***
Хельсон затушил очередную сигарету в пепельнице и потёр виски чуть подрагивающими пальцами. Нет, курить надо бросать. Особенно в квартире. А то сам травится и сына травит. С завтрашнего дня — всё! Он кинул рассеянный взгляд на окно и с удивлением понял, что уже перевалило за полдень. Саш оказался прав, разговор вышел долгим. Они даже не заметили, как проговорили несколько часов. Саш к концу рассказа немного осип и говорил несколько приглушённо. Несколько раз Хельсон с трудом сдерживал острое желание дать сыну хорошего подзатыльника, встряхнуть, наорать. Мальчишка! Они, блять, мир спасали! А он, Хельсон, как будто в песочнице куличики лепит! Дети, бля, цветы жизни, кактусы которые. А он только расслабился, что Саш, который с детства страдал обострённым чувством справедливости, перестал драться с местной гопотой из-за бесконечных обижаемых и унижаемых объектов. Причём Сашу было всё равно, какого пола, возраста и роду-племени эти самые объекты, требующие его внимания и защиты. Щенята, котята, мелкие пацаны и девчонки, старушки, очкарики со скрипочками — все они попадали в зону персональной ответственности его сына. Правильно говорят: маленькие детки — маленькие бедки. А вот у него выросла… Катастрофа ходячая! Но при этом Хельсон ловил себя на мысли, что где-то глубоко в душе гордится Сашем. Потому что… Ну, потому что сам такой. Был, во всяком случае. Хельсон быстро глянул на сына, прищурившись от едкого дыма сигареты. Тот сидел, привалившись спиной к стене, и молчал, напряжённо буравя его взглядом. Саш явно ждал каких-то слов от отца. Но каких? — И что теперь ты думаешь делать? — Хельсон наконец-то смог найти подходящий вопрос. Вроде как нейтральный, но подстёгивающий Саша поделиться планами и в то же время дающий самому Хельсону ещё немного времени для раздумий. Саш дёрнул плечом: — Не знаю… Надо парней вытаскивать как-то… Ведь они думают, что и я — предатель… Эти слова оказались той самой последней каплей, только Саш этого не понял. Поэтому продолжил, зло прищурившись: — А Эмара, сволочь, убью… Хельсон сцепил зубы и, собрав остатки воли в кулак, миролюбиво предложил: — Нельзя тебе сейчас никуда идти. Надо исчезнуть на пару дней. Ну, вот хотя бы в дедов дом. Там сейчас нет никого. Переждёшь немного, пока всё устаканится, а потом и решим, что делать. Или лучше не в дедов. У меня есть на примете одно место… Хельсон потёр подбородок, мимоходом отметив про себя, что сегодня так и не побрился, и выжидательно посмотрел на Саша. Саш — его сын. Его единственный сын. Он любил его, он боялся за него. И сейчас у него первое и основное желание было — запереть его в подвале, заколотив окна и двери в доме, а для верности ещё пристегнуть глупого мальчишку наручниками к трубе. Потому что Джон Доу — это тебе не соседский хулиган с перочинным ножичком. Это матёрый и хитрый волчара, о которого сломали зубы и не такие наивные щенки, как Саш и его друзья. Эмар, мразь, подставил их всех, за счёт мальчишек сухим из воды вышел, а молодые горячие головы с обострённым чувством справедливости, типа его сына, теперь в самое пекло полезут. Этих чужих избранных вытаскивать. И Эмара, козла, убивать… Саш набычился и упрямо помотал головой: — Я никуда не поеду! Следовало помолчать, попытаться пробиться, спокойно и методично, но… — Мальчишка! — от резкого окрика вздрогнули оба. Хельсон сам на мгновение оторопел, словно это не он только что с силой ударил кулаком по столу, так, что подпрыгнула переполненная пепельница, осыпая сизой пылью стол. Но уже через секунду его понесло. Отстранённое лицо сына именно тогда, когда Хельсон хотел помочь, подействовало на него, как красная тряпка на быка. Хельсон сам не слышал, что орал в удивлённо вытянутое лицо Саша. «Щенок» и «охламон» были самыми безобидными из всех эпитетов, которыми он щедро сыпал в ярости. Через полминуты он настолько вошёл в раж, что не видел ничего вокруг себя, когда вдруг его остановил спокойный и удивительно заинтересованный голос Саша: — Пап, ты повторяешься! Хельсон запнулся и замолчал, поперхнувшись очередным определением. Он несколько раз открыл и закрыл рот, поглядел на блестящие глаза Саша и вдруг усмехнулся: — Ну, я не филолог. Так что звеняй! Встав, он налил себе стакан воды прямо из-под крана, помолчал немного и уже спокойно и убеждённо сказал: — Тебе никуда идти нельзя. Подставишь и себя, и девчонку свою. Втянул же её? Он быстро и внимательно заглянул Сашу в глаза. Тот вздохнул и опустил голову. — Значит, угадал, — Хельсон удовлетворённо кивнул. — Поедем в деревню, так будет проще. От тебя будет больше пользы, пока ты на свободе. Я тебя там оставлю, сам разузнаю, что к чему по своим каналам, — он выжидательно помолчал и снова принялся увещевать, стараясь, чтобы аргументы были предельно весомыми: — Твоя фотография наверняка у каждого Видящего и стражника. Тебе на хвост сразу сядут, там отличные мастера. А я — смогу по-тихому узнать. И потом вместе решим, что делать. Напишешь девчонке своей записку, что всё с тобой в порядке. Она тоже тут, может, по своим каналам чего выяснит, потом я её тоже в дом привезу. И уже собрав информацию — будем решать. Саш помолчал и задумчиво протянул совсем не то, чего ждал от него Хельсон: — А ты ведь раньше на меня не кричал… Никогда. Хельсон пожал плечами: — Дурак был. Только не орать надо было, а пороть. Может, толк бы и был. Саш вскинул голову, но ни обиды, ни удивления на его физиономии, ставшей вдруг какой-то шкодливой и от этого совсем мальчишечьей, не было. — Поздно, па… Пороть надо было, пока поперёк скамьи лежал. Хельсон сделал быстрое, почти неуловимое движение и ловко дал сыну леща, да так, что тот не успел даже замах заметить, не то что уклониться. Удовлетворённо ухмыльнулся — есть ещё порох в пороховницах, ну и ягоды там, где им положено быть, — и проворчал: — Собирайся давай… Экстремист! Саш поразмышлял ещё пару минут и неуверенно кивнул. Через час езды, сначала по городу, потом — по просёлочным дорогам, а последние несколько километров и вовсе по полному бездорожью, они добрались до небольшого, но крепкого домика, спрятавшегося ото всех в старой заброшенной деревне. Вокруг него раскинулся одичалый сад, разросшиеся кусты кое-где уронили старый забор, но подход к самому дому неплохо просматривался. Подойти вплотную незамеченным — задача на миллион. — Я тебе завтра хорошего пса привезу. Из бывших служебных. Из питомника. Он тебе и сторож, и товарищ будет, и сам на природе побегает, — Хельсон сбросил к столу рюкзак с провизией и оглянулся на топчущегося возле порога сына. — Чего встал? Проходи, устраивайся… В следующую секунду во дворе раздался негромкий хлопок, сопровождаемый вспышкой голубоватого света. Отец и сын тревожно переглянулись…Часть 32
20 апреля 2021 г. в 07:10
Господин Хельсон устало потёр виски: с сыном творилось что-то неладное. А ведь ещё два дня назад всё было в абсолютном порядке. Хельсон справедливо считал, что сын у него — беспроблемный и никакого контроля не требует. А самое главное, он полагал, что знает своего сына. Что нет у того секретов от отца.
Александр никогда не был тихим домашним мальчиком или примерным ботаном, хотя в университете учился неплохо, Хельсон сказал бы — с переменным успехом. По части предметов, тех, что сыну нравились, он успевал на «отлично», зато по другим перебивался с редких «хорошо» на частые «удовлетворительно». Но «хвостов» у него не наблюдалось, лекции Александр если и прогуливал, то умеренно, отца своими проблемами не напрягал. То есть если они у него и были, то решал он их самостоятельно.
Компания сына Хельсону по большому счёту нравилась. Конечно, они были ещё те олухи и обормоты, часто устраивали весёлые безумства, так свойственные молодёжи, но за рамки не выходили, серьёзных правонарушений, способных значительно навредить им самим или подпортить репутацию Хельсона, не совершали.
И девушка Александра Хельсону нравилась. Хорошенькая до невозможности, тонкая до хрупкости. Даже её увлечение техникой и страсть к быстрой, даже можно сказать — бесшабашной, езде вызывали скорее одобрение, чем протест. Сына он в этой симпатии понимал, как никто другой. Хельсон и сам испытывал слабость к таким вот дерзким и пылким девчонкам. Когда за внешней хрупкостью скрывался железный характер, щедро приправленный страстностью, соперничающей по интенсивности с пламенем вулкана.
То есть Александр, или, как он сам себя просил называть, Саш, до вчерашнего дня был обычным молодым оболтусом, достаточно умным и беспроблемным, чем даже выгодно отличался от большинства сынков друзей из разряда «золотой молодёжи».
Но вот вчера… Вчера днём Саша на их городскую квартиру привёз брат бывшей, а ныне уже покойной жены Хельсона. С матерью Саша-Александра они развелись десять лет назад, но разошлись довольно мирно, сумев сохранить почти дружеские отношения. Сам Хельсон больше не женился, потому что «был женат на своей службе», как говорила ему тогда ещё действующая жена. Отрицать очевидную истину смысла Хельсон не видел. В то время он был молодым и горячим лейтенантом сыскной полиции, готовым сутками идти по следу преступника, скрупулёзно распутывая самые сложные дела, вытягивая за крохотный хвостик единственной улики-ниточки всю картину преступления. Да и сейчас, чего уж греха таить, полковник Хельсон с не меньшим азартом участвовал в расследовании, часто забывая, что теперь ему по рангу полагалось «руками водить, а не в следственные мероприятия лезть». Его бы воля, он бы и в засадах сидел, и на места преступления выезжал, как рядовой следователь.
Саш два года жил на два дома, то с матерью и её новым мужем, то с отцом. Вплоть до самой трагедии, когда его мать погибла в автокатастрофе, не справившись с управлением новенького скоростного автомобиля. Тогда Хельсон забрал сына к себе, и с тех пор они так и жили вдвоём в его большой служебной квартире.
Хельсон поймал себя на мысли, что он упорно оттягивает момент разговора с сыном. Потому что совсем не готов к нему. Узнать в одночасье, что Саш связался с бандитами, террористами и состоит в какой-то экстремистской организации, направленной против Империи, оказалось сродни ушату ледяной воды, внезапно обрушившейся на его голову.
Во всяком случае именно это сказал Хельсону его шурин, присовокупив, что если Саш не одумается, то закончит на каторге или того хуже. Сам виновник произошедшего разговаривать с отцом вчера отказался, вернее, молча проскользнул к себе в комнату, запер дверь и на стуки и призывы выйти просто не реагировал.
Хельсон попытался выяснить подробности у разозлённого родственника, но тот был настолько в ярости, что чего-нибудь вразумительного от него добиться оказалось сложно, практически — невозможно. Хельсон понял только одно: кто-то позвонил и сообщил, что Саша задержали на частной территории, принадлежащей Джону Доу, Советнику Имперского совета. Какого чёрта там делал Саш — непонятно.
— Пусть спасибо скажет, — шипел шурин, — что Имперской страже его не сдали! Как остальных его дружков!
Хельсон предложил ему успокоиться, выпить коньячку и рассказать всё толком, но тот пить отказался, заявив, что надо нормально воспитывать детей, а не только чужими преступлениями интересоваться, и ушёл, напоследок оглушительно хлопнув дверью.
Силой ломиться в комнату сына Хельсон не стал, посчитав, что утро вечера мудренее. Но оставаться в неведении было не в его правилах, поэтому справки по своим каналам он решил навести. А связи у полковника сыска Имперской стражи Хельсона были очень даже неплохие. Во всяком случае их хватило, чтобы выяснить, что никаких официальных вызовов Имперской стражи Джон Доу в течение суток не делал, заявлений от него тоже не поступало. Это уже радовало, значит, официально Сашу и его приятелям никаких обвинений предъявлено не было и не будет.
Кто такой Джон Доу, Хельсон знал не понаслышке. Имя Советника периодически, если не сказать — систематически, мелькало в делах очень разного толка. Начиная от экономических и уголовных и заканчивая торговлей оружием и живым товаром. Но именно что — только мелькало. Джон Доу ни разу не фигурировал в делах даже в качестве свидетеля. А уж привлечь чиновника такого ранга в качестве подозреваемого было за гранью возможного. Хотя основания у полковника Имперского сыска для этого были. И не только у него. Многие из товарищей Хельсона с удовольствием бы побеседовали с Джоном Доу в своих кабинетах. Но достаточных причин и весомых аргументов у них в итоге не находилось.
А те отчаянные головушки, которые пытались идти напролом, не взирая на ранги и должности, в конце концов тихо увольнялись, а потом и вовсе пропадали с радаров.
Сидя у себя на кухне и прокручивая в голове все известные факты, Хельсон прикидывал, каким же образом Саш мог связаться с таким человеком. Совсем не его поля ягода. А на то, что это не просто юношеская шалость, указывал и страх шурина, замаскированный злостью, и нежелание сына беседовать по душам, да и ссадина на скуле Саша и его потрёпанный вид тоже кое-что да значили.
Думал Хельсон долго. Курил, пил крепкий, чёрный как смоль чай. И думал, думал, думал. Не нравилась эта ситуация опытному сыщику, очень не нравилась. Ещё в начале своих раздумий он позвонил Александре, девушке своего сына, но та лишь спросила ломким от тревоги голосом:
— Саш жив? Он — дома?
И услышав утвердительный ответ, порывисто вздохнула, явно пытаясь задушить рвущиеся наружу всхлипы, но объяснять Хельсону ничего не захотела. Пробормотала что-то невразумительное про какое-то дурацкое пари, быстро запуталась в показаниях и бросила трубку. Хельсон ещё несколько раз набирал номер городского телефона квартиры Александры и её родителей, но сообразительная девчонка, судя по всему, выдернула вилку аппарата из розетки.
Ночью Хельсон почти не спал, опять курил и пил чай до металлического привкуса во рту. Но тревога, продирающая его болезненным ознобом от кончиков пальцев до самого затылка, не желала уходить, лишь перешла из острой стадии в тупую ноющую тяжесть, чугунной плитой давящую на грудь и мешающую дышать. В голове билась тоскливая и мрачная мысль: во что вляпались горячие безрассудные головушки во главе с его единственным сыном.
Уже утром, когда Хельсон решил, что стоит всё же что-нибудь съесть, потому что от выкуренных сигарет и крепкого чая к горлу уже подкатывала противная горьковатая тошнота, Саш показался на пороге кухни сам. Судя по тёмным кругам под глазами и лихорадочному блеску самих глаз, он тоже спать не ложился.
— Яичницу с колбасой будешь? — Хельсон на секунду отвлёкся от нагретой сковородки и быстро глянул на сына, дождался утвердительного кивка и бросил в скворчащее масло ещё пару ломтей «докторской».
Саш уселся на табуретку, опёрся локтями о стол и обречённо вздохнул, явно не зная, как начать тяжёлый разговор. Хельсон тоже молчал. Так они и позавтракали — в напряжённой звенящей тишине. Только налив себе и сыну кофе (чай уже в глотку не лез), Хельсон спросил:
— Тебе нужна моя помощь?
Он постарался, чтобы голос звучал ровно, даже обыденно, но внутри бушевала взрывоопасная смесь из тревоги и ослепляющей злости на молодых и бесшабашных щенков, сунувших головы в самое логово волка.
Саш вздрогнул и как-то затравленно глянул на отца. Он явно ожидал других слов и откровенно растерялся.
— Я… — Саш собрался с мыслями и упрямо сощурился. — Я не мог по-другому!
Хельсон кивнул, принимая его ответ, помолчал немного и опять спросил:
— Расскажешь?
Саш кивнул, неуверенно; его, кажется, обескуражило спокойствие отца. Потом второй раз — с какой-то обречённой решимостью.
— Да. Но это долго.
Хельсон пожал плечами:
— Так выходной сегодня. Рассказывай. Весь день — наш.