***
«Месяц, на саблю похожий, В небе повис над рекою, Веер, к груди прижатый, Один понимает: мольбою, Я гневу всеобщему каюсь. В блеске металла, предатель, Презренный, Лишь скорбью своей отражаюсь. » Он зря так легко согласился взять на себя роль крота, думает Мэн Яо, перечитывая строчки, только что выведенные не тонкой рисовой бумаге веера. Он зря затеял эту игру. Зря покинул место, ставшее домом, зря ушёл от людей, считавших его своей семьёй, принявших его, открывшихся ему. Он зря променял хорошее, то, что у него уже было, обретённое счастье, на лучшее — несуществующий мираж призрачной, давней мечты о признании. Отец сказал: «Ты хороший игрок, А-Яо, хорошо справляешься с отведённой тебе ролью», и тогда ему кажется, что всё так и есть — он играет, мастерски подстраивается под нужды главы ордена Не и его брата, угождает ехидным воинам, старается быть удобным. Да, именно так, отец, думает молодой человек, если ты считаешь этот талант достойным твоего сына, я приму его, как свой собственный, я покажу тебе, что наделён им. ГуаньШан сказал, что готов принять его, если «сын» — это слово бьёт по ушам, ласкает слух, но отзывается в груди скорбной болью по единственному искренне любившему его человеку, по матери, — сможет справится с поставленной задачей. Мэн Яо уверен, что сможет, уверен, что оправдает его ожидания — он докажет, что он достоин золота одежд Цзинь. Наконец-то сможет вырваться из круга стыда и всеобщей ненависти к себе, которой был окружён с рождения. Сможет исполнить заветную мечту — и свою, и матери! Сможет стать частью чего-то большего, сможет применить свои таланты не только в расчётах при весеннем доме и ведении отчётов о поставках в крепость. Он справлялся с ролью мальчика на побегушках всю свою жизнь — теперь ему дали шанс стать кем-то лучшим. Осознание, что играть на публику всё это время было без надобности, что всё это время он был искренен, приходит лишь тогда, когда он осознаёт, что под угрозой окажется каждая живая душа в Нечистой Юдоли: начиная с младших адептов, радостно носящихся по полигонам с тренировочными саблями, и заканчивая младшим господином Не, в отсутствие брата принявшего на себя ответственность за то немногое, что МинЦзюэ доверял ему безоговорочно. Представляя, как сейчас резвые дети трупами лежат на всё том же поле для боёв, видя перед собой ХуайСана, такого радостного и халатного, доброго, доверчивого, с закатившимися от боли глазами, с клинком в груди, и физически ощущая боль, смешанную с яростью во взгляде МинЦзюэ, представляя, как в его руках будет дрожать сталь сабли, как тот кинется в бой, напрочь забывая про собственную жизнь, которую тут и оставит, Мэн Яо понимает, что не хочет этого допустить. Не хочет видеть, как его дом становится пепелищем. С отправкой планов он тянет до последнего, и чувствует толику облегчения, когда глава ордена соглашается отослать младших адептов к чете Цзян, когда сам он говорит, что отлучится на военный совет. У него будет шанс сделать так, чтобы бойня не затронула… не затронула тех, кто не заслужил. Тогда ещё помощник главы Не давит в себе чувство, что кровь пустить должны были только генералам, надменным и тщеславным, что остальных он не считает достойными такой кары, но перебарывает себя: люди, которым он должен быть благодарен за приём, за тёплое отношение, будут в безопасности, а остальное неважно. Не важно, что улыбаться в тот день тяжело. Тяжело слышать ласковое, радостное «А-Яо», тяжело врать младшему господину, тяжело видеть, как ему тяжело с осознанием, что совсем скоро станет ещё больнее. Веер, даже с новой оправой взамен старой, даже исписанный новыми иероглифами, кажется чужим, хочется видеть его в других руках, изящных и не испачканных кровью, не тронутых мозолями. Примет ли молодой господин его извинения? Поймёт ли? Мыслей о прощении главы ордена он не смел допускать: когда он тогда, далёкие три месяца назад, слышит его громкий голос, велящий сейчас же уходить прочь, когда чувствует, что Бася в руках мужчины дрогнула, он понимает всё то, о чём сейчас сожалеет. Его золотые замки рушатся столь же стремительно, как возрастает в горящем взгляде МинЦзюэ ненависть. Лучше бы его зарубили на месте. Но Мэн Яо был жив, Мэн Яо добился одобрения Вэнь Чао, Мэн Яо имел честь встретиться с главой Вэнь лично. Он примет эту роль и сыграет до конца. Примет всю ту боль, что нужно перетерпеть для достижения цели. И с осознанием того, что его поддержат, что в клане Цзинь его поступок будет считаться геройским, а не подлым, ему всё ещё становится легче. Самую малость. И всё же следующее письмо, карту Безночного Города, он решает отправить не в Лань Лин — в Гу Су, на имя наследника Лань. Чувствует, что зря надеется на что-то, но всё же вскармливает в душе тщетную надежду не на прощение, на искупление и понимание. Нужно будет приложить к посланию письмо короткое, но ясное. СиЧень поймёт, от кого оно. Раз уж он жив, раз уж его тогда не убили, Мэн Яо будет хвататься за жизнь и призрак прощения. Так проще. — Мэн Яо! — зовёт его теперь уже единственный, озлобленный и яростный, наследник Вэнь. Стратегу отчасти радостно видеть, что его лицо опалено и изранено, фронт не щадил никого, а Вэнь ЧжуЛю не было рядом, чтобы защитить шкуру господина — он просто испарился. Отрадно знать, куда именно, и не говорить. — Чего ты застрял? Опять козни строишь? — Что-то в этом духе, мой господин, — поклонившись, отвечает юноша и прячет веер в складках ханьфу. — Я думаю, что знаю, как нам стоит поступить. От оскала наследника Вэнь мурашки бегут по телу, но молодой человек не показывает этого, с благодарностью и яркой улыбкой принимая довольное похлопывание по плечу. Всё скоро изменится, а пока он должен быть Вэнь Чао другом, должен быть доверенным лицом клана, должен играть. Пешка свергнет короля, добьётся признания. До этого осталось совсем немного. Совсем немного до сладостного мгновения, когда боль в сердце пройдёт.***
ВанЦзи обуревала тревожность, мерзкое трясущееся под рёбрами чувство, с тех самых пор, как они разделились со старшим братом, оставившим адептов ордена с ним и в сопровождении горстки доверенных лиц отправившегося по тракту — самому уязвимому, но быстрому, пути в Цин Хэ. Когда же его не встречают широкими и тёплыми объятьями, как обычно, стоит переступить порог, тревожность становится отчётливым беспокойством, а когда он не видит Вей Ин даже на тренировочном поле, его начинает обуревать откровенная паника: липкое, мерзкое, отвратительное ощущение, что что-то только что расплавилось, как металл в кузнечной печи, как стекло на углях. С мерзким шипением в учащённом сердцебиении он узнаёт от одного из старших адептов, что УСянь в лазарете, и испытывает странную смесь ужаса и облегчения: она жива, не ранена, но что-то определённо случилось, раз к ней приставили лекаря. С препятствием он сталкивается у дверей, ведущих в комнату невесты: Цзян Чен, озлобленный и нервный, смотрит на него, как на идиота и преграждает путь собой: — Тебе туда нельзя, — фыркает он, — как ты там сказал однажды? До свадьбы! Лань Чжань плотно сжимает губы, стараясь на хмуриться, нервно поправляет ленту на лбу и старается унять неприязнь к этому подозрительному и злопамятному юноше. Он имел на это право. ВанЦзи понимал негодование ВаньИна, как никто, даже если с его стороны это было непозволительной грубостью: в отличии от них с УСянь, связанных лишь помолвкой по сговору родственников, и тёплых, обоюдных, но ещё неокрепших чувств, Лань Хуань сам выбрал себе спутника, и точно знал, что не ошибётся, знакомый с избранником едва ли не всю свою жизнь. И даже если ВанЦзи боялся за брата, боялся, как бы он не остался в итоге один, с разбитым сердцем и раненой душой, не смел перечить — Цзян Чен же столь тактичным не был, не стесняясь и не боясь говорить вслух о том, что не доверяет ему, что боится, что сестру не осчастливит брак с «проклятым тотемом, с этим его стрёмным мгмканьем и вечным равнодушием». Но отступаться юноша не собирался. — Я волнуюсь, — спокойным тоном, но всё равно намного более уверенным, чем обычно, говорит молодой человек, и следит за тем, как вытягивается лицо наследника Цзян, — Я скучал. — И? — Хмурится ВаньИн, фыркая себе под нос и оглядываясь на запертые двери, словно рассуждая, всё ли он делает правильно. Проходит пара секунд, а у него перед глазами мелькают бесчисленные мысли и картинки. — К чёрту, — Махнув рукой, он кивает куда-то вбок, и отходит от дверей. ВанЦзи медлит не дольше секунды, прежде чем проследовать за сверстником. — Она спит, не буди. Есть разговор. Цзян Чен уводит второго молодого господина Лань во двор, запущенный, один из тех, что они не успели расчистить, и вполголоса рассказывает о том, что случилось: о тёмной энергии, о том, как Вей Ин подчинила мертвеца, и о том, что с тех пор Вэнь Нин корпит над очищением её меридианов, но ничего толком не помогает. Они говорят долго, основательно, не то выясняют отношения, не то ищут способ помочь одинаково дорогой для обоих девушке. ВаньИн чувствует, что должен довериться этому человеку. Да, они не ладили, да, ему очень хотелось разбить это вечно равнодушное лицо, чтобы не смел смотреть так противно, так разочарованно и безразлично на его сестру, буквально сияющую при каждой встрече, но довериться было необходимо: УСянь хотела приручить тьму, и этот Лань мог помочь. «Должен был», — думает наследник Цзян, хмуря брови. Должен, если хочет спасти невесту от падения в порок и мрак — Вей Ин не остановится, и в этом он убедился сразу, как та пришла в сознание после того злополучного патруля. Она сходу попросила бумагу и кисть, сказала, что у неё есть идея — уговоры брата, все его аргументы обрубала на корню. Цзян Чен смирился, и принял решение, что поддержит сестру во всём, вот только он не знал, как усмирять тёмную энергию — умел только уничтожать. Им был необходима помощь. — Если ты откажешь, я найду другого. Может, даже в другом ордене, — предупреждает Цзян Чен, складывая руки на груди. — Она боялась идти к тебе сама, настаивала, чтобы и я молчал. — Спасибо, — коротко кивает Лань Чжань, и его голос дрожит. Сжимая руки в кулаки, он тупит взгляд, прежде чем распрямить спину. — Это против правил. Но я согласен, — Прежде чем Цзян Чен успевает растянуть губы в самодовольной улыбке, молодой господин Лань поднимает руку вверх, призывая к молчанию, и продолжает, — если она отправится после войны со мной в Гу Су на лечение, и ты расскажешь, как пользоваться колокольчиком чистого сердца Юнь Мен Цзян. — По рукам, — коротко, довольно, почти урчаще, выдаёт молодой человек, вытягивая руку вперёд для рукопожатия. На удивление, отвращения он не чувствует, и голове не пульсируют мысли о том, как бы подправить физиономию жениху сестры. Цзян Чену противно признавать, но хорошее в нём перевесило плохое: да, он довёл Вей Ин до слёз, но он же задаривал подарками, он же писал ей короткие, сдержанные письма, он же согласился пойти против принципов своего ордена, чтобы помочь ей в безумной затее. Пусть живёт. Пока что. — И ещё кое что, — Внезапно прерывает идиллию ВаньИн, сильно мрачнея и отпуская чужую руку. — А-с. Как бы спросить… ХуайСан ведь сейчас в Облачных Глубинах, верно? — ВанЦзи кивает, и видит, как собеседник напрягается: — Я недавно получил от него письмо. Странное письмо. Без, ну, ты знаешь, наверное… Нет, не знаешь, — Цзян Чен рычит себе под нос, подбирая слова, и чувствует благодарность за то, что «этот невыносимый тотем» его не торопит. — Без его любимых шуточек, без легкомысленных заверений… Нехорошее письмо. Как он? ВанЦзи чувствует, что упускает из виду что-то очень важное, но всё же рассказывает, что молодой господин Не с головой ушёл в стратегии и изучение мелодий. ВаньИн выглядит дёрганным — Лань Чжань не уточняет, почему.