Сборник драбблов

— Холмс, Холмс, очнитесь! Судорожный вздох, словно он рыба, выброшенная на берег. По вискам градом катится пот, так, что насквозь промокла подушка. На него внимательно смотрит Карцев, всё ещё продолжающий держать за плечо. Нет, он не просто держит. Легко надавливая подушечкой большого пальца на плечевой сустав, он поглаживает, словно это поможет успокоиться. Неизвестно, была ли в этом заслуга доктора, но Шерлок действительно немного успокаивается — перестаёт судорожно хватать ртом воздух. Морок кошмара отступает так же резко, как и явился перед ним - Холмсу показалось, что всего лишь на долю секунды прикрыл глаза, а тот был уже здесь, словно ждал этого момента. — Вы снова кричали, Холмс, — Карцев не говорит с укором. Скорее... с пониманием? Вроде бы и констатация факта, но без равнодушия врача, ставящего диагноз. Он помогает подняться с кровати и бережно обтирает полотенцем вспотевшее и успевшее покрыться мурашками тело Холмса. Ненадолго куда-то уходит, и время его отсутствия кажется для продолжавшего нервно стучать зубами Шерлока вечностью. Дошло просто до абсурда - он боится моргнуть, только бы кошмар не явился снова. Но Карцев вскоре возвращается, неся чашки с чем-то горячим. В комнате тошнотворно запахло лекарствами. — Я не хочу, чтобы вы травили себя лауданумом, — говорит он, протягивая чашку. Холмс берёт, но резко одёргивает дрожащие руки. Стенки чашки нагрелись и обожгли пальцы, но Карцев держит её, словно не замечая этого. — Это сбор из успокоительных трав. Валериана, донник, чабрец, пустырник. Не такое сильное, как лауданум, но тоже действует неплохо. — Thank you, — сбивчиво и кратко произносит Холмс, теперь уже осмотрительно взявшись за изогнутую ручку чашки. Он дует на дымящийся напиток, стараясь не вдыхать лекарственный аромат, и пьёт, цедя сквозь зубы, уже не боясь обжечься. Чай ужасно горький, и пить не кривясь не выходит. Холмс делает несколько глотков и закрывает рот рукой, заставляя себя подавить тошноту. — Кошмары... они у каждого свои, Холмс, — философски отмечает Карцев, отпивая из своей чашки. — И либо вы их принимаете и живёте с ними, либо сходите с ума. — Иного не дано? — с безнадёжностью в голосе спрашивает Холмс. Карцев пожимает плечами. — Если бы я знал, Холмс, — доктор глядит на него, затем переводит взгляд на свою опустевшую кружку. — Могу лишь сказать, что кошмары показывают нас настоящих. Наши слабости. То, чего мы действительно боимся... — А что именно снится вам? Карцев улыбается одними уголками губ. — То, что я уже видел. Видимо, не хочу, чтобы оно повторилось вновь. Холмс понимает, что больше не ощущает той внутренней дрожи, которая волнами расходилась по всему телу. Руки сжимают кружку уверенно, и зубы не стучат друг об друга, выбивая предательскую дробь. — Я принесу вам другую подушку, — вдруг говорит Карцев. — Эту можно выжимать. Он уходит, забирая с собой чашки. Но Холмс, снова оставшись один, теперь не боится моргать. Ему становится спокойно. Теперь к приходу кошмара он готов. Но всё же просит доктора ненадолго остаться. Он не уверен, что сможет справиться. — Я останусь, посторожу ваш сон, — с какой-то странной лёгкостью соглашается Карцев. Но в ту ночь кошмар больше не являлся.