Втяни животик

Внимание! Эфир центрального радиовещания прерывается экстренным сообщением в связи с ухудшением метеорологической обстановки на территории страны Огня. Прослушайте обращение Резиденции и сохраняйте спокойствие. В ближайшее время ожидается сохранение ветра до 35 м/с. Необходимо плотно закрыть окна и двери, отключить электричество и газ, затушить хибачи и источники открытого огня. Гражданам, находящимся на улице, необходимо укрыться в помещении до получения новой информации. На данный момент ураган обошёл Коноху по стороне западной квадратуры на границе пункта Сил Мира, но угроза всё ещё сохраняется. Грозовой фронт движется к побережью, затронув Священный Лес Нара. По официальным данным флора и фауна не пострадали. Избегайте нахождения на открытой местности и около водоёмов. Находясь на улице держитесь подальше от линий электропередач, деревьев и высоких конструкций. По прогнозам гидрометеоцентра в ближайшие дни в деревне и её окрестностях будет наблюдаться понижение температуры до +12 градусов по Цельсию. Наблюдайте за системами отопления. Во избежание перегрузки электросетей ограничьте использование электронагревательных приборов, не оставляйте без присмотра топящиеся хибачи. Все службы деревни работают в штатном режиме для обеспечения вашей безопасности и спокойствия. Линии электропередач и водопровод восстановлены и мобилизованы. Будьте осторожны вблизи рек из-за поднявшегося уровня воды. Не оставляйте детей без присмотра. Будьте внимательны к старшему поколению. В случае возникновения непредвиденной ситуации обратитесь к дежурному уровня «джоунин» или «чуунин» в вашем районе. Благодарим за внимание.

I

Лк 9, 21 1 Кор 6, 12

Всему свое время, и время всякой вещи под небом: время рождаться, и время умирать; время насаждать, и время вырывать посаженное; время убивать, и время врачевать; время разрушать, и время строить;

Иер 31, 4

время плакать, и время смеяться; время сетовать, и время плясать; время разбрасывать камни, и время собирать камни; время обнимать, и время уклоняться от объятий; время искать, и время терять; время сберегать, и время бросать;

Сир 20, 6 Лк 9, 21

время раздирать, и время сшивать; время молчать, и время говорить; время любить, и время ненавидеть; время войне, и время миру. Что пользы работающему от того, над чем он трудится? Хватит. Видел я эту заботу, которую дал Бог сынам человеческим, чтобы они упражнялись в том. Хватит. Что было, то и теперь есть, и что будет, то уже было, и Бог воззовет прошедшее. Хватит. Еще видел я под солнцем: место суда, а там беззаконие; место правды, а там неправда. Хватит. И сказал я в сердце своем: «праведного и нечестивого будет судить Бог; потому что время для всякой вещи и суд над всяким делом там». Хватит. Стал близок Час — луна распалась. И было знамение в том. Но, отворачиваясь, молвят: «Пугают вечным колдовством!» Хватит. И доски, сбитые гвоздями, по Нашей воле понесли Раба отверженного, чтобы в награду спасся сын земли. Хватит. Каким же было наказанье и увещание от нас перед живущим человеком, чтоб он себя от кары спас! Хватит. женщины трапеза скот преграды добыча покаяние иона худ иосиф гром авраам пчёлы перенес ночью пещера мария таха пророки хадж верующие свет различение поэты муравьи рассказы паук греки рукман поклон сонмы саба ангелы йа син стоящие рядами сад (буква) толпы верующий разъяснены совет украшения дым коленопреклоненная пески победа комнаты каф рассеивающие гора звезда луна милосердный падающее железо препирательство сбор испытуемая ряды собрание лицемеры взаимное обманывание развод запрещение власть письменная трость неизбежное ступени ной гении завернувшийся воскресенье человек посылаемые весть вырывающие нахмурился скручивание раскалывание обвешивающие разрушение башни идущий ночью высочайший покрывающее заря город солнце ночь утро разве мы не раскрыли смоковница сгусток могущество ясное знамение землетрясение мчащиеся поражающее охота к умножению предвечернее время слон подаяние обильный неверные помощь очищение рассвет люди. Можешь повторить задом-наперёд? Да запросто рассвет очищение помощь нев… Помощь. Помощь. Как думаешь, что это? — ...перед тобой шестнадцать карточек с изображением эмоциональных состояний человека. Какие из них ты можешь назвать? Восхищение. Знаю. Грусть. Знаю. Радость. Знаю. Гнев. Знаю. Отвращение. Отвращение? Да, знаю. Интерес. Знаю. Обида. Знаю. Скука. Знаю. Удовольствие. Знаю. Удивление. Знаю. Страх. Знаю. Стыд. Знаю. Я знаю. Не надо меня проверять. У меня нет расстройства аутистического спектра. — Отрицание? — Нет. У меня его просто нет. Вы, может, меня перепутали с кем-то. Можно прекратить тестирование? — Это стандартный тест для учащихся второго курса. Наша задача обеспечивать вам наиболее комфортные условия для пребывания в нашем учебно-научном центре с углубленной подготовкой для военных действий. — Он для одаренных детей, да? Да? — ...с чего Вы тогда взяли, что у моего друга проблемы с эмоциями? Почему сразу алекс… — Это конфиденциальная информация. — Но он чувствует гнев. И чувствует любовь. — А «любовь» — знаешь? — Знаю. ...так как думаешь, что это? Что? Помощь. … Я помню тот день, когда ты меня сломал. Я помню твои слёзы. Тогда зачем? .... Мне… знаешь, надо было сделать тебе предложение. У нас были бы дети — да, обязательно! — трое. Двое мальчиков и девочка. Как тебе? Но ты меня сломал. На свадьбу половина бассейна бы Тихого Океана съехалась, если не больше. Просто надо было подождать пару лет. И почему совершеннолетие начинается так рано? Стать директором в семнадцать — не рано? Нет, нормально. Для нашего с тобой мира нормально. Государствами с пелёнок уже руководят. А вот сохранять отношения, когда ты уже совершеннолетний, а ты… Хватит. Я думала, что после тебя уже никогда не встречу того, кого обыватели назовут соулмейтом. Я думала, что никогда и никто больше не будет един со мной, от которого легкие будут гореть, а нервы шататься на трубах, я думала, что такой человек даётся один и на всю жизнь, что больше никто и никогда не сможет так, как ты выбивать почву из-под ног одним присутствием, но то была ложь — со своим человеком тебе, наконец, спокойно. Тебе незачем гнаться и незачем давиться, незачем задыхаться до трясущихся рук. С ним тебе спокойно так, будто это ты. Ведь когда две половины сливаются, они обретают покой, а не наоборот. Вообще, я думала, что любить это легко, в потоке и органично, но это не так. Это чувство, что тебя рвут на части. Вот оно какое. …Опуская письмо в почтовый ящик, проверяете ли Вы, проводя рукой по щели ящика, что письмо полностью упало в него.

Да / Нет

— Серьёзно? По этой дичи определяют, всё ли нормально у тебя с башкой? — Ну, это классический тест Леонгарда. Тише давай, а то выгонят. — «Бывало ли Вам страшно в детстве во время грозы?» «Вы в детстве боялись оставаться одни в доме?» «Вам трудно переносить вид крови?»— да у нас что не миссия, так кровавые бани. — Мне нравится, как ты тактично опустила предыдущие вопросы. — Заткнись, Итан. — ...существуют три уровня организации личности. Это по сути то, как человек адаптируется к реальности. Невротический, пограничный и психотический. Термин «пограничный» используется в психодинамическом смысле — как граница, нельзя в данном случае путать его с названием конкретного расстройства личности. Итак, уровни. Они формируются до пяти-шести лет. Уровни расположены в порядке от «менее здоровых» к «более здоровым»: психотик, пограничник, невротик. Сами по себе уровни — не диагнозы, внутри каждой категории есть градации: бывают низкофункциональные пограничники, высокофункциональные психотики и так далее. Высокофункциональные невротики наиболее близки к тому, кого мы называем «здоровым человеком». Зафиксируйте у себя эту схему. Также вы должны понимать, что типы организации характера и уровни организации личности — есть два измерения, в которых мы рассматриваем человека. Например, нарциссическая личность может быть на невротическом, пограничном и на психотическом уровне. — Мазохистические? Маниакально-депрессивные? — Давайте попробуем проработать нарциссическую структуру. — Почему именно её?

Опросник Тёмной триады, SD3 нормы авторов адаптации (корпус F Kirai Inc.) 571 низкий ⇒ средний ⇒ высокий уровень

— Бля, нарциссизм 0.9, это нормально вообще? — Серьёзно? У меня психопатия 2.1. Сориоду, ты проиграл, получается. — Захлопнись. Мне нравилось, как они улыбались друг другу. — А у тебя, Иллин? М? Ты чего молчишь? Макиавел¬лизм 1-5: 4.67 Нарциссизм 1-5: 4.44 Психопатия 1-5: 3.89 Хуёво. — ...это обязательные групповые занятия для студентов четвёртого курса и выше. Итак, представьте своего внутреннего ребёнка. Примите уд… — Трансактный анализ — полнейшая параша. — Почему Вы такого мнения? — Как я могу доверять методике, в которой два из трёх главных лозунгов звучат как «целительная сила природы» и «я лишь врачую, исцеляет Бог»? — Данные постулаты основатель задействовал из медицины. Не стоит воспринимать их дословно. Мы можем вернуться к упражнению? Валяйте. — Примите удобную позу, расслабьтесь и сделайте два-три глубоких вдоха и выдоха. Представьте, что вы идёте по длинному коридору, впереди которого свет. По вашу правую сторону расположены двери с табличками. На одной из них вы видите число, которое соответствует вашему возрасту. Вы проходите дальше, пока не находите дверь с цифрой пять. Войдите внутрь. Внимательно осмотрите пространство вокруг. Обернитесь. Вы увидите перед собой ребёнка — это и есть вы. Ну и хуета. — Что вы чувствуете к этому малышу? Что бы вы хотели ему сказать? Сделать? Ресницы Ди дёргались. — …я бы сказал ему, что он ни в чём не виноват. Мне бы хотелось его обнять. Защитить от мира вокруг. Дать надежду, опору, поддержку. — А Вы? — Я бы попросил у него прощения. Сказал бы ему, что он заслуживает лучшего. Что… это не его вина. Сказал бы, что он важен. Я хочу уебать ему с вертухи. Я хочу его пиздить до тех пор, пока он не начнёт блевать кишками. Колотить башкой о бетонные стены, пиздить ногами в живот, отбить спину, сломать хребет, раздробить череп, выколоть глаза, просунуть большие пальцы в глазницы и продавить мозг, чтобы он вытекал, топтать, ломать, гнуть, кидать. — А Вы? — То же самое, что и мои коллеги по команде. — А поподробнее? Я хочу уебать ему с вертухи. Я хочу его пиздить до тех пор, пока он не начнёт блевать кишками. Колотить башкой о бетонные стены, пиздить ногами в живот, отбить спину, сломать хребет, раздробить череп, выколоть глаза, просунуть большие пальцы в глазницы и продавить мозг, чтобы он вытекал, топтать, ломать, гнуть, кидать. Я хочу уебать ему с вертухи. Я хочу его пиздить до тех пор, пока он не начнёт блевать кишками. Колотить башкой о бетонные стены, пиздить ногами в живот, отбить спину, сломать хребет, раздробить череп, выколоть глаза, просунуть большие пальцы в глазницы и продавить мозг, чтобы он вытекал, топтать, ломать, гнуть, кидать. Я хочу уебать ему с вертухи. Я хочу его пиздить до тех пор, пока он не начнёт блевать кишками. Колотить башкой о бетонные стены, пиздить ногами в живот, отбить спину, сломать хребет, раздробить череп, выколоть глаза, просунуть большие пальцы в глазницы и продавить мозг, чтобы он вытекал, топтать, ломать, гнуть, кидать. — Извините, мне не очень хорошо от этого типа медитации. Можно воды? — Разумеется. Может, хотите пройтись? …Итак, помощь. Я не знаю. А если подумать? Хм. То, в чём я не нуждаюсь. Начинай с начала.

I.I

— ...всё в порядке? Дать ещё сигарету? — Да. Блять. — Спасибо, Итан. — Не за что. Я рядом. Я знаю. — Могу спросить, почему тебя так напугали «Лица Экмана»? Не имею понятия. — Не напугали. Они просто стрёмные. — Но нам надо пройти этот тест, понимаешь? Иначе не допустят. — Знаю. — …с чего они всё-таки взяли, что дело в аспи? — Я ебу, Шерп? — Ты правда не понимаешь, что ты чувствуешь? М? — Видимо. Вот бы мне так. А разве это не так? Нет. ...и выберите одно из них, который лучше всего описывает Ваше самочувствие в течение последних двух недель, включая сегодняшний день. — Тупорылый тест. Тупорылый Бек. Тупорылая шкала. — Полностью поддерживаю. — Ха, Итан. Тут Бэком не надо быть, чтобы определить её у тебя. — Хватить ржать. Может, у тебя тоже она есть. У меня нет депрессии. Бля, только не надо проводить ещё один тест. «Вам предлагается список утверждений, отражающий некоторые особенности телесного и психического состояния человека. Внимательно прочитав группу утверждений, отметьте утверждение, наиболее соответствующее Вашему состоянию НА ДАННЫЙ МОМЕНТ, затем переходите к следующей группе. Не раздумывайте слишком долго»

Эмоциональные проявления

+ тоска, страдание, угнетенное, подавленное настроение, отчаяние + тревога, чувство внутреннего напряжения, ожидание беды + раздражительность - чувство вины, самообвинения - недовольство собой, снижение уверенности в себе, снижение самооценки + снижение или утрата способности переживать удовольствие от ранее приятных занятий ++++++++++ снижение интереса к окружающему + утрата способности переживать какие-либо чувства

Физиологические проявления

++ нарушения сна ++ изменения аппетита + снижение энергии, повышенная утомляемость при обычных физических и интеллектуальных нагрузках, слабость +++ боли и разнообразные неприятные ощущения в теле

Поведенческие проявления

+ пассивность, трудности вовлечения в целенаправленную активность +++++++++++++++++++++++++++++++++++++++++++++++++++++++++++++++++++++++ избегание контактов (склонность к уединению, утрата интереса к другим людям) + отказ от развлечений +++ алкоголизация и злоупотребление психоактивными веществами, дающими временное облегчение

Мыслительные проявления

+++++++ трудности сосредоточения, концентрации внимания + трудности принятия решений ++ преобладание мрачных, негативных мыслей о себе, о своей жизни, о мире в целом ++ мрачное, пессимистическое видение будущего с отсутствием перспективы, мысли о бессмысленности жизни + мысли о самоубийстве - наличие мыслей о собственной ненужности, незначимости, беспомощности +++++++++++ замедленность мышления Да господи ептвоюмать. Стереть. Прочерки. Это всё слишком очевидно. — Что у нас на этот раз? — Шкала Бернса. — Да господиептвоюмать. — Ага. Шерп, подай ручку, пожалуйста. — Ты выучил новое слово? Ого. — Да заткнись ты. — ...почему Вы вызываете меня отдельно? Действительно. Почему? — У меня нет депрессии. Тесты же подтверждают. — Ответы можно и подделать. — Я в этом не заинтересована. … — Как Вы себя чувствуете? — Как обычно. — Это как? … — Нормально. — Но не хорошо? — Нормально значит нормально. Вы цепляетесь к словам. … — В семейном анамнезе у Вас есть случаи суицида. — А у кого их нет? — Вы так считаете? — А Вы? … — Как Вам стажировки за границей? — Нормально. — Что Вы чувствовали в этот период? — Да всё нормально. Крутая стажировка. — Не было ли проблем со сном? Подавленности? Тревоги? Навязчивых мыслей? Да господи ептвоюмать. — Всё нормально. … — Ваша афазия в детстве достаточно интересный случай. Мне просто не хотелось говорить. — Хотите об этом поговорить? — Нет. — У правшей и у около двух третей левшей отделы, отвечающие за речевую функцию, находятся в левом полушарии головного мозга. У трети левшей большая часть отделов, отвечающих за речевую функцию, находятся в правом полушарии головного мозга. — Я амбидекстр. — Да, я знаю. Может быть, Вам комфортнее чувствовать себя правшой или левшой? Не родившейся Ха. — Не думала об этом. … — Вы знаете, что нарушения циркадного ритма сна в дополнение к инсомнии или чрезмерной сонливости, могут вызвать тошноту, недомогание, раздражительность и даже депрессию? Да господи ептвоюмать. — Нет её у меня, понимаете? — Я этого не говорила. — Но постоянно намекаете. Я знаю, что в Вашей практике иногда не допускается озвучивание диагнозов. Угадай-ка сам, называется, а я тебе намекну. — Я ни на что не намекаю. … — При невропатической боли также может быть прописана фармакологическая терапия антидепрессантами. Да господи ептвоюмать. Нет её у меня. Понимаете? — Почему Вы так категоричны? — Я не чувствую никакой вины. — Это не обязательный критерий. Мне вообще на всё наплевать — а так есть? ...ный интеллектуал — особенно важный тип, ибо он может стать серьезной социальной угрозой, если приходит к политической власти. Крайне абстрактная философия кажется непроизвольно предназначенной для подтверждения афоризма Декарта «Cogito, ergo sum» («Я мыслю, следовательно, я существую»), давшего превосходную формулу для борьбы этого интеллектуала за власть над своим Эго. Обычный человек скорее бы начал с другого афоризма: «Я чувствую, следовательно, я существую». — Дела. — А? Что там? — Ты мыслишь и существуешь, или чувствуешь — значит существуешь? — Второе. — Понятно. .... — А ты к чему, Иллин? — Да так. Просто. ...в то время как мышление обычно является не очень убедительным способом удержать отчасти «высохшую» для него реальность. Так происходит, когда человек не может заснуть, а лежит без сна, «обдумывая» нечто. Так, пациентка, страдающая от крайне травматической тяжелой утраты, чувствовала себя «опустошенной» в возникающих ночами приступах деперсонализации, лежа часами без сна, «просто думая» о чем-либо. Она сказала, что не имело значения, о чем именно она думала. Когда фанатично защищается тщательно разработанная идеология, она обычно является заменой подлинной самости. ...Все эти методы, с одной стороны, помогают спасать себя от ухода от реальности, следствием чего стала бы утрата эго, с другой — несут опасность для той скрытой части личности, которая обречена на бегство от жизни во внешнем мире. Это та часть личности, которая больше всего нуждается в помощи и излечении. Двумя крайностями будут регрессивный распад и фантазии возвращения в матку или пассивное желание умереть. Перед такой внутренней угрозой сохранение эго полно неизбывной тревоги. Это проблема «эго». Подобно английской армии в Дюнкерке, ребенок, подвергающийся сильному давлению, идет на попятную для спасения себя от уничтожающего поражения, чтобы, вернувшись в безопасное место, восстановить свою силу. Такая аналогия наводит на мысль, что уход, если понимать его правильно, является разумным поведением в тех обстоятельствах, которые его породили. Отступив назад «в безопасное место», английская армия получила шанс восстановиться и дожить до сражения на следующий день. …Она постоянно колебалась между жадным поеданием и отказом от пищи, стремлением к людям и их отвержению, из-за таких колебаний в какой-то момент тревога становится такой сильной, что её нельзя вынести. Тогда человек полностью уходит от объектных связей, становится эмоционально недоступным, отъединенным. …«я лежу, наполовину проснувшись, гляжу на мужа и думаю: «как жаль, что он скоро умрёт». Это кажется мне твёрдо установленным. Затем я ощущаю одиночество, когда ничто в моём поле зрения не затрагивает меня. Я так сильно его люблю, но, по всей видимости, у меня нет иного выбора, кроме как разрушить» ... …ужасная дилемма состоит в том, что сама любовь оказывается деструктивна, и он не осмеливается любить. Все близкие взаимоотношения воспринимаются как «проглатывание», и поэтому слишком опасны, чтобы рискнуть их иметь. ...при столкновении с этими желаниями, он вначале ощущает чрезвычайный голод, а затем отрицает свой голод, мало ест и отворачивается от людей до тех пор, пока не почувствует себя отрезанным от людей. Он отводит своё либидо от тех объектов, которыми не может обладать, и чувствует утрату интереса и потерю аппетита. Речь не идет о вине, как это было бы в подлинной депрессии — его отношение скорее обусловлено страхом и уходом. ...чем больше люди отрезают себя от человеческих взаимоотношений во внешнем мире, тем более они погружаются в эмоционально заряженные объектные отношения в своем внутреннем психическом мире. Крайним пределом является состояние психотика, живущего исключительно в своём внутреннем мире. Однако это всё ещё мир объектных отношений. Мы конституционально не способны жить изолированно. Реальная утрата таких объектов будет эквивалентна психической смерти. ...плохие внешние взаимоотношения в младенчестве приводят к попытке ухода и продолжения жизни во внутреннем психическом мире, вытесненном мире интернализированных психических объектов, плохих объектов и «плохих объектных ситуаций». ...часть «самости» должна оставаться для функционирования на сознательном уровне и взаимодействовать с миром реальных внешних объектов. Если бы этого не происходило, человек, по всей вероятности, умер бы. Таким образом, происходит «расщепление» ранее целостного эго, на часть, контактирующую с внешним миром, и на другую часть, которая ушла во внутренний ментальный мир. Часто регрессивный (отчужденный — как обратная сторона интроверсии) уход принимается за депрессию. «Слон в комнате, но его никто не замечает». Эти люди всегда видят этого слона и удивляются, что другим он незаметен. Но когда они пытаются говорить об этом слоне, на них смотрят как на сумасшедших». «Впадание в спячку» Крайне чувствителен и быстро чувствует себя ненужным, потому что всегда одинок в своём внутреннем мире. — Что читаешь? — Да так. Ничего. — Тебя сегодня снова в корпус F вызывают? — Ага. Врага надо знать в лицо. — ...Ваши способности работают крайне поразительно. Подкорковые структуры подсвечены в феноменальном режиме, проецируя во внешний мир такое разнообразие существ. — Они личности. — О. — Это не какие-то там существа или «зверушки». Они личности. — Интересно. Охуеть как. — А можете рассказать о первых четырёх? Как они появились и когда? Что сподвигло Вас на их визуализацию? Откуда они появились? — Просто придумала. (1) интроверсия — В то время Вы жили в приюте, верно? — Да. — Можете описать это время? — Обычное. — Что Вы чувствовали? В душе не ебу. — Скука. — Вам скучно? Ну вообще да, но я не про это. — Когда я была ребенком, мне было жутко скучно, глядя на глупые игры, в которые играли дети. — В подростковом возрасте ситуация ухудшилась или улучшилась? Ах. — Отнюдь. Ужасная скука. — Чувство пустоты? — Отсутствие интереса. … — Я… просто смотрю на людей и вижу, что их интересуют вещи, которые мне кажутся глупыми. Я чувствую свое отличие от них. — Вы кажетесь себе более умной, чем другие? — Какова вероятность, что дихотомичность и биполярность личностных структур взаимосвязана с дихотомическим делением дендритов? Вот это самое «хорошо или плохо», составляющее амбивалентность — ленту мебиуса, диаду. Только при её наличии мы сможем выйти в триаду. Триада — авторская позиция, уже безоценочная и не имеющая следствия в моменте. В авторской позиции нет ожидания подкрепления какого-либо исхода, как позитивного, так и негативного, потому что это авторская позиция. А все ожидания направлены на то, что ещё не произойдёт. Переход к оцениванию — это четвёртая позиция? Тетрада? Сколько на самом деле этих -рад? Их количество ограничено? Или бесконечно? — К сожалению, не могу сказать. А кто может? — Даже Вы не можете. — Видимо. — А мне приходится дежурить после лекции в провонявшей аудитории, оттирая мел от вонючей столетней тряпки. (5) чувство превосходства — Вы знаете, что такое витальность? — Ощущение себя живым? — Да. Верно. — Это вообще занимательная история, а к чему Вы? — Может, мой вопрос прозвучит сложным, но… — Да. — Что да? — Витальность — это, по сути, моя самая главная жизненная цель. В целом-то, она мне и помогает существовать. — Вам так важно доказательство того, что Вы существуете? — Не доказательство. Просто сам факт того, что я жива. Точнее, что я ощущаю себя живой. — Я поняла Вас. А Вы слышали о double bind? — Типа двойных посланий? — Да. Например, «стой там — иди сюда», «дайте мне побыть одному, но не оставляйте насовсем». — Ясно. — А как Вы относитесь к иносказательности? — Когда вместо прямого и ясного послания даёшь людям метафору, аллегорию, цитату, а то и вовсе песню, отсылку на фильм или книгу — мол, догадайтесь сами? — Верная интерпретация. Как бы Вы описали требования к партнёру? — Эм. Понимание, наверное. Лучше вообще без слов. Тактичность. Его собственная автономность. Лояльность… к странностям. Сохранение комфортной дистанции. — Хорошо. А можете описать своего отца? Каким Вы его помните? … — Вам трудно говорить о своих чувствах? — Мне бы хотелось. — Я Вас услышала. Позволю себе отметить, что это выглядит так, будто сам факт говорения для Вас болезнен. — Скорее всего. — Можете попробовать метафоры, если хотите. — Мне комфортнее пребывать в отрицании. — Разве? (2) отчужденный уход от внешнего мира — Как Вы думаете, являются ли Ваши многочисленные рассуждения одним из способов уходить из контакта? — А зачем? — Хороший вопрос. Может, поделитесь планами на ближайшее будущее? — Ну, знаете, я сейчас в таком возрасте, когда у девочек на уме только одно. Что-то типа мировых революций, милых вещей вроде свержения патриархата, установление равноправия полов и уничтожения домашнего насилия. — Вы считаете себя особенной? … — Было бы Вам комфортно, если к Вам относились с восхищением? … — Как Вы относитесь к подчинению? — Ненавижу. Я нонконформист. — А если подчиняете Вы? (3) нарциссизм — Вполне допустимо. Думаю, из меня выйдет неплохой руководитель. Просто мне впадлу. — Впадлу? — А что, здесь нельзя выражаться? … — Мировые революции. — Ага. — Кто же Вам будет помогать? — Зачем? Мне достаточно самой себя для этого. — А если не только революции? Просто, по жизни. — Тем более. — Но у Вас же есть друзья. По команде. Сориоду и Толипхар, верно? — Есть такие. — Как Вы думаете, Вы обращаете внимание именно на них, или Ваша с ними связь происходит внутри Вас, и это делает Вас удовлетворенной? Даёт то самое чувство безопасности? Когда не нужны внешние связи, когда всё находится под Вашим контролем, где нет неопределённости? — Вы сейчас пытаетесь мне рассказать про интровертированную самодостаточность? (4) самодостаточность … — Как Вы считаете, у Вас есть страхи или фобии? … — Можете не отвечать на этот вопрос, если Вам некомфортно. — Да с чего бы. Полная конгруэнтность. … — Вы делаете большие успехи в нейродисциплинах. Интересно для Вашего профиля. — А каков мой профиль? — Международные отношения. Разве нет? … — Не знаю, я просто могу всё, но недостаточно хорошо. Вот и выбрала то, где надо чесать языком. Это, пожалуй, единственный мой талант. — «Всем глупым — счастье от безумья, всем умным — горе от ума»? — Ага. В точку. — Почему Вас пугает полная конгруэнтность? — Мне кажется, что чем больше ты транслируешь себя истинного во внешний мир, тем скуднее становится внутренний. Это приводит к потери индивидуальности. Если ты снаружи такой же, как и внутри — в чём тогда смысл? — Смысл чего? — Быть собой. Зачем? — Вы часто задаете этот вопрос. — А почему нет? — И этот тоже. … — Для Вас всё должно иметь смысл? — Я не отрицаю существование трансцендентного. — Но оно Вас пугает? … — Как бы Вы тогда описали свой внутренний мир? — Безграничный. Огромный. Непознаваемый. Без конца и края. Без дна. — А внешний? … — Не находите ли сходства между ними? Наш мир — такой же непознаваемый, как и Ваш. — Нет. — Почему? — Потому что. — Они разные? — Абсолютно. Мой интереснее. — Чем именно? — Всем. … — Но Вам в нём не одиноко? (7) одиночество — Безумно. … — Мне жаль это признавать. — Бывают такие ситуации, когда Вам кажется, что некоторое интенсивное стремление к дружбе и любви всё-таки пробивается наружу? — Хм. … — Мне комфортнее в одиночестве. — Часто Вы в нём пребываете? — Да всегда, наверное. Особенно посреди огромной шумной толпы. — Чувствуете ли Вы в такие моменты некоторую отрезанность от возможности смотреть с другими в одну сторону? — Типа аффективного раппорта? … — Оценки у Вас и впрямь невероятно высокие. — Ага. — Вы всегда так реагируете на комплименты? — А как я должна на них реагировать? — Что Вы чувствуете, когда человек проявляет к Вам чувства? — Э. — Например, привязанность. Ваши друзья. Когда они говорят Вам, что дорожат Вами или что любят Вас. Я знаю. — Я знаю, что я должна что-то ответить, но не знаю, что. Это сбивает с толку. — Почему? — За это меня считают циничной. Иногда даже жестокой. (6) утрата аффекта — Но это не так? — Не знаю. Наверное, мне стоило бы… Ну вот смотрите, взять тот же секс. — Давайте. — Кста, о таком можно говорить? — Всё в порядке. — Ага. — И что там с ним? — Ну смотрите. Вот двое занимаются сексом. Один другому признаётся в любви, или спрашивает, любит ли второй первого — наверное, здесь надо сказать «да, я тоже» или просто выразить свои чувства как «я тебя люблю», но ведь секс — это не любовь, а лишь переживания. В итоге люди расстраиваются. — Вы считаете, что чувствам нет места в сексуальной сфере? — Эм. … — Подумайте об этом. — Но ведь секс — это просто пульсирующее биологическое побуждение. По факту, люди — высокоорганизованные обезьяны. Некоторые из них даже умнее собрата нашего. — Вы так считаете? — А разве нет? Способность лгать появилась в то же время, что и речь. Совпадение? Не думаю. Обезьяны тоже лгут. Ну, животные. Мимикрия там. Способность к маскировке. Мимикрия вообще отличная вещь. — Почему? — Даёт возможность сохранять свою неконгруэнтность. — Показывать себя на людях одним образом, при этом сохраняя свою аутентичность внутри себя, не «расплескав»? — Экзектли. Вранье — это эволюционно необходимый механизм. Не умеют врать только аутисты и аспи. И — поглядите — этих людей сразу записывают в неразвитые. То есть, получается, если обезьяна не владеет всеми инструментами выживания в социуме — сразу брак? — Эти расстройства подразумевают не только неспособность ко лжи. — Я в курсе. Но это не отменяет того, что я сказала выше. Несправедливо немного, не находите? — Вы считаете это несправедливым? — А разве нет? Мы что рождаемся обезьяной, что ею же умираем. Только кто-то дохнет радостной макакой, а кто-то грустным орангутангом. Но, так или иначе, все одинаковы. И ценности никакой не имеют. Но если ты обезьяна не приспособленная — не отмимикрировавшая — то ты циничная обезьяна. Бессердечная, жестокая. А ты просто не понимаешь, чем обижаешь других обезьян. — Интересная концепция. — Потому что правдивая. Само существование наделено ничем. — А смыслом? — А что есть смысл? — Вас не тяготит его отсутствие, по Вашей логике? — С чего бы. Абсолютно наоборот. Всё бессмысленно. Просто надо это принять. Это факт. Как в медицине. Как в точных науках. Это освобождает от уймы мимикрических обезьяньих проблем. — Позитивный нигилизм? — А почему бы и нет? — Тогда почему для Вас так неприемлема утрата индивидуальности? … — Скорее утрата чувства себя. (8) деперсонализация — Если я чувствую — значит, я существую. — Интересная трактовка Декарта. — Да. — А что Вы думаете насчёт оригинала? … … … — Если честно, она мне гораздо ближе. — Вы мыслите, значит, существуете? — Да. Именно. — А что насчёт чувств? — Если пропадает… восприятие себя как отдельной сущности, если всё происходит будто механически, если нет уверенности в том, что существует власть над фиксацией прикосновений, что всё реалистично, что Я это Я, то уже никакой позитивный нигилизм не поможет. (8.1) дереализация внешнего мира — Как бы описали это состояние? Можете в метафорах, если Вам проще. — Без дна. — Что именно? — Яма, наполняющаяся водой. Без дна. — А что, если это и есть Ваш внутренний мир? В котором Вы так тщательно стараетесь найти укрытие от внешнего. — Я не ищу в нём никакого укрытия. Просто он мне более интересен. — Вы чувствуете некоторую подавленность внешнем миром? — Скорее борьбу против него внутри себя. (9) регрессия — Как Вы относитесь к такому термину, как «любовь»? — Эрос или агапе? — Вы достаточно осведомлены для своего возраста. — Интеллект — это всё, что у меня есть. … — Знаете, если честно, мне даже комфортно с Вами беседовать. — Почему? — С Вами можно не мимикрировать под свой возраст. — То есть Вам знакомо это на себе? Точнее, Вы проживали подобные моменты? — Хм. … — Да постоянно, если честно. Просто в какой-то момент… если хочешь жить с обезьянами — надо вести себя как обезьяна. Когда ты постоянно «смурной», с «тяжелым взглядом», «молчаливый» и «отстраненный», обезьяны начинают кидаться в тебя своими фекалиями. Это в какой-то момент надоедает. И ты выбираешь путь наименьшего сопротивления. Надеваешь обезьянью маску, говоришь, шутишь, киваешь или страдаешь ещё какой обезьяньей херней. — Это точка неконгруэнтности. Разве нет? — Она самая. — Но Ваш страх стать полностью конгруэнтной. — Верно. — Что тогда на самом деле Вас тяготит сильнее? … — Можно здесь закурить? — В этом кабинете можно всё. Ну, кроме убийств. … — Позволю себе обратить Ваше внимание на то, что эта сигарета неспроста появилась сейчас. ? ?? — Как будто она пытается что-то прикрыть. ??? — Если не речью и размышлениями, то хотя бы как-то. ???? — Я просто профессионал. Мне приходится часто разговорами зарабатывать себе стипендию на обучение здесь и гранты за границей. — Вы правда профессионал, или Вы просто хотите что-то сказать, но напрямую не можете? … — Вы говорили что-то там про любовь. — Да. Как Вы к ней относитесь? — Странный вопрос. — Переформулирую для Вашего удобства. Допустим, Вы хотите любви от человека, который Вам её не даёт. Так или иначе, он становится плохим объектом. Так? — Допустим. — Как бы Вы отреагировали на этот объект? … … — Странный вопрос. — Чем он странен? — Не могу сформулировать. — А что Вы чувствуете? … — Можете окно приоткрыть, чтобы дым выветрился? … — Давайте я немного помогу. Вы бы почувствовали к такому объекту ярость? Гнев? Попытались бы сделать агрессивные нападки, чтобы принудить его стать хорошим? — Вы описали поведение маленького ребёнка. Который не может получить от матери то, что он хочет, знаете. Дети сразу вскипают от гнева, бросаются с кулачками, топают ножками, и вот это вот всё. Логично, что это возбуждает страх, что твоя ненависть разрушит того самого человека, которого ты любишь и в котором нуждаешься. Страх, который перерастает в вину. — А что насчёт Вас? … … — Можете в метафорах. — Съела бы. Если в метафорах. — Вы имеете в виду полное поглощение этого объекта, слияние с ним? — Полное обладание. — Как любовный голод? — Ну типа. — И что Вы чувствуете в этом метафорическом голоде? … … — Страх, что любовь станет настолько жадной и собственнической, что теперь деструктивна. — Можно ли это назвать страхом любви? — Скорее… чтобы объект любви не был разрушен любовью или потребностью в любви, что было бы намного хуже. Тем не менее… к этому объекту так жадно стремишься, однако вынужден сдерживать свои чувства, чтобы не уничтожить и не разрушить его. — Чем же? — Крайне интенсивной потребностью заполучить его в свое полное распоряжение. — Ни злобы, ни отвержения, от которого следует избавиться, чтобы освободить место для хорошего объекта? — Нет. Ничуть. … — Вот Вам и причина, почему депрессию у меня диагностировать не стоит. Депрессия появляется от страха оскорбленной любви, могущей перерасти в ненависть. Она появляется, чтобы объект любви не был разрушен ненавистью. Ваши коллеги нам на лекциях рассказывали по Вашим же методическим пособиям. — А коллеги мои рассказывали, что при возникновении риска возврата в базисные плохие объектные ситуации, одной из которых является рассмотренный нами выше кейс, существует вероятность впадения в одну из двух первичных психических опасностей? — Одна из них депрессия. Вторая — та, что слишком часто путают с депрессией, потому что внешне они проявляются практически идентично. — Но они не тождественны. — Верно. А отличить их очень сложно, особенно если человек не идёт на контакт. Как правило в таком состоянии он на него не идёт. — В таком это в каком? — Либо в депрессии, либо в лжедепрессии. Так или иначе, оба эти состояния постоянно развиваются в сознании с различной степенью тяжести, несмотря на защиты эго. — Вы приверженец классического психоанализа? — Ну, я принимаю фрейдизм, и он имеет место быть в моем мире, но мне ближе Юнг. Роджерс ещё, Бандура. — А чем Вас зацепил Юнг? — Всем и сразу. По крайней мере, он увел психоанализ от психосексуальной концепции развития. Мне нравятся его размышления о богатстве внутреннего мира и о его бедности, например, у больных шизофренией. — Я бы не сказала, что у больных шизофренией он беден. Мне кажется наоборот. Это же какое необходимо богатство внутри своей головы, чтобы реально быть уверенным в том, что человек Наполеон или Гитлер? — Хм. … — Не задумывалась над этим. — Просто на этом уровне, психотическом, нет зоны сомнений. На невротическом он есть всегда. — А на пограничном? — Насколько я знаю, Вы один из тех студентов, что на каждой лекции требует разбор пограничного уровня. — Потому что он самый интересный. Ни туда, ни сюда. Ни там и ни здесь. Границы постоянно плывут, нет никаких четких критериев, ничего непонятно, даже специалист не разберется. — Не находите ли это той самой зоной трансцендентного? Что иногда невозможно познать, понять, облачить в словесный и мыслительный эквивалент? … — Ещё закурю? — Ладно. … — Юнг как раз-таки пытался описать всё это «богатство» или «бредовость», каталогизировать, описать, облачить в словесные формы, искоренить зоны неизвестного и непознаваемого. Те места, которые невозможно обдумать, а лишь только прочувствовать или прожить. В этом и заключался их конфликт с Фрейдом. Фрейд оставлял люфт для непознаваемого в своей теории. Такое ощущение, что для Юнга это было невыносимым. Места, которые невозможно осмыслить. — Потому что, если я не мыслю — значит, я не существую. — Или всё же не чувствую? … — О любви мы поговорили, а что тогда есть её противоположность? — Равнодушие. — Почему? Разве не ненависть? — С чего бы? Ненависть — это всё ещё чувство, всё ещё сильное. Равнодушие — отсутствие чувства. — Тогда «равнодушие» — антоним любого другого чувства. … … — Верно. — Слишком общо? — А зачем нужны частности? — А зачем нам нужны общности? … — Разве это не выглядит как попытка привести всё к единым законам и правилам? — Знаете, да будь моя воля, я бы всё опредметила, расписала на языке логики и объяснила словами. — Получается? — Не всегда. — И что Вы делаете в тех случаях, когда не получается? — Ухожу. Наверное. Метафорично. — Куда? — Скорее в кого. — В себя? — А почему бы и нет? — А что Вы при этом чувствуете? … — Гнев? … — Агрессию? … — Я бы сказала страдание. … — Голод. … — Гнева и агрессии скорее нет. А раз его нет, значит мне нечего здесь направить против себя и чувствовать вину. Проще просто уйти от непереносимости ситуации. — И ничего не чувствовать? — Верно. — И ничего не чувствовать. — А что тогда будет доказательством витальности? — Существования? — Да. — Мысли. Мыслю, следовательно, существую. — Или всё-таки «чувствую, следовательно, существую»? … — Почему Вы пытаетесь меня переубедить? — Я не придерживаюсь этой цели. — Это же так здорово: никого не хотеть, не выдвигать никаких требований, отказаться от всех внешних связей и быть равнодушным, холодным, не испытывать никаких чувств, не быть ничем затронутым. — Разве в такой момент не кажется всё тщетным и бессмысленным? — Так оно такое есть всегда. В этом-то и суть. Это истинная свобода. — Свобода от чего? — От обязанности к обезьяньим мимикриям. — Что Вы вкладываете в это словосочетанием? — Усталость. — От чего? — От лицемерия. Улыбаться, шутить, отвечать, вовлекаться, когда всё это тебе нахер не упало. Клоунада какая-то сраная. Это так чертовски утомляет. Отвечать людям, когда они обращаются к тебе, производить вид какой-то социальной деятельности. Это утомляет. Это истощает мой внутренний мир. Мне кажется, если я приму Вашу или чью-то ещё помощь, я буду порабощена, утрачу свою личность. Умру от удушья. — Как Вы чувствуете себя сейчас? — Как черепаха. — Почему? — Дом — всегда с собой. — И в него можно спрятаться в любой момент? — Верно. — Эта закрытость снижает Вашу тревогу? — Какую именно тревогу? — Утраты себя. Быть поглощенным кем-то, стоит Вам только высунуться из своего дома. … — У Вашего дома крепкие стены? — Думаю, да. — Насколько сложно пробиться сквозь них наружу? … — Мне жаль это признавать, но иногда что-то пробивается слишком легко. Я как будто вовремя не могу заткнуться. Меня раздражает эта моя черта, но если я открою рот, то, бывает, он закрывается слишком поздно. Это как с едой. — А как с ней происходит? — Я либо ничего не ем, либо объедаюсь так, что коллегам по команде приходиться таскать меня на горбушке. — Коллеги? — Думаю, я могу отнести их в ранг «друзья». — Набор в эти ранги производится по каким-то особенным требованиям? … ... — Я боюсь, что не смогу предъявлять к людям умеренные требования, поэтому я не предъявляю к ним вообще никаких требований. — Они могут попасть в Ваш дом? — Иногда у них получается слишком хорошо. Намекаете, что мне нужно укреплять стены? — А эти «прорывы» случаются с пугающей для Вас легкостью или умеренной? — Когда как. И это пугает ещё сильнее. Что если защитные конструкции в какой-то момент истончатся, и это всё приведёт к распаду. — К распаду чего? — Меня. Личности. Моего внутреннего мира. Всего этого. Вот этот момент полной конгруэнтности. — А разве это не абсолютно разные места, о которых мы говорим? Разве это не две абсолютно разных ситуации, которые Вы логически пытаетесь объединить в одну с разными исходами? … — Знаете, Шерпа, невозможно съесть свой пирог и одновременно иметь его перед собой. А мы говорим как раз-таки об этом. — Мне не нравятся пироги. — А что Вам нравится? — Бататы. Но я их не ем. — Почему? … — Можем вернуться к ранжированию? Где мы говорили про друзей. … — Знаете… … — Иногда я ловлю себя на мысли, что я самый лицемерный человек во всем мире. — Почему? — Вы говорили про объект, к которому мы испытываем любовь. — Да. — Как ни странно, но я не думаю, что люблю этот объект, однако я отчаянно в нем нуждаюсь. … … — Какое вопиющее лицемерие, правда? Ведь если бы мне было так отлично в своей неконгруэнтности, в собственном мире, внутри моей головы — если бы всё было так, как я хочу в это верить, тащила я бы внутрь этого дерьма хоть кого-то? — Для чего Вы тогда это делаете? — Чтобы хотя бы на какое-то время не чувствовать себя одиноко. — Самодостаточность и одиночество — это тоже разные полюсы. Понимаете? — Я понимаю. … … — Мне бесконечно одинокого. Хотя бы… одного человека внутри этого мира. Я лживая тварь, да? — С чего Вы так решили? — Я постоянно вру. Я уже не знаю, где истина, где её нет. — А почему она должна существовать? И почему она должна быть единственной? — Единственности истинности не существует, и я это прекрасно понимаю. Вот, кстати, Иисус. — Иисус? — Ага, Христос. Он… … — Он… … — Он был абсолютно один в своей истинности, но ему не нужно было ничье присутствие. Он… был бесконечно одинок, он пережил все истязательства, все избиения, даже убийство перенёс, но… он дошёл до Голгофы. Он дошёл до неё, он донёс свой крест, он вынес всю эту боль, страдания, лишения, непонимания, он всё вынес. И он дошёл. Вопреки всему. Он спас всех. Один, но смог всех спасти своей жертвой. Вопре... … … … — Всё нормально. … … — Могу предложить Вам салфетку? … … — Слёзы — это естественная реакция организма. Всё хорошо. …

My body is a lifeless shell Please Please kill me Please kill me I have not had an erection for thirty years I just used my underpants as a restroom Dear god Kill me Kill me Kill Me

kill me kill me kill me kill me kill me kill me kill me kill me kill me kill me kill me kill me kill me kill me kill me kill me kill me kill me kill me kill me kill me kill me kill me kill kill kill kill kill kill kill kill kill kill kill kill kill kill kill kill kill kill kill kill kill kill kill kill kill kill kill kill kill kill kill kill kill kill kill kill kill kill kill kill kill kill kill kill kill kill kill kill kill kill kill kill kill kill kill kill kill kill kill kill kill kill kill kill kill kill kill kill kill kill kill kill kill kill kill kill kill kill me me me me me me me me me me me me me me me me me me me me me me me me me me me me me me me me me me me me me me me me me me me me me me me me me me me me me me me me me me me me me me me me me me me me me me me me me me me me me me me me me me me me me me me me me me me me me me me me me me me me me me me me me me me me me me me me me me me me me me me me me me me me

Зачем? Зачем нужно было говорить то, из-за чего теперь сам же себя коришь? Что это за болезнь, блять? Блять, просто убейся. — ...Иллин, всё хорошо? — Эй, ты чё злая такая? Алё? — Приём? — Они хотят мне впендюрить какой-то нелепый диагноз, не соответствующий действительности. Из-за этого меня могут отстранить. Какой же? Ну? НУ??!! — … зачем мы снова встречаемся? — В анамнезе Ваших младших курсов числится СДВГ. Думаю, нам стоит об этом поговорить. — О чём тут разговаривать? — Как о чём? О Вашем настроении. Как Вы себя чувствуете? — Отлично. — А как именно? — Замечательно. — Приподнято или подавлено? — Изумительно. … — На самом деле, не могу не отметить тот факт, что Ваша команда только что вернулась с фронта боевых действий, и Вы настолько жизнерадостны и сохранили боевой дух. — Работа такая. — Но у меня в истории есть и другой кейс. … … Блять. Только не август только не август только не август только не август только не август только не август только не август только не август только не август только не август только не август только не август только не август только не август — Август ХХХХ года. ... — Полевой врач хотел диагностировать у Вас депрессивный психоз с крайней формой синдрома Котара на фоне травмирующих боевых действий. — Но не диагностировал. — Верно. — А в… ХХХХ года… Вы наблюдались в нашем корпусе с диагностированным депрессивным эпизодом. На лицо была явная клиническая картина. — Но у меня его не было. И как вообще это связано с моим СДВГ? Он Вам жить мешает или что? — Часто у Вас всплески агрессии? — Если мне втирают какую-то дичь — да. … — Преподаватели отмечают то Вашу полносную вовлеченность, то полную отрешенность. — Ну так СДВГ, чего Вы хотели. Как гиперфиксация прижмёт, так и всё в шоколаде. — А если не «прижмёт»? — С концентрацией беда. — С концентрацией ли? … — Зависит ли Ваше настроение в такие моменты от внешних факторов? … — Да господи, оставьте мой СДВГ в покое. Давайте ограничимся только им. — А что если, это на самом деле не он? — Вы тут врач. Я любитель. … — Вам знаком термин коморбидность с лекций? — Разумеется. Намекаете, что при СДВГ коморбидность с другими состояниями слишком велика, чтобы можно было точно диагностировать лишь его? … — Как и Ваш предварительный диагноз. С ним тоже не всё всегда однозначно. — Ой, да бросьте. Всё же логично. Расстройства аутистического спектра — до 80% коморбидности при СДВГ. А сам по себе РАС охереть в какой коморбидности от «предварительного диагноза». Так что я не вижу тут никаких противоречий. Просто в обратную сторону. Да и… ну, настрой у меня тогда был так себе. — Что-то случилось? — Дааа, подростковые всякие приколы. — Я Вас услышала. Тем не менее, показатели в норме. Биохимия крови приемлема. Я вижу положительную динамику. Скорее всего, мы имеем дело с обычной акцентуацией. — Могу счесть это за повышение? Юху! Самое крутое повышение в моей жизни! — С пограничного уровня на невротический? — А почему бы и нет? Высокофункциональные невротики — по сути здоровые. Так ведь? — Всё относительно. Так ведь? — Так. — Как Вы чувствуете себя после отмены рисперидона? — Я норм, Джея до сих пор штырит. — Сейчас мы говорим о Вас, а не о Ваших друзьях. — То говори о друзьях, то не говори. Вы уж как-нибудь определитесь. Я итак их вон «повысила», как Вы сказали. — Какова вероятность, что они снова вернуться на «должность ниже»? — Если я говорю что-то вслух — это не значит, что это существует на самом деле. — Но если Вы чувствуете? — Значит, я стопроцентно существую. … — Эт самое. Меня друзья ждут. Могу идти? — Да. До свидания. …. — … живем-живем-живем! Чего с лицами! Всё же отлично! — Отвали, Шерп. … — ...спасибо, что прикрываете меня. — Тебя в психушку сдам только вместе с собой! — Поэтому ты капитан команды, да, Итан? — Что там у тебя? — Это бухло? — ДА! — Не кричи, блин, вдруг нас спалят. Совсем уже? — Да норм всё. — Что там у тебя? — Туго идёт. Тише. ТШ! — Тебе помочь? Помощь точно не придёт ко мне снаружи. Не жду её я и изнутри. Зато я сам могу помочь кому угодно, я всё щас устрою, на раз два три — Нет. Начинай с начала.

I.II

14 августа ХХХХ года

Я опять ничего не чувствую. Внутри ни жарко, ни холодно, ни пусто, ни наполнено. Не могу воспроизводить, могу только принимать информацию. Не понимаю, что чувствую и чувствую ли вообще. Все серое. Нет ни тоски, ни чего-то плохого. Все одинаковое, ровное и безвкусное. Даже боль будто проходит вне меня, будто её вытащили, поставили рядом, я ношу с собой, но это не внутри. Как будто внутри у меня нет резервуара, чтобы это хранить. Пустота. Я не чувствую сердца. Будто в середине груди затягивающая чёрная дыра. Очень холодно. Будто все заморожено внутри и снаружи.

15 августа ХХХХ года

Никакого. Опять не могла проснуться. Нет гнева, нет злости. Равнина. Ночью почувствовала нецелостность. Не хочу контактировать с миром. Мир никакой не представляется. Серое. Серое — это когда ничего не чувствуешь? Я не знаю, что чувствовать в серой зоне. Если я должна собрать себя по частям, то мне нравилось то натяжение между частями, а сейчас их нет. мне кажется что-то в моей голове пишет это вместо меня он улыбается и не ставит знаки препинания и он пишет быстрее он очень разозлился на меня что я написала неправильно слово быстрее несколько раз Лишь приказ в моей голове он успокоился хочу вырвать ногти, но мне лень мне нужна помощь Мне кажется, что-то в моей голове сейчас работает не так. Помогите. Пожалуйста. точнее не приказ, а воображение, что мне причиняют боль, заставляет переворачиваться. Но я не знаю, это я? Или кто-то? Или какая-то моя часть? Я так долго что-то подавляла, а теперь? Или раньше оно существовало автономно, а теперь собирается воедино? Нужны ли эти бракованные запчасти? Будет ли машина работать на омерзительных колёсах? Что чувствуют нормальные люди в обычное время? Опять дергается в груди, но не сердце. P.S. Ноге больно от онемения, но я не чувствую. В груди, но не сердце, что-то опять стянуло.

16 августа ХХХХ года

Если есть «я» 25 лет, интересно, оставшиеся части — это какие? мой ум не остр. Спала. Потом ещё спала. Дождь за окном, я слышу. убежать. Бегство. что есть уникальность? Сбылось пророчество. Найду ли я свой дом? Сознание нечисто. Мир опять где-то там, и я его не проживаю. Стараюсь спать, даже если не хочется. Я не чувствую сонливости, но сплю.

17 августа ХХХХ года

Ты слаб. Чувствую ничего. Даже голода не чувствую. Жажды. Все это — воздаяние. Мир через пленку, мир где-то. туман вечный.

I.III

Ну что нахуй, доподавлял эмоции? И как? Чувствуешь хоть что-нибудь? Дебил ебаный.

I.IV

many years ago today something grew inside of your mother that thing was you

— …Вы интересно перекрасились. — Спасибо. А Вы волосы выпрямили. — Угу.

you

— Знаете, так лицемерно. — Смена прически? — Нет. Причём здесь она. — А что тогда? — Когда все говорят об РПП, всех волнует только, если человек голодает или впадает в нервную анорексию. Но когда он набирает вес от компульсивного переедания, то всем плевать. — Ваш вес прекрасно располагается в рамках нормы для Вашего роста. С учетом интенсивности тренировок, объема мышечной массы, Вы сами должны понимать, что у Вас всё в порядке.

you you you you

— Так себе у Вас тезисы. Мне вот, знаете, всегда было интересно: что чувствуют красивые люди? — Что Вы подразумеваете под «красивыми людьми»? — Которые, увидев себя в зеркале, не хотят сделать себе плохо. — Думаете, это связано как-то с понятием красоты? Что для Вас тогда есть красота? — Либо она есть, либо её нет. Красивым людям не надо изобретать велосипед, чтобы прижиться в обществе.

did she scream

— Та самая мимикрия? — Ага. Остальным приходится выезжать на харизме. Оттачивать чувство юмора. Работать мозгами, руками. Это иногда утомляет, знаете. — Они владеют каким-то преимуществом, по Вашей логике? — Да не сказала бы. Просто… ну вот хотя бы раз. Просто проснуться. Понять, каково это. И всё. Не более того, хотя бы просто понять. — Есть большая разница между пониманием и проживанием.

did she cry

— А разве мы обязаны проживать всё, с чем мы сталкиваемся? — Не то, что обязаны. Если бы мы проживали вообще всё, то не существовало бы защитных механизмов психики. — О, она ещё та изворотливая дрянь.

only those that are born are the ones that get to die

— Вы так считаете? — Да, но не в негативном контексте. Наоборот, это отлично. Нет ничего лучше в этом мире защитных механизмов, особенно тех, которые можно контролировать. — Например? — То же отрицание. — Мы часто говорим об этом термине, но что Вы в него вкладываете? — Если не говоришь или не думаешь об этом — значит, этого не существует.

one more year closer to dying

— И как? Это работает? — Ну, мне бы хотелось так думать. — А Вы не задумывались над тем, что для того, чтобы что-то отрицать, надо это всё-таки прожить? Хотя бы частично. — Так мы и проживаем. Разве нет? — Мы — это кто? — Ну, мы. Люди. Весь мир. — Может, сузим русло диалога только до Вас? — Зафига?

rotting organs ripping grinding

— Суть этой встречи — личная беседа, на основании которой я допускаю или не допускаю боевые единицы до работы. Так что нам придётся говорить о конкретике. — Н-да. … — Ну ладно. — Вы уверены в том, что именно отрицаете? А не «контролируете» какую-то ещё модель? — Скорее всего. — Если Вы говорите, что можно контролировать, то не проще ли в таком случае уйти? — Просто уйти? — Да. — Из точки проживания? Типа увести энергию от объекта или события, на который она была направлена изначально? — Да. — Вы намекаете, что моя ходовая защитная реакция на самом деле — дефлексия? — Я не намекаю. Вывод сделан Вами. — Слушайте, а ловко Вы это придумали. Я даже сначала не поняла. Тем не менее, дефлексия — сосёт. — Почему?

biological discordance

— Знаете, какую хрень нам на лекциях читали? Что по Берну это проявляется во взрослых «играх», как «женщина провоцирует мужчину на сексуальную близость, а потом обвиняет его в изнасиловании». Что? Вот просто что? У него самого с башкой всё было в порядке делать такие выводы?! … — Да что Вы там строчите?!

birthday equals self abhorrence

— Нет ни единого оправдания насилию, никакому, никогда и ни при каких обстоятельствах. Сексуальное, физическое, моральное — нет!! Нет!!

you have little time and you're running out of life

— Что ещё Вы знаете о дефлексии? — Низкий уровень осознанности. — Как бы Вы описали это? — Слепые пятна на теле. Неосознаваемые области тела. Это если телесная. — Чем это чревато? — Нарушение баланса чувств и рационального рассуждения. Отсутствия распознавания, как мысли и эмоции отражаются на теле. Невозможность удерживать внимание на своих ощущениях. Невозможность перехватывать инициативу сознательного управления своими действия. Тело как обременительный багаж. — А если по-простому? Что это значит для Вас? Мы же не на экзамене. — Когда…

happy

— Ты...

birthday

— Пережил столько, что… твоё тело научилось выключаться, разъединяя тебя на куски, лишь бы ты не чувствовал боль. Сразу не входе, без возможности прожить эту боль, потому что больше уже невыносимо. Вот психика и находит лазейку. — Не проживать, а сразу «отключать»? — Ага. — Что случится, когда эта реакция вдруг перестанет работать?

you're gonna die

— Мне кажется, вся отвергаемая годами боль обрушится на человека. И не факт, что он выдержит. У всего есть болевой порог, так ведь? — Возможно. — И неизвестно, где именно находится мой. Пожалуй, я просто не хочу проверять это. — Всегда ли получается «не проживать»? — Относительно. У меня… есть кое-какая методика на этот счёт. — Поделитесь? … … … — Вы просили как-то рассказать о моих… — Татуировках, да. Точнее, как Вы приходите к их созданию, и что они для Вас значат.

one more year of further suffering there's no point of fucking bluffing

— Сублимация. В контексте вымещения. — Как именно? — Вымещение и запечатывание. — Правильно понимаю, что каждая татуировка была сделана сразу же после какого-то неприятного для Вас события? — К сожалению, не все. В четыре года я вообще не знала, что такое татуировки. — Вы бы сделали их, если знали? — Я бы делала их каждый день лет с двух, будь моя воля.

DIE DIE DETHDAY BIRTHDAY DETHDAY DIE DIE DETHDAY BIRTHDAY DETHDAY

— У меня вот день рождения сегодня, кстати. Правда, после пятнадцати я не очень люблю его праздновать. — Почему? — А смысл? … — Знаете, какой подарок на пятый день рождения мне сделала мать? — Какой? — Паранойю, что у меня рак мозга. — Как это случилось? — Полностью не помню, но… у меня были шишки на голове такие… вот где надбровные дуги. — Из-за чего? — Из-за её побоев. Но в тот день, я… помню перекошенное ужасом её лицо, слёзы, как она… трогала эти шишки от собственных кулаков, приговаривая, что у меня опухоли. … — Это было так необычно. — Я Вас услышала. Да, ситуация, мягко говоря… — Да не в этом дело. А в том, что она жалела меня. Плакала из-за волнения и переживания за меня. — Такое поведение с её стороны было для Вас непривычным? — Мягко сказано. Правда… когда рядом был отец, можно было быть хотя бы немного спокойнее. — При нём она не позволяла себе нехорошие действия или слова в Вашу сторону? — Да. Как правило. … — Знаете, не вижу смысла об этом говорить. — Почему? — Эти воспоминания, они… очень странно работают. То я вообще ничего не помню, то помню так остро, будто это происходит прямо сейчас. Иногда «открываются» какие-то новые воспоминания, но… в этом нет никакого смысла. — Почему? — Потому что. — А если конкретнее? … … … — Знаете, что мне сказала моя первая «подруга», когда я позволила себе поделиться тем, что подвергалась домашнему насилию всё своё детство? … … … — «Меня всегда поражало, почему люди, пережившее такое, никому не сообщают, чтобы это исправить». — О. … — Как я… блять. Как я в детстве должна была понять, что это не у всех так? Что это не есть норма? Что… кому… как… … … — То есть, я по её логике виновата в том, что надо мной издевались, да? … … — Извините. — За что Вы извиняетесь? — Мои проблемы — это только мои личные проблемы. — Потому Вы считаете, что ими не нужно ни с кем делиться? — Верно. К тому же… в воспоминаниях нет никакого смысла. Прошлое есть прошлое. Проще это всё игнорировать и не проживать. … … — Вот, знаете, вспомнила почему-то кота. Был у нас такой… черный, красивый. Кличку, правда, не помню. Как-то раз он мне ладонь в мясо растерзал, когда я её спустила с дивана, а я даже боли не почувствовала. Вся рука была в кровищи, я даже мяско видела. А потом, представляете, зажило! Ни единого следа, посмотрите. Всегда у меня так. Как на собаке заживает. Ни следов, ни царапин. Остаётся кое-что, конечно, но заживает быстро, как будто этого и не было. … — Вы считаете это свойство полезным? — Ну да. А что? — Боль — сигнал организма, что что-то идёт не так. Это важное чувство, которое нам необходимо проживать. — Смысл? — С физическими ранами нам помогает не чувствовать боль адреналин. — Ага. — Но всё равно, даже когда они заживают, потом могут напоминать о себе всю оставшуюся жизнь. — Ага. — А теперь представьте, что происходит с психологическими травмами? Их не увидишь, не обработаешь, мазью не намажешь, пересадку не сделаешь. Они хранятся у нас в голове. — Ага. — И они оттуда не исчезают, если их не обработать должным образом. — Логично. — Поэтому можно сколько угодно «бегать», позволю себе применить это слово в кавычках, есть вероятность, что они «догонят». — Из бессознательного в сознательное? — Если совсем грубо, то да. — Вот именно поэтому не вижу смысла что-либо вспоминать. — Не помнить или пытаться не помнить? … — Знаете, мне кажется, что чрезмерно развитый мозг — такое же уродство, как расширенный желудок или непомерно большой фаллос. — Чем сильнее он развит, тем… — Да знаю я, знаю. Но у меня есть они. — Татуировки? — Да. Они держат всё это. — Можете попытаться описать механизм? — Это чистая энергия. Волны. Колебания и всякое такое. Воссозданные по принципу работы нейронных связей, только связаны они исключительно между ими и мной. Между собой у них связи нет, пока они находятся на моём теле «спящими». В момент активации мы так или иначе объединяемся, но всё ещё автономны между собой. Если что, это как бы секрет, потому что я обычно говорю всем, что не знаю, как «эта херь в моей башке работает» или что-то таком духе. — Вы хотите сказать, что каждое травмирующее событие Вы попытались извлечь и «запечатать» в татуировках? — Не попыталась. У меня удалось. — Вы же понимаете, что это механизм раскола личности? — Ну да. В этом и суть. — Почему Вы поступили именно так? Сколько у Вас сейчас татуировок? — Пятьдесят одна. — Рассматриваете ли Вы вариант, что они не справятся в какой-то момент? — Ну, понятное дело, что до конца вымещение никогда не получится. Но я всё контролирую. Они всё контролируют. Тяжело… иногда бывает, да. Удержать весь этот зоопарк. Как карточный домик. — Что случится, если этот карточный домик рухнет? … … … … — Мне придётся полноценно проживать всё ранее отвергаемое, игнорируемое, заблокированное всевозможными защитными механизмами, дерьмо. … … — Блять. Это, наверное, будет очень больно. Ой, извините за выражение. Я обычно так не делаю при старших. … … … — Вы понимаете серьёзность того, что Вы озвучили? — Да ну бросьте Вы, всего лишь разок матернулась, с кем не бывает. — Я не про это. А про концепцию личностного слияния и проживания. — А что? Если психика не в состоянии переварить, не логично ли это вытеснить? Чем дальше, тем лучше. Это всё ещё я, просто отгороженная таким барьерчиком от всякой дряни. — Вы верно подметили, что это всё ещё Вы. Это всё — есть Вы. — Вот поэтому я и не царапаю стены. Жил-был один хомяк. Всё он хранил за щеками, ничего не проглатывал, ничего не выплёвывал. Многое хомяку попадалось по его хомячьей жизни, за щёки уже начинало не помещаться, вот он и смастерил навес, чтобы носить на себе всё это было удобнее. Туда всё падало и падало, сыпалось и сыпалось. В итоге у него порвались щеки, а то, что сверху, рухнуло на него, раздавив, и он умер, потому что нельзя всё хранить в себе или возводить стены там, где они точно однажды рухнут. Конец.

I.V

Всё, что я говорю день за днем постепенно, стремится к нулю, но пока я еще говорю — забудь про мои слова, всё услышанное сейчас подели на два и ещё на два и ещё на два и ещё на два и ещё на дв… — Наконец-то. и ещё на два и ещё на два и ещё на два и ещё на два и ещё на два и ещё на два и ещё — Слышишь меня? Видишь меня? что запомнишь хорошее не пойдет тебе впрок тут ничего не услышать и не увидеть даже — Сколько пальцев показываю? и когда-нибудь, может не скоро — потом, обнаружится чья-то из нас недостача, пропажа — Зрачки не реагируют на свет. Но она не спит. — Что это значит? — Я… надеюсь, это не то, о чём я думаю. солнце, свежевымыты стекла, почти что готов обед, и ни шагу назад, у завтра стальной хребет — В любом случае… спасибо. — Тебе спасибо.

II

I owe everything to her. Help her, dear Father. Joseph, Jesus, and Mary, help my friend. Help my sister tonight. She never thinks about himself, God, that's why she's in trouble. She is a good guy, give her a break, God. I love her, dear Lord. Watch over her tonight.

Если неистинное, то почему так болит. Если нарисованное, то почему так реально. Если безжизненное, то почему есть кровь. И самое главное — нельзя никогда следовать за тем, кто сам заблудился. Как минимум, это эгоистично с его стороны. И жалко. Крайняя степень жалости: говорить одно, а ощущать другое. Светиться снаружи и гнить внутри. Вести за собой к вершинам, непременно шагая в бездну по ту сторону Луны. Каждый раз недооценивая себя, просто стоит вспомнить, что я могу ещё хуже. Возможно, завтра будет тяжелый день, а может его и не будет, но важнее всего — а существует ли он. Поэтому стоит начать страдать уже сегодня. Так. На всякий случай. Однажды я мчалась пломбировать зуб, пока смех пробирал меня на бегу: всю жизнь я таскаю свой будущий труп и рьяно его берегу. Но я почему-то живее всех мёртвых, и это обидно, когда ты самый тёплый среди них. Если бы меня спросили, почему у меня вечно ледяные руки, я бы ответила, что так у меня и ноги холодные, потому что я не одной ногой в могиле. Я уже на четвереньках там, но то было до. Тогда мне нужно было что-то ещё. Какая-то острая нужда. Однако истинность в том, что необходимо перестать нуждаться в том, чтобы в тебе кто-нибудь нуждался. Быть ненужным — истинная свобода. Непринужденным. Не-при-нуж-дён-ным. Я никогда не жалею себя, ведь в моём мире так поступают только ничтожества, но мира, кажется, больше уже и нет. Кто вынес в аксиому тот вздор, что всё пытаться контролировать и решать самой — это признак силы? Ведь это совсем про другое. Как жаль, что умные и очевидные вещи иногда приходят с вопиющим опозданием. Добрым людям тяжелее всего, ведь мир к ним жесток. Они хотят всем помочь, даже тем, кто их сильно обидел, они верят в лучшее, и, если честно, я хотела бы дать им это самое «лучшее», потому что только они его и заслужили. Но вопрос теперь, очевидно, не в этом. Я — есть? Ведь если меня нет, то ничего и сделать я не смогу. И сколько бы ты не пытался, сколько бы ты не бился, иногда есть вещи, которые попросту невозможно изменить. Ты говоришь, я всё исправлю я сделаю так, чтобы всем было хорошо я поправлю, перепишу, пофикшу, наделю всё смыслом, дам этот самый смысл тому, кто в нём отчаянно нуждается, я их вытащу, я справлюсь, я Кхм. Пока не понимаешь, что единственный человек, которого ты потерял, и которого нужно было найти — ты сам. И вот сейчас я лежу в постели, под боком льняная больничная простыня, нагретая до температуры тела, слегка помятая. Один, рядом нет никого. И не болит. Я не чувствую ничего. Вообще ничего. Я видела много счастливых людей, и трезвых среди них было слишком мало, однако теперь я вижу, что то не счастье было, а суррогат. Канцерогенный заменитель, как маска, которую однажды надел, но есть одна простая до озарения истина: всё тайное становится явным: надев маску на лицо, затылок по-прежнему остаётся открытым. А ещё я тогда не подумал, что она может срастись с моей головой и превратиться в лицо апатии и бесконечных рефлексий. И жить с этим, всё равно, что, если бы над тобой ошивался безмозглый сосед, ремонтирующий каждый день одно и то же, без перерывов и выходных, строгая, сверля, будто вытачивает фреску Микеланджело в полный размер на твоём потолке. С него, логично, будет падать известь, куски штукатурки, пыль и всё это — строго на твою голову, которую ты (как нарциссично) наделяешь какими-то особенными функциями. А ведь всё просто — ты никакой не особенный. Что случилось с одним, случалось с большинством из нас. Жизни наши не так уж сильно различаются – хоть нам и нравится думать, будто это не так.

Как хорошо проснуться утром совсем одному и не говорить никому, что любишь, когда на самом деле ничего не чувствуешь.

Иногда, бывает, накатывает: поделиться чем-то хорошим, а потом вспоминаешь, что люди за других радоваться патологически не умеют, и оставляешь всё при себе. и никто никогда не поймёт мою боль я один говорю с самим собой Слова в голове настолько разрозненны, что из них получается лишь какой-то словарь. Например шантрапа — есть никчемный, никуда не годный человек быдло вопль хокку о подъеме с кровати: нет нет нет нет нет нет нет нет нет нет нет нет нет нет нет нет нет. Да и, в общем-то, всё абсолютно заслуженно. Так я думаю, что в целом-то, заслужила всё то детство и юность, да даже бог с ней с юностью — детство. Раньше я никогда не чувствовала вины в том, что оно было таким, но сейчас я знаю, что нужно было больше. Больше бить, больше оскорблять. Больше всего. Может, из меня тогда бы и получилось что-то путное, а не это. Ах, да. А это вообще существует? Нет ничего хуже помощи, о которой никто не просил, и нет ничего хуже попыток всё исправить, когда у всего уже и без тебя есть логический конец, хоть он тебе и не по нраву. Это нормально, когда сколько бы ты не бился, всё возвращается на круги своя, и это нормально, что смысл обнуляется, освобождая от кучи обезьяньих проблем. Усталость от постоянной мимикрии всегда несёт за собой последствия. И вот здесь можно бесконечно пытаться объяснять людям, что у тебя наконец-то всё нормально. Что это — истинный ты, освободившийся от оков всего и вся, а они думают, что ты должен отвечать и улыбаться, как и обычно. «Похуй» — главный ключ к обретению душевного равновесия. И это так не работает, что если ты настрадался больше всех, то тебе полагается приз побольше и воздаяние посильнее. Всем, по факту, плевать, сколько ты настрадал, ведь каждый уверен, что настрадал больше всех именно он. Можно, конечно, впасть в доказательства, кричать с пеной у рта, показывать шрамы и рассказывать в красках истории, где, как, насколько сильно ты страдал и выстрадывал, но разве те, кто настрадались больше всех, будут так поступать? Как по мне, они больше всех молчат. Нет никакого смысла в доказательствах, ведь 1. никто не поверит 2. будут уверены, что им хуже 3. будут уверены, что ты всё себе придумал 4. будут уверены, что у тебя всё не так плохо, как ты рассказываешь пока не увидят твою голову изнутри. Однако, никто в этом не заинтересован. Лишь лгут, что им интересно, но в нашем мире половина слов переврата, треть обесценена, четвертая часть забыта, а пятая воспринимается так, как не задумывалась теми, кто слово это придумал. «Похуй» — это не хорошо, не плохо, это никак. «Похуй» — это когда никак. Мы растём (и росли) в обществе, где мышление выстраивается по принципу амбивалентности. Хорошо-плохо, черное-белое, радость-грусть, любовь-ненависть. Не надристал мимо подгузника — хорошо, держи любви. Получил высшие оценки за курс — молодец. Сделал плюс, получил плюс, сделал минус, получил минус. Косинусоида длиною в жизнь (и нет, не синусоида, потому что функция должна быть чётной, верно?). Как знать. Отсидевшие жирный зад в потертом кресле, с кофеиновым душком и тремором от похмелья, а может действительно улыбчивые жизнерадостные люди — неизвестно, кто генерирует эти лозунги, где одна история охуительнее другой:

«Люби себя!» «Всем не угодишь» «Будь самим собой!!»

а что если я в душе не ебу, кто я, где я, и я вообще не понимаю, что значит «всем не угодишь» и «не пытайся понравиться всем» пока не приходит осознание. Единственный человек, на котором маниакально застрял каждый встречный — только он сам. А вещи, на которые он реагирует при контакте с другим — это контрперенос его на тебя. Ментальная проекция его же в тебе, которая реагирует так, как реагирует. И не хочу я никакой обезьяньей радости, и никакой обезьяньей грусти тоже, я хочу быть свободным. Только вот мне всё никак не дают. Я так, блять, чертовски устал. Но никто, разумеется, не верит. Да и, к тому же, я всё ещё ничего не чувствую. Нет ничего хуже помощи, о которой ты не просил, однако это не так. Хуже лишь острая необходимость в ней без способности это озвучить напрямую. Сеять подсказки, оставлять метафоры и двойные послания, здесь обронить то, здесь обронить это — так по-детски, глупо, наивно, но ты веришь и ждёшь. Точнее, верил и ждал, что однажды кто-то сможет собрать это воедино, что однажды кто-то без прямых слов тебя услышит, сможет тебя спасти, исправить и вытащить, но напрямую сказать — язык отсохнет и череп раскрошится, потому что ты слаб. Ты просто-напросто объективно слаб, и тебе стыдно просить, потому что ты уверен, что так делают лишь слабые, шествие которых, на самом-то деле, возглавляешь именно ты. И чем ты слабее, тем сильнее ты сеешь эти подсказки, намеки, сделаешь всё в обход, так, что даже никто и не догадается, что ты под прикрытием великих целей преследуешь личную выгоду в эквиваленте оглушающего крика о помощи, и чем он страшнее, чем он сильнее и искреннее, тем выше ты залезешь, чтобы тебя, наконец, услышали. И здесь развернётся самая кровопролитная битва в твоей личной истории: принять эту помощь, или всё ещё думать, что ты настрадался недостаточно, чтобы иметь право её принять. Тварь ли я дрожащая или право имею? Не имею, конечно же. Но иногда могут решить за тебя. Потому что это, блять, нихера не нормально, просто этого не видишь только ты. Говорят, у депрессии нет лица, но оно есть. С длинными волосами или короткими, с пухлыми щеками или впалыми скулами, острым подбородком или плавными линиями, зелеными, черными, карими, голубыми глазами, широкими бровями или тоненькими ниточками с рассечением поперёк на правой. Так что у депрессии всегда есть лицо. Только вот не моё.

II.I

— Здорово ты помогла с этой грозой. С подоконника несло сигаретами и холодом из каждой щели. — Лес не пострадал, не переживай если что. Там были мои руки, а ещё моё тело, и желто-серое небо плакало от скуки. — Только я так и не понял, из-за чего такой ураган поднялся. Никто не понял. Если знаешь — скажи. Как будешь в состоянии, разумеется. Шорох подушки подсказал поворот головы. Шикамару, шурша дождевой формой, спрыгнул с подоконника, усаживаясь на прикроватную тумбочку. — Кстати, это твоё. В протянутой руке, замершей до синевы, обветренной, скрытой сетчатой тканью по пальцы, лежала чёрная зажигалка с царапиной в нижнем левом уголке. — Курить будешь? Сакура разрешила здесь. Знакомый потолок смотрел на меня безразлично. Шикамару чихнул. — Ну и холодрыга. Дрянь какая. Чудом тебя нашёл вообще. Оленям потом спасибо скажешь. Шикамару утерся рукавом жилетки. — Умные они всё-таки, животные. Что-то видят в тебе, видимо. Шикамару чихнул второй раз. — Во, правду говорю. Или чувствуют. Хорошо им, наверное, животинкам. Дверь бесшумно закрылась, громко щёлкнул замок на ней изнутри. — Курить брала? — Неа. Шикамару подкинул в воздух зажигалку, щелкнул крышкой, сжал заледевшими пальцами покрепче. — Ну. Сакура, сложив руки на груди, присела на край больничной койки. — Как ты? Это «как ты» было слишком нежным для её невыспавшегося лица, подёрнутого бледным холодом. — Помочь сесть? Сакура. Тёплый серый свитер, связанный мной, который я ей подарила месяца полтора назад, широким воротником прятал подбородок и мочки ушей. Теплые гетры, связанные мною для Шикамару, наэлектризовано щёлкали, стоило ему закинуть ногу на ногу. — Ты четыре дня лежала, практически не шевелясь. Давай сядем? Спина должно быть устала. Подушка под поясницей хрустела, как будто в неё были набиты одни лишь перья. Или чьи-то кости. — Как ты себя чувствуешь? На лицах Шикамару и Сакуры не было ничего, кроме понимания, серой обеспокоенности и чего-то ещё очень-очень важного, название чему никак не подбиралось. И почему именно они? На их месте мог оказаться кто угодно — например, те, кому я не грубила, обрывая диалоги и связи, снова и снова, пытаясь отдалиться, пусть и насильно. Но почему-то это оказались именно они, обеспокоенно рассматривая моё лицо и руку, еле выпутанную из одеяла, чтобы прикоснуться к солнечному сплетению. Там, где сердце. — Что-то болит? Отстраненно провела ладонью по груди, поворачивая её к себе, чтобы осмотреть. — Крови нет. И констатировала факт. Колесо Сансары вращалось так сильно, что его невозможно было остановить. Если заранее знаешь исход, то какой смысл пытаться? Снова, и снова, и снова. Может, хватит уже? А? — Мне… идти бы. — Иди. Я тут справлюсь. — Точно, Сакура? — Да. Не волнуйся. Тебе лучше быть там, а не здесь. Шикамару, кивнув ей, перевалился на пол. Сжал зачем-то мою макушку, странно погладив, и сиганул в окно, плотно прикрывая его за собой. Но холод всё тянулся из него, собирался на полу, полз по краям одеяла в койку и забирался наверх, к голове. На прикроватной тумбочке сиротливо ждали внимания стакан подостывшего кофе и пачка синего кэмела. Цветные верблюды смотрели на меня безразлично в том числе. — Помочь тебе дойти до туалета? Никогда в жизни не хотела ещё раз услышать этот вопрос. — Эта отдельная палата, здесь всё под рукой. Не нужно никуда выходить. Да и… не выходи пока в коридор, ладно? Ноги, но не мои, шли, а рука, но не моя, опиралась на тёплые плечи Сакуры, согретые серой шерстью. — Спасибо за свитер. Очень пригодился. Смотри, это рисовая каша. Я не буду говорить, что её нужно съесть. Необязательно даже всю. Просто она мне показалась вкусной, к тому же, пора бы уже и тебе попробовать мою кулинарию. А то всё ты нас кормила, несправедливо как-то, согласна? Рис распадался во рту на атомы, а молоко — на молекулы, никак не собираясь воедино. По пищеводу что-то медленно падало вниз, теряясь в никуда. — Я оставлю ещё один плед. По ночам очень холодно. Отопление вряд ли стоит ожидать в ближайшее время, ведь всё ещё август. Хорошо? За аномальной жарой всегда приходит аномальный холод, а за радостью — печаль. За всем — ничто. За жизнью — существование без проживания, место, где позитивный нигилизм смотрит на тебя безразлично, перебирая перстни на пальцах — как у всадников апокалипсиса, хоть и лично твоего. Черная липкая дрянь в жилах, вместо крови, стыла. Застывало и всё вокруг. Повисшей картонкой, ненастоящей и одноцветной, лишенной звуков, запахов, ощущений. — Если хочешь, поспи ещё. Я зайду к тебе попозже. Хорошо? Я видела фальшивые улыбки тех, кто называл себя искренним, кто улыбался в ответ, когда улыбался ты, хоть и фальшиво. Но я видела и искреннюю улыбку, когда ты уже не улыбаешься фальшиво — ты в истинной личине, когда не нужно притворяться, но тебе улыбаются. Чья-то рука потянула на себя манжет серого свитера, согревающего самую честную улыбку в тот момент. — Прости. За искренней улыбкой последовал чистый тихий смешок. — Да уж. Не сказать, что моя практика слишком обширна, но ни разу ещё пациент передо мной не извинялся за свою болезнь. Как ты себе вообще это представляешь? Действительно, как. — А, Шерпа? Почему ты веришь? Почему ты не говоришь, что это притворство? Выдумка? Почему не говоришь, что виновен из всех присутствующих в этой палате лишь тот, кто не может самостоятельно встать? — Я знаю, что это. Но нам придётся поговорить. У меня к тебе слишком много вопросов. И, надеюсь, ты позволишь себе дать на них ответы. Сакура, запахнув медицинский халат, щелкнула замком. — Неужели ты думала, что пара твоих резких слов или попытка оттолкнуть меня с Шикамару действительно нас отвернут от тебя? Действительно. — Ты не виновата, что иногда твой мозг заставляет тебя поступать так, как тебе не хочется. Я вернусь. Не виновата? — Обещаю. Правда? — Отдохни.

II.II

Вечер с днём мешались единой дождливой кляксой за окнами. В стекло барабанило, не переставая, капли в катетере соблюдали точный ритм, не выбиваясь ни разу. С боку на бутыле крупные черные «Li» смотрели на меня безразлично. Черные «Li» напоминали корявую улыбку с опущенными уголками губ вниз, но это не страшно, когда человек не улыбается. Когда говорит, что не знает, что ему делать. Не страшно тогда, когда это всё лежит на поверхности. Страшно, когда человек улыбается. Бомба замедленного действия, и неизвестно, что именно выступит в качестве детонатора. Хотя теперь уже, пожалуй, известно. Да, Итан? Итан, смотри. Оно сдетонировало. Итан, только не вини себя, пожалуйста. Ни за что и никогда. Больничный халат вновь шуршал, а за ним следом — исписанный моим же почерком помятый от тщательного изучения свиток. — «Биполярное расстройство первого типа. Хроническое, длительное заболевание, которое дает основание для присвоения инвалидности. Так как оно приводит к ограничению жизнедеятельности и требует постоянной медицинской и социальной защиты. Повышенная самооценка, скачки идей и мыслей с одной на другой, снижение потребности во сне, импульсивность, бесшабашное вызывающее поведение. А следующим эпизодом — негативная оценка себя, снижение физического тонуса, интеллектуальная заторможенность. Коморбидность (это когда у человека может быть сразу несколько расстройств) очень сильно мешает при диагностике, причём не только этого расстройства. Например, пограничное расстройство личности отчасти могут путать. Но я тебе пишу, Сакура, про аффект, поэтому вернёмся к основной теме. Также из-за этой самой коморбидности могут путать БАР и шизоаффективное расстройство, однако само по себе БАР тоже может сопровождаться состояниями психоза — галлюцинации, зрительные или слуховые, бредовые состояния. ШАР сам по себе также может включать и психозы, и колебания настроения (аффекта). Но с ШАР всё достаточно запутанно. Вообще, всё «семейство» расстройств с приставкой шизо- самое путанное, коморбидное и крайне тяжело поддается диагностике». Узнаю свой стиль. — Прости, но мне пришлось беседовать с Саске-куном, чтобы собрать дополнительный анамнез, так как он твой ближайший официальный родственник, хоть и не совсем настоящий. Это лечебное правило. О. — Ты правда думала, что я не соберу все твои подсказки воедино? О. — Ловко ты. Целый учебный квест получился. Ого. — Он рассказал мне, что тебе ставили СДВГ. Также он рассказал мне про то, что ему рассказал Итан-сама, когда приезжал сюда. Сюда плюсуем тот клинический эпизод, который ты рассказывала мне. Ба. — Ещё я была у тебя дома. Травка? В твоём состоянии? Не мне тебе рассказывать, как она пагубно влияет. Но даже и тут ты со своими двойными посланиями, да? Микаэль Струнге, датский поэт, покончивший жизнь самоубийством. «Потому что у него был маниакально-депрессивный психоз», верно? Ть. — Из всевозможных мест для заначки, ты выбрала именно эту книгу. Ну да. — Я пока что не врач этой специализации, но тебя наблюдали на родине. Типа того. — Ты же знаешь свой диагноз. Хоть и говоришь, что это не так. М. — Ну же, Шерпа. М. — Я хочу помочь тебе. М? — Я нашла у тебя открытые упаковки из-под рисперидона. На него ты пыталась вытащить из меня рецепты? М. — Литий. «А где тогда простые смертные будут доставать антидепрессанты и литий?» — твои слова, верно? М. — В связи с чем тебя наблюдали? Я понимаю, что это могут быть не подтвержденные диагнозы, но что-то же тебе помогало? Хотя бы немного. Как… Это всё утомительно. Господи. А. Если все такие умные, то почему… Почему ты мне помогаешь? Я же… Мы же… Ругались с тобой. Дрались и обзывали друг друга. Ты проклинала меня, а я раздраженно передёргивалась. Ведь помощь не должна приходить ко мне снаружи, не стоит ждать её и изнутри Я ЖЕ ВЕДЬ САМА МОГУ ПОМОЧЬ КОМУ УГОДНО Я ВСЁ СЕЙЧАС УСТРОЮ НА РАЗ ДВА ТРИ — Неподтвержденное шизоидное расстройство личности с отягченной коморбидностью. Сакура, перевернув свиток, застрочила на обороте, сминая бумагу ещё сильнее. — Из-за этого сильная путаница с ШАР? Колебания аффекта, как в том, что ты мне здесь написала? Что-то… как циклотимия или неуточненное расстройство аффекта? Кивок. — Так, ага. До гипомании, поняла. Но было как минимум два зафиксированных тяжелых случая, поэтому?... С учетом отягощения на СДВГ… скорее всего, тебе пытались диагностировать параллельно ПРЛ? Кивок. — И…, — Сакура сдунула с ресниц розовую прядь, выпавшую из пучка. — Расстройство адаптации до потери функциональности? Так? Можешь просто снова кивнуть. Кивок. — Но это атипичный эпизод, верно? Можно было бы наверное кивнуть. — Хорошо, хотя бы это. Я продолжу вводить рисперидон. А смысл? Суицидальных обострений-то нет. — Я понимаю, о чём ты сейчас думаешь, но… Спасибо, что поделилась хотя бы этим. Что-то настойчиво мешало моргать. Возможно, это покрасневшие роговицы. Или припухлости ото сна без сновидений, даже боковые моляры не тёрлись друг о друга, по привычке не сжимая челюсть в каменный свод. — Сакура. — Да? Она поднялась на ноги, наклоняясь надо мной. Её глаза были огромными, испуганными, прикрытые бравадой знания и попыткой перелить уверенность через край, на больничную койку. Так… достойно уважения, и так… недостойно лежащего. — Не пускай Саске сюда. Он не должен меня видеть в таком состоянии. Он… Вязкая дрянь затекала в уши, капая на подушку по обе стороны. — Он должен думать, что я сильная. Что я всегда его защищу. Лишь контраст между ледяной ладонью Сакуры и полыхающим, как оказалось, лбом, позволили почувствовать его реальность. Ниже её ладони будто ничего не существовало больше в тот миг. — Слушай, у тебя глаза такие… Зелёные. Или я никогда их так близко не видела. Сакура улыбнулась. — Красиво. Её контур плыл и плавился, мешая разглядеть лицо над собой. — Не переживай. Я сказала, что ты вирус подцепила неизвестный. И пока лежишь на карантине. Всем сказала, не только ему. Никто сюда не войдёт, кроме Шикамару и меня. Но и ты не выходи. Ладно? Можно было спросить «почему», но рот не работал. — Давай потом об этом, ладно? Казалось, Сакуре вопросы и не нужны были. Пленка между чем-то на кровати и всем остальным уплощалась, но только уже была сухой, выцветшей и психоделически мутной. Глаза будто не хотели туда смотреть, каждый раз пытаясь закатиться внутрь, от чего веки натягивались, накрывая небодроствованием без сна. Но там, наконец, было абсолютно темно и пусто. Какие-то пары глаз выглядывали из-за углов, но тут же прятались, пытаясь остаться неуличенными. Но я знала, что они есть. Вот они как раз-таки есть, а меня, скорее всего, нет.

II.III

— Тебе уже лучше? Ложку держу, на тебя смотрю, правда, не вижу, да и ложки не чувствую, а так, видимо да. Не мне решать. — Что я последнее говорила? Слишком сложные вопросы, чтобы знать на них ответы. Иногда рот Сакуры открывался, но звука оттуда не следовало. Капельницы менялись, таблетки вкладывались в ладонь, а иногда нога выпадала из-под одеяла — затёкшая, жаль только, что я не чувствовала. Убирать её обратно не видела абсолютно никакого смысла. — Шикамару? С высокого взъерошенного хвоста волос падала морось. Казалось, что это не он её занёс с улицы, а она тут была всегда. Дни распадались в ничто, чувство времени терялось в назойливых парах глаз и смутных обликах, собирающиеся, почему-то, каждый раз в облик матери и старшей сестры. — Я… могу…? Кивок. Сакура закусила губу, оглянувшись на меня. А какая разница? Мне уже всё равно, что бы там он не принёс, сминая в руках. — Пришло… срочное официальное письмо из твоего головного штаба. И ещё одно, тебе личное. Тут, такое дело, Шерп... Протянутая Шикамару ладонь не тряслась. Рисовая каша нагревала одеяло поверх бедер. Подушка подпирала лопатки, всё ещё выхрустывая что-то на чьих-то костях. — Что там? — казалось, Сакура хочет испепелить это письмо взглядом. — Что-то случилось? Я так её понимала. Письмо для всех на японском — на официально-чинном, выскобленном орфографией и правилами пунктуации, строго сложено и заверено всеми печатями, как и положено, с подписями и инициалами. — Шикамару, ты уверен, что… Раскрыла пошире ладонь. На большее вряд ли наскреблось желания.

Уважаемые коллеги!

От лица всего нашего направления, покрывающего бассейн Тихого Океана, спешу вам сообщить, что Джей Д. Толипхар покинул наш проект, и больше не имеет никакого отношения к установлению союзных формаций на территории Скрытых стран поствоенной Японии (38 локаций, включая о. Бенису и королевство Роуран, исключая, но не ограничиваясь Страной Железа, занимающую нейтральную позицию). Уверяем вас, что это никоим образом не отразится на успешном присоединении ваших территории и установлению Мирового Союза в лице ваших граждан.

С наилучшими пожеланиями, Итан К.Л. Сориоду, ведущий стратегический представитель Департамента Международного Сотрудничества, покрывающего страны Тихоокеанского бассейна.

Нет. Только не сейчас. Прошу. — Это хорошо или плохо, Шерп? Всё в порядке? Голос Шикамару сипел от обрушившейся на деревню мерзлоты после убийственной жары. Хорошо или плохо — неизвестно, однако с лихвой доказывает тот факт, что есть вещи, которые не меняются, сколько бы ты не пытался, сколько бы не старался, сколько бы не пытался помочь или что-то изменить — есть что-то недостижимое, всегда. Недоступное, тщетное и неизменное. Например, люди.

Привет, Шерп.

Спасибо тебе за поздравления, виски очень вкусный. Прости, что заставил тебя переживать. В общем… Я переехал в Корею. Видимо, навсегда. Вот мы втроем и разъехались. Снова. Представляешь? Надеюсь, ты и без объяснения знаешь, что это значит, да и знаешь, что в этом я вообще не мастак. Спасибо, что пыталась. Но всем будет лучше именно так, как есть сейчас. Приезжай как-нибудь в гости. Я буду рад тебя видеть в мороз и в жар, в снег и дождь. Ух ты, даже ни разу не сматерился и не нагрубил. Сам себе диву даюсь. Плохой симптом, да? Ты сама мне так говорила. Не переживай и не расстраивайся. Всё, что не делается — всё к лучшему. Мы с ним взрослые люди, пора бы уже самим нести ответственность за наши решения, а на деле получается, что вдвоем ничего у нас не выходит, как не старайся. Буду теперь работать с Таиландом, может, съезжу в Лаос.

Не болей, спи и не налегай на кофе. Припадочная. <3

— Что там? Там настоящий конец. Словами всех языков мира не описать, какого именно масштаба. — Свадьбы не будет. Из моего рта выпали лишь три. Смысла — никакого, а разве он где-либо вообще есть? Пропал куда-то. Бывает. Да. Уверена, ничего не случилось. Работа у нас такая. Всё хорошо. Да лучше бы я свой поганый рот вымыла с мылом. Оба письма отсыревшей бумажкой неестественно лежали в руках. Сакура нахмурила лоб. Шикамару, извиняясь перед ней, пожал плечами. — Какой? — Никакой. Вообще никакой не будет. Понимаете? Теперь уже окончательно и бесповоротно. На этом, пожалуй, всё. Шикамару с Сакурой почти по очереди чихнули, тихо переговариваясь о чём-то своём. Они были близко — казалось, протяни руку и коснешься их, но казались так далеко. Будто в другом мире, каком-то настоящем, существующем, но в какой-то другой реальности, не моей. Их контуры смазывались, голоса звучали как из-под толщи воды (или дождя с улицы, почем знать), лица теряли чёткость, и они будто бесконечно падали в горизонт событий, удаляясь, удаляясь, удаляясь, будто растянутая резина, однако с места никак не двигались. Яснее ясного, чётче чёткого, в больничной палате за их спинами слонялось моё прошлое. Разное, далеко и не очень, даже такое, что, казалось бы, уже давным-давно забыл. Но одно дело не помнить, абсолютное другое — притворяться и делать вид, что не помнишь. В тот момент единственное правдивое в той комнате было лишь моё решение продолжать перестать притворяться. Вот я. Видите? Обычно, я вообще не люблю говорить. Лицо моё не меняется, голова не оборачивается на звук, потому что мне неинтересно. Никакая тревога не дробит сон, растягивая его на сутки, а то и больше. И так можно начать хотя бы понемногу видеть или даже медленно вникать. Как правило, инструкции изложены все четко, и, по сути-то, даже думать не нужно, а знать — тем более. Просто заткнись, встань в строй, займи свое место. Будь среди всех, будь таким как все в стаде баранов. Делай свое дело. Давай. Дым синего кэмела казался самым чётким из всех, что я видела в жизни. Верблюды на фильтре смотрели на меня безразлично, а прошлое в комнате с осуждением, не тыкая пальцами — просто вытянув и беспрерывно указывая на меня в молчаливом презрении. Вернувшаяся ко мне зажигалка Шикамару была заправлена бензином под завязку. Но бензин пах никак, оставаясь на пальцах сальными подтеками от соприкосновения с корпусом. Шикамару Сакура выгнала, беспомощно вздохнув в закрытое за ним окно. — Если захочешь поговорить, я зайду позже. Отдохни. Возможно, она говорила что-то другое. Или не говорила вообще. Реальность кренилась, подменяла мыслеформы и замыслы, и самой реальной тогда была лишь несуществующая кровь на моей ладони, собранной с несуществующей груди, которой не чувствовалось. Ничего не чувствовалось ниже уровня лба.

II.IV

Сакура появилась спустя несколько смен тональностей дождя за окном. То розово, то бело, то серо, но всё едино — где-то за непроходимой стеной. Этот шум стоял или за окном, или в голове, которой не чувствовалось до тех пор, пока пронзительный звон не раскалывал крохи реальности на ещё более мелкие ошметки. У каждого из них края были острыми, и можно было, наверное, порезаться, но для этого нужно движение. Смятая от простыней кожа горела красным и розовым, губы то ли хотели разомкнуться, то ли нет, так и оставаясь закрытыми и прилипшими друг к другу. Вода из крана в уборной не меняла температуру, однако зеркало попеременно запотевало, вынуждая протереть его чьей-то ладонью. Из зеркала на меня смотрело всё и одновременно ничто. Лишь чёрная липкая дрянь внутри, посаженная туда насильно, усмехалась и торжествовала, ведь только ей было известно, что благодарности за отвод грозы я никакой не стою — как и в принципе ни гроша — она была мною, и если бы не что-то теплившееся на самом дне не повернуло разлагающуюся на ходу обезьяну, отводя подальше от деревни, неизвестно, чем бы всё кончилось. Если гора не идёт, то можно подойти к ней. Или отвести невзгоду в самое безопасное для всех других место. Ни Сакуре, ни Шикамару тем более бессмысленно было знать, что эта дрянь в зеркале, спрятавшаяся за убранными назад пожирневшими волосами, рассматривающая опущенные навечно уголки пересохших губ вниз кристально зеленой радужкой, может разнести половину страны, если хоть на немного потеряешь бдительность. Отчего-то врать вмиг осточертело. Красными пальцами закрутила кран, даже не замечая пару вздувшихся волдырей. Пар от раковины неминуемо вился вверх, распадаясь на потолке в множество капель. Их можно было видеть, подняв голову к небу, но неба там не было. Сакура молча допивала свой кофе, не обязывая что-либо ей говорить. — Осень уже скоро, представляешь. Осень создана для того, чтобы слушать клауд-рэп. — Я скоро поеду на стажировку. Спасибо вам троим большое, что всё получилось. От стажировки к генинам, от дождя к рекам, от неба к земле, и всё — ни о чём. — Расскажи. Плечи Сакуры, казалось, на мгновение надломились. — Я… не думаю, что сейчас подходящее время. А когда ещё, если не сейчас? Если не ты, то кто? К тому же, если бы вы знали, как мне похуй, вы бы заплакали. — В общем… А если вы думаете, что иногда хуже быть уже просто не может, то у вас просто проблемы с воображением. — Как-то просочилась информация о том, что ты была в Акацуки. О. — Нет-нет, ты не подумай, я не… Шикамару мне всё объяснил. Я всё понимаю, не думай, что… Оу. — Но в деревне теперь слухи разные ходят. Сама понимаешь, я… Оу. — Чёрт, прости. Не надо было тебе рассказывать. Это почему же, Сакура. — Дальше. — Говорят, мол… что за бардак у вас на островах, если таких… такое… Ага. — Твоя… фамилия… она… Не пытайся скрыть нескрываемое, не пытайся убежать от неизбежного, не пытайся жить, если имеешь право лишь на существование, не пытайся мимикрировать, если толком не умеешь, не пытайся защититься от всего — затылок-то вечно открыт. Верно? — Ты… знаешь, как у нас относятся к корейскому происхождению. Я… ума не приложу, откуда все эти слухи пошли. Прости, пожалуйста. Но… я не знаю, как и когда всё это лучше рассказать. Кивнув, чья-то рука натянула одеяло повыше. Сколько не прячься, всё равно найдут. Сколько не старайся, всё зря. Сколько не прыгай, выше головы не осилишь. Сколько не спасай, всех не спасёшь. Сколько не страдай — никто не оценит. Тем не менее, почему ты всё ещё здесь? И почему здесь Шикамару? С новой пачкой, хотя старая потеряла всего лишь одну сигарету. Они снова о чём-то говорили через мутную толщу, стараясь каждый раз отводить от меня взгляд, стоило проиграть себе же, неосторожно на меня посмотрев. И зря. Тогда меня можно было рассмотреть как никогда правдиво. С подбородком, смотрящим вправо, лбом, наклоненным чуть влево, сомкнутыми губами без натяжения скул, статичным взглядом, изредка переводящим зрачки с одного рта говорящего на другой. Не то, чтобы было интересно. Скорее каждое такое микродвижение накладывалось калькой на сферы, спирали и погнутые неровным строем параллелепипеды вокруг, стены бесконечно падали, присоединяясь как-то карикатурно нелепо к потолку, а пол уходил вниз и вниз. — Принеси мои документы. Дела номер 4, 8, 16, 32, 44, 64. И 16 доклад с последними правками. Работа не волк. Вообще-то, ничто не волк кроме волка. Сакура нахмурила лоб. Шикамару тоже. Дел-то столько — вы не представляете — так зачем вот так стоять напротив, рядом с моей кроватью, холодной и пустой, смотреть откуда-то издалека, пытаясь скрыть то ли беспокойство, то ли страх, то ли жалость. Вот последнее особенно не надо скрывать. В этой комнатке ей просто не положено находиться. В любой другой — да, вот там, за стеной, я уверена, лежит больной с разбитой головой, а левее — кто-то с дырой в груди, которую никак не зашьешь, и спасти-то уже не представляется возможным. Спасенье и жалость нужны в каждую дверь, находящуюся за этой, а в эту занесите мои чертовы бумаги. Только одному человеку предназначалось меня спасти. Жаль лишь, что он об этом не знал. — Это приказ. Шикамару, чихая и шмыгая носом, принёс всё требуемое через не подлежащий измерению для меня временной интервал. Время стекало по стенам, пока никто другой не видел, черный скользкий шелест в том месте, где была грудь, стал фоновым шумом, вводя в ещё более глубокий транс. Чьи-то глаза читали и видели, чьи-то окоченевшие пальцы выводили иероглифы, пока голова продумывала новые пути обхода и прокладывала стратегические нити союза, как никогда медленно и нерасторопно. В покое есть своя выгода, стоит лишь её хорошенько поискать. А если вы думаете, что иногда хуже быть уже просто не может, то у вас просто проблемы с воображением. Однако у меня сомнений не было — у меня всё было в порядке, пока кофе, оставленный Шикамару стыл, а позже выпивался Сакурой, ведь к нему я даже и не притрагивалась. Появившаяся одним утром пепельница наполнялась с геометрической прогрессией. Таблетки с рисовой кашей воспринимались единым. Сакура качала головой, а Шикамару поджимал губу, скатывая документы в трубочку. — Говори. Их сопение от холода создавало целый аккомпанемент, подстраиваясь под маятник времени, потерявшего ход. — Кто-то пустил слух, что ты лесбиянка. Отнюдь. — Ино… думает, что ты к ней… Ну. Так а чего тут говорить. Не я ли при первой встрече нарекла её симпатичной и подумывала, как бы заменить чай на виски, чтобы разложить прямо на столе. Так что. За что боролся, на то и напоролся. Безвкусная вода не проходила дальше трахей. — Думаю, она всё поймёт, когда успокоится. А смысл. Говори не говори, ты всё равно с прицепом нетрадиционной сексуальной ориентации. Не проще ли просто принять и перестать уже играть в обезьяньи прятки «я умолчу, чтобы было проще». Прятки отнимают много сил, попытки восстановить справедливость — тем более. Мы просто передаем одно другому, как слухи, которые кто-то запустил, и они обхватывают сначала пару человек, потом улицу, потом три улицы, а потом и целую деревню. Никто не знает, что эта истина неверна, ведь истину слуха, которую запустили, знает как правило только тот, про кого его распустили. Но он не может ничего доказать, потому что люди в погоне за «‎истинностью»‎ будут лезть на баррикады, защищая её, с криками до хрипа отстаивать то, что является истиной лишь с субъективной точки зрения. Из этой гонки я бы предпочла выбыть. — Да и вообще… Шикамару кашлянул, получив мягкий кулачок в живот, чтобы не сказать лишнего. Если бы вы знали, как мне похуй, вы бы заплакали. Вот, что я хотела пересказать им взглядом. Вот, в чём у меня, как я тогда думала, получилось их обоих уверовать. — Что ты со взрослыми практически не общаешься. Только с некоторыми из нас, и то всегда… автономно. А вот в педофилии меня ещё ни разу не обвиняли. Занятно. С другой стороны, а что я ещё хотела получить в обратку? Да и, к тому же, вот бы она меня волновала хоть на тысячную каплю из той чёрной жижи, что растекалась внутри в пустоте. Ребра отчего-то впали в живот, сгибая спину. А ведь сгорбившись и правда легче, наверное, наплевав на эволюционно навязанное прямохождение. Обезьяна лучше знает, как передвигаться, и нет же, какому-то уникуму пришло в голову встать на обе ноги, подняться с передних конечностей и выпрямить спину, втянув живот. Не долбаеб ли? Стена за моей спиной чертила контуры теней от огонька сигареты Шикамару. Контуры те напоминали крест, укладывающийся по моим плечам. Ведь чем больше света — тем больше тень. А чем больше тень, тем она тяжелее. Становясь, порой, неподъемной. — Бабка какая-то пришла, говорит, сумасшедшая у нас по деревне ходит, Иисусом себя считает. Я её нахер послала. — Прямо нахер? Шикамару не очень умел в стенд-ап, но для развеивания обстановки искренне пытался. — Это же не ты, да? Однако, как мы знаем, благими намерениями, Шикамару, дорога всегда в одно и то же место, как бы от него не бегал и где бы от него не прятался. И что значит «не ты». Я вообще могу быть кем угодно. Называйте, как чьей душе выгоднее. Вешайте сколь угодно клейм, бирок и названий, хотите — буду просто бешеной, или, как небо меняя тона, хотите — буду исключительно вежливой, не человеком, а мессией в штанах. Прошлое в комнате за их спинами слишком сильно маячило перед глазами, будто подаваясь в пляс на моих костях, и мне хотелось попросить у всех собравшихся здесь лишь одного: пожалуйста, не танцуйте. пожалуйста, не танцуйте. А они говорили, что снова видели бога, и что он похож на меня немного — такая же недотрога, и немного похоже на себя — такая же размазня. Те же усмешки, замашки, а бы я сказала им всем: боже, мы устали, где нам взять деньги на все твои сто семнадцать мордашек. пожалуйста, не танцуйте. Всё вокруг лишь плети бытия, а я несу человечеству дары, хлеба богов в хлева рабов, которые нужно встречать ломкой вопль сквозь зов бесконечного, в поисках осколков бога, вопреки скриптов врожденныx и приобретенных, решеткам веры, бесполезной и удушливой свободы, в поисках остатков человечного. — Мы… пока не знаем, как сделать лучше. Госпожа Пятая… вроде нормально, поговорить бы вам с ней лично, как... Стоило бы кивнуть. Стоило бы с ней лично поговорить. Если бы не было так лень. Наверное, это просто усталость. Усталость жить, усталость спать, усталость видеть. Лишь желание пустоты и спокойствия. Мне безразличны люди, которые меня окружают. Мне безразличны все те, кто меня когда-то обманывал. Предавал, бросал, любил, обожествлял, трахал, кормил, носил на руках, ревновал, целовал. Вы только посмотрите, какое все вокруг мерзкое. Под ногами только грязь, в небе только дождь. Никакого покоя. Никакого света. Закрываются глаза, и хочется опять спать. Если проснусь, то может быть, весело посмеюсь, вспомнив фрагменты из моего детства. На моей ладони — пусть вы не видите, и там, где у нормальных людей есть сердце — есть только много крови. Много крови. Как это прекрасно. Как это прекрасно. С тоской, переполненной до краёв, я мало чем отличаюсь от обычной чашки кофе. Тогда как понять, сколько процентов в тебе тебя, а не чужих установок, проклятий, смертных грехов и борьбы с несоответствием? О господи, да вы же ведь все прячетесь по углам, закрываете свои дома и запираете двери, скрываетесь на фотографиях и сохраняете анонимность, хотя даже не подозреваете, что вы нахуй никому не нужны. Или, наоборот, всё свою жизнь творишь хуйню, чтобы было что в старости вспомнить, а тебя накрывает деменция. Переиграла и уничтожила. Когда тебе приходится что-то делать по указке, это должно приводить в бешенство, потому что это лишь показывает, что ты находишься во власти другой обезьяны, и бредовая деятельность — это целый вид деятельности, потому что этими самыми обезьянами восхваляется. Ты делаешь или притворяешься, что делаешь, но не во имя какой-то цели, а просто ради самого дела. Неудивительно, что это должно быть так мучительно. За окном всё ещё барабанил дождь, и, казалось, во всём мире есть только он. А в отражении на тебя смотрит лишь что-то картонное, наконец-то пробившее дно, уставшее карабкаться наверх. Визитёров ожидать, наконец-то, не стоило тоже, ведь оно само изолировало себя от общества, пыталось разрушить отношения со всеми, с кем можно было, и, вот он, свободно. Как оно и хотело. Что-то нелживое на больничной койке чихвостило себя лишь в мужском роде, или — для краткости — обобщало просто: «мы». Не стоит отвлекаться на всякий вздор. Вот есть бумаги, а вот рисперидон и прозак, и, собственно, всё. Всё на свете стремится к форме шара, а потом катится к хуям. С каждым из нас явно что-то не так, поэтому молчи отверженнее, а на линованной бумаге пиши поперёк. — На подпись. Нужны свитки с нижней полки моего кабинета. Шикамару, вмиг незримо ссутулившись, забрал протянутую макулатуру, не поднимая взгляда. Когда ушла Сакура, так и не смогла запомнить. Полоса света из больничной уборной удлиняла тени на стене за моей спиной. Крест рост, ширился и мужал, но глаз на затылке у людей нет, чтобы видеть слепую зону. А тени, стоит выйти наружу, пропадут, и никто так и не увидит его. Однако, это не делает его менее тяжелым. Утренний кофе принёс Неджи со срочным докладом. Его появление могло озадачить, заинтересовать или удивить, но лишь наклонило голову вбок, смотря сквозь него. Плотная респираторная маска прикрывала нос и рот. Возможно, новостей, которых Неджи принёс в нём, слышать не хотелось бы. Но их не было. Было вежливое приветствие, наклон головы под «Шерпа-сан», «я выполнил, что ты просила», краткие очерки по существу и четкость отточенных движений фигуры, присевшей на ту же тумбочку, что и Шикамару. А ещё краткое (но обеспокоенное) «Сакура-сан сказала, что ты идёшь на поправку, и разрешила навестить из-за рабочего статуса». — Мы с Саске сейчас вдвоём поделили работу, ты не против? Ему, как твоему заместителю, нужна всё-таки помощь старшего по званию. — Нет проблем. Два слова — настоящий словарь. — Спасибо. Лучшее искренне, чем много. А потом он молчал. Может долго, может нет, сырость висела комками в воздухе, а палата вдруг превратилась почти что в рабочий кабинет, или я только тогда и смогла заметить это. Низкий промерзший голос Неджи вокруг до около ходить не стал: спустя пару колебаний воздуха рядом, он перешёл к сути. — ...неправдивые слухи. И кому это надо. К тому же, как ты можешь быть… Преступником? Членом террористической организации? Политическим заключенным? Психически больным? Неприемлемым на территории Японии с корейскими корнями? — ...лесбиянкой. А. — Глупость какая. И правда, глупость. Здорово, конечно, что на тумбочке сидело прямое доказательство, но разве это что-то меняло. Разве что-то меняло тот факт, что ориентацию мою в заржавевшей Японии окрестили «нетрадиционной», а там уже какое дело, гей, пан или би. А если лесбиянка — так в дружбу не сведуешь, тебе лишь только к даме в трусы залезть, и это, разумеется, противно. Противно даже сидеть с таким за одним столом, а любой дружеский посыл воспринимается лишь через искривленную призму наделения гипертрофированным либидо человека, который в самом начале своего длинного пути считал себя вообще законченным асексуалом. Не скажешь же людям, вот смотрите, спала я с тем парнем из Хьюга — да за такое расстрел, а может и сразу эвтаназия. Так что доказательство — дрянь, хоть одно, хоть ещё одно, с чёрными без дна глазами и точеным подбородком, гладко сбритой щетиной навечно отпечатавшийся на коже. — Тебе нехорошо? Вены на руках, длинные пальцы в укороченных перчатках. — Позвать Сакуру? Запах сырной погачи, пунша с фруктами, кофе в пепельных волосах, ирландского сиропа, мокрой собачьей шерсти и акриловых красок. — Не надо. Инструкция для Неджи по работе уложилась в четыре слова, смысл каждого из которого непременно стремился к нулю. И, напоследок, вырвавшееся из пустоты «дружеское» напоминание тщательно вымыть руки, чтобы не подцепить выдуманный Сакурой вирус, мешающий дышать. Всё всегда зависит от восприятия — Неджи, кивнув, понял всё дословно, тихо прикрывая за собой дверь и прощаясь. Я же имела в виду вымыть руки (а желательно принять дезинфекционный душ), чтобы не нахвататься какой-нибудь дряни от такой гнили, как я. Как здорово, что кроме Неджи ко мне больше так никто и не приходил. Как здорово, что никто больше не знал, в каком дерьме я извалялась по уши на этих шуршащих выцветших простынях.

III

Осень пришла внезапно. Шестая часть лета того года навсегда осталась для меня непостижимой и недосягаемой. Всему свое время, и время всякой вещи под небом. — Тебе принести что-нибудь? Одежду, ещё что-нибудь? время рождаться, и время умирать время насаждать, и время вырывать посаженное время убивать, и время врачевать время разрушать, и время строить — Одежду. время плакать, и время смеяться время сетовать, и время плясать — Ага, почерк понятный, спасибо. Найду, думаю. Ещё? время разбрасывать камни, и время собирать камни время обнимать, и время уклоняться от объятий — Наушники увидишь. — Поняла, помню, как выглядят. время искать, и время терять время сберегать, и время бросать — Краску для волос. И помаду. время раздирать, и время сшивать время молчать, и время говорить — Так, ты уж извини, но ножницы я тебе не дам. Сама подстригу. А… помаду какую? Сакура, параллельно делая пометки, чтобы ничего не забыть, внимательно следила за каждым медленным иероглифом из-под моей руки. Такой способ получения информации от меня она внедрила быстро, и, как всегда, не ошиблась. Лишь последний её вопрос повис непониманием с края койки с уже не белыми, а некогда бирюзовыми, но выцветшими, простынями. Я что, разве не сказала, какую именно? Всё же ведь так очевидно. — Чёрную.

время любить, и время ненавидеть время войне, и время миру

Осколок осени из окна начинал желтеть упавшими в сырую грязь листьями. Где-то там была жизнь. Новый набор генинов, чуунины, вернувшиеся с миссии, шелест ощипанных крон и низкие тучи, то открывающие солнце, то вновь его прячущие от посторонних глаз. Две двери и два лестничных пролёта отделяли меня от неё, и в них нужно было войти, а потом спуститься, выйти на улицу в осень и дойти до резиденции. женщины трапеза скот преграды добыча покаяние иона худ иосиф гром авраам пчёлы перенес ночью пещера мария таха пророки хадж верующие свет различение поэты муравьи Шёпот за спиной, тычки пальцем в мою сторону, проклятья вслух, комки грязи на пальто, слишком рано распакованное в этом году. рассказы паук греки рукман поклон сонмы саба ангелы йа син стоящие рядами сад (буква) толпы верующий разъяснены совет украшения дым коленопреклоненная Оскорбление в лицо или тихо про себя, плевки под подошвы ботинок или сразу же в дырку джинс, рваных на одном колене. пески победа комнаты каф рассеивающие гора звезда луна милосердный падающее железо препирательство сбор испытуемая ряды собрание лицемеры взаимное обманывание развод запрещение власть письменная трость неизбежное ступени ной гении завернувшийся воскресенье человек посылаемые весть вырывающие Спилила десятую ногтевую пластину, от авитаминоза расслоившуюся до тонкой полосы вместо плотного выкрашенного в бордовый, винный или красный ногтя. Так просто — две двери и две пролета — а за ней деревня и пути в резиденцию, из которых я, очевидно, выберу самый короткий: прямую дорогу по центральной улице, где вечная толчея, гогот, гам и полчища отмимикрировавших нормально человеческих обезьян. Не чета мне. нахмурился скручивание раскалывание обвешивающие разрушение башни идущий ночью высочайший покрывающее заря город солнце ночь утро разве мы не раскрыли смоковница сгусток могущество ясное знамение землетрясение мчащиеся поражающее охота к умножению предвечернее время слон подаяние обильный неверные помощь очищение рассвет Могу и задом-наперёд, да только смысл. Аллаху мне помогать смысла абсолютно никакого. — Вот, всё принесла. Тебе помочь? Вода в душе отдавала ржавчиной. Бутылка с шампунем свистела на все лады, хотя самого шампуня там было ещё порядком. Пришлось даже давить обеими руками, да толку-то. Вот именно поэтому я любила всё новенькое. Чтобы открыл, нажал, получил. Без вот этого вот всего. Пытаться, давить через себя, напрягаться. И что ты получаешь взамен? Волос на моей голове теперь было короче, чем у кого-либо из нас троих за всё время существования команды. Как жаль, что я не могла вымыть её изнутри. Черная вода от краски стекала вниз, и, что было немного странным, её было существенно больше, чем от обычной покраски чересчур коротких волос. Сакура окликнула меня, когда я, в джинсах да майке, снова не услышала её с первого раза, подавая знак лишь на восьмое обращение. Из-за неизвестно какого по длительности сидения с носком в руке, левая нога опять имитировала онемение, только лишь я не чувствовала. — Что у тебя на плече? Глазницы по привычки задали ход вправо. Однако на правом плече не было ничего. Было, конечно, но ничего нового. — Выглядит жутковато. Погоди, сейчас уберу. Глазницы маятником дали ход влево. На левом плече цветастая Андромеда с Млечным Путём в неминуемом столкновении смотрели на меня с осуждением. Но всё еще ничего «жутковатого». Теплые пальцы Сакуры, аккуратно сжав предплечье, повернули моё же плечо ко мне повыше. Там, будто вытекшая из чёрного глаза с красным яблоком фамильного генома, застыл красный подтёк. Не кровь, разумеется, она должна была греть воздух, как минимум, а это же было холодным, как и всё вокруг. Да и, к тому же, единственное место, где я ожидала её найти, проверку не прошло. Бумажная салфетка в себя впитать ничего не смогла. — Странно, смотри. Сакура повернула ко мне раскрытую ладонь, которой пыталась оттереть подтёк. — Краска не остаётся. Знаешь, что это? Оттянула кожу на плече ещё на себя, чтобы рассмотреть поближе. — Это выглядит, знаешь, как… Когда иконы кровоточат. Видела как-то передачу про это. Жуть, конечно. Отнюдь. Полосы на боках и руках от лежания в ворохе простыней не рассасывались, оставаясь смятыми линиями на коже. Манжеты повыше, воротник приподнять, чтобы шея вторила за ним, выпрямляясь. Капюшон снять, пальто расстегнуть. Затылок немного назад и вниз, чтобы подбородок приподнялся, форму губ всегда можно отрисовать помадой, где-то не довести, а где-то перевести, к тому же, когда ты рисуешь слишком долго, то же самое можно проделывать с собственным телом, а не только бумагой в скетчбуках, исписанной карандашными разводами от корки до корки. Стрелками можно увести уголки тоже повыше, а следом — убрать синяки и желто-синюшную усталость, разлитую от уха до уха. Тени за спиной должны были умереть в полдень, но как бы далеко от них не отходил, оказывалось, что начало растёт из тебя. Поэтому, куда ты — туда и тень. Плотная, почти чёрная, неподъемного веса, и, что самое главное — невидимая. Вертикальную перекладину на позвоночник, и важно следить, чтобы он не прогнулся, немного выставляя вперед грудь для уравновешивания, для него же втянуть живот. Одну половину горизонтальной на левое плечо, вторую — на правую, и важно их не сгибать, постоянно помня о том, что лопатки должны стремиться друг к другу, чтобы плечи казались расправленными. Четкая геометрия и ничего больше. За дверь Сакура вышла вместе со мной, пытаясь идти впереди. Пустые больничные коридоры шептали из тёмных углов поворотов, как мне идёт мой аксессуар за спиной. На регистрационном островке, Сакура, щелкнув костяшками, спешно вывела мне пару рецептов, без слов опуская в бездонный карман. Серый свитер, подаренный мной, растянулся швом снизу от начала сезона простудных заболеваний тождественного с горой работы. Дежурная медсестра, искоса подглядывая за нами, как будто что-то хотела сказать, но отчаянно молчала. Шикамару, придерживая у бедра коробку первой обязательной медпомощи для Академии, прямолинейно озвучил вопрос на троих. — Тебя проводить? Сакура благодарно ему кивнула. Самой это озвучить ей так и не получилось. О, луны моей жизни, долой нравственные терзания, ведь если выбираешь казаться быть сильной, то при этом нельзя оставаться хорошей. И, к тому же, вы самое страшное видели? Моё лицо, когда я абсолютно спокойна. — Спасибо за всё. В самую страшную ночь самые не к месту люди говорили самые искренние слова. А в судный день самые далекие казались самыми человечными. — И до встречи. Какое странное слово — «встреча»‎. Никогда не знаешь наверняка, что какая-то из них может стать последней. Ничто так не ослепляет пустые глаза, как живой солнечный свет, пробившийся из-за серого облака. Облако было похоже на протяную руку, брать которую ни солнце, ни я не собирались. Положите ладонь на живот, и сделайте медленный вдох, считая до 5. Дышать нужно животом, чувствуя, как поднимается ладонь. Досчитав до 5 и сделав полный вдох, задержите дыхание на несколько секунд. Сделайте медленный выдох, считая до 5, чувствуя, как опускается ладонь. Это упражнение я бы авторски кастомизировала: Вставьте оба наушника поплотнее Проверьте, что провод вставлен в гнездо и звук идёт в оба уха Пролистните плейлист до песни, которая вам напоминает о том, что

нет ничего с чем бы вы не справились.

Ветер покорно оседал у самой земли, спускаясь с крон начинающих отживать сезон деревья. За осенью всегда следует зима, а за зимой весна. За днем вечер, а за полднем полночь. Небо над резиденцией висело тяжелым, местами угольное, почти предгрозовое. Над больничным корпусом — белое, с лазурными нелепыми вставками, будто это могло быть тогда уместным. Измученной бессонной ночью, что-то будто волочилось по земле за моей спиной, поднимая дёрн и вычерчивая полосы на траве, пока что-то нелживое сворачивало с парковой зоны на прямую, как истина, центральную дорогу, всунув руки в карманы. Бесконечно длинную, оживленную. Если смотреть на скопление людей, можно втянуться в него и стать частью толпы. Вот некоторые спорят, некоторые борются. Некоторые ругаются, а некоторые поворачивают головы, кривя гримасы бесконечной палитры отвращения и презрения. Подёрнутые кверху носы, поджатые губы, рты, открытые в брани и осуждении. Предгрозовое небо не приближалось, сколько бы шагов не прошёл, не сворачивая с пути, не сбиваясь с прямой, расшагивая строго по центру в толпе людей, окружающих несущего себя к единственной существующей цели, даже не догадываясь, кто истинный перед ними. Позвоночник неминуемо пытался прогнуться, плечи опуститься, а грудь впасть дугой ребёр к животу, но впереди была только резиденция и мощеная грязная улица под ногами, облепленная указательными пальцами в коллективном сознательном, сплочённое в презрении к фигуре в чёрном. Я шла, не разбирая лиц, ведь для того, чтобы их рассмотреть, нужно было склонить голову. Под ногами прокатилось ведро с помоями. Если бы здесь было место промедлению — хоть на секунду — можно было упасть первый раз. Но места ему там не было, лишь повыше занести колено, чтобы переступить и пойти дальше, не сбиваясь с пути. Вдоль него небо над головой сдувало облака и тяжелые тучи. Такты шагов терялись в назойливых парах глаз и смутных обликах под приопущенными веками, собирающиеся, почему-то, каждый раз в облик матери. Всякое дерево, не приносящее доброго плода, срубают и бросают в огонь. У корня каждого дерева уже лежит секира, готовая срубить его, но оно по-прежнему будет бесплодным. В левое плечо, без звука стукнувшись и упав на землю навзничь, врезалась маска, оставшаяся с Обона. Но единственные звуки ударов, достижимых ушам, существовали лишь в наушниках, где повторялось из раза в раз, что только по своей воле я делаю то, что хочу, поэтому все мои решения неприкосновенны, и я всегда найду способ выжить, я не проигравший, хоть и знаю, каково это. И пусть для большинства я грешник, но для немногих я и мудрец, а если меня и погребут заживо — то я буду лишь только смеяться. Небо будто наседало на плечи, а спину жгли десятки пар глаз. Подошвы буксовали время от времени, будто что-то давило вниз, продавливая под своей тяжестью, и так можно было бы запнуться и во второй раз, но здесь не было места этому. Впереди плакали по чему-то женщины, с перекошенными лицами и замерзшими кончиками носов. Не плачьте зазря, а плачьте о себе и о своих детях, ибо приходят дни, в которые начнут говорить горам: «падите на нас» и холмам: «покройте нас», ибо если с зеленеющим деревом это делают, то с сухим что будет? Глаза Сая в толпе отворачивающихся спин горели особенно ярко. Распахнутые, отвергающие, сужающиеся в бесконечности. Нелегко разочаровываться в людях, когда только начал их понимать через столько лет вынужденной социальной депривации. Третье неслучившееся падение почему-то казалось самым длинным. А потом глаза сменила очередная спина, и следом — черное пятно чернил на дырявых джинсах, где колено было обтянуто лишь кожей, без слоя укрывающей ткани. Но и сколько бы на себя одежд не надевал, всё равно казалось, что тебя раздевают, и видят нагим. Прости им, ибо они не знают, что делают. Предгрозовое небо над резиденцией вдруг распалось, выветрилось и затянулось синей пылью. Фигура Ямато в фарфоровой маске проводила до кабинета Цунадэ-самы, не проронив ни слова.

***

Пустые коридоры встретили на обратном пути, стоило перешагнуть порог её кабинета. Тогда я остановилась лишь раз: распутать провода наушников у залитого светом окна, но пара секунд тишины обернулись катастрофической неудачей. — Привет. В тени безлюдных закрытых дверей, половина безэмоционального лица смотрела на меня через чур потеряно для будущего Шестого Хокаге. Здорово, что раньше я не чувствовала из всего мира только его, а теперь — весь мир. — Доброго дня. И, заложив наушники в уши, пошла дальше, пересекая наши пути и разводя их — мне нужно было сворачивать налево, ему — направо.

IV

Ветер сорвал часть фотографий, а половину растрепал, на дереве, что служило в квартале уголком жизни, запечатленной на бумаге. Поваленное некогда мною дерево в порыве гнева начало порастать сырым мхом, и больше походить на естественно помещенную сюда скамейку. Перетяжки лампочек мигали, часть куда-то пропала — видимо, унесённая ветром — флаг, висевший у ворот, валялся грязным мокрым комком теперь уже под ними. Выключив музыку в кармане, присела на крыльцо, где всё вернулось на круги своя. Саске, не поворачивая на меня головы, протянул сигарету. Так в тишине мы разделили по одной. — Выглядишь так, будто сейчас подохнешь, — и беззлобно фыркнул. — Ты выздоро… в смысле, не заразишь никакой дрянью? Отрицательно покачала головой, сворачивая провода аккуратно в карман. Дыра в моём окне, пробитая камнем с соседнего дома, была аккуратно заделана полипропиленовой плёнкой. Всё вокруг перед глазами вообще будто было обтянутой точно такой же. Молча скурили по второму кругу, пока он не протянул мне кофе, который я не пила шестую часть лета, пожалуй. — Горячий. Возможно, он правда был таким, как предупредил Саске. Но единственное лишь, после пары глотков, я окончательно перестала чувствовать присутствие фильтра, раньше вечно прилипающего к нижней губе. Смахнула оба манжета вниз, чтобы не пачкать падающим пеплом. Протянула Саске обратно кофе. — С рукой что? Глазницы по привычки задали ход вправо, и в этот раз не ошиблись. На внутренней стороне запястья расцветала алым полоса, как от ожога решёткой для барбекю. — Хм. Под ней розовым отменно просматривались выпуклые следы ногтей — больше когтей, как от человеческих рук, которых пытаешься удержать в порыве гнева. Например, Наруто. Перекинула фильтр в пальцах поудобнее, поднося к внешней стороне второй ладони. Прижала тлеющим концом. И ничего. Саске пихнул меня коленом. Так и пришлось прекратить. Однако след, наконец-то, остался. Однако Саске, вместо пару матерных, заимствованных у меня, высказался лишь одним словом с самой искренней в мире интонацией. — Понимаю. Затоптав окурок, пошире расставил колени, чтобы опущенные плечи выглядели максимально правдиво, а свисающие локти — как само собой разумеющееся. — Так… проебаться надо ещё постараться. Но у меня вышло. Челка, выбившись из-за уха, упала ему на тяжелые прикрытые веки. — Кажется. Можно было ужаснуться с одного лишь представления о том, что произошло. Можно было бояться услышать, что он скажет дальше. Можно было подобрать лишь одну подходящую фразу: прости, Саске. Прости меня за то, что я даже не удосужилась спросить, что у тебя происходило в жизни, вместо этого лишь осыпая претензиями, что унылым гавном ты надоел ходить. Прости, что слишком увлеклась иллюзией собственной жизни, незаметно для себя отдалившись от дверей соседнего дома. Прости, что не спрашивала, прости, что не была рядом, когда тебе это нужно было, проводя время то на лугах, то на море, то на чьей-то кровати, засыпая спокойным сном в чужих теплых объятиях, пока тебе было больно и плохо, а я даже не думала об этом. Блять. Прости меня, что я с крахом завалила миссию названной старшей сестры, что пока я спала с твоим старшим братом, где ты вообще был? Один, погрязший в муках и боли, таща на себе неизмеримый для ребенка груз в одиночестве. Блять. Это вообще считается за инцест? Блять. Как я вообще могу тебе что-то дать чистого и важного, если я есть запятнанное дерьмо ячейки общества, и то, неполноценное. Прости, что не поняла. Прости, что не заметила. Прости, что мои глаза были в заднице. Но после драки кулаками не машут. — Представляешь, я… как сопливая девчонка в любви признался прямо во время… Ты поняла. Я даже кивнуть не смогла. Саске подкурился третьей. — И после этого всё… просто покатилось к чертям. Всё стремится к форме шара и после скатывается в одну и ту же яму. — Я вообще не понимаю, как это получилось. Как… это из меня вырвалось. Саске глубоко затянулся. — Вообще уже ничерта не понимаю. Стряхнул пепел, пальцами ненастоящей руки продевая волосы насквозь. — Я так, блять, чертовски устал. Понимаю. — Он… ничего не сказал в ответ, и это выглядело так… больно, блять. И не говори. — Я особо внимания не придал, но… вот бывает же, чувствуешь, что что-то не так. Точно. — Вообще, знаешь, поймал себя потом на мысли, что я просто шлюха какая-то. Точно. — Причём уродливая такая, с отклонениями на всю башку, раз пялю кого-то в задницу. Точно. — Да и… Саске затянулся. — Всё просто как будто распалось. Отдалились так… что дальше, кажется, уже просто некуда. И чёрт меня за язык тянул. Всё складывалось вполне приемлемо. Глубокий длинный затяг. — Одно дело просто время проводить, как… Да похуй. Я итак знал, чем всё закончится. Но… Глубокий длинный затяг дважды. — Ощущение использованности не оттирается. Для нас никогда не было никакой надежды. Саске цыкнул, тряхнув пальцами — окурок, дотлевший до края, обжег костяшку. — Наверное, стоит сделать вид, что всё это было не по-настоящему. Бывает, вселенная наделяет человека сложной судьбой, из-за которой он взращивает в себе остроумие, моральную силу, умение постоять за близких, даёт ему сильнейший магнетизм и харизму, выделяет в любой компании, а люди неосознанно хотят быть ближе к нему, похожим на него, слушать его, внимать ему. А человек, вдруг, держится отчужденно, закрывается от внимания, теряет знакомых и друзей исключительно по своему желанию, уходит в себя. Вселенная, которая уже не знает, как дать человеку понять, что он лидер, старается постоянно его направлять туда, где толпы жаждущих людей, страдальцев и потерянных душ. А человек общаться вдруг и не хочет, просит вселенную уже в конце концов перестать. Он просто хочет потерять всё и не хочет уже выходить к толпе, показывая себя, как в цирке или зоопарке, чтобы выжить. И тогда сильнейшее проявление их силы стекается к высказыванию своего мнения, которое — вдруг — меняет мнение целой толпы, при попытке защитить кого-то. Но человеку-то уже и плевать. — Дерьмо. Саске был близок к смеху. — И всё? Никаких нравоучений, пламенных речей о возможности всего и вся, лекций и убеждений, что надо собраться, идти и действовать? Или там, — Саске затянулся, — рассуждений о том, что это я его не так понял, или что кто-то из нас должен кого-то спасти, и в этот раз мне надо быть понастойчивее в своём спасении его? Откинулась немного назад, чтобы взять кофе со стороны Саске. Так и не поняла, есть в нём молоко, нет ли, сливки или это просто чёрный, но курить после него было как-то привычнее. Саске, поглядывая за каждым движением боком из-под чёлки, по-настоящему ждал. Клацнув крышкой зажигалки Шикамару, подкурилась. На улице было уже не так прохладно, но дым вместе с паром клубились вокруг нас двоих на крыльце дома через дорогу от моего. — Допустим, ты можешь спасти всех, Саске. Бесцветные верблюды на фильтрах его сигарет смотрели на меня молитвенно-жадно. — Но кто спасёт тебя? Фиолетовые разводы его глаза, проглядывающие из-под волос, будто тоже были затянуты плёнкой, стоило мне, наконец, повернуть на него голову. Он смотрел снизу-вверх, поджав шею, моя же лежала на такой прямой, от которой можно было переломиться при резких движениях. — К тому же, всех не спасти. Саске, отвернув голову вместе со мной, кивнул. Теперь мы рассматривали крыльцо моего дома, где как-то дремал Акамару, устав от жары. — Слышал историю эту про тебя. Лесбиянка ты у нас значит, да? — Саске хмыкнул. Я кивнула. — Н-да, — стряхнул пепел, — если уж мне понадобилось столько времени понять, хотя бы вообще отличие между би и панами, то куда обывателям. Я кивнула. — Полнейшее дерьмо. Я кивнула. — А у тебя что? — Что? — Случилось что. Ох, а с чего бы начать. — Такая же хуйня. — В смысле? — Саске снова хмыкнул. Иногда, когда дерьмо уже переливается через уши, стоит просто этому улыбаться. — Точь-в-точь. — Так ты всё-таки нашла какую-то даму сердца, да? — Саске толкнул меня локтем в бок. — Понятно, чего слухи пошли. Но это не Ино же? Я кивнула. — И что ты? Тоже в любви призналась? Я кивнула. — А она? Коротко пожала плечами, стряхнув пепел нам под ноги. — Ну, слушай, — Саске затянулся, приподняв голову, — что же там за цаца такая с короной, что тебя решила отшить? Господи, неужели всех этих слов он нахватался у меня. А вообще, выглядело так, что мы правда с ним родственники, пусть и очень далекие. Это могло было быть даже смешным. Это и правда было смешно, от совпадений до абсурдности, от дублирования ситуации до дерьмовости исходов. Учихам любить противопоказано. А мы пытались проскочить без рецепта, как зайцы в автобусах. Но двумя кривыми гвоздями доску не прибьешь. — Надо же было так… — Саске снова протянул мне кофе. Совпасть, ага. — И, как видишь, гомофобы проснулись тут же. Хуёво, конечно, что тебе это перепало. А я тебе говорил, что не надо здесь этим светить, видишь, к чему привело? И как ты себе представляешь теперь Седьмого Хокаге с мужем вместо жены? Хуёво, конечно, что мне это перепало, только лишь руки мои чисты. Как и банальная, скучная, безынтересная гетеро-история. Только смысла кому-либо что-то доказывать никакого. Пусть повисит и это за моей спиной в том числе. Всё лучше, чем на плечах Саске, похудевшего до впалых щёк. — Нужно прекратить романтизировать чувства людей, влюбленных невзаимно. Саске молча почесал бровь, стараясь не ткнуть себе сигаретой в глаз. — Разве не хуже тем, кто должен страдать от невозможности принять эти чувства? Саске поджал губу. Правдивость моего умозаключения слишком громко аукалась в пустом квартале. Я знала людей, в душе которых была целая Вселенная. Она неизмерима, бесконечна и глубока. Только вот никому до неё нет дела, хоть убейся. Поэтому нужно перестать романтизировать глубину человеческой души. Всем плевать. Никому твои глубинность и особенность не нужны. Ты нужна всем только, когда ведёшь себя, как клоун, но когда у тебя проблемы — всем насрать. Но разве тогда в ответ нужен хоть кто-то? — Я нихуя уже не понимаю, — Саске хрипло вздохнул. — Я как будто себя потерял, знаешь. Мы… планировали вместе строить новый мир, где нет места всей этой боли и страданиям, где всё будет так, как хотим только мы. Он обещал мне, что я больше не буду один. Мы должны были вместе делать то, о чём клялись там… в Долине. А в итоге, — Саске затянулся, — нихуя не изменилось. Передала ему кофе обратно. Всё равно вкуса никакого. — У тебя бывает такое, что не знаешь, где и как именно себя найти? Кто ты и что ты? Зачем? Я снова молча кивнула. — Устал в этих стенах. Я так, блять, устал. Осень смотрела на нас свысока с пониманием. — На Обон я… ходил к тому месту, где Нии-сан… Как я могла проебать и это в том числе. Я даже примерно представить не могу, что нужно сделать, чтобы всё это возместить. — Герб покрасивее сделал, чтобы как захоронение было. И вот думал… Если бы я могла чувствовать боль, я обязательно почувствовала. — Что я вообще делаю? Что я должен делать? После всего. Всё какое-то дерьмо на дерьме. Ничего не выходит. Потому что есть вещи, которые как бы ты не старался исправить и изменить, они будто уже написаны по какому-то сценарию, который никак не перепишешь, как бы ты не бился. А когда ты обещаешь, что всё будет хорошо, ты встаешь на позицию провидца, но никакой уверенности в том, что так и будет, нет. И как бы ты не пытался, что бы не делал, ты обещал. И получается так, что наобещал зазря. Я знала, что будет и как будет, и пыталась делать всё, чтобы это исправить. Я правда пыталась, Саске. Я пыталась, Саске, правда. Но богом мне не быть. Да и Дева Мария из меня хреновая, к тому же, та была девственницей, как говорят. Но раз она была таковой, то у Иисуса могли быть лишь ХХ хромосомы. То-то он вёл себя как типичная мать, пытался всем помочь и наставить на истинный путь. Так может сын Божий вовсе и не сын? Тогда и каждая травма — это не только всё то хуевое, что ты пережил, но и то хорошее, что с тобой не случилось. Поэтому возьми своё разбитое сердце и преврати его в искусство. — Не любит эта деревня Учих. — Ага, — Саске кивнул. — Отторгает. — Верно. Под подошвами наших ботинок росла стопка окурков. До урны никто идти не собирался. Сжигать их тем более. — Хочу на мир посмотреть. Может, хоть там найду… что-то. Всему свое время, и время всякой вещи под небом. Время разбрасывать камни, и время собирать камни. Время обнимать, и время уклоняться от объятий. Время искать, и время терять. Время сберегать, и время бросать. — Пойдём. — Куда? — В мир. Саске прижал грудь к коленям, чтобы заглянуть мне в лицо. — Если хочешь. Выгнул бровь. — Давно пора мне в другие скрытые страны нанести визит. Райкаге приглашал. Выгнул вторую. — Если хочешь. Нахмурил брови. — Я уже обо всём поговорила с Пятой. У меня от неё уже есть пара личных заданий. — Серьёзно? Я кивнула. — А тебе что-нибудь придёт от будущего господина Шестого с её поручения. Саске молниеносно подкурился, усаживаясь обратно. — В деревне мне сейчас не рады. — Мне тут не рады почти с рождения. Кивать я не стала, лишь провернула в кармане зажигалку Шикамару. — Во внешнем мире красиво? — Да. Саске кивнул. Между нашими плечами зарастала пропасть, одновременно с этим расширяясь вглубь. — Когда уходим? — Хоть сейчас. Саске снова кивнул. — Кот может у Неджи пожить. Хоть не так одиноко будет. — Карасу или Хьюга? — он почти ухмыльнулся и почти беззлобно. — Сакура послезавтра на стажировку уезжает. Попрощаешься? — Да. Солнце катилось по низкой дуге, посекундно застревая в текстурах неба. — А ты? С Наруто попрощаешься? Хм. — Он же всё знает. И про Акацуки, и фамилию твою, и ориентацию. И что с башкой у тебя беда. Кстати, что Пятая сказала про Акацуки? — Она догадывалась. Саске кивнул. Затянулся. — Удачно, что всплыло сейчас. А не в самом начале. Так бы… ни Союза, ничего вообще не было. Кивнула я. — А так уже поздно сейчас. Ничего тебе сделать не могут. Но это не отменяет национального презрения и вражды простых людей. Интервалы молчания удлинялись. Кофе заканчивалось, аккуратные стопки окурков росли. Вот мы и вернулись к началу, только вместо окраины — возведенное независимое государство, а вместо камер — одно крыльцо на двоих в мире, полного ненависти, и даже в отсутствии камер свобода казалась меньше, сжимаясь удавками на шеях и серой в груди. — Ты серьёзно из-за неё так убиваешься? Вообще ничего не говоришь. — М? — Прям настолько сильно в душу запала? — Да. Я кивнула. — Запала. Саске вздохнул. — Уверен, она ещё пожалеет, что тебя отшила. Не убивайся ты так. Найдёшь ещё себе достойную женщину. Как легко в тебе разглядеть замечательность, Саске, и как сложно тебе бывает пытаться её в себе скрыть. Он поднялся на ноги, смахнув пепел с брюк. Забрал все бычки, стопкой сбросил в урну. — До Какаши схожу. М. — Кстати, он что? М? — Вы же вроде общались с ним. Как у вас сейчас? Мм? Саске вдруг резко обернулся, будто его кто-то хлопнул по спине. — Ты что там, очередное привидение увидела? А? И, хмыкнув, шагнул за ворота. Глазницы окаменели. В груди что-то задувало на продрогше-осеннем.

IV.I

Карасу пулей забежал в дом, стоило его спустить с рук. Неджи совестливо сам смастерил ему когтеточку, совершенно искренним радостным взглядом провожая живое существо, скрасившее одиночество его дома. Ответственно задал ряд вопросов, что ест, как ест, есть ли аллергии, нужно ли давать какие-то лекарства и как часто нужно для профилактики водить к ветеринару. А потом, наклонившись, крепко меня обнял. — Я ни за что тебя не осуждаю. Чужие руки безвольными тряпками болтались вдоль туловища на ветру. Пустые глазницы холодил сгорающий в желто-оранжевом сентябрь. — Я был и похуже. Не мне судить. Вот поэтому ты и в отделе Итана. — Обещаю следить за котом. Дверь в квартиру Наруто была заперта, а внутри было пусто. Хозяина дома не было, поэтому пришлось оставить полугодовой запас химозной быстрорастворимой лапши у него на коврике перед порогом. Наощупь дверь была никакой, пока я лепила на неё стикер с кратким «кушай как следует». Взаимосвязи между прощальным посланием и дарами на пороге не было никакой. Да и смысла тоже. Дверь в квартиру Наруто отверженно (беззвучно) истошно орала, что не нужно за ним идти. Наруто сам уже давно заблудился. Сакура, вздохнув, вцепилась в чьи-то бесформенные плечи, оставляя на виске в волосах солёные крупные капли. — Это несправедливо. Приглушенный промёрзший усталый голос говорил слишком искренне. — Почему всё так? Потому что иногда нам приходится играть те роли, которые мы не хотим. Но они просто нужны, для чего-то или для кого-то. — Удачи на стажировке. — Спасибо. Вытерев щёку рукавом свитера, Сакура всё никак не могла отпустить моё пальто. — Береги себя. Ладно? — Передавай привет Итану. Я могла бы сказать, подбодрить её, пусть и своеобразно, что, может, там и жениха себе найдешь, но я решила больше не давать никаких обещаний, потому что я не хочу больше врать. Или просто уже не могу. Шикамару, уложив ладонь на чье-то плечо, крепко сжал моё пальто. На деревянной веранде перед сёдзи аккуратно лежали две плоских макуры, а между ними — низкий столик на круглых ножках с узнаваемой доской. Складывалось ощущение, что шоги тут стоят вот так вот всегда, готовые, что в любой момент за них сядут, решая логическую задачу, оставленную с прошлого месяца. Только людей за ними больше не было. Фильтр, как обычно это бывало по холоду, прилип к нижней губе, пока Шикамару, сердечно цыкнув, притянул меня одной рукой к себе, придерживая ладонью за макушку. Нашёл себе подставку. Очень удобно. Только вокруг — не архив, и никаких дел генинов нет, лишь сырая осень, где всё вернулось в начало. С дерева памяти взяла лишь одну фотографию, где мы с Саске, выказывая своё нежелание фотографу, душевно показывали средние пальцы, искренне пребывая живыми и более настоящими сидя на карточке, чем сейчас. Печати, расфасованные по карманам, рюкзак на одном плече, моток наушников. Саске встал по правую руку, ненарочно оттягивая её на крайней сцепке чуть на себя вбок. Я даже и не заметила. — Неплохо. Поднял взгляд на запечатанные ворота, осматривая защитный барьер. Никто бы не смог сюда войти, потому что это место наше, и когда мы сюда вернемся, оно сохранит себя именно в том виде, каким мы его оставили. Всё было перетянуто от и до, а сверху для особо слепых — знак запрета прохода. — Пожили, и хватит. Саске, соглашаясь, кивнул. Вороны, рассекая воздух над нашими головами, будто тоже стремились отсюда свалить. Все до единой. Так, в наступающих сумерках, они проводили нас окольными путями до скалы Каге, чтобы оттуда свернуть на побочный боковой выход. Саске уверенно шагал туда, но мне туда не нужно было. Вежливо остановив его ладонью, указала взглядом на лицо Третьего. — Что? Повернулась к скале спиной. — Что опять? И, пока отрешенно пожимала плечами, стая ворон, как по единой команде, от всех своих искренних вороньих душ, гадила на голову Третьему, истошно каркая, как на кладбище, завидев сердцевину гнильцы среди мёртвых и живых одновременно. И пусть своих крыльев я больше не чувствовала, они были ими. Чёрными, взъерошенными и бесконечно свободными. Ведь я буду сидеть, когда все будут стоять, стоять, если все будут сидеть, молчать, если все будут проклинать и плевать в спину. Я бы могла сказать Саске, что ему нечего бояться, когда я рядом, пока мы удалялись к центральному входу с развевающимися на ветру чёрными полами. Но предпочла промолчать. К тому же у развилки в километре от деревни мне нужно было сворачивать налево, ему — направо. Он до последнего ждал, что я сверну туда же, куда и он, остановившись и всматриваясь мне в спину. Хоть и прекрасно понимал, что это не так. — Эй. Я развернулась, в пленке сумерек рассматривая сбитую на одном глазу чёлку. — Я правда не знаю, что это за девушка, из-за которой ты... Вытащила и второй наушник тоже. — Но мне как-то мой друг сказал одну вещь. Над деревней больше не летали вороны. Все они прокладывали мне путь далеко вперёд. — «Сучки приходят и уходят, но ты знаешь, что я останусь».