Доказательство (не)виновности

      В Облачных Глубинах стояла звенящая тишина, пахнущая хвоей и холодом. Сичэнь впервые не чувствовал себя таким же безмятежным, как окружающий его дух ордена: мысли были заняты отнюдь не мелодией сяо или самосовершенствованием, а политикой. На предстоящем собрании орденов Гуаньшан, если верить Цзинь Гуанъяо, собирался поднять вопрос о том, кто займёт пост верховного заклинателя. В то же время Минцзюэ твёрдо вознамерился привлечь внимание заклинателей к тому, как будет проходить избрание достойнейшего кандидата, предложить голосовать, предлагать свои кандидатуры открыто, и не менее открыто поддерживать самых достойных, — так они пусть и не полностью, но исключали вероятность того, что вся власть сосредоточится в Ланьлине. Каждый знал, что орден Цзинь пользуется поддержкой наравне с тем, как его осуждают. Вода о камни: сточит, рано или поздно. Возможно, самое время — сейчас.       Даже если все эти интриги, заговоры, не радовали его, Лань Хуань понимал необходимость своего участия. Как понимал и то, что они что-то упускают из виду. Политику можно было сравнить с музыкой, — на этом моменте мелодия сяо сбивается, хотя Сичэнь и дышит ровнее; флейта словно чувствует тревожность мыслей хозяина, передаёт их, — и хорошо, если она плавная и размеренная, если нет определённой центричности. Такая музыка скучна для простого слушателя, но она же самая дисциплинирующая, самая полезная для слуха и души, для покоя. В ней — размеренность мира и жизни. Орден Цзинь не должен был стать новой кульминацией мелодии этого мира, не должен сосредотачивать на себе всё внимание, все силы и власть. Он должен встроиться в ряд. В круг, неразрывное кольцо.       Все четыре ордена.       «Орден Цзян, — думает Сичэнь, чуть нервно ведя пальцами по гладкому нефриту Лебин, мелодия становится тревожнее. — в ближайшее время может породниться с Ланьлин Цзинь, и это станет их преимуществом». Чтобы лишить золотой орден этого, необходимо было наладить связи так, чтобы все были равны в своих правах, чтобы родственные связи не влияли на выбор. Что получалось? Браки между орденами Цзинь и Цзян, узы побратимства между представителями Ланьлина, Гусу и Цинхэ. Даже исключая то, что приёмная дочь глав Юньмэна помолвлена с наследником Лань, и что они с Минцзюэ намерены связать себя узами брака, связи получались неравномерными, рваными. Кольцо не замыкалось.       «Цзян Ваньинь — настоящий воин», — однажды отзывается о мальчишке Минцзюэ, когда тот отличается на поле боя; Цзян Чэн стоит подле него, кажется, сжимаясь от неудобства, когда тяжёлая рука главы Не опускается на плечо. «Этот юноша способен, не горделив, и потому добьётся успеха», — о нём же отзывается дядя в разговоре с главой Цзян и его супругой после окончания обучения наследников в ордене Лань. Сам Цзян Чэн не раз проявил себя как в бою, так и во время планирования стратегий. К нему прислушивались адепты ордена. Его считал равным, если не другом, Ванцзи.       Но сам по себе Цзян Ваньинь выглядел человеком больше скованным, чем уверенным, не запоминался так же отчётливо, как его любящая внимание сестра, не кидался безрассудно в споры и драки; держался достойно, но словно в тени. Боялся крылья расправить или считал себя недостойным?       «Помимо ордена Цзинь, письмо стоит отправить в орден Цзян», — простое решение: предложить присоединиться к братскому союзу и наследника Юньмэна, и всё же точно ли стоит? Те, что превозмогают невозможное, всегда держались обособленно, не вступая в лишние связи с прочими заклинательскими семьями. Брак девы Цзян с наследником Цзинь стал бы исключением — и то благодаря решению жён глав, по их согласованию и настоянию. Будь они жёнами глав других орденов — породнились бы всё равно. Воля случая, когда дружба стала поводом кровной связи. Будущий брак Усянь с Ванцзи нельзя было назвать официальным союзом орденов — девушка не была кровной Цзян, её лишь приняли в их ряды. Стали бы хозяева Лотосовой Пристани нарушать традиции уединения, ведения локальной, внутренней политики, если бы не давнее обещание и война?       На то были причины: опыт с орденом Вэнь доказал, что иногда нельзя стоять в стороне. К тому же, обряд побратимства стал бы лишним доказательством того, что молодой господин Цзян силён, но его имя неизвестно в поднебесной; с того, что орденом будет править герой, проявивший себя не раз, и наконец удостоенный внимания, которого заслуживает. Достойная клятва. Хороший способ выйти из тени. Хороший способ показать, что на войне отличились все, и что в рядах полководцев были и столь юные господа.       Сичэнь отрывает флейту от губ и крутит между пальцев. Слышит шаги за спиной и понимает: брат. Оборачивается медленно, но уверенно, возвращая лицу спокойное и улыбчивое выражение. Ванцзи смотрит пристально и внимательно, кивает в знак приветствия. Не спрашивает, но явно чувствует, что старшего брата что-то волнует, и Сичэнь удивляется их связи: как он находил в непроницаемой маске Лань Чжаня нотки эмоций, так и за улыбкой Ванцзи видел, что спокойствие напускное. — Всё в порядке, — говорит он, утешая и себя, и младшего брата. Тот кивает. — Просто задумался. Много хлопот. — Мгм, — незамедлительно отвечает тот и ждёт, пока Сичэнь встанет с ним плечом к плечу. Они неспешно, словно плывя над тропой, направляются к дому дяди. Их ждали ровно к полудню. Время ещё было, торопиться некуда. — Собрание кланов? — Да, — кивает молодой господин Лань, снова покручивая в пальцах сяо и закладывая её за спину, зажав в руке. Его осанка приобретает толику величественного, холодного равнодушия. — Нужно написать письма и предупредить всех, что дядя не явится. Это будет первое собрание, на котором я предстану не главой, но лицом ордена.       Они молчат долю секунды, и Лань Хуань чувствует, что брат хочет спросить, но не решается. Лишь смотрит украдкой. Сичэнь кивает, разрешает задать вопрос, но Ванцзи колеблется. Тишина начинает звенеть от неозвученных мыслей, и лишь когда это начинает нагнетать атмосферу, и нежная улыбка на лице всё ещё наследника сменяется беспокойством, он подаёт голос: — Почему до сих пор не глава? вы с дядей медлите. — Медлим, — повторяя мысль младшего брата, сознаётся Сичэнь. Думает, как сказать правильнее: — Сначала оттягивали момент из-за войны. Это традиция. Инаугурация проходит торжественно, в присутствии всех орденов, чтобы каждый видел, кто теперь представляет орден; могли назвать меня главой и без этого, но не стали. Дядя справлялся, я справлялся, орден был под контролем и без того, — Лань Ванцзи кивает на его слова. Слушает дальше, и Сичэнь продолжает. — Я перенимаю его опыт. Мы решаем вопросы, я вникаю в суть политики ордена. — Мгм, — Молодой человек кивает и слегка хмурится. Не понимает. Сичэнь несильно прикусывает губу. — Прости, — с тяжёлым выдохом просит молодой человек и старается не смотреть на брата, — сейчас медлю я. Пытаюсь… слова подобрать, — Он сжимает сяо в руке чуть сильнее. Ему становится стыдно, на секунду что-то в душе колеблется. Он тянет по личным причинам. — Дядя знает, но никто больше, пока что, — Лань Хуань тяжело выдыхает, — Мы с Минцзюэ хотим связать себя узами брака. Это… будет невозможно, если я… если мы оба будем представлять свои ордена, — Он снова кусает губу. — Он передаст бразды правления Хуайсану, а я в свою очередь надеялся, что ты согласишься занять этот пост вместо меня, — Ванцзи кивает и несколько неловко берёт брата за край рукава, как в детстве. Останавливает. Сичэнь думает, что он против, и спешно пытается исправить ситуацию. Чувствует себя предателем: — Это вовсе необязательно. Я не стану вешать эти обязательства на тебя без права отказаться, против воли. — Мгм, — Ванцзи не то чтобы его прерывает, но говорить начинает, когда Сичэнь вбирает воздух, чтобы продолжить. Сичэнь не уверен, что это не против правил: просто не дать начать говорить. — Мы не повторим историю отца и дяди. Всё в порядке.       Они остаются стоять не дольше минуты, прежде чем крепко взяться за руки, в немом жесте понимания. Не повторят. Сичэнь чувствует облегчение, понимая, что брат не против принять бразды правления ордена; Ванцзи же впервые чувствует, что он помогает брату, поддерживает его, а не наоборот, и это единение действительно успокаивает душу. Они получили общее образование, росли бок о бок, и Лань Хуань ни на секунду не сомневался, что брат справится. Лань Чжань же уверен, что Сичэнь поможет ему, если возникнут проблемы.       Несмотря на правила ордена, в какой-то момент Лань Хуань утягивает брата в крепкие объятия, несколько удивляясь, когда он обнимает его в ответ.       К покоям дяди они приходят вовремя и в самом подобающем виде. Тот смотрит на племянников так, словно знает, о чём пойдёт речь.

***

      Лотосы оказались прихотливее, чем о них говорили. Цзысюань тяжело выдыхает, споласкивая руки в холодной воде и смотрит на загнувшиеся стебельки, еле-еле показавшиеся из земли с небольшими лужицами. Возможно, ему бы следовало купить уже выросшие цветы, а не семена. Стоило нанять опытного садовода, а не браться самому. Стоило…       «Не стоило быть с ней грубым, — смотря на свои руки, в кожу которых въелась почва, думает Цзысюань. — Не стоило оскорблять её. Тогда и причин извиняться не было бы». Даже не так: не было бы повода искать способ загладить вину, оправдаться больше перед самим собой, чем перед трепетной, простой, спокойной девушкой. Перед Яньли — такой светлой, что хотелось упасть на колени от рези в сердце от одной лишь мысли, что он действительно считал, что прав, грубя ей. Осознание пришло само. Медленно, болезненно. И он не был уверен, что заслужил ещё один — не второй, даже не сотый, — шанс. Не был уверен, что сможет сделать хоть что-то. У него и идей-то не было, одни обрывки вины, воспоминаний о том, каким глупцом он был.       Сделать в Ланьлине пруд с лотосами предложил Мэн Яо. Не для Яньли лично, для каждого из гостей Юньмэна, но высаживая цветы и наблюдая, как выкладывают камни вокруг пруда, Цзысюань думал именно ней. Мянь-Мянь назвала его слепцом. Отец — глупцом. Мать сочувственно покачала головой. А сам Цзысюань ухватился за этот проект, как утопающий в омуте за протянутый прут — того и гляди сорвётся.       Когда он смотрит на стебельки загибающихся лотосов, не замечает тихих шагов и говора за спиной. А обернувшись, чтобы уйти, чуть не сбивает локтем идущую мимо него Ло Цинъян. Та хмурится, отходя на пару шагов, и готовится что-то сказать, но замолкает, когда её руки касается другая. — Мянь-Мянь, ты в порядке? — дева Цзян спрашивает так, словно видит перед собой раненую подругу. Она почти испугана. Цзысюань хмурится, отходит на несколько шагов и глушит в себе чувство вины. — Всё хорошо, А-Ли, — улыбается девушка и смотрит на наследника своего ордена почти осуждающе. — Молодой господин, вам стоит быть осторожнее!       Дева Ло тянет подругу за собой, но та идёт, словно бы нехотя, смотрит на неготовый пруд и улыбается очень трогательно. — Это ведь лотосы? — Наследник Цзинь кивает, нервно мнёт собственные ладони, заламывает пальцы, и лишь заметив, как девушка переводит на них взгляд, догадывается убрать их за спину. Какой позор. — Вы сами их посадили, молодой господин?       В воздухе виснет холодное, тяжёлое молчание, прежде чем Цзысюань кивает. Яньли прикрывает красивые бледные губы рукавом ханьфу, подбирает до середины запястья рукава и подходит к каменной кладке. Ло Цинъян следует за ней, явно поглощённая действиями подруги. Девушки переглядываются, улыбаются, и когда Цзысюань приходит в себя, наконец отрывая взгляд от девушки, осторожно, словно богиня плодородия, касающейся листков лотосов, понимает, что они наедине. — Вы использовали не то удобрение, молодой господин. И грунт слишком рыхлый, — тихо, ровно говорит Яньли. Куда делась Мянь-Мянь? Почему оставила её? Тем более рядом с тем, из-за кого дева Цзян пролила столько слёз? — Позвольте узнать, для чего этот пруд? Тётушка хочет расширить свой сад? — Для тебя! — громче, чем хотелось, словно против воли, отвечает Цзысюань, резко подходит ближе и замирает, видя, как в глазах некогда его невесты, а теперь — мечты мелькает огонёк испуга. К лицу приливает кровь. Он забывает все слова. Лишь про себя повторяет: «Если бы ты дала мне ещё один шанс! Мне жаль! Я так ошибался». То краснеет, то бледнеет, а губы словно заклятием молчания сшило.       Яньли, присевшая на ограждение, поднимается в полный рост, улыбается нежно-нежно. Осторожно протягивает к нему свою ладонь, и Цзысюань упускает момент, когда тянется к ней сам. — Молодой господин, я не держу на вас зла, — Её голос звучит чарующе. Цзысюаню кажется, что он умирает. Она словно прощается. Извиняется. И это невыносимо. — Если бы у меня был ещё шанс, — слишком неуверенно для себя, высокомерного наследника Золотого ордена, отвечает ей юноша, осторожно накрывает чужую ладонь в своей второй. Держит, словно не хочет отпускать. К щекам девушки приливает кровь. — Я бы всё исправил. Я был не прав. И сделаю всё, чтобы предстать перед вами в лучшем свете.       Они молчат не дольше минуты, прежде чем Яньли забирает руку из ладоней молодого человека, оборачиваясь на звонкий голос подруги, несущей в руках флягу с водой, чтобы сполоснуть руки. Дева Цзян слабо, почти неслышно обращается к нему, улыбаясь своей чудесной улыбкой: — Я готова дать его вам.       В душе что-то рвётся и сплетается в тугой комок предвкушения. Цзысюань понимает, что не всё потеряно.