Нечистая Юдоль восстанавливалась постепенно. Медленно. Мучительно. Как положено после войны, отходя от прежних ран и трагедий. Жизнь в ней кипела и решительно, но тяжело бурлила плавленым металлом: плавно, мерно, на первый взгляд медленно, но на самом деле одно неверное действие — и обожжёшься. Работы было невыносимо много, но, честно признаться, так было легче. Работа отвлекала от всего того, что так или иначе надо было и обдумать, и осмыслить, и принять. Помогала окружить себя высокими стенами, едва ли не выше каменной кладки крепости, и сделать шаг назад из общего круга распалившихся с новой силой клановых разборок: «Вынужден отказать. Сейчас важнее восстановить порядок». И не важно — приглашение ли Цзинь ГуаньШана на скачки или же письмо из Юнь Мена с просьбой принять к себе на обучение нескольких учеников. Перспектива сближения орденов казалась ему очень благоприятным стечением обстоятельств, но не сейчас. Не когда они разорены, в горах показывается всё больше монстров, которых изничтожать во время войны было некому, когда на дорогах разбой и разлад в рядах.
Работа — это хорошо. Она сплочает людей, возвращает на свои места всё то, что было утрачено, помогает найти решение всем проблемам. Отвлекает и создаёт мираж, что всё в этой жизни наладится, стоит лишь восстановиться после боя — и ему, и адептам, и резиденции. Жаль лишь, что лучшим способом выплеснуть свой гнев и боль он всегда считал именно сражения.
Когда кисть в руках ломается, а на очередном отчёте остаются чернильные пятна, МинЦзюэ понимает, что каким бы мастером самоубеждения он ни был, как бы крепко не хотелось верить, что мирная волокита помогает прийти в себя, сейчас он скорее разозлится окончательно, если продолжит копаться в бумажках. Стоило припахать к этому младшего брата. Он, как ни крути, наследник. Ленивый и безалаберный, но способный наследник.
МинЦзюэ выходит во внутренний двор, не сомневаясь, что ХуайСан будет именно там. Приведённый в крепость ребёнок, всё время войны находившийся под чутким и строгим контролем няни, очень быстро стал любимцем всех женщин, младших адептов и, как ни странно, наследника Не.
ХуайСан, вернувшийся в Нечистую Юдоль сразу же, как беда миновала, и Вэни методично стянулись из земель орденов к И Лину — единственному месту, где им ещё могли дать приют, могли помочь найти новый дом и путь, если они решатся отказаться от идеалов Вэнь ЖоХаня — в ребёнке очаровался окончательно и бесповоротно, найдя в нём, кажется, ещё один способ уклониться от обязанностей. МинЦзюэ не возражал, потому что одновременно с этим А-Сан ожил, перестал вечно прятаться за веером и снова заулыбался, как болванчик. Пусть радуется жизни. Пока что. За минувшие с последней битвы дни они успели восстановить комнаты и привести в порядок главные залы, но для полного восстановления резиденции требовалось немало усилий — в том числе и его, наследника, участие, и рано или поздно отлынивать уже не получится.
Привалившись к деревянному столбу у небольшой площадки, мужчина следит взглядом за бегающим сгустком энергии, одетым в детские одежды младшего брата, и кивает обратившему на него внимание юноше в знак приветствия. Тот с каким-то непривычным для себя чувством гордости поднимает на руки маленького мальчика и тихо-тихо, сверкая глазами, обращается к нему, позволяя зарыться тонкими пальчиками в длинные волосы:
— Да-гэ, слушай внимательно! Ты будешь мной горд! Я хороший учитель! — Взгляд молодого человека устремляется на лицо старшего брата, прежде чем вернуться на улыбчивое личико малыша, требовательно дёргающего юношу на себя за волосы. Мальчик, как выяснилось, оказался очень ревнивым, требовал внимание только к себе, и терпеть не мог, когда от него отвлекались. Наглый. Неплохое качество для воина, которым тот вполне мог бы вырасти. — А-Лей, кто я?
— Дядя Сан! — не думая ни секунды, отвечает ребёнок, и улыбается, хлопая взрослого, на чьих руках уместился удобным комочком, по щекам. У обоих глаза смеются.
Глава ордена складывает руки на груди, следя за мальчиком и младшим братом, уже начавшим судорожно перебирать руки, чтобы подвижный, довольно крупный для своих трёх лет, малыш не грохнулся на землю. Слабый, немощный. «Распустился. Надо заняться его тренировками», — фыркает про себя МинЦзюэ, но молчит, подходя ближе. Успеется. Мир только-только вернулся в их жизни, так пусть ХуайСан понаслаждается им. Хотя бы немного. Даже если мысль о том, что даже едва-едва трёхлетний малыш уже радостно бегает с деревянной сабелькой, а родной брат всё кляксы на бумаге малюет, с каким-то обречённо-смеющимся чувством щекотала изнутри.
— Хорошо-хорошо, А-Лей, а там кто? — Поставив мальчика на ноги и указав на брата, снова спрашивает ХуайСан, и в глазах у него черти танцуют. Становится на редкость любопытно. Интересно. Глава ордена подходит к мальчику почти вплотную, и ухмыляется в своей привычной манере. Найдёныш неловко переваливается с ноги на ногу и смотрит на него странно-уверенно, без толики страха, словно соображает. А-Сан в младенчестве орал, как гуль на солнце, когда видел старшего брата или отца; да и вообще спокойно только у женщин сидел. Даже обидно немного. — Ну-ну, давай! Да-гэ — это кто? Раз он старший брат дяди, как мы его назовём? — Мальчик слишком демонстративно, как кажется мужчине, наклоняет голову вбок, подходя к нему вплотную, прежде чем широко улыбнуться и схватить за руку, потянуть на себя.
— Папа! — Пару раз дёрнув МинЦзюэ за ладонь, но не получив желаемой реакции, он дует розовые от игр щёчки и цепляется уже к ноге. — Бу-у-у…
Глава ордена не знал, как реагировать. Злиться на ХуайСана, сейчас хитро спрятавшего лицо за веером и беззвучно смеющегося за своей едва ли надёжной защитой? Отчитать радостного, смеющегося ребёнка, оседлавшего его сапог, как лошадку и улюлюкающего что-то на своём, младенческом? Или просто смириться?.. Противясь глубокому, невероятно щекотному чувству неловкости, он решает, что поломать всем ноги он сможет и потом и поднимает ребёнка на руки, думает ещё не дольше минуты, прежде чем усадить радостно визжащего малыша себе на плечи. Тот шарится руками по каштановым волосам, хватается за заколку, ощупывает золотую корону лидера клана… И отстаёт от головы — невыносимо смущает! — «отца», оглядываясь по сторонам. ХуайСан смеётся, подходя ближе.
— Бабуля сказала, что его привёл СиЧень-гэ, что вы вместе придумали ему имя. Вот я и решил, что, — Младший брат кашляет в кулак и отводит взгляд, ощутимо смущаясь, — вы решили его воспитать, как сына… Так что, ничего не знаю, ты отец, а я дядя!
— Мы это не обсуждали, — похолодевшим в мгновение голосом ответил МинЦзюэ, чувствуя, как что-то противно липкое растекается по груди, — мы вообще мало что обсуждали.
— Значит, хорошо, что я попросил его приехать, — странным, нечитаемым тоном говорит наследник Не, снова пряча лицо за веером, и неощутимо начинает движение, постепенно ускоряя шаг. Сжимая в ладонях предплечье брата, молодой человек утягивает его в другую, противоположную той, откуда он пришёл, сторону. МинЦзюэ как в тумане припоминает, что это путь на главную площадь. — Ты плохо выглядишь. Шицзе и ЦзунХуэй тоже так считают! Тебе нужен покой и тёплое плечо доверенного человека.
— Меня спросить никто не захотел? — угрожающе-низким голосом уточняет мужчина.
— А ты бы признался, что сходишь с ума от одиночества и ярости? — Парирует младший брат, в тот же миг уворачиваясь от тычка локтём под рёбра. Ребёнок оказался ещё и весьма удачной заменой цепям! Если бы МинЦзюэ не держал его за лодыжки крепкими ладонями, то «дядя Сан» бы так просто не отделался. Крыть, впрочем, больше было нечем: глава ордена слабо фыркает, высматривая на лётной площадке фигуру названного брата, и стремительно мрачнеет, когда видит рядом с ней ещё одну, в золотых одеждах. — Я… Да-гэ, это уже не я! Честно! Я ничего-ничего не знал!
— Полно, — хмуро отзывается мужчина и спускает с плеч явно расстроенного таким исходом А-Лея. Быстрым шагом направившись к прибывшим гостям, он коротко, но угрожающе оглаживает рукоять клинка на поясе. Адепты расступаются, и в их взглядах он читает то же чувство, что обуревает и его самого: ненависть. — Какого чёрта ты здесь забыл?! Убирайся! — Лицо Лань Хуаня еле ощутимо бледнеет, поджав губы, тупит взгляд, очевидно, принимая каждое слово, каждый выпад на себя и прячет руки в рукавах. Всегда так делал, когда пальцы начинали трястись. МинЦзюэ фыркает, подходя ближе и отталкивает его вбок от настоящего адресата каждого его слова. Получается грубее, чем хотелось, и в знак извинения, игнорируя клокочущую в душе обиду, мужчина слабо сжимает чужое плечо, прежде чем повернуться лицом к нервному и с трудом держащему на лице маску с приветливой улыбкой Мэн Яо. — А-Сан пригласил в Нечистую Юдоль СиЧеня. Кто выписал приглашение тебе?!
— Глава Не, — робко пытается вставить слово недавно принятый в орден отца «помощник Мэн», — я…
— Я задал вопрос, Мэн Яо.
— Я теперь, — чуть увереннее, словно это могло его спасти от гнева, прерывает его юноша, смотрит прямо в глаза, и не выдерживает их огня. — Моё имя теперь Цзинь ГуаньЯо. Отец признал меня…
— Меня это не волнует, — отрезает мужчина, оглаживая эфес сабли грубыми пальцами, как мурчащую кошку. Бася дрожит, словно готова вот-вот высвободиться из ножен и перерубить неприятелю горло. — Ты убил ЖоХаня, тебя признали золотые павлины, но не забывай, что жив ты лишь потому, что за тебя вступился наследник Лань, — Глаза мужчины опасно щурятся, и юноша отступает на пару шагов. — И с тех пор я успел обдумать его просьбу дать тебе шанс. Увы, ты его не заслуживаешь.
— МинЦзюэ-сюн! — Снова, как в Знойном Дворце, вскидывается Лань Хуань, хватая его за руку. — Он не хотел ничего плохого! Клянусь! А-Яо лишь… попросил обучить его паре мелодий, и когда пришло письмо от А-Сана, сказал, что хотел бы принести свои извинения… Доказать, что…
— Крыса всегда остаётся крысой! — Отрезает на корню глава ордена Не, крепко перехватывая чужую ладонь своей и заглядывая в глаза. — Кому ты веришь, Лань Хуань?
— Веришь ли ты мне, Не МинЦзюэ? — спрашивает в ответ Первый Нефрит, сдерживая в себе болезненное желание переплести их пальцы. Мужчину это успокаивало, их обоих успокаивало, дарило чувство единения и умиротворения… раньше. Он не был уверен, что так же будет и сейчас. В гневных, опасно наливающихся кровью глазах читается единственное, короткое и болезненное «Верю», прежде чем МинЦзюэ отводит взгляд, и на этом свою перепалку они останавливают. Тепло чужой ладони испаряется, и в сердце у обоих нестерпимо гудит от холодного чувства одиночества. Стоил ли этот человек их ссор и раздоров?.. — Мы видимся в первый раз с последней битвы. Прошу, давай обойдёмся без крови… Как насчёт чая? Только ты и я. А-Яо прибыл сюда по другой причине. Просто так совпало. Он нам не помешает…
Мэн Яо стоит безмолвно, слабо улыбающейся статуей, слишком опрятной и богатой на фоне серой, еле-еле восстановленной крепости, и это бесило. Бася на поясе звенела от жажды крови, и МинЦзюэ задумался: что будет, скажи он ей «фас»? Сабля сама выпорхнет из ножен, единогласно с хозяином ненавидящая предателя, и лишит его жизни? Ох, как было бы хорошо! В груди, в том месте, где сосредотачивалась духовная энергия, приятно заурчал дикий зверь — плохое, злое чувство предвкушения.
Со стороны слышится плач, и МинЦзюэ выныривает из злобной бездны с таким удивительным, странным беспокойством, что и сабля вмиг утихает. А-Лей бежит к нему, виснет на ноге так же, как меньше двух палочек благовоний назад, а обернувшись корчит такую мордочку, что смеяться охота, глава Не непроизвольно ухмыляется уголками губ.
— Папа, — Он шмыгает носом и на момент застывает, ловя на себе удивлённый взгляд светло-карих глаз, сильно хватается за белый рукав. — Мама! Дядя Сан! — На более связную речь ребёнка не хватает, слова он комкает и жуёт, продолжая капризно тянуть обоих мужчин друг на друга и на себя, дёргая ручками и шмыгая, словно это могло бы помочь «родителям» понять, в чём именно накосячил «дядя Сан». Однако этого оказалось достаточно, чтобы толпа заклинателей, до этого яростно хватавшаяся за клинки и жаждущая наравне со своим лидером крови предателя, переключилась на умилительное — непривычное! странное! неправильное! — зрелище.
— Да-гэ, он меня пнул! Наглый-наглый! — ноет подбегающий к ним ХуайСан, грозя пальчиком показавшему язык и разулыбавшемуся А-Лею, и наигранно застывает на расстоянии нескольких шагов, смотря на Мэн Яо. МинЦзюэ не знает, бесит его это умение притворяться полнейшим идиотом или восхищает. — А-Яо?..
— Молодой господин, — надрывно, почти болезненно отзывается юноша, и на его лице проступает тень искренности. Вместе с тяжёлым вздохом он нервно оглядывается на пытающегося отцепить ребёнка от своей ноги главу ордена и делает несколько шагов вперёд, вытаскивает из складок золотого ханьфу веер, с поклоном протягивая его наследнику Не. — Прошу, примите. Я… Сожалею о том, как мы расстались. Я сожалею о том, что сделал.
Не ХуайСан принимает веер из рук давнего друга, с благоговейной улыбкой крутит его в руках, смотрит на строки выписанных лёгкой рукой иероглифов и застывает хмуря брови. Пряча веер в рукаве, он улыбается («Наигранно», — думает МинЦзюэ, поднимая на руки довольно фырчащего ребёнка, и молчит, видя, что предатель клюёт. Брата он знал очевидно лучше, чем кто-либо) и тянет молодого человека за собой, что-то лепеча про чай и игру на гуцине.
МинЦзюэ фыркает, ухмыляясь своим мыслям и крепко беря Лань Хуаня за плечо, незаметно опускает ладонь на талию, когда они скрываются из вида столпившихся на площади заклинателей. Им и правда нужно поговорить. Лучше раньше, чем позже. Первый Нефрит не противится, чувствуя, как обмякает тело от чувства чужого жара. Он волновался. Было невыносимо страшно получать короткие письма от ХуайСана, в которых он неизменно сообщал о плачевном состоянии брата, и лишь сейчас он понимал, что МинЦзюэ врал, говоря, что тот всегда преувеличивает. Нужно было что-то делать.
ХуайСан проводит с Мэн Яо почти весь день: под вечер тот улетает, каким-то действительно странным образом кланяясь и обещая в следующий раз прибыть с более ценным подарком и сыграть «Омовение» для старшего брата. Беспокоится о том, что СиЧень не всегда будет рядом — скоро его объявят новым главой Лань, обязанностей станет больше, а он, простой слуга, может позволить себе быть рядом.
Может поддержать его. Молодой господин Не улыбается, но глаза сияют сталью. Цзинь ГуаньЯо явно надеялся на то, что ХуайСан был намерен не допустить ни при каких обстоятельствах. Рука сама тянется к кисти. Новые строки, как ответ на послание, он выводит на другой стороне веера и прячет его в стол.
Солнце взошло, луна оступилась —
И боле на небе не властвовать ей.
Ты думаешь,
Имя предателя тоже забылось?
Но пока помню я — слышишь? —
Не спасёт изящество слова,
Грош цена песку золотому —
Мою боль ты лишь кровью искупишь.
Упрямость наравне с жестокостью и искажением ци была проклятием правящей семьи Не. И ХуайСан клянётся, что ему хватит упорства заставить предателя пожалеть о содеянном. «Оступится ещё хоть раз, — распахивая другой веер, один из числа тех, что он увёз из Облачных Глубин, своего авторства, — скажет одно неуместное слово, ранит хоть кого-то из моих близких, и я не постесняюсь взять всё в свои руки».
***
Вей Ин стояла напротив скалы с высеченными на ней правилами и чувствовала, как лицо искажается в гримасе боли и обречённости. Она была готова к этому, когда находилась в нескольких днях пути, а сейчас, стоя в двух шагах от главного входа, могла думать лишь о том, как бы сбежать — вот только куда? как? В Пристани Лотоса её не ждут: матушка явно обозначила свои намеренья на счёт её ног, если вдруг дочь решится пренебречь лечением. За спиной двумя неподвижными скалами высились младший брат и жених, и она скорее вознесётся, чем сможет уйти от них. Ситуация была пренеприятная.
— Лань Чжань, — обращается она к юноше, оборачиваясь лишь слегка, чтобы видеть его лицо, и всё же не выпускать из виду стену правил. — Я ведь, ну, считаюсь больной?.. И могу правилам не следовать? Скажи, что у вас есть послабления для раненых!
— Ты не ранена, — холодно отвечает он, и лишь глаза выдают беспокойство. Это так очаровательно, что УСянь на пару секунд чувствует укол совести: неужели он и правда так волнуется? — Послабления лишь в режиме сна.
— Да ладно?! Небожители, помилуйте мою душу! — Она почти воет, повиснув на его руке, и ВанЦзи это ощутимо смущает. Красивая, статная, сейчас Вей Ин напоминала деву в беде. Трогательную и милую. По-своему милую, осекается он, припоминая, что дядя бы его мыслей не понял: для него подобное поведение было верхом бесстыдства. Что ж, с конкретно этой бесстыдницей он уже свыкся; привык к её выходкам. — Лань Чжань, ты же брат будущего главы? Пообещай, что если мы поженимся, где-нибудь появится маленькое-маленькое примечание, что мне можно соблюдать, ну, хотя бы половину, а не все три тысячи! Я умру-у-у!
Цзян ВаньИн растягивает губы в улыбке, стараясь не рассмеяться вслух при виде такой напугано-разочарованной, явно борющейся с самой собой, сестры и её смущённого, не знающего, куда деть руки, жениха. Ему с трудом верилось, что в их тройке он самый младший. Возможно, думает юноша, война поменяла его слишком сильно. Сравнивая себя сейчас, и себя два года назад, когда этот ужас только начался, он понимает, что, как минимум, он не позволил бы себе так радостно и праздно наблюдать за шурином — «Чёртовым тотемом!», со смехом внутри себя припоминает наследник Цзян, — и сестрой, очарованными друг другом. Оставалось надеяться, что однажды и А-Ли найдёт кого-то, в чьи руки он сможет передать ответственность за её жизнь и счастье.
Война многое поставила на место, но и многого его лишила. Стоило вернуться к корням. Но это будет потом. Сейчас он проводит сестру и отправится дальше. У него чуть больше дюжины писем от отца к главам разных орденов в сумке — ему начали доверять клановые дела. Это большая отвественность.
— А-Сянь, это лишь на пару месяцев, — спокойно, почти сурово говорит он, и девушка внезапно становится спокойнее. В голосе брата она слышит тон дяди Цзяна, и не может не подчиниться. А-Чен станет хорошим преемником отца, понимает она и с сожалением отмечает, что вряд ли будет рядом, когда это случится. Пожалуй, единственный минус того, что она обещана клану Лань. — Орден Цзинь разослал всем приглашения на соревнование по ловле нечисти, и я рассчитываю видеть тебя подле себя. Не забывай, даже будучи невестой второго молодого господина Лань, ты остаёшься старшим адептом Юнь Мен Цзян и должна отстоять его честь. Поэтому поправляйся и восстанавливай силы.
— Так точно, наследник Цзян! — фыркая больше по привычке, чем действительно недовольно, выдаёт она и сильно склоняет голову. — Ваша покорная слуга готова следовать за вами хоть в Бездонный Омут!
Брат недовольно фыркает, слабо пиная девушку в голень, чуть пониже колена. Они оба смеются, крепко сжимая друг друга в объятиях, прежде чем ВаньИн вручает сестру ВанЦзи, уже в привычном побратимском жесте сцепляя руки на прощание. Лань Чжань слабо, в своей суровой манере улыбается лишь глазами, обещая позаботиться о ней. Когда делегация Цзян исчезает из виду, и её ведут к залам библиотек, Вей Ин не может угомонить в себе мурчащее чувство довольства, уточняя:
— Итак… Ты сыграешь для меня песнь очищения? Только для меня? — Получив сдавленное «мгм» в ответ, она виснет на крепкой руке, обнимая под локоть и крепко сцепляя пальцы на предплечии. — Мы будем… Совсем-совсем одни?
— Мгм, — выдаёт ВанЦзи, и что-то в нём напрягается. Он знал этот журчащий, словно река, тон голоса невесты. Она что-то задумала.
— Тогда, может, я наконец смогу украсть твой поцелуй, Лань Чжань? Я так тебя люблю, мы с тобой так давно вместе, так давно помолвлены, а ты даже руки ни разу не распускал! Чувствую себя нежеланной! — Она сама не знает, чего добивается, и уже готова извиниться за своё бесстыдство, сказать, что пошутила, перевести тему, но Лань Чжань резко дёргает её руку в сторону, осматривается и, поняв, что никого поблизости нет, быстро подносит её ладонь к губам.
— Желанная, — коротко говорит он. — Но до свадьбы нельзя. Против правил.
Уши алеют слишком быстро, и ему стыдно, но то, как трогательно заливается краской лицо враз притихшей невесты того определённо стоит. До комнат медитации они доходят молча.
