Доказательство (не)виновности

      Цзян Чен не был уверен, что всё в порядке, когда они покидали Юнь Мен, а разговоры, гулявшие в колоннах направленных с наследниками слуг и немногочисленных адептов, его беспокойство подогревали. До Нечистой Юдоли было около двух дней пути, если не торопиться, и дорога вела в основном через леса — кто-то из старших радостно заверил товарищей, что обороняться и отступать будет удобно, а следом подметил, что и главам ордена стоило укрыться в другом месте. Укрыться от чего? От кого обороняться? Наследника ордена терзали смутные сомнения, ощутимо подогреваемые спешкой, с которой мать собирала прошлым утром адептов в дорогу, и тем, что отец пребывал в очень мрачном настроении, хотя и вернулся из Безночного Города с отобранными у учеников орденов клинками. Идущая рядом с ним Вей Ин казалась раздавленной, бледной, болезненной, но упорно игнорировала попытки брата усадить себя в повозку, где без зазрения совести обустроился ХуайСан, строчащий на выданных ему картах и бумажках какие-то замысловатые схемы. Подле него уместились заинтересованный, но слишком праздный мальчишка из ордена Цин Хэ Не (один из извечных спутников лучшего друга, но менее противный, больше напоминающий ребёнка), праздно болтающий ногами и недовольно причитающий, что молодой господин занят бесполезным делом, и Лань ВанЦзи, чьи ноги ещё были недостаточно крепки для длительных пеших путешествий. О чём он спрашивал наследника Не ВаньИн уже не слышал и не то чтобы сильно хотел: подслушивать чужие разговоры было неправильно, глупо и недостойно наследника великого ордена. Прерывать их он тоже не решался, хотя вопросов было много — начиная с того, почему их отправили именно в Нечистую Юдоль и заканчивая тем, чем именно занят лучший друг, обычно предпочитающий чтение стихов и роспись холстов разноцветной тушью любой трудной и важной работе…       Он не собирался мешать, но когда Вей Ин внезапно сильно поджимает губы и сильно всхлипывает, цепляясь за руку брата, юноша понимает, что всё же придётся: он решительно не знает, что делать, что происходит, и всё ли в порядке, поэтому лишь и может, что приобнять сестру за плечи, прежде чем ускорить шаг и едва ли мягче, чем мешок с корнями лотоса, приподнять на ступеньку телеги и толкнуть прямиком в лучшего друга, который определённо со странным состоянием девушки справился бы лучше. Усянь удивлённо раскрывает глаза и, кажется, краснеет, давя новый всхлип. Цзян Чен же лишь тихо фыркает и в один прыжок оказывается на дощатом дне телеги с тряпичной крышей, грузно падая на скамейку рядом с ВанЦзи, оставляя Вей Ин на попечение ХуайСана. Мальчишка из Не, до этого спокойно валявшийся на этой самой скамейке, поджимает под себя ноги, резко вскакивая и, возмущённо фыркнув, освобождает место, оставляя квартет знатных господ наедине друг с другом. — Лао Вей, что такое? — быстро найдясь, пытается завязать разговор ХуайСан, и тут же ловит хмурое выражение обоих юнош напротив него. Волнуются. И оба ведут себя так, будто вот-вот кинутся на кого-то… Только этого им не хватало! — ВанЦзи-сюн, Цзян-сюн, успокойтесь. Вы нагнетаете! Ох, была бы тут дева Ло… — А-Сан, я в порядке! Правда! — Затормозив на минуту и прильнув к теплу мягко улыбающегося друга, прерывает его УСянь. ВаньИн видит, как она старается натянуть на бледное лицо маску веселья, и удивляется, когда Лань Чжань опережает его, прерывая ещё не начатую наигранную тираду о том, что ничего не случилось: — Волнуешься. Это из-за госпожи Юй? — Наследник Цзян хмурится, не понимая, о чём речь, и какого чёрта этот тотем знает больше, чем он сам, но не встревает, ждёт. Молчание длится около минуты. — Я боюсь за неё, — честно сознаётся УСянь, поправляя заколку в аккуратно собранных волосах. Они ещё немного кучерявились на макушке после тугих кос, которые пришлось распустить на ночь во время привала. — Она буквально выгоняла нас из Юнь Мена! Что-то не так! Я думала над этим, но так и не поняла, что происходит… — Девушка мелко дрожит, и ХуайСан смыкает объятия плотнее, гладит её по волосам.       В телеге тихо, и УСянь позволяет себе рассказать, что её гложет, пусть и не сразу — ей неуютно и странно зябко, свои переживания девушка привыкла держать при себе. Она говорит, и слова льются, как водопад: они уже целый день в пути, завтра под утро прибудут в Цин Хэ, и там им будет безопаснее, но от кого? Почему в Юнь Мене опасно? Почему мадам Юй не поехала с ними? Почему отправила прочь только детей, женщин и тех, кто был обделён золотым ядром, за редким исключением провожатых? — у девушки было слишком много вопросов и слишком мало ответов, но их с лихвой заполняет внезапно помрачневший лицом ХуайСан. Он сильно сглатывает и крепко-крепко обнимает Вей Ин, прежде чем рассказать о том, что старший брат готовится к войне с Вэнями, что сейчас в Нечистой Юдоли безопаснее всего, и пообещать, что всё станет ясно, как только они прибудут в крепость. Девушку это не успокаивает, но дарит надежду, что всё станет лучше, что её неведение развеют.       До конца поездки УСянь чувствовала себя так, словно объелась пирожков с переваренным клейким рисом — тошно, мерзко. Ночью она не может уснуть, и искренне благодарна брату, после недавнего разговора точно так же побледневшего и растерявшего уверенность в том, что всё хорошо, который остаётся подле неё во время караула и молча приобнимает за плечи. ХуайСан мрачным, словно убитым горем, призраком всегда был где-то поблизости, но ни с кем, кроме адептов своего ордена, не говорил, и это заметно сгущало краски между ранее неразлучной троицей. У Вей Ин прибавилось причин для беспокойства, но говорить другу и брату прямо, что они бараны, она не собиралась. Не сейчас, когда у Цзян Чена померк взгляд, у неё на душе скребут не кошки — драконы, а ХуайСан на ночь берёт в руки саблю и уходит куда-то вглубь леса под чутким присмотром юркого ЦианСе.       В Цин Хэ они прибывают поздним утром, к началу дневной суеты в близлежащем городе, и уже на подступах их встречает делегация из крепко сложенных мужчин с саблями на поясе. В их числе адепты Цзян узнают АньЦина, буквально сияющего от какого-то непонятного восхищения, и помощника главы Не, ЦзунХуэя, к которому с непозволительно-странной радостью кидается ХуайСан, виснет на крепких плечах мужчины и в ответ получает крепкие объятия и тычок под бок. Советник приветствует младшего господина так, словно они не наследник и слуга ордена, а братья, и от этого ВаньИну не по себе, но он молчит. Вокруг статного не менее, чем Не МинЦзюэ воина собираются все адепты из Цин Хэ и с радостью преданных псов выполняют команды, распределяясь по пригнанным из Юдоли коням. Другие юноши и девушки следуют его указаниям нехотя, заторможенно, но тоже занимают положенные им места.       Всех, кто был способен заклинать сабли и клинки, посадили верхом, оставив горстку сопровождающих охранять караван с остальными, длинная колонна из всадников бодро направилась в сторону Нечистой Юдоли. Вей Ин искренне волновалась за то, как в седле будет держаться жених со своими сломанными ногами, но промолчала, заметив, как тот старательно сжимает колени на твёрдой коже, устраивая коня в самом конце, и сама направляет чёрную, как смоль, кобылу из центра в хвост, устраиваясь рядом. Для Лань Чжаня было ощутимо больно, уязвляюще сдавать позиции и не суметь держать темп общего строя, но от поддержки он не отказывается, лишь коротко кивая сбавляющей ход недовольной лошади УСянь, а следом и другим адептам Гу Су и развернувшему бодрому мальчишке из ордена Не, так же придержавших коней. Общий строй отдалялся до тех пор, пока не скрылся восвояси — отставшие адепты прибыли в Нечистую Юдоль, когда все уже спешились и бодро расходились, кто куда. Среди маячащих перед глазами фигур Второй Нефрит замечает высокую фигуру брата, стоящую подле мрачного, явно чем-то озлобленного главы Не, и на секунду теряет дар речи. — Брат… — М? О, точно! — вскидывается Вей Ин, на ходу спрыгивая со своей кобылы, и улыбается так счастливо и светло, что душу сводит судорогой. — Подойдём к нему? Вы ведь так давно не виделись! — Она оглядывается по сторонам и фыркает. — Мрачное место для встречи после разлуки! Хотя, впрочем, я бы удивилась, окажись стены расписаны иероглифами «фу» и «си»… — Мгм, — От слов невесты становится холодно. Счастьем и радостью от этого места не веяло, лишь кровью и потом. Они давно не виделись, это правда. Не говорили и того дольше. И место было скверное. — Я боюсь, что он не будет рад мне, — тихо сознаётся юноша, и надеется, что Вей Ин, машущая руками младшему брату, его не слышит.

***

— Они прибыли! — Раздаётся в тишине коридора громкий голос, а следом слышатся торопливые тяжёлые шаги, срывающиеся на бег. МинЦзюэ смотрит на вбежавшего в его покои слугу, как на тренировочный манекен для спарринга, и тот резко и внезапно бледнеет, но говорит точно так же, громко и внятно: — Глава ордена, ваш брат и адепты Цзян и Лань прибыли в Нечистую Юдоль! Мы готовим комнаты! И… Господин ЦзунХуэй велел позвать вас. — Ясно. Ты свободен, пошёл прочь! — Юноша осоловело кивает много раз, кажется, даже не считая, и в следующую секунду выбегает за двери. МинЦзюэ глубоко втягивает воздух и медлит с выдохом, усмиряя подорвавшееся сердце, прежде чем встать на ноги и оправить полы замявшегося после долгой сидячей работы ханьфу.       За спиной слышится растерянный вздох и шелест бумаги. Обернувшись, мужчина замечает, как СиЧень судорожно пытается поставить едва не попадавшие с полки свитки назад, и смотрит так потерянно, что кажется загнанным в ловушку кроликом, а не величественным заклинателем великого ордена. МинЦзюэ тихо фыркает и помогает ему расставить свитки, как те стояли до того и крепко хватает за руку, настойчиво утягивая за собой. Тяжёлыми шагами, молча, он ведёт гостя Юдоли к главной площади коротким путём, и отпускает узкую бледную ладонь лишь когда видит ЦзунХуэя, ведущего двух коней под поводья, и ХуайСана, нервно перекидывающего веер из руки в руку. Сглотнув, глава клана старается подавить пробивающую тело дрожь, но не может — чувствует, как морщинится кожа на спине и холодеют кончики пальцев на руках и ногах, а в груди что-то наливается тяжестью чугуна. Такой же, как когда уезжал — мелкий и напуганный, глазки бегают быстро-быстро, хитрые такие, живые, волосы растрёпаны, и веер этот дурацкий вместо сабли. Это точно его младший брат. Живой. Здоровый. Он наконец-то вернулся домой.       Вместе с тяжёлым вздохом мужчина делает несколько широких шагов и первым сгребает брата в объятия, утыкаясь носом в макушку, и только тогда слышит, как его — так привычно, но почему-то забыто! чёртовы Вэни, чёртово обучение, чёртовы обязательства! надо было отказаться, и к дьяволу все риски! — называют «да-гэ», чувствует родное тепло хрупкого тельца и крупную, похожую на приступ, дрожь, которой колотит мальчишку. «Он пережил слишком многое», — думает глава ордена, прикрывая глаза и слыша стук выпавшего из маленьких ладошек веера. — Ты дома, А-Сан, — тихо, непривычно для себя, хрипло говорит мужчина и впервые за долгое, чертовски долгое, время позволяет себе быть с ним мягким, целует пыльную макушку и гладит по спине, стараясь не вслушиваться в всхлипы. На душе удивительно пусто, словно стёрлись все эмоции, кроме тёмного, мрачного, неправильного покоя. Его брат жив, а остальное и не важно. Так быть не должно, но именно это он сейчас и чувствовал: полное равнодушие ко всем остальным прибывшим адептам. — Да-гэ-э-э, — воет юноша, наконец придя в себя и крепко-крепко хватаясь за спину старшего брата. Он так надеялся, что не заплачет. Сдержится. Сможет показаться перед братом достойно, чтобы тот почувствовал не жалость, а гордость. Чтобы показать, что он стойко справился со всем этим ужасом. Сможет показать свои карты, сможет доказать, что МинЦзюэ не зря обучал его тактике, что сможет рассказать, что пережили он и адепты Не, сможет показать, что не ослаб… Всю дорогу, в холоде и голоде, он держал себя в руках, успешно давил в себе удушающие порывы, но сейчас, в безопасности, в родной крепости, в тёплых руках, почему-то не смог сдержаться. Отвратительно! — Прости, да-гэ, я… Я такой бесполезный! Я так плохо себя чувствую! Такой слабый и… И… — Хоть что-то ещё вякнешь — ноги сломаю, — беззлобно, надломлено фыркает мужчина и ещё крепче сжимает его в объятиях. — Ты сделал достаточно. Я горжусь тобой.       ХуайСан окончательно теряет контроль над собой, всхлипывает ещё громче и рыдает в полный голос. МинЦзюэ не смеет прерывать его, тоже мелко подрагивая всем телом, почти в такт с бьющимся, словно загнанная в сеть нежить, братом и едва ли сам не роняет слёзы, крепко закрыв глаза и ровно, спокойно наговаривая А-Сану в макушку слова похвалы. СиЧень зажимает рот рукой на пару мгновений, сдерживая в себе рвущийся наружу порыв подойти к ним обоим и точно так же обнять, успокаивая, или достать Ле Бин — встретившись вновь, в родной Нечистой Юдоли, души братьев словно достигли единения, и это было поразительно и пугающе одновременно. Краем глаза он замечает, как на них смотрит ВаньИн, отрешённым, забитым взглядом, как понимающе отворачиваются адепты из Цин Хэ и как ошалело ловят его, наследника Лань, взглядом ученики из Гу Су. Среди юнош в белых одеждах Лань Хуань с отчаянным предвкушением, граничащим с необъяснимым восторгом, пытается найти брата, но не видит. Тогда старается различить среди буйства красок одежд разных орденов серо-красные одеяния его невесты, убеждённый, что раз тут Цзян Чен, то и его сестра должна была прибыть — если ВанЦзи и прибыл бы в резиденцию клана Не, то был бы рядом с ней, по-мальчишески преданный и восхищённый. И тут его снова настигает разочарование.       Душа враз становится холоднее источника в Облачных Глубинах. — СиЧень-гэ, — тихо всхлипнув, зовёт его всё ещё трясущийся, нервно утирающий слёзы, но явно посветлевший наследник ордена Не, — ВанЦзи-сюн прибудет позже… Через палочку благовоний, может, две… У него… Ноги… Тяжело держать быстрый темп. — Что с его ногами? — рвано выдыхает молодой мужчина, и делает пару шагов навстречу к младшему брату Не, укладывает с молчаливого позволения МинЦзюэ руки ему на щёки, почти машинально, как делал когда-то Лань Чжаню в детстве, растирает крупные слёзки и смотрит прямо в глаза. ХуайСан машинально делает шаг навстречу, едва заметно успокаивается. — А-Сан, расскажи мне.       МинЦзюэ осторожно заходит со спины к ним обоим, приобнимая за плечи, и уводит в сторону, подальше от любопытных глаз, и выглядит при этом так надломлено, что едва ли кто-то признал бы в разбитом и яростном взгляде общеизвестную твёрдость духа главы одного из самых воинственных орденов. Они занимают небольшую беседку у главной площади, и ХуайСан начинает рассказывать, тихо-тихо, словно боялся чего-то. По мере того, как события в его сухом и коротком рассказе сменяют друг друга, тем сильнее омрачается лицо его старшего брата и тем бледнее становится Лань Хуань. СиЧень машинально дотягивается до руки названного брата, крепко сжимает широкую ладонь в своей и сильнее тупит взгляд в пол. МинЦзюэ гладит его ладонь в своей и молчит, но от одного его грозного вида бросает в дрожь. Не прерывая грозного, тяжёлого молчания, мужчина падает на колени перед СиЧенем и перехватывает обе его руки в свои, прижимается к ним лбом. Кажется, он в чём-то клянётся, самому себе и заклинателю напротив, но вслух не произносит ни слова, спустя минуту снова поднимаясь на ноги и всматриваясь во вновь поднявшиеся ворота крепости. — Они прибыли. Идём, — говорит глава клана, и в его тёмных глазах снова плещется привычная решимость и праведный, суровый гнев, от которого мурашки бегут по коже. СиЧень кивает и поднимается на ноги, наблюдая, как недлинная колонна из всадников останавливается прямо перед постепенно опускающейся металлической стеной врат Юдоли.       Из беседки он уходит первым, срываясь с шага на бег, и пропускает момент, когда оказывается на первых ступенях, высматривая брата и то ли боясь найти, то ли потеряв от волнения трезвость взгляда. ВанЦзи сам делает к нему несколько шагов и они застывают друг напротив друга. — А-Чжань, — медленно, тихо произносит СиЧень дрогнувшим голосом и машинально тянет к нему ладони, но одёргивает себя. Понимает, что, кажется, не имеет права касаться его. Он их бросил. Ушёл, оставил в беде, и не важно, что по приказу дяди. Он, должно быть, плохой брат. — Я так рад тебя видеть, — Лицо кривится в привычной вежливой улыбке, но она тут же рушится, потому что сдержать рваный вздох, граничащий с всхлипом не получается. ВанЦзи хмурится, в его глазах отражается что-то смутно напоминающее боль и досаду, и отступает на шаг. Ох, конечно… Должно быть, зрелище преотвратительное… — Лани, — Фыркают из-за спины и СиЧень чувствует, как его с силой толкают в спину, и в следующее мгновение буквально налетает на младшего брата, машинально обхватывая его руками и, восстановив равновесие, чувствует крепкую хватку у себя на спине, не позволяющую отстраниться. — Если хочешь обнять брата — просто сделай это, А-Хуань. Хватит изводить себя.       Слова МинЦзюэ звучат в голове так громко и оглушительно, что кажутся своими собственными. Тихо повторив их, он жмурится и вжимает ВанЦзи в себя, словно стремясь оградить от всех бед и болей, и чувствует, что ему отвечают взаимностью. На глаза накатывают крупные слёзы, и СиЧень теряется в своих так долго подавляемых эмоциях: страх, скорбь, боль, радость, отчаянье, облегчение… Он закрывает глаза и улыбается, целуя брата в макушку, как это делал глава Не, и понимает, что это чертовски правильно, корит себя за то, что сам никогда так не делал, ограничиваясь поглаживаниями по волосам и улыбками — этого не хватало, это было нужно, и казалось самым явным проявлением заботы и нежных, трепетных братских чувств. Наверное, с надрывным нервным смехом думает он, стоит поучиться у А-Цзюэ, как быть хорошим братом.       Даже расцепив руки, они с Лань Чжанем не отпускают друг друга, в неприятной, но необходимой, чтобы собраться с мыслями, тишине следуя к одному из пустующих, отдалённых тренировочных полигонов. Там они остаются наедине и, зайдя на нетронутую траву не так далеко от песчаной насыпи, где проходили тренировки, садятся рядом друг с другом, и ВанЦзи машинально достаёт из бездонного рукава гуцинь, осоловело выигрывая на струнах свои чувства. СиЧень медлит, безошибочно угадывая в нотах смятение и радость, и достаёт ЛеБин, точно так же выдыхая свои переживания в музыку. Очень скоро мелодия двух инструментов сливается в одну, пронзительную, чувственную, и когда смолкают струны Лань Чжань судорожно стирает с щёк одинокие слезинки и укладывает голову на плечо к брату. На душе почти спокойно, у обоих — впервые за долгое время. — Для полного счастья не хватает дядюшки, — шёпотом говорит наследник Лань и проводит рукой по волосам младшего брата. — Расскажи мне, А-Чжань, как ты? Как себя чувствуешь? — Я в порядке, — негромко отзывается ВанЦзи и берёт брата за руку. — Прости меня. Мы… Расстались плохо. Я не должен был так себя вести. — Всё в порядке, — в ту же секунду отвечает СиЧень, снова целуя брата, отчего-то кажущегося таким маленьким и беззащитным, что хотелось укрыть от всех большим пуховым одеялом, как делала мама, и сказать, что никого тут нет. «Никого, совсем никого тут нет, слышите, ночные кошмары?» — говорит в голове её голос, и Лань Хуань улыбается, понимая, что тогда от ужасов прятало её родное тепло, а не набитая пухом ткань. Молчание длится долго, около палочки благовоний, прежде чем А-Чжань отстраняется от плеча брата, серьёзно заглядывая в светлые карие глаза своими. — Что такое? — Не МинЦзюэ? — Его вопрос звучит скорее утверждающе, и Лань Хуань теряется в догадках. Что именно? Что успел сделать или сказать глава Не, что во взгляде младшего брата так и сквозит что-то мрачное. — Он назвал тебя домашним именем. Ты отдал ему ленту?       Ох… Конечно. Он ведь ничего не рассказал брату.       СиЧень чувствует укол совести и улыбается виновато и надломлено, отчего у ВанЦзи щемит в груди от того, что он задел брата за живое, ранил. СиЧень подбирает слова мучительно медленно, и это осадком наваливается на них обоих. — Он любит меня, А-Чжань, — тихо отвечает старший брат, и плотно поджимает губы, — и я люблю его. Неужели это так… плохо? — Лань Чжань задумчиво тупит взгляд, прежде чем мотнуть головой. — Не осуждай нас, прошу.       ВанЦзи становится нечитаемым, словно камень, и Лань Хуань чувствует себя разбитым. Не так он хотел рассказать обо всём — не по воле случая, а целенаправленно, сосредоточенно, основательно подобрав слова и выбрав момент. Сейчас казалось, что даже дядя, ничуть не удивившийся и лишь тяжело вздохнувший, принял эту новость без столь оглушительного потрясения. Да, он был недоволен, но не винил племянника — понимал. ЦиЖень всё понимал, и лишь слегка упрекнул его в поспешности решений.       Снова стало больно — неужели брат за него не рад? ни капли?..

***

      Пристань Лотоса встретила второго молодого господина Вэнь тишиной журчащей воды и качающихся фиолетово-розовых бутонов. Вэнь Чао лишь презрительно фыркает и давит ногой один из слегка вылезших из воды цветков, сходя с лодки в компании молчаливого, осуждающего ЧжуЛю и ЛинЦзяо, недовольно фыркающей и кривящей лицо в таком же, что и у её господина, пренебрежении. За ними безликой толпой выходят охранники, и каково их удивление, когда на пороге их ждут двое караульных, в абсолютной тишине отворивших двери, ведущие в резиденцию ордена Юнь Мен Цзян. С совершеннейшем отрешением и заранее ощущаемым в душе триумфом, юноша проходит внутрь и с пинка выбивает дверь в главный зал, где его встречает молчаливая госпожа Пристани, лишь слегка приподнявшая взгляд от пиалы в своих руках и кивнувшая в знак приветствия. — Мадам Юй, вы знаете, что мы здесь делаем? — спрашивает он вместо приветствия и грубо падает на место главы ордена, прямо напротив женщины в фиолетовых одеждах. — Нет? Я вас просвещу: ваши адепты тренировались в стрельбе! На змеях, раскрашенных в цвета Ци Шаня! — Вы вините моих учеников в том, что им по сердцу цвета ордена Вэнь? — Фыркая, ЦзыЮань отставляет пиалу с чаем на край стола и смотрит прямо на незваного, но ожидаемого гостя. Тот теряет дар речи, лишь на пару секунд, но этого достаточно, чтобы в разговор встряла его пассия: — Они выказывают неуважение к нам! К моему господину и его семье! Хотят свергнуть! — Голос у Ван ЛинЦзяо противный, так и хочется шею свернуть. Мадам Юй душит в себе ярость, поглаживая любимое кольцо и хмуря брови. Надо было выждать момент. — Накажите их, мадам Юй.       В зал втаскивают нескольких мальчишек, раненых, измождённых, и у жены главы клана щемит сердце, а в душе закипает, как в котле супа, ярость, злоба, жажда крови. Она поднимается с места, подходит к глупым детям, смотрящим на неё виновато, с отчаянным страхом и слабо скрытой надеждой. Будь её воля — Цзы Дянь бы с треском свернул шеи мужчинам, на её глазах пнувших их в слабые спины, но надо было ждать. Держаться. Терпеть.       «Ради семьи, — думает она, отвешивая слабый, но звонкий удар одному, а следом и второму из адептов Цзян. — Ради ордена. Ради того, чтобы все выжили». — Глупые мальчишки, — рычит она, но ученики Юнь Мена ничуть не боятся, словно чувствуют, что ей тоже неприятно, больно, и злится госпожа не на них. Подняв каждого из них за грудки, она с силой выталкивает обоих на улицу, и смотрит, как один из караульных подбирает обоих и уносит прочь, словно сообразив, что случилось. — Что с них взять? Я прослежу, чтобы это не повторилось. — Разве этого достаточно? — Приподнимает бровь Вэнь Чао, и фыркает. — Они дети, — оборачиваясь к нему, звонко чеканит госпожа Юй, и ловит на себе тяжёлый, убитый горем взгляд ЧжуЛю, — если бы я убила их, в каком свете выставила бы себя? — В свете покорной слуги величайшего из орденов, — мурчит ЛинЦзяо, прижимаясь к своему господину, и выглядит такой слащавой и мерзкой, что Цзы Дянь, не убранный в кольцо, искрит сильнее прежнего, выдавая злость хозяйки.       Покорной слуги? — никогда. ЦзыЮань давит в себе ощущение ярости, сковывающей разум, и садится на место. Супруг с учениками уже должен был разобраться с отрядами Вэнь, обнаруженными с утра у второго причала, а один из старейшин — людей, заставших не одно поколение глав ордена, к которым обращались за советом в сложных ситуациях — перенастроить магическое поле. Мадам Юй молилась небожителям, просила о милости и помощи, выслушивая тщеславные речи незваных гостей, и всеми силами хватала сама себя за руки, сдерживая.       Терпение кончается там, где начинается разговор про смотровые посты и указание отдать Вей Ин в гарем второго господина Вэнь. Вот как, значит? Не успокаивает даже то, что прибежавший к ней посыльный нервно сообщает, что старейшина с задачей справился, но так же докладывает, что многие ранены, в том числе — глава. Хорошо. Большая часть плана удалась, а значит и дальше всё пройдёт спокойно. — Хотите посадить нас на цепь, как псов, — чеканит женщина, снова поднимаясь на ноги, — и сломать жизнь моей дочери, — Вэнь ЧжуЛю закрывает глаза, как монах по время молитвы, и ЦзыЮань громко хмыкает, кривя губы в усмешке. Цзы Дянь с треском опоясывает Ван ЛинЦзяо, и та с визгом падает прямо у ног госпожи Пристани Лотоса, с ужасом молит о помощи, когда искрящий кнут обвивает её шею, и под крик Вэнь Чао все, схватившиеся за мечи, замирают. Нужно было ещё не больше палочки благовоний, чтобы адепты заняли свои места на ключевых позициях пентаграммы вне резиденции, сейчас заполненной больше людьми в бело-красных одеждах, чем в фиолетовых, а после этого не нужно будет сдерживать гнев. — Назад. Все, — рычит, как речной дракон женщина и с силой хватает служанку у её ног за волосы. Та визжит хуже свиньи на убиенье, и от этого тошно, — Вэнь ЧжуЛю, заблокируй свои меридианы и медленно выйди вперёд.       Ночь и правда грозилась быть длинной. Тяжёлой. Слепящей от крови и боли. Её просто нужно было пережить, думает мадам Юй, наблюдая, как Сжигающий Ядра выполняет её команду, если она выживет сегодня, если план сработает — всё будет хорошо.