сами производят нукенинов. А потом хватаются за головы и не знают, как скорее казнить бедного семнадцати-восемнадцатилетнего ребенка. Вам самим не стыдно? Серьезно? Вы хоть понимаете масштаб? Или вы не с состоянии высунуть носы из своих деревень и посмотреть пошире? Посмотреть побольше? Посмотреть на весь мир? А вы ли не зажрались, прошу прощения? Доить деньги — очень просто. Просто не задумываться, откуда это всё берётся. С неба что ли падает? Или это всё заслуга человека, который, по вашему, не делает ничего? Или как это работает у вас в головах? Или человеку надо ходить с транспарантами и на каждом шаге трезвонить о том, что он делает, чтобы вы знали, что именно он делает? Вы хоть знаете, через что ей приходится проходить каждый день? Вы хоть знаете, сколько ответственных стратегических решений висит на этом человеке? Да вы представить не можете, потому что это вопросы мирового уровня. А вы, сидя в своих скрытых деревнях на готовеньком, и старейшины ваши в том числе, даже не понимаете, кому нужно быть за это благодарным. Или всё-таки тоталитаризм, может? Как думаете? Постоянный контроль? Как вариант? А почему нет? Тогда бы это всё так не затягивалось, делов-то было раз-два и обчелся. И этому человеку сейчас не пришлось выслушивать, пардон, этот ваш бред. Несправедливый бред, когда вы ничего, видимо, не понимаете и не осознаете даже, как это работает. Очень просто видеть то, что лежит на поверхности, и о чем люди треплются. Я надеюсь, вы сможете посмотреть хотя бы разок глубже. И вот здесь Гаара притупил взгляд, уже не выдерживая. К сожалению или к счастью, он был здесь самым молодым. И единственным, кто в силу юности и живости ума как раз-таки всё понимал. И выслушивать всё это — правду, живую, неприятную, с обидными придыханиями Итана — было как-то так себе. — А в чем проблема? Лица Саске я не видела, но вряд ли оно было задорным. — В чем проблема, спрашиваю? Казекаге-сама отрицательно помотал головой, подбирая брошенный на пол свиток в порыве общей потасовки. — Аргументы? Я слушаю. Скрестив руки на груди, ткнулась плечом в Саске, чтобы сильно не расходился. — Ну? Давайте подскажу. «‎Учихи — не люди! Аа! Какой ужас! Проклятые глаза!»‎ Надо было занять пространство, пока Итан там вообще не ополоумел. — Коллеги. Но всё было ещё хуже — то был не Итан, а Джей. — Хотел бы донести до вашего понимания, что в отличие от своей коллеги я могу быть более радикальным в урегулировании вопросов либо возникающих споров. Вы сейчас на той стадии слияния, когда у вас голоса просто нет. Вы в курсе хоть про это? За спиной Джея раздалось пару сдержанных хмыков. Вздохнув, двинулась к технике, чтобы просто уже отрубить к херам, пока эти двое не вылили им на голову всё. — Только попробуй. Краем глаза кинула взгляд на Итана, который грозно повесил в воздухе напряженное предплечье со сцепками. Осталось пробурчать себе под нос что-то из разряда «‎да растудыть твою»‎, и вернуться к Саске, с которым мы были вдвоем против всех остальных. — Я просто хочу, чтобы наши коллеги, в конце-то концов, поняли действительное положение дел. Как бы грубо не прозвучало, война уже закончилась. И ссылаться на неё и прикрываться её последствиями — уже не работает. Вам на блюдечке принесли мир, финансирование, вас вытащили из разрухи, абсолютно безвозмездно, за вас и ваши права борются каждый день, а вы даже ни… — Вон. Махнула двумя пальцами на выход. — Все за дверь. Еще разок махнула. — Все без исключения. Легонько ткнула этим же пальцами в Саске. — Остается только мой личный сопровождающий. Гаара, кивнув, утащил за собой своих брата с сестрой, Цунадэ-сама, грозно и наполовину осуждающе рассматривая в упор Мизукаге, выпнула свою орду. Райкаге махнул рукой, за предплечье уволакивая Туман за дверь. Земля же, образцово показательно, сама поплелась к двери, тихо и аккуратно её прикрывая. — Вы трое, угомонились. Итан, что за блядогон ты устроил? — кивнула своим придуркам на экране и пыхтящему еле слышно Саске. — О, — подойдя ближе, наконец-то заметила за спиной Джея представителей Южной Америки, тех самых из Аргентины и Уругвая, с которыми пришлось хлестать текилу, потому что другие способы уже не работали. — Хола! — широченно улыбнулась и помахала рукой. — Муй контенто дэ верте! Комо эстас? — Хола, мухер ховен! — Аргентина душевно улыбнулась. Джей фыркнул. — У нас тут синхронные переводчики. — И что? Так хоть испанский вспомню. Саске тихонько цокнул, убирая катану в ножны. — Вы зачем этот цирк устроили? К тому же перед остальными нашими коллегами. — Потому что эти остальные коллеги уже в открытую стебают Японию за их слепоту и недальновидность, — Итан фыркнул на манер Саске. — Ты со своей благотворительностью уже задолбала. Пусть знают своё место. — Слыш, — кивнула Джею, возвращая стол обратно, чтобы на него сесть. — У людей итак всё плохо, зачем мне на них выливать негатив? — Кто-то должен их ставить на место. А то, знаешь ли, все вроде как равны в их представлении, но есть равнее. И это что, получается, весь негатив со всего мира должна жрать только ты одна или что? Цокнула, закуривая. — Мы ещё не дошли до экзамена. А Шикамару будет меня рекомендовать как одного из экзаменаторов. — Так это же отлично! — Итан просиял. — И логично, к тому же. Экзамен первый международный, — незаметно кивнул на Саске, чтобы тот не увидел. Отрицательно покачала головой. Итан расстроенно поджал уголок рта. — Слушай, Саске. Тот вопросительно кивнул. — Как ты относишься к Мировому Суду? — В плане? — Ну, — Итан пожал плечами, — остальные члены Союза находят несколько глупым героя Четвертой мировой войны шиноби подвергать стагнации. — Я сделал много плохого. Джей раздраженно фыркнул. — Знал бы ты, что делали все плохого в прошлом. Там и конь не валялся. А ты — и рядом не стоял. Саске ничего не ответил, ретируясь еще ближе ко мне на столе. — Давайте прекратим, в общем, это всё. Такие вещи нужно открывать постепенно. Некоторая… отсталость развития общества как социальной прослойки очень сильно нас связывает по рукам и ногам. И от этого они же и страдают, в первую очередь. А вы сразу набросились. — Ничего мы не набрасывались. Мальчики и девочки уже взрослые, два плюс два должны в уме складывать. Хотя с их системой образования... — Джей. Остынь ты уже, а. — Знаешь, — Итан как ни в чем не бывало завязывал свои любимые косички из передних висящих прядей, — я многое могу спустить с рук, как главный стратег нашего департамента, но только не отсутствие открытости, искренности и плевков в руку, которая их кормит. — Никто в неё не плюет. — Ну да, — Джей кивнул, — харкает. Затянулась, обреченно откидывая голову в бок. — Вы закончили? Могу звать всех обратно? У нас ещё вопросов на рассмотрение куча, а мы тратим время на какие-то деструктивные разборки. — Такими темпами, это затянется дня на два, — Итан бросил это и нам с Саске, и всем присутствующим за спиной. Те согласно покивали. — Я разберусь, — кивнув ему тоже, спрыгнула со стола, направляясь к двери, покуривая прямо на ходу. — Саске, садись давай. Всё нормально. На мой стул садись.

***

Райкаге, хлопнув широкой ладонью, выправил стол легким движением руки. — А Вы можете здесь не курить? — Нет? Саске хмыкнул настолько тихо и незаметно, что я бы даже не услышала, если не сидела так рядом с ним на столе, пока тот восседал чуть правее на моем именном стуле. Зато он на нем прекрасно доставал ногами до пола. Мизукаге-сама, раздраженно отвернув голову, хмыкнула громко, так, чтобы слышали все. Шикамару в углу недоуменно рассматривал свою сигарету — до этого он выкурил уже штуки три, и ничего, а стоило мне подкуриться — так вот это. — Давайте перейдем к вопросам на повестке собрания. Первый, — махнула на Шикамару рукой, чтобы дул сюда, а не отстаивался в углу, — утверждение Шикамару Нара официальным координатором Альянса Шиноби. Гаара, покивав, покопался в бумажках, выуживая нужную. Итан, улыбаясь в свои почеркушки, вывел там что-то особенно торжественное и почетное. На весь вопрос ушло минут пять, и Шикамару уполз обратно, оставив свои подписи, где требовалось. Второй вопрос предвещал длительные споры, как всегда. — Мораторий на смертную казнь.

***

Джей на экране хлестал вторую чашку кофе, уже стоя, потому что сидеть устал. Дистанционно чокнулась с ним своим ведром кофе, который подсунул мне на перерыве Наруто. Ещё пытался еды в меня всунуть, но ушел восвояси к Гааре, получив категоричный отказ. Саске, разумеется, сидел со мной под деревом, не собираясь отлипать. — Всё хорошо, родной? Молча кивнул. — Это не опасно? Саске вопросительно выгнул бровь. — То, куда ты пропадаешь последнее время. Мне стоит знать хоть что-либо? Вы, может, уже наконец поймете, что о любых угрозах стоит сообщать мне? И мы уже обязаны решать эти проблемы, а не вы. — Спрашивай у Какаши. — Лады, — кивнула, отпивая кофе и протягивая ему. — С Наруто хорошо всё? Снова молча кивнул. — Вот и хорошо. Остальное приложится само. Покурили молча, пока Саске опять еле слышно не хмыкнул. — Чего такое? — Ко мне липла даже. Прямо на собрании пяти каге. А теперь вон, — незаметно кивнул подбородком куда-то вправо, — мужа ей надо, а то всех изведет. Незаметно из-под волос глянула туда, на что указывал Саске. Сигаретный фильтр, зажатый между пальцами, надломился. — А что такого? Идеальные же партии, на мой взгляд. Пятая Мизукаге и Шестой Хокаге. — Какаши подобные вещи не интересуют. — Ну, — затянулась, — не скажу, что он прямо сейчас выглядит чем-то недоволен. Саске отрицательно покачал головой. — Не забывай о нашей культуре. И его безграничное уважение к женщинам делает его время от времени идиотом. — Саске, ебана рот, — пихнула его коленом в бок, — это твой учитель, ты хоть выражения подбирай. — А что? Тридцатник, а девушки ни разу не было. — Че ты мелешь? Тебе какая разница? — Отвали. Может, я пытаюсь самоутвердиться. Рассмеялась, прижимаясь спиной к стволу дерева. Махнул на меня рукой, забирая ведро кофе, чтобы отпить. — Спишь нормально? — Вполне. — Кошмары? — Очень давно были. — Это хорошо, родной. — А может ты соизволишь объяснить, что это было? Мне Наруто пришлось плести многое, лишь бы отстал. — Ну, просто сон. — Сон? Просто сон? Просто сон? Ты идиотка. — Факт, — кивнула, — я же тебе рассказывала про Сауалу, в чем вопрос тогда твой? Не понимаю. Цокнул, вздохнул, долго, протяжно, забирая снова кофе на отпивку. — Я тебе когда-нибудь вылью кофе на голову. — Рискни. Если успеешь. Скорость у тебя сколько? Гиперзвуковая? Небось трехзначные числа Маха? — В целом да. — Четко, — кивнула. — Откуда у… тебя вообще этот словарный запас? Блядогон? Растудыть? Четко? — Потому что с моей работой мне надо общаться время от времени на языках разных социальных прослоек. То проводить официальные собрания, на Вы, на коллеги, то раскидывать что-то по понятиям в пабе за кружкой горячительного. Бля, как-то был день, когда я общалась с Итаном и Джеем только фразой «‎нихуя себе блять»‎. Причем они всё понимали, что я имею в виду, потому что менялись интонации, мимика, жесты и так далее. — А зачем тебе это надо было? — Не знаю, — пожала плечами, — просто пришла такая идея в голову. Да и весело мне тогда как-то было. — Что там за история с проектом? Чтобы Японию обезопасить. — А, — махнула рукой. — Просто добились того, чтобы стратегический узел бассейна Тихого Океана переехал к нам на острова. Разумеется, все ещё так и думают, что у нас там база, чтобы у вас территорию отбить. — Серьезно? — Абсолютно. Толковый директор к тому же в то время был, сделала так, чтобы это стало его идеей-фикс. Несмотря на наши с ним личные разногласия. — Какие? — Ну, — затянулась, — у нас кое-что было. Очередная связь, которую я разорвала. Подошедшие незаметно Темари с Шикамару органично свернули данный диалог. — Привет! — улыбнулась обоим. Шикамару почесывал затылок, а Темари улыбнулась в ответ. Тепло и искренне. — Привет, так что там со свадьбой? Саске выгнул одну бровь. — Со свадьбой? А, пока никуда не едем, вроде. Не знаю, что там у Джея, но пока вопрос на паузе. Саске выгнул вторую бровь. — Ну у Джея свадьба должна была быть, помнишь? Они когда приезжали, мы же говорили об этом. Саске странным образом прищурился. — Ладно, — Темари кивнула, — если что со мной Итан на связи по этому поводу. Не переживай. Развернувшись, пошла обратно к младшему брату. Шикамару засеменил следом, но пройдя неполных два шага, откинул голову на плечо. — Саске, ты… извини. И пошёл дальше, засунув руки в карманы и покуривая на ходу. — А это ещё что опять? Затушила окурок о землю. — Просто до людей начало доходить, что это они проебались. Пошли, перерыв заканчивается. — У тебя тут… — ткнул мне куда-то на живот. — От души, — поправила выбившиеся ткани. — Это что вообще? — Это боди, — запахнулась потуже в мантии, натягивая капюшон и закатывая рукав на правой руке на автомате. — Как это надевается хоть? — поднявшись вслед за мной, отряхнул штанины от травы. Хмыкнула. — Застежка там есть. Специальная. У меня на трех кнопках. — Там — это где? — В пизде. Рассмеялась, похлопывая ладонью по колену. Потому что привычка рифмовать ответы на вопрос в данном случае коррелировалась ещё и настоящим ответом. — Не, я серьезно, — отпила кофе, закручивая крышку поплотнее, — там и застегивается. Саске, закатив глаза, в очередной раз пожалел, что вообще спросил о чем-либо. — А с лицом что? — Ты о чем? — У тебя всегда, конечно, такое выражение лица, будто… — Гавна въебала? — решила помочь, как и всегда. Саске, фыркнув, ничего не ответил, удаляясь обратно к собранию.

***

На третий раз Саске уже не сдержался, одергивая мою руку в кармане под столом. Отсидев всё на столе, решила вернуться на более мягкую поверхность. Хмурым взглядом пояснил, что запивать третий раз двойную дозу усиленных обезболивающих кофе, тут же закуривая прямо в зале собрания, такое себе. Пришлось ответить одними губами, пока Джей о чем-то скучно вещал. «Тебя ебёт?». Саске ответил точно также: «Ты так сдохнешь». «‎На это и надеюсь»‎. Фыркнув, отвернулся. День уже давно превратился в вечер, и каге рассеянно моргали, отчего-то избегая меня взглядом. А, да. Неловко, понимаю. Пока все остальные не могли переспорить, кто кого тупее в вопросе принятия моратория на смертную казнь, Цунадэ-сама, шурша полами накидки, подкралась ко мне. — И? — Что и, Цунадэ-сама? — А сказать? — А зачем? — Шерпа, какого черта? — Так что не так? — Какого черта? — Это моя работа. Не стоит это всё разводить. Давайте прекратим, ладно? Схмурив брови, скрестила руки на груди. — Отдыхаешь хоть? — Да разумеется. Кстати, помните там источники по дороге? Может, заскочим после собрания? Всё равно на два дня придется остаться, нам как раз в рёкане всё подготовят. Цунадэ-сама хмыкнула, понимая, что тему я переведу на что угодно, лишь бы не развивать ту, которую не хочу. — Темари ещё надо с собой взять, как думаете? Молча кивнула. — Мизукаге-сама? Выгнула на меня бровь. — А что? — Я спрошу. Развернувшись, пошла к своей правой руке, восседающей как раз рядом с Мизукаге-самой. Отвела обратно взгляд от них с выражением лица, что меня вообще ничего не интересует в этой жизни, кроме своих лучших друзей на экране и невыносимой боли, что в голове, что в ногах, что в руке, что в пояснице из-за очередного скручивающего спазма от приближающейся банальной менструации. Но всё легче из-за курса таблеток, заботливо составленного Сакурой, хотя бы, по ощущениям, сотни ножей, а не тысячи катан, пронизывающих спину. И это ещё до начала. Саске опять тихонько вздохнул. — Чего тебе? — Ты меня бесишь. — А что на этот раз? — Твоя мания загнать себя в могилу. А столько слов высоких о союзах, — передернул плечами. — Напомни-ка, когда это я говорила высокие слова о Союзе и трепалась о нем на каждом шагу? Саске, вздохнув, придвинулся на стуле ещё ближе. Контраргументации не было никакой, но вот теперь уже у него открылась странная какая-то мания меня защищать и закрывать. Хотя миссия же. — Отлепись ты, — отпихнула его вместе со стулом на небольшую дистанцию. — Заткнись, — подъехал снова вплотную, закрывая мою правую руку в бинтах своим плечом. Саске не первый, Саске не последний. Постоянно, где бы я не работала, находилось пару приближенных ко мне коллег, которые вечно тыкали в это носом. Образно, разумеется. И скорее исключительно из добрых побуждений, но благими намерениями выстлана дорога в Ад, как правило. Туда я и метила. А куда ещё? Разве таких чудовищ где-то ещё ждут, кроме как пекла и геенны огненной? Мизукаге, поправив чёлку, снова решила посмотреть в мою сторону с Саске. Отвернувшись, снова легонько потянула за рукав на себя будущего Шестого Хокаге, что-то нашептывая. Снова, и снова, и снова, и снова, и снова. Вздохнула поглубже частью туловища, скрытым под столешницей. И Саске. Спасибо, что ты есть, Саске. Просто спасибо. — Прости. Пока Райкаге пошел практически в рукопашку с Цучикаге, а Наруто с Канкуро пытались их разнять, лишний раз боясь дышать в сторону Цучикаге, чтобы не развалился, решила абстрагироваться на более важные вопросы. Всё равно пока не передерутся — не успокоятся, зачем лезть. Пусть мужчины выпускают пар, до тех пор, пока не станут способны адекватно участвовать в дискуссии. — За что? — За всё, Саске. Я не имела никакого права приплетать… Итачи. Повернул на меня голову, схмурив брови. — Ты тоже, видимо, была частью плана. Так что сворачивай. Выгнула бровь, точь-в-точь как он. Продолжить диалог хотелось, но не понимала, как именно. — Я бы на твоем месте поступил точно также. Только сразу бы убил. А ты, какого-то черта, рискуя своей головой, достаешь меня из дерьма. И прикрываться фамилией — хорошая актерская игра, кстати. — Я не прикрываюсь, Саске. Кстати, как думаешь, кем бы мы потенциально друг другу могли приходиться? — Троюродными внучатыми кем-нибудь? — Четвероюродными дедами? Саске хмыкнул. — Дедами? — Ну да. Или племянниками кому-то там. — Или братом с сестрой. Поджав губу, покосилась на него боковым зрением, выуживая сигарету из пачки. Щелкнула зажигалкой, громко захлопывая крышку. Канкуро, нитями чакры удерживающий Райкаге, немного повеселил. Действительно, без драк никуда. — Убожество. — Ага, — Саске решил точно также безымоционально поддакнуть, рассматривая весь этот цирк со стороны.

***

— Коллеги, предлагаю отложить обсуждение этого вопроса на завтра. У нас ещё много тем. Итан устало покивал, протирая глаза ладонью. Сам зачитал со своего подготовленного доклада следующую позицию. — Коммуникация и логистические узлы. Транспорт, железнодорожное полотно.

***

Наруто, не выдержав, подплелся тихонько ко мне, шепча так интенсивно, что заплевал мне ухо. — Шерпа-чааан, хочу жрать. — Так иди, тут ничего такого сейчас не будет. — Я не хочу пропускать! Хоть я… больше половины и не понимаю. — Ну вот, значит почти половину ты уже понимаешь. Это же отлично! — стукнула его кулаком в плечо. — Иди ешь давай. — Да ну… как-то… Вздохнув, спрыгнула со своего стула. — Перерыв двадцать минут. — С какой стати? Что именно я сделала Мизукаге — а кто бы знал. Может, тоже жить мешаю. Может, очередной приступ мизогинии у кого-нибудь. Тоже нормальная тема — примерно по этой причине всегда избегала женских склочных коллективов. Да подруг, по факту, никогда не имела. Говорят, тоже какая-то там компенсация чего-то или последствие каких-то там нерешенных детских проблем — похер. Отчего-то ни Темари, ни госпожа Цунадэ под это не вписываются. Так что, возможно, проблема не в тех, кому что-то пытаются приписать, а в тех, кто это приписывает? — С такой. Выпроводила Наруто, Шикамару, Саске, Темари, Канкуро, двух молодых ребят с Тумана, одного с Земли молоденького и одного такого же на вид с Облака. — Какое Вы имеете право?! Плюхнулась на стол, скрестив ноги, ровно напротив неё. Прикурила. — А какое имеете право Вы? Лично я не знаю этого, но знаю точно, что детям нужно отдохнуть и поесть. Или Вы думаете, что это какая-то им честь несказанная? И честь то, что Вы вообще их взяли с собой? Цунадэ-сама почесала бровь. — Мы — можем сидеть здесь хоть трое суток, это наши проблемы. А им — нужно время отдохнуть. Итан, отдохните там тоже, ладно? — Разумеется. Посмотрите, пожалуйста, что у вас с кабелем КГ. — Помехи? — Вроде того. Зажав сигарету в зубах, двинулась на пол в кучу намоток. — Это ВББШв шалит. Есть тут у кого стихия дерева? Цунадэ-сама молча потащилась за дверь отыскивать Ямато, охраняющего здание по периметру. Ямато тоже уже мало чему удивлялся, что касалось меня, поэтому просто молча помог строго по инструкциям, не задавая ни единого вопроса. — Спасибо, — перекрутив по нормальному жилу, ладонью на похуй запаяла обратно. Разбиралась в этом добре поскольку постольку, вообще ни в какое сравнение с Джеем, который шуршал на экране огромной схемой коммутации, разработанной для скрытых стран. Да и ждать парней, которые были тут ответственные за технику, не хотелось. — И, кстати, подтянув зубами бинты на правой руке, запрыгнула обратно на своё насиженное место, — вам как минимум должно быть стыдно перед этими же детьми, которые потеряли своих друзей, близких, товарищей, учителей или родных на войне. А сейчас они, не покладая рук и без необходимых навыков, стараются вылезти окончательно из разрухи и восстановить мир в ваших землях. Райкаге согласно кивнул. Видимо, чтобы прийти к консенсусу, лично с ним надо потявкаться, а потом тащить бухого на себе до резиденции Пятой-самы. Наруто вернулся с широченной улыбкой, потирая живот. Саске же сел рядом со мной с очередным укором на лице. — То есть, это ты меня не пыталась облапать за зад? Прыснула в кофе, прикрывая лоб ладонью. — Ну уж прости! Прости, если ты расстроился, что вместо этого я просто запихнула тебе туда деньги. Саске фыркнул, усаживаясь поудобнее. — Извини, конечно, но я к чужим парням не лезу. И к девушкам тоже. Скрестил руки на груди, рассматривая экран в упор.

***

Рассматривала Джею, подпирая щеку ладонью. Тот со своим привычным тактическим хладнокровием, расстановкой и упрощенными объяснениями, показывал продуманную им же схему. — Ты забыл про шестнадцатый узел. Это пограничная территория. Магистраль придется ответвлять. И климат в районе страны Железа достаточно суров. Но, напомню, что они аполитичны и не вступают ни в какие конгломераты. Джей молча кивнул, делая себе пометки. Сунула Саске под столом припасенную для него книгу. — Читай пока, — шепнула под шумок, чтобы хоть как-то себя развлекал. — Что это? — Английские простенькие рассказы для изучения языка по методу обучающего чтения. Я так учила группу славянских языков, очень быстро схватываешь. Кивнул, перетаскивая книжонку себе на колени, открывая и отъезжая подальше на стуле, чтобы удобно было читать под столом.

***

— Предлагаю на сегодня завершить. Спрыгнула со стола, забирая с собой охапку окурков в использованной пустой пачке. Итан коротко кивнул. — С чего вдруг? — сегодня Мизукаге общалась со мной суммарно больше, чем за все предыдущие наши встречи. — Нашим коллегам нужно время для подготовки к Магрибу и Ише. Продолжим завтра с этого же момента. До завтра, коллеги. Представительство Ближнего Востока, уважительно мне кивнув, первым покинуло собрание по ту сторону, я — по эту, открывая двери нараспашку. Саске, незаметно одернув меня за полы мантии, пряча в руках книжонку, даже не успел задать вопрос. — Это молитвы у мусульман такие. Их нельзя пропускать. Кивнул, отлипая обратно. — Мы на источники пойдем. Давайте с нами? Берите Песок, отдохнем хоть. — У меня, видимо, выбора нет. — Ну типа. А где ты — там и Наруто, а где Наруто и ты — там и учитель ваш, и Казекаге, и его старший брат. И Шикамару, разумеется. — Источники?! Я хочу-хочу!! Наруто, нагнав нас у выхода на улицу, повис сразу на обоих, обнимая за плечи. — Что и требовалось доказать. Сейчас с ночевкой всё уладим и пойдем. Хорошо? — Хорошо, даттебайо!

***

— Вот профурсетка. Хмыкнула в бутылку саке, которую лично для меня протащила на источники Цунадэ-сама. Темари и Мизукаге тактично отказались, обсуждая что-то своё на противоположной стороне источника от нас. Собранные по струночке, с аккуратно убранными волосами, кристально трезвые. Мы же с Цунадэ-самой хуйней никакой не страдали. Термин этот к Темари я не распространяла вновь, потому что девчушка просто по жизни такая, а вот поведение каге Тумана бесило Пятую только так. Немного выпившую Пятую, с бутылкой в руке, с растрепанным высоким пучком волос, запушившимися спереди длинными прядями от пара. Так и сидели у своего борта, развалившись, откинувшись, отдыхая. — Да бросьте Вы. — Липнет ко всему, что движется. — Ну, — пожала плечами, прикладываясь к саке, — одиноко ей, чего Вы сразу. А чего её никто замуж не берет? Красивая, умная женщина. Властная, каге и всё такое. — Без понятия, — махнула рукой, тоже отпивая с горла. — Может, возраст. Тридцатник ей где-то. — Цунадэ-сама, — беззлобно посмеялась, — извините, но Вы сейчас будто и на мне крест поставили. — Да ой, — опять отмахнулась от меня сильной ладонью, — ты-то куда. — Туда. Так-то я тоже не молодею. Хотя не сказать, что я вообще собираюсь когда-либо замуж. Обрызгала меня водой так, что я соскользнулась на камнях. За естественной перегородкой раздался какой-то шумный плеск воды — там восседала вся мужская часть, видимо, обеспокоенная резкими звуками с нашей половины. — Что ты опять мелешь? Прокашлявшись от воды, проверила сохранность саке, которое держала крепко и на рефлексах подняла выше, чтобы ничего не расплескалось. Темари обеспокоенно зыркнула в наш уголок, нехотя возвращаясь к прерванной дискуссии. — Да Вы.. не поймите неправильно. Да и.. забейте, — махнула рукой. — Забейте? Могу тебе по голове забить. Рассказывай. — Цунадэ-сама, — цокнув, закатила глаза, устраиваясь обратно в удобном полулежачем положении. — А что рассказывать? Не знаю, может, кризис среднего возраста какой-то, но бывает утром сидишь, пьешь кофе, а мысли сами лезут. Двадцать шестой год, а ничего. Бумажки да миссии, стратегии и тактики. Которые ещё, оказывается, никому не упали ни в одно место. — Не думай так. Уверена, у остальных каге найдется мозгов всё-таки осознать, какую неподъемную лямку ты тащишь на себе. — Да зачем? Я разве для этого работаю или что? Вот этого лицемерия мне не надо и вымученной похвалы с наградами. По головке меня тоже гладить не надо, меня это наоборот бесит. Это Итана какая-то собака опять цапнула. — Хороший он у тебя, знаешь. И второй твой тоже. — Они лучшие, Цунадэ-сама. Но, — отпила еще, — тем не менее. Я даже вон, — пошурудила пальцами в мокрых волосах, — волосы седые у себя временами нахожу, там где не прокрашено. — С твоей работой-то неудивительно, — фыркнув, отпила тоже. — Как бессонницы? — Отлично. Цунадэ-сама хмыкнула. — Как дела у Орочимару-самы? — Обустроился уже у себя там в логове, своих припахал. Уже что-то там химичит. Быстро ты всё согласовала. — Да было бы что там долгого. Плевое дело, — подтащила на предплечье промокшие бинты, чтобы не сползали к локтю. — Про руку спрашивать бессмысленно? — Всё так, Цунадэ-сама. А вот за витамины Вам ещё раз спасибо. Хотя бы не так скачет зрение, хоть какая-то стабильность. — Слушай, — почесав колено, сделала два объемистых глотка, — может, это сказывается пребывание генома в привычной для него среде. Исторической, так сказать. — Может, — пожала плечами. — А что с Индостаном? Отрицательно покачала головой, рассматривая её в упор. Цунадэ-сама, цокнув, прикрыла глаза. Я тоже, вслушиваясь в тихие переговоры напротив нас в горячей воде. На второй половине бутылке, Пятая решила заговорить. — Спасибо. Кивнула, ничего не спросив. — Всегда говори, если что-то нужно. И не торчи ты в резиденции безвылазно. — Так у меня там гора бумаг и свитков, которые практически каждый день приходиться рассылать. — Ты поняла меня, в общем. А то.. вправду что-то… что-то лично мы к тебе начали относиться как… — почесала бровь с закрытыми глазами, — Извини за несоблюдение субординации. — Да Вы чего, Цунадэ-сама? Бросьте это всё. Еще мне не хватало, чтобы Вы беспокоились по этому поводу. Вы хоть знаете, как я Вас обожаю и насколько именно Вам благодарна? Есть вещи важнее Союзов, стран, деревень и чего-либо другого в этом мире. Пятая рассмеялась, протягивая мне бутылку для чоканья. — Мне с тобой комфортнее общаться, чем с кем-либо из каге. Просто знай. — Сочту за честь, Цунадэ-сама.

***

Мизукаге-сама покинула нас спешно, услышав смех, переговоры и четко определяемые звуки вылезания из воды по ту сторону изгороди. Темари облегченно подплыла к нам, стоило ей удалиться. — Господи, дай сюда, — дернула у меня саке из рук, глотнув, поморщившись и возвращая обратно. Вытерла рот запястьем, усаживаясь от меня по левую руку. — Что у вас там случилось? Темари махнула рукой, хмуря брови. — Да я думала с ней поговорить там.. неважно, по делам деревни, а получилось как всегда. Сейчас вон, небось пошла, — кивнула головой на ту сторону, в которой минутами пятью ранее восседали молодые люди. — Что ж вы из нее мегеру делаете какую-то, — хмыкнув, закинула ногу на ногу. — Вообще, знаете, это походит больше на мизогинию. Но это проблема всех таких, как мы. — Это каких таких? — Цунадэ-сама, заинтересовавшись, даже приоткрыла один глаз и повернула на нас голову. — «‎Всё сама»‎. Или, как говорит один мой подчиненный, «‎сама себе папочка»‎. Темари хмыкнула, поудобнее устраиваясь в воде. — Наш удел — отстаивать права и ломать стереотипы. Пусть и плата за это — безнадежное одиночество. Но кому-то вот везет, — улыбнулась Темари, даже подмигнув. Та, поджав губы, уткнулась взглядом в воду, пытаясь не разулыбаться. — Не надумали про визит наш? — Пока мы не готовы, сама понимаешь. Но спасибо за предложение. Я ценю вашу помощь. — Это наша работа. Ваше здоровье, — кивнув обоим, осушила всё до дна.

***

Зайдя на ужин, вообще хотелось сразу же выйти оттуда. Все столы были заняты, Саске сидел один, поодаль, ждал, нехотя ковыряясь в онигири и с двумя чашками на столе. Только мой Саске помог заставить меня пройти через весь зал, изредка уклончиво кивая встречным лицам в качестве пожелания приятного аппетита, сесть к нему, подворачивая ворот свитера. Саске, отчего-то подвиснув, решил сгладить своё подвисание подталкиванием ко мне второй чашки. — Ты долго еще? Я бы хотела отсюда уйти. — Чего так? — но онигири свой укусил уже увереннее, тщательно пережевывая. — Долгий был день. Вы с Наруто в соседней комнате, да? Кивнул с занятым ртом. — Как посидели? — Нормально. Я, вообще-то, был занят дистанционным прикрытием твоей шкуры. — Как остальные ребята к тебе относились? — Хватит меня допрашивать, как ребенка, — буркнув, засунул остаток онигири в рот. — Ответишь или как? Ничего не ответив, переключился на допивание своего кофе. Кофе, не чая. С учетом того, что кофе на манер меня он перестал хлестать относительно давно.

***

Не существует такого дождя, который нельзя развеять, но здесь он не шел. Небо пыталось выжать из себя хоть что-то, низкие стальные облака то и дело закрывали мне обзор на набросок, вдали время от времени контуры подсвечивались проблесками молний — то вдали. Здесь же, вблизи, просто было темно, душно, уютно, почти интимно. Громовые раскаты не тревожили сон рёкана. Не спалось. Некрытый балкон с коваными прутьями, чтобы постояльцы, видимо, никуда не вываливались с третьего этажа, так хорошо и правильно умещал меня, громоздкий скетчбук, пепельницу из гостиничного тявана. Небольшой городок, приютивший очередное собрание, спал крепко, несмотря на несостоявшуюся грозу. Но не мне одной не спалось в эту чудесную ночь. Никого, разумеется, кроме самой себя не чувствовала, но чужое присутствие, спаявшееся с первой же секунды с моим, можно было чувствовать иначе: в кончиках ледяных пальцах, пульсацией в затылке, хрипах в прокуренных трахеях. Вычертила очередной контур на бумаге, запачкавшись в карандашных следах. — И когда ты планировала поделиться этим всем? — А когда ты планировал поделиться, из-за чего голова и жизнь моего младшего брата находится в зоне риска? Мне понравилось, как это прозвучало. Главное, чтобы этот самый названный младший брат, спящий крепко в объятиях своего парня за стенкой, не дай бог не узнал. Какаши, бесшумно спрыгнув с этажа выше, сел рядом, закидывая ноги на ограничитель балкона. В руках — Ича-Ича, волосы опущены вниз, голые руки и абсолютно нет ничего из того, что было по дороге сюда, на собрании, после собрания. Два разных человека. И мне нравились оба, но у любого, кто его ещё видел таким, я на полном серьезе была готова вырвать глаза. — Ты же понимаешь, что за его глазами охотятся. И ты же понимаешь, что не Акацуки, так кто-нибудь другой выступит в роли оппозиции. — Понимаю прекрасно. И вместо того, чтобы охранять его и защищать оба генома, применяется тактика выставления подальше из родных стен? Или что? Или как это работает. Перевернул страницу, я — оставила ещё пару штрихов на белом исчерченном листе. — Или закидывать его в самое пекло? Я не удивлюсь, если это — продолжение твоей личной секретной миссии. — В общих чертах да. Кивнула. — Блестящий план, ничего не скажу. — А что ты предлагаешь? — Чтобы защищать деревню — надо быть в ней. А не шататься неизвестно где, там, где его глаза могут выцарапать только так. — Ты, видимо, смотришь слишком узко. Отложив карандаш, закурила, за лодыжку подтягивая повыше правую ногу в позе лотоса. — А может быть вы? Перестаньте мыслить в рамках того мира, что был у вас здесь до. Теперь за всё отвечают наши головы, не ваши. Любой конфликт — мы решаем. Любая проблема — мы думаем. Причем думаем над полным искоренением проблемы, а не временным решением. Временно — забросить Саске это всё решать под твоим наблюдением. Долгосрочное — перестроить общество так, чтобы проблем не возникало. Понимаешь, к чему я виду? Вот настолько глубоко надо смотреть, а не работать над истреблением следствий. Нужно искать причины. Окончательно всё решается только так. — Возможно. — Что Пятая-сама думает по этому поводу? — Достаточно… сложно сейчас без Джирайи-самы взглянуть на мир снаружи. Он был её Сасаукагэ. И много информации для неё передавал из внешнего мира. — Хорошо, — затянулась, — а теперь попробуй натянуть сову на глобус. Это примерно то, чем мы сейчас занимаемся, пытаясь натянуть нашу помощь на ваши устои. Было бы проще, если отдача была стопроцентной. А не из-под палки. — Возможно. — Подумай хорошо над этим. Если найдется время. — Ты же находишь для нас всех время, — перевернул страницу, — а кто-то должен находить его для тебя. — Не совсем корректная логика. — Отнюдь. Вот здесь я уверен в своих суждениях полностью. Поэтому для всего, что ты делаешь, я найду время. — Зачем? Разве не проще отталкиваться от обратного? Есть запрос — формируется таймслот под его решение. — Затем, — наклонил голову вбок, вчитываясь в книжонку, — я тебя не спрашивал. Маска присборилась на правой щеке. Улыбнулась себе в волосы точно также, только левой стороной, чтобы и ему было видно краем глаза. Затем. Я тебя не спрашивал. Это же именно то, что мечтает услышать каждая дама. Или, корректнее та, которая всю жизнь говорит это всем, а теперь впервые это слышит по отношению к себе. Вот в чем эротика. Вот в чем ваши чертовы бабочки в кишках или где-то ещё. — Почему не через дверь? Зашел бы, если хотел поговорить. — Это не совсем прилично, — оторвал взгляд от книги, наконец-то поднимая на меня голову, — вламываться посреди ночи даме в комнату в рёкане. — Поэтому ты выбрал в окно? — тепло хмыкнула, затушив окурок в тяване. — Я, по факту, не входил. Я просто знал прекрасно, что ты не спишь и что ты будешь на балконе. И только ночью из тебя можно вытащить правду. Или увидеть тебя настоящую. — Настоящую? — фыркнула, поправляя закатанные по локти объемные рукава. — Не совсем корректно, — кивнул, убирая книгу в карман, — но для сравнения пойдет. Ты же понимаешь, о чем я? — Естественно. Просто дело в том, что… наедине мы оказываемся как правило в темное время суток. Совсем наедине. Поэтому так оно и работает. Хмыкнул, потирая запястье большим пальцем. Поднял взгляд, рассматривая что-то у меня на щеке. — У тебя тут.. — господи, он так улыбнулся, так.. боже я не знаю, я не видела такого вообще ни разу за всю свою жизнь, я не знаю, как это назвать, я не знаю, как это передать, это просто как если увидеть рай или бога. Наклонившись, аккуратно поддел пальцем еле заметный след зубной пасты. — Мятная. Прикрыла глаза, выдыхая. Я уже просто не знаю, куда это всё засовывать, если не влезает ни в грудь, ни в мозги, ни куда-либо ещё. А он руку и не убирал, просто укладывая на щеку целиком, пальцами очерчивая непристойно огромный синяк недосыпа под глазом, переходящий во впадину, а следом в носогубную складку. Мы не молодеем. И я в том числе. И не замечать впадинки кожи на лбу от вечно нахмуренных бровей или ещё каких сильных мимических проявлений становилось уже невозможным. И удлиняющуюся ямочку. И еле заметную паутинку в уголках глаз. Но отчего-то, стоило смотреть на него, смотреть на то, как он смотрит на меня с полуприкрытыми веками, смотреть на это всё, ежиться под теплым свитером размером на два или три больше меня — исчезало всё. Из головы будто залпом выкачивали абсолютно каждую мысль, промывали каждую извилину, причем аккуратно, почти заботливо, её протирали, укладывали на место, и там было чисто. Не стерильно чисто, а приятно чисто. — Ты так смотришь на меня. — Как? — Какаши улыбнулся, прикрывая наконец глаза, давая хоть какую-то передышку. — Не знаю. Как будто… не знаю, на меня никто никогда так не смотрел. Хмыкнул себе в маску, убирая ладонь. — Мне начинает нравится просыпаться в твоей кровати. Только вот… когда ещё и ты в ней — вот тогда нравится ещё больше. — Я просто делала завтрак! — махнула рукой, рассмеявшись. Кивнул. Поднялась на ноги, забирая тяван и рисунки. — Пошли. Откинул голову, вглядываясь в узкую дверь, ведущую в комнату. — Или опять неприлично? Когда мы были на миссии, я от тебя такого не слышала. — Это разные ситуации. Войти с кем-то или приходить к кому-то. — И? Открыла дверь, опираясь спиной на косяк. — Почему с тобой не работает ни одно из моих правил? Почему они вообще забываются? — Не знаю, Какаши. Но что бы ты знал — у… у меня также. Пошли. Тебе надо отдохнуть. Хватит думать о работе, я даже отсюду слышу твою мозговую деятельность. Хмыкнул, прикрывая глаза. — Если бы было… так просто это остановить. Тебе ли не знать. — Хм, — поправила свитер, подоткнутый в резинку брюк, — есть у меня один способ. Но только если захочешь, конечно же. Может… может ты на самом деле не хочешь заходить, откуда мне знать. — С чего вдруг? — Ну, — скрестила ноги, подбирая слова, — возможно, моя компания — для тебя не самая желаемая. — Это как так? — улыбнулся, наклоняя голову вбок, всматриваясь бездонными черными глазища из-под челки. — Возможно, тебе бы больше понравилась компания Мизукаге-самы. Как на протяжении сегодняшнего дня. Пепельная бровь дернулась вверх, а маска на лице натянулась ещё сильнее — можно было подумать, что он улыбается во весь рот. — Не пойми меня неправильно, но это... — набрал побольше воздуха, — выглядит похожим на ревность. Хмыкнула, переступая порог комнаты, открывая дверь ещё шире в приглашающем жесте. — Это она и есть. Другого объяснения у меня нет, потому что мне это раньше было незнакомо. Прошла вглубь, укладывая скетч с карандашом на котацу, допивая остывший чай, выступающий временной заменой кофе, которого тут не подавали, даже новый чай успела заварить, а он всё не шел. Пришлось вернуться, высовывая одну макушку на балкон, стоя спиной к нему. Вопросительно кивнула ему подбородком. — Тебе.. правда было некомфортно? — Да. Просто иди уже сюда. Только тише, оболдуи уже спят за стенкой. Надеюсь. Бесшумно поднявшись, наконец-то зашел, прикрывая балконную дверь. Также бесшумно скинул обувь, плетясь ко мне до котацу, сел как и я, перекрестив ноги. Пододвинула к нему тяван. — Не хочу, спасибо. Пожав плечами, отпила своего чая. За стеной пока что и правда было тихо. Ночью как-то само по себе хотелось разговаривать шепотом, а с ним и подавно. — Давай скажу вот какую вещь. Если мы отбрасываем риннеган, то остается шаринган. И, напомню, точно также он есть у меня. В чем тогда отличие? Попытался ответить, но не успел. — Отбрасывая все остальные регалии и статусы. Оставляем только геном. Что меняется? А теперь добавляем сюда то, что пять каге в курсе о моем политическом убежище и смене фамилии. И они знают, что я сделаю с каждым, кто косо посмотрит на Саске. Он немного-много полностью в безопасности, не находишь? Не забывай про это, — тряхнула правым предплечьем. Опустила оба рукава, засовывая руки по самые пальцы в манжеты. Какаши кивнул, всматриваясь в мой футон. — Два одеяла и покрывало? В такую жару? — Ну, — пожала плечами, отпивая чай, — я всегда мерзну, — в подтверждение своих слов легонько коснулась ледяными пальцами его голого плеча с татуировкой АНБУ, тут же убирая обратно под котацу. — Вообще, это оболдуи. — В плане? — Сидела, план переговоров на завтра составляла, стучатся. Саске силой впихнул одеяло, Наруто — покрывало. Они.. прекрасно знают, как я ненавижу футоны и.. знают, как я мерзну. Особенно по ночам. Так что, — отпила ещё чайку, — лучшие. Тепло улыбнувшись, кивнул. — Милый свитер. — М, — ткнулась в тяван, поджимая губу и опуская взгляд, — я.. сама его связала. — Серьезно? — Какаши просиял. — Угу, — смущенно кивнув, допила чай до конца, переходя к его тявану, — шить нас в Кираи всех учат в общих чертах, а.. как-то раз у нас на островах очень быстро похолодало, а Итану с Джеем нужны были шарфы. Ну и.. я вот научилась. Мне нравится вязать. Получается, конечно, через жопу… Он слушал всё это вообще не моргая, улыбаясь, умиляясь, не отводя взгляда, а на последний мой высокопарный речевой оборот обнял за плечи, прижимая к себе. Уложил мою голову себе на ключицы, прижимаясь щекой. — Отлично у тебя получается, не наговаривай. — Ладно, — кивнула, улыбаясь, обхватывая его ладонями за предплечье, что лежало сверху. — Учиться делать что-то ради кого-то — это самое искреннее проявление чувств. — Соглашусь. Из-за стены раздался отчетливый звук шлепка, будто бы кто-то кому-то зарядил пощечину. Или по попе. — Опять что ли дерутся? Я надеялся, они спят. — Даа, — задержав дыхание, поморгала почаще, чтобы не рассмеяться, — дерутся. Какая дружба без драки, ты же знаешь их прекрасно. Прекрасно, что я исключительно из побуждений приличия поставила блок на смежную стенку, чтобы если кто оказался внутри моей комнаты — особо и не понял, чем занимаются по ту сторону. А надеяться на то, что они будут просто всю ночь спать, было бы глупым. Очень глупым, когда в одной комнате оставляют влюбленных друг в друга больше жизни людей, распаренных на горячих источниках, в самом соку переходного возраста. Саске же чисто из таких же побуждений проделал это со стеной с их стороны. Но получилось так, что теперь это они бы не почувствовали присутствие своего учителя у меня в комнате. Получилось занятно. Оставалось гадать, чем именно всё закончится. И не шуметь, чем бы именно и кто из нас четверых не занимался. — Как-то раз, — Какаши, вздохнув, начал вкрадчивым шепотом, — кто-то из них пытался стащить мою книгу ночью. И это вряд ли была Сакура. Так что под подозрением остаются эти двое. — Серьезно? — улыбнулась, покашляла, что угодно, лишь бы его отвлечь от потенциально странных звуков из-за стены и переключить внимание на себя, — может они просто пытались.. ну, скажем так, половое воспитание у вас тут хромает. — Это правда. И было бы… кому им рассказывать о таком. — Вот именно, — покивала, придержав в себе все свои исповеди про лекции им обоим, — а чего они у тебя просто так в лоб не спросили, если что-то интересовало? Какаши, тихо посмеявшись, поудобнее устроил подбородок у меня на виске. — Если бы я ещё знал что-нибудь не по книжкам, а на практике — тогда, может, и спросили. Выгнув дугой одну бровь, пыталась подбирать слова. — Эм. Нашлось только междометие, а Какаши это отчего-то вновь развеселило. — У тебя руки начали отогреваться. — Угу. — Это именно то, ради чего я пришел. И я знаю, что именно ты хочешь спросить. — Эээм. Ну как бы да, с учетом того… что, и как мы, и в каких местах проделывали, вопросов было воз и маленькая тележка. Но озвучить хоть какой-нибудь вслух не получалось. Поднялась с его груди, перебираясь на футон, прислонившись спиной к стене — как минимум, так меньше болела поясница с опорой на твердое. — Иди сюда. Прежде всего, я не показала тебе способ перестать думать. Или, как минимум, просто взять передышку, чтобы твоя версия из будущего разобралась с этим, а твоя текущая — хотя бы немного отдохнула. Бесшумно поднявшись на ноги, тихо добрел до футона, рассматривая сверху вниз. — Ложись, — похлопала по колену. Аккуратно сел рядом. Ухватившись за плечо с татуировкой, уложила его голову себе на колени. — Поворачивайся спиной и снимай маску. Будешь отдыхать. Коротко вздохнув, повернулся, устраиваясь ещё удобнее в уютной груде двух одеял и покрывала. Стянул маску не колеблясь, устало прижимаясь щекой к моим ногам. — Не думай ни о чем, что тревожит. Просто закрой глаза. Напряженные плечи, спина, руки, корпус, а потом - длительный выдох, подрагивающие ресницы на моей ноге, мои ладони в волосах, на затылке, гладящие пальцы, нагретые им же. Корпус наконец-то обмяк, а он позволил себе полностью расслабиться, придавливая своей тяжелой головой от раздумий и работы меня чуть выше колена. — Отлично. — Это очень приятно. Особенно… — мягко взял за запястье, подталкивая к затылку, — вот здесь. — Хорошо, — кивнула самой себе, улыбнувшись, перебирая пальцами пряди. — Чем короче, тем сильнее чувствуется. Сужу по себе. — У тебя волосы короче моих, кажется. — Скорее всего. В какой-то момент жизни я начала ценить прелесть коротких стрижек. — А ещё? — Что ещё? — Причина. Вздохнула. — Иногда они бесят меня настолько, что я могу начать их вырывать. Наверное, это не очень здоровая история. — Ещё. — Хочется скинуть с себя хоть что-то. Чувствовать эфемерную легкость хоть как-то. Пусть это всего лишь и на голове. — Да, — заторможено кивнул, — понимаю тебя. Затылком прижимаясь к стене, прикрыла глаза, продолжая высасывать из его головы любую дрянь, живущую там. Ту, что заставляет хмуриться. Ту, что заставляет уходить в себя или абстрагироваться от реального мира, прячась за чем угодно. Ту, что не дает нормально поспать или толком отдохнуть. — До… тебя я… целовался-то всего лишь один раз. Через… маску, разумеется. Открыла глаза, выгибая одну бровь высоко-высоко. Очередное внезапное ночное душеизлияние начиналось. Кивнув вновь самой себе, старалась не менять ничего из действий своих пальцев в его волосах. Чтобы это не выглядело жалко с моей стороны. Ведь если неимоверные силы нужны были, чтобы спокойно объявить о том, что я немножечко приревновала к Мизукаге, а не содрать себе кожу с лица, рук и не повырывать себе все волосы к чертям, что говорить про это. Когтистая доселе мне неведомая зверушка, противная, иррациональная, нелогичная, царапала в груди. Как коты, когда они укладываются спать, и начинают в силу базовых рефлексов мять одеяло, пытаясь лечь поудобнее, абсолютно не заботясь, что там ноги хозяина, и ему может быть больно. Моя же зверушка была не котом, а монстром из-под кровати. С белыми глазницами и желчью внутри. Темная, неосязаемая, но противная настолько, что держать её сил не было никаких. Даже если шлепнешь ей по клешням — она всё равно вытащит свою лапу и дотянется до сердца, сжимая его в мертвых тисках. И зверушка эта ютилась там не потому, что в чем-то сомневалась или ей чего-то не хватало. Её вело нездоровое чувство необоснованной собственности, подогреваемое полной неизвестностью и сомнениями в том, что ты вообще имеешь на это право. Право на ревность. Право на бирку «‎мой»‎. Право просто любить. И быть любимым. Говорить и считать можно то, что тебе вздумается. Хорошая штука — самообман. В дезадаптивном мечтании и эскапизме всегда уютно, спокойно и ничего не тревожит. Когда сил переварить реальность не остается, куда еще бежать? — Она была… заслана в Коноху для сбора информации. Шпион. Проведи параллель — посол. — Её допрашивали, разумеется. Но Ибики ничего не нашел. А тут даже параллели проводить не надо. — Мы познакомились с ней ещё в детстве. Я… тогда научил её смотреть на небо и облака. В них всегда можно найти успокоение. То, чему я учу каждого встречного: поднимать свою голову хоть иногда вверх для того, чтобы увидеть небо и звезды. — Она не знала дома. И сказала, что считает Коноху таковым. Без комментариев. — Я её отпустил, когда она сбежала. Я не… собирался с ней сражаться. А своим троим… я сказал, что она спрыгнула с обрыва. Суицид — дело тонкое. — А, — он устроился ещё удобнее щекой, — мои трое… решили, видимо, подслушивать. И прятались на дереве. А потом под Наруто сломалась ветка и.. в общем, это произошло случайно. Я даже испугался. Какой, оказывается, в рёканах красивый потолок. Очень подходит, чтобы просто в него моргать. — Технику... такую больше нигде не встречал. Глазное чтение мыслей. Посредством зрительного контакта можно окунуться в разум, не будучи обнаруженным. — А ты знаешь, что куранокайган в момент наивысшего эмоционального сближения может прочитать воспоминания другого человека? Саске шумно сделал затяг. — Высшего эмоционального — это какого? Он и без того знал. Но решил спросил же, блять. Будто мне и так не неловко. — Секс, — выплюнула в его сторону, также шумно затягиваясь. — Я не хотела. Это неконтролируемо. — Хм, — он выпустил дым, вскидывая подбородок. — Это было очевидно. Как много ты обо мне увидела там? — Достаточно. Хотелось остановиться ещё многим раньше, но как. Это же мои личные проблемы. Всё то, что полыхает в груди адским пламенем, таким, какого раньше там не было никогда, ни разу даже нечто похожего или подобного через пародию или аллюзию. Учихам противопоказано любить. — Я.. достаточно меланхоличен. И… ассексуален. Вообще уже ничего не поняла, но давала волю только бровям и орбитам глазниц. А ещё крепко сжатым с правой стороны двум зубным рядам. — После войны… просто как-то само. Да и… проблема-то в голове. Начитавшись Ича-Ича, какие могут быть ещё представления об этом? — Я понимаю, о чем ты, — собрав волю в кулак, решила продолжить диалог как взрослый адекватный человек. Адекватный. L O L — Моё... либидо достаточно странная вещь. Только крайности могут привести его в порядок. Оттуда и… все те игрушки, что я тебе показывала. Странные кинки, фетиши. Без этого всего я… просто не могу. — Ну, — он пожал плечами, — у меня также. Поэтому я… сразу решил тебе сказать тогда, на миссии. Мне просто хотелось как-то… как-то это очертить. Причем я сам не понимаю, откуда это берется. Голова сама что-то… — вздохнул, елозя щекой по моим ногам, — иначе просто не пробить этот блок. — Угу, — перебрала все его волосы на один бок, оголяя затылок, чтобы водить подушечками пальцев, — но, я считаю, в этом нет ничего такого. — Почему? — То, что происходит между двумя людьми — только их личное дело. Даже если это на одну ночь или типа того. — Есть в этом правда. Но… не знаю. Рациональная часть мозга говорит, что это неправильно. Это неприлично или слишком пошло. Но… — вздохнул снова, опуская и поднимая широкие плечи у моих ног сбоку, — когда я вижу тебя — все правила испаряются. Вообще любые. А потом, когда.. когда мозг снова начинает работать, он выдает неимоверной силы отдачу. — Всё так. Сегодня роли немногословной оставалось довольствоваться мне. И мне нравилось. Пусть три четвертых слышать было максимально некомфортно, а обсуждать четыре пятых вслух — тоже так себе. И это с учетом того, что со всем миром я могу обсуждать всё, абсолютно не парясь, проникаясь темой, вываливать весь свой экспириенс от чистого сердца для развития темы. В той позиции — ты учитель. В этой — шкодливый ученик, разбивший окно. — Ты… тогда говорила про все эти истории, которые существуют только на страницах книг. Я… иногда себя ловил на мысли, что я сбегаю в них. В том плане, что я знаю, что ничего из этого не светит в обычной жизни, потому что ты сам на этом ставишь блок и крест, но на страницах книг это может существовать. И можно позволить себе именно это. Как… подглядывать в небольшую щель на нормальную жизнь, к которой себя никогда не подпустишь. — А написать свою? — Для этого… наверное, нужны определенные навыки. А я умею только убивать. И делать грязную работу для деревни. — Не говори так, — спустила вторую ладонь ему на шею, останавливаясь теперь на каждом шейном позвонке. — Это всё относительно. Любое действие относительно. Нет в мире черного и белого. Нельзя его вот так делить, потому что это неправильно. Всегда в черном есть белое, а в белом — черное. Увидеть сложно, понять — ещё сложнее. Людям это не надо. Люди как загнанные шиншиллы в большинстве своем. — Шиншиллы? — Шиншиллы самые пугливые зверьки. У людей с возрастом количество ненависти растет пропорционально количеству их бессилия, но раз мы здесь, значит, твоя история пишется, и пишется не напрасно. Подтянув ноги, чтобы ему было ещё удобнее лежать, забрала вожжи говорливых этой ночью обратно себе. — Любое сердце, конечно, может терзать ненависть, обида и злоба, но это — удел живых людей. А когда внутри всё уже давно мертво, то эта та дорога, которую выбирают не случайно, а осознанно. И очень важно признать то, что в мире, в социуме, очень любят деструктив. Можно открыть абсолютно любую прессу, неважно, откуда мы. Из Норвегии, США или Японии: всё, что мы видим — это кражи, убийства, насилие, проблемы, человеческий ужас, трагедии и скандалы. Общество выросло на негативном восприятии чего-либо. Общество редко оставляет хвалебный комментарий в идзакая, если там вкусная еда, общество почти никогда не пишет отзыв о достойном, но непопулярном и не распиаренном произведении, видео ли это или рукопись. Общество никогда не порекомендует друзьям выбивающееся из категории «приемлемое» что-то, но что ему искренне понравилось. Но социум срёт. Срёт на всё, что видит. И если ты не срёшь — ты слаб, и в этом обществе твоё мнение неинтересно. И это — истинная мировая проблема. Но это проблема не президентов, не телевидения, не моя, и тем более, не твоя — это проблема общества. Сри или тебя засрут, всё просто. Какаши коротко кивнул, вслушиваясь в мой полуночный шепот. — Каждому встречному иногда просто хочется напомнить о том, что бог никогда не оставлял вас, и те, кто говорят, что его нет — врут. Потому что весь мир — внутри тебя, и бог там же. Ты — сам себе бог и сам себе самый главный враг. — А если человек не набожен? — И? Я тоже не набожна, но кто сказал, что молиться нельзя? Есть одна простая истина, что был бог и был Сатана, и были люди, и были нелюди. И можно читать трижды перед сном, как мантру: это мой город, это моя страна, я не буду убивать, я не буду грабить, я не буду загребать, я не буду закатывать пьяные дебоши. Но есть те, кто молится с двойным дном. С двойным дном? — Ничто во фразе не имеет значения до слова «‎но»‎. Например, я не буду зверски убивать котов и забрасывать соседке, НО я могу сжечь её дом, чтобы украсть землю. Я не буду браконьерить и убивать симу, НО могу возить контрабанду. Я не буду собирать деньги на строительство церкви и просаживать их в игральных домах и на шлюх, потому что шлюх — не бывает, НО я так уродлив, что люди дружить со мной могут только за деньги. Зато я могу стравиться скотчем и табаком и могу давать советы, что скотч и табак — одно здоровье. Главное, чтобы все дети не пили и курили с тринадцати-четырнадцати лет, как я, а я буду жить вечно, и ничего мне за это не будет, потому что я итак уже мёртв. Да будет так. — Звучит, как молитва. — Это она и есть. И это не все, потому что есть ещё одно «‎но»‎. НО пока я здесь, а сердце мое наполнено любовью, я буду нести свой крест, освобождая каждого, кого встречу на пути. Потому что каждый встречный ведет свою внутреннюю борьбу ежедневно, о которой мы ничего не знаем. Поэтому нужно быть добрым. Всегда. Какаши промолчал, группируясь под моими уже даже горячими ладонями у меня на коленях. — Относительность преломляется, и часть из неё приобретает ярлык «‎извращение». Когда я только вступила в какой-никакой пубертат, внезапно поймала себя на мысли, что это, пожалуй, единственное, в чем можно спрятаться. В чем можно отвлечься хотя бы на десятки минут. Но… когда ловишь себя на мысли, что это всё абсолютно безынтересно, мозг начинает искать какие угодно образы, чтобы… расшевелить. Чтобы чувствовать хоть что-то. А потом узнаешь о существовании порнухи, смотришь, ничего не чувствуешь, а потом узнаешь о том, что люди называют извращением. Dirty-words, БДСМ, нетрадиционные практики, всевозможные кинки, отклонения. И общество тебе говорит — это неприлично, низко и грязно. Ты спрашиваешь — почему? — а у общества нет ответа. Потому что на половой акт навешена самая большая общественная относительность, стигма и предвзятость, преломленная религией, относительными и сформулированными на коленке принципами морали, раздутость СМИ и лидеров мнений. СПИД, ВИЧ, прочие заболевания, передающиеся половым путем. Общественная установка о концепции женской девственности, ассоциируемой с некой чистотой. Патриархат. Извращение — это не анальный секс, удавка на шее и разные словечки, извращение — совать нос в постель других людей, смаковать, кто насколько опущен. Потому что кто знает, вдруг для кого-то нетривиальный по мнению общества поведенческий паттерн в постели — единственный способ чувствовать себя живым. И, что самое главное, действительно ли такой человек хорни? Или у него просто настолько сильный тактильный голод, что он пытается взять всё, что может. И неважно, какими путями. Замолчав, обеими ладонями продела его волосы на затылке между пальцами. — Ещё, говорят, — пожала плечами, — травмы какие детские. Выливаются в извращенное восприятие сексуальности или нетрадиционные сексуальные ориентации. Нетрадиционные, разумеется, по мнению общества. Из-за стены раздалось отчетливое истеричное «‎ТИШЕ!»‎. Почесала висок, вновь медитативно выдыхая. Лицо наверняка сморщилось, пытаясь удержать смех от неловкости ситуации. А Какаши и бровью не повел — как никак, из нас двоих именно он провел с ними так много времени, уже наслушавшись и насмотревшись чего угодно. Вот только о том, что происходило за стенкой, не знал. И даже не догадался бы. Там всё было очень просто — Наруто правда пытался не стонать, кусая ладонь, вытаращив глаза всматриваясь в черную дергающуюся макушку у себя между ног. Но за это время они оба настолько уже преуспели в практике орального секса, что молчать невозможно. Невозможно молчать, когда уже настолько раскрепостился перед человеком, когда другой человек ради тебя учится это делать с такой душой, отдачей, пытается сделать тебе хорошо даже сильнее, чем хочется, чтобы сделали ему. Потому что когда ты учишься или пытаешься для кого-то делать что-то — это самое искреннее проявление чувств. И с любимым ты забываешь обо всем. Прошлое отсекается, комкается и отправляется в мусорный бак, и остаются только минуты рядом с ним. Когда есть только вы двое, а мира не существует. Ни прошлого, ни будущего, только здесь и сейчас. И когда вы наконец-то ломаете последнюю стенку, вас разделяющую, когда вы отдаетесь полностью, когда вы осознаете и принимаете то, что чувствуете, не отталкивая, не ругаясь с самим с собой — наступает гармония. Наступает любовь. Пока есть любовь — есть и связь. А когда есть связь, настолько сильная, живая, настоящая, неразрываемая, ты можешь её называть хоть дружбой. Ты можешь говорить, что ты умрешь ради кого-то, потому что он твой лучший друг. Ты можешь говорить, что когда ему больно — больно и тебе. Нестрашно чувствовать настолько сильно, страшно не понять свои чувства и как именно они называются. А когда ты растешь один, без семьи и друзей, когда у тебя есть только команда, потом добавляются учителя, когда ты не различаешь, что значит любить кого-то и любить рамен или приторно-сладкий фруктовый салат — откуда тебе знать, как называется то, что ты чувствуешь к человеку? Осознать симпатию всегда просто, можно даже наречь любовью и липнуть к напарнице по команде. Симпатия — это хорошо, это очень хорошо. А идентифицировать любовь, всё равно что выходить против тяжеловесного бойца на ринг, где углы расположены абы как, где гонга нет, где нет судьи, а ты без защитной экипировки. И ты не шиноби, нет — обычный человек, отлетающий в нокаут с одного удара. И ты говоришь только я смогу вынести всю твою ненависть, обрушь её на меня я буду нести с тобой крест твоей ненависти я никогда от тебя не откажусь, потому что ты мой друг по-началу ты так меня бесил, Саске-тян-теме, так бесил, ух, и я пытался тебя нагнать потому что я сирота, выросший в ненависти практически каждого жителя родной деревни, и моя мечта стать Хокаге — это способ заставить всех обратить на себя внимание, потому что я не понимал, за что меня ненавидят мне очень нужно признание, Саске-теме и когда ты зовешь меня усуратонкачи, я счастлив ты признал меня наша связь крепка настолько, что это пугает обычных людей я выбрал быть до конца жизни наивным идиотом, лишь бы не оставить тебя одного только ты заставлял меня идти вперед, всегда мне нужно было перестать быть пугливым котенком — Пугливый котенок. Наруто уже открыл рот, чтобы огрызнуться, но так и оставил открытым.

***

Наивная простота. Душевно трепался с Какаши-сенсеем на источниках, раскинув руки-ноги, доставая то его, то отстраненного Шикамару, который, кажется, просто хотел подремать. Докопался до Гаары, а Гаара-то и не против. Единственное, что Гаару удручало в глубине души — чувство, когда у твоего лучшего друга есть свой собственный лучший друг. И этот собственный лучший друг сидел отстраненно, закрыто, сосредоточившись на дистанционной обороне своего юридического представителя и родственника в одном лице. Гаара верил охотно, но вот принималось со скрипом пока ещё. Верил, потому что на войне хватило всего за глаза. Учих, которые то воскресают, то восстают из мертвых, то возвращаются на поле боя, из нукенина превращаясь в соратника команды номер семь из Конохи и одного из трех Саннинов, ученика величайшего Саннина до команды под руководством будущего Шестого каге Листа. Учиха. Учихи. Ведь все же такие одинаковые. Отступники, революционеры, предатели и поехавшие кукухой. Тем, в глаза которых боятся смотреть, а клан из собственной деревни вообще носит, не снимая, защитные очки, чтобы обороняться от проклятых учиховских глаз. А что тогда с той не так? А может… Может… Может они не такие, какими их считает общество? — Аники. — А? — Канкуро со смытой боевой раскраской, открыв один глаз, повернул на него голову. — Как ты думаешь, она не такая? — Какая не такая? — Как… они все? Незаметно кивнул в сторону Саске, игнорирующего существование кого-либо, кроме своей личной миссии и почетного статуса. — Знаешь, Гаара. Думаю, нам пора перестать судить о ком-либо, опираясь на общепринятое мнение. Если мы бы дальше сидели в болоте — никогда настолько не сблизились с Конохой. Разве это не помогло нам наладить внутренние процессы? А Учиха, — пожал плечами, — пусть искупает, что хочет и как хочет. Не наши это проблемы. Но лезть к нему теперь опасно. Опаснее, чем к кому-либо из здесь присутствующих. — Я не… собирался. Я не про это, Канкуро. Просто… Просто ты мой старший брат, с которым я начал общаться более менее только несколько последних лет. И мне, знаешь, иногда не хватает соучастия старшего. Хоть я и каге. Каге, которому если и удается поспать после войны, то только с мишуткой в обнимку. — Я понимаю. Я просто хочу тебе ещё раз напомнить, в каких тисках мы сейчас. Любая агрессия в его сторону — рушится, как карточный домик, весь наш конгломерат. Сначала внутри коалиции, потом в Альянсе, а потом в Мировом Союзе. Как там говорил Сориоду — тоталитаризм, слежка. Не были бы пришибленными после войны — может, осознали всё быстрее. Так что мне всё равно, откуда её корни. Учиха, не Учиха — Гаара, плевать. Она живой щит, чуть ли не сложивший голову за наше спасение. Или что тебя смущает? — Просто… я не понимаю, как так. — А с чего ты взял, что все Учихи одинаковые? Канкуро, оставив риторический вопрос в паре горячих источников, обратно прикрыл глаз, убирая со лба влажную прядь за ухо. Старший брат, советник и рационально мыслящий парень, имеющий своё мнение по любому поводу. Пусть и резкое, пусть местами и желчное для других — для Гаары очень ценное, правдивое и стоящее. Для каге, который иногда не может уложить что-то по полочкам в своей голове. Не зря старшая сестра время от времени кличет наивной простотой. Наивная простота Гаара. — А меня Шерпа-чан тренирует! — Вот как, — Какаши, улыбнувшись, кивнул. — Она такая крутая, Какаши-сенсей! Да ведь? Да? — Ээ… да? — Вы же общаетесь, да? Вы же общаетесь с Шерпой-чан? — Наруто, а ты не задумывался, что корректнее семпай, сенсей или сан. Наруто, немного надувшись, притупил взгляд. Всегда Какаши-сенсей находит способ его приструнить хотя бы на секунду. Шикамару, закатив глаза, опустился в воду ещё глубже. Достал уже своей трескотней про Шерпу и попыток узнать, общаются ли они и насколько именно общаются со своим учителем. Если бы Шикамару плохо знал Наруто, сказал бы, что тот пытается подработать свахой. Но это же Наруто. Какая там сваха, если не понимает ничего в таких вещах, и не отличает любовь к рамену от любви между двумя людьми. Наивная простота Шикамару. А Учихам любить противопоказано, но они любят. Так сильно, так болезненно, что прячут чувства в самые недоступные схроны собственной души. Подавляют так неистово, но стоит хотя бы раз почувствовать — обостряется всё. Восприятие всего настолько острое, что это невозможно чувствовать. Слишком много, сильно, громко. Плохое всегда чувствуется иначе, а что с тебя взять, если ты Учиха с проклятыми глазами. Но если почувствуешь это — как можно держать себя в руках на источниках, где он сидит абсолютно голый и абсолютно не парясь. Если впустишь — куда это деть? Как это выкинуть? Глаза вырвать? Рабочий, видимо, вариант. А ещё и сердце вырвать вдобавок, чтобы ничего не чувствовать. Ничего не чувствовать там, где теперь горит адским пламенем, что обычные люди не способны в себе нести. Проклятье целого рода, от которого никак не избавишься. Остается гореть заживо, чувствуя это так тонко, остро и невыносимо, что хочется содрать кожу с лица. Единственный человек успокаивал всё это время. Все те минуты, что тянулись плавленным вольфрамом, стекаясь в источниках. Косые взгляды из-под намокших волос сейчас. Омерзительные взгляды каге и всех присутствующих в памяти. Делать вид, что всё равно — так просто, наверное. Как минимум по мнению других. Только один-единственный человек успокаивал, даже не присутствуя рядом — через перегородку не считается. Защитный кокон обволакивал. Знание того, что если хоть кто-то дернет в его сторону пальцем, источники испарятся, земля разверзнется, темень заполонит округу, набитую духотой от воды и приближающейся грозы. За него осушат не то, что источники — океаны, за него вырвут кишки причем в прямом смысле, намотают на шею и задушат ими же любого. Единственный человек, который, к тому же, не называет больше другом, да и никогда лично не произносил, только с передачками от третьих лиц. Человек, который называет теперь младшим братом, и вопрос лишь в том — осознает или нет, что произнес это. — Саске, пойдем? Какаши успокаивал тоже, на самом деле. Любимчиков у учителя быть не должно, да он никогда себя таковым не считал, просто бывает есть с человеком молчаливое понимание, а бывает нет. Вот тут оно было. Коротко ему кивнул, выбираясь следом из воды. Молча выждал окончание посиделок женской половины, еле натянув на тело одежду обратно. Наруто это делал не молча, громко сетуя на неспособность пролезть в штаны. Оставалось незаметно поджимать губу и не зацикливать взгляд на раскрасневшихся скулах и подтянутой широкой спине. Запахнул рубашку по самое горло. Ловил себя на мысли последнее время, что теперь он будет долго неосознанно компенсировать те года у Орочимару и одежду сомнительных вырезов высокими воротниками, застегнутыми наглухо всем, чем можно. Лучше этот барьер, чем тот, моральный, который разрушил лучший друг, возвращая в жизнь. Жизнь. Он её чувствовал. И когда казалось, что жить больше не для чего, из ниоткуда находилось, для чего. И ты говоришь я вынесу с тобой бремя Хокаге когда ты станешь Хокаге, тяжесть и ответственность за каждого жителя деревни ляжет на твои плечи, так вот я буду рядом и это не ты пытался меня нагнать, а я тебя ты единственный равный мне человек во всем этом мире и равнее тебя не будет мне больно, когда больно тебе мне одиноко, когда одиноко тебе если и умереть теперь — то только от твоей руки, а не от петли на шее но тогда я думал, что я снова один я всегда был один мне нравилось быть одному а ты меня изменил и без тебя я — не целый не целиком, не полностью потому что мы — две половины единого и ты не представляешь, насколько ты красивый, даже нелепо ругаясь на свои штаны и неуклюже прыгая на одной ноге

***

— Ты какой-то молчаливый, теме. — А я когда-то был разговорчивым? Добе, потянувшись, плюхнулся на свой неразобранный футон. — Ты из-за собрания? — В том числе. — Ну и жара. Тебе не жарко? — Душно, не жарко. Саске, аккуратно разобрав свой футон, приоткрыл створку окна пошире. Балкон, к сожалению, к ним не заходил. Так бы можно было хоть куда-то сбежать. Если хотелось. Не хотелось. Хотелось трогать его всю ночь, ощущать его сердцебиение рядом, дыхание и нелепое сопение во сне. Терпеть его слюни на своей груди или на плече. Цепляться ступнями за горячие ноги, пушистые местами из-за нормальной работы тестостерона. — Тебе всегда жарко. С твоим-то объемом чакры. — Открой ещееее. — Нет. Не забывай, что там балкон. И куда именно он выходит. — Точно! — Наруто вскочил со своего футона, как ужаленный, комкая покрывало в руках. — Надо отдать Шерпе-чан. Пойдем? Саске, поджав губу, коротко кивнул, снимая со своего футона одеяло, сворачивая идеальной трубой. Стучался, разумеется, добе. Такой добе, как и всегда. Такой же огромный теплый свитер, по которому видно, что он связан из шерсти, на источниках, летом, в духоте от несостоявшейся в округе грозы. Саске молча выгнул бровь, скрытую прядями. Апатия стала выключаться в присуствии ещё одного человека, оголяя нутро. Апатия. Когда нет никакого желания даже выгнуть бровь. Да и зачем. Если ничего не интересует — зачем? И как реагировать на неинтересующее? А как реагировать на интересующее? Приходилось учиться. Приходилось слепо следовать чему-то, ведомому огромной теплой лапой из середины груди. Там, где когда-то горело, а когда-то ломалось. Когда-то умирало, а когда-то воскресало. Добе сам подтащил оба футона друг к другу, расправляя легкое одеяло, маленькое на двоих, но если лежать обнявшись, крепко прижавшись друг к другу, переплетаясь руками и ногами — в самый раз. Это и планировалось, причем как само собой разумеющееся. Саске погасил свет, укладываясь рядом. Как всегда горячий до одури. Иногда ловил себя ещё на одной мысли — будто бы он какой-то энергетический или чакровый вампир. Он вбирает эту чакру, неосознанно, не задумываясь, она сама проникает в него. Высвечивает самые темные закоулки, а вся скверна исчезает. Есть только тепло, защита, спокойствие и уют. Левая рука переплетает пальцы на правой, такой же ненастоящей, и всё замыкается, и мир пропадает, и не то, что скверна — вообще всё. Ни одной мысли в голове, ничего не тянет в груди, носом в пшеничные волосы и спать. Спать без кошмаров и без резких пробуждений. Спать без образов прошлого в голове, исковерканных подсознанием в сновидениях, гиперболизированных и сделанных ещё более отвратительными. Ведь во сне когда ты пытаешься кричать — то можешь только открывать рот с беспомощными хрипами. Напоследок оградив смежную стену рёкана, прижался грудью к горячей спине, обхватывая рукой под животом. Добе уснул тут же, разморенный и наевшийся. Саске вслушивался в сигаретные затяжки и шуршание карандаша по бумаге снаружи, с балкона соседней комнаты, и тоже провалился в сон. Миссия, где защищает он. А по факту — его.

***

Добе опять прижало во сне съездить ему — локтем в живот. — Если ты пытаешься мне так отомстить за прошлое, то предупреждай. Саске, уложив настоящую ладонь на живот, тихо прошипел. Проспали они часа два и проспали бы больше, наверное. Но ночью его добе другой — ему идет эта темнота. Днем он сливается с Солнцем, а вот при свете Луны все контуры становятся четкими до невозможности. Возможно, в светлое время суток всё работает в обратную сторону, и Саске выделяется так ярко в солнечных лучах, а ночью просто становится частью этой темноты. Может поэтому он замирает, когда с полуприкрытыми веками смотрит и слушает его хаотичные извинения за пробитый пресс, переходящие в причитание о комплексах неполноценности. — Добе, это не совсем прилично. — Ну а что, я виноват что ли! Проще вообще с Какаши-сенсеем никогда не ходить на источники! — Я слушаю это с двенадцати лет. Давай спать. Или подраться решил всё-таки? Фыркнув, отвернулся обратно, укладываясь в изначальную позицию. Высунул одну ногу из-под одеяла, укладывая на прохладный пол. Саске сделал две вещи абсолютно неосознанно: убрал пряди с риннегана за ухо и перетянул одеяло на его сторону, чтобы укрыть хотя бы часть его голой ноги. — Да жарко мне, теме. И лишь тогда теме понял, что сделал. Но подтянул одеяло обратно, чтобы равноценно укрывало обоих. И сам себя отодвинул ещё. Раз жарко. — Ты куда? Добе обернулся тут же, поднимаясь на локте, шепча на уровне истерики. — Жарко же тебе. Состроил максимально непонимающую мину, для очередных разборок закатываясь на него сверху. Одна нога обняла под ягодицами, вторая - под коленом. И когда это вошло в привычку? — И? Ты-то тут при чем? Саске пожал плечами, удобнее устраиваясь на своей подушке. Как ладони уже оказались чуть ниже талии — тоже вопрос про привычку и когда именно это произошло. И почему так правильно. И почему так органично. Почему оно всё будто само по себе. Так комфортно, так легко. И ни одной мысли в голове, только горячая загорелая кожа с легкой пигментацией на плечах от солнечного света, обветренные губы и необъятное сердце в груди над его. — Теме… И теме становится невыносимо жарко. — Ты… такой… Наруто, нависнув над ним, сделал ещё жарче — от всего сердца поцеловал за ухом, ладонями крепко фиксируя таз. Где этот переключатель, который из дневного ниндзя-болвана номер один превращает ночью его в это? Нет, Саске бы его и пальцем не тронул, ни за что. Зачем? Может, он сам и есть этот переключатель? — Ты о чем там думаешь, теме? Опять о всякой фигне? — Нет. — Я всё слышу. Не забывай. И на… источниках. Ты специально, да? Теме? Да? Чтобы я там утопиться захотел? Даже шепотом и посреди ночи, так, чтобы никто не услышал, он смеется настолько искренне и чисто, что если подсоединить к груди Саске датчики, то пару раз они зафиксируют кратковременные перебои. Романтики скажут — сердце замирает, пропуская удары. Так оно и есть. — Сидел там такой… — носом очертил контур подбородка, заставляя задрать голову повыше, чтобы ощутить сильнее. — Красивый. Ты у меня самый красивый, теме. В темноте ночи без Луны и туч от несостоявшейся грозы легко прятать любые эмоции, но то на лице. Ноги сами раздвигаются шире, поясница прогибается навстречу сама, чтобы животом задеть чужой. Источники очищают снаружи, до скрипа и блеска, а это — вымывает скверну изнутри. Тщательно и мягко, не твёрдыми абразивами и не полирует наждачкой, а горячими пальцами заботливо разгребает, плавит, и вся чернь сама по себе испаряется, выпуская пар, который держать в себе невозможно — он выходит из сердца с запрокинутой головой, прикрытыми глазами и тихим-претихим стоном на хрипе, главное не шуметь и сильно не дергаться — кадык уже у него в губах, и снова мокро, и снова бедра инстинктивно движутся навстречу. И даже очередные нелепые трусы с кольцами рыбного рулета, которые он называет счастливыми отчего-то, висящие свободным мешком, не раздражают. С чего бы им раздражать, если Саске знает, что для Наруто они счастливые. — Потому что в них я отпраздновал свой день рождения с лучшим другом! И вновь становится холодно. Саске, открыв глаза, уставился в потолок. Даже у чавканья добе с левого изгиба шеи выключили звук. Только далеко-далеко отсюда, там, где ливень состоялся, раздался громовой раскат. Ночная версия его добе уже спускалась вниз, по ключицам на грудь, шепча горячо что-то про то, что не может держать себя в руках, потому что весь уже извелся на источниках, и что-то ещё бормочет про то, чтобы теме ничего такого не подумал, он просто хочет кое-что там попробовать из того, что когда-то читал. Наруто и «‎читал»‎ — вещи полярные. Но то было до. Теперь добе читает — учится, иногда целый день сидит лишь над одной страницей, шумно шевелит губами, а пальцами водит по исписанному листу. У Саске была бы прекрасная возможность каждый такой раз язвить над ним, но… как? Это кем надо быть, чтобы язвить над тем, кто читать-писать еле как умел, когда они торчали в одной команде? Кто бы его учил? Учил Какаши. А до? Ирука, разумеется. Ирука, который тоже его боялся. Который выгонял с уроков за плохое поведение. Саске может быть бесконечно предателем, убийцей, нукенином, приговоренным к смертной казни, но никак не тем, кто терпит несправедливость по отношению к кому-то, кто прошел через то же, что и он. И он читает ему вслух. За завтраком, когда Наруто оказывается у мойки — завтрак готовил теме, значит, он должен это помыть, потому что они команда. И потому что он обязан теме всегда помогать. Да и половина тарелок и чашек, и странных вещей, которые Саске начал находить у себя на жилплощади — приволочены добе. Как сорока, тащит откуда-то и тащит, и Саске хотел было уже высказать ему, а потом в ванной квартиры добе нашел странную повязку на голову. — Ты когда умываешься, теме, у тебя потом все волосы мокрые. И моя зубная паста потом плохо отмывается с твоей чёлки по твоим словам. Обстриги её, ну темее! Поэтому добе её и купил, чтобы волосы можно было убирать назад, и они не промокали бы и не собирали на себя всё подряд из раковины. Раковины, которая даже стала кристально белой в какой-то момент — правда, добе потом не мог понять, что с его руками: на ядреное чистящее средство пошла реакция, Курама хорошенько на него наорал, подлатал и сказал включать мозги. И надевать перчатки. Перчаток у добе, разумеется, не было. А потом появились. — Узкая, теме! Теме брал на свою ладонь, а она у него тоньше, пальцы длиннее, кости же ведь длиннее и не такие массивные. Костяшки немного вытянуты, не выпирающие, ладонь меньше, а загар как всегда не лип — может быть и лип, если под палящим летним солнцем проводил хоть немного времени. Но зачем выходить куда-то, когда у тебя есть своё личное светило, которое покусалось на днях с продавцом на рынке — теме случайно обмолвился, как не смог купить помидоры. Поэтому «‎сегодня без них»‎. — Что значит не удалось? Саске многозначительно промолчал. — Теме? Не поднимая головы из свитка от Какаши, вновь промолчал. — Саске. До скорости своего отца ему как до луны пешком, да даже до скорости Саске — но то, как он надвисает над тобой, вглядываясь из-под нахмуренных бровей, как он будто увеличивается раза в три в росте, в длину и в ширину — вырывает правду до того, как успеваешь что-либо осознать. — «‎Такому проходимцу что-либо продавать — себя не уважать»‎. И добе уже был за дверью, поминай как звали. Саске, обреченно вздохнув, в который раз пожалел, что вообще открывает рот. Хотя итак говорит одну одиннадцатую часть в час от того, что за минуту успевает наговорить его добе. Вернулся добе наполовину злой, наполовину довольный, с двумя пакетами помидоров. Ну, подумаешь, Саске и не такое терпел. И плевали, и в спину, и в лицо в открытую, и проклинали, и закрывали детям глаза, уволакивая от него подальше. Он итак не появлялся в деревне, а если да — тенью. А если кто и встречался — хладнокровно шел дальше, до бабки, старейшин или квартиры добе. Или квартиры вернувшегося Какаши. Но просто в тот раз он впервые за всё это время вышел днем, на нормальный рынок, а не в те ширпотребные места, где приходилось копаться в гнили и второсортных культурах, выискивая более менее сносное делать поесть для добе оказалось очень приятным, успокаивающим и умиротворяющим. А самому лучшему — только самое лучшее. — Усуратонкачи. Буркнув, поднялся на ноги, рывком забирая несчастные томаты. Перемыл, вытер, а добе отчего-то мялся у него за спиной. — Что? — оглянулся через плечо. — Ты снова? — Наруто просиял. «‎Добе»‎ ему всегда нравилось, особенно, когда он стонет этот его позывной, обхватив за волосы, толкаясь в припухлые губы, пока добе стоит перед ним на коленях. Но это — другое. Фыркнув, Саске обернулся обратно, пытаясь не принять расцветку овоща у себя в ладонях, одна из которых — ненастоящая, и которой могло не быть. А как бы он тогда… держался за его зад? Задумавшись над этим, раздавил помидор в руке. Наруто сзади у стола заржал. Подошел к нему, отклячив зад. Непонятно ещё, хорошо или плохо, что связь стала настолько сильной в последнее время, что вернулось всё на круги своя и стало ещё глубже. Несказанно глубже. С одной стороны, не надо силиться половину пересказывать, с другой — добе, всё это услышав, теперь чуть ли не сует свой идеальный зад ему под нос. — Теме, на. Теме, возьми. — Убери! Саске обеими ладонями пытался его оттолкнуть подальше, пихая под зад, но Наруто смеяться не переставал, так что пришлось схватиться со всей дури утонченными сильными пальцами и наоборот прижать к себе вплотную. Потом обхватить плотным кольцом рук под животом, склонить голову, прячась в волосах, пахнущих отчего-то всегда грозой, Ичираку, странными летними цветами и дурацким шампунем с мультяшным драконом на этикетке. Выше всего сантиметра на два, но склониться для такого стоит и нужно. Для такого он на колени встанет. Для такого он жизнь отдаст. — Мы Карасу не покормили, теме. — Он не сильно хочет есть в такую жару. Спит. — Тебя сегодня никуда не дернут? — Не должны. — Я… так хочу, чтобы ты окончательно стал свободным, теме. Я сделаю всё для этого. Всё — это вообще всё. Добе умудрился дотянуться до его затылка широкой ладонью, прижимаясь виском к щеке. Откинул ему голову на плечо, оставляя четыре подряд мелких поцелуя там же, на щеке, что уже горела огнем. — Давай сегодня целоваться весь день, теме? Саске, хмыкнув, молча вернулся к протиранию помидоров и выкладыванию их аккуратной кучкой. Вслух можно было ничего не отвечать — поалевшие щеки Наруто возвестили о том, что он прекрасно всё увидел. И то, как они целуются за столом, на столе, на софе, на кровати, на полу, на лестнице, на втором этаже, на окне, в ванной, под душем. И то, как уже не при дневном, а при ночном свете, сколько и каких именно пальцев кто из них и во что суёт. Всё было именно так, как молча объяснил ему теме. И, к тому же, добе ночью открыл для себя удивительную способность достигать оргазма за минуту и двадцать две секунды — Саске засек из принципа, своими сильными утонченными пальцами приноровившись к весьма эротическому массажу предстательной железы. Его добе следующие три минуты и двадцать девять секунд не подавал вообще никаких признаков жизни, и Саске даже немного испугался. Испуг — такое странное и слабое чувство. Но за него он боялся всегда, просто скрывать это становилось и становится всё сложнее и сложнее. — Темеее. Это кошмар. Еле промямлил в подушку, будто вылакал в одного два бутылки саке. — Настолько плохо? Настолько хорошо — отозвалось в подсознании. И Саске облегченно выдохнул. Если он ещё достоин хотя бы чего-то в этой жизни, то вот это — точно туда включено, делать ему хорошо настолько, что он потом вообще отрубается, храпит, вертит голой жопой, брыкаясь во сне. Шумный даже ночью, и шумный безумно. Шумный и горячий. Живой. — Теме? Ну чего ты? Прекращай давай. Наруто уткнулся подбородком ему в живот, где зацеловывал свой удар, вглядываясь ему в лицо из-под растрепанной челки. Саске потупил взгляд, в расфокусе вглядываясь в смежную стенку с соседней комнатой. Проклятые глаза. Что один, что второй. Но они же брата. Как тогда они могут быть таковыми? Это он их испортил. Тупоголовый отото. Поднял обе ладони, раскрытыми поднося к лицу, перевёл взгляд на них. — Обещай мне, что следующий мой день рождения ты тоже будешь рядом, теме. Черная прядь зацепилась за ресницы, мешая моргать. Этими руками. — Этими руками, добе. Наруто, вздохнув, подтянулся обратно наверх, лбом утыкаясь в барьер из ладоней, пробивая его, просовывая в них своё лицо, так, чтобы ладони улеглись на щеки, а пальцы накрыли каждый из шести шрамов. Своими пальцами сгреб футон по обе стороны от своего теме, даже не цепляясь ногтями за ткань. Ведь он их больше не грыз. А раньше делал перманентно. Они то сами обламывались, то откусывал, то Курама чудил — всякое было. Как-то раз вечером засмотрелся, как это делает с собой теме. Он так делал всегда, аккуратист наш, но теперь появилась ещё одна причина, написанная моей рукой в свитке-шпаргалке. Уход за ногтевой пластиной очень важен, если применяются практики фингеринга. Встал с софы, подошел к теме, плюхнулся перед ним, чтобы смотреть внимательно и всё запоминать ближе. Саске, вопросительно выгнув бровь, ничего не сказал. К причудам добе привыкаешь быстро, особенно, если с самого детства их терпишь. И теперь каждый раз, ловя себя на подгрызании, ругался на себя. Ещё и Кураме доставалось — просто так, за компанию. Курама в последнее время в шутники вообще заделался от нечего делать, считая сколько раз он делал что-либо, касаемо Саске: произносил его имя в разговорах с кем-либо, думал во время дня, представлял что-нибудь эдакое ненароком. — Двести восемьдесят четыре. — Курама, прекрати уже! Курама, хмыкая, вилял всеми девятью хвостами. Нет чтоб там рыбок завести, как нормальный человек. Вот такой ему достался «‎питомец»‎, своенравный и вообще демон, но зато свой. И тактично не влезающий в личную жизнь с зимы, а как-то раз вообще поддержавший размышления о любви. — ...думаю, да. Я любил старика. Но у вас, у людей, это понятие отличается от нашего. — А каким был Индра? — Беззаботным и любящим. Стеснялся похвалы. Читать любил, вечно у старика утаскивал свитки. — Прямо как мой теме. Курама вновь тактично промолчал. — Курааамааа! А почему ты Саске недолюбливаешь, а Шерпу-чан — нет? Я думал ты из-за шарингана на него фыркаешься. — Из-за него в том числе. — Тогда не понимаю ничего. — Умом ты никогда не блистал. — Курама! Отвечай давай. Мне же интересно. — В нашем разговоре уже есть ответ на этот вопрос. Наруто, вздохнув, взбил подушку поудобнее. Засыпать без теме стало практически невозможным, вот и приходилось часами напролет болтать с Курамой за все те года, что тот был злюкой и обиженной на мир задничкой. — Она очень похожа на Индру. До встречи с Черным Зецу. И несмотря на ту скверну, что сидит в ней, она не поддается. Ты не видишь, никто не видит. Это ежесекундное перетягивание каната. Борьба на том уровне, что вы не можете даже понять. А если в твоего друга посадили подобное бы — то он бы палец о палец не ударил для борьбы. — Не говори так! Теме не такой! — Все Учихи такие. Все они ломаются. — Не все! — Вот именно, что не все. Ты снова сам ответил на свой вопрос, балбес. — Почему нельзя ответить просто и понятно! — Учись мыслить, иначе какой из тебя Хокаге? Наруто, цокнув, перевернулся на другой бок. — Почему ты недолюбливаешь теме? И давай не юли. Мне надо вас сдружить, иначе фигня какая-то. Курама, закатив глаза, закрыл лапой мордаху. Мастер красного словца его джинчуурики. — А ничего, что он избил тебя до полусмерти? — И чё? А, ну да. Я умру — ты умрешь. Но хватит уже дуться на него за это. Ты же знаешь, что он не смог бы меня убить. И ты бы не умер, че ты вот всё как ворчливая кляча. — Причем здесь это? — Что именно? Курама многозначительно промолчал. — Погоди, — Наруто сел в кровати, — то есть ты дуешься не из-за того, что мог умереть вслед за мной.. а… из-за того, что теме мог убить меня? Курама, свернувшись колечком, очень таким большим колечком, на связь решил больше не выходить. Демоны тоже смущаются. — Курама, а на что похожа штука в Шерпе-чан? Она сильнее тебя? — Хм. Ни на что и на всё сразу. — Это как так? — Я не собираюсь читать тебе лекции о природе силы. Надо было в Академии слушать. Но один глаз всё-таки приоткрыл. — Ну Кураама! — Я уже жалею, что ты знаешь моё имя. — Отвечай давай и не юли. — Первородность силы. Чистый Инь. Но только в этом нет ни капли света. — Не понял. — Вот у вас двоих, черное с белым и белое с черным. — Не понял. — Круглешки такие!!!! — А, понял. — Вот там его нет. Что Инь, что Ян — никак не связаны с добром и злом. Как добро, так и зло могут действовать как Инь-методами, так и Ян-методами. Без Ян невозможно существование Инь, а без Инь невозможно существование Ян. Как говорил мой старик, чистая субстанция Ян претворяется в небе, мутная субстанция Инь претворяется в земле… Небо — это субстанция Ян, а земля — это субстанция Инь. Солнце — это субстанция Ян, а Луна — это субстанция Инь… Субстанция Инь — это покой, а субстанция Ян — это подвижность. Субстанция Ян рождает, а субстанция Инь взращивает. Субстанция Ян трансформирует дыхание, а субстанция Инь формирует телесную форму. — Ничего себе ты разговорился! Курама обреченно вздохнул. — Погоди-ка, то есть два.. разных пути могут привести к одному итогу? — С прозрением. Ты хоть иногда параллели проводи со своим ненаглядным Учихой. Цель-то у вас одна, а пути разные. А тупые людишки идентифицируют это на добро и зло. Так что мне не за что его ненавидеть в этом плане. Он и Мадара — небо и земля. — Ну это же всё Чёрный Зецу, ты сам знаешь. Вот че ты психуешь на них тогда? — Кстати. Вот очень похоже именно на это. Или как когда ты в режиме Мудреца, но представь, что поглощаешь при этом исключительно его. И находишься постоянно в этом состоянии, потому что Инь — это природа. Это то, что вокруг нас. Это усиливает выдержку, хладнокровие, милосердие и жалость, стремление оберегать и защищать, точность, стремление улаживать конфликты, интуицию. — А я? — А ты как гипоманьяк. — Чегоооо?! — Ой всё. Курама устал уже упрощать свои размышления и объяснять на простом человеческом. Уже даже хотел, чтобы Учиха скорее вернулся, и внимание переключилось исключительно на него. — Теме, посмотри на меня. Еле отлепившись щекой от подушки, пришлось повернуть на него голову. Ночная темень больше всего выделяла его глаза. И только по ночам они бывали грустными. — Знаешь, теме. Шикамару, да и не только он, вообще все и всегда, называли мою привязанность к тебе нездоровой. Но я их не слушал. И сейчас не собираюсь тем более. Ян не может существовать без Инь. — Инь — без Ян, — Саске даже постарался слабо улыбнуться, силясь не отводить взгляд. — Так что я тоже… привязан к тебе. — Вот и всё! — добе широченно улыбнулся. — Не всё. Саске привычком рывком перевернулся вместе с ним, рукой сжимая под лопатками. Говорить глупости вслух — удел добе, но, кажется, глупость эта заразительна. И неизвестно, через что именно передается. Через поцелуи ли, через какие ещё жидкости организма, через контакт кожных покровов или просто перетекает из одного сердца в другое, которые связаны неразрываемыми узами связи. Связь, которую не разорвешь ничем. А надставленные на неё блоки с грохотом падают и падают. И пока есть эта связь, будет и это: ноги крест-накрест на пояснице, растрепанные пшеничные волосы на подушке, шрамы на щеках, мозоли на широких горячих ладонях, сжимающие талию. Солнце и день видит его всего, но есть местечко, куда добирается только Луна и ночь — светлая незагорелая кожа с внутренней стороны бедёр. Титанических усилий стоило оторваться от футона, дойти до окна, закрыть его и поместить комнату рёкана в звенящуюся тишину, прерываемую лишь сбитым дыханием в широкой горячей груди. Добе приподнялся на локтях, хмуро его рассматривая. — То есть ты правда так считаешь? Саске пожал плечами, задерживаясь у задвинутой створки окна. Вслух трепать глупости ещё не очень научился, а в голове рожать — уже есть прогресс. — Сюда иди. Даже кулак рефлекторно сжался, чтобы съездить по голове, вправляя мозги. — Обсудили уже на сто пятьсот раз, теме. Какая муха тебя опять укусила? — А если бы я тебя убил? Этими руками. Поднял в воздух, брезгливо их рассматривая. — Да не убил бы ты!! Бегом сюда!! Саске пришлось шикнуть, чтобы громкость поубавил, но поплелся обратно к футону. За стеной, казалось, закрылась дверь на балкон. — А тебя теперь какая муха укусила? — у подхода к футону, состоящим из двух сдвинутых вплотную, теперь уже не знал, куда лечь. Ладно он со своими тараканами про нечистоту, вину и прочую чернь, так теперь этого прижало на внезапное душеизлияние прямо в черепную коробку. — Добе. Хватит. Это больше походило на панику. Или истерику. Рот добе был закрыт, но глаза округлены, губы поджаты, мозг почти кричал. Кричал о том, что он упертый баран, думающий только о себе, потому что это ОН без теме не мог, это ЕМУ надо было, чтобы теме вернулся. А теме теперь приходится это всё терпеть, проходить каждый день через это, от плевков до отказа в продаже его любимых помидорок, от осуждения за спиной до прямых проклятий в лицо. Саске, вздохнув, решил бухнуться на него. Сел сверху, широко раздвинув ноги, чтобы угомонить комканный бессвязный поток слов в голове. — Как мне тебе ещё объяснить, что ты сделал всё правильно, м? Смотри, — обвёл руками их положение. Добе лежит, теме сидит, только локация другая — не Долина, а комната, не день, а ночь, не синяки от побоев, а заживающие уже не такие заметные следы от засосов, но если не знать, можно принять за синяк, нет гербов за спиной, нет вообще никакой одежды, кроме трусов. И руку Саске заносит не для того, чтобы сжать в кулак и истерично ударить в лицо, а положить рядом с его головой на подушку, сжимая наволочку, потому что добе смотрит на него, так смотрит, как никто и никогда на него не смотрел. И это вводит в ступор. В голове — тишина, будто добе заткнулся или просто не знает теперь, что сказать. Или не знает, как объяснить то, что чувствует. И руку Наруто заносит не для того, чтобы заблокировать удар, отодвигая его от себя, обхватив лицо, а чтобы схватить за шею и притянуть к себе, вниз, вплотную, губами к губам, и мокро поцеловать. — Так… что ты там хотел попробовать? Что ты там начитался? Добе, улыбнувшись, отстранился. Коротко вздохнул, подбадривая самого себя. — Высунь… язык, теме. — Ладно, — тепло хмыкнув, высунул, кося взгляд, чтобы рассматривать при этом его лицо. Сначала соприкасаются кончики, теме всё ещё пытается смотреть, а потом закрывает глаза, дергающейся диафрагмой пытаясь дышать. Где этого понахватался его добе - ясно и понятно, как день, и с чего решил всё это применить — тоже. Если у клетки содрать мембранную защитную оболочку, оголяя ядро, превращая из сложного построения в простейшее, то и здесь то же самое. Забывается всё. Кто ты, что ты, как ты и где ты. Есть только ты, и есть только он. Есть только вы. И много-много-много каких хотелок, которых до этого даже не знал. Тело само движется по себе. — Боже, теме… Обсосав его вдоволь, откинулся обратно на подушку, вытирая запястьем мокрый подбородок. Теме прибрал язык, не в силах открыть глаза. — Вот так… тебе приятно? Пальцы добе, неуклюжие днем, натренированные и грубые, ночью превращались в точеные граали, мягко перебирающие, оглаживающие и оттягивающие сосок. — Оч… хх… — теме, запрокинув голову, разлепил губы, чтобы дышать через них, — очень. И под ладонями добе, скользящими вниз, с плеч по лопаткам до самой резинки белья, ниже, укладывающимися на бедра, тело вновь само прогибается, колени разъезжаются, а теме непроизвольно наклоняется ниже - теперь добе может дотянуться до его груди языком, шепча дальше свои глупости вслух. Очень смущающие глупости. Начитался, видите ли. — Ты такой… будто фарфоровый, теме. Самый красивый, — мокро поцеловал между двумя выпуклыми грудными мышцами, языком скользя вбок, — даже.. венки просвечиваются. Такой… Его пальцы уже пробрались дальше, между разведенных ягодиц, очерчивая впадинку, и вновь непонятно, куда себя разорвать: или вперед, к языку и губам, облизывающим соски, или назад к горячим пальцам, кольцами очерчивающим узел нервных окончаний через бельё. — Ты всегда… когда смущаешься или… вот как сейчас — у тебя эти пятна, — добе поцеловал каждое на груди, крыльями носа водя из стороны в сторону, будто хотел в них утонуть, в каждом красном озерце, вызванном им же. — Их же никто не видит кроме меня, да? — Да. Добе сдавленно простонал, хватая его за волосы на затылке, дергая вниз запрокинутую голову, добираясь до шеи. — И тут.. приятно, да? — мокрым шепотом пробурчал на ухо своим подсевшим раза в три голосом, свободной рукой наконец-то забираясь под белье, без единого препятствия теперь проделывая тоже самое там же. — Д..да. Ночью он улыбается не как дебил, а как нечто. Искренне и натурально, с полуприкрытыми веками, синюшными глазами и как-то слишком интимно. Уложил его левую руку себе на грудь, тут же залезая обратно под белье, стягивая резинку пониже, так, чтобы торчало наружу две трети натренированных ягодиц теме. — У тебя.. раньше на этой руке костяшка была выбита. Где указательный палец. Саске снова не нашел в себе сил противостоять натяжению собственных скуловых мышц. Левая ныне ненастоящая рука с пока что целыми костяшками слишком нежно для дневного теме перебрала подушечками по коже. — На.. тренировке повредил. В детстве. — Я знаю. Я... знаю каждый миллиметр тебя, кажется. Саске кивнул, опускаясь ещё ниже, чтобы можно было мягко тереться разведенными ногами о его пах. И добе, закатив глаза, прошептав протяжное завывное «‎теме»‎, со всей дури залепил ему шлепок. Такой силы, что его было слышно в соседней комнате. Пальцы у него значительно короче своего теме, но широкая ладонь разницу эту нивелирует. И ему, в самом-то деле, абсолютно на это насрать, когда утром теме, проснувшийся многим раньше, мягко дергает его за пушистые волосы на руках, выгоревшие на солнце. Это у Саске они лежат аккуратно, ровно, хоть и длинные, зато многим светлее головы, но на бледной коже их видно отчетливо, и добе нравятся безумно все эти сочетания. Единственное, на что не насрать — как теме раздраженно хмурится, когда он хрустит суставами. Все всегда его отчитывали за эту дурную привычку, но ничего поделать с собой не мог. А вот его теме это не очень нравится, к тому же, говорит, что неполезно так делать. Так что помимо одергивания себя на подгрызе, начал одергивать себя и на этом в том числе. Это его теме гибкий до безумия, пальцы свои может сгинать к предплечью, и вообще походит этим всем на Шерпу-чан. Может, тоже какое семейное — даже у Сакуры-чан поинтересовался. Та, ничего не спросив, пояснила, что нарушение это - генетически детерминированное состояние. А потом ей пришлось объяснять ещё раз, только на человеческом языке. А теме опять дернуло в самокопание. На этот раз касаемое как раз-таки рук. — Теме? С чего ты взял? Ты не.. использовал меня. Ты.. хоть понимаешь, что обычные люди не могут так? Складывать печати.. разными руками? Теме вздохнул, опуская голову к нему на подушке, жарко дыша над ухом. Добе вздохнул тоже, крепко хватая за ягодицы вновь, чтобы перевернуть, швырнуть его на футоны под себя, развести длинные ноги, закинуть себе на поясницу и поцеловать. Теме энтузиазма не разделял, но то на лице — между ног уже давно было влажно, но не от духоты, а исключительно от добе. Его добе. — Мы так… — лег на него вплотную сверху, очерчивая языком поочередно каждую ушную раковину, — … и будем тут убиваться по прошлому, или… — опустился ниже, на грудь, на живот, укладывая плечи под сгибы коленей, — … или… я сейчас засуну свой язык тебе между ног, а ты будешь царапать мне плечи и дергать за волосы? Саске протяжно вздохнул. Даже шепотом и ночью — громкий, искренний, упрямый, никогда не останавливается на полпути. Так что, в принципе, тут ничего не меняется — всё такой же идиот, только голый. На данный момент почти голый. И этот почти голый идиот, оторвавшись от нового пятна засоса возле ключицы, зубами стукнувшись об ожерелье старшего брата, хмыкнул, откинулся назад, на колени, большими пальцами оттягивая резинку своих мешковатых труселей с рыбным рулетом вниз. И это эротично до одури, до самого последнего кольца на разрезанном на тонкие слайсы нарутомаки. Нарутомаки. Саске непроизвольно хмыкнул. Джирайя особо не парился, придумывая имя главному персонажу своей первой книги. — Чего ты ржешь? — Я? — Саске недоуменно вздернул бровью. — Может… мне их не снимать? Хитрая лисюга. Наглая, хитрая и хранящая в себе невесть столько начитанного и наслушенного от покойного учителя. — Или снять? — улыбаясь с закушенной губой, переложил голову на другой бок. — Наверное… — запрокинул голову, оттягивая резинку ещё ниже, но так и выдерживая интригу, —... сниму, знаешь. Так жарко… Руки Саске сами дернулся к широким тазовым костям, дергая резинку вниз, чтобы спасти от издевательств, жары и упрямой тупоголовости владельца. Стиснул длинными пальцами у основания, пережимая кровоток, чтобы теперь мучился за все издевательства над ним. Добе, наконец-то, заткнулся, из слов переходя в рваные междометия. Во время своего путешествия с Така он слышал разные охи-ахи в разных местечках, но эти — не сравнить ни с чем. К тому же, причина их — сам он, сам Саске. — Посмотри на меня. Добе еле отвел взгляд, поднимая на него. Рефлекторно дергаясь, рвано дыша, пытаясь не закрывать глаза от точеных движений своего теме, смотрел прямо, уперто и слишком горячо. Убрал обе руки обратно, засунул себе под голову, победоносно ухмыляясь. И зная прекрасно, что чем дольше держать на краю своего добе, тем у того сильнее поедет крыша и он будет творить такое, что вообще представить даже нельзя. Его вообще предугадать — дело сложное, не человек — ураган, а ночью, когда есть только они двое — остается только наблюдать, с загадкой, с интригой, с закатывающимися глазами и вздернутыми на рефлексе руками к его голове, чтобы схватить за волосы, как он и сказал. Он даже ничего с него не снял, просто улегся на футон, с себя не снимая тоже, дернул резинку вниз, с нереалистичной для него скоростью, жарко всасывая головку, выгибаясь корпусом навстречу, расправляя плечи и упираясь ладонями в футон, пальцами сгребая ткань. Он даже приноровился все делать без рук. Он даже глупости свои перестает нести, отдаваясь делу полностью. Зацепился пальцами ему в волосы, прогибаясь навстречу, но ноги развести шире никак, движения скованы, ягодицы сами поднимаются ближе, к нему, в рот, между нёбом и языком, а добе, улыбаясь, с приглушенным чмоком отстраняется, вглядываясь ему в глаза. Легко и непринужденно, языком пропихивает за щеку, довольно собирая ответную реакцию надломленных бровей, приоткрытых тонких губ и шороха футона под пятками. Не стоит труда ему длиной своего языка переложить и за другую щеку, руками скользя по бедрам, по стройным ногам, вверх, по бокам, по дергающейся грудной клетке, по предплечьям, одно из которых в мурашках, остановиться на сосках и выиграть снова. Приз — запрокинутая голова, дергающиеся колени теме, закушенная губа, точеное в темноте рёкана адамово яблоко и рваные вдохи, даже без выдохов. — Вот так бы сразу, теме. Давай… всё-таки сниму. А с тебя снять? Сел обратно, подальше, на пятки, опять улыбаясь от уха до уха. Злой теме — возбужденный до одури теме, и осознавать то, что теперь теме реально на него злится только в таких ситуациях — так приятно. Будто к двумстам копиям Курамы возле сердца добавляется еще сотка. Поднялся на ноги, стопой отодвинул ему правое бедро подальше от левого, пока тот гневно поднимался на локтях, протягивая руки к нему. Позволил стащить с себя белье, швырнуть как обычно в манере теме их подальше, притащить себя за бедра ближе и продолжить выжидать, вглядываясь сверху вниз. Ведь теме сам дал ему карт-бланш, так что он ничего такого о нем он не подумает, а видеть и слышать все эти реакции теме на его глупости и откровенные подсмотренные/подслушанные жесты — так хорошо. Так хорошо, что останавливаться он не соберется ни в коем случае. — Открой.. рот, теме. Дышит протяжно, узкие брови раздуваются, но он открывает, вздернув подбородок. Так, как это умеет делать только теме. Только его теме. Его парень полный теме, но такой… Такой… Чувствовать такое невозможно, и если есть от этого лекарство — добе его обязательно даст. Лекарство кладут на язык, так и это тоже. Глотать тоже надо, но не сейчас, так быстро не хочется. Хочется вообще растянуть на всю ночь, потому что мысли про миссию, про собрание, про разборки с Индостаном, про соседнюю комнату, про рёкан, про Шикамару через три стенки вбок, про друзей из Песка, про всё — их просто нет. Есть только теме, его язык, собственная головка на этом языке, губы теме, шумно всасывающие дальше, растягивающие слюну до половины. Переступил через него, пружиня в коленях, обхватил его голову и насадил до хрипа теме, до дергающего горла, до болюче сжимающих длинных пальцев на ягодицах. — Хочу.. делать это с тобой всю ночь, теме. Посмотрел на него сверху вниз, на снова растрепанную челку, половину из которой была зажата в его пальцах, в чернющую радужку, нависшие надбровные дуги, надутые щеки, четкие контуры плеч и ключиц в полутьме. Вытащил настоящую ладонь из его волос, дотянулся до губ, очертил верхнюю, нижнюю, одними подушечками, пролезая следом в этом горячую влажную тесноту. Внутри теме всегда приятно до безумия, и неважно, где именно. Больше всего нравилось то, что возле сердца. Куда добраться — самая недостижимая вещь на свете, то, что было многолетней целью. Но получилось ещё лучше, чем могло быть: помимо того, что сердце это было вытащено из мрака и удушающей тьмы, оно теперь само ложилось к нему в руки. — Теме. Я никогда не разобью его. И не позволю кому-либо это сделать. Пусть его теме — фыркающая надменная задница, но все эти глупости ему нравятся, он слушает внимательно, на каждом слове стараясь не шуметь своим же ртом, чтобы не пропустить. И с каждым таким словом он открывает рот шире, горло дальше, вбирает больше, с оттягом, загорается, оживает. Теме хорошо. Теме очень хорошо. Зафиксировав его голову, раздвинул ноги ещё шире, чтобы стоя было удобнее теме тянуть на себя, всматриваясь исключительно ему в глаза. Тот не двигался, затуманенными разномастными радужками сам всматривался в него, участвуя в процессе только губами, языком и спрятанными зубами. — Тем… ме… Его парень-теме — красивый до одури, снаружи и внутри, в каждом миллиметре, в каждом волоске и каждом вдохе. И глаза у него красивые, и нет там никакой ненависти — там только душевные раны, боль и вина. Но сейчас нет ничего, кроме тумана. Высвободив зад из него цепких пальцев, шагнул обратно, падая бесшумно на колени на футон. Еле нашел в себе сил процедить шепотом через зубы — Хочу тебя везде. И стащил рывком уже его белье, приспущенное слишком откровенно и красиво на бедрах, стащил через ноги, параллельно укладывая левую себе на плечо, чтобы можно было целовать чуть выше ступни. Теме сам прогнулся, разводя ноги, приподнимаясь на локтях, чтобы видеть отчетливо, как язык добе напрягается в кончике, как он очерчивает уздечку, бордовую головку, очерчивает контуром крайнюю плоть, а потом всё обозримое пропадает внутри добе. Внутри добе всегда так — сильно, горячо, мокро, душно, мягко и упруго, влажно и скользко, и неважно, где именно. Теме больше всего нравится то, что возле сердца — необычайно большого, доброго, светлого и несгибаемого, что не находило себе места, переживая за теме больше, чем за самого себя. — Ты мне нужен. И.. н.. нужен был.. всегда. Отшептав героически финальное, рухнул обратно на футон, поднимаясь на пятках, чтобы задвинуть по самое горло, чтобы слышать эти звуки, булькающие и чавкающие, хриплые и надсадные, пальцами дотянуться до волос, схватиться за них и прогнуться ещё сильнее навстречу. А потом соскользнуть на плечи, и второй рукой тоже, даже насколько короткими ухоженными ногтями умудряясь его царапать. Всё так, как сказал добе, а он ему никогда не врёт. Никогда не врёт. Проводник в многолетней людской лжи, ведущей по тому пути, который он не хотел. Тот, на который его наставили в детстве, а потом много кто вел, а он шел, слепо, не видя дальше своей головы и проблем в ней. А это — свет, путеводная звезда, к которой и вышел в конечном итоге. Потому что Солнце — это звезда. И она винит себя за эгоизм? Так они оба хороши. А что с них взять? Их никто никогда не понимал, даже они друг друга — через одно место, и чтобы понять пришлось практически друг друга убить. Но одно не менялось никогда — созависимость до ненависти и непереносимость от сильнейших неидентифицируемых ощущений. Да даже если вернул для себя — Саске плевать. Пусть так считают другие, он так не считает. Не считает, слышишь ты, тупая башка? Слышу. Слова им не нужны, а связь начала работать странно до невозможности. Черт с ней, когда теперь он чувствует вновь. Этот жар, этот пульсирующий комок через сотни километров вдали, у себя на окраине — в резиденции, на привале — в своей квартире, сжигающим первые попытки приготовить что-то человеческое съестное. Пусть этот полный добе руководит деревней, пусть. Всем людям нужна путеводная звезда, и, что самое главное — ей самой тоже. И это — смысл жизнь теме, иначе никак. И вдвоем они сделают для этой деревни всё, чтобы она цвела, росла и дети никогда не узнали войны. Чтобы дети не хоронили родных и близких, чтобы дети не проходили через то, что пришлось пройти им. Не только в деревне, вообще везде. В Песке и Облаке, в Тумане и Реках — когда наконец-то открываешь глаза, понимаешь, что есть ещё целый мир, который раньше не видел из-за пелены ненависти, которую ты, к тому же, не выбирал. Но ненависть не берется из ниоткуда и не исчезает просто так. Из ненависти к одному она перерастает в другое, а когда лишают всех стоящих причин, она ретроспектируется в самое ближайшее — в ненависть к самому себе. А потом, шаг за шагом, слово за слово, его не выдирают из тебя, нет, её мягко вытаскивают, вытирают, не раздирают ребра, не швыряют и не рвут — постепенно вымывают, направляя от обратного. И она превращается в любовь, следуя законам сохранения энергии. И самое главное в том, что именно любовь порождает ненависть. Круг замыкается, а система, наконец, выходит в стабильное положение. Энергообмен успешно завершен, спасибо всем причастным. Но кругов ещё таких предстоит громадное количество, но шаг уже сделан. И сделав такой шаг, уже не остановишься — ноги сами несут, а тело движется само по себе. Тихо шикнув, сам доповернулся на живот, поднимаясь на ладонях и на коленях, ведомый широкой горячей ладонью. Прогнулся в пояснице, отклячив зад, потянулся им, сел пошире, опустил голову, перенося вес на локти, лбом уткнулся в подушку, подрагивающими ресницами цепляясь за неё. — Теме… ты.. Горячие пальцы, очерчивающие каждый изгиб. Губы на пояснице, на копчике, на ягодицах, пальцы, трущие ложбинку. Источники очищают снаружи, это — внутри. — Ты… гладкий такой.. ради меня? Тупоголовый болван, а для кого ещё. Ухмыльнулся в подушку, разводя ноги ещё шире, чтобы оценил его труды. Моим советом решил воспользоваться, и не пожалел — ради такой полоумной реакции добе мог хоть со всего тела волосы обкорнать, кроме головы. Там они прикрывали проклятые глаза. И это никак не ущемляло его мужское достоинство или какое ещё эго, с чего бы. Удобно, рационально и аккуратно. Всё четко в его стиле. И добе слов связать не может, дышит и шепчет отдельные звуки, мямлит, слюну подбирает с футона. Не выдержав, припадает языком, раздвигая теплые и гладкие мышцы ладонями, чтобы уткнуться сильнее, просунуть язык дальше. Моральное удовлетворение, как иногда оказывается, бывает многим приятнее физического. Теме знает и чувствует, какой он чистый до блеска после источников, распаренный и податливый, гладкий там и настолько сильно желаемый, что гнется ещё сильнее, выцеживая из себя стоны, и движется вообще весь странно, прогибается под ладонью, под второй, тянется к обоим навстречу, голову запрокидывает до хруста в шейных позвонках. — Где ты… нахватался этого, теме. И правда, где. — Не… знаю. — Тело само по себе движется? Сзади раздалась усмешка, и Саске перекинул голову через плечо, рассматривая его с укором и хорошо замаскированным смущением. — Да, — сдавшись, выдыхает, вытягивая один уголок рта в улыбке, — само по себе. Если ездить по прошлому — то не только же плохое вспоминать. Такое вспоминать гораздо приятнее: как был готов пожертвовать собой, да плевать на себя, целью всей своей жизни, лишь бы закрыть его собой, своим собственным телом от вражеской атаки. Хорошая отмазка — тело двигалось само по себе, но это правда так. Потому что глазами и ртом можно наговорить что угодно, а контролировать всё остальное гораздо сложнее. Особенно, когда дело касается кого-то, кто нам дорог. Вернул голову обратно, в подушку, снова под горячими ладонями, дыханием, языком и губами вытворяя что-то скорее похабное, отдаваясь полностью. — Жаль я.. ничего не взял. Так… Саске слышал половину, как бы не старался, вся кровь из мозга давно уже перетекла к ладони добе, и ко второй ладони, в очередной раз отвешивающей шлепок. — Ты же.. хотел бы теме, да? — Хотел бы. Потому что ему всегда хочется всего, что касается добе. И неважно, внутри ли него или наоборот. Это, как оказалось, было настолько незначительной херотой, что даже удивился, чего добе тему поднял. Какая, к чертям, разница. — Ну… это же ты. Наруто заполз под него полностью, оказываясь уже головой на подушке, обнимая ногами за талию. — Что значит я? Добе, закусив губу, потерся носом о его шею. — Опять чего-то в книжках начитался, добе? Тот сдавленно покивал. — Читать тебе вредно, видимо. — Эй! Но Наруто шепотом рассмеялся, заткнулся, рассматривая своего теме, как тот скользит кожей по коже вниз, грудью укладывается на пах, целует в пресс, царапает легонько своим ожерельем, которое снимает только в самых крайних случаях, не желая с ним расставаться. Оно всегда такое горячее, потому что нагревается о горячего теме, с проступающими синими венками, убеждающего его в голове, что он всё сделал правильно. Ведь если бы не вернул — не было этого всего. Было бы то, о чем говорила Шерпа-чан. Было бы так, как она рассказывала, а звучало это стремно. Это звучало очень стремно, и добе не нравилось. Даже с Сакурой-чан разговорились на днях, обедая вместе, и та тоже поделилась тем, что ей не понравилось ничего из того, что ей наговорили. Только теме ничего не говорили, как и что будет в будущем. Не копались в нем, заземляя на настоящем. Ведь чтобы строить новое, нужен фундамент, поэтому в случае с Саске делали гораздо более сложную работу — перестраивали текущее, успокаивали старое, давали почву для нового. Сажали в его голову мысли, незаметно, как само собой разумеющееся, чтобы до всего он доходил сам. Только вот Наруто не понимал, что и ему в голову сажали тоже. И Шикамару. И Сакуре-чан. И ни в коем случае он не знал, что сеют в голове его учителя. Шикнув, откинул голову на подушку, щекой пытаясь на ней принять опору. Потому что всегда его теме делает так, что опора испаряется в воздухе. Будто он просто висит, неизвестно где и неизвестно как, слушает добротные хрипы и хлюпанья, тихие этой ночью из-за стенок рёкана, но такие же от всей души и искренние. Саске сам его усадил, дергая за предплечья, сам улегся плашмя на футон, отбиваясь ступней от одеяла. Очертил ладонями каждый доступный миллиметр бедер, живота и его низа, раздвинул колени, чтобы улечься между них, обхватил чуть выше их, надеваясь ртом, волосами как обычно щекоча живот. Обычно. Когда вообще появилось это «‎обычно?»‎ — Тише! Наруто честно пытался, искусывая руку, но чтобы прекращать издавать звуки, теме нужно было прекратить.. просто хотя бы смотреть. Уже было бы проще. И Саске наконец-то улыбнулся, вглядываясь в перепуганные синие глаза, округлившиеся, в выгнутые брови, в следы зубов на ладони, уложил его на спину, повернул на бок, собрал вместе согнутые ноги, оттягивая одну ягодицу. — Ты.. чего удумал, теме? — Тшш, — тот, приложив палец в губам, опять улыбнулся. Наруто вообще был готов делать всё, что тот скажет, лишь бы Саске делал это каждый день. Его теме идет улыбка, у него она такая.. аккуратная, искренняя и сдержанная, настоящая и редкая. Редкая настолько, что он их считает — у Курамы, видимо, привычку перенял что-то считать. Курама же ему и намекнул, что с устным счетом у него беда. И, отчего-то, даже решил кое-где подсказывать. Странная ему лисица досталась, но душевная. — Прогнись. Прогнулся с преогромным удовольствием под ладонью теме, из-за плеча пытаясь высмотреть, что он там делает. Теме для начала просто хмыкнул. — И ты тоже? — Ну… да. Конечно да, дубина ты стоеросовая. Он ради тебя перед Райкаге на колени в снегу встал, умоляя, он ради тебя ушел из Конохи в странствие-обучение, чтобы стать сильнее и вернуть, он ради тебя Сая готов был придушить, он ради тебя даже с Сакурой-чан повздорил и не раз, он ради тебя умереть собирался, он ради тебя Даймё готов был укусить и растребушить всех АНБУ со старейшинами, когда они пытались зажать тебя в угол после войны. А типа избавиться от волос на жопе не? Типа что? Типа нет? Ты дебил? Саске снова хмыкнул, в уме переваривая наговоренное. Переваривал, пока спускался поцелуями с плеча на бок, с бока на таз, с таза на бедро, пытаясь оставить засос прямо на жопе, цитируя его добе. Подпускал он его уже охотнее, спокойнее, но местами ещё подергивался, особенно по началу. Как и в этот раз, непроизвольно двинувшись от длинных пальцев, гладящих ложбинку. — Пугливый котенок. Наруто уже открыл рот, чтобы огрызнуться, но так и оставил открытым. Улыбнулся своему теме широко-широко, падая вновь на подушку, мигом расслабляясь, съезжая одной ногой еще дальше, открывая теме идеальный видок. Идеальный по мнению теме — и это самое главное. Остальное неважно. И теме трепетно, жарко и трепетно одновременно, гладит, лижет и дышит, просто отдаваясь процессу и не думая ни о чем. А потом двумя шумными рывками они снова друг на друге, теме сверху, кверх ногами, силится не раздавить ему голову, пальцами держится за его пушистые икры. А потом из-за стены раздается нечто странное. Саске дернул голову вверх автоматически, тут же вслушиваясь. Вдруг вспоминается миссия. Наруто собирается точно также тут же, одним махом, тоже поворачивая голову. Вот это профессионализм, вот это уровень, вот это я понимаю — даже с членом парня во рту, лежа в 69 и уже неизвестно сколько болтаясь на грани оргазма, реагировать тут же, вслушиваясь и напрягаясь. Звук правда был странноватый, похожий на жаркий шлепок и потом будто кто-то давится. Саске мысленно сходу поставил на криворукость, добе спорил долго, громко и также мысленно, защищая Шерпу-чан и её ловкость. Саске фыркнул, Наруто это развеселило, и он попросил так не делать с его достоинством во рту. С минуту выжидая чего угодно, пожав плечами, вернулись к двойному минету, вновь забывая о мире вокруг. До тех пор пока Наруто не вылез из-под него, укладываясь рядом. — Давай целоваться. Теме перевернулся в пространстве и на спину, закатываясь ему под бок. — Не гигиенично. — Тебе так критично, что ли? — Скорее… — Саске почесал бровь, — ну… — Теме, блин! — добе опять шепотом рассмеялся. — Меня наоборот это заводит! Саске облегченно выдохнул, максимально незаметно. Он сам не понимал, как именно это работает. Не так давно фыркнул на добе, когда тот просто взял его молоко со стола и отпил прямо с горла, напускав туда своих слюней. Добе тоже не понял, почесал затылок, но поставил на место. Тем же вечером анализировал и сопоставлял, пытаясь разобраться. Он всегда жил один, и, видимо, эта самодостаточность выплывала в быту. Добе тоже всегда жил один, и вообще ни в зуб ногой как делить жилплощадь вместе. Но вместе они не жили, так… просто… то один придет, то второй заночует, то снова первый затащит к себе в квартиру, хвастаясь новеньким телевизором, заставляя смотреть какую-то информационную чушь, то второй после возвращения тут же тенью крадётся именно к нему, даже не утруждаясь отчитаться кому-либо. Сначала кинуть что-нибудь ему саркастичное или откровенно эротичное с порога, потом бюрократия, потом обратно туда же. Вспомнил про виски. Хм, нет, вообще не смущало. Про кофе. Тоже не смущало. Косяк, сигарета на пути в деревню. Никакой брезгливости не чувствовал. Но может от того, что это всё какое-то «‎неправильное»‎? И придаёт крутости, что ли. А молоко и есть молоко, и к помидору обсосанному он не притронется. Но где тогда это всё здесь? В поцелуях, в засосах, в обсасывании и облизывании всего, вообще всего, от шеи до живота, от паховой области до бедер, от задницы до ушных раковин. Наоборот нравилось до хрипа, до стонов, охов и ахов. Может быть, проблема была в нем. Но раз у добе проблема точно такая же — тогда плевать. Потянул его за затылок, припечатываясь губами, языком — глубоко, вплотную к его, переплетая, жадно и нагло, нагло и жадно, дергая обратно от себя, оставляя язык немного снаружи. И добе, с мозгом одним на двоих, сделал точно также — теперь они связаны видимо, а не просто духовно или как ещё, связаны физически, полоской тягучей слюны, от языка до языка, досадно разрывающейся, и Наруто это не нравится. Завалился на него сверху, как можно чаще теперь двигая языком ему навстречу, чтобы слюны было больше, чтобы связь была крепче. На второй раз правда получилось сильнее и дольше, но всё же из-за силы тяжести и много каких факторов, и сил поверхностного натяжения — всего того, что добе не знает — опять порвалась, пропадая. На третий раз руки Саске уже были между их животов, мастерски отдрачивая сразу обоим, прижатым вплотную. На четвертый и пятый в слюне уже было все обозримое, особенно шея теме, куда, кусаясь, тут же переключился добе. Мучали бы друг друга до самого-самого утра, но уже начинало светать. Из-за несостоявшейся грозы здесь, но состоявшейся вдали, небо всё равно было затянуто тучами, поэтому времени было больше, чем казалось - солнечному свету приходилось пробираться через завесы, чтобы возвестить о наступлении утра. Поэтому сворачиваться точно надо было - хотя бы просто отдохнуть. Или пойти на второй заход по кругу. Так они уже делали, тут же, не останавливаясь вообще, и это было так сильно, что Саске постыдно отрубился черти в какой позе, напускав слюней в подушку, а потом добе в волосы. И даже потом проснулся позже него — вообще нонсенс. Первый заход торжественно был завершен на коленях: сначала один, потом второй, найдя в себе сил не размазаться по футону, который, к тому же, пачкать нельзя было, вот и пришлось глотать совестно, как в безотходном производстве. А второй — в ручном режиме, откровенно при этом сосясь, как малолетки какие, в расцвете пубертата, сосясь так шумно и мокро, что даже не замечая странноватых звуков за стеной. И за стеной события отличались мало чем. Разве только что отсутствием поцелуев, настоящим сексом и другим статусом. Ведь по эту сторону стены была пара, признавшая статус, по ту — просто будущий Шестой Хокаге, герой великой войны шиноби и его названный Сасаукагэ, представитель Мирового Союза.

***

— Знаешь, удобный термин — грязь. Он весьма забавен. Ею поливают с ног до головы, это так удобно, практично и самозабвенно. И всегда это делают во имя чего-то. Во имя религии, морали и нравственности, воспитанности или правил общества. Вы можете здесь не курить? — повысила шепот, передразнивая других. — Нет, не могу. Я хочу здесь курить и буду, и что ты мне сделаешь? Может, это меня раздражает, что вы не курящие, и что, мне тогда надо каждому совать сигарету в рот, чтобы этого не слышать? Вы можете здесь не ругаться матом? Вы можете не материться через каждое слово? Нет! А если я скажу, что меня раздражает, как вы кичитесь своей чистотой, воспитанностью и правильностью, и меня бесит ваша грамотная поставленная речь? Я же не говорю. А вы говорите, это же культурно, это же правила общества. ГДЕ ВАШИ ГРЕБАНЫЕ ПРАВИЛА? ГДЕ ОНИ ВЫСЕЧЕНЫ? НА ГРААЛЕ? ИЛИ У КОГО-ТО НА ЛБУ? Почему срать на других — это правильно за то, что они делают то, что хотят, а когда срут вас, то это — ГРЯЗЬ? Посмотрите на меня, я весь такой особенный, я чист, культурен, я не пью и не курю, я не матерюсь и вообще я принципиальный до жути, праведник и законопослушный гражданин. Окей? Это твоё личное дело, и, что самое главное — да всем плевать. На то, какой ты особенный, потому что особенные — все. И получается, что за этой особенностью взращивается одна сплошная неразберимая человеческая масса, ломающая и гнущая тех, кто правилам не следует, потому что правил этих не видит. Подкурилась. — Я не верю в бога. Я не набожна. Не верю в том смысле, который вкладывают в него другие. Единственное, во что я верю — в сознание. Потому что сознание — это я. Я — сплошное человеческое сознание, со знанием, невыносимым огромным знанием, которого так много в черепной коробке, что ты просто не знаешь, что с ним делать. Оно зудит, колет и режет, хаотично бьется о череп, я — одна сплошная генетическая ошибка, мутация, потому что все мы начали копаться в себе, и часть природы оказалась от неё изолирована. Мы — создания, которых по закону природы быть не должно. Мы — существа, поглощенные иллюзией индивидуальности, придатком сенсорного опыта и чувств. Мы запрограммированы, что каждый человек — это личность, но на самом деле, мы — никто. Затянулась. — В моем сознании жить очень просто. Смотришь на других и думаешь, как они. Отрицательная способность, этот навык развиваем, но обычно и он не нужен. Можно просто смотреть человеку в глаза. Каждый чем-то одержим, ты в курсе? Главное, не врать самому себе, что творится здесь, — легонько ткнула его в висок, убрав оттуда пепельные пряди, — это запертая комната. Личная запертая комната каждого. И сколько же нужно самолюбия, чтобы выдернуть душу из небытия, сюда, и родить её на свет. Сделать обычным мясом. Бросить человеческую жизнь в эту мясорубку. Затянулась. — В нас всех хранится житейская ловушка. Непоколебимая уверенность, что всё изменится. Что мы переедем в другую страну и встретим друга на всю оставшуюся жизнь. Что встретим того самого, единственного, влюбимся с первого взгляда. Реализуем себя, что бы это не значило. Что всё будет хорошо. Это — одни.. пустые сосуды для хранения нескончаемого потока дерьма — никто себя не реализует. Люди, — хмыкнула, затянувшись, — я видела финал сотни и тысяч жизней, на войне, у себя на руках. Молодые и не очень, все они были уверены в своем существовании. В том, что их сенсорный опыт делает их уникальными личностями, с целью, с миссией. Были так уверены в том, что они — не биологические марионетки одной большой управленческой машины. Но правду не скрыть, и все всё видят, лишь когда наступает конец. Пелена спадает. Каждый труп при жизни был уверен, что он нечто большее, чем кучка потребностей. Бесполезная работа утомленного разума, столкновения желания и невежества. Вот, о чем я говорю, когда говорю о смерти. О времени. И тщетности. Тут работают более общие понятия, ведь мы, как общество, объединяемся лишь одним — взаимными заблуждениями. Страхом. И лишь в последнюю секунду мы видим, кем мы были. И лишь тогда уходит страх, и наступает облегчение. При жизни каждый разыгрывает драму, которая является всего лишь навсего смесью высокомерия и безволия. Но с этим можно покончить, понять, что не стоит за это держаться, осознать, что вся твоя жизнь, вся любовь, ненависть, память и боль — всё это одно и то же, всё это — один сон. Сон, который ты видишь в своей запертой комнате. Сон о том, что ты был человеком. Ты слышал об М-теории, Какаши? — Нет. — В нашей Вселенной время движется линейно, вперед. Но за пределами нашей Вселенной, если мы говорим о четырехмерном пространстве, времени не существует. И если бы мы туда попали, мы бы увидели, что пространство-время — плоское, словно одномерный блин. Материя одновременно находится во всех точках суперпозиции, а наше сознание просто носится по накатанной. Всё, что за пределами нашей Вселенной — это вечность. Устало взирающая на нас Вечность. Для нас это сфера, но для них, — ткнула пальцем в потолок, — это круг. В Вечности, где времени не существует, ничего не растет. Ничего не рождается и ничего не умирает. А в этом мире проблема не решается, время идет по кругу. Всё, что мы делаем сейчас или сделаем в будущем — повторяется, снова, и снова, и снова. И снова. И снова. Снова и снова. И снова. Снова. И снова. Бесконечно. Смерть создала время, как термин, чтобы вырастить то, что потом умрет. И мы рождаемся заново. Но проживаем ту же жизнь, которую уже много раз проживали. Сколько раз мы уже вели этот разговор, Какаши? Кто знает. Мы не помним свои жизни и не можем ничего изменить. И в этом — весь ужас и тайна самой жизни. Мы в ловушке. Мы в страшном сне, от которого не проснуться. Свет в конце туннеля — это онтологическое заблуждение. Вот, что втюхивает проповедник. Тоже самое — и мозгоправ. Проповедники поощряют нашу способность заблуждаться и говорят, что это, блять, добродетель. Им с этого прямая выгода. Каждому отчаянно хочется считать себя пупом земли. Ой, ну конечно, это всё для меня! — театрально вздохнула. — Для меня, да? Для меня, для меня! Вот он я, я же центр бытия, я центр бытия, правда? А вот хуй там. Стряхнула пепел в тяван. — У нас у всех свои заморочки, только неизвестно какие. Все хотят очистится, все хотя достичь катарсиса, особенно те, кто виновен. Но виновны-то все. И те, кто виновен больше, как раз-таки и видит больше грязи в других, как свинья, взращенная на убой. Прикрываясь правилами, нормами морали и воспитанием, правилами поведения в обществе. Ну же, посмотрите на меня! Я не матерюсь, я не пью, не курю, не трахаюсь, ни у кого не сосу, во мне не было одновременно по три члена, я никого не бил, не убивал, не дую дурь, не курю косяки, не долблю. Я такой особенный.. ну.. же.. Затянулась. — Всем плевать. Потому что нас, по сути-то, и нет. И времени нет. Время — это лишь некий субъективный параметр, атрибут субстанции. Время существует только как математический параметр, а в физике его просто напросто не существует. Время — это набор мгновений, но набор мгновений — это не время. Всё, что находится вне времени находится в вечности. Следовательно, если времени не существует, то и всё вокруг нас находится в вечности, в том числе и мы сами. Но тогда возникает справедливый вопрос: почему мы видим изменения вокруг нас, если времени не существует? Мысленный эксперимент: мы плывем по реке. Здесь уместна аналогия: река — поток времени. Когда мы плывем по реке, мы находимся в потоке, и, следовательно, не замечаем изменений. Также и с временем — если бы мы находились в потоке времени, мы бы не замечали изменений. А так как мы видим эти изменения, значит, мы вне потока времени. Термин «время», придуманный людьми для удобства организации своей жизни, в природе не существует. Потушила окурок, подкуриваясь следующей. — И те, кто кичится чистотой, забывают о самом главном. Грязн не тот, в кого кидают грязью. А тот, кто её кидает в другого. Ведь в таком случае грязь обязательно останется на руках, а до другого человека просто может не долететь. Или он может от неё увернуться. Шумно затянулась. Какаши, надев маску, перевернулся на спину, внимательно рассматривая моё лицо и слушая. — И все эти чистые и благородные, принципиальные и правильные, знаешь, что их объединяет? Отрицательно покачал головой. — Тогда я тебе расскажу о радостном и приятном занятии, таком карманном счастье для каждого человека. О способе доставить себе удовольствие где угодно и когда угодно. Кстати, при этом понадобится лишь одно подручное средство. Заинтригован? Какаши, хмыкнув, кивнул, подкладывая под голову на моих коленях руки. — Прекрасно. Неизвестно, кому именно принадлежит патент на это занятие, но авторское право на название закреплено за неким библейским Онаном — второй сын Иуды, который согласно традиции должен взять в жены вдову старшего брата и оплодотворить её, но малый — ушлый, и уклоняется от обязанностей, изливая семя — куда? Правильно, на землю. Ошибочно понимают, что он самоудовлетворялся — он просто не кончал в Фамарь. Понимаешь, зачем? Им итак было хорошо. За это, кстати, пришлось заплатить жизнью. Говорят, что 98% мужчин занимаются онанизмом, а 2% просто в этом не признаются. Но на самом деле правда куда серьезнее. Не только мужчины, но вообще все половозрелые люди чаще или реже занимаются мастурбацией. Это статистика. Это наша природа, от которой как не вертишься — не укрыться, всё человечество, пардон.. — тяжко вздохнула, затягиваясь, — дрочит. Правда это меняет представление о нашем серьезном мире, да? Рассмеялась шепотом, аккуратно стряхивая пепел, чтобы он не упал ему на лицо. — И все эти мрачные загадочные люди вокруг нас, и феодалы, и судьи, и землевладельцы… Оказывается, у всех есть что-то общее с Наполеоном, Сократом, феодалом. А в Древнем Египте, кстати, фараоны совершали церемониальное семяизвержение в Нил, у греков с этим проблем не было, и это считалось нормой. А в Древней Индии и Китае этот процесс чуть ли не обожествлялся. В просвещенной Европе восемнадцатого века были популярны брошюры, рассказывающие, что онанизм приводит к слепоте, эпилепсии, росту волос на ладонях, гонорее, потере умственных способностей, но при этом — даю голову на отсечение — мастурбировали ВСЕ! — затянулась, — у кого были руки. Вновь стряхнула пепел в тяван. — Были, конечно, отщепенцы. Вроде Канта. Которые считали онанизм более страшным грехом, чем самоубийство. Но мы-то в наше время прекрасно понимаем, что к чему? Или я не права? Сегодня одни говорят, что частая мастурбация позволяет предотвратить развитие рака предстательной железы, другие находят зависимость между этим актом со смертностью от коронарной болезни сердца. Третьи говорят, что активно онанирующее меньше страдают перепадами кровяного давления, четвертые, что рукоблудие ослабляет потенцию, пятые — что способствует удалению из половых путей старой спермы с низкой подвижностью, и пока же развиваются эти споры и баталии… — затянулась, — мир увлеченно что делает? Правильно, — прошептала ещё тише, — дрочит. Убрала его волосы со лба, затягиваясь. — А те, кто говорит, что не делает этого — делает это чаще других. Или ходит к проституткам. Или, как говорят, шлюхам. А я, знаешь, их очень люблю. Как-никак, самая древняя профессия на земле. У которой так много общего с политиками, журналистами, актерами. Ведь и там, и там, можно быть как творцом, так и фигляром. Можно транслировать дешевый разврат и подлинное призвание. И конечно же проще сказать, что женщины, вольно-невольно втянутые в это безумие — слабые, глупые и беспринципные твари. Или те, кто делает это до свадьбы, ведь это тоже подходит под тот же ярлык чистоты, ведь так? Ведь как говорят, с любимой женщиной занимаются сексом, чтобы продлить род. С продажной женщиной — для удовольствия. А если нет ни того, ни другого под рукой — есть задница друга. Или его рот. Или вообще бесплатная, та, которую с удовольствием назовут шлюхой, которой просто нравится секс, и она не планирует вить гнездышко, раздвигая ноги только по праздникам или чтобы родить запойному мужу-алкашу или беспринципной тряпке двойню. В общем, бэ, — скривилась, затягиваясь, — но эти так называемые шлюхи не просто удовлетворяют спрос, верно? Без них, согласись, кто-то просто сойдет с ума от одиночества, страха, потерянности, одиночества или каких угодно комплексов. И скажу тебе без тени иронии: многие из этих женщин, волею судьбы признанные реализовывать чужие жалкие фантазии, подчас гораздо честнее и порядочнее тех, кто обращается к их услугам. Затянулась, затылком утыкаясь в стену. — Я прекрасно понимаю тех мужчин, которые считают секс со шлюхой самым чистым, какой только и бывает. Что бесплатный перепих порой обходится гораздо дороже, оседая в итоге таким количеством грязного цинизма и садизма, что до конца дней не отмоешься. И что вообще можно сказать об этой старой, как мир, теме? Ничего. То есть, совсем ничего. Только развести руками. И проходя мимо публичных домов только разводить руками ещё сильнее, чтобы обалдеть от увиденного. Или я не права? А ещё.. я хочу поставить памятник, чтобы каждый увидевший подходил к нему ближе и спрашивал «‎Что это за памятник?»‎. А на нем надпись — «‎безымянной протитутке».‎ Оп-па. А почему бы и нет? Ведь для мальчишек, пропавших без вести на бессмысленных войнах, разбиваются целые парки скорби, верно? А это разве не поле боя? Это разве не настоящая бойня? Здесь, конечно, наивно мечтать, что фантазии о принце на коне из сказок перестанут кружить голову. Что он приедет, встанет под балконом с серенадами, вытащит кольцо и отвезет прямиком в инстанцию бракосочетания. Эх… Вновь протяжно вздохнув для актерской игры, затянулась, стряхивая пепел. Выдохнула. — И пусть у всех блюстителей нравственности зубы искрошатся в пыль, а эта бронзовая девчонка будет стоять. В вызывающей одежде, в снег и холод, палящее солнце или жару, вечно привлекать к себе внимание, мозолить глаза и пусть каждый, проезжая мимо, делает свои, одному ему доступные, выводы. «‎А что это за памятник, папа?»‎. «‎Даа»‎, — махнула рукой, — «‎безымянной проститутке»‎. «‎Безымянной проститутке — памятник? А за что?!»‎. Затянулась. — Да ни за что. Так. Просто. За красивые глаза. Потушила окурок, замолкая. С сигаретным фильтром в пальцах, с его головой на коленях, в груде уютных одеял и покрывала, под тяжестью его тела, под его внимательный сосредоточенный взгляд, посмотрела ему в глаза. Хмыкнула. — Особенность. Все особенные. И мне иногда хочется обратиться к кому-нибудь из таких, не к тебе, нет, к кому-то из них. Да, допустим, я уверена, что ты — тот особенный, единственный и неповторимый. Но почему я тогда смотрю на тебя, как на гавно? Какаши хмыкнул, складывая руки на груди. — А разве ты смотришь на людей по-другому? Блюстители нравственности, успокойтесь. Я понимаю каждого. Он хотел стать музыкантом, а вместо этого отращивает задницу в офисном кресле. Она хотела стать актрисой, а научилась играть только в имитацию оргазма, а все сцены и спектакли отыгрывает на кухне. И что в итоге? Треть жизни на сон, треть на пожрать, посрать и поржать и треть на ненависть к нелюбимой работе. Ты мог заниматься чем-то настоящим, понимаешь? Но что стало с твоей мечтой? Щелкнув колесиком зажигалки Шикамару, подкурилась в ночной полутьме. — Но не переживайте, дорогие мои, мы все такие. Каждый сам по себе — человек с большой буквы. Но вот нас двое, и кто-то из нас — уже гавно. Каждый смотрит на другого, жадно выискивая недостатки. Смотри, он живет с родителями, ха! А она залетела, и он женится! А этого, вы только подумайте, избивали в семье! А у неё нет сисек и жопа плоская! Затянулась. — Вы ненавидите и презираете друг друга, и эта взаимная ненависть — единственное, что делает вас целым. Затянулась снова. — Я умный, вокруг козлы. Я честный, вокруг жулье. Я гений, вокруг быдло. Я Д’Артаньян, вокруг пидорасы. Но если ото всех воняет гавном, может… это ты обосрался? И все ещё удивляются, почему их имеют в политическое и гражданское дупло? Вот эти шизовласти, союзы, кластеры и прочие жополизы. А как ещё себя вести со стадом, где все считают друг друга кретинами? М? До какого коления нужно довести, чтобы в других увидеть, наконец, себя? А вместо Я и ОНИ, сказать наконец МЫ. Затяжка, стряхнуть пепел, затяжка. — Сказали быть уникальными и культивировать свою непохожесть — так продолжайте. Станьте чемпионами по отсиженной жопе в своем отделе, получите оскар за лучшую имитацию оргазма, кидайте соучредителей на бабки, перегрызите глотки друг другу, кто лучше познал этот мир. Очередная затяжка. — Ну, как? Коллективное сознание уловит посыл в таком случае, как думаешь? Или так и будут считать себя избранными? А хотя, — вздохнула, — кто я такая? Куда мне до тебя, рандомный встретившийся человек. Что я против тебя, настоящего, правильного? Твой опыт и интеллект делают тебя чуть ли не богом, и все мои мысли вслух однозначно не дотягивают до изысканий твоего пытливого ума. Всё что я тут шепчу, какой-то человек сказал бы лучше. И умнее. Но оно ему не надо. Можно просто выразить свою гражданскую позицию пренебрежительным фырканьем или непробиваемым речевым оборотом «‎и че?»‎. И заметь, никто даже не посмеет упрекнуть в диалектическом примитивизме. Наверное, круто, быть тобой, человек. Затянувшись, вновь перебрала его волосы на лбу, убирая их с правого глаза. — Вокруг меня… — подняла взгляд на потолок, — ..тысячи тысяч слов, каждый день. «‎Это плохо, это хорошо, это правильно, это неправильно, это белое, это черное»‎. Подростковый солипсизм, цинизм, аутофеляция и мании величия. Скажи мне, что... ВСЕ ЭТИ «‎ПРАВИЛЬНЫЕ»‎ СДЕЛАЛИ В СВОЕЙ ЖИЗНИ НОВОГО И ИНТЕРЕСНОГО? ОНИ ВООБЩЕ ЧТО-НИБУДЬ В НЕЙ СОЗДАЛИ? ПОКА Я ВИЖУ, ЧТО У МЕНЯ ТОЛЬКО НАСРАНО В ГОЛОВЕ И БОЛЬШЕ НИ-ЧЕ-ГО!! Вот есть же у людей руки, голова, задница, ЧТО ОНИ СДЕЛАЛИ ИМИ, КРОМЕ ГАВНА? КОТОРОЕ НЕПРЕРЫВНО ОТПРАВЛЯЕТСЯ В УНИТАЗ, И К ДРУГИМ ЛЮДЯМ В ГОЛОВУ! ЧТО останется после ВАС вашим ДЕТЯМ И ВНУКАМ? Кричать шепотом, эмоционально, с ухмылками и театральными постановками — как же это прекрасно. И своего зрителя и слушателя я нашла: Какаши слушал завороженно, почти не моргая, вслушиваясь в каждое слово, произнесенное шепотом. — Люди. Где вы? Посмотрите на себя. Тысячи тысяч слов, а что мы видим? Кругом гавно-гавно-гавно. А если все всё уже знают, или все всё уже слышали и видели — почему не сделали? И почему ничего не изменили в своей жизни? М? Я смотрю, все такие невхерственные и крутые, а любого прикуй наручниками к батарее, встань напротив с петлей на шее, вздерни себя на люстре — и куда денется вся эта невхерственная крутизна? Вновь затянулась. — Говорят, что я такое же быдло, как и все, пф. Хмыкнула. — Господа мои хорошие. Для системы ценности большинства людей Я ЗНАЧИТЕЛЬНО ХУЖЕ! И каждый раз интересно, что нового скажут про меня того, что я не знаю? Хмыкнула, стряхивая пепел. — Или может всё-таки стоит поменять систему? М? Представь. Вот все уже сложили на костер страхи и сомнения. Чтобы я спалила всё это к чертям. Вот я выхожу в центр этого гребаного цирка, в руках у меня факел и канистра с бензином. А вокруг меня толпа людей, жмущихся к стенам, я в гуще событий. И, к тому же, я и есть само событие. Я сама это создала. Сама себе всё подчинила. Понимаешь, о чем речь? Какаши коротко кивнул. — И это существует — по-настоящему, мыслит и полностью свободно от стереотипов. Мой мир — это безграничные возможности, где нет лозунгов, слоганов, навязанных обществом, нет каждодневной жрачки многомиллионных человеческих штапнов. Вот оно, здесь, реально. А вы там есть? А можешь мне доказать это? Затянулась, пожав плечами. — Вот и получается, что это — есть, а вас — нет. И мне всегда есть, что сказать, а что можете сказать вы? «‎Это предатель, которого нужно казнить»‎! «‎Ты алкоголичка с маргинальным образом жизни, не больше!»‎. «‎Вы — отброс общества! Ты серьезно думаешь, что ты кому-то интересна?!»‎. Затянулась вновь. — Жизнь — сплошное вранье. Порнуха, бытовуха, всевозможные зависимости и системное рабство. Разве я не права? Кто-нибудь когда-нибудь совершал что-нибудь по-настоящему из ряда вон? Ни-ког-да. И не смогут, знаешь, почему? Потому что всё это находится за пределами зоны комфорта, в неё упакованы как в армированный полипропиленовый мешок. Куски мяса. Зажатые рамками быта и работы. Я опять шепотом рассмеялась. — Или я права? Может, я ошибаюсь? Поправь меня? Какаши отрицательно покачал головой, тепло хмыкнув. — Может кто-то, например, подарить ключи от дома первому встречному? Или переехать в другую страну, бросив вообще всё, отстраиваясь с нуля на новом месте? Не? Стремно? Обосрались? Ведь это равноценно самоубийству, без этого — нет существования. Кто-нибудь что-нибудь когда-нибудь вообще делал самостоятельно, следовал СВОЕМУ решению, НЕ ЖДАЛ УКАЗАНИЯ? А? Затянулась. — Вот и получается, что это, — ткнула себя в висок, — настоящее. А остальное лишь скороспелый плод чей-то фантазии, который ещё не придумали, не нарисовали и не набили с этим тату. И придется очень постараться, чтобы доказать себе обратное. И иметь счастье называть себя живым. Потушила окурок, устраиваясь поудобнее. — Закрой глаза. — Зачем? — Сейчас самый главный блок будет происходить у тебя в голове. Ты мне веришь? — Верю, — кивнув, прикрыл глаза, вытягивая руки вдоль туловища. — Отлично. Представь, что ты сидишь на вершине прекрасного холма, среди благоухающих трав… цветов… деревьев.. ровно дышишь. Раз, два, три… и погружаешься в глубокую медитацию, слово в космос своего бесконечного познания. И всё, что беспокоило — растворяется и уплывает туда, где даже время исчезает в вечном «‎сейчас»‎. И вот ты уже возвращаешься в обычное состояние, смотришь на свои…. руки?! НОГИ?! Что такое?! Подкурилась, добавляя к тишине с его спокойными глубоким дыханием всполох огонька зажигалки. — Твоё… физическое тело давно истлело?! Ты… превратился… В СКЕЛЕТ!! Наклонившись пониже, прошептала так громко, как можно было, следом хохоча до одури, также шепотом. — И С ПЕРВЫМ ЛУЧОМ СОЛНЦА ТЫ РАССЫПАЕШЬСЯ В ПРАХ! И остается только ЧИСТОЕ сознание, абсолютная СВОБОДА! Я опять рассмеялась. — Нет зависти к мирным, нет старых обид, нет чувства вины, страха, боли и отчаяния, нет жертв и нет смертей, всего смердящего балласта, который вдавливал в грязь мира и сторожил в подвалах бытия, теперь дорога, — затянулась, — свободна. И от этого… хочется ликовать. И отвечать всему миру любовью. Pater noster, qui es in caelis, sanctificetur nomen tuum, adveniat regnum tuum, fiat voluntas tua, sicut in caelo et in terra. Panem nostrum quotidianum da nobis hodie, et dimitte nobis debita nostra, sicut et nos dimittimus debitoribus nostris, et ne nos inducas in tentationem, sed libera nos a malo! Amen. Затянулась, стряхивая пепел. — А теперь открой глаза. И посмотри, что мы наделали. Смотри внимательно. Мне пришлось даже пропустить его пальцы через волосы, чтобы он открыл глаза. — Ведь кажется ничего не изменилось. Да? За окном, далеко-далеко отсюда, там, где гроза состоялась, раздался громовой раскат. — Слышал? Гроза уже ударила в там-там грома, и молниями чертит новую картину мира. И скоро даже ребенок найдет здесь десять краеугольных отличий. А ты сумеешь увидеть новое? Смотри внимательно. Наклонилась пониже, выдыхая сигаретный дым в сторону, вглядываясь ему в глаза. — Потому что дорога возникает под шагами идущего. И истории пишутся именно по этим следам. По видимым. Какаши, медленно моргнув, наклонил голову вбок, рассматривая меня снизу вверх. Правой рукой дотянулся до моего затылка, наклоняя к себе. Разлепив губы, ничего не сказал, просто жарко дыша прямо в мои. Дернув ещё ниже, вдумчиво поцеловал, закрывая глаза поддрагивающими ресницами. Наощупь потушив окурок в тяване, отставив его подальше, выпутала ноги из-под его головы, забираясь сверху, ведомая его горячими ладонями. Он сам направлял, сам перетягивал на себя, сам устраивал на себе поудобнее, и если бы не было маски — я бы сказала, что это было самые чувственные, глубокие и горячие поцелуи в моей жизни. Но маска есть маска, и всё, что через барьер — не считается. Остается шире разъезжаться в коленях, вздрагивать от ладоней под необъятным свитером, на животе, на пояснице, на ягодицах в штанах с шахматной доской. Обхватив под лопатками, сел вместе со мной, прижимаясь грудью к груди, запрокидывая голову, чтобы мне было удобно дотягиваться до плеч, самой стягивать маску вниз, закрыв плотно глаза, чтобы прикусить изгиб шеи, языком проделывая дорожку от него до самого уха. — И.. ты.. правда думаешь, что… Прошипел, прервавшись, причем сам же, взяв обеими ладонями мой зад, повозил по себе. От приближающейся менструации тело уже гудело, возбуждаясь вообще от любого шороха, чувствительная грудь брала верх над разумом даже через два слоя ткани, и всё двигалось само, и выгибалось навстречу, и терлось, и жалось, и мялось. — … что мне нужна чья-то ещё компания? Что... — охнув, откинул голову вбок сильнее, чтобы язык мой дотянулся поглубже по изгибу вниз. — Всё, что… что мне надо. Ты. — А как же… Аккуратно отведя ворот свитера, носом уткнулся в волосы, руками пробираясь насквозь, пальцами заходя на впадины ключиц. — ... как же.. Прекратить всё это? Натянув маску обратно, отклонил корпус, опираясь позади на ладони. Села точно также, только вот у него на скрещенных ногах. Свои пришлось перекрестить у него на пояснице. — Во что ты веришь, кроме сознания? — Если я чувствую хоть что-то — значит, я жива. — А сейчас ты что-нибудь чувствуешь? Мы так сосредоточились на шепоте, на хриплых дыханиях, на шорохах футона, что вообще не слышали больше ничего из того, что происходило за стеной. Я вообще забыла про своего Саске с Наруто напару, про собрания и миссии, про Цунадэ-саму и АНБУ, про Шикамару и много ещё кого — да про всё. Были только я и он. Мы? Мы — навряд ли. Просто по отдельности. Переплетенные ногами, руками и чем-то горячим между сердец. — Не знаю. Кончик языка сам дернулся собрать с уголка губ слюну, которой до этого душевно поливала его шею. — А так, чувствуешь? — одной ладонью потянул свитер вверх, укладывая руку мне на живот. Пожала плечами. — А так? — двинулся наверх, к груди, мягко ущипнув сосок. — Не… так сильно. Ладно? — Прости, я… Что-то случилось? Хмыкнула. — Забей. Просто… физиология женского организма. Если ты понимаешь, о чем я. — Тебе неприятно? — Почему, нет, наоборот, — улыбнулась, убирая выбившуюся прядь за ухо. — Наоборот. Просто.. аккуратнее, ладно? — Ты точно хоч... Озвучить вопрос до конца не позволила, перенося вес обратно, просто забираясь верхом, роняя на футон, припадая к ключицам через ткань, к груди и к сердцу. На нём задержалась особенно, разведенными бедрами терясь вверх-вниз, покрепче, поближе, вплотную, пальцами переплетая все его десять. Наконец спина выгнулась навстречу, колени подогнулись, голова запрокинулась, ладони сместились на поясницу. — Ты чувствуешь хоть что-нибудь? — Не знаю. — Тогда.. я хочу, чтобы ты почувствовала то же самое, что и я. Отлепившись на него, заинтересованно села, выгибая бровь. Тепло хмыкнув, за предплечье притянул к себе обратно, обнимая под лопатками и за шею, шумно вдыхая с небольшого зазора кожи между теплым воротником и подбородком. — Ты… так пахнешь источниками и грозой. — И сигаретами. — И кофейными зернами. — И сигаретами. — И чаем. — И сигаретами. — Сладко. Я проиграла, фыркая ему над ухом. Он бесшумно рассмеялся, перемещая обе ладони на резинку свободных брюк, сразу цепляя обе — и от нижнего белья в том числе. — Красное? Так… красиво. — Красное, — кивнула, возвращая язык к его ушной раковине. Съехала вбок, помогая избавляться вот уже в который раз от лишнего и ненужного. Холодно не было - становилось разительно теплее, но вот свитер снимать вообще пока не хотелось. — Это так… Кивнула ему. Так слишком интимно, что хорошо. Одно дело полностью голыми, другое вот так. Когда половину видишь, а половину нет. Причем ту половину, которую обычно прячут, а здесь — наоборот. Как же это заводило, боже мой. Под его горячей ладонью вернулась обратно, перекидывая через него одну ногу, села почти на живот, пыталась скользнуть ниже, но его длинные пальцы остановили, мягко сжимая на внутренней стороне бедер. Медленно моргая и невидяще куда-то всматриваясь, пытался что-то сказать. Выдохнул. Поднял взгляд наверх. — Сядешь мне на лицо? Живот дернулся, горло дернулось, пытаясь пропихнуть слюну вниз. Разлепив губы, смогла только приоткрыто улыбнуться, пожимая плечами. — Мне так.. нравится учиться на тебе. Да и, к тому же, — тоже пожал плечами, — надо оправдывать регалий гения. Покивала, закусывая губы в улыбке, переворачиваясь на сто восемьдесят градусов. Так точно не буду видеть лица, на которое зазывают сесть. А ещё так можно широченно лыбиться с закрытыми глазами, шуршать футоном, забираясь наверх, под напором его сильных пальцев, сжимающих бедра, слышать шорох снимаемой маски, глубокий-преглубокий вдох из распахнутых губ, шумный выдох, что-то необычное бархатное, ночное и такое, от чего одного уже выворачиваешься наизнанку. Лава всего мира сливалась в одной единственной точке, не решаясь на финальный бросок, но моё соучастие не требовалось — ещё сильнее потянув на себя пальцами, крепко зафиксировал строго у себя на лице, так, что я чувствовала разведенными бедрами щеки, чувствовала ягодицей щекочущие волосы, разбросанные по подушке, вздернутый наверх подбородок и горячий скользкий язык. И такое шумное, глубоченное дыхание, что можно было принять за приступ астмы или асфиксии. — Ты.. Вопрос утонул в шипении и запрокинутой голове. В закушенной губе и поджимающихся пальцах на ногах. В напряженной спине и расслабленном прессе под свободным свитером. Крепко зафиксировав одной ладонью на животе, второй на ягодице, самозабвенно и с полной отдачей язык дергал нервные окончания, как марионеточник, но это ли не прекрасно. Дергаться непроизвольно бедрами, сжимать его запястье под своим свитером, садиться ниже, подниматься повыше, поджимать бедра, чтобы скользнуть вперед, назад, вперед и назад, направлять и не участвовать, замирать и надсадно дышать, стараясь не шуметь вообще. Наклонилась вперед, дотягиваясь до края его брюк. Очертив языком полосу от клитора до чуть дальше входа во влагалище, приподнял на себе пальцами, что спросить. — Ты куда? — Есть у меня идея одна. Ты не против? Мой зад загораживал ему весь обзор, то ли от этого решил шлепнуть, то ли просто хотелось. А потом ещё сжать, легонько потрясти, и поцеловать в него. Дернулась от неожиданности вперед, рывком стаскивая теперь уже с него штаны вместе с бельем. Прогресс. Теперь его поцелуи хранят две части моего тела. Ничего не спрашивая, приподнял таз, облегчая мне задачу. — Нам.. нужно быть очень тихими. Оболдуи, наверное, спят. Хах. Нет, они не спали. Очень удобно было приглушать стоны в моих бедрах, а дергающуюся грудную клетку успокаивать под моей оттаявшей ладонью. Не только лава, кровь всего мира стекалась в одну точку между ног, а он опускал на себя ещё сильнее, не давая соскользнуть вниз по нему, а хотелось вниз, до самого дна, проглотить, задохнуться и словить первый оргазм, просто сидя на нём. Сзади подо мной раздался бесшумный смех. — Так быстро. Отпустив головку, освобождая рот, закатала оба рукава повыше, пытаясь тихо отдышаться. — Проблемы? — Хм. С чего бы? Так что ты чувствуешь? — Тепло. Ноги пропали из-под меня, пропал корпус, оставляя стоять на коленях и сжимать пальцами кожу на бедрах, до царапин. За спиной раздался шорох одежды, и его и моей - неизменную ленту я тоже взяла с собой и положила на видное место. Так. Мало ли. И днем ты решал столь важные вопросы, и строил из себя невесть кого, а ночью — прижат к стене, стоя на коленях, с завязанными глазами, с бедрами в его руках и головкой внутри, не успевая ничего сообразить. Предплечьями удобно опираться на эту стенку, очень удобно, прогибаясь, насаживаясь и кусая губы, чтобы ничего не издавать. По слюне всегда ещё более скользко, мокро и вязко, как по маслу, приятно до одури, тепло. И по звукам над плечом, в затылок — не тебе одному. В темноте остается вестись и плавиться, прогинаться и притягивать его ладонью к себе ещё ближе, а под свитером, наконец-то, становится хоть чуточку теплее — с каждым толчком, с каждым вдохом и выдохом в волосы, и остро до такой степени, что слышно только это — звуки, которые в тишине спящего рёкана так отчетливы, медлительные и стараются быть бесшумными, что тепло хаотично разливается, затапливая даже радужки глаз. И от этой вынужденной медлительности, скрытности и какой-то запрещенности, трясет. — Всё ещё… думаешь, что мне… нужна какая-то другая компания? — А поч…. чему нет? Ладонь, скользнув вверх по спине, остановилась на подбородке, пальцами задерживаясь на пульсирующем участке кожи. Языком подтащила себе в рот две подушечки сразу. — Вот поэтому, — шепот без маски над ухом, в волосы, жарко и тихо, хрипло и почти не дыша. — Так что ты чувствуешь? Хоть что-нибудь? Выпустила его пальцы изо рта. — Тебя. Хмыкнув, скользнул ладонью дальше, на шею, на затылок, на лопатки, по позвоночнику вниз, прижимая ещё ближе к стене лицом, чтобы приподнять разведенные ягодицы. — Так… узко и… жарко. — Сильнее. Но как сильнее, если каждый шлепок будет отчетливо слышен? Двумя гениями решение сформировано было одновременно и единогласно — ведь если ещё сильнее прогнуться в пояснице, если ещё шире развести ягодицы, шлепков не будет, можно бесшумно скользить по слюне и смазкам, часто, не касаясь ничем других, кроме слизистых, а два одеяла и покрывала шум заглушают — так под его коленями не шуршит футон в этой уютной груде, больше гнездышке. И вновь имя господа всуе, по очереди, шепотом и рваными вдохами, шелестом губ и между скользкими влажными толчками без шлепков. Если бы не стена, если бы не эта опора, за которую можно было цепляться, царапая и упираясь в неё лбом, чтобы молчать, можно было скатиться в груду футона, или насадиться сзади до упора так, чтобы чувствовать не только трение слизистых, но и его остального. Напряженный живот, бедра и грудь, рвано дышащую, дотянуться до плеч, закинуть на неё голову. Но нельзя. А ещё нельзя шуметь, и единственный выход — зажать себе рот ладонью, давясь стонами в грудной клетке. На мою ладонь легла его, сжав пальцы, переплетая, почти до хруста. Убрала свою обратно на стену, подаваясь назад. И стало лишь хуже - когда тебе зажимают рот, вбивая в стену рёкана, и выглядит это так недоступно, неправильно, запретно и слишком интимно, хочется лишь выть, а не просто стонать в его ладонь, легонько её прикусывая, тут же облизывая каждую линию на руке. Тоненькая кожа перегородок между пальцами чувствительнее сильнее всего, а кончик языка ложится в неё идеально, постукивая и вылизывая. В отместку получить два пальца на клиторе — идеальнее идеального, но хочется глубже. И не тебе одной. — Ты чувствуешь хоть что-нибудь? Кивнула несколько раз, непроизвольно кусая его ладонь сильнее. Глаза под лентой были распахнуты, ресницы цеплялись за ткань, а он снова пропал, но лишь на мгновение, оттягивая за поясницу подальше от стены, чтобы приподнять таз — так, чтобы было удобнее теперь сзади. Отлизывать. Сзади. Нельзя было шуметь. Можно было лишь выгнуться полностью, лбом уткнувшись в стену, силясь не проломить, укусить запястье до явных следов и ладонью накрыть его ладонь на своей ягодице, оттягиваемых в стороны друг от друга с таким натяжением, что можно было услышать треск. И днем ты сидел внимательно-отстраненно на важном саммите, следил краем глаза за своими учениками, вежливо и обходительно общался с каге, рационально приземлял своего Хокаге, наедине со своей головой и мыслями сосуществовал, несмотря на склоки, драки, крики, которые не могли пробить апатичную толщу мозга, а ночью, на основе прочитанного всего литературного материала, делаешь второй в своей жизни куннилингус. Ну, третий, если считать число позиций. И сердце заходится в груди так, что биение слышно в висках, виски даже дрожат от этого набата, от источников и несостоявшейся грозы душно, но не жарко, и дышать нечем, потому что чертовы источники и чертова несостоявшаяся в округе гроза, и единственное спасение — это. Так чувствовать кого-то просто физиологически невозможно. Потому что так, наверное, сходят с ума. Просто от одного запаха. Ведь дышать можно только им, задыхаясь, но так, чтобы оболдуи за стеной не проснулись или не подумали чего не то. А мысль о том, что один из учеников прямо сейчас проделывает примерно всё то же самое, в такой позиции, также языком и губами, со вторым своим учеником, которых уже не знаешь даже как воспринимать за учеников, просто родных и просто оболдуев — не пришла бы в голову вообще никогда. Хотя… Он уже ничему не удивлялся, что касалось их. — Чувствуешь.. хоть что-нибудь? Что не могу. Не могу уже просто. Всё настолько набухшее, сочащееся и мокрое, что в коленно-локтевой пребывать невозможно, хочется лечь, на спину, раздвинуть ноги в наипохабнейшем жесте и умолять войти, если потребуется. А вам же слова не нужны, чтобы понимать друг друга, верно? Одна рука — стискивающая плечо, вторая — изгиб поясницы, и вот под спиной спасительная груда из двух одеял, покрывала и футона, больше походящее на уютный кокон. Выгнулась в раздвинутых коленях так, что спина дугой оторвалась от этого кокона, а голова опиралась на кокон лишь сантиметра на два выше лба. Если бы не лента, если бы можно было на это посмотреть, то увидела бы эту компульсивную дрожь, больше походящую на ломку, всего тела сразу, как когда приходится ежесекундно перебарывать себя и не перейти на убийственные толчки. Нельзя. Будет громко. Можно лишь еще сильнее развести колени, бесшумно вздохнуть, приблизиться вплотную на своих коленях и медленно войти, запрокидывая голову без масок назад. А лишний слой ткани на себе хочется разорвать, и этот огромный свитер — тоже, но если холодно — как… Да как. Да как. Вообще это всё работает. Где правила, логика и принципы? Где те, нормальные, правильные правила? Не те, которые нужно и важно нарушать, а те, что высечены на коре головного мозга? Свои личные, свои собственные, возводимые годами. Стонать его имя шепотом — так прекрасно. Глухие согласные и шипящие, правильные «‎а»‎, которых переходят в «‎ах»‎ и беззвучно распахнутый рот с закушенными губами. Выпутав оба колена из его ладоней, единолично забросила ноги ему на плечи, подъезжая на заднице плотную. Между корпусами — огромная непреодолимая дистанция, как и все это время. Поймать себя на мысли, что вы уже что только не переделали, но лишь не стандартно-обреченную миссионерскую, где люди целуют друг друга, где они смотрят друг другу в глаза, где можно обниматься, руками, ногами, языками и телом — так невовремя. Пришлось глубоко вздохнуть и выгнуться от толчка посильнее. — Я чувствую. И это снова, как и всегда, просто боль. Какая-то из болей, и их так много, и все они разные. Есть тупые, есть острые, есть временные, есть непроходящие. Есть маленькие и большие, удушающие и просто гудящие, есть сцапывающие мертвой хваткой, а есть противо царапающие. Можно ходить с продуктовой тележкой и выбирать ту, которая больше приглянется — ассортимент невиданных вариаций боли. Есть мышечная ещё, есть от суставов и костей, есть в висках и черепной коробке, есть много-много каких болей, но сейчас одна — самая явная, затмевающая остальные. Я ждала тебя двадцать пять лет, но я не могу тебя даже поцеловать. Мы не можем даже нормально заняться скучным сексом. Скучным, обычным, как у нормальных людей, в миссионерской позе, с вымученными ленивыми поцелуями, уставше и не особо интересно. Кто бы мне сказал лет десять назад, что я буду хотеть вот этого — убила бы или оторвала какую-нибудь часть тела. Даже если бы сказал полгода назад. Извращение на извращение дает двойное извращение. А вот ЭТО на ЭТО — даёт всё ещё неизвестно что. И если минус на минус кроется плюсом, то что делать, если… Если то, чего тебе так нужно было, теперь висит над пропастью из-за того, что ты, тупоголовая идиотка, влюбилась. Ты влюбилась. Иди ты к черту. Лучше бесшумно стони, вслушивайся в его сбитое дыхание и ощущай эту всеобъемлющую заполненность, пока сердце, если бы оно было человеком, схватилось за голову и выдавало саркастичное «‎бля, только не эта хуйня, прошу»‎. От торга до депрессии — еще неизвестно сколько, но есть и второй алгоритм. Сначала ты думаешь о том, что ты думаешь об этом. Затем наступает момент, когда ты знаешь об этом. Как раз тот момент, на котором так не вовремя застукать себя именно сейчас. Следом ты уже знаешь, что знаешь об этом, но всё ещё не можешь об этом сказать. И потом наступает момент, когда ты знаешь, что ты это знаешь точно, и не можешь больше держать это в себе. Именно в этот момент ты и говоришь «‎я люблю тебя»‎. Как хорошо, что этой ночью в рёкане я была лишь на второй стадии. На периферии раздался шорох снимаемой одежды, а после неё — две руки по оба моих плеча, выпрямленные, натянутые, и если прикоснуться, провести по предплечьям — чувствуется каждая вздувшаяся вена и компульсивная ломка. А член в тебе задвигается ещё глубже, уже наплевав на всё, так, что теперь разведенные бедра чувствуют чужие бедра, и низы животов наконец-то соприкасаются. Боль исчезает по щелчку, подменяясь жаром. Таким всеобъемлющим, что каждая промерзшая годами насквозь кость наконец-то отогревается. Холода больше нет. Как будто ты наконец-то очнулся от кошмара, где холодно безумно, где трясёт от этого холода, летом, рядом с источниками, в духоте несостоявшейся грозы. — Мне… очень жарко. — Наконец-то… Облегченно выдохнув, помог приподняться, крепко удерживая за бок, достянул сам мешковатый свитер, укладывая бесшумно где-то в темноте, поправив немного сбившуюся ленту на глазах, ведь и он, и я — теперь абсолютно без одежды. Только лишь эта лента, и каким бы голым ты ни был — это километровая стена. Такая высокая, такая непробиваемая и такая глухая, что сколько в неё не кричи, её не пробьешь. И, что самое страшное: стену, возводимую двумя людьми, так самозабвенно, с полной отдачей и каждый раз заново после каждого «‎случая»‎, с каждым разом и разрушать тяжелее. Два из четырех случаев позади, три из пяти этапов принятия того, во что ты вляпался — тоже. И как же мне хотелось оттянуть третий случай и четвертый этап, если после того, вышеперечисленного, стена выросла такой высоты, что я вообще не вижу её конца. А ещё она разбивается. Также быстро, как и возводится. Она даже не успевает достраиваться, а ты её рушишь. Он её рушит. Мы её рушим. Мы. И мы даже фразу произносим одну и ту же, и одновременно. — Не смей меня бросать. Неважно, как именно. Смертью ли, другим человеком ли, принципами и правилами ли, неважно, под какой именно причиной. Ведь даже находясь далеко друга от друга, можно быть вместе. В сердце и в голове. И переплетенными пальцами правых рук, проклятых правых рук, которых иногда хочется выдернуть из плеча, чтобы больше не видеть и не подрываться в кошмарах, если вообще удалось заснуть. Он дышал где-то в темноте так рвано, глубоко и почти шумно, что пробирало насквозь. И хотелось если не быстрее и сильнее, то хотя бы глубже. Ближе. И жарче. Но в темноте и тишине спящего рёкана слышится всё настолько отчетливо, что с завязанными глазами картинка дорисовывается сама: он, обхвативший под ягодицами, сжав их, чтобы вывернуть таз повыше, так, чтобы входить можно было строго вертикально, не издавая лишнего шума кожи, и от осознания того, что он просто в тебе, вот так, крепко держа, чтобы просто входить и выходить, входить и выходить, растягивая, упиваясь, чавкая и хлюпая слизистыми, ничем не отделенными, хочется исцарапать ему спину. Тесно и жарко настолько, что я даже не сразу отличила его вышептывание стонов от оформленных слов. — …меня тоже. Возьми. Скользнув по исцарапанным бокам резко вниз, сжала его идеальный зад, умещающийся в моих длинных пальцах, прижала к себе ещё ближе, до боли, до упора, до ощущения каждой стенки внутри только его, всеобъемлюще, но между корпусами всё ещё непреодолимый барьер из воздуха, хоть вы и абсолютные голые. И в отместку за это всё, прекрасное, жаркое и невозможное, хотелось отскакать на нём так, чтобы весь завтрашний день вспоминал и не думал ни о чем плохом, кроме этого. Шурша грудой футона, двух одеял и покрывала, хлопнула по ней ладонью. Нехотя выйдя, зависая в каждой точке и напоследок войдя до отчетливого шлепка, бесшумно плюхнулся на спину, перетягивая меня на себя. Такой горячий. Влажный, горячий и рвано дышащий, гибкий и сильный. Блять. Нельзя быть таким идеальным. — Почему… ты всегда садишься спиной? — Тебе разве не нравится вид? Оглянулась на него из-за плеча, по источнику шепота прикинув местоположение его лица, чтобы ухмыльнуться. Судя по всем этим звукам, по насаживании меня на себя — нравилось очень даже, и я решила добавить некоторую деталь. Наощупь потянулась к его рукам, укладывая себе на зад. Большими пальцами — строго туда, куда нужно было. — Оттягивай вверх. И вбок. Так ведь видно, так ведь отчетливо видно каждую фрикцию. Как входит, раздвигая стенки, растягивает и пропадает внутри. И как выходит наружу, видно абсолютно всё, видно прекрасно, и в памяти остается надолго. Он дошел до упоминания Ками. Значит точно останется надолго. Сжимал и растягивал пальцами, двигался навстречу с такими отчетливыми звуками, что и в моей памяти они оседали надолго. Скользко и горячо. И нет никакой грозы, здесь, вблизи, но там, вдалеке — она есть. И есть прямо подо мной. Что за стеной неизвестно, но вдруг резко стало плевать. Перевернувшись к нему лицом, села поудобнее настолько, чтобы добивать до конца. В исключительно хорошем плане. Всегда нравилось, что это называют позой наездницы, ведь так оно есть. Ты, сверху именно ты, и ты можешь вести куда угодно и как угодно. Если бы не его рваный шепот, не остановилась бы до самого старта собрания, кажется. — …не сжимай. Не сжимай! А ты сам виноват, знаешь. Я не вижу твоего лица. Я не вижу ни единой эмоции, только слышу, я не могу поцеловать тебя напрямую, не могу понять, когда стоит замедлиться, а когда нет — я ничего не могу. Только делать так, чтобы черная дыра в груди заполнялась хоть чем-нибудь. Нависать и сжимать стенки, чтобы запоминалось получше, приподниматься и падать, разбиваясь вдребезги о груду футона, двух одеял и покрывала. И доходит то самое, что он говорил у себя дома, когда в руках я держала Ича-Ича Рай. Поцелуи же ведь очень интимны. А ты «‎до меня»‎-то «‎целовался лишь раз. Через маску»‎. Попробуй разберись. Хмыкнув, сползла с него дальше, к его ногам, дальше по уютной груде вниз, подпирая ладонями лицо, а локтями всю ту же груду. Если бы не лента на глазах, могла удостовериться, что смотрю прямо в глаза, ехидно ухмыляясь. И продолжала это делать, высовывая язык и дергая подбородком наверх. Слюна тут же собирается у нижних желез, копится, достигает края, еле сдерживаясь внутри. Прогнуться, сделать покорно-вызывающую мину — маска лучше той, что у него на лице обычно. Попробуй сними. Короткие волосы так уже не намотаешь на кулак, можно в них просто вцепиться, задвигая по гланды, обхватывать голову, шипеть, стонать шепотом и опять молиться неведомым мне богам. Финальный аккорд — одновременный шлепок обеими руками, перегнувшись через меня, вцепившись в таз и изливаясь мне в горло. То, что и услышали оболдуи за стенкой. — Завтра может никогда не наступить. — Верно. Одно из двух одеял было натянуто до пояса, плечом к плечу, нет ленты, есть маска. Я курила прямо в этой груде, уютной груде комнаты, её центре, вслушиваясь в его предрасветный шепот. — И всё, что мы делали — превратится в прах. — Мне нравится ход твоих мыслей, Какаши. — Это просто выводы из твоих размышлений. Повернул на меня голову, вглядываясь в огонек сигареты у моего лица. — Я уже забыл каково это, когда читают сказки на ночь. Только… — вздохнул, вороша пепельные пряди на лбу, — это и не сказки. И… — М? Повернула на него голову.. — Это просто ты. Хмыкнула. — Просто я? Молча кивнул. — И когда мы снова разойдемся по разным местам, всё вернется. Было бы проще, если… оно так и оставалось. — Что, уже думаешь обо мне? — насмешливо хмыкнула, не претендуя на правдоподобность вопроса. Серьезно поджав бровь, вывалил точно таким же абсолютно серьезным шепотом: — Чаще, чем это дозволено. — Дозволено кому именно? — тупая ухмылка тоже стерлась с лица по щелчку. Как же утомляет держать какую-либо маску, особенно после такой ночи, после жаркого наполовину запретного секса и двух оргазмов. — Мне. — Только ты сам вправе решать, что дозволено, а что нет. — Так я сам это и решаю. Хмыкнув, затянулась, переводя взгляд на потолок. Молча докурила сигарету, подкуриваясь следующей. — Когда ты начнешь пилить меня по поводу курения? Теперь хмыкнул уже он, в предрассветной тишине рёкана рассматривая мой анфас, повернувшись на бок. Ответа я так и не услышала. Пришлось просто докурить, залезть под груду одеял и покрывала поглубже, отворачиваясь на спину. Молча перехватил моё предплечье под одеялом, разворачивая и укладывая себе на грудь. Правая ладонь уже на выработанных рефлексах скользнула ему на сердце, его — на ребра, вторая — за предплечье. Вздохнув, потянулась повыше, чтобы голова удобно поместилась в изгиб шеи. Выдохнула в маску, закрывая глаза. До подъёма оставалось часа два, и все эти два часа я не собиралась отпускать его куда-либо. Наконец-то было тепло, и дело не в груде двух одеял, покрывала и футона, а в нём. Лучшая ростовая грелка, горячая, спокойно дышащая, кольцом сильных рук укрывающая от внешнего мира. — Насколько я знаю, — ни с того ни с сего начал, когда я уже почти задремала и была уверена, что и он задремал, — в положении… — замолчал, медленно опуская и поднимая грудную клетку подо мной. Возможно, он думал, что я уже сплю, — ...противопоказано курить. Это.. вредно для… Это вредно. Закончив шепотом на этом, замолчал, удобнее устраиваясь, ногами впутываясь в мои, склоняя голову к моей у себя на плече. Удобная позиция для сна, ведь так он не видел моего лица и огромных охуевших глаз, распахнутых слишком резко даже для мимолетной дремы.

***

— Когда зеваешь, надо прикрывать рот. На пятый раз, не выдерживая, легонько пихнула Наруто в бок. — Ой, извини, Шерпа-чан. Пыталась махнуть на него рукой, но в итоге спешно пришлось прикрывать себя — цепная реакция была запущена. Она же докатилась до Саске по правую руку от меня, скрываемого лицо в высоком вороте и прикрывающего глаз. Второй глаз, как и всегда, был скрыт волосами. На девятый раз уже не выдержала Цунадэ-сама. — Вы четверо! Идите пройдитесь и возвращайтесь бодрыми!! — шепотом наорав, прихлопнула по столу. — А ты куда?!! Шикамару, не при делах зевнув, просто потому что это Шикамару, с полузакрытым ртом шуганно оглянулся на неё. — Позорище, — обреченно вздохнув, махнула рукой на дверь. — Всё равно тут пока опять не передерутся не успокоятся. Бегом. — А я че сразу? — но всё же Шикамару поднялся первым, прикуриваясь на ходу. Не сказать же Цунадэ-саме в лицо, знаете, мы такие сонные мухи, потому что занимались всю ночь сексом. В разных его проявлениях. Огражденные всего лишь одной тонкой стеной рёкана. А Шикамару просто по жизни такой, или.... — Шикамару? — отлепившись от дерева, под которым вот уже второй день отсиживали землю с Саске на перерывах, подошла к нему вплотную, тактично подтягивая ворот водолазки из формы чунина повыше. — Да твою мать. Вздохнув, кивнул в затяжке. — А чего ты не радостный такой? Махнул рукой. — Сложно. — Понимаю, — хмыкнув, поплелась обратно до своего Саске, который по долгу миссии не сводил с меня глаз. Одного глаза. — Следи за этим. Новоявленному координатору Альянса Шиноби не под стать светить засосами, — последнее прошептала с улыбкой. Ведь мне-то плевать, а вот дряхлому руководству этих скрытых стран — вряд ли. — Они примут верное решение. Я тебе обещаю. Саске молча кивнул, безучастно потягивая кофе. Подобрав ноги под себя, закинула локти на колени, потягивая сигарету без рук. — Связи делают нас слабее. — Ты к чему? — кинул всё также безучастно, пальцем вытребывая сигарету. — Просто констатация факта, — сунула ему в ладонь и зажигалку тоже. — Бесят все эти рожи. Иной раз хочется встать прямо на стол, разнести всё это здание. Если словами мою позицию не понимают. Этому миру поможет только революция, видимо. Саске хмыкнув, затягиваясь. — Хоть кто-то это понимает. — Тогда я рада, что наши суждения сходятся, Саске. Но это не значит, что нужно делать это в открытую. Люди — стадо баранов в большинстве своем. И нужно правильно их гнать, иначе заканчивается всё вот этим дерьмом, — кивнула на его волосы. Саске понял меня без слов. — Каге — это просто ярлык. И даже заговорил моими словами. — Именно, — кивнула, улыбнувшись. — Быть выше этого — вот, что ценно. А не цепляться в этот регалий. Просто знай, что я полностью разделяю твои суждения. О, — затянулась, — а может Итану и Джею намекнуть, что если они не смогут нормально договориться, я вспомню молодость и закосплею себя семнадцатилетнюю? — Хм, — Саске затянулся, осматривая меня одним глазом, — это когда ты перекрасилась в черный и чуть не устроила революцию? — Не почти, а устроила. Череда событий не обязательна должна иметь исход здесь и сейчас. Иногда последствия аукаются спустя годы, десятки или даже сотни лет. Поэтому, Саске, ты нужен был им всем. Оппозиция должна быть всегда, иначе государственный строй гниет и перестает развиваться. Ты замечательный стратег. И именно поэтому ты станешь замечательной седьмой скрытой тенью Огня. На креслах главных всегда должны сидеть красивые обертки, которых люди любят и идут за ними. Но самые главные, это те — кто стоит у них за спиной. Саске молча кивнул. — Ты же понимаешь, — затянулась, — что Наруто не хотел стать Хокаге? У него огромная детская травма, боязнь одиночества и гиперфиксация на чем-то, что даст ему признание других. Просто Хокаге — это именно про это всё. Но его главная цель в жизни — это ты. Снова кивнул, затянувшись. — Поэтому неизвестно, кто именно из вас и в чем больше нуждается. Но.. не оставляй его одного, ладно? И.. сходи с ним на могилу его учителя. Он был ему очень дорог. Потушила окурок ботинком, поднимаясь на ноги и легонько хлопая его по плечу. — Пошли. И если Саске сверлил меня своим глазом, потому что так надо, то вот ещё одна пара черных глаз, прикрываясь Ича-Ича Рай, тут же опустила взгляд обратно в похабную книжонку, стоило быть замеченным.

***

Расширенная версия чего-либо — это всегда пан или пропал. Расширенная версия Саске — это потерянный глубоко в себе ребенок, скрывающийся за масками безразличия, надменности и черни. Расширенная версия Наруто — это потерянный глубоко в себе ребенок, скрывающийся за масками широких улыбок, частой трескотни и туповатой самоуверенности через край. Расширенная версия их учителя — косящая на меня через несколько сидений, всматривающаяся сквозь Мизукаге, Райкаге и Цучикаге. А мне нужна была расширенная версия собрания, которую никто не хотел. — Вообще все. Реки, Железо, Безмолвие, Болота, Горы, Горячие источники, Дым, Звук. Я могу всех перечислить, если надо. — Звук?! Да ни за что!! Сидя на столе снова строго напротив Мизукаге, словившей вот уже второй день подряд какой-то вайб личного негатива ко мне, затянулась. — Если тебя никто не трахает — это твои личные проблемы, и не нужно выплескивать раздражение на других, особенно на столь важных собраниях. Если бы не треск, шум, возня, развернувшийся за секунду Сусаноо Саске, я бы услышала, да все бы услышали, как Шикамару проорал в голосищу. Шикамару. В голосищу. Тоже, что ли, уже маленько того со всем этим добром. Цунадэ-сама, стоя в фиолетовой броне, удивленно покосилась на Саске, который вообще не мешкаясь закрыл весь Лист. А Сусаноо вдобавок был накрыт прозрачным вихревым куполом. Песок в защите Гаары оглядывал нас с опаской, но жался поближе, Райкаге, закрыв своих, даже Землю ненароком прикрыл. Сцепки на руке начали заметно вибрировать. — Нам лучше прекратить это и продолжить собрание в размеренном темпе. У нас осталось ещё несколько вопросов, если мораторий на смертную казнь вам не дает утвердить личная узколобость и прогибание под зажравшимися феодалами ваших стран. Итан на экране пилил меня своим чернющим взглядом, сжимая левую руку в кулак. Из-за него же моя правая рука наливалась кровью, взбухали все фазы Луны и напрягались сшитые вены. У всех за спиной стоит кто-то и всегда, только вот Итан — за моей. И он это знает прекрасно. А вот за его — Джей, который та ещё угрюмая безэмоциональная псина, но когда он кладет руку ему на плечо — Итана отпускает. А когда Итан кладет мне — отпускает меня. А когда Джею невыносимо больно, одиноко и страшно, ему руку на плечо кладу я. Круговая порука, где неизвестно кто именно кем руководит и кто чьими суждениями манипулирует. Только вот Итан к двадцати шести годам осознал, что он управляемый, а не он управляет. Ведь те, кто на бумажках стоит за спиной, на деле и есть главное звено. Будущие главные звенья Конохи с собранными лицами, один со своим убийственно спокойным лицом, а второй с убийственно собранным, предостерегающим и вызывающим, в упор рассматривали остальных. Такое ощущение, что дорогие-хорошие все присутствующие забыли, кто такой Саске Учиха. Как он висел с потолка, как летучая мышь, на их первом саммите. В одного разносил всех и каждого, а потом ещё и Данзо в тот же день убил, как нехуй делать. Этот мальчик — не каге, не джоунин и даже не чунин, но оно ему и не надо, ведь он выше этого всего. Он больше всех пяти каге, выше деревни и масштабом сопоставим лишь с целым миром. Сила бога в его глазу, в которую боятся смотреть, в которую опасно смотреть, нестабильно, а он отращивает волосы ради целого мира, чтобы опасность была скрытой. Чтобы не приходилось его вечно держать закрытым, чтобы вы, в панике, с пеной у рта не убегали, отворачиваясь и плюясь. И вы даже не знаете, как в нем что-то ломается каждый раз, когда ему органично и легко убирают с глаза мешающую прядь и не боятся смотреть в этот проклятый глаз. В эти проклятые глаза. И вы правда думаете, что проявлять агрессию к той, чей он личный сопровождающий — суперидея? Да не просто сопровождающий. Друг. Прикиньте, да. Д-р-у-г. Сам так сказал. А за друзей он высушит океаны, землю расколет на шестнадцать равных частей, Луну притянет и, что самое главное — так это ему всё под силу. Но зачем её демонстрировать, если просто можно знать, что он может? Ведь теперь он уверен, что связи делают сильнее. И пока есть связь, будет и это: горяченное плечо сокомандника-лучшего друга-лучшего в его жизни-вечного соперника-парня, сердце, бьющееся вместе с ним в унисон, воспоминания о душной, жаркой и слишком приятной ночи без кошмаров, без скверны и чувства вины, охуевшие взгляды всех, направленные на Лист и это чувство. Чувство какого-то единства. Есть свои, а есть чужие, но это же ведь для слабых и неудел? Когда ты выше всего этого, есть только мир, всматривающийся в тебя и ты, всматривающийся в него силой бога в левом глазу. И пока есть эта связь, будет ещё и спокойное, боевое, искреннее и радостное в голове Я рад, что эта сила принадлежит тебе, теме. Ты — единственный достойный для неё человек. И ещё немного глупостей У тебя очень крутой зад в этих штанах, теме. Остается незаметно хмыкнуть, открывая пошире оба глаза.

***

— Ограниченное, — шаг, — феодальным строем, — шаг, — общество. Развернулась на тяжелых ботинках, вышагивая теперь в обратную сторону по столу, заложив руки за спину. — Бесконечное Цукиёми. Надо было всех вас оставлять там, да ведь? Остановилась, наклоняя голову к Мизукаге. — Или нет? А почему? Там был идеальный мир. Там бы вы были центром собственного нафантизированного мирка, и всё бы шло по вашим правилам, и вы бы были самыми особенными. И не было сейчас этих нелепых, детских, неконструктивных, напыщенных эгоизмом склок. Два ребенка, — указала пальцами на Саске и Наруто, — два ребёнка — выше этого, а пять великих стран — нет? Два ребёнка-сироты, спасшие мир. Не забыли? Два героя Конохи, кстати. Оба два. Или герой лишь тот, кто делает всем в угоду? Райкаге выгнул бровь. — А может, герой тот, кто делает всё, чтобы было лучше? И неважно как? Такой дибильный титул, знаете, — села, спустив одну ногу со стола, прикуриваясь, — герой. А почему в день нападения Курамы на Коноху не был героем, а после спасения деревни от Пейна и окончания Великой войны — герой? Кстати, — обернулась на Наруто, — Кураме привет. Остальным соболезную, — кивнув в сигаретный фильтр, отвернулась обратно. Место собрания больше походило теперь на знатную потасовку, но все были удовлетворены выпущенными эмоциями, рассидая по своим углам. А ещё откровенно запуганы, когда черный дым хлестанул по ногам, сжимая икры. Я знаю, что вас много, но и я не одна. Со мной мой Саске, которому стоит один раз моргнуть, чтобы всё здесь обратилось в пыль. И этот Саске слушает и слышит меня, слушает и слышит своего лучшего друга, и в моей системе моральных ценностей — он чист, невиновен и просто сломлен. — Девятихвостый нападает на деревню, и от полного разрушения её спасает только-только родившийся младенец, который способен в себе его сдерживать, — встала снова, шагая на каждое слово вдоль всех, нависая над ними. — Младенец — герой уже с рождения. Только живет этот герой в невообразимых условиях, не зная имен своих родителей, и — вот это да — не зная, что он сын героя. Сын Четвертого Хокаге. А всё из-за чего? Вопросительно кивнула Райкаге, тот пожал плечами, внимательно слушая весь этот маскарад. — СТАРОЕ МАРАЗМАТИЧНОЕ ХУЙЛО В РУКОВОДСТВЕ ДЕРЕВНИ, СПИХИВАЮЩЕЕ ПРОБЛЕМЫ ГОСУДАРСТВЕННОГО УРОВНЯ НА ДЕТЕЙ!!! СКОЛЬКО НУЖНО ИМЕТЬ В СЕБЕ СЛЕПОГО ЭГОИЗМА И ГАВНА ВМЕСТО МОЗГОВ, ЧТОБЫ ДОПУСТИТЬ ЭТО?!! Райкаге утвердительно кивнул. — А про второго героя даже говорить ничего не хочу, — затянулась, тыкая сигаретой в направлении Саске, — посмотрела бы я на вас всех после геноцида семейного гнезда. Так что казните вы его только через мой труп. А убить меня ох как не просто. Спросите, вон, у того, кто пробовал. Кивнула неморгающему Итану на экране, а потом Джей сбоку от него, внимательно слушающий с приподнятой бровью, хрюкнул. И вся бравада, вся моя пламенная речь, желание душить голыми руками и разводить блядский цирк, лишь бы достучаться до сознания людей, испарились. Ведь Джей хрюкнул. Незаметно, неслышно, но если он твой лучший друг с детства, самый первый друг, лучший и незаменимый, как не услышать. Тот, кто столько лет носит в себе это, винит и ненавидит за оба раза, особенно за тот, к которому вообще был не причастен, который в кошмарах подрывается от образов лучших друзей, больше похожих на фарш из мясорубки. Он хрюкнул, впервые в жизни найдя мой опус смешным. С щелчка швырнув окурок в окно, прикурилась следующей, пытаясь не закрыть голову руками от облегчения. — Координатор Альянса Шиноби, — ткнула сигаретой в Шикамару, — главнокомандущий Объединенный Войск, — ткнула в Гаару, — и… — затянулась, оглядывая всех сверху вниз, — ... будущий Шестой Каге страны Огня. Джей, зафиксируй будь добр. Ставок можно было не принимать — у Мизукаге снова нашлась ко мне доебка. — И что это значит? — То и значит, — пожала плечами, — эти люди будут представлять ваши страны в Мировом Союзе. — А кто дал право решать тебе единолично? Саске успел только перевести безучастно зоркий глаз с меня на Мизукаге, пока Райкаге, закатав рукава, рванул к ней через половину сидений. — Райкаге-сама! Успокойтесь! — еле вцепилась ему в плечо, может и царапнула даже. — Я ТЕБЕ ЩАС ВСЕ ПАТЛЫ ТВОИ РЫЖИЕ ПОВЫРЫВАЮ!! И если бы не новые громкие звуки, от Райкаге-самы со мной, его удерживающей, и будущего Шестого Хокаге, закрывающего Мизукаге, все бы вновь могли услышать, как Шикамару порвался в голос. Мне иногда просто интересно, что он курит под видом обычных сигарет. Или так на него повлияли странные засосы на шее, скрытой высоким форменным воротником. Повиснув на Райкаге, пытаясь скрутить руки-ноги, смогла его угомонить и оттащить подальше. И собрание вновь стало скучным и неинтересным, так что рефлексировать оставалось лишь в своей голове, пока Саске с Наруто по обе руки от меня сидели слишком спокойно, тоже заслушавшись Итана. Рефлексирование о мире вдруг решило изменить заданный курс — через весь огромный, поломанный, погнутый и обожженный стол на меня смотрел в упор из-под протектора будущий Шестой Хокаге. И мир замер. Незаметно улыбнувшись себе в маску, перевёл взгляд на Цунадэ-саму, пихнувшую его в бок для какого-то вопроса на ухо. Зацепилась взглядом за стол, скрещивая под ним ноги. Глянула изподлобья на Наруто — тот походил больше на выпавшего из жизни блаженного, чему-то улыбаясь внутри себя. Глянула изподлобья на Саске — один поджатый уголок губы и такой же рефлексирующий взгляд говорил о многом. Ни о чем и обо всё сразу. — А ну прекратите, — шутливо шикнула на обоих. То ли непонятно, что они сидят и о чем-то провокационном перебрасываются у себя в головах, как волейбольным мячиком, пока ни одна живая душа в этом мире не способна их услышать кроме них двоих. Наруто, хмыкнув, подпер ладонью лицо, всматриваясь в экран на Итана и укладывая под столом одну ногу на другую. Ждала долго, сосредоточенно и соучастно, пока Саске, сдавшись, не сделает тоже самое — перекрестив ноги под столом, еле слышно тяжело вздохнул, поправляя бинты на руке. Четверо человек сидело так за этим столом, каждый впадая время от времени в рефлексию о ночи, отгороженной одной-единственной тонкой стенкой рёкана. А Шикамару безбожно много курил, щурясь на нас время от времени.

***

— Спасибо за оказанную честь и согласие видеть меня в качестве международного экзаменатора. Райкаге, широко улыбнувшись, показал мне большой палец. — В силу того, что наше собрание подходит к концу, хотелось бы услышать обновленный статус по поводу моратория на смертную казнь. И тут же его опустил, хлопнув по столу ладонью. — Не-не, — покачала указательным пальцем в воздухе, уже поднимаясь со стула, чтобы опять запрыгнуть с ногами на стол, — это не просьба, не вопрос и не обсуждение. Я требую статус. У вас уже было время на обсуждение внутри своих формирований. Цучикаге, кашлянув, перевел взгляд на Саске, укладывая замок морщинистых ладоней на грудь. — Непонятливые такие, да, — вздохнув, села поудобнее, раздвинув колени и подкуриваясь. — Итан, переводи моего личного сопровождающего в ранг исполняющего обязанности тактического заместителя. Дата сегодняшняя, подпись Шерпа Иллин Учиха. Почесав бровь, затянулась. — Как дети малые. Глаза открыть не получается всё-таки, да? Вон там, — кивнула на экран, — Конгломераты всего мира. Джей, отмени синхронный перевод. И без того знала прекрасно, что мой лучший и первый друг Джей делал это тогда, когда надо было уже, потому что это же Джей. Джей, который знает меня лучше всех в этом мире, от любимого цвета до аллергий, от размеров любимого дилдо до чуть ли не менструального цикла. Это же Джей. Холодная огрызающаяся псина, которая умеет любить сильнее тысячи тысяч фальшивых людей за раз. — А вы позоритесь перед ними, как стадо баранов, отживающее феодализм. Коррупцию и панибратство, цепляется за власть и территорию. Вы прошли войну, объединившись, и то лишь под угрозой конца света. А дальше — слабо? Открыть глаза слабо? Или так и будем цепляться, как за спасительную соломинку за одно человека? Он вам не козел отпущения, идите вы нахуй, — с зажатой сигаретой в руках, показала два средних пальца, налево и направо, всем. Затянувшись, поднялась на ноги. — Если вы не в состоянии говорить о ваших проблемах — ваши проблемы, вот такая даже тавтология получилась. Не нужно прикрываться ребенком, отправляя его на убой, пользуясь им, манипулируя чувством вины. Убил бы вас — и что, до конца жизни будете вспоминать или как? А вас разве не пытаются убить каждый день? А вы понимаете его мотивы? А вы готовы смотреть точно также, как он? Можно прятаться сколько угодно, не снимая розовых очков и отсиживаясь каждый в своем углу. А можно попробовать посмотреть на всё ясным взглядом, потому что только трусы живут в страхе. Затянулась потуже. — И если кому-нибудь из здесь присутствующих, или кому-нибудь на территории ваших стран, в их маленький побочный отросток, ошибочно принятый за мозг, придет идея тронуть хоть пальцем риннеган, Коноху или страну Огня, ну а вдруг, — откинула голову вбок, — подумайте как следует. Лучше три раза. Бог троицу любит, знаете ли. Спрыгнула на пол, поправляя воротник. Кивнула экрану. — Собрание окончено. Не вижу смысла продолжать. Уже у самой двери, наконец-то раздалось проявление чистого разума голосом Райкаге. — На периферии Великой войны фиксируются нестабильные всплески чакры. Спустя столько времени, это не может быть остаточным явлением. Ближе к границе страны Железа ходят слухи о формировании новой организации отступников. И на западе заходятся отголоски Ооцуцуки, охотящихся за риннеганом. И шаринганом. И бьякуганом в том числе. Спиной сделала шаг назад. Убрала с правого глаза все волосы за ухо. — Сориоду, отдавай приказ о дислокации. Выдвигаемся на следующей неделе. Поддерживать оперативную связь можно через моего ИО заместителя. — Есть, — Итан коротко кивнул, превращаясь в капитана триумвирата с позывным в честь моего предка. — Наша команда лично займется вопросом. Помощь не требуется. Все свободны. Коленом толкнув дверь, оставила тлеющий окурок на пороге, не утруждаясь его убрать.

***

— Чуешь, чем пахнет? Розовая бровь вопросительно дернулась вверх. — Маленькой трусливой сучкой. Чувствуешь? Вставай. Сакура, сплюнув кровь на землю, на одном кулаке поднялась. Ноздри раздувались, брови хмурились. Вся одежда перепачкана землей, облитая потом под полуденным солнцем, каждая мышца вздулась. — БЕЙ! Гаркнув, запястьем вытерла рассеченную губу, выбрасывая окурок на перерытый до грязи дёрн, готовясь отбивать удар мягким блоком ладоней. — Сила-точность-аккуратность. ПОВТОРЯЙ! В перерытой земле, в шелесте дневной Конохи, в зное и крови — так и бились, перепрыгивая любые преграды. Махина Рейгор, рассматривая это чуть поодаль, подпирая голову здоровенной лохматой лапой, обреченно надеялся, что его тотем всё-таки останется целым. Рейгор любил свой тотем, большой, неподъемный, способный вызвать землетрясение при ударе о землю. Таскался с ним всегда за спиной, опираясь на передние конечности — задние коротковаты, а вот руки должны быть сильными, чтобы держать эту махину в прыжке и поднимать над головой. Как-то раз спросила его в шутку, хочет ли он делать слэм-данки, а он согласился. Так и прикрепилась за ним кличка «‎мастер слэм-данков»‎. Но Рейгору кличка нравится, да и не сказать, что его волнует чье-либо мнение: он — сосредоточение воли, выточивший себя из горных хребтов. И дух его всегда будет един с землей, и в день, когда всё обратится в пыль, он знает, что земля примет его, как старого друга. Или блудного сына. — ЕСЛИ ТЫ ЕГО СЛОМАЕШЬ — Я ВЫВЕРНУ ТВОИ РУКИ И ЗАВЯЖУ ИХ УЗЛОМ! Сакура, ничего не ответив, скрещенными предплечьями пыталась принять мою подачу. Мне ничего не стоило поднять тотем Рейгора, импульсом правой руки направляя в цель. И следом запрыгнуть на него, опережая его движение в воздухе, чтобы ухватиться за выступающий обод, и дотащить к земле. Тотем пропал из-под моих ног, отбитый на противоположную сторону. Рейгор махом оказался уже там, в воздухе ловя ненаглядную игрушку, по привычке замахиваясь, чтобы вбить его в землю. Рванула до него, размахивая руками перед этой громадиной. — Стоять! Без слэм-данков! Тот, обиженно поджав мохнатую губу, встал, обреченно сжимая в руках тотем. — А как же.. встряхнуть мир, и посмотреть, что получится. — Нет, Рейгор, здесь нельзя. — Ну.. земля же содрогается под моей поступью.. — Рейгор, неа. Протяжно вздохнув, закинул тотем на спину, ковыляя к своему отсиженному месту. Подобрала с уцелевшего клочка земли под деревом воду, направляясь обратно к Сакуре. — Умница, — кинула ей бутылку на манер волейбольного мяча, подавая из-под колена. Сакура, поймав, широко улыбнулась, обливаясь водой, чтобы хоть как-то облегчить ношу. Только мы могли выбрать самый жаркий день, видимо, в этом году, чтобы тренироваться, превращая полигон в невесть что. Цунадэ-сама не глядя подписала разрешение на доступ именно сюда, а не на обычные тренировочные — ещё не хватало генинов распугать. Плюхнулись в тени дерева, разматывая бинты. — Ну и жара. — Ага, — кивнула ей, спуская бинты с правой руки. — Маечку поправь. Забирая мои бинты, молча поправила задравшийся шов тренировочной плотной майки. — Что-то вы вернулись не в духе. — А, забей, — махнула рукой, отпивая воды. — Раны подлечи-то свои. — Да пустяк. Давай твои. — Ну уж нет, я за равноправие, — отклонилась от неё подальше, наигранно фыркая. — Кажется, с программой для тебя я угадала. — Вполне. А когда общее у нас? — Завтра. Вечером. Если кто-то посмеет меня назвать Шерпой-семпай — двину в ухо. Сакура, хмыкнув, кивнула. — Так что-то случилось? У вас там на собрании. — ПМС у меня обычный, ничего нового. Сакура вопросительно выгнула бровь. — Не, просто там… много разного. Сама понимаешь, каждый считает себя правым, а в итоге оказываются что прав вообще никто. И начинается переливание говна из пустого в порожнее. — Понимаю, — кивнув, перевела взгляд на вход к этой территории. Наруто стоял, приросший к земле, с огромной бутылкой воды в руках. Хмыкнула. — Интересно, долго он так? — Не знаю. Мы хотели пообедать с ним. — Дуй тогда. Я тут всё уберу. Рейгор поможет. — Точно? — Точно. Только кровоподтеки-то хоть убери. И объясни ему, что у нас тренировка была. А то опять подумает, что мы что-то не поделили. — Ладно, — широко улыбнувшись, ухватилась за мою руку, протянутую в жесте помочь подняться. Напоследок отбив кулачки с содранными о тренировку костяшками, разошлись. Лично я — выслушивать бурчание Рейгора и его тяжелые шаги по земле, помогающего навести порядок.

***

АНБУ, охраняющие вход в кабинет Хокаге, сдвинули плечи. — Да мне срать! С пинка открыла дверь, влетая внутрь. Цунадэ-сама, застыв с поднесенной кистью к чернилам, выгнула укоризненно бровь. — Цунадэ-сама, какого черта!! Мы итак с Саске под наблюдением, пусть и скрытым, но всё все итак понимают, но не в открытую же!! Какие нахрен АНБУ?!! И какая к чертям стройка в нашем квартале?!! — Во-первых, смени тон в кабинете Хокаге. — Но-но-но! — покачала указательным пальцам. — Я юридически приравнена к каге, это раз. Два — КАКИЕ АНБУ?! — АНБУ? — отложив кисть, недоуменно на меня посмотрела, пытаясь что-то вспомнить. — А, АНБУ. Во-вторых, это не я, в-третьих, это не слежка, а вроде как охрана тебя. — Какая охрана?! Вы хоть понимаете, с кем по соседству я живу?! Если надо, он этих АНБУ скрутит не прикасаясь к ним и вообще мускулом не дрогнув?! Та развела руками. — Это не я, говорю же. В целом, с твоей позицией я согласна. Но, — пожала плечами, — меня убедили. — И кто этот бессмертный?! Странно хмыкнув, взяла кисть обратно, утыкаясь в бумаги. — Моя правая рука. Из меня могло выйти только растерянное многозначительное «‎о»‎. — Иди ему истерики закатывай. — Ээээ, — почесала бровь. — Ладно. А стройка тогда? Наш квартал что ли за крайнего? Других мест нет? — Деревня растет. Ты сама понимаешь. — Я понимаю, но не трогайте наш квартал. Я итак сжилась с мыслью, что там какие-то мутные складские помещения. И их оттуда вытурну. — У меня нет времени сейчас это обсуждать, — грозно кинула взгляд на меня, — а зачем тебе банка? Потерявшись на секунду в мире, пыталась правдоподобно соврать. — Э.. это личное. Всего доброго, — поклонившись, двинулась обратно. На выходе, свободной рукой подняла дверь, вставляя её на место.

***

Вторую нужную мне дверь открыла бесшумно, прикрывая за собой и прислоняясь к ней спиной. — И тебе привет. Не отрываясь от своих бумаг, как всегда между делом кинул поверх них. — АНБУ, значит. Прошла внутрь, усаживаясь на стол. Прикурила. Какаши коротко кивнул. — Почему это выглядит как попытка ограничения свободы? — Это выглядит, как попытка подчеркнуть твой статус. — Оно мне упало хоть в одно место? Какие АНБУ? Пусть всё будет, как раньше. — Ты на политическом убежище. Хочешь играть — играй по нашим правилам. — Знаешь на чем я вертела все правила мира? — затянувшись, перевела взгляд на груду цветов, свертков, конвертов, аккуратно уложенных в углу кабинета. — А это что? — Я вроде как герой войны. Популярность и всё в таком духе. — Невесты, значит? Хмыкнув, кивнул. — Они самые. — Опрометчиво, на мой взгляд. Также, исключительно на мой взгляд, единственные отношения, которые тебе нужны — это отношения со психотерапевтом. Отложив кисть, откинулся в кресле, внимательно меня рассматривая. Кивнул. — Ты права. Я не заинтересован в этом, — снова кивнул, на груду в углу кабинета. — Абсолютно. — Ты… — посмеялась в сигаретный фильтр, — гладишь мою ногу под столом, Какаши. — Да? — наигранно вскинул бровь. — Это к теме о правилах. С чего ты взяла, что приставление к тебе личной охраны, это попытка ограничения свободы? — Потому что я это ненавижу. А из всего того, — кивнула затылком на тот же цветастый заваленный угол, — я могу предложить тебе это, — протянула к нему банку. — Банка? — хмыкнув, взял в руки, внимательно рассматривая. — Да. До конца недели ты будешь записывать всё, что позволило тебе улыбнуться. Или почувствовать себя хорошо. Любая мелочь. Хоть ужин в Ичираку или Наруто от тебя хотя бы на час отстанет, что угодно. И складываешь сюда, — уложила палец на крышку. — Зачем? — Затем, — пожав плечами, спрыгнула со стола, избавляясь от окурка. — У меня занятие с чунинами, до встречи. Шикамару теперь при виде меня странно лыбился в своей манере, даже отрывая руку, чтобы приветственно махнуть посильней. — Шикамару, если ты дуешь дурь, то поделись. — Э? С чего взяла. Обычные сигареты. Я просто… лучшее собрание. — Есть такое, — хмыкнула, — а где твои? — Там уже, — кивнул на стены Академии, в которой Ирука заботливо отбил целую аудиторию. Хотя вечернее время, все уже давным-давно по домам, кроме чунинов, которые кто с миссий, кто с работы сразу двинул туда. И это было лучшее занятие на моей памяти.

***

— ...три ловушки, девять секретных свитков, связь обрублена. Итого, мы получаем: сокомандник, руководитель и вы. У капитана команды вывихнуто плечо, у сокомандника хлещет кровь из живота. Ваш выбор? Шикамару, пуская кольца дыма на подоконнике, загадочно вглядывался в закат. Киба почесал затылок, затем холку Акамару. — Ещё один кейс вдогонку. Вас в статусе шпиона ловят и отправляют на пытки. Пытают долго, очень долго, и в голову лезут, и тяжелыми ботинками отбивают ребра, выламывают руки и пальцы по одному. Причем, делают это ваши же люди. Ну, которых вы считаете своими. А делают они это из-за того, что вы не выдаете информацию о тех, к кому вас пытались интегрировать, потому что — о мой бог — они вытащили вас из могилы. Ваш выбор? Шикамару, сощурившись, перевёл взгляд обратно на меня. — Сдать. Хината незаметно кивнула, соглашаясь с Кибой. — В обоих случаях? — Насколько сильная травма у сокомандника? — Критическая, Сакура. Его нельзя передвигать. И ты можешь только смотреть, как его привычные голубые глазища медленно закрываются, и в них пропадает жизнь. — А зачем скрывать информацию от своих же? В чем тогда был смысл интеграции? — Тем более в статусе шпиона? — Шино, кивнув Чоуджи, незаметно накрыл рукавом выползшего жучка. Шикамару, вздохнув в затяжке, устроился поудобнее на подоконнике. Сам решил притащиться, хоть и джоунин. Чунины продолжали дискуссию, что не могло не радовать. Ведь до этого минут тридцать приходилось подталкивать к каждому ответу, высказыванию своего мнения или задаванию вопроса. Это было ничерта не занятия — так, галочка для Ируки — а просто беседа. Основанная на личном боевом опыте. И обмен им же. — Знаете, — спрыгнула с кафедры, подкуриваясь, — вы задаете слишком вопросов. Я бы даже сказала, их вообще нельзя задавать в этих ситуациях. Прискорбно, что у вас они появляются. — А как тогда поступать? — А как бы поступил ты, Киба? — Я не медик. Я бы не смог оказать помощь ни тому, ни другому. А во втором случае — если интеграция происходила в враждебное формирование, то почему сразу «‎сдать»‎? — Окей. Ты, — кивнула Ино. — Я медик, и я бы смогла мобилизовать двоих уж точно. — На всё про всё пять секунд, забыла сказать. Из остальных толкового ответа не нашлось и спустя десять минут. — То есть, если обобщать, в обоих случаях мы спасаемся? Киба неуверенно кивнул. Подошла до места, где он сидел, вытягивая пальцы на манер пистолета. — Пуф. Ты убит. — В смысле?! — И ты тоже, — «‎выстретила»‎ в Хинату. — И ты, и ты, и ты, и ты. «‎Расстреляла»‎ всех. — В вашем мире нет огнестрельного оружия, и вы даже не знаете, как нужно быть благодарным за это Первому Хокаге. Пуля быстрее многих, даже быстрее лучших, и метит сразу в цель, пробивая череп насквозь. А когда задет мозг — что может спасти человека? Или если у него вывихнуто плечо, что если эта рука — его основная? Левая и рабочая? Без неё он практически бессилен. А если у человека кровь фонтаном бьет из кишков, что если у него повреждена демоническая метка? — Демоническая метка? — Ты мертв, — обернулась на Чоуджи. — Мертвецы не разговаривают. Тот открыл рот, чтобы что-то ответить, но уменьшившись ментально под моим взглядом раза в три, решил занять себя чипсами. — Мертвые не едят. И не дышат. Я слышу, как ты дышишь, Тен-Тен. Я слышу, как шелестят твои свитки с кунаями. Я слышу, как стучит сердце… у тебя — махнула рукой на Рок Ли, восседающего вообще в другом конце аудитории. — А что бы сделала ты? — Шикамару можно было говорить. Вот он и спросил. — Умерла. Я бы умерла, но не предавала друзей. А вы, — кивнула остальным, — сейчас заткнитесь и умрите достойно. Шикамару иногда жалел, что правда не дует дурь, а вполне обычные сигареты. Ну, местами. Сакура под шумок обсуждения других, дошла до меня, всовывая в карман мантии с моей ладонью, всунутой туда, пачку. — Самые сильные. Учти, без рецепта не отпускают. — Да я уже поняла. Если даже… не в самых легальных местах не продают такое. — Потому что я занимаюсь упразднением всех нелегальных точек? — Сакура, хмыкнув, убрала руки в карман, чтобы никто на нас не обратил лишнего внимания. — А где тогда простые смертные будут доставать антидепрессанты и литий? — Литий? Клык непроизвольно зацепился за фильтр. — К слову пришлось. — М, — кивнув, Сакура лишь на мгновение позволила себе схмурить одну бровь, — строго по инструкции. Это обезболивающее наркотической группы. — Знаю, — отмахнулась локтем, — спасибо. Ближе к концу, мы, восседая на полу почти в круг, рассматривали свои ладони. Началось всё с простого вопроса Ино: как мы распределяем потоки на пальцы, отделяя стихии. Но чтобы объяснить несколько лет непрерывного обучения, решила объяснить с вводных концепций. — Говорят, что большое количество линий на ладони указывают на беспорядочный ум. Вот, у Хинаты — ладошки гладкие. А у меня — это, — повернув ко всем свою правую ладонь, кивнула на неё. — Я ни разу не встречала человека с такой же испещренной линиями ладонью. Хотя в детстве я думала, что это всё у всех так. Также это говорит о том, что нервная система находится в постоянном эмоциональном возбуждении. Ажитация. А вообще, знаете, — подняла левую ладонь, поворачивая ко всем, — ещё говорят, что линии на левой ладони означают то, что дано человеку от природы, на правой ладони отпечатано то, чего человек достиг в своей жизни. И когда человеку удается достичь больше, чем ему дано от природы, тогда правая ладонь становится исчерченной линиями. А под самый конец мы вообще ушли в феминизм. — … женщины — это не слабый пол. Слабый пол — это гнилые доски. А если ты хочешь быть ночью мужчиной — будь им днем. Кто последний выйдет отсюда — убирает за всеми аудиторию. Подорвались все, опережая, толкаясь и заливисто вереща, но у самого выхода всех остановил Чоуджи, перегораживая путь. Кивнул на порог. Киба, широко улыбнувшись, открыл вторую дверь. Кто влез в один ряд — встал ровно к порогу, кому не хватило — сел на первый, еле утолкались, но суть была одна: выйти всем одновременно, и неважно, как именно. Суть занятия была выполнена. Запустив в их хитрые спины окурком, спустилась с кафедры Ируки, закрывая дверь. Шикамару, всё также восседая на подоконнике, фыркнул. — Лихо. Запрыгнула к нему, подкуриваясь. — Хорошее занятие, мне понравилось. — Мне тоже понравилось, Шикамару. Есть чем поделиться? — Ээээ, — почесав затылок, опустил взгляд на проходящих по земле своих бывших одноклассников. — Ну эээ. — Ну так? — выгнув одну бровь, затянулась. — Ну там.. Почти было. — Почти было что? — улыбнулась широченно. — Ну ты поняла, — затянувшись, пытался не раскраснеться. — А почему почти? Пожал плечами. — Правила. И всё в таком духе. — Понимаю, — кивнув, затянулась. — Шли нахуй эти правила, Шикамару. Они того не стоят. Завтра может никогда не настать. Хлопнув его по плечу, спрыгнула на землю, направляясь домой. А Шикамару, оставшемуся последним, пришлось убираться.

***

Обезболивающее Сакуры — лучшая дрянь, что случалась со мной за последние N-лет из каких-либо колёс. Вечная периферийная боль в голове поутихла, рука не тянула, стопы не выли, зато матка отыгрывалась за всех. Иногда в такие часы жалеешь, что эвтаназия много где запрещена. Но от её обезболивающих отпустило почти всё, клонило в сон, расслабляло. Всё хотя бы на полдня стало безмятежным настолько, что хотелось облегченно вздыхать. И жутко хотелось есть. Но как есть, если не можешь найти в себе сил просто отлепиться от кровати, доползти на первый этаж и лишний раз сварить кофе, глуша желудочный сок. Всё было прекрасно, спокойно и безмятежно, пока в сёдзи на постучали. Размеренно, спокойно, но крайне настойчиво. Замотавшись в плед, превращаясь в кокон метр с шапкой, а не отбитую чужачку, посылающую нахуй каге на собрании, доплелась до сёдзи, потирая заплывший от лежания в подушке глаз. — Привет. — Тебя не было сегодня в деревне. — Ну да. Двигаться было лень безумно, даже зажеванная прядь при ответе казалась сейчас не отвлекающей. Да и вообще интересовало мало что, если ничто, кроме Какаши, подпирающего балку моего крыльца плечом. — Всё в порядке? — Вполне. Заходи, если хочешь. Зашел бесшумно, оставляя всё ненужное, как и всегда, у сёдзи, рассматривая мою закутанную в плед спину, которую несло к дивану. Вернувшись из ванны, двинулся сразу ко мне у кухонного стола, наливающей ему чай. Варить себе кофе не было никаких сил. — Есть, что мне рассказать нового? — оставив его одного с одним тяваном, улеглась обратно на диван. — К экзамену почти всё готово. Остались небольшие мелочи. — Отлично. Я не смотрю, пей. Наверное, я бы даже смогла уснуть под такими обезболивающими. Но особо-то и не спалось, как и всегда. Может и отрубилась, кто знает, но в какой-то момент на лбу, убирая прядь, оказалась его рука. Открыв свободный от диванной обивки глаз, наткнулась на его лицо совсем рядом, лежащее также щекой на диване. — Ты отвратительно врешь. Ты не умеешь врать, Иллин. Хмыкнула, натягивая плед на плечо повыше. — Забей. — Такой вариант отклоняется. — Ладно. Но о таком не принято говорить вслух. — Не принято где и кем? — Обществом. — А не ты ли пару дней назад мне устроила незабываемую ночь? С расщеплением общества и рассуждениями о сознании? — улыбнувшись, уложил голову поудобнее. — Я думала ты скажешь про секс. — Ну, — пожал плечами, — и это тоже. С тобой что угодно незабываемое. Молча кивнула, стягивая свою улыбку вниз. — С тобой тем более. — Так что? — кивнул на меня, так и не убирая ладонь со скулы. — Ты докопаешься до меня в любом случае? Утвердительно кивнул. — Особенность женского организма. Я же ведь говорила. Вот теперь — в полной красе. Сейчас самый идиотски-невыносимый период. Выгнул еле-еле одну бровь. Затем вторую в понимании. — Это.. настолько больно? — У кого как. Мне Сакура выписала шикарные таблетки. Так что забей. Оторвав голову от дивана, куда-то пошел. И какая-то часть меня надеялась, что на выход. Но у сёдзи он просто наклеил печать, возвращаясь к столу. Невозмутимо сварил кофе, отставляя на столешницу, сходил наверх, спустился с одеялом и подушками, невозмутимо пошёл ко мне. Оставалось за всем этим наблюдать, выгнув бровь и двигая лишь глазными яблоками. Остальными частями тела двигаться не хотелось. Не спрашивая, не уточняя, не интересуясь и игнорируя моё несоучастие, легко и просто впихнул подушку под голову и накрыл одеялом, довершая кононнобразность. Но чёрт. Пару дней назад я расхаживала по столу собрания перед великими каге и показывала им средние пальцы, зажимая сигарету в зубах. А сейчас выглядела не лучше кебаба в пите. Чашку кофе пришлось взять, еле выпутав руки из кокона. — Ты не пила сегодня даже кофе. Запаха зёрен нет. С одной гнутой, будто уже прилипшей к лбу в такой позиции, бровью, отпила сразу половину, возмещая отсутствие дневной дозы. — Как ты себя чувствуешь? Как кебаб в пите, который в твоем присуствии не может пошевелиться. Больной и разбитый кебаб, которого хуй поломаешь и он лучше умрет, чем примет чью-то помощь. А тем более позволит себе показаться перед кем-то в таком виде. Слабом и не способном послать нахуй. С другой стороны, никто не заставлял самозабвенно пихать себе в рот запрещенки от Сакуры, втиснутых мне в карман. — Как залупка. Восседая на полу со скрещенными ногами, и рассматривая в упор, уверена, он уже не удивлялся ничему, что касалось меня. Особенно такому сравнению. — Почему? — хмыкнув, переложил голову на другой бок. — Одна голова торчит. — Что ты будешь? — Ты о чем? — Есть что будешь? — поднявшись на ноги, закатал рукава неизменной темно-синей формы. — Я не хочу. — Я спрашивал, что именно, а не да или нет. Стукнулась вытянутым ниже нужного клыка о каемку чашки. Поджала губу, собирая на ней остатки кофе. Вздохнула. — Хом бао… бы целую гору съела. Улыбнувшись, кивнул. — И сашими. — И сашими, — довольно кивнув, двинулся к холодильнику. — Что за цифры? — потянул бумагу за уголок наверх. — Просто цифры. — Просто цифры? — обернулся через плечо. — Да. Цифры, спасающие жизнь. Где Саске? — У Шикамару. — Как это так? — А вот так. По поводу клановых собраний беседуют. И экзамена, — отпустив листок с кодом головы Саске, наконец-то открыл несчастную дверцу. — И что ты ешь? — Кофе. Зачем хранить продукты дома, если теперь у Саске, наконец-то, появился аппетит, и он ест сам. Он готовит сам, ведь эстафета «‎накорми другого»‎ перешла к нему. Цепная реакция, запущенная мной. Ты кормишь Саске, Саске кормит Наруто. А Наруто учится обычным бытовым правилам, которыми местами брезгливый Саске прикладывает похуже чидори в грудь. Закрыв дверцу, скатал рукава обратно, размеренно одеваясь обратно у сёдзи. Какая-то часть меня надеялась, что он просто уйдет. Не попрощавшись, не замечая задолбанный-кебаб в пите-залупку на диване. Но обув одну стопу, вдруг скинул с себя обувь, босыми ногами добираясь обратно до дивана. — Я же тебе говорил, мы похоже больше, чем ты думаешь. Оставив ощущение горячих губ через маску у меня на скуле, почти через мгновение оказался уже за сёдзи, аккуратно её задвигая. Какая-то часть меня надеялась, что он не вернется. Никогда.

***

— Вкусно? — Ита расават. — Ита расават? — Какаши хмыкнул, протягивая мне ещё одну чашку кофе. Предыдущая, третья, слишком быстро опустела. Иначе хом бао не пролезали, застревая в горле огромные непрожевываемыми кусками. — Очень вкусно. На моём родном языке. — Сингальский, верно? — перевернув страницу книги, поглубже засунул правую ступню в мой кокон-кебаб. На улице второй день стояла невыносимая жара. Мои ледяные ступни с ладонями, как и всегда, это суждение не разделяли. — Ов симхала магэ мав бхъашавайи, — хмыкнула на его внимательный взгляд, оторвавшийся от книги, засовывая остатки очередного хом бао в рот. — Да, сингальский мой родной язык. Но даже будучи носителем языка не всегда можно в нём разобраться. Проще учить иностранные языки. Ты подходишь к этому по-другому, не принимая как данность. Хотелось продолжить единоличную дискуссию о языках, но тысячи мнимых катан снова решили пронзить насквозь. Лучше уж харакири, чем это. Следующий хом бао прожевывать стало затруднительно — рот пытался хвататься за кислород, чтобы пережить очередной спазм. Какаши вопросительно кивнул подбородком, опуская книгу на колено. Диван снова прекрасно нас вмещал, полусидящих друг напротив друга. И его одна нога, всунутая под удушающий горячий для нормальных людей кокон в такую жару. — Где? — Наверху. Блистер на рабочем столе возле моих. Рисунков? Лучших друзей в рамке? Документов? Кучи перечеркнутых свитков? Но если сказала бы ещё хоть одно слово, заскулила от боли. Единственная, иррациональная, нелогичная, бесящая боль, которую без соучастия терпеть никогда не получалось. Да и обычно просто нажиралась таблеток, сворачиваясь комком и пытаясь поспать. И какая-то часть меня каждый раз надеялась, что боль будет такой силы, что это будет конечной. Что так и найдут моё тело через несколько дней, недель или даже лет, если кому-то будет хоть какое-то дело. Ведь если всю жизнь — ты один, кому ты сдался больной. Или на смертном одре. Крыша дома нагревалась за день до такой степени, что марево и жар дрожали в воздухе багрового заката. Гротескно огромный диск Солнца был багряным. Где-то горели леса. — Запивать обезболивающее кофе — не самая удачная идея. Сжав кулак до выгнутых отметин ногтей в ладони, всё же приняла из его рук обычную воду. — Привычка. Залпом закинув два колеса, ткнулась обратно в свой защитный кокон, с торчащим из него лишь моим лицом. И рукой, пытающейся доесть хом бао. Я бы и тарелку съела, похрустывая на зубах фарфором, но при нём не хотелось. При нем хотелось всё и ничего. Есть и не есть. Дышать и не дышать. Жить и не жить. Наплевав на манеры, просовывала в себя сашими без приборов, двумя пальцами поддевая рыбный слайс, отдающей свежестью и жизнью. Возможно, тяга к сашими была исключительно из-за этого. Никому не сделавшая ничего плохого рыба просто плавала у себя в мирке, а её оттуда дернули. Вытащили, дернули за жабры, располосовали брюхо, выдирая кишки. Месиво, кровавое месиво, но в конечном итоге все видят лишь это: аккуратный красивый кусочек лосося, с белыми полосками. Как кожа, на которой заживают шрамы порезов на зудящих запястьях. А какая разница? Ведь что рыба, что я — закончим одинаково. И это лишь вопрос времени. Но это удел тех, кто жив.

***

Обезболивающее вкупе с насыщением дали своё. А ещё эта грелка, чертова грелка, которую он, не спрашивая, принес сам, забираясь в мой защитный кокон, укладывая на меня и пряча в этом коконе обратно. Хотелось сказать, что самая главная грелка в этой жизни — он сам. Ростовая, теплая, сильная грелка, так органично умещающая за моей спиной, легко обнимая, дыша через раз в волосы на затылке. Сквозь дрему натренированный слух всё равно уловил шорох снимаемой маски. Ощущение теплой переносицы на затылке, очерчивающей линию роста волос, вышвырнуло за орбиту Урана. Убийственно медленно, вбирая запах, стараясь не прикасаться ничем другим, только нос и дыхание, как у изведенного асфиксией или приступом астмы, изучающие стриженные полупепельные-получерные волосы. И шейный позвонок, самый верхний. — Так много рисунков. Прошептал на грани слышимости, вновь уверенный, что я сплю. — И на каждом — я, да ведь? Зарылся в обкорнанные под машинку пряди. — И нет моего лица. Иногда… мне кажется, — шепот ещё тише, — знаешь, все вкладывают так много смысла в это. И даже не задумываются, что… мне так просто нравится. Мне комфортно. Как въевшаяся в тебя вторая кожа. Хмыкнув сам в себя, ткнулся носом ещё глубже, надеясь не разбудить. Было бы правда круто, если бы я спала. — Моё имя переводится как огородное пугало. На мой взгляд, исчерпывающе. Снова хмыкнул. — Копирующий Ниндзя, Шаринган Какаши, Герой Шарингана, Хладнокровный Какаши, Другоубийца Какаши. И это всё правда. Ведь те, кто видел моё лицо, долго не живут. Переживаю за старину Теучи. Проверяю вот его каждый день. Хотя не сказать, что мне сильно нравится рамен. Есть и есть. Вздохнул. — Мне же ведь ничего не нравится. Хладнокровный Какаши. С эмоциональным диапазоном как у огородного пугала. Пугала, читающего свои похабные книги, эскапизируя в них. Ладонью провел по волосам наверх и вбок, чтобы меньше было препятствий. Только кожа и кожа. — Так если я такой хладнокровный и безэмоциональный, почему мне страшно. Зачем люди приходят, чтобы потом уйти, напоминая о себе лишь в кошмарах. Замолчав, ткнулся виском в мою подушку, не смея трогать защитный кокон. Постаралась всё же уснуть, крепко сжимая веки, унимая сердцебиение даже в кончиках пальцев. Последнее, что довелось услышать, перед тем как всё-таки уснуть, стал слишком сбивчивый шепот. — И если я апатичен ко всему, то почему я чувствую? Потому что это именно та стадия, когда ты знаешь об этом. Как раз тот момент, на котором так не вовремя застукать себя именно сейчас. Браво, будущий Шестой Хокаге. А теперь не мешай людям спать.

***

Леса горели. Цунадэ-сама, нервно подергивая губу, всматривалась в отреставрированное окно из своей резиденции далеко на запад. Там, где происходит что-то, не просто горят леса. Свиток от Райкаге лежал в руках так неуютно, что было проще его выкинуть, разбив окно, прямо в эти всполохи, отражающиеся в небе и преломляющие солнечные лучи. Никто не говорил, что после войны будет просто. А небо было почти кровавым, но это же просто горящие леса? И невыносимая жара, будто воздаяние за промозглую осень и зиму. Никогда в Конохе не холодало так быстро. Видимо, компенсация подоспела спустя столько месяцев. Никто не говорил, что Учиха свой. А как не свой? Воля Огня бывает разной, и каждый несёт её по-своему. Саске и есть огонь. Которого поддерживает целый ураган. — На. Услышав скрип двери, швырнула свиток туда, даже не оборачиваясь. Даже не вслушивалась, как свиток разворачивают и вчитываются две пары глаз. Точнее, пара и ещё один глаз. Миндально-раскосых и таких одинаковых, если не знать правды. Нет, не родственники. Просто люди, которые умрут друг за друга, всполохом чьего-то воспаленного сознания сверху решившего свести их в месте, которое они не считают домом. — Саске, вот это, — ткнула в свиток, — и это, — ткнула во второй участок, — передай Итану. Проскаруешь для нас территорию на подходе, но не смей ввязываться. Иначе твой риннеган окажется у тебя в заднице. Цунадэ-сама хмыкнула. Два дня не было в районе резиденции, а успела соскучиться, что ли. Но она же не указ. Даже АНБУ в открытую приставить не могут. Какой шпионить — просто охранять. От чего-то. Или от кого-то. Будто старая привычка, шифровать, прятать, следить и вслушиваться в каждый шепоток, выискивая подвох. Рубец пережитого прошлого, который старые умы не могут отпустить. И у руля должны стоять эти — молодые и амбициозные, с живым умом и тонкой смекалкой. Гибкие и легкие на подъем. Они должны заменять их, корректируя курс и направляя туда, куда теперь следует. За ними должны идти по тропе, которую они же и возводят титаническими усилиями. Пусть каждый по-своему. А они — уже просто старые пни, отживающие своё. Цунадэ-сама вздохнула, оборачиваясь наконец-то на нас с Саске. — Всё в силе? — Ещё как, — кивнув, прикурилась, потягивая сигарету без рук. Руки были заняты на удивление аккуратным почерком Райкаге на исписанном свитке. — Не волнуйтесь, новую войну не развяжем. Если только сами не захотите. Неслышно цокнув, села обратно в своё кресло, сцепляя пальцы в замок. — Учиха. Твоё, — подтолкнула к краю стола пухлый конверт. Саске скосил взгляд на меня. — Не она. Ты. Одной приподнятой на секунду бровь спросил, за что именно. — Твоя награда. Как героя Четвертой Мировой войны шиноби. Не так много, конечно, как у… — Мне это ненужно. Цунадэ-сама, прищелкнув одним пальцем, подпихнула конверт ещё ближе к краю. — Могу засунуть тебе насильно. — Можешь засунуть это Старейшинам в зад. И, бесшумной тенью развернувшись, вышел за дверь. Хмыкая в пол, убрала свиток в карман. Точно какой-то там родственник, советующий запихнуть казенные деньги тем, кто, по сути, во всем виноват. А теперь пытается изобразить благородность, будто подкупая. Но такое не подкупишь. Не то, что сделал своими руками. Подачка — удел собак на цепи. И бездомных. — До встречи, — кивнув Цунадэ-саме, скользнула такой же тенью в черном за Саске. Нагнала его у своего любимого дерева. — Мой Саске возвращается, — широченно улыбнулась, подкуриваясь. — Твой? — брезгливо фыркнув, снова пальцем вытребовал сигарету. — Ага. Напыщенная эгоцентричная скотина, лучше всех во всем мире, надменная и вся такая из себя. Саске безучастно хмыкнул. — А не потерянная куча чего-то на носилках. Потерявшая смысл даже к существованию. — Ты меня бесишь. — Ты меня тоже, родной. Так бесишь, ты б знал! Всё ещё широченно улыбаясь, хлопнула его по плечу. — Смотри, там шавки деревенские. Пошли мимо них. — Зачем? Саске уже на автомате было двинулся окольные путями, минимизирующими контакты с кем-либо. — Хочу узнать, кто из них более бессмертный, если попробует хоть что-то вякнуть моему ото… Тебе, в общем. Тихо вздохнув, затянулся потуже. Да, ему тоже было интересно это узнать. А ещё интересно, посмеет ли кто-то кинуть комментарий вслух с оценивающим мнением задницы той, кто почти назвала младшим братом вслух в сознательном состоянии.

***

Леса продолжали гореть. Весь клан Инузука, Шизуне и Сакура время от времени, одного за другим записывали в ожоговое отделение новых пациентов. Людей было очень мало — в основном животные. Что бы ты не делал и кем бы ты ни был — природа сильнее тебя. Она сильнее всех. Многомиллионная в годах, необъятная и непознаваемая. А мы на её фоне кто? Да никто. Только если ты не первородность силы. — Йо! Я искренне не хотела пугать Сакуру с Наруто, беседующих под деревом за бенто. Но мне показалось прикольным свиснуть с ветки вверх ногами, улыбаясь и приветственно махая рукой. Те дернулись к стволу, рассмеявшись следом. — Шерпа, привет! — Шерпа-чан, ты прям как Какаши-сенсей, ей-богу! Поджав губу на очередное сравнение, спрыгнула с дерева. — Больше на кота похожа, — Сакура легонько пихнула его в бок локтем, параллельно зацепляя палочками удон. — Так во мне сколько Инь. Это же женское начало. Так что, — пожала плечами. — Не хотела прерывать ваш… — одернула манжет, вглядываясь в наручные часы, — поздний ланч или ужин. До встречи! Махнув рукой, двинулась дальше до окраины. — А ты хотела чего, Шерпа-чан? Развернулась, улыбаясь Наруто. — Не. Просто, возможно, я умру на следующей неделе. Вот и страдаю херней. Обернувшись в обратную сторону, шелестя полами рубашки на бинтах, окончательно двинулась до квартала Учих.

***

Леса продолжали гореть, и это бесило. Весь пожар вдруг сосредоточился в волосах одного-единственного человека. То ещё местечко, обдающее с радиуса километра медицинскими препаратами, разделанными трупами и чем-то змеиным. Цунадэ-сама, поджав нос, тоже радости особой не испытывала, вслушиваясь в россказни Орочимару-самы. Моя компания Пятой и будущему Шестому явно не нужна была, так что я самолично свалила просто побродить в тишине и прохладе отстроенного логова. Целый центр, если посудить. Светлый и дохрена научный, тихий и стерильный. Кроме напрягающих своей яркостью волос, перекинутых за спину. Спина эта слонялась впереди за стеклянными перегородками, занимаясь чем-то своим. — Тоже уже бесит? Перевела взгляд на взявшегося из ниоткуда паренька, посасывающего трубочку, шумно что-то отпивая из огромного стакана. — С чего взял? — А, — пожал плечами, — неважно. На осмотр пришли? От ощущения ваших АНБУ вся бесится, — кивнул всё на ту же спину в двухста метрах от нас. — Они не мои АНБУ. Это их. — Так ты тоже из этих? — Из каких. — Из неприкаянных. Хмыкнула, протягивая ему руку для знакомства. — Шерпа. Или Иллин. Два имени. — Суйгецу. У тебя руки, как у покойника! Суйгецу широченно улыбнулась, оголяя акульи клыки. Кивнув новому знакомому, убрала обратно ладонь в карман. — Есть такое. — Показать может что? — Да я так. За компанию. — Всё равно пока делать нечего. Пошли. Суйгецу повел меня в абсолютно противоположную сторону. Расхаживали с ним кругами, пока он махом ладони пояснял, что у них то тут, то там. — Самехада тоже её недолюбливает. — Это ещё что такое? — беззазорно подкурившись, плелась за ним следом. — Щас бы Самехаду не знать, ты откуда вообще? — Оттуда. А ты? — Если ты про родину — Туман. Шумно всосав остатки воды, потряс пустым стаканом в воздухе. — Мне это. Идти надо. Ну до встречи, что ли. — Ага, — безучастно кивнув полуспутнику-полугиду, двинулась дальше. И обязательно надо было столкнуться за поворотом нос к носу в ту самую копну огненных волос. И немного обжечь оголенное предплечье. — Смотри, куда прешь. — Сама смотри. Или очки так, для виду? — Ты в дерзкие сучки заделалась или как? Затянулась так сладко, что дыхание сперло. Вот это мне нравилось. Вот такое мне нравилось. Оппонент в словесном яде: кто кого переплюнет? — Тебя ебёт? — А тебя? Хоть кто-нибудь? Ликуя в душе, затянулась вновь. — А тебя? Хотя судя по склочности, нет. Фыркнув, ничего не ответила, складывая руки на груди. — Тебе принципиально знать, кто чья подстилка? Или так, научный интерес для исследований Орочимару-самы? — Ты вообще кто? — О. Я думала меня уже каждая собака знает. Хотя, — прищурившись, наклонила голову в бок. — Ты не собака. Больше гиена. — Тебя в твоей навозной куче не потеряли? Из которой ты выползла? Ебать! Была б моя воля, прямо сейчас полетела ввысь на крыльях счастья. Но беззлобно фыркнула, снова затягиваясь. — Моя историческая навозная куча подверглась геноциду собственной деревней, — протянула руку для знакомства. — Шерпа Иллин Учиха. — О. И бравада сдулась с обоих. Ядом поплевались, теперь можно и поговорить, видимо. — Тогда понятно. — О чем ты? — Так вот, как ты выглядишь. — Видимо да, — кивнула. — Быть такими заносчивыми задницами у вас в крови, да? — тепло рассмеявшись, протянула мне руку в ответ, легко пожимая. — Карин Узумаки. — Это как так? Пожав её ладошку, убрала обратно в карман. — Вот так, — поправив очки, двинулась дальше, огибая меня плечом. Хмыкнув, тоже двинулась по своему направлению, вслушиваясь в удаляющиеся шаги. Обернулась. — Эй. Карин обернулась. — Думаю, сдружимся. До встречи. Фыркнув, дернула плечами, удаляясь вновь. Но спустя шага три не оборачиваясь добавила. — Ещё бы.

***

Леса продолжали гореть, изводя всех затянутым дымкой небом. Вечер наступал неизвестно когда, пробиваясь лучами заката через природный барьер, преломляясь. В один из таких вечеров в сёдзи легонько постучали. Приобретя полноценную мобильность, с занятыми руками отодвинула её стопой. — Заебалась? Вусмерть уставшая Сакура просто кивнула. — Заходи. Я как раз чапати делаю. Сакура, снова кивнув, даже не спросила, кто такие чапати, устало вваливаясь внутрь и задвигая за собой сёдзи. — Вешалка, мусор, уборная, — покивала по разным углам, привествуя гостя у себя дома. — Да я помню. Я же у тебя была. Как у тебя тут изменилось всё. — Была? А, — хмыкнув в плиту, как всегда подпирая одну ногу стопой в колено другой ноги, кивнула. — Когда мы с Саске отделали друг друга до потери сознания? Неопределенно хмыкнув, Сакура скрылась в уборной, выбираясь оттуда уже пободрее. — На работе совсем это самое? — Угу, — потерянно кивнув, забралась на тот стул, что обычно предпочитал Шикамару, напротив меня. — Понимаю. Похлопав шкафчиками, выудила бутылку красного сухого и красивый бокал. Для гостей всегда нужно стараться делать красиво. К бокалу добавилось пару плоских свечей на столе и мягкий свет, по щелчку выключился весь верхний. — Это как так? Спасибо, — отпив из бокала, Сакура покивала по углам. — Я могу гасить свет и так тоже. Я вообще априори свет гашу одним своим присутствием. Хмыкнув, отпила ещё, переводя взгляд на плиту. — А это что такое вкусное? — Чапати, говорю же. Индийские национальные лепешки. А к ним раджма карри. И ещё облепихово-имбирный чай. — Воу, — удовлетворенно кивнув, отпила ещё, отставляя бокал в сторону. — Звучит необычно. У тебя тут вообще… будто выходишь за границы Японии куда-то. — Есть такое. Скол, — протянула свой стакан с чаем для чоканья. Потрясла им в воздухе, намекая. — Скол? — Традиционный скандинавский тост. Древние викинги желали друг другу быть целыми, если дословно. — Ладно, — улыбнувшись, кивнула, — тогда скол.

***

— А что у вас с Наруто-то в итоге? Вытерев немного вымазанную в раджма щеку, Сакура, выгнув удивленно брови, шумно проглотила застрявшую лепешку. — К чему такие вопросы? — Ни к чему, — пожав плечами, плюхнулась на свой излюбленный стул. — Просто интересно, всё ли у вас хорошо. — Ну, он мне как брат. Он мне очень дорог. — Он это знает? — Знает, — кивнула, отпила ещё вина. — Это хорошо. А вот скажи, — подоткнула одну ногу по себя, хлебая свой облепихово-имбирный чай, — если у него все будет хорошо, ты будешь рада за него? — Естественно. Что за вопросы у тебя странные сегодня, — улыбнувшись ещё шире, аккуратно подцепила чапати фасоль. — Даже если это может причинить боль тебе? — подперла ладонью подбородок, внимательно её рассматривая. — Ты так говоришь, будто не знаешь Наруто. Он же наизнанку вывернется, лишь бы у всех было всё хорошо. — Знаю, — кивнула, — но иногда кто-то может оказаться в ощущении «‎за бортом»‎. — Ну, — филигранно упихнув всё в рот, прожевала, — борты у нас разные, как ни крути. Все взрослеют. И мы не исключение. Кстати, я всё изучила. Можешь разговаривать с Цунадэ-самой. — Всё-всё? — Тебе процитировать? — А давай! — хмыкнув, переложила голову на другой бок. — Любой кусок на твой выбор. — Хм, — почесав розовую бровь, прикинула что-то у себя в голове, — биполярное расстройство первого типа. Хроническое, длительное заболевание, которое дает основание для присвоения инвалидности. Так как оно приводит к ограничению жизнедеятельности и требует постоянной медицинской и социальной защиты. Повышенная самооценка, скачки идей и мыслей с одной на другой, снижение потребности во сне, импульсивность, бесшабашное вызывающее поведение. А следующим эпизодом — негативная оценка себя, снижение физического тонуса, интеллектуальная заторм… — Молодец. Вижу. Не спрашивая разрешения, закурила со столом. Хотя курить, когда кто-то ест — не очень прилично.

***

Вот чего-чего, а такого Саске точно не ожидал. Саске просто хотел зайти ко мне домой, покурить или просто помолчать, неважно, просто зайти ко мне. Но явно не этого он ожидал увидеть, отодвигая сёдзи. Наруто, Сакура и его соседка, обставившись бокалами с вином и стаканами с чаем, с пилочками в руках и перекидывающиеся о чем-то своём, как три подружки. — О, теме, привет! — Привет, Саске-кун. — Здарова, придурок. Саске было уже вцепился в сёдзи, чтобы задвинуть за своей спиной, но кто сказал, что я его куда-то выпущу отсюда. Пока не пройдет командную терапию, может хоть дом мой аматерасу спалить — мне не убудет. Наруто вообще немного на него дулся: очень хотел попробовать заманчивое иностранное блюдо, хотя до отвала наелся в Ичираку, но его остановило моё короткое «‎бобовые»‎. Ни тренировки, ни вкусно пахнущего незнакомого нечто. Так ещё пришлось дойти до этого. Тут спасибо Сакуре. Помогая мне вымыть посуду, ненароком сломала ноготь. Загнанная на работе, в тренировках и прочем нервяке, получила от меня легонький шлепок за допущение авитаминоза. Ладно кто угодно, но у себя-то как можно было не заметить. Заболтавшись, пристыковали к своему занятию и Наруто. Ведь учиться делать что-то ради кого-то — самое искреннее проявление чувств. А Сакура и вопроса не задала ни одного, просто сживаясь уже со странностями друга, которые терпит с детства. — Проходи, что стоишь, — не отрывая взгляда от пилочки в руке, кинула между делом. Эти двое последовали моему примеру. Да и вино открыла для них отменное, довольствуясь облепихово-имбирным чаем. Вздохнув, всё-таки подняла на него голову. Ситуация стремненькая, мне ли не понимать. Встав из-за стола, гремя отодвигаемым стулом, налила в ещё один бокал винца, ковыляя до него на пороге. — Пошли. Прекращай бегать, — шепнула на ухо, чтобы никто не услышал. — Надо поговорить вам всем. Саске мог убивать одним взглядом. Но мне было срать. Пусть смотрит изподлобья, как загнанный зверь. Звери просто так не кидаются — они кидаются от того, что им невыносимо больно, и боль эту уже просто невозможно держать в себе. От боли с ума сходят. Пол под нашими ногами вспыхнул фиолетовым. — Не в доме же, родной. Моргнув тремя томоэ, переплетаемыми в неразберимый рисунок, вторила его жест — под ногами теперь потрескивало и красным. На лбу прорисовался перевернутый нострийский крест. Пальцы выкрасились в черный, будто макнул их в графитовую стружку. Сакура и Наруто, выгнув по брови, настороженно в нас всматривались. Раздраженно фыркнув, вроде успокоился. Как ни в чем не бывало, с бокалом в руке, спешно убрала свои меры воздействия. Обхватила его за предплечье, окончательно заводя внутрь. Показательно дернул руку из моих когтистых пальцев, рассматривая всё, что угодно, по сторонам, лишь бы не мой кухонный стол. Задвинув сёдзи, снова между делом вернулась, снова подхватывая его под руку, с бокалом в руке закатывая очередное представление. Только ему на ухо и шепотом. — Сакура, прости, я последняя надменная задница, не ставящий ни во что чувства и ценности другого. Сакура с Наруто, хмыкнув, отложили свои дела, поворачиваясь на нас. Саске и без моих подсказок всё знал прекрасно, но как же. Это же как надо через себя переступить, чтобы выдать такую длинную извинительную речь, а не короткое «‎прости»‎. Обреченно вздохнул. Неизвестно ещё, о чем Наруто трещал в его голове под бокалом вина. — Сакура, я… Улыбаясь в сторонке не при делах, подбадривающе кивала, не выпуская из ладони его протез. — Прости за… Наруто кивнул мне, я ему. Саске нашел слишком интересным лестницу на второй этаж. — Я был не прав. Почесала бровь, перехватив ножку бокала, вновь жалея, что рядом нет камеры для увековечивания ситуации. — Я не хочу терять такого друга как ты, ты мне дорога, — снова шепотом подсказала, пихая его в плечо. Саске коротко кивнул. — И че ты киваешь? Язык отрезали? — сказала уже вслух, хмыкая и отпуская его протез. Понятно, что слышали все итак всё. — Саске-кун, поужинаешь с нами? Всё в порядке, — Сакура повращала в воздухе бокалом, приглашая за стол. И зарывая топор беспощадной тинейджерской войны. Кто-то же должен быть из них троих в команде за мудрого взрослого человека. — Да я не… Пихнула его в спину, чтобы сел на свой законный стул и не трепался. Подставила перед ним бокал, еще сильнее охладившийся в моей ладони. К чертям тонины. Тут событие и без того громкое. Ведь что может быть сильнее воссоединения команды?

***

Они травили мне байки о мосте Наруто. О надоедливом страусе, о разбитой в кашу фигурке в форме медведя. О том, как застукали своего сенсея за чтением порнухи в кустах, когда тот должен был стоять на карауле. О Паккуне и колокольчиках, рамене и попытках залезть учителю под маску. Я рассказывала им о том, как оторвала под шафе у статуи Зоммера в Мюнхене кусок воротника, о том, как Джея в разгар важной битвы приспичило по-большому, как Итан спалил свои ненаглядные косички, когда мы тренировались в тройных приемах. Даже Саске изредка незаметно хмыкал, запивая чапати с соусом вином. К фасоли он не притронулся сам. Бобовые. Бобовые рекомендуется исключить из рациона, если ты состоишь в однополых отношений. Наруто вдруг сощурил глаза. Странно кашлянул. — Какаши-сенсей идёт. Глядя на него в упор, отпила своего чая побольше. В сёдзи постучали. — Входи. Вот чего-чего, а такого Какаши точно не ожидал: его троица мирно восседала за моим кухонным столом, обставленная едой из индийской кухни, вином, странными плоскими свечами, в уютной полутьме. И никто никого не хотел убивать. Или врезать кому-нибудь. — Вся команда в сборе, я так посмотрю. По какому вопросу, коллега? Отщипнув от чапати кусок, положила в рот, переживая. Взгляда с него сводить не собиралась. Просто было интересно, что будет в конце. — М, коллега? — отпив чая, кивнула на него подбородком. — Миссия. Вашей команды. Закусила щеку изнутри, проглатывая остатки чапати. — Зайчики, уже поздно. По домам? — оглянулась на Наруто с Сакурой. Наруто, кивнув, встал первым, и хотел было уже утащить в привычном жесте за собой теме, но вовремя одернул руку. Не хватало ещё каминг-аута перед учителем и Сакурой. Не хватало ещё этим троим узнать, в какую дрянь мы вляпались с их учителем. — Саске, не мог бы ты остаться? Тот дернул одним плечом, отпивая из бокала. Аристократичный фужер из моего недавно приобретенного набора был ему к лицу. — Спасибо, Шерпа-чан! Очень вкусно! — Всегда пожалуйста. Наруто с Сакурой обувались у порога, шестнадцатой чуйкой понимая, что разговор этот — не их дело, как бы не хотелось поучаствовать. Но добе же не настолько туп, как считают другие. Теме ли не знать. Теме, преспокойно дожевывающего свою лепешку. Какаши участливо им кивал, улыбался и желал доброй ночи. Напоследок лучезарно улыбнувшись и пожелав всем присутствующих спокойных снов, двоица, наконец, покинула квартал. — Будешь? — подняла бутылку вина со стола. — Откажусь. — Ладно, — пожав плечами, разлила остатки себе и Саске. — Слушаю внимательно. Обоих. Какаши, опускаясь на стул напротив нас с Саске, неслышно вздохнул. — Почему вы единолично хотите всё это решить? — А какого хуя единолично отправлять Саске — это норма, а нашу команду, сильнейшую(!) команду скрытых островов — сразу какие-то вопросы? Саске, хмыкнув, отпил ещё вина, вообще не обращая внимания на зарождающуюся склоку, продолжая ужин один. — Это опасно. — Опасно для вас, если вы сунетесь. Нам будет комфортнее знать, что никто не попадет в радиус действия, если развернется кровавое месиво. — Райкаге-сама не… Хлопнула по столу. — Райкаге-сама — единственный, у кого есть яйца. Который не побоялся открыться к призыву о помощи. Сами-то сами, молодцы, я не спорю. Но ещё один апокалипсис — и здесь сделают концлагерь. Или ссылку устроят. Для самых неугодных. Так что не лезьте под руку. — А если вы погибнете? — А если бы Саске погибнул? — Я здесь вообще-то. — Не лезь! Саске, поднявший руку, чтобы перевести внимание на себя, как бы намекая, что он тут и всё слышит и вообще может сам решать, уложил её обратно на бокал, забив на эти склоки. Странная индийская еда была вкусной. И вино было вкусное. Всё было вкусное. И вообще складывалось ощущение, что дед с другим дедом сцепились по пьяне, а ты сидишь неудел, пытаясь не участвовать в чуть ли не семейной склоке. Покашлявшись с хода своих мыслей, ткнулся лицом в бокал. — Просто не лезьте. Охраняйте периферию, будьте начеку, но не лезьте. Дайте нам всё решить своими методами. Если и сдохнем, то с честью. — Слишком ты жизнерадостная для того, кто может сдохнуть на следующей неделе, — протянул Саске сбоку. — Да плевать. Я увижу своих лучших друзей. И мы будет сра-жааться! Втроем! Как в старые добрые времена! Широченно улыбаясь, сгребла ещё одну бутылку, зубами дергая пробку и разливая по новой. Всем троим. — Не голоден? Какаши отрицательно покачал головой. — Тогда пей, — пододвинула к нему бокал. — Я могу сдохнуть на следующей неделе. Так что отказ не принимаю. — Да не сдохнешь ты, - снова протянул Саске, которому вообще противопоказано пить, поднимая свой бокал, будто для тоста. Забавненький тост. Хмыкнув, легонько с ним чокнулась. Одинаково повернули в руке бокал, вкладываясь в Какаши. Тот, чему-то своему улыбнувшись, нехотя снял перчатки с протектором, подцепляя длинными пальцами ножку бокала. Это и ему шло тоже. И то, как он держит несчастный хрусталь в руках, хотелось видеть вообще каждый день. — А если ты сдохнешь — я тебя убью. Саске противопоказано пить, говорю же. — Не дождешься. Я неубиваемая вся из себя, забыл? — пихнув его в плечо, отпила сразу побольше. Какаши, отвернувшись от нас, тоже отпил, отставляя бокал на столешницу. Саске снова ткнулся в свою тарелку. — А ты не думала, что мне самому некомфортно отправлять Саске невесть куда? Хоть в тридцать лет, он всё ещё будет для меня двенадцатилетним хмурым зазнавшимся учеником. Саске было открыл рот, но я его опередила. — Старейшины? Какаши многозначительно пожал плечами. Саске закрыл рот, ковыряясь в лепешке. — Хреновый из тебя учитель, Какаши. А вот человек ты хороший. Моргнув, откинула на него голову. Саске безучастно пил своё вино, даже бровью не ведя. — Тебе достаточно, я посмотрю, — дернула бокал из его руки, убирая подальше. Окинул меня ледяным своим взглядом, только вот нижняя губа заехала на верхнюю. Совсем чуть-чуть, и не заметишь даже, если не живешь с этой псиной через дорогу. На языке Саске Учихи, под шафе, он так супился. — Сочту за комплимент, — Какаши натянуто улыбнулся, подпирая лицо ладонью. — С АНБУ вопрос закрыт, надеюсь? Или мне Саске на них спускать? — Я тебе псина что ли? — Вообще-то да. — Ты псина. — Нет, ты. — Ты. — Ты псина. — Ты псина. Какаши, выгнув пепельную бровь, внимательно следил за словесной перепалкой. Беззлобной словесной перепалкой, и было дело уже списывал это всё на вино. Или просто на слишком уютную, слишком непривычно домашнюю обстановку на странной кухне странного дома, переступая порог которого ты будто пропадаешь из Японии, и оказываешься в другой культуре. И в другом мире. Целом новом мире. Длинная прядь на глазу услужливо собрала на себя соус. Саске беззвучно ругнулся. — Убери ты. В чем проблема. Повернул на меня голову, прожигая дыру одним глазом. — Убери волосы, если мешают. Все свои. Никто не боится здесь твоих глаз. Да, Какаши? — кивнула ему, вращающего вино в бокале по часовой стрелке. Поднял на нас взгляд, всматриваясь, казалось, в три глаза сразу. — Конечно, — кинув как само собой разумеющееся, отвернулся отпить вина, тут же поворачиваясь обратно. Чтобы Саске ничего себе не напридумывал. Тот, хмыкнув, волосы всё-таки убрал. — Что же ты там прячешь, Какаши. — То, что ты никогда не увидишь, — кинув любезность на любезность, вновь улыбнулся. — Огромные зубы? Заячья губа? — Я думал, ты уже перерос то время, когда тебя это интересовало. Пихнула его под столом в икру. Тоже мне, нашлись. Каждый за словом в карман не лезет, брызжа своим сарказмом. И, что самое главное, похожие чем-то незримо так сильно, что становилось не по себе. — Пришли сегодня с суммонами документы от… твоего Итана. — Ага, он предупреждал же. Там по поводу Саске? — Да. — А от моего Джея весточки там нет? Какаши, хмыкнул, снова взялся за ножку бокала, возя легонько его по столешнице. — Писал, чтобы ты не налегала на кофе. Особенно перед миссией. — Кстати, — Саске резко встрепенулся, вытягивая шею. Но взглядом нашел только стеклянный чайничек с облепихово-имбирным чаем. — А кофе где? — А вот не хочется мне кофе! — всплеснула руками. — Чая вот такого захотелось, настроение такое! — улыбаясь, вытащила пару ягодок, кидая себе в бокал. Стянула обратно улыбку. — Три. Саске кивнул, явно довольный ответом. Еще пару месяцев назад он привык слышать «‎тринадцать»‎. Тринадцать чашек кофе — и это только к послеобеденному часу.

***

С уходящим за порог Саске, по привычке хотелось передать привет Наруто, но вовремя прикусила язык. — Доброй ночи. — Не переубивайте тут друг друга. Фыркнув, возвращая волосы обратно, задвинул за собой сёдзи. Прекрасная отговорка «‎вы можете спорить хоть всю ночь, меня не это не интересует»‎, истинная причина — добе из своей квартиры уже всю плешь проел, зазывая скорее к себе. Лишь когда Саске покинул квартал, позволила себе рассмеяться. Какаши еле заметно следом. — Забавно. — Что именно? Осушив, отвернувшись, второй бокал, унёс его в мойку. Всё остальное перемыл Саске. Потому что это Саске. Потому что если он не сделает чего-то идеально, мир рухнет на него. — Строить из себя коллег на людях. — А мы разве не коллеги? — хмыкнув, ловким движением рук вымыл бокал, вытирая руки. Перекинула руку с сигаретой через спинку стула, оглядываясь на него. — А я не знаю, кто мы, Какаши. Но коллеги — однозначно туда входит, — затянулась, отворачиваясь обратно. Ничего не ответив, двинулся до своей жилетки у входа, и часть меня надеялась, что он просто уйдет. Но он вытащил из кармана спрятанную от глаз учеников банку. И она не была пустой. Часть меня хотела, чтобы он остался здесь навсегда. — Принес-таки. — Да, — кивнул, ставя её на стол, придерживая на крышку. — Но у меня есть условие. Окинул взглядом кухню, выискивая нечто подобное. Вскоре на чистой столешнице с почти выгоревшими свечами оказалась ещё одна банка, мой черный грифельный карандаш и бумага. — Факты. Пишешь, а потом мы обмениваемся информацией. — Какие факты? — Те, которые ты хочешь написать. Потушила окурок. — Ладно. — Ладно? А спор? Так просто? Хмыкнула. — Какая разница, если я могу подохнуть на следующей неделе.

***

Кропотливо вывела финальные иероглифы, кидая в свою банку и плотно прижимая крышку. Какаши, попивая отстраненно чай всё это время, вглядывался куда-то в окно на дом Саске. — Всё. — Отлично, — кивнул, натягивая маску обратно. — Не хочешь принять ванну?

***

— Ты похож на меня, когда я маскировала разбитое лицо. — В ней удобнее в повышенной влажности. — И то верно. Улыбнувшись в потолок, задрала голову, чтобы выпустить дым строго вертикально. Две банки стояли возле свисающих из ванны рук, у него — моя, у меня — его. Огромная ванна на одного, но на двоих в самый раз. — Начинай. Уступаю даме. Опустила голову, покрепче сжимая обмякший фильтр в руке. Глазища над маской напротив не прожигали дыру — дыры было две, на каждый глаз. Пепельные волосы лежали умилительно вразнобой, потеряв логику пробора. Не сводя с него глаз, открыла крышку, вытягивая первый листок. — Тебе понравились мои хом бао, — хмыкнула, — это правда заставило тебя чувствовать себя хорошо? — Очень. Затянулась. — Ладно. Твоя очередь. Не сводя взгляда уже с меня, вытащил первый клочок, возможно, обрекающий меня на что-то. — Я всегда здороваюсь со всеми за руку. Я всегда первая протягиваю руку и достаточно огорчаюсь, если её не жмут в ответ. Какаши хмыкнул. — Что? — А я вот… — вытянул ноги в воде поудобнее, устраивая их на моих. — Никогда не здороваюсь за руку. — Эм? — выгнула бровь. — Ты мне протянул её в день нашего знакомства. — Раньше не здоровался. Ируку-сенсея, помню, это вечно напрягало. — Недоверие к людям? — Не знаю, — пожал плечами, откладывая «‎использованный»‎ клочок. — Ладно, — потянулась за вторым. — Наруто сказал, что моя маска будет идиотски смотреться на скале Хокаге, но… — перевернула, вчитываясь в аккуратные иероглифы, — но он не против, что рядом с его баа-чан будет именно моё лицо, а не он. Хмыкнула, затянувшись. — Наруто в своем репертуаре. — Есть такое, — шурша бумагой, вытащил следующую. — Смертельные миссии. Что под этим подразумевалось? — Ну, — откинулась на бортик, погружая грудь в воду, — был у меня длительный период, когда я бралась за самые опасные одиночные миссии. Итан говорил, что я так пытаюсь где-нибудь погибнуть. — А ты? — А я ему отвечала, что было бы неплохо. Какаши отчего-то легонько посмеялся. На автомате хмыкнула. — Я же говорил, что мы похоже больше, чем ты думаешь. За что я только не брался и в какие пасти львов не влезал. И всё равно жив. — Такая же хрень, — затянувшись, вытащила следующий клочок. — Гай скинул меня в реку, — подняла на него взгляд, — Гай скинул меня в реку, серьезно? — Абсолютно, — кивнул, улыбнувшись. — Я даже спрашивать не буду, при каких обстоятельствах. — Мы с ним сравняли счет. — Рада. Твоя очередь, — кивнула на руку, свисающую с бортика. — ЛГБТ? — схмурив брови, вчитался в написанное. — Я поддерживаю ЛГБТ-сообщество. И любовь во всем мире. А любви в нем гораздо больше, чем все думают. И пока она есть, мир будет в безопасности. — А ты.. сама? — Что сама? Хочешь узнать, традиционна ли моя сексуальная ориентация? Знаешь, многие мужчины-натуралы спрашивают у лесбиянок, откуда они знают, что не любят члены, если не пробовали? Всегда в таком случае нужно спрашивать, а откуда тогда знают они. И в обратную сторону. Если натурал любого гендера спрашивает, откуда человек знает, что он любит члены, то… Логику ты понял, — хмыкнула, засовывая руку поглубже в банку. — Моя маска… — прищурилась, внимательно вчитываясь, — пахнет тобой, и кажется, что.. весь мир тоже. Оторвала взгляд от клочка в руке. Какаши довольно кивнул. Вино, горячая ванна и эндорфиновый спад после обнуления цикла. А ещё пятнышки на животе, прямо поверх пресса. Никто никогда не мог меня смущать в таких колоссальных объемах. — У меня некомпенсируемый тактильный голод, — кивнув написанному моей рукой, устроил поудобнее широкие плечи. — Это, кстати, в продолжении той темы про хорни. Извращения появляются не из-за насыщенной сексуальной жизни или удовлетворения, а наоборот из-за отсутствия. Мне кажется, это проблема всех сирот. — Сирот? — А что такого в этом слове? Си-ро-та. Сирот много. И я одна из них. Так что стоит всегда называть вещи своими именами. Не мы виноваты, что нас недолюбили в детстве. Что чего-то недодали. Дети никому ничего не должны, они не выбирают, появляться ли им на свет. Моя очередь, — снова сунула руку поглубже, выуживая бумажку, — на мемориал памяти вернут имя Обито. Сердце трепыхнулось так радостно, что улыбку сдержать просто не смогла. — Правда? — Правда, — кивнул. — Ты и сюда успела всунуть свою голову. — Я безумно рада. Пожал плечами. — Эй, — отложив клочок, сжала его предплечье, согнувшись в ванне. — Я правда очень рада. — Знаю, — кивнул уже более осознанно, прикрывая глаз со шрамом. От привычек не избавишься так быстро. Следующую бумажку он читал молча слишком уж долго. Будто перечитывая раз пять. — Там есть достаточно откровенные вещи, да. — Я заметил, — хмыкнув, скомкал в ладони, откладывая. — Я против незащищенного секса и никогда им не занималась. — Раньше, — акцентировала внимание. — Ты же.. на курсе противозачаточных? — Я имею в виду открытый контакт. — Без презерватива? Если бы не вино, о половине мы бы просто умолчали. — Да. Это принцип. Только в них. И никак иначе. — Чуешь, что я спрошу следующим? — тепло рассмеявшись, уложил голову на плечо. — Теперь ты понимаешь, какой ты особенный? — затянулась. — А хотя, какая разница, наверное. — Никто никогда во всем мире не чувствовал то же самое, что и я. Как это «‎какая разница»‎? — Патриархат ваш, все дела. Секс по праздникам, под одеялком и с кольцами на руках. — Отнюдь. В этом ты заблуждаешься. — Ой да, — махнула рукой, — понятное дело, что трахаются все. Сексу сколько лет? Миллионы? А людям? Вот мне двадцать пять, тебе двадцать девять, кому-то вообще восемнадцать. Против кого мы пытаемся выстоять? В нас генетически заложено сбиваться в стаи и продолжать свой род, только вот в отличие от животных, мы создаем помпезно названные ячейки общества, а если ты не создаешь — то ты неугодный малеваный пидор, пялящий задницы. Но люди, как и животные, редко кого трахают от высокого проявления чувств и чтобы создавать ячейку общества не обязательно чувствовать что-либо. Это стадный инстинкт. И ваша культура, заполоненная повсеместным хентаем, публичными домами на каждом шагу — отвратительна отчасти. Потому что интимная связь лишь иллюзорно восхваляема, на самом же деле маргинальна до параноидального бреда. И в моей культуре так не принято. В моей к сексу относятся как к физиологии, как поесть и поспать, учат обращаться с этим грамотно, не возводя ни в какой культ. И если бы у вас здесь было также, не было бы публичных домов на каждом шагу, а сотням молодых девочек не приходилось бы удовлетворять скотские желания престарелых извращенцев. Какаши коротко кивнул. — Грубовато, конечно, прозвучало. Если вспоминать учителя Наруто. Покойся с миром, — кивнула потолку. — Все его книги основаны на его реальных, хм, приключениях. — О, — устроила ноги поудобнее в его. — А ты знаешь, почему он вообще перешел на этот жанр? — Нет. — Его первая книга не возымела популярности. О шиноби и подвигах, героизме и воле Огня. Никто не хотел читать жизнь. Усмехнулась, раскуривая новую сигарету. — А в серии Ича можно уйти с головой. Барьер, защищающий мозг от каждодневного саморазрушения. — Забыться иногда очень непросто. Но это лучше, чем сдаться, поддаваясь собственной доломке. Моя очередь, — бумага начинала подмокать из-за висевшего в воздухе пара. Следующий пункт, вызвавший у него улыбку на этой неделе, вызвал её и у меня. — На пачке были причудливые разноцветные верблюды. Они забавно переливались. Ты куришь синий кэмэл, и мне показалось это милым. Верблюды милые. Хмыкнула, затягиваясь. — Милые верблюды из картона, способные убивать, — философски протянула, стряхивая пепел. — Твоя очередь. — Не люблю двери. И дневное время суток. Хм. — Чего? — Я же говорил, мы похоже больше, чем ты думаешь. Я.. предпочитаю ходить в гости не при свете дня. И не через дверь. Каждую пятницу в шесть часов вечера я заглядываю к Наруто. Знаешь, — Какаши хмыкнул, - ему было лет шесть, он вообще не стесняясь спросил у меня напрямую, почему я ношу маску. И в двенадцать повторил свой же вопрос. — Ты убирался у него? — Ты даже не представляешь, насколько часто приходилось это делать, чтобы он не распугивал соседей разведенной живностью. — Так значит это он твой любимчик, а не Саске, — хмыкнув, затянулась. — Учителю не под стать выделять кого-то. Но… как можно благоволить кому-то, кто ведет себя именно так, как и прежний ты, и за что ты себя коришь до сих пор? Это будет почти одно и тоже, что любить свое собственное отражение в зеркале. Коротко кивнула, вытаскивая следующий клочок. — Ты приняла мою помощь, — снова хмыкнула. — Что-то меня слишком много в твоем списке, Какаши. Пожал плечами, выкручивая вентиль с горячей водой, параллельно разворачивая клочок из моей банки. — Не иметь детей. Это ты уже говорила. — А я говорила, почему? — Кто же тебя знает, — улыбнувшись, переложил голову на другой бок. — Только не говори о факторе «‎заболевший ребенок»‎. — Всё так. Откуда ты знаешь? — Это уже даже не смешно, Иллин, — но Какаши в противовес своих слов рассмеялся. — Иногда мне кажется, что я подойду к зеркалу и вместо своего отражения увижу там тебя. Но, знаешь что, — закрыл вентиль, откидываясь обратно на борт, — я буду только рад. — Аналогично. Так что там по больным детям? — Просто… однажды испытав на себе это, когда… это ребенок. Он болеет. Ему плохо. А ты не знаешь, чем помочь. В плане… знаешь, конечно, если ты возишься с самим собой больным с пяти лет, но… Одного одержимого раменом, любящего оранжевый цвет оболдуя мне вполне достаточно. Спасибо большое, больше не надо. Какаши снова тепло рассмеялся. — А мне одного напыщенного индюка, считающегося что весь мир сошелся на нем клином. И двух идиотов, которые пытались покончить жизнью у меня на глазах. Но сейчас не об этом. — Чт… — Моя очередь, — затушив окурок, развернула следующую аккуратно сложенную бумажку. — Саске улыбнулся. Рассмеялась от всей души. Да, когда эта угрюмая псина искренне улыбается, хочется затискать её до коликов. — Титанические плиты что ли сдвинулись? Или град пошел из межгалактического портала? — Ни то, ни другое, — Какаши улыбнулся, — я тренировал его с риннеганом. — О как. — Сам не поверил сначала. Думал, опять убить меня захочет или что-то такое. — Ты так спокойно об этом говоришь, — фыркнула, снова подкуриваясь. — Меня достаточно сложно удивить. Многих выводит из себя моё спокойное и отрешенное поведение. И мысль о том, что никто не видит его таким, по ночам вбивающим в стену рёкана или в полночь разделяющего горячую ванну абсолютно голым, подкармливало монстра из-под кровати в груди. Но больше всего подкармливало то, что он не замечал, сосредоточившись на вытаскивании чего-либо из меня, как вытаскивал всё из себя. Возможно, в жизни я выбрала не то профессиональное направление. Почем теперь знать. — А что это он ко мне не приходит? — С тобой неинтересно, по его словам. — Как это так? Ему вообще, если посудить, ни с кем не должно быть интересно, кроме Наруто. У него сила бога. — А у тебя истинной природы. — У, — завороженно прикрыла глаза, — приготовьтесь к охерительному зрелищу на следующей неделе. — Ты из-за этого на следующую неделю всё назначила, да? Ну.. у тебя… — Да, закончилось. Это называется менструальный цикл. Называй вещи своими именами. И, кстати. Если тебя так обременил один болеющий ребенок, зачем ты возился со мной? Я тебя не просила. — А я тебя спрашивал? — точно также выгнул бровь, наклоняя голову в бок. — И мне понравилось. Кормить тебя и делать из тебя… залупку — тоже очень приятно. Я расхохоталась почти в голос, чуть ли не роняя пепельницу в воду. Только он мог так процитировать меня, делая это умилительно растеряно. Но всё же процитировал. Мой мозг решил, что нет лучше момент спросить это сейчас. — Ты любил её? Лицо под маской стянулось в нечитаемом изваянии. — О ком ты рассказывал. Какого это, любить кого-то, когда ты знаешь, что будущего у вас нет? Какаши, моргнув, снова устроился поудобнее на борте, откидывая голову назад. Копна пепельных волос раскинулась по щекам. — Это очень больно. Лучше просто игнорировать этот факт. И ты нарушила наш уговор. — Ты же нарушаешь свои. — Какие именно? — Мантра о том, что людям лучше быть одним, не сбиваясь в стаи и не строить ячейки общества. — Я не собираюсь строить ячейку общества. — А хочешь? Поднял голову с борта, всматриваясь в меня свинцовым взглядом. — Моя очередь. Потянулся рукой в банку, переводя взгляд на спасительный клочок бумаги. — Наследственность, — невесело хмыкнул, — очень в тему. — Есть такое, — хмыкнув на его лад, затянулась. — Говорят, что алкоголизм — доминантный ген. Курение — рецессивный. А я умудрилась заполучить и то, и то. С моей удачливостью это неудивительно. Ещё говорят, что отклонения психики — из той же оперы. Моей самой главной ошибкой в жизни было проболтаться о том, что у меня в семье есть суицидники. Бля, — слишком радостно для тематики разговора вскликнув, также торжественно затянулась, — да вся моя жизнь — это одни сплошные состоявшиеся и несостоявшиеся суицидники! Одна вздергивается на люстре прямо на моих глазах, второго я достаю из петли, его же вытаскиваю из ванной с бурой водой, промываю желудок, третьего уговариваю уйти с обрыва, над которым даже океан разбивается об острые выступы скал, четвертый подрывает сам себя во имя великого, пятый отказывается от лечения, выбирая смерть от руки близкого человека, которого даже видеть уже толком не может, шестого я тоже достаю из петли, да вы охренели! Гротескно рассмеявшись, тут же затянулась. — Иногда я думаю, что те, кто меня растил, пытался растить, скорее пытаясь убить, не моя настоящая семья. Может, я родилась какой прокаженной, и от меня отказались. Бля, — затянулась, — быть сиротой с рождения охуенно. Потушила окурок, подцепляя бумажку из его банки. — Ирука указал мне на сплозшую маску. Благодаря ему, я смог её незаметно поправить, — подкурилась вновь. — И много людей тебя видело без маски? Монстр из-под кровати, рассевшийся в груди, решил сопоставить то, что он ответит и то, что он говорил, свято уверенный, что я не слышу и сплю. — Самые дорогие мне люди. Все, кто мёртв, — снова откинулся затылком на бортик, прикрывая глаза. — Обито и Рин приходили ко мне в детстве, и я кормил их ужином. Знал бы, никогда не кормил, хотя мне было очень приятно. Они приходили, и дом… будто бы оживал. Минато-сенсей. Кушина, мать Наруто. Она часто кормила нас, приходила на тренировки. Не забывала напоминать мне, что я самоуверенный единоличный игрок, а нет ничего важнее командной работы. Отец. Мама. Рин видела больше всех. Она же была медиком. Часто латала раны. Но я доверял ей. Всегда доверял, и не чувствовал неправильным при ней… снимать это. — Понятно. Больше комментариев у меня не нашлось. В обоих банках ещё были клочки бумаг, но продолжать пока не хотелось. Молча выкурила одну сигарету. — У тебя... новая надпись на холодильнике. — Заметил? — Конечно. Только не имею понятия, что она значит. — Это английский. You have to keep your vision clear, cause only a coward lives in fear. Это же NAS. — Нас? Нэс? — Какаши, фыркнув, пытался повторить незнакомое слово. — Ну это же классика! Просто послушай, тебе понравится. Вы же не в каменном веке живете, можно и ознакомиться. Illmatic, кстати. Признан величайшим в истории многими критиками и мировым хип-хоп сообществом. — И про что же там? — Всё, как обычно. Дух бунтарства, многосложные духовные рифмы и подземные нарративы. — Хм, ладно. Другого я и не ожидал услышать. Перевесив руку через борт, вытащил очередной клочок. — Психические расстройства. А это к чему? — Мы же постоянно так или иначе касаемся этой темы, разве не? — Ну, — Какаши почесал бровь. — А зачем её касаться? Нет, в плане… я понимаю, когда мы говорим о депрессивности или апатии. Это скорее такой… саркастический опус. Или о построении здесь корпуса для детей. Это одно. — А какое другое? — Это всё очень серьезно. И бросать просто так на воздух резкие заявления мы не имеем права. — Ну да. Я не спорю. Ты испытываешь какой-то негатив по этому поводу? — Я не… знаешь, когда тебе очень долго что-то приписывают, ты начинаешь в это верить. — Ты сегодня просто мастер цитировать меня, — улыбнувшись в влажные волосы, затянулась. — Ладно. Моя очередь. Не будем это обсуждать, если не хочешь. Вытащила из банки последний листок. — На этой неделе ты спала минимум два раза. Мне не приснилось ни единого кошмара, — подняла на него голову. — Совсем? — Совсем, — довольно кивнул. — И, кстати, я не то, что бы не хотел это обсуждать. Просто… зачем? Глупо отрицать, что многие люди на моем жизненном пути имеют те или иные проблемы с психикой, просто… — Просто что? — Просто всем иногда грустно. И всем иногда паршиво. И всем иногда хочется это всё прекратить. А шрам… — провел по нему пальцами, — каждое утро в зеркале напоминает мне, что было здесь. Шаринган — это проявление душевной травмы. Так ведь? — Абсолютно. — А ты... как бы не… тебя по факту обрекают на это. Ты не Учиха, но ты Герой Шарингана. А сколько… из-за этого в итоге проблем? — Ты бы не хотел ассоциироваться с этим зрительным геномом? — Почему? Это был подарок моего друга на моё становление джоунином. Я обещал видеть этот мир за него. А потом он внезапно восстал из мертвых. А потом он снова умер, снова спасая меня. Коротко кивнула, затягиваясь. — Так что… мне кажется, окружающие люди, так или иначе на нас влияют. — Конечно. И обстоятельства. — Да, — тоже коротко кивнул. — Поэтому… чем меньше такого вокруг — тем лучше. Как минимум для меня. Молча затянулась, всматриваясь ему в лицо. — Лучше искать опору… в стабильных людях. Национальная ксенофобия. — Я… имею в виду, что если у человека что-то серьезное — то он должен быть изолирован. В гуманной, конечно, мере. Я не имею в виду что-то плохое, нет, им должна оказываться помощь. Поэтому я очень рад тому проекту, что вы предложили госпоже Цунадэ. Затянулась. — Просто.. лично для меня, мне кажется, будет лучше, больше не… сильно не контактировать с людьми, нестабильных психикой. Фильтр, зажатых в пальцах, надломился. — Наверное… — провел ладонью по лицу, хмыкнув, — странно прозвучало, не очень я разговорчив, чтобы выстраивать подобные речи. Просто… всё это всегда заканчивается одинаково. Так, ладно, — сунулся в банку. — Последняя та была, значит. — Нет. Там ещё одна. Сковырнув ногтем бумагу сигареты, внимательно следила за ним, не отводя взгляда. В ванне была горячая вода, по кафелю стекал конденсат, щеки чуяли пар. Но стало холодно так, что пальцы почти не держали сигарету. С моей «‎удачливостью»‎, в банке осталась самая важная бумажка. Жалкий клочок бумажки. Который вдруг захотелось испепелить. А ещё вдобавок и этот дом. С деревней. Со страной Огня. Горящая страна Огня — ха? Круто, наверно? Какаши схмурил брови, вчитываясь. Следом лицо расслабилось, маска снова присборилась по уголкам, ознаменовывая улыбку. — Любовь с первого взгляда. Просто затянулась, подпирая нижнюю губу фильтром. Черные глаза смущенно скользили по водной глади. Если бы я его знала хорошо, сказала бы, наверное, что волнуется. Или что хочет задать очень-очень важный вопрос, и получить на него очень-очень важный ответ, уверенный в том, что услышит то, что хочет услышать. Хочет услышать сердце, но не мозг. — Ты веришь в неё? — Нет. Отрезав намертво, сделала финальную тяжку, туша окурок в пепельнице и выбираясь из ванны на пушистый теплый коврик. Нет, не верю. Потому что тебе будет лучше без тяжело психически больных в твоей жизни. А в этом мире двинутые все. Просто кто-то хорошо это скрывает.